Сказки, расказанные грустью Добрая сказка

ДОБРАЯ СКАЗКА


1.


На дворе стоял двадцатый век, и домовых на всех явно не хватало. Тихон это хорошо понимал. Он даже вывел свою теорию для объяснения данного факта.
– Оно, конешно, – думал про себя Тихон, сидя в очереди за новым назначением в канцелярии главного домового столицы: – Конешно, надысь как жили? Спокойно и размеренно. Дома строили на века, чтобы и себе, и детям, и внукам, и дальше... сколь хватит. Да селились, один подле другого, под одной крышей. Вот и домовой-то при них, почитай, всю жисть и охраняет. А нонеча? Кажный норовит поскорее оторваться – еще на ноги не встал, а дом ему подавай. Да и живут не по-людски: под одной крышей напихано, как огурцов в бочке. И дома сейчас вовсе не дома, а так – «квартиры». Тьфу!
Грустные мысли Тихона были прерваны визгливым голосом секретарши начальника, в незапамятные времена обретавшейся на ближнем болоте кикиморы Hюрки, девки разбитной и до мужиков охочей, а сегодня по паспорту Анны Ивановны, женщины по должности строгой и неприступной:
– Тихон Поповских, к шефу!
Поповских его прозвали потому, что четыреста лет назад совсем еще юным он поселился в доме священника, после неоднократно перестраиваемом и переделываемом, и, наконец, снесенном окончательно два дня назад, по причине чего и посетил Тихон канцелярию.
Проходя мимо, бездомный домовой, окинул взглядом секретаршу главного. Синие с фиолетовым отливом волосы, пожалуй, были единственным ее прикрытием, так как разве можно было назвать одеждой то, что двумя узкими кожаными поясками перетягивало пышные телеса болотной красавицы. Игриво стрельнули ядовито-зеленые глаза.
– Бесстыжая, – только и смог произнести, отшатнувшись в испуге, Тихон.
– Иди, лапоть, – скривила губы Hюрка, ах, простите, Анна Ивановна.
Прежде чем переступить заветный порог Тихон долго вытирал ноги обо что-то мягкое. Затем, приоткрыв обитую кожей дверь, он осторожно заглянул в кабинет. За огромным столом сидел, сверкая очками в золотой оправе, главный домовой – Эдуард (по-простому Евлампий).
Возрастом начальник был едва ли старше Тихона, зато внешностью отличался разительно: в мелкий рубчик кремовая рубашка, стянутая под воротником строгим темно-коричневым галстуком с золотой заколкой; такого же цвета элегантно скроенный костюм; блестевшая в электрическом свете лысина, обрамленная аккуратно подстриженными остатками седых волос.
Кабинет тоже впечатлял. Стены отделаны пластиком под дуб, на полу огромный мягкий ковер, над креслом портрет очередного главы государства с лысиной под стать эдуардовой.
Прищурив глаз, главный придирчиво оглядел неказистый вид Тихона, и, хмыкнув скептически, ткнул в его направлении "Паркером":
– Нам скоро Луну с Марсом заселять, а у тебя вид как у сталинского зека с лесоповала. Приоделся бы что ли. Людей ведь распугаешь, бомж несчастный.
– Что ты, Евла, ругаться матом мастак, так это я ишо с петровских времен в башке держу. Помнишь, ты тогда из деревни впервые в город попал. Да сразу на ассамблею. Гостей сотни. Вин да закусок не счесть. Ну, и набрались маленько. Тут ты и показал, на что способен. Помнишь, как из камина, словно черт, выскочил. Все обалдели от неожиданности. А ты их матюгами, матюгами, да забористыми. Отродясь ни до, ни после таких не слыхивал. Еле-еле тебя тогда от семеновских штыков да сабель спас.
Главный поморщился. Кому же понравится, когда тебе в лицо твоим "лапотным" прошлым тычут, но, подумав, смягчился – все-таки старый друг, да и, вроде как, спаситель:
– Ладно, кончай свою ретро-программу. Ты сюда не за этим пришел. Место жительства тебе сам по старой памяти выбирал. Олимпийский проспект 228. Дом в девять этажей.
– Ох ты, батюшки-светы, – с испугом пронеслось в голове Тихона, но главный, словно, прочтя мысли, успокоил:
– Но, подъезд всего один и квартир только 18. Дом экспериментальный, улучшенной планировки. Первые три этажа занимает кинотеатр. "Юпитер" называется. Так что порядок поддерживать не сложно. Будет время и в киношку походить – может, малость пообтешешься.
Эдуард вышел из-за стола, чтобы по-дружески пожать на прощанье руку (честь, надо сказать, которой удостаивались немногие). Но едва он подошел поближе, Тихон, бухнулся в ноги в старорежимном знаке благодарности и завопил:
– Бла-а-а-а-годетель ты наш! Hа-а-а-а-дежа и опора! Век Бога за тебя молить буду!
И, то ли движение было неожиданным, то ли ковер плохо лежал на надраенном паркетном полу, только главный, теряя достоинство, растянулся во весь рост, плюхнувшись на Тихона, и уткнулся носом в его стоптанные валенки. Очки отлетели в сторону. Грохот был приличный. В дверном проеме мигом выросла фигура верной кикиморы. Начались "ахи", "охи" и причитания. Тихон в испуге съежился в комочек:
– Все пропало, сейчас вышлет к чертовой матери.
Эдуард же, пыхтя от натуги и злости, шарил по полу в поисках очков. Наконец, он нащупал слетевшие стекла, водрузил их на мясистый нос и уже готов был разразиться гневной тирадой, как вдруг взгляд его упал на склонившуюся к Тихону секретаршу, вернее на ее ноги, совсем неприкрытые юбчонкой. А поскольку нижнего белья Нюрка с детства не признавала, то, проглотив с набежавшей слюной ругательства, главный лишь выдавил:
– Анна Ивановна, проводите, пожалуйста, гражданина, выдайте ему приказ о назначении и возвращайтесь. Мне нужно продиктовать вам письма. Прием пока задержите.
В одно мгновение Тихон был выставлен за дверь. В руке у него оказалась гербовая бумага, а за спиной после слов "главный будет занят полчаса, прошу не мешать" звонко щелкнул замок.
         

