Сладко есть, да горько расплачиваться. глава перва

        В некотором царстве, в некотором государстве жил был старик, и было у него два сына. Старшего звали Иваном, а младшенького – Петрушей. Оба были красивые, стройные, высокие, сильные, прямо, как дубки молодые. Смотрел на них старик и радовался.
        – «Славные у меня сыновья», – не раз про себя с гордостью говорил старик.
        Любил он обоих сыновей вроде бы одинаково, но младшенького – Петрушу все же больше. Не так он требователен был к Петруше, не так его работой загружал, как себя да Ивана.
        – «Ай, мал еще, пусть подрастёт. Успеет ещё наработаться», – не раз думал старик, глядя на младшего.

        Думал точь-в-точь так же, как и большинство родителей. Всегда так бывает, что старшие дети гораздо быстрей «взрослеют», чем младший ребёнок в семье. В общем хоть и тяжелый труд крестьянский, хоть и трудились все в поте лица, но старик всегда умел меньше работы выкроить для Петруши, да и полегче, и не очень спешную. Вот и вырос младшенький, хоть и здоровым, сильным парнем, но с ленцой. Все норовил отвильнуть от работы, но старался сделать все это так незаметно, чтобы никто и заподозрить не мог, что он лентяйничает. Старик же видел все это, но помалкивал, ничего не говорил ему. И вот однажды, приболел что-то старик, стар уже был, отослал сыновей в поле на сенокос, а сам, кряхтя и тяжело вздыхая, снова улегся на лавку. Иван с Петрушей взяв косы, отправились в поле. Косили до самого вечера, а вечером, как только солнце коснулось своим краем горизонта, братья уставшие, голодные, но в высшей степени довольные возвращались домой. А радовались они всему: и солнцу, и прохладному вечеру, и пению птиц, и тому, что трава высокая, и тому, что сено будет хорошее, и тому, что много накосили. В общем, на душе у них было легко и радостно, от сознания того, что они славно потрудились сегодня.

        Иван вынул из котомки краюшку, оставшуюся от обеда, засохшего хлеба и переломил на половину, подал один кусок Петруше. Идут, едят присохшую краюху и до чего она им такая вкусная кажется, что прямо слюнки текут. Вроде бы они никогда такого вкусного хлеба и не ели. Идут, а путь их пролегал мимо барской усадьбы. Вот они проходят мимо неё и видят, барчук сидит на ступеньке крыльца, в одежде такой богатой, красивой, да подогнанной по его фигуре. В новеньких дорогих сапогах, на высоких каблуках да с узенькими носочками и вышитых на голенищах. Да и весь он был такой чистенький, да причёсанный, что загляденье одно. Все было хорошо, да только вот лицо его было очень уж скучным, да хмурым, безрадостное такое. Он достал из кармана медовый, румяный пряник, откусил кусочек и медленно, лениво стал разжевывать. Жевал не только без всякого удовольствия, но с таким видом, как будто ел не пряник, а какую-то отраву с ужасно неприятным вкусом. Проглотив с трудом тот кусочек, а остальной пряник бросил подбежавшему псу. Тот с радостью проглотил его и, подняв морду к барчуку, поскуливая, вилял хвостом - выпрашивал ещё. Барчук вынул из кармана ещё два пряника и один за другим скормил, без всякого интереса, собаке. Потом встал и медленно, лениво, куда то побрёл.

        – Вот это, да-а-а, – удивлённо протянул Петруша. – Надо же – собаку пряниками медовыми кормит!
        – Приелись видно, – буркнул Иван, глотая слюнки и отворачиваясь в сторону.
        – Приелись?! – возбуждённо воскликнул Петруша. – А мы их только по большим праздникам и видим.
        – Богатые – бояре ведь!
        – Во, как живут! Вот бы нам так! А?
        – Эх, – вздохнул Иван, и махнул рукой, – не нам чета!
        – Вот так жизнь! – не унимался Петруша и, придя домой, всё рассказал отцу.
        – Эка невидаль, – сказал старик откашлявшись. – Поработал бы он до пОту, так и поел бы в охоту. А так, известное дело – барин. Эх, детки, запомните: если горько зарабатываешь – то сладко съедаешь. Вот, например, барчуку, все легко достаётся, и нет ни радости, ни аппетита. Ай, да бог с теми боярами, с тем барчуком. Не это сейчас главное, не это меня заботит. Эх, плохи мои дела детки: стар я очень, болезни одолевают, того и гляди, помру скоро.

