Земля возвращенцев

    
      ЗЕМЛЯ

ВозвращенцеВ
         

третья часть трилогии



           повесть
               


                1991 г.


                -------  1  --------

  Пахло зефиром и апельсинами.
  Пахло апельсинами и зефиром.
  К чему бы?  ПУХ никак не мог уловить последовательности этих запахов, то и дело возвращающих его на землю, которую принято было считать грешной, и на которой он чувствовал себя так неловко. Они витали в околопуховом пространстве, задерживаясь в волосах, росших в его носу, потом долго, но осторожно, раздражали его дыхательные пути и ложились на полки, ожидая своей очереди обработанной информации.
  За окном был вечер. Он находился там некоторое время, о чём с долей уверенности можно было говорить, так как его ещё только предстояло убить. Что делалось не один раз и не только им.  В комнате ПУХА было логическое продолжение дня, так как за электричество было уплачено на год вперёд и несколько сот свечей, коптящих низкий потолок, отражались в глазах странным блеском, напоминающих страсть. ПУХ рисовал на чёрном от копоти потолке указательным пальцем правой руки разные слова, никоим образом не связанные с ходом его мыслей. Он собирался в дорогу и ждал только попутного ветра. Он оставлял всё своё имущество на произвол судьбы, как, впрочем, и многое другое, упаковав в чемоданы лишь самое необходимое - запах зефира и апельсинов.
 - Не мешало бы проститься со знакомыми, - говорил в нём чей-то голос, смутно напоминающий голос разума.
 - Если я увижу кого-нибудь из них, то у меня опять ничего не получится. Они опять уговорят меня остаться,- говорил он нет голосу разума.
 - Они поймут. На этот раз, всё поймут. Им ведь всё равно.
 - Да, всё равно. Давно уже всё и равно.

- Но к отцу и к коту тебе обязательно нужно съездить. Им-то не всё равно.
 - Наверное нет, - убедил он себя в необходимости последнего.
  До Попутного Ветра оставалось ещё несколько дней и нужно было заполнить их чем-то, кроме перебирания чемоданов, слов, снов и безделья. Небо плавилось, который раз подряд, оставляя за собой гнетущую сырость. Его текущий момент проистекал из стопроцентной влажности, хотя дождя, как такового, не было, да и не хотелось его.  А что было? Был только запах зефира и апельсинов, да вечер, что маялся за окном незваным гостем, переминающимся с ноги на ногу. Только свечи горели ровным и бесконечным огнём, держа прямыми спины и линии. Они подозревали во всём этом что-то неладное, но, ни под каким видом, не показывали того, что им всё известно. Беспорядок отбытия и отъезда, в принципе, всегда говорил сам за себя.  Нужно было только дождаться попутного ветра, вот и всё. А время так устроено, что можно дождаться чего угодно, если наверняка известно, чего именно приходится ждать. Или кого…  Не из этого ли состоит основа иллюзий, сопоставленных с реальностью, в ожидании лучших времён, которые непременно настанут, даже для тех, кто сумеет их дождаться сидя на месте. Но ПУХ больше не мог ждать. Он улетал и увозил с собой лишь самое необходимое - запах апельсинов и зефира…
 

                --------  2  ---------

  Несущественные осадки существенно откладывали полёт. Всё в который раз зависело от обстоятельств, и это ни капли не радовало ПУХА, который на глазах терял лёгкость, прилипая к мебели своими заморочками,



как банный лист на лунный кафель, вынуждая соскабливать себя ногтём и сушить феном, принимая транспортабельное состояние воздушности.  Он думал, что стоит только ему захотеть, но захотеть, почему-то, ничего не хотелось.   

  Руки, растущие, как бы, из воздуха, наполняли из глиняных кувшинов эмалированные тазы, примерно такие, какие бывают в общественных банях. Наполняли их голубой кровью, совершая вокруг какие-то магические пляски, используя какие-то странные вещи в качестве атрибутов и аксессуаров. В огромной комнате было ни темно и ни светло, хотя источников света нигде не было видно.  В её углу, который не был ни дальним ни ближним, мыл руки мужчина в белом халате, накинутом на голое тело, напоминающий банщика или санитара, на котором чем-то чёрным был нанесён крест, расположенный в плоскости знаком умножения.  Был слышен шум воды, изменяющий свой, капающий на мозги, звук, когда человек в халате подставлял под её поток свои волосатые руки. Был слышен звук, звякающего о металлическую раковину, железного креста, такого же, как на халате, болтающегося на длинной цепи на шее. Всё это сопровождалось магической музыкой и плясками, заполняющими остальной объём, не охваченный никаким другим действием.  Наконец, мужчина в белом халате, напоминающий банщика или санитара, перекрыл кран и в комнате наступила тишина, по звону в ушах не отличающаяся от гула авиационных двигателей, руки прекратили свой магический танец и, отойдя в угол, противоположный умывальнику, выжидающе застыли, поставив кувшины на пол.
Мужчина подал знак и одна из них открыла дверь, ничем не выделявшуюся на фоне серой стены.
Из приоткрывшегося взгляду коридора, вышли четверо, лишённые каких-либо признаков жизни, дамы,