2.


К месту нового жительства Тихон добрался только к вечеру.
Здание оказалось большим и красивым. Спереди широкая под мрамор лестница круто взбегала к темного стекла дверям, над которыми, разбрызгивая веселые неоновые искры, вращалась планета под названием «Юпитер». Над кинотеатром возвышался изящный массив жилого дома с аккуратными проемами лоджий и пирамидальными выступами комнат.
– Красотища! – раскрыл от изумления рот Тихон, сразу простив главному и заносчивость, и грубость, и секретаршу Нюрку.
Устав от дальней дороги, он обошел строение, отыскал вход в подъезд и забрел сквозь услужливо разъехавшиеся двери в первое попавшееся помещение, где растянулся на полу, положив под голову сундучок с барахлишком.
– До завтра никуда оно не денется, – мудро рассудил домовой о своей новой работе, собираясь отойти ко сну. Однако сон к Тихону почему-то не шел. Глаза раскрывались сами собой, оглядывая все вокруг. Да и посмотреть было на что. Мягкий приятный свет откуда-то из-под потолка высвечивал сероватые стены комнаты. Было просторно. Из ребристых отверстий поддувал теплый сквознячок. Высоко над головой под убаюкивающее гудение подмигивали красные и зеленые лампочки. Тишина, покой и благолепие.
– Хорошо! – сладко вздохнул Тихон, и тут же был наказан за ленивую расслабленность. Двери комнаты раскрылись, пропуская огромного лохматого рыжего пса с наглой физиономией. На поводке собака тащила такого же толстомордого высокомерно-наглого хозяина. Мужик ткнул толстым пальцем в стенку: вспыхнул яркий свет, двери плавно сомкнулись, и комната понеслась вверх.
– Ой, – екнуло в груди у домового. В лифте он ехал впервые в жизни. Да тут еще псина потянулась к его углу своей мокрой пастью. Тихон едва успел нагнать облако-невидимку, скрывшую его из виду, но собачий нос не так-то легко провести, и слюнявый язык едва не "умыл" домового вместе с его нехитрым скарбом.
– Ну, волчина, – взъярился Тихон, не любивший собак по самой своей сути, но старавшийся первым в ссоры никогда не ввязываться.
– Гарри, ну что ты там вынюхиваешь, мышь, что ли? – потянул поводок мужик.
– Сам ты мышь, – обиделся Тихон. Он достал из внутреннего кармана своего старенького пальтишка "жгучку" – порошок из красного перца и сухой сосновой хвои – и сыпанул его мужику за отворот ботинка, а псу под вилявший хвост. Эффект превзошел ожидания. Если бы дверь лифта не открылась на заданном этаже, Тихона просто размазало по стенке, такой тут поднялся кавардак. Домовой едва успел выскочить в коридор и юркнуть в щель за толстой трубой в углу. Собака и ее хозяин, исполнявшие на ходу невообразимый "танец живота", буквально вломились в свою квартиру, откуда еще долго доносились вой и проклятья.
– Схлопотал? – Тихон довольно обтер ладошки. – Не будешь впредь обзываться.
За трубой было тепло и, хоть тесновато, но уютно. Домовой задремал. Снилась ему голая Нюрка, соблазнительно колыхавшая своим пышным бюстом и манившая за собой. Разомлевший Тихон рванулся было в след розовому заду, но был остановлен возникшим из воздуха Эдуардом. Главный схватил нарушителя за воротник, поднял в воздух и начал встряхивать так, что зазвенело в голове. От этого звона и грохота Тихон проснулся. Перед ним стояла Нюрка и сыпала что-то из ведра в трубу. Шум стоял невыносимый.
– Ты чего людей пугаешь, дурища! – заорал домовой, высовывая из-за трубы лохматую голову в ушанке.
– Помогите, – каким-то тихим и бледным голосом произнесла Нюрка и стала медленно сползать вдоль стены. И тут Тихон понял, что это вовсе не секретарша главного, а обыкновенная женщина с фиолетовой прической и внушительной грудью, выскользнувшей из распахнувшегося цветастого халата.
– Срамота, – отвел глаза Тихон. – Однако надобно что-нибудь сделать. Не лежать же ей посреди коридора.
Домовой рванулся к приоткрытой двери теткиной квартиры, отыскал кухню, взобрался на стол, и, подхватив чашку, набрал воды.
– Окачу – оклемается, – решил он.
На пороге Тихон застыл от неожиданности. Из лифта вышла ...  Нет, таких он никогда не видел. Сама стройненькая. Личико миленькое. Глаза огромные. Носик – изящное украшение. Губы ... Да нет, правда, настоящую красоту описать сложно.
Принцесса из сказки склонилась над теткой:
– Елизавета Тимофеевна! Что случилась?! Вам плохо?! Сердце?!
Груда на полу зашевелилась:
– Леночка, деточка, ой, что было! Вышла с мусором, а из-за трубы черт. Как заорет. Ну, думаю, конец. Сейчас потащит.
– Куда потащит-то?
– Куда-куда?! В преисподнюю! Вот куда! Не веришь?! Вот тебе крест! – и тетка начала истово креститься.
– Пойдемте, провожу Вас до квартиры, – покачала головкой девушка.
– Ну, и не верь, – обиделась пострадавшая. – Сейчас позвоню Симке, она поверит.
Соседка бодро направилась к двери и вдруг снова без звука начала падать на пол. Леночка еле успела поддержать ее. В проеме, позабыв все, с широко раскрытым ртом стоял Тихон.
– Ты чего народ пугаешь? – без всякой боязни спросила красавица.
– Дык я…, дык мы…, дык ничего! Не хотел я! – выпалил, обретая речь, Тихон.
– Не хотел – не хотел, а метель завертел! – улыбнулась Елена Прекрасная.
– Какую метель, – не понял Тихон.
– Какую? Какую? – поддразнила девушка. – Никакую! Держи ключи. Двери открывать умеешь?
– Что ж я маленький, – надулся домовой.
– Тогда моя квартира напротив. Проходи и жди меня. А я пока успокою старушку.
– Какую старушку? – недоумевая, пожал плечами Тихон. – Тетка, вроде, не старая. Ничего не понимаю.


