Клад. Глава из романа Дети Авеля

                Клад

          Костяня Кузин жил по соседству с бабкой Сорокой. Огород у Костяни маленький – шесть грядок. Маются под солнцем лук-севок, редиска и свекла с редькой. Кое-где торчат зонтики укропа. Вдоль забора колосится хрен. Костяня его не садил, не поливал,сам растет. Изгородь – без слез не взглянешь: торчат доски забора разной длины, как гнилые редкие зубы во рту старика.
          Костяне до огорода дела нет. У него другая страсть – телевизор, который пашет вместо радио на полную громкость. Сходит Костяня на Круглое озеро, поймает трех-четырех карасиков и снова на диван к телевизору. Он уж на диване яму пролежал!
          Всё было хорошо. Но однажды забор упал. Причина была проста. В Иванов день на закате загремел гром, ночью поднялся ветер. Это и помогло рухнуть несчастному забору.
          Костяня вышел утром по малой нужде на крыльцо и обомлел. За домом открывался простор с дорогой и полями. Забор лежал аккуратно, обрушившись в бурьян целым пролетом.
          Костяня даже отметил в отрывном календаре-численнике крестом это достопамятное событие. 8 июля – День падения забора.
          Что делать? Решил Костяня забор починить. Оказалось, что сделать это не очень-то просто. Сгнили не только доски, но и жерди и бревна.
          Костяня потоптался по двору, слазил на баню, на сарай. Пару жердей отыскал. Не было бревен, даже гнилых. Пришлось идти по соседям. Одно бревнышко дал ему Ермил. Еще одно бревно Костяня приметил у огорода бабки Сороки и, когда стемнело, его стащил.
          «Тихо с****ил и ушел, -  злорадствовал он, -  называется, нашел».
          Чтобы бревна и у него не утащили, Костяня надежно спрятал их в глубине двора, забросав всяким мусором.
          На следующий день старик трудился. До обеда он разобрал старый забор. Гнилые доски выбросил в крапиву, бревна и жерди перетащил в ограду, чтобы «потом распилить на дрова».
          После обеда Костяня начал копать яму под новый столб. Лопата в дерн не шла. Тысячи стеблей и корней переплелись в невообразимые узлы.
          Отворотил дерн, пошла серая земля. Под лопатой хрустели какие-то угольки, маленькие осколки от разбитых горшков. Не один дом здесь стоял, не одна постройка сгорела в пожаре, не один горшок здесь разбили женщины.
          Всё шло нормально. И тут нарисовалась бабка Сорока.
          - Что делаешь, соседушка? – спросила она.
          - Червей копаю, бабка, -  отмахнулся Костяня. – Завтра на рыбалку пойду.
          - Глубоко копаешь.
          - Дак сушь такая…
          - А может, ты клад ищешь? -  бабка была упорна. – Не там роешь. Тут богатые не жили.
          - Да яму я копаю! – психанул Костяня. – Яму под столб!
          - А столб у тебя осиновый или березовый?
          Разговаривать дальше не было смысла. И Костяня послал бабку на три веселых буквы. Обычно это действовало сразу и во веки веков. Но сегодня произошла осечка. Любопытная бабка никуда не ушла, а спряталась в крапиве.
          Избавившись от бабки, Костяня продолжил копать.
          На глубине в полметра лопата ударила во что-то металлическое. Откидав землю, он увидел чугунок. Попробовал сдвинуть -  не идет.
          «Свинцом он что ли залит!» – подумал Костяня и пошел за ломом. Где лопатой, где ломом, где руками, он смог сдвинуть чугунок. Еще полчаса потребовалось, чтобы его вытащить.
          Горло чугунка было обмотано тряпкой и залито варом. Первая шальная мысль была, конечно, о кладе.
          Чугунок Костяня притащил в дом, водрузил на стол. Он расковырял черную застывшую смолу, разрезал тряпку. Перевернул, тряхнул посильнее. Выпала стопка старых бумажных денег, а следом за ней на стол посыпались серебряные и золотые монеты.
          Серебряных монет, рублей и полтинников, старик насчитал полтора десятка. Золотых было шесть штук. Были еще два ордена. Один орден, офицерский георгиевский крест, Костяня видел в кино. Второй тоже был крест, только в красной эмали и с мечами. Его Костяня не знал.