сопровождаемые лицами, относящимися к категории инертных газов и поддерживаемые руками, растущими, как бы, из воздуха.  Последняя рука выключила за ними свет и закрыла дверь, ничем не выделявшуюся на фоне серой стены.
  Дам подвели к тазам, стоящим на полу, и жидкость, заполняющая их забулькала, а руки стали делать приглашающие жесты…
 - Имя? - прорычал санитар, сверкнув жадными глазами, искры из которых взорвали лица, относящиеся к категории инертных газов.
 - Женевьева…
 - Франсуаза…
 - Евгения…
 - Луиза… - ответили они одним и тем же голосом, дрожащим в коленках.
 - Вы знаете, зачем вы здесь?
  Они не могли сказать это определённо уверенно, но уже не ждали ничего хорошего от произошедшей с ними коллизии, оставляя за соболь право полагать, что это всего лишь страшный сон.
 - Вы должны отречься от Тополиного Пуха! - голос его стал горячим, как кипящий битум.
 - И только? - могла бы мелькнуть в их головах мысль.
   Процедура отречения происходила для каждой отдельно.  Руки, до сих пор поддерживающие безжизненные тела, стали поглаживать их, время от времени смачивая булькающей жидкостью из эмалированных тазов. Они стояли молча и не могли бы произнести ни слова, даже если бы и хотели это сделать и даже если бы им это позволили. Им больше нечего было сказать.
  Для процедуры отречения было всё готово и мужчина в белом халате, так напоминающего собой санитара, снял свой халат с чёрным крестом, расположенным в плоскости знаком умножения, повесил его на крюк



около умывальника и, совершив ещё один ряд нехитрых и не лишних движений, приблизился к первой из них вплотную…


                ---------- 3  -----------

  Он включил радио. Последние известия из Москвы волновали его меньше всего и это, в любой предыдущий и в любой следующий раз, стало бы камнем преткновения для обоих участников одностороннего движения. Он сделал это лишь для фона для того, чтобы создать видимость присутствия на кухне кого-то ещё, готового вступить в разговор с самим собой, по какой-то прихоти обоюдного желания и невозможности этого уже на начальном уровне. По какой-то там, или здесь, науке, состояние одиночества наиболее чувствительно с восьми до десяти часов вечера, а вечер находился именно в этом промежутке времени. Впрочем, в этом промежутке он находился, похоже, уже несколько дольше. Так, по крайней мере, казалось, на первый взгляд. И из этого казуса, по крайней мере кажущегося, следовало бы сделать вывод, что ПУХ - счастливый человек. Не потому, что он не наблюдал часов вовсе, а просто потому, что ему было абсолютно всё равно, восемь сейчас или десять, утро теперь или вечер. Разве это могло хоть что-нибудь существенно изменить, когда существенно изменить уже ничего нельзя? Не представлялось возможным хоть что-то изменить.
 - Выйти, что ли в свет? - подумал ПУХ диктору, читающему свой текст по бумажке, раскрывая объятия позднему вечеру форточкой промедления.
Он сидел за своим письменным столом в своей излюбленной позе, занятый своими собственными мыслями, которые лишь отчасти были мыслями и его собственными. Эта систематическая отчасть созревала