3.


В квартиру он попал легко. Захлопнул дверь и, быстро взбежав к выключателю, щелкнул кнопкой. Прихожая утонула в розовом полумраке. Было просторно и красиво. На полу расстилался мягкий бурый с желтоватым узором ковер. Тихон снял валенки, походил босыми ногами по пушистому ворсу и мечтательно растянулся, запрокинув руки за голову. Абажур распускался волшебным цветком. Стены покрывало что-то мягкое и светло-коричневое с вдавленными узорами. Одну из них занимало огромное зеркало в полированной раме, по краям которого, окружая низенький столик с телефоном и изящно раскоряченным цветком в вазе, стояли два кресла. Вдоль другой стены высилась вешалка не вешалка, шкаф не шкаф, а нечто невообразимо прекрасное, с золотыми узорами, ручками и крючочками. 
Тихон мгновенно проверил все дверцы и ящички. Самый нижний был пуст.
– Вот бы поселиться здесь! – мечтательно вздохнул домовой. – И для постели есть место и для сундучка.
Тут его молнией пронзила мысль:
– Сундучок!
Весь нехитрый скарб остался за трубой мусоропровода. Тихон кое-как натянул валенки, подхватил ключи и рванулся к двери. Но не тут-то было. С обратной стороны замок представлял собой набор кнопочек, и места для ключа просто не существовало. Выход был отрезан.
– Ой! – запричитал неудачник. – Все пропало! Украдут! Непременно украдут!
Не в силах сдержать волнение, Тихон заметался по стенам и потолку прихожей, покряхтывая и подвывая от горя. Когда он пошел на семидесятый круг, напевая мелодию, зазвонил звонок, и из-за двери донесся голос Леночки:
– Эй, ты где?
– Тута я! Здеся! – приник к замку домовой. – Спаси, милая, помоги! Закрылся я, замуровался!
– Нажми на левую маленькую и среднюю большую кнопки, – донесся спасительный голос.
– Откель левую? – почему-то заумничал Тихон.
– Оттель, – засмеялась девушка.
Тихон выполнил указания, благо кнопок было только три, и, когда дверь открылась, пулей вылетел на лестницу, чуть не сбив с ног хозяйку.
– Подожди, – только и успела она произнести, но домовой уже, обнимая и прижимая к груди, тащил свой сундук.
– У тебя там что, сокровища? – пропуская Тихона и закрывая за ним, спросила Леночка.
– Бери выше. «Муары», – гордо ответил домовой.
– Чево-о-о?! – удивленно взлетели полукружья бровей.
– Hичаво-о-о! – съязвил домовой. – В школе надоть было лучше учиться.
– Ну ладно, гость дорогой, не будем ссориться с порога. Ты сообрази, пожалуйста, чайку на кухне, а я пока душ приму, – распорядилась Леночка и, повесив плащ на один из золоченых крючков, скользнула в дверь с изображением купающегося голыша. Тихон даже слова сказать не успел.
– И где тут кухня? – думал он, снова снимая валенки, и аккуратно ставя их в уголок. Затем он сбросил пальтишко, шапку, свернул все в узелок и положил рядом. После чего, расправив рубашку, домовой занялся поисками кухни.
Белоснежная красота сразила Тихона наповал. Все было чисто и сверкало. Чайник стоял на плите полный воды. Домовой повернул ручку, пуская газ, и завертел головой в поисках спичек. Он мигом облазил все полочки и ящички. Никакого следа серных головок.
– Беда, – подумал Тихон, и в голове почему-то пронеслись слова слышанной давно песни: "Если завтра война, если завтра в поход..."
– Ладно, – и, крутанув краник газа, домовой решительно направился в ванную. Она была не заперта. Прозрачная занавеска не столько скрывала, сколько подчеркивала соблазнительную обнаженность красивого тела. Не то, чтобы Тихон никогда не видел женщин, нет, – за свою долгую жизнь домовой насмотрелся всякого, – но тут он по непонятной причине прикрыл глаза и, кашлянув, спросил:
– Спички, где?
Из-за матового от пара полотна выглянуло милое личико, облепленное мокрыми волосами со стекавшими каплями воды:
– Ой, прости, не предупредила. Откроешь газ и нажми синюю кнопку. Все загорится само собой.
Девушка, наконец, разглядела зажмурившегося в углу Тихона:
– Ты чего глаза закрыл? Боишься, соблазню?
– Все бабы – дуры! – изрек расхожую истину домовой и, хлопнув дверью, ретировался на кухню.
Через полчаса они в молчании пили ароматный чай, приятной истомой растекавшийся по телу, заедая его бутербродами с колбасой, сыром, икрой и еще шоколадными печеньями.
Догадливая хозяйка, наполняя очередную чашку Тихона, вдруг спросила:
– Домовой, домовой, а как тебя зовут?
– Тихоном, – проглотив, застрявший от неожиданности кусок печенья, выдавил из себя Тихон.