          Пока он разбирал находку, через окно за ним следила бабка Сорока. Вытянувшись худым телом, словно гончая в стойке на зверя, она смотрела во все глаза. Рот ее открылся. Пальцы вцепились в ставень.
          Всю ночь Костяня не спал. Он прислушивался к каждому шороху. Ему казалось, что в дом лезут воры. Промучился до утра. Утром, не евши, не пивши, Костяня отправился к Ермилу.
          Двор у Ермила – самая настоящая мастерская. Возле ворот огромный чурак, в нем три топора. Под навесом точило, верстак с тисками. Тут же разные пилы, стамески, долота, рубанки. В конце двора вагончик, в котором токарный станок по дереву и такой же по металлу и сварочный аппарат. 
          Ермил встал рано. Умылся, чаю с пряниками попил и теперь ладил в ограде новый зуб к деревянным граблям.
          - Здорово, сосед! – сказал Костяня, входя в ворота.
          - Здорово.
          Ермил не был рад такому визиту. Костяню он не любил, считая соседа лентяем и пустомелей. Ради него он даже своё занятие не бросил.
          - Гена, ты человек грамотный,  - начал Костяня.
          - Допустим. Что ты хотел?
          - Сколько стоят серебряные монеты…
          - Смотря какие, -  Ермил почесал левое ухо. – Советские полтинники и рубли – одна цена, а царские – другая.
          - Царские.
          - Ну, тут смотреть надо. А ты что клад нашел?
          - Да нет, -  засмеялся Костяня, -  так пару монет нашел, когда яму копал.
          - Да ну? – в глазах Ермила загорелся огонек интереса. – Только пару? Ты хорошо смотрел?
          - Хорошо. На брюхе ползал, смотрел.
          - Иногда и с двух монет можно разбогатеть, -  сказал Ермил. -  Я вот читал, что один мужик нашел монету редкую, которая два миллиона стоит. Ты хоть принеси показать.
          - Да я хоть сейчас принесу.
          Костяня слетал домой и притащил серебряную монету. На одной стороне монеты гордо блестел благородный профиль императора Александра III, на другой значилось: «Рубль. 1893 г.».
          - Во, гляди,  - Костяня сунул монету соседу. – Серебряная.
          У Ермила глаза заблестели. Хороша была монета -  каталог не нужен. Таких бы ведро… Он взял монету и принялся ее рассматривать.
          - Ну? – Костяня в нетерпении топтался рядом. – Сколько она стоит?
          Чтобы не ударить в грязь лицом, Ермил придал себе вид гордый и напыщенный.
          - Монета хорошая…  - начал он со знанием дела.
          - А я что говорил, ебишкин кот! – обрадовался Костяня.
          - … только не дорогая, -  Костяню, словно током ударило. На его сморщенном личике появилось выражение жениха, обманутого нечестной невестой в первую брачную ночь.
          – Сколько стоит? – повторил он плаксивым голосом.
          - Рублей пятьсот.
          - Всего? – Костяня в очередной раз понял, как жизнь несправедлива.
          - А ты что хотел, -  Ермил быстро подобрал нужные слова, -  два миллиона за нее получить?
          - Ты ведь сам говорил!
          - Так это не здесь было, а в Италии. И монета была золотая, римская. Ну так продашь за пятьсот?
          Костяня так дешево находку продавать не хотел, но монета уже была зажата в кулаке Ермила. Так просто он ее не отдаст, может еще люлей навесить.
          - Продам,  - ответил Костяня загробным голосом. Хоть какой-то прибыток.
          - Вот и славно,  - Ермил сходил в дом и вынес соседу пять мятых сотенных бумажек. Одна даже была надорвана. – У меня всё честно.
          - Если еще чего найдешь, -  сказал Ермил, выпроваживая соседушку за ворота, -  приходи.

          Через два дня возле дома Костяни остановилась серебристая «Лада-гранта». Из машины выбрался бородатый здоровяк в очках. Было жарко. Бородатый тяжело дышал, отпыхивался. Он даже светлую рубашку расстегнул до самой груди, но, видимо, легче ему не стало. Потом обливался.
          - Геннадий Муха, -  представился он удивленному Костяне, -  научный сотрудник областного краеведческого музея. Вы Константин Кузин?