        – Да, что вы батенька… – в один голос возразили братья.
        – Да, нет уж, детки, чую смерть уже близко, а чаял поженить вас. Да невесток уму разуму поучить. Да внуков понянчить. Да уж видно не придется. Не судьба значит… – на последнем слове глухой голос старика осекся, он замолчал и поспешно прикрыл рукой глаза.
        – Да, что вы, батенька, заладили – не грех ли? – проговорил глухо Иван, низко опустив голову.
        – Да, что там говорить, – после небольшой паузы продолжил старик слабым голосом, – видно час мой пробил. Слушайте, сыны, я вам сейчас все скажу, что надумал. Все скажу и поделю вас сейчас, пока ещё жив, чтобы вы, когда женитесь, не ссорились, да не скандалили друг с другом. Слава Богу, поработал век честно, не покладая рук, и есть, что делить. А вы молоды, вам ещё жить да жить и преумножать то, что вам от меня достанется. Вот тебе Иван… – и тут стал старик перечислять всё, что у него было и делить между сынами.

        Поделил всё, что было честно, поровну, чтобы никому обидно не было. А поделив все деньги, скот, утварь, поля, он помолчал несколько минут, стараясь побыстрей отдышаться.
        – Да, вот ещё, детки, – снова заговорил старик, – три завета хочу вам ещё оставить. Если будете следовать им – хорошо жить будете. Кто же нарушит хоть один, тот будет несчастен. Помните это! – здесь старик возвысил голос и погрозил кривым узловатым пальцем.
        Братья подошли ближе, к ложу отца, стали рядом, опустили русые головы и замерли, приготовившись слушать.
        – И так, детки, будьте дружны между собой, помогайте друг другу – вместе всё легче перебороть. Запомните: согласье, крепче каменных стен. Это первое, - заговорил прерывисто старик.
        – Знаем, отец! – в один голос сказали братья.
        – Второе: не бойтесь работы, сыны, – продолжал старик. – Знайте – все счастье людское в работе. Никто вам не даст счастья, только благодаря своему труду человек бывает счастлив. Помните, что работа несет достаток, лень же – разорение!

        – Да, отец.
        – Третье: не зарьтесь, сыны на чужое. Своё добро берегите, но чужого не берите. Помните, что с чужого добра не строить двора. Не ищите легких путей в жизни, знайте, что лёгкий хлеб до беды доведёт. Лучше есть хлеб с водой, чем калач с бедой. Поняли?
        – Да, отец, – в один голос ответили братья, и вышли с избы.
        Задумались над словами старика. Все они с головы у них не выходили. Старик же покряхтел, покряхтел, покрутился на лавке, а к утру и помер. Похоронили братья отца, все как положено, по христианскому обычаю. Погоревали, да и зажили себе вдвоем дружненько, ладненько. Да только не долго царил у них мир. Вскоре заметил Иван, что Петруша от работы отлынивает. Вздохнул тяжело Иван, пожалел младшего братца и промолчал. Так и во второй раз и в третий промолчал, но видит, что Петруша всё больше и больше бездельничает, а работы невпроворот. Спешит Иван, крутится всё по хозяйству с раннего утра и до позднего вечера, весь мокрый от поту, а всё равно не поспевает везде сам справиться. И вот как-то не выдержал Иван и сказал брату:
        – Слушай, Петруша, хватит дурака валять. Ведь не мне это всё одному надо. Ведь нам же это нужно. Вот прейдет зима и спросит, что мы летом делали! С голоду же тогда помрём.