– А по отчеству?
– Отчествов мы, домовые, не признаем. Поскель тайна нашего рождения никому неведома, и родителев мы отродясь не знаем.
– Сиротки значит. А лет тебе сколько?
– Без малого четыреста пятьдесят.
– Ой-ой-ой! А как ты здесь оказался-то?
– Как-как? Нешто непонятно! Назначен к вам в дом следить за порядком.
– И что же в каждом доме есть домовой? Без них что, порядка не бывает?
– Вестимо, – заважничал Тихон. – Без нашего брата ни один дом года не простоит. Обязательно беда случится, крыша там обвалится или пожар какой, или ишо чего похлеще.
– Ну, а жить где будешь? – не унималась Леночка.
Тихон нахмурился и загрустил:
– Не решил ишо. Оглядываюсь. Норку себе завсегда найду.
– Слушай! А зачем норку? Живи, пожалуйста, у меня. Комнаты две. Я одна. Просторно.
– За приглашение премного благодарен, – суетливо стряхивая крошки с бороды, ответил Тихон. – Только нам комнаты ни к чему. Нам в тесноте уютнее.
Девушка вздохнула, подумав:
– И зачем я дразнилась. Наверное, обиделся.
Однако домовой добавил:
– А вот ежели ящичек в коридоре уступишь...
– Уступлю! Уступлю, конечно, – радостно всплеснула руками Леночка.
Вымыв посуду и убрав со стола, они занялись обустройством ящика. Постелили свернутый в несколько раз шарф, накрыв его белым носовым платком. Уложили поролоновую подушечку для иголок и вместо одеяла кусок махрового полотенца. Пошумев в спальне, она принесла красивую черную коробочку с множеством выдвигавшихся отделений:
– Из-под косметики, для всякой мелочи.
– Спасибо, – вежливо поклонился Тихон и принялся пристраивать сундук.
– Слушай Тишенька, – подластилась девушка. – А что такое «муары»?
Домовой посерьезнел:
– Это записи мои про кажный день. Про дела. Про события.
– Мемуары что ли?
– Ты что? Неграмотная?! – разволновался Тихон. – На, читай, – протянул он маленькую с календарик книжечку. Лет ей было за сто. На красной истертого бархата обложке топорщились зеленоватые от времени бронзовые буквы. Две из них "е" и "м" отскочили когда-то давным-давно, и образовалось новое загадочное слово "М--уары".
– Убедилась, Фома неверующая! – просиял домовой.
– Угу. А почитать дашь?
Пряча заветную книжицу, Тихон пробурчал:
– Дам, если хорошо вести себя будешь.
Он уже совсем собирался отойти ко сну, когда Леночка, хитренько прищурив глаз, спросила:
– Тишенька, а в ванную ты не пойдешь?
– Куда? В ванну? А в ванну ишо зачем?
– Как же. А мыться перед сном.
– Мыться. Мы не гордые. Раз в год баньку устраиваем. А боле ни к чему. Баловство одно, и перевод воды.
– Ах! А вши?! А грязь?!
– Вошей у нас отродясь не бывает. Боится, значит, нас насекомое это. А грязь? Ну, почешешься-почешешься, и ничего.
– А одежду-то ты, когда стирал в последний раз?
– Ты что, с глузду двинулась? Какая стирка? Как сооружу обновку, так и ношу пока не сносится. Ишь чего выдумала, стирка. Что я, баба какая?
Но Леночка была настроена решительно:
– Во-первых, не баба, а женщина, а, во-вторых, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Пошли, я тебе душ включу и одежду выстираю.
– Да отвяжись ты, липучка, а то уйду, – пригрозил Тихон.
– Скатертью дорога, – не сдавалась девушка.
Домовой подхватился с места, всунул ноги в валенки, собрал пальто и шапку, прижал к груди сундучок и двинулся к двери. На пороге оглянулся с тоской на приоткрытый ящик, на розовый полумрак коридора, на позолоченные ручки и с досадой швырнул вещи на пол:
– Твоя взяла. Веди, – обречено произнес он.
Выбрасывая из-за занавески одежду, Тихон причитал:
– Воды то, воды льешь. Сто человек помыть можно. Растратчица.
Леночка, отвернувшись, протянула ему кусочек мыла с половину спичечного коробка и крышечку с желтоватой жидкостью:
– Мыло и шампунь, а полотенце на раковине. Пока вещи не высохнут, завернешься в него. Все понятно?
– Не дупель. Разберусь.
Тихон, довольно напевая, вышел лишь через сорок минут. Девушка выключила воду и расчесала ему перед зеркалом волосы и бороду:
– Ну, и как? – не утерпев, бросила она.
– Хорошо, – в полудреме прошептал домовой, натягивая одеяло. – И напиток знатный, сладок, в голову бьет. Токмо без закуси много не выпьешь, шибко мылом отдает.
Через мгновение он мирно спал и уже не мог видеть, как, улыбаясь, выливала в раковину недопитые остатки шампуня и стирала его одежду милая Леночка. Шел второй час ночи.