          - Ага, -  ответил Костяня, -  он самый. Ты чего хотел, мил человек?
          - Может, в дом пройдем? – предложил бородатый Муха. – Водички бы попить…
          - Ну пошли.
          В сенях Костяня указал на бак с водой.
          - Вон ковшик возьми и пей.
          - Так она же сырая!
          - Мы холодную завсегда сырую пьем,  - сказал Костяня, -  а кипяченую только из чайничка.
          Бородатый взял ковшик, почерпнул из бака немного воды. Морщась, выпил.
          - Уф, легче стало, -  сказал он.
          - А то! – согласился Костяня. – Вода у нас целебная. Приезжали из города, пробу брали. Говорят, повышенное содержание серебра.
          - Я ведь не с пустыми руками к вам приехал, -  сообщил Муха.
          Он сходил к машине и вернулся с двумя тяжелыми пакетами.
          - В дом можно пройти? – повторил гость свою просьбу.
          Костяня провел его в дом. Старика разбирало любопытство. Он даже не приказал гостю снять обувь. Но Муха был человеком воспитанным. Возле порога он снял свои недорогие туфли, проследовал к столу и начал разгружать свои пакеты.
          В мгновение ока на столе появились копченая колбаса, сыр, зеленые перья лука, тугие помидоры, болгарский перец, гроздь бананов. В центр стола Муха водрузил высокую узкую бутылку водки и пузатую бутылку коньяка.
          - Может, вы пива хотите? – спросил он. – У меня в машине есть.
          - Не, я по водочке, -  отмахнулся Костяня. – Хорошо ты затарился! Только лук зря привез. У меня этого лука, как конь наё… целая гряда.
          - Посуда есть? – спросил Муха.
          - Обижаешь,  - Костяня поставил перед ним два граненых стакана. Стаканы были немытые, с отпечатками жирных пальцев.
          Муха взял бутылку, ловко скрутил пробку. Костяне плеснул полстакана, а себе – немного, на донышке.
           - Я за рулем, -  объяснил он.
           Костяня напрягся. Он слышал всякие истории, когда в вино добавляли наркотики, снотворное или клофелин, а потом обворовывали. Воровать у него особо нечего. Телевизор, разве, украсть могут. Тут он вспомнил про клад и весь покрылся холодным липким потом.
           - Вы не бойтесь, -  Муха, словно его мысли прочитал. – У меня водка ничем не «заряжена». Тем более, я при вас ее открывал. Пробка была не тронута, акцизная марка не сорвана.
           - Ну давай, -  согласился Костяня, -  накатим по одной, за знакомство.
          Водка была теплая, но на вкус не противная. Хорошая водка. Костяне она понравилась.
          - Приехал я к вам с просьбой, -  начал Муха.
         Он налил Костяне вторую, и снова полстакана. Вторая пошла легче.
         - Старые вещи собираете? – предположил Костяня. – У меня сито есть, сечка ржавая. В бане шайка деревянная. А за сараем борона валяется.
         - Это всё очень интересно, -  согласился Муха. – Может, у вас иконы есть или ложечки серебряные?
         - Не, такого нету. Я  - небогатый человек, на пенсию живу.
         - Всю жизнь в колхозе трудились? – поинтересовался Муха. – Трудовой стаж, наверно, лет тридцать?
         - Сорок,  - соврал Костяня, тем самым прибавив к стажу полтора десятка лет. – Я в колхозе с малолетства. Сначала подпаском ходил, потом коров пас. За лошадьми ходил, пахал, сеял. У меня семь почетных грамот и медаль за труд… Только ее куда-то внуки заиграли…
          Бородатый Муха налил по третьей. Сам он не пил. Лениво жевал сыр, макал в солонку зеленый лук.
          Костяню размотало не на шутку. Он молотил языком пьяную чушь, врал безбожно. Подогретые алкогольными градусами, истории возникали одна за другой. В них Костяня, то спасал колхозных коров, то выносил ребенка из горящего дома. Его награждали грамотами, ценными подарками, медалями и орденами. Награды ему, конечно, вручали Брежнев и Горбачев. Последнюю награду собственноручно вручил Ельцин.