в слишком короткие сроки для того, чтобы быть продуманной до конца. Он зачем-то побрился, помылся, одел свой парадный костюм выходного дня и, позвенев в прихожей ключами ненадолгого расставания, вышел из дома в сгустившуюся темноту припозднившегося вечера, разбухшего и превратившегося, под дурным влиянием сырости, в серую кашу. Она липла к его башмакам, прибавляя к их собственной тяжести свою, оставляя тяжёлый осадок на душе. Расположение планет располагало к поступкам или к проявлению безумств иного рода, но рваные облака, не имеющие ничего собственного за душой, коверкали их пасьянс, не давая пошевелить и пальцем в их сторону.  Фонари горели через один и один из тех, что горел, освещая дорогу идущих к любимым по тонкому льду, горел ярче других.  ПУХ прислонился к его бетонному позвоночнику, напичканному нервами проводов, положив руки на голову.  Здесь, следуя логике его вещей, раз уж он решил выйти в свет, его могли заметить быстрее, чем в чёрной дыре непроглядной ночи и все его пули, наконец, будут положены в центр той мишени, которой надоело быть ей всегда.
  В какой-то мере, каждый хоть один раз становился той мишенью, но желание оставаться ей всегда было чем-то неестественным.
 - Нужно ли это кому-нибудь?... Кому-нибудь, кроме тебя?  - сказала ему пуля, положенная мимо.
 - Нужно ли это тебе? - сказала посыпавшаяся на голову шелуха разбитого плафона.
  Если наверняка не знаешь, что нужно, а что нет, то подобные вопросы приводят размышление о смысле жизни в тупик, тем более, если заданы в неподходящий для мишени, момент.  И именно теперь, когда вся причина его бытия, тянувшаяся исходом до этого момента, было поставлено на карту и вот-вот привело бы к желаемому результату - это стало никому не нужно.  Даже ему самому. Не нужно.


Однако, при всех прочих обстоятельствах, головой этого было никак не понять. Но, может быть, она к этому никогда не имела прямого отношения. Да и не будет иметь. Голова…
 - Судьба остальных пассажиров и членов экипажа пока не известна… - сказало радио, паузу между поздней ночью и ранним утром заполнив щёлканьем метронома.
  ПУХ шатался по квартире, пьяной тенью натыкаясь на стены и задевая за косяки, словно бы высохнув снаружи, теперь разбух изнутри.
 - Кто даст гарантии? - думал он, как всегда, вслух.
 - Какие гарантии? - отвечал ему тот, к кому был мысленно обращён вопрос. - Никаких.
 - Абсолютно?
 - Категорично.
  Пора было лечь спать. Сбившееся одеяло приблизительного распорядка дня, лишало это всякой логики, но завтра, впрочем, уже сегодня, нужно было чувствовать себя ужасно отдохнувшим.

 - Привет, ПУХ! - ворвался я в его объятия. исполненный святого желания чего-нибудь для него сделать.
  Он не охотно открыл дверь, разбуженный вязким звонком. Его заспанные глаза говорили о многом, если не обо всём сразу, а мои - сами за себя. Пустая квартира и, стоящие в прихожей, одиноко одинаковые чемоданы.
 - Как, ты уезжаешь? - узнал я его тайну последним.
  ПУХ остолбенел, как если бы на его глазах произошло настоящее чудо.  Так и есть, он пришёл мне помешать. Друзья созданы только для того, чтобы рушить наши планы. Потому что с их мнением нужно считаться. Или рассчитываться.
 - Жду попутного ветра. Вот. Если друзья-синоптики не ошибутся с прогнозами, то сегодня я буду уже далеко, - подтвердил ПУХ мои возникшие подозрения, ожидая с моей стороны уговоров не дурить и остаться.


Мы расположились на кухонном полу и встретили первые скользкие лучи на полихлорвиниловых квадратах, перед газетой, усыпанной крошками от съеденной роскоши - остатков былого благополучия, двух гранёных стаканов и кипятильника.
 - Ты никогда не вернёшься? - вопреки ожиданиям, я не стал его уговаривать.
 - Я попытаюсь так сделать. Этого не случиться.
 - И не будешь ни о чём жалеть?
 - Я ещё никогда ни о чём не жалел, - сказал он, что в обойме всего сказанного им до этого, говорило совсем об обратной стороне этой медали.
Всегда находится то, о чём можно было бы пожалеть. Пускай в тайне и, пусть не подавая вида, но пожалеть.
 - Брось, - возразил я. - А что такое ты напихал в чемоданы?  - возвращаясь к существу…
 - Да так, - нехотя произнёс он. - В одном - запах зефира, в другом - апельсинов. Ничего особенного.


                --------   4  ----------

 - Пошла массовка! - надрывался режиссёр в свою штуку, облизывая её языком, словно отрывая от земли мировой рекорд.
  Поддаваясь его волеизъявлению, волна нахлынула на его замыслы и топтала их ногами до тех пор, пока не уловила краем уха его следующую просьбу.
 - Пошли заморочки!
  Пошли, так пошли. Они пошли, как всегда, не кстати, как всегда, откуда ни возьмись и, как всегда, ничего особенного из себя не представляя, возымели должное действие в словосочетаниях непринуждённого хамства, вопиющего недовольства и, мелькающих в непосредственной близости лиц, кулаков, предназначенных всем и никому.
 - Пошли заморозки!