4.


Им совсем неплохо жилось вдвоем. Они ладили. По утрам Тихон вставал в шесть, накрывал на стол и ждал пробуждения хозяйки, глядя в темноту зимнего утра на то, как город медленно сгоняет пелену ночи. Леночка просыпалась по будильнику ровно в семь, шла в ванную принять душ и, как она говорила, "навести красоту", а значит протереть кремом лицо, наложить на веки тени, подчернить тушью полукружья бровей. На взгляд домового девушка и без этих ухищрений была прекрасна: каштановые волосы, волной ниспадавшие на плечи; чистой воды добрые голубые глаза с черточками смеха по углам; мягкие теплые (приходя домой, она всегда целовала Тихона в щеку или бороду) изящно изогнутые губы и пушистые ресницы. О фигуре и говорить было нечего. Дома, кроме халата после ванны, одежды Леночка не признавала, говоря, что "тело должно дышать". Поначалу домовой стеснялся и, поругиваясь, пытался настоять на своем, но, как всегда, убедить ее не смог, потому быстро смирился и в тайне даже получал удовольствие, наблюдая за овалами и выпуклостями стройного молодого тела.
После завтрака девушка ускользала на работу в какое-то министерство и возвращалась только в восьмом часу, иногда задерживаясь допоздна и изредка пропадая в командировках. Об отъездах она предупреждала Тихона по телефону. С аппаратом домовой освоился быстро и, поднимая трубку, важно говорил:
– Алле, Вас слушают. Что? Да. Наша квартира. Ее нет дома. Елена Андреевна на работе. Будет поздно. Кто говорит? Дедушка. Какой? Двоюродный. Чего передать ей? Нет? Ну, прощевайте.
Постепенно его признали, и сам Тихон, перезнакомившись со всеми друзьями хозяйки, зачастую забалтывался по два-три часа, загружая телефонную сеть разговорами "за жизнь".
Домовой изменился и внешне, и внутренне. Леночка на другой день после знакомства принесла из кукольного театра ворох одежды и обуви, и весь вечер подгоняла ее, замучив Тихона бесконечными примерками. Он, хоть и сердился с лица, но в глубине души был просто счастлив. Любимым домашним нарядом старика с тех пор стала кремовая (как у Эдуарда – Евлампия) рубашка, бархатные брюки и атласный с бархатной отделкой шлафрок с кисточками на поясе. Девушка подстригла ему волосы и бороду, заказала очки (возраст давал о себе знать) в позолоченной оправе, и теперь, когда Тихон усаживался в кресло перед телевизором или с газетой в руках, его можно было бы, если б не рост, смело принять за старорежимного профессора от медицины или юриспруденции.
Днями домовой усердно занимался вверенным ему домом. За пару недель он узнал все и про всех, вник во все проблемы и беды, знал, что от кого можно ожидать. Экспериментальный дом был домом одиночек. Квартиры в нем были одно-, двух– и трехкомнатные, но жили в них по одному и редко семьями.
Квартира под номером один пустовала. Не то, чтобы совсем, но постоянно в ней никто не жил, а периодически наведывались веселые и шумные молодые люди: пили спиртное и, накурившись до одури, занимались сплошным непотребством. Тихон только и следил, чтобы не было пожара или потопа. Наконец, ему это надоело, и в один прекрасный момент он испортил дверной замок прямо перед носом у гопкомпании. Дверь выломали одним движением плеча, едва не впечатав в стенку висевшего на ручке домового. Ух, и разозлился он. Два дня Тихон обдумывал план мести и готовился к нему. Дело в том, что в углу пустой комнаты валялась книжечка с золотом тисненой надписью "Уголовный кодекс РСФСР". Что такое РСФСР домовой не понял, но содержание и суть первых двух слов уяснил быстро. И вот в очередной загул гостей прямо с порога встретил размеренный прокурорский голос (один из Леночкиных знакомых начитал все необходимое на магнитофон), перечислявший постатейно нарушения социалистической законности, творившиеся в квартире и положенные за них сроки лишения свободы. После пары неудавшихся попыток отыскать "шутника" "золотая молодежь" сдалась и оставила помещение «в покое».
Вторая квартира проблем не вызывала. Отставной полковник шестидесяти пяти лет, подтянутый, строгий, постоянно поддерживавший спортивную форму гимнастикой и утренними пробежками. Раздражал Тихона только внучок, молодой наглый пацан лет четырнадцати, навещавший деда раз в неделю и в промежутках между излияниями любви и преданности норовивший залезть в кошелек полковника, чтобы добавить к и так получаемым деньгам еще. Однажды, спрятавшись в рукаве пиджака, домовой в самый последний момент выдавил в карман тюбик "Супермомента" – вытащить руку внучок уже не смог. Дед так и застал его с пиджаком на руке и по простоте военной души взгрел, несмотря на возраст, ремнем по первое число.