          - О вас надо целую витрину в музее сделать, -  сказал Муха. – Показать ваш почетный трудовой путь.
          - Не, не надо, -  отрезал пьяный Костяня. – Я  - человек скромный.
          Расставались большими друзьями. Пьяный Костяня в порыве чувств подарил Мухе несколько серебряных монет из своего клада.
         
          Но на этом гости не закончились. Утром, когда старик страдал от головной боли и похмелялся оставленным Мухой пивом, на белой «Ниве» приехал крепкий, короткостриженый мужик в форменной рубашке с погонами майора.
          - Доброе утро! – поздоровался он. – Я ваш новый участковый из Пшеничной. Зовут меня Иван Иванович Кумов.
          - А старый куда делся? Кузьмич?
          - На пенсию проводили! – улыбнулся Кумов.
          - Это хорошо, что проводили. Мы боялись, что сопьется.
          - Он что пил?
          - Форменным образом, -  Костяня развел руками. -  До чертиков. Захожу я раз к нему. Кузьмич на полу лежит, а по нему чертики так и прыгают! Так и прыгают! Маленькие такие, с кошку размером.
          - Так, может, это кошки и были? – недоверчиво спросил Кумов.
          - Я чо учумурку от черта не отличу! Она завсегда на четырех лапах и без рогов!
          Кумов добродушно улыбнулся. Костяне даже легче стало. Прошла голова, настроение поднялось. Он пригласил нового участкового в дом.
          - Я к вам по делу,  - начал Кумов.
          - А то как же! Стали бы вы просто так за семнадцать километров машину гнать.
          - Соседи говорят, вы клад нашли,  - строгий тон участкового не обещал ничего хорошего.
          - Врут, -  заюлил Костяня. – Нашел пару монет. Одну Ермилу продал, а вторую подарил.
          - Кому подарили? -  участковый раскрыл папку и принялся записывать слова Костяни.
          - Да приезжал вчера какой-то хрен с бугра! Не помню, то ли комар, то ли муха. Точно, муха. Из музея.
          - У меня другие сведения. Нашли вы не пару монет, а штук тридцать или пятьдесят. А вы знаете, что бывает за сокрытие клада от государства?   
          Участковый нацелил на Костяню указательный палец, словно хотел проткнуть его в порыве праведного гнева.
          Костяня перепугался.
          - И что мне делать? – спросил он.
          - Надо сдать клад государству и получить пятьдесят процентов от его стоимости.
          - Сколько-сколько?
          - Пятьдесят процентов.
         - Раньше было двадцать пять.
         - Это раньше. А сейчас по Гражданскому Кодексу – пятьдесят.
         Испуг Костяни прошел. Его охватила алчность. Золотой туман поплыл по дому.
         - Ну так что? – хитро прищурился Кумов. – Будем клад сдавать государству?
         - Будем.
         - Тогда мы сначала составим опись всех предметов.
         Костяня притащил заветный чугунок и начал выкладывать на стол монеты. Рядом с драгоценной горкой заняли место банкноты (участковый не проявил к ним интереса) и ордена.
          Кумов составлял опись (в двух экземплярах) почти час, тщательно указав в списке предметов достоинство монеты, металл, которого она была изготовлена, год и серию. Ордена он записал последними.
          - Распишитесь на каждом листе, -  попросил он, и Костяня гордо поставил на лист бумаги свою закорючку. – Один экземпляр описи остается у вас, другой я забираю. Теперь ваша задача хранить клад, чтоб ни одной монетки не пропало. А иначе – тюрьма.
          - Да как же… Мне ж тепереча из дому не выйти! – испугался старик. -  А если утащат? Что ж мне в тюрьму на старости лет? Я не хочу в тюрьму!
          - У нас в отделе есть сейф,  - сообщил Кумов. -  Вы можете клад сдать на хранение.
          Костяня согласился. В папке участкового оказался свернутый пакет, в который тот и сложил весь клад.
          - Вот и славно, -  сказал Костяня. -  А то стереги этот клад день и ночь! Я чо, в карты проиграл его караулить?! Пропади он пропадом!
          - Если будет нужно, -  сказал Кумов, садясь в машину, - мы вас вызовем повесткой. Или я сам за вами приеду.
          Проводив нового участкового, Костяня взял с печи гармошку, уселся на диван и принялся играть «плясовую».
          - Что за праздник? День Симона-гулимона?  - на звуки гармони примчалась бабка Сорока.
          Костяня кончил играть, поставил гармонь рядом с собой.
         - Меня, бабка, чуть в тюрьму не посадили,  - сообщил он. -  Чудом спасся.
          - Да за чо хоть? – всплеснула руками бабка.  - Убил чоли кого али ограбил? А может снасильничал?
          - Она даже оглядела себя.
          - Да ты не щекотись! Я на твою девичью честь не позарюсь.
          - Тогда за что? – бабка была упорна.
          - Да за этот клад проклятый!
          - Какой клад?
          - Такой клад,  - Костяня внимательно посмотрел на соседку. – Ты трепанула?
          - Да ты что? Не я. Да провалиться мне на этом месте! – бабка размашисто перекрестилась. – Ни сном, ни духом…
          В этот момент, по всем правилам, должен был провалиться пол, или появиться сатана. Но ничего не случилось, и Костяня шпарил рассказ дальше.
          - Участковый сказал: «Десять лет тебе дадут за сокрытие!».
          - Какой участковый? Наш Кузьмич?
          - Да нет, новый какой-то. Кумов фамилия.
          - А Кузьмич куда делся?
          - Так на пенсию проводили! – заулыбался Костяня, чувствуя себя причастным к уходу участкового на пенсию.
          - Это хорошо, что проводили. Мы боялись,что сопьется.
          - Я ж тебе главного не сказал,  - Костяня напустил на себя гордости.   Мне за клад премия полагается.
          - Большая?
          - Большая.
          - Скоко?
          - Мильон. Куплю себе дом в Пшеничной,  - начал мечтать Костяня. -  Хотя зачем в Пшеничной? Сразу в городе. И не дом, а квартиру трехкомнатную на девятом этаже. Буду с балкона прохожим на головы плевать.
          - Ой ли! Раскатал губу!
          - Нормально. Может, еще и с кем сойдусь! Возьму себе городскую фифу, будем с ней по театрам да по кинам ходить.
          - Жениться не напасть – кабы женившись не пропасть.
          - Ничо. Бог не выдаст, свинья не съест.

          Через два дня возле дома Костяни остановился старенький «уазик», из которого выбрался полный человек, лет пятидесяти, в форменной рубашке с погонами старшего лейтенанта.
          - Здорово, Костяня! – сказал он, вытирая пот со лба.
          - Кузьмич? – удивился старик. – Ты как здесь? Тебя ведь это… на пенсию отправили…
          - Тебе кто хоть такое сказал?! – теперь удивился участковый.
          - Ну этот… сменщик твой позавчера приезжал… Иван Иванович Кумов.
          - Кто? Кумов? Ты бухал что?
          - Нет. Маковой росинки во рту не было!
          - Точно? – недоверчиво спросил Кузьмич. – А то сдается, бухал неделю. Городишь всякую околесицу. Сменщик какой-то, пенсия…
          До Костяни понемногу стало доходить. Мордочка его покривилась, глазки заслезились. Клад, его бесценный клад, уплыл в чужие руки.
          Еле-еле сдерживая себя, Костяня признался, что и в самом деле выпивал. И ему приснилось, что участкового Кузьмича проводили на пенсию, а вместо него прислали молодого Ивана Кумова.
          - А ты зачем приехал? – поинтересовался Костяня.
          - Да наркоманы объявились, -  ответил Кузьмич. – Ездят по деревням, мак спрашивают. У тебя, надеюсь, не растет?
          Костяня затряс головой. Мак у него не рос, хотя когда-то покойная жена разводила, в стряпню маковое семя клала. Потом жены не стало, и мак как-то сам собой исчез.
          - Ну, гляди у меня! -  строго сказал Кузьмич. – Если появятся подозрительные люди – сразу сообщи.
          - Так точно! – отрапортовал Костяня, довольный, что история с кладом осталась Кузьмичу не известна.
         Когда участковый уехал, старик попросил Сашку Звягина сгонять в Коркину за самогоном. Сашка обернулся быстро, привез полторашку. Вечером Костяня пил и плакал. Клад было очень жаль.

Иллюстрация: Панишев Евгений. Кугаево. Холст, масло. 2008.