 - Какое сегодня число? - поинтересовался я у самого себя, словно бы имел к этому отношение, хотя легче было спросить об этом календарь.
  Число было на редкость следующим по отношению к предыдущему и поэтому не вызывало особенно ничего.
Подсчитав, сколько прошло и сколько осталось и чего именно, можно с большой вероятностью вычислить, сколько лет, в пересчёте на лошадиные силы, потрачено на то, чтобы увиденное уже ничего не вызывало.
  Пошли заморозки. Уже из этого можно было сделать далеко идущие выводы, но куда дальше их делать потом?
  Пошли заморозки. Их ночное присутствие, пока хоть ми кратковременного характера, прослеживалось утром по заиндевевшим веточкам кустарника, по тонкой корочке льда на неглубоких лужах и по каким-то другим признакам, напоминающим приход зимы. Следовало быть предельно внимательным на дорогах, потому как, не каждое синхронное плаванье в нейтральных водах, имеет своей целью достичь другого берега.  Последние разногласия с попутным ветром, вызванные повышением цен на энергоносители, делали этот путь почти невозможным.  И если следовать ему, как дурным советам и поддаваться ему, как когда-то дурному влиянию, то берега достигнут только круги волн от тех, кто камнем пошёл ко дну. А те, слившись с прибоем, не оставят о себе ни памяти, ни следа.

  Я постарался опять погрузиться в блаженное состояние сна, стараясь забыть о данных обещаниях, словах и обетах, разбираясь во вверенных мне правах, но так и не смог и размышления мои продолжались до самого рассвета, пока замороженное солнце не выплыло, наконец, из-за ближайшей пятиэтажки и не приступило к своим прямым обязанностям.  Последние плюсы температуры едва согревали душу, не говоря уже о месте её содержания. Зима шила очередное новое


покрывало, чтобы набросить его на плечи земельных участков, словно бы объявляя об их помолвке, но оно получалось рваным и грязным. Желающие им всех благ, поблажек и блаженств, оставались при этом в стороне, и, со своей стороны, были не прочь оказаться на их месте, но все места были заняты и вакансий не предполагалось.
  Наконец ночь, которая почти всегда длиннее сна, любезно предоставленная мне для отдыха, закончилась, в мгновение ока изменив окружающую обстановку.  Нажав на клавишу перемотки, я вернул память в исходное состояние, благоприятное для новых встреч, впечатлений и иного рода неплохого проведения времени, что было бы на, данный момент, весьма кстати. Оно выгодно отличалось уже тем, что не включалось автоматически и не застигало врасплох, как скурпулёзные будни, принятые к сведенью с в о д к о й непогоды. И все его замусоленные льготы, касались только тех пилотов, что были пьяны своим небом и понимали головой, что завтра начинается ровно с того момента, когда о нём только начинаешь задумываться сегодня. Понимали и всё же, ничего не могли с этим поделать.
  Птица Семи Небес не навещала меня так давно, что я забыл, как выглядит её неуловимое появление. Да и всё остальное для меня в ней стало теперь загадкой, которую, впрочем, не хотелось разгадывать.


               ---------  5  ----------

  Кот обнюхивал ботинки, принёсшие с собой запах улицы, такой незнакомый запах улицы, который снится по ночам, но выветривается с первым дуновением сквозняка из кухни, перебиваемый запахом готовящейся пищи.  Мир, нагрянувший вместе с ним некоторым сумбуром   по самое некуда, представлял собой отвратительное зрелище, какое только могут представлять ботинки, приносящие на себе кроме запаха улицы чего-то ещё.
  - Как там теперь? - думал он. - Холодно… - думал он.     -  Грязно… - думал он. - Мерзко… - думал он. - Отвратительно…
  Снявший ботинки, принёсшие с собой кроме запаха улицы чего-то ещё, сам являл собой жалкое зрелище, достойное сожаления и содрогания, но это было ещё куда ни шло, если понимать, что всегда может быть хуже, а ботинки - так их же можно помыть. Или выкинуть.  Приведя себя в сносное состояние, способное произнести приветствие вместо многозначительного молчания, пришедший снёс себя из прихожей в гостиную, которая являлась ей только в момент прихода гостей, и уложил себя в кресло, с трудом возвращаясь в себя.
  С трудом возвращаясь в себя, он сказал, что дождь отбивает по крышам дробь какой-то, до боли знакомой, мелодии и что та, до такой боли знакома, что принятые лекарства не могли её заглушить до конца, хотя, было видно, что старались. Он говорил это так убедительно, что ему охотно верилось. Быть может потому, что хотелось, а может потому, что всё равно. Ведь обман с умыслом является ложью, а обман без умысла - только шуткой.
 - В общем, - подвёл он итог, - Всё скверно опять, - не обращая внимания на знаки внимания, которые оказывал ему кот, тёршийся о штаны.
 - Мы-р-р-р…говорил кот и, казалось, ему нет до этого дела.
  Кот мыл лапу, сидя на подоконнике, лелея какие-то свои платонические идеи, а затем, поставил её на исходную, взглянув для порядка в окно, на то, как несколько, толкущихся за разговором мужчин, уже битый час ведут беседу об умном.  Он с трудом улавливал её суть, но непостижимо убедительно делал вид, что ему абсолютно без разницы о чём идёт речь.