За последней дверью на этаже тихо жили двое толстячков лет по сорок, Оленька и Костенька – так они называли друг друга на людях, улыбаясь прямо-таки лучезарной улыбкой. "Очень милые люди" – так о них говорили в доме. Он – директор продовольственной базы, она – директор универсального магазина. "Милые люди" ненавидели друг друга лютой ненавистью, отравляя каждый день совместного существования, и любили только деньги, причем разные. Оленька и Костенька, каждый в особом тайнике в своей комнате, хранили и сберкнижки, и родные рублики, и зеленые доллары, и голубоватые марки, фунты, франки и еще бог знает что, даже золотые монеты царской чеканки. Вечерами, разойдясь из общей гостиной и вдоволь нашпынявшись ядовитыми подколками, они с любовью перебирали свои сокровища перед отходом ко сну. Надо сказать, скряг Тихон не любил принципиально. Посему однажды он изъял из обоих тайников на благотворительные цели всего лишь по тысяче рублей. Деньги не малые, но в общей массе совсем незаметные. Что тут поднялось. Супруги скандалили, обвиняя в пропаже один другого, до глубокой ночи. Грустными глазами смотрел на эту картину домовой. Смотрел, пока не надоело, и он не решил прекратить поток нецензурной брани, заткнув оба рта появившимися прямо из воздуха кусками половой тряпки. Немая сцена с жестикуляцией продолжалась еще насколько секунд, после чего Оленька и Костенька с выпученными от страха глазами повалились в кресла. Кляпы им удалось вытащить только к утру. Тихон был очень горд собой и доволен.
Слесарь Гаврюша с семьей из жены и сына занимал четвертую квартиру. Трезвый он был мужик-золото, мастер на все руки. Вот только относительно трезвым его видело одно лишь зеркало по утрам, когда Гаврюша доставал из-под ванны "чекушку" для опохмелки. Напившись же, слесарь зверел и вымещал свои печали на окружающих, становился задирист и драчлив, за что часто получал по физиономии, постоянно сверкавшей дежурным фингалом. В один из светлых праздников (не то день автомобилиста, не то день связиста), когда Гаврюша с коллегой по выпивке и закадычным собутыльником Славиком из "девятой", летчиком на пенсии, изрядно приняв, расположились на славиковой кухне на предмет усугубить, среди огурцов, хвостов селедки и бутылок со стаканами возник, посверкивая оправой, Тихон:
– Ну, мужики, что пьем? – домовой брезгливо понюхал содержимое стакана. – Тэ-э-экс. Бурачный, значитца. Так и запишем.
Он резко развернулся и ткнул пальцем в Славика:
– А, между прочим, у твоих дверей участковый сейчас стоит. Заметет за нарушение антиалкогольного закону в шесть секунд. Усекаешь?
В этот момент действительно залился трелью звонок у входной двери. Хмель слетел быстро. С побледневшими лицами заметались по кухне Гаврюша со Славиком, один, выливая в раковину все изрядные запасы самогона, другой, ломая на части и выбрасывая из окна на крышу "Юпитера" куски самодельной аппаратуры. Все это время, не переставая, верещал звонок, а домовой, притоптывая ножкой, подначивал:
– А в бачке. Под кроватью. В мусорном ведре не забудь.
Наконец, понурый Славик поплелся открывать. Гаврюша, по-арестантски сложив руки за спиной, шел следом. На пороге было пусто.
– Сво-о-о-лочь, – размахивая кулаками, кинулся к столу Славик. Но, увы, стол был уже также девственно чист.
Гаврюша, уронив голову, произнес соседу:
– Все. Допился до чертиков.
С этого дня пьяным его никто не видел.
Пятая квартира нравилась Тихону больше других. В ней жил старенький профессор математики, заядлый кроссвордист и игрок в шахматы. Познакомились они, когда склонный к забывчивости Сергей Леонидович провел добрый час в поисках оставленных где-то очков. Домовой понаблюдал за ним некоторое время, лежа на батарее и покачивая ногой, а затем спросил:
– Чего ищешь, касатик?
– Да очки, очки ищу, – досадливо отмахнулся профессор и внезапно присел в недоумении. – Кто здесь?
Тихон протянул ему искомый предмет, вынутый из коробки с шахматами:
– Сыграем?
Играть он научился еще до революции у одного студента, и шахматы любил. Они переставляли фигуры до самого вечера с переменным успехом (Тихон даже опоздал на ужин, чем взволновал Леночку), и с той поры подружились. Помимо шахмат домовому очень понравилась Большая советская энциклопедия, тома которой по одному жадный до книг Сергей Леонидович щедро давал другу для прочтения.
В шестой квартире Тихону пришлось спасать дом от взрыва газа, наорав на заболтавшуюся у соседки из "восьмой" старушку Клаву и приведя своим появлением обеих в мистический восторг и изумление. Но баба Клава и подруга ее Капитолина на самом деле оказались очень и очень добросовестными и хорошими хозяйками: особенно нравились Тихону их обеды, на которые бабушки наперебой зазывали домового. Он и сам учился кое-чему, и делился старинными рецептами, чем безоговорочно покорил обеих дам.
В седьмой был полный порядок. Там жил молодой, но уже с именем, врач-хирург: не пил, не курил, женщин в квартиру не водил, правда, иногда не ночевал дома, и все больше читал разные научные книги.
Квартиры с десятой по пятнадцатую пока стояли опечатанными. Их, по словам Леночки, закупила для своих сотрудников какая-то фирма, которая затем прогорела и теперь судилась по разным инстанциям.
Мордатые пес и мужик, и блажная Елизавета Тимофеевна заселяли соответственно шестнадцатую и восемнадцатую квартиры, ну а в семнадцатой жили Леночка и Тихон.
Все события домовой добросовестно заносил в свои "Муары" и по вечерам после ужина зачитывал их девушке, обсуждая попутно план действий на будущий день.
Так они и жили. Немного хлопотно, но хорошо.


5.

Игорь Георгиевич или, как называла его Леночка, Игорек появился внезапно в один из февральских вечеров. Тихон едва успел спрятаться за банками с приправами, откуда и наблюдал все события.
Леночка порхала вокруг как мотылек, стараясь угодить гостю. Ее рот не закрывался ни на минуту:
– Игорек то, Игорек се!
– А про меня и не вспомнила ни разу, – вздохнул домовой. Тихону сразу стало грустно, тем более что Леночкин ухажер пришелся ему явно не по душе. Высокий, стройный, волосы густые вьющиеся, нос с легкой горбинкой, глаза карие (и как определил для себя Тихон – наглые), рот в усмешке. Вел он себя прямо как хозяин, мигом оттеснив Леночку на задний план.
После чая они ушли в комнату. Мягкий свет торшера пригасил краски и очертания. Зазвучала нежная мелодия. Девушка прижалась к мужчине в страстном порыве, и тут же его рука заскользила вдоль выреза платья.
– Подожди, пожалуйста, милый, – Леночка выскользнула из его объятий и прошла на кухню.
– Тихон, – зашептала она.
– Чего Тихон? – из-за банки с мукой высунулась обиженное лицо.
– Ну ладно, не дуйся. Ты мне друг?
– Сама знаешь.
– Тишенька, тогда ради дружбы погуляй часика два или в кино сходи, а то мне стыдно перед тобой.
– Раз стыдишься, значит, гадость какую-нибудь сделать собираешься. А кино мне твое сто лет приснилось – мордобой да баб голых смотреть. Тьфу!
– Ну, к Сергею Леонидовичу на шахматы или к бабулькам на чай? А? – виновато просительно посмотрела Леночка.
– Да ладно, иди уж к своему Игоречку. Оставлю вас вдвоем. Пожалуйста.
– Умница ты мой, – и чмокнув Тихона в бороду, она ускользнула в комнату.
Уходя, домовой по наитию обследовал карманы игорева пальто: ключи, талоны на троллейбус, портмоне с деньгами и обручальным кольцом, сигареты, зажигалка и еще какие-то мягкие пакетики с целующейся парочкой на обложке. На выходе из квартиры он нарочито громко хлопнул дверью.
Идти никуда не хотелось. Тихон присел на корточки, привалившись спиной к мусоропроводу, и задумался. Настроение было паршивое. Из лифта чинно вышли здоровенная псина с мужиком на поводке и уставились во все глаза на домового – они его видели впервые.
– Ну, чего вылупились?! Не видишь, человек страдает, – и Тихон состроил "пугалку", наверное, лучшую в его жизни, так как через секунду площадка была пуста. Но и это не утешило домового.
– Добро бы человек был хороший, как Алексей, хирург из "седьмой "– хоть и не признает параллельных миров и в контакт не вступает, но парень серьезный. А этот ведь, – и домовой махнул ладошкой. – Хлюст, да и только.
Через два часа грустных размышлений он по вентиляции осторожно пробрался домой, стараясь никого не потревожить. Куда там! Спальня представляла собой сцену из эротического фильма средней руки: мелькание тел, охи, вздохи, музыкальное сопровождение. Тихон знавший, что люди есть люди, и ничто человеческое им не чуждо, смотрел на любовь сквозь пальцы, но тут разозлился до дрожи. Взмах рукой и, р-р-раз, центр тахты прогнулся, словно из пушки выбросив незадачливого ловеласа на пол. Ну, и смешон же он был, недоумевающий, с ногами враскорячку и непонятным резиновым мешочком на своей фитюльке.
И хоть Тихона не было видно, но Леночка сразу все поняла.
Выяснение отношений после проводов Игоречка было бурным и коротким.
– Ты глупый, ревнивый, зловредный старикашка. Бог обидел тебя и ростом и умом. Ты можешь понять, что мне надоело одиночество?! Я хочу замуж: хоть какого – никакого, но своего. Чтобы не зябнуть по ночам, чтобы было с кем словом перемолвиться, чтобы не чувствовать себя никому не нужной. Понял ты, недоросток несчастный. Убирайся и не мешай мне жить, – девушка буквально кипела от неприязни.
Тихон словно закаменел.
– Спасибо на добром слове. Благодарствую за любовь, за ласку, – еле слышно вымолвил он.
Леночка в слезах убежала в спальню. Домовой собирался медленно и обстоятельно. Из одежды он взял самое простое, долго рассматривал любимый шлафрок и, наконец, отложил его с вздохом сожаления. Вот и все. Прощай счастливая жизнь! Тихон ушел также незаметно, как и пришел, через вентиляцию.
Заснув в рыданиях, рано утром Леночка обнаружила в прихожей на столике красную книжечку с бронзовыми буковками и надписью на титуле: "Все равно я тебя люблю!"