        Петруша ничего не ответил, только поскрёб пятернёй затылок себе, покраснел, как маков цвет и рьяно принялся за работу.
        – И заметил же, чёрт возьми, – тихо пробурчал Петруша в спину уходящему брату.
        А Чёрт, как раз и был неподалёку. Услышал, что его персону упоминают, и поспешил в ту сторону, чтоб узнать, в чём дело. Посмотрел Черт на Петрушу и всё сразу понял, а поняв – явился перед меньшеньким.
        – Что? тяжело, Петруша? – поинтересовался Чёрт и, вздохнувши, сочувственно добавил: – Да ещё и брат командует.
        – Ох, не говори уж мил чело… – поднял глаза Петруша и осекся на полуслове, испугался, когда увидел, с кем говорит.

        – Не бойся, Петруша, я худого тебе ничего не сделаю, – вкрадчиво заговорил Чёрт, потряхивая козлиной бородкой. – Жалко мне тебя стало, вот я и явился. Ох, работаешь же ты бедный с утра до ночи. Работаешь, не покладая рук, а разбогатеть все никак не можешь, только и того, что в год несколько там целковых сэкономишь и всё. Живёшь, трудишься, как проклятый, и во всём себе отказываешь. Эх, жалко мне тебя, Петруша. Ох, как жалко! Ведь трудная, беспросветная твоя жизнь.
        – Ох, и не говори, Чёрт, – с тяжёлым вздохом вымолвил Петруша, расчувствовавшись от слов нечистого. – Такая тяжелая, что и сказать нельзя.
        – Да, жалко мне тебя, ох как жалко, – запричитал Чёрт. – Гибнешь ты от этой работы, а молодость то проходит и повеселиться тебе даже некогда. Да и что за веселье-то без денег, ни в кабак сходить, ни к девкам!
        – Ох, ты жизнь моя разнесчастная, – со слезами на глазах произнёс Петруша, до того ему стало жаль себя, что ели сдерживался, чтобы не разрыдаться.
        – Эх, Петруша, бедный ты бедный. Жалко мне тебя несчастного. Вот смотрю на тебя, а сердце у самого кровью обливается.

        – Да что поделаешь, – безнадежно сказал парень, и рукой смахнул набежавшую слезу. – Видно судьба моя такая горемычная, ведь крестьянином родился я, а не барином.
        – И крестьянин может барином стать, – быстро произнёс Чёрт, и наставительно добавил: – Эх, Петруша, деньги – это все! Они, брат, всё могут!
        – Деньги, деньги, – сердито буркнул Петруша, – а где их взять?! Деньги-то!
        – А хочешь – я тебе дам? – негромко спросил Черт, и лукаво прищурил свои кругленькие поросячьи глазки.
        – Как это «дашь»? Почему дашь? За что? – сразу насторожился Петруша.
        – Много дам! Много-много дам! Столько – сколько захочешь, – затараторил Чёрт, заметив настороженность Петруши. – Первым богачом тебя сделаю, а ты мне, всего-навсего, только душу свою взамен. И богач будешь из богачей, в золоте купаться будешь! А? Идёт?
        – Сгинь нечистый! Сгинь искуситель! – громко крикнул Петруша, и плюнул на землю, и топнул ногою на Чёрта, и хотел было уже его перекрестить, как тот исчез.

        – Ох, жалко мне тебя, Петруша, – послышался голос Чёрта с другой стороны. – Да и брат помыкает тобой, как будто ты батрак ему какой-то, а не такой же хозяин, как и он.
        Заслышав эти слова, Петруша повернулся к Чёрту и занёс руку для крестного знамени, но Чёрт в эту же секунду с визгом исчез.
        – Ишь нечистый, что удумал, – пробормотал Петруша, – а я то дурак уши развесил, да всё ему верю, как телёнок.
        – Петруша выпрямился, выпятил грудь и погрозил куда-то в пространство кулаком и подумал: – «Ишь, что удумал – душу захотел!» От этой мысли он вздрогнул, так как ему даже страшно было подумать о предложении Чёрта. И чтобы отогнать эти мысли он с удвоенным рвением принялся за роботу.
        Вскоре вернулся Иван, глядит на Петрушу – удивляется. Глазам своим не верит, как брат быстро да ловко работать стал. И проработал так Петруша до самого вечера. Стыдно Ивану стало, за то, что так круто он с братом обошёлся и решил он попросить прощения.
        – Да ладно, чего уж там, – ответил Петруша, и пошёл в избу.