Хозяин грязных ботинок сидел теперь напротив окна в мягких пуховых тапочках, которые были как раз кстати и добавлял в мелодию чайного разговора ностальгические нотки бергамота, а те, словно часы, спешащие отстать, желали только сна или просто водки для того, чтобы постараться и устать, но, в который раз пожалев себя, остановиться на достигнутом полпути.

 - Деревья сбрасывали оцепенение, но дело было совсем не в этом, - начал пришедший. - Вообще-то, всё было по-настоящему, по всем правилам, - продолжил пришедший, пытаясь на ходу, на сколько это было возможно, нанести на своё лицо грим многозначительности для того, чтобы собеседник проявил к нему свой интерес.
 Свой интерес тем и отличается от чужого, что проявляется не только в агрессивной среде, по выпавшей слюне и масти, освобождённый от пут объяснений и доказательств первопричин, возвращаясь к первоисточнику, исходя из соображений,  попробовать начать всё с начала. 
 - Тут они вошли и говорят: Вот, мол,.. И всё в таком духе. Потом порезали все мои картины,  -  он почти рыдал. -  И забрали мою жену.
 - Знаю, - сказал ПУХ, и добавить к этому уже ничего не мог.
 - Откуда? - напросился он на очередной вопрос, но получил только, - Вот видишь.
 И получил как-то не естественно безразлично.
  Кот с недоверием рассматривал отражение Художника в зеркалах своего уродства, по-видимому, зная, что эта, придуманная на ходу правда, чего-нибудь да стоит, раз он так близко принимает её к сердцу.  В любом случае, ему не захотелось плюнуть на неё с высоты своего подоконника, надеясь получить ответную пощёчину брошенным тапком. Может быть лишь потому, что коты не научены плеваться.


 - С Евгенией? - спросил я полу утвердительно, потому что тоже знал.
 - Ну да, с кем же ещё?
 - Конечно, - посочувствовали ему Все Скоты, с высоты своего подоконника и безразличия. Если уж коты и не умеют плеваться, то своё безразличие к чему-либо проявлять научились.
 - Что ж, - сказал я ни к селу ни к городу, - Цветы имеют свойство вянуть. Они могут завянуть и вазах, и в горшках, в руках и прямо на глазах, так что… - вывод хотел напроситься сам собой, но не стал этого делать.
 - Продолжай, - попросил он.
 Тема с цветами была явно надумана или притянута за рукав и её развития не получалось так, как она этого заслуживала.
 - В общем, - продолжил ПУХ кое как, - Их надо любить и поливать.
 - Любить или поливать?
 - Любить поливать, - вставил свою реплику кот, спрыгнув с подоконника размять лапы.

 - Знаешь, - сказал художник, - У меня на работе есть свой потолок,.- он сделал паузу, для того, чтобы секундное недоумение, к чему бы это, прошло. - И на этом потолке пятьдесят тысяч четыреста восемьдесят две дырки.  Стены тоже все в дырках и их гораздо больше, но стены я ещё не считал.
 - Это хорошо, - вывел я вывод.
 - Тебе ещё предстоит познать их сущность, хотя бы узнав их количество. Это хорошо, - сказал ПУХ.
 Кот сидел, зажмурив свои большие жёлтые глаза, раскачиваясь из стороны в сторону, словно бы читая в сумерках глухим тетерям, считая себя полноправным участником разговора, на самом деле, таковым не являющимся.
 - Она отреклась? - спросил ПУХ.
 - Нет…


 - Так зачем же ты всё-таки пришёл?
 Этот следующий вопрос по отношению к предыдущему, следовало бы задать при положительном ответе на первый, но мне очень хотелось выяснить, зачем, вне зависