103

Хаша устал от тишины. Теперь вокруг него всё чаще одиночество и безмолвие. Считается, что так ему легче. Вот только никто у него не спросил, посчитали сами.

Свесил ноги на земляной пол. Сможет ли устоять? Поднялся, удержав вместе дрожащие колени. Теперь они норовили сдаться и согнуться. И тогда он упадёт. Но не сегодня, сегодня удержал.

Сделал шаг, второй, опустился на ближайшую лавку - голова закружилась, медвежьи шкуры завертелись перед глазами. Надо отдохнуть.

Неужели проклятие старой Леды не утратило свою злобу? Столько лет с ним живёт. Против воли хранит его в сердце. Рад бы выбросить, да вот поди, попробуй! Словно множеством крючочков зацепилось за плоть и не отодрать.

Эх, пожалел не раз, что обидел её тогда. Никому не признался, что пожалел, только себе. И только сейчас, когда остался на своём ложе один на один с болезнью.

Не надо было её детёнка продавать. Но тогда не слишком задумывался о последствиях. Казалось, что уймёт ведунью, задобрит подарками и своим расположением. Тем более, что она сразу двоих родила. А платили за младенца щедро. Очень щедро. Слава про Леду давно разлетелась по окрестным племенам.

Да вот ярость ведуньи стала неожиданной. И неукротимой. А как узнала, что младенца не вернуть - Хаша не знал торговца, незнакомец пришёл с дарами и ушёл с пищащим свёртком неизвестно куда, завернула оставшегося младенца и ушла.

Не сразу ушла, сначала много чего наговорила. Эти слова и сейчас звучат. В голове ли, в пространстве вокруг него? Он не понимал. Вот только теперь они звучат не смолкая.

- Узнаешь сам, каково это - терять своих детей, - пообещала ведунья, изогнув в злобе губы. И молодому старейшине показалось, что ядом брызнуло изо рта.

Жена в углу ахнула в ужасе, прижала ко рту руки, словно сдерживая несогласный крик.

- Я думаю о племени, - постарался тогда говорить спокойно и с достоинством.
 
- И племя твоё ожидает погибель. Ты сам ей путь укажешь.

Хаша замолчал тогда, понимая, что на любое его слово Леда ответить тем, что ему ни слышать, ни знать не желалось. Но жена не выдержала, спросила жалобно:

- Когдай-то будет?

- Будет! Когда? Решать вам. Вы сами всё сделаете, - Леда улыбнулась. Только на эту улыбку было страшно глядеть. - А вот когда ты вот этими руками погасишь своё солнце, - она ткнула длинным пальцем в Хашу, - то самое, которое дало тебе жизнь, тогда этот свет выдавит тебя вон.

Про солнце не понял ничего, но пасмурную погоду с тех пор невзлюбил. Она всегда напоминала ему эти слова.

Теперь, кряхтя поднялся, откинул полог, и солнечные лучи устремились навстречу. Хорошо!

У хижины послышались шаги. Вошёл высокий мужчина:

- Хаша, твоя мать пришла.

- Одна?

- С девкой шла до опушки. Дале одна.

- Девку взяли?

- Возьмут. Я наказал проследить откуда она.

- Не упустите.

- Не упустят, там двое. Тут ещё вот что... Не знаю, как сказать.

- Говори как есть.

- Пеша не пошёл к Рыжим.

- Как не пошёл?

- Сита вернулся, сказал, что Пеша всю дорогу норовил улизнуть. Они не знали, что делать... Не хотел он идти... И сбежал всё-таки.

- Куда?

- Они не доглядели.

- Ещё что?

- Ситу послали сюда, тебе доложить, сами пошли к Рыжим.

Задумался. Всё идёт наперекосяк.

- Мать у себя?

- Да. Позвать?

- Нет. Я сам... Ты вот что...

Хаша надолго замолчал. Мужчина терпеливо ждал.

- Ты, Яка, всегда мне был верным помощником. Сослужи ещё одну службу.

Мужчина молча ждал продолжения. Хаша колебался. Наконец поднял голову решительно.

- Когда я вернусь от Налы... Я попрощаюсь с ней. Больше она не нужна.

- В колдыбань?

- Да.