        Но через несколько дней снова стал Петруша от работы отлынивать и чем дальше, тем больше и больше. Раз сказал ему Иван, два сказал, но Петруша и ухом не ведёт, делает вид, будто и не к нему обращается. А на третий раз уже не сдержался – зло ответил брату:
        – А что это ты мною всё понукаешь? Что ты командуешь мной, как батраком своим? Да разве я не такой хозяин, как и ты?
        – Да, не командую я тобою, – даже растерялся Иван от такой выходки брата. Ведь работать то хорошо нужно – на совесть! Хорошо поработаем с землицей, то и урожай будет хороший. Тогда и сами будем сыты и одеты, да и выручим ещё кое-что с продажи. Ведь нам ещё много чего нужно.
        – Да, что ты меня всё время учишь? – гневно закричал Петруша, – И сам всё знаю, не дурак ведь! А понукать мною ты больше не будешь! Ну, тебя!... Всё хватит! Делимся! Разделяемся! Всё, делимся, так как батюшка нас поделил. Хватит – натерпелся уже!

        – Да что ты, Петруша, опомнись! Да, что это с тобой?.. – пробормотал Иван, ошарашенный таким поведением брата.
        – Нет, хватит, делимся! Раздел!.. Раздел и всё! Гневно кричал Петруша.
        – Ну, что ж, раз так, то делать нечего – разделимся, – с вздохом сожаления согласился Иван.
        И в тот же день они разделились. Разделились и зажили отдельно друг от друга. Каждый себе принялся хозяйничать. Иван остался на отцовском дворе, а Петруша съехал и с удовольствием тряхнул в кармане своею большею долею отцовских денег. Щедро швырял он ими на право и налево. Быстро выстроил себе новую избу, хлев, амбар, конюшню. Накупил скотинки себе и рьяно принялся за хозяйство. С месяц носился как заведённый, сам везде поспеть хотел. Только лишь одно дело сделает, как его уже другая работа ждёт, а там третья и так далее и т. д.

        – «Да, тут и за сто лет всего не переделаешь!» – с разочарованием подумал Петруша. – «Да, это что? я так всю жизнь жить буду?! До конца дней своих буду землю пахать, за скотиной ходить, да от навоза сарай и конюшню чистить?» – пришла другая мысль, и от неё вдруг горько и невыносимо тоскливо на душе стало. – «А когда же я жить буду?!!» – закручинился парень, и в сердцах махнув рукою, с досадой произнёс: – Да, ну её, эту роботу, успею ещё сделать, а щас отдохнуть нада и так уже ели на ногах стою. Замотался весь, что сил моих больше нет, а ей, проклятой, и конца краю невидно, – бормотал Петруша, вылезая на печь. – Вот только отдохну с часик, а потом всё и сделаю, – бубнил он, стараясь поудобней улечься и уже через минуту его богатырский храп сотрясал стены и окна его новой избы.
        Вот так и потянулись день за днём. Петруша только изредка слазил с печи и то для того, чтобы самому поесть, да скотине задать корму. И снова лез на печь. Лежит себе и думает о том, какая это благодать быть самому себе хозяином. То отец ему вечно работу давал, потом брат им понукать стал, а теперь он сам себе хозяин, никто, ни чего, ни слова, ни полслова, лежи себе полёживай – сам себе хозяин! Живи в своё удовольствие!

        Вот так проваляется целый день, а вечером повадился к девкам на вечеринки ходить. Приходил туда и Иван, всегда усталый, в отличие от своего брата, но очень весёлый. Петруша с Иваном не разговаривал, всё отворачивался от него, да и вообще делал вид, что его и не замечает. И надо же было такому случиться: в одну девушку довелось им влюбиться. Была там у них в деревне одна девица красавица, шустрая, умная, румяная, да и рукодельница большая. Сама на загляденье, да и вообще не девка – а сущий клад. Звали её Дуней. Вот влюбились братья в неё, стали бегать к ней на свидание, то один, то другой. Старались друг другу на глаза не попадаться, а она всё смеялась, да подсмеивалась над ними, а кто люб ей больше не говорила. Вот так прошёл месяц, за ним другой, кончились отцовские денежки - нечем жить стало, а кушать-то хочется.
        – «Да продам я корову, – решил Петруша, – на черта она мне со своим молоком нужна? Что у меня дети малые есть, что ли? Только морока одна с ней, то есть давай, то дои, то убирай после неё. Да и овец заодно продам, ну их…».

        Решил – сделал. Поехал Петруша на ярмарку, наслушался там речей всяких, да насмотрелся там, на товары диковинные. Продал овец, корову, да и коней в придачу. – «Что их зиму всю даром кормить? Весной других куплю, помоложе!» – решил он. Накупил одежды себе всякой, кутнул на славу в кабаке и воротился Петруша домой щеголем. Всё на нём, как с иголочки, новенькое, красивое. Не Петруша, а словно барин какой-то! Радости у парня было, хоть отбавляй, не смотря на то, что, на эти покупки, пошли почти все его деньги, вырученные за скотину.
        – «Эх, как приду я на посиделки, да как увидит меня Дуня в таком наряде, сразу же забудет про Ивана. За мною побежит», – думал восторженный Петруша.
И в этот же вечер, как только вернулся, приоделся и сразу же побежал к Дуне, желая, как можно быстрее показаться ей в таком виде.
        – Ну что, Дуня, пойдёшь за меня? – всё приставал к ней Петруша, провожая её домой.

        Девушка всю дорогу молчала, шла задумчивая, и вдруг возле своих ворот остановилась, посмотрела ему в лицо внимательно и серьёзно ответила:
        – Нет, Петруша, не пойду я за тебя! Не обижайся, но ты какой-то непутёвый. Вот брат твой и сена наготовил, и урожай вовремя хороший собрал, да и хозяйство его всегда в порядке. А ты всё развеял. Странный ты какой-то, Петруша.
        – Да, что там сено! Да, что там урожай. Я всё куплю! Всё, что надо будет! – горячо заговорил Петруша. – Пойдёшь за меня, в шелка одену! В шелках, бархате ходить будешь. Ведь у меня деньги есть!
        – Ай! Сколько тех денег. Быстро пройдут, и не заметишь. Ведь ты ценить их не умеешь. А у тебя я не в шелках-бархате ходить буду, а скорее всего в рубище по миру пойду. Ведь ты к работе какой-то неспособный.
        – Так, что? Иван милей тебе? – спросил со злостью в голосе Петруша.
        – Да, Петруша. Он хозяйский, он надёжный. С ним не пропадёшь.
        – Ну и чёрт с тобой! Оставайся с ним! – в сердцах выкрикнул Петруша и, повернувшись, зашагал прочь.
        Но не успел он пройти и двадцати шагов, как вдруг услышал очень знакомый голос:
        – Что, Петруша, обидела? Отказала негодная?

        Петруша вздрогнув от неожиданности, глянул на голос и увидел Чёрта. Тот состроил сострадательную мину и сочувственно поводил рыльцем из стороны в сторону, продолжил:
        – Ой, какая глупая же эта Дуня! Ой, глупая! Говорит, что ты беден. Ты! Она даже не подозревает, что ты можешь иметь много, очень много денег! Что и за всю жизнь не сможешь потратить! Что тебе-то и труда-то никакого не составит. Стоит только сказать мне – и будешь самым богатым! Богачом из богачей!
        – Да сгинь же ты, наконец, нечистый! Сгинь, каналья! – сердито закричал Петруша, сразу, как только пришёл в себя, от столь неожиданной встречи, и хотел, было уже осенить его крестным знаменем, но Чёрт исчез.
        – Помни, Петруша, помни: одно твоё слово, и ты первый богач! – донеслось как бы эхом, откуда-то издалека.
        – Не будет тебе от меня ничего! Не продам душу! – кричал Петруша, и погрозил куда-то в пространство кулаком.