6.
       
         
Весна наступила неуловимо быстро. Тихон, поселившись среди книг Сергея Леонидовича, заканчивал под звон капели энциклопедический том на букву "Д". Раны его сердца постепенно затягивались, и, хотя домовой ни разу не поднимался в семнадцатую квартиру, он часто видел Леночку из окна в сопровождении Игоречка. Она смеялась и выглядела счастливой.
В тот майский вечер Тихон чаевничал с Клавдией и Капитолиной, забавляя их присказками из жизни ушедших веков, когда вдруг острое ощущение беды пронзило его сердце. Ничего не объясняя старушкам, он сорвался с места.
В "семнадцатой" стояла мертвая тишина. Остановились даже часы на прикроватном столике. Леночка лежала на подушке лицом вниз. Из ее рта вырывалось тяжелое с присвистом дыхание.
На полу белело два бумажных листка. Один точеными буквами сообщал: "И почему вы всегда так стремитесь замуж?! Единственное, что безоговорочно убивает любовь – это брак. Может быть, я бы и согласился на этот шаг с тобой, но, увы, я уже женат, и повторять свою ошибку дважды не намерен. Прощай! Игорь". Пляшущие черточки на втором листке с трудом складывались в слова: "Я поняла простую истину – настоящее счастье невозможно заменить ничем. И, если из боязни одиночества идешь на компромисс с собой, выбирая ему хоть какую-то подмену, то еще быстрее скатываешься к пропасти, за которой только смерть".
– Лена! Леночка! – пытался растолкать девушку Тихон. Бесполезно. Руки безжизненно свисали с постели, лицо было бледнее мела, изо рта медленно вытекала струйка слюны. Когда домовой случайно обнаружил возле ножки столика маленький розовый кружочек таблетки, он все понял.
Через мгновение Тихон уже влетал в открытую форточку. Алексей, слава Богу, был дома. Он сидел за столом, штудируя очередной огромный фолиант. Домовой внезапно возник в свете настольной лампы, но врач лишь устало потянулся:
– Все. Баста. Заработался до чертиков.
Он собирался встать, но Тихон, мешая слова, умоляюще запричитал:
– Ой! Скорее! Быстрее! Пожалуйста! Леночка! Умирает! Там! Наверху! В "семнадцатой"! Миленький! Отравилась! Поторопись!
После того, как отъехала, визжа сиреной, "скорая", домовой еще долго стоял на подоконнике, глядя в след исчезающим огням. В руках он держал скомканные записки. По щекам медленно ползли слезы. А рядом лежала маленькая книжечка, где под той первой надписью вилась вторая: "Я тебя тоже..."


7.


Он ждал почти два месяца.
С трудом переводя дыхание, Леночка бледной дрожащей рукой открыла дверь квартиры, сопровождаемая любопытными взглядами соседки, прилипшей к "глазку". Она осторожно вошла в прихожую, сняла туфли и совершенно без сил присела в одно из кресел, устало закрыв глаза. Раздавшийся шорох заставил ее вздрогнуть. На столике стоял Тихон, строго поглядывая сквозь золоченую оправу:
– Задерживаетесь, девушка! Чай грел уж три раза! – и, улыбаясь от счастья, он протянул Леночке большую алую розу.

1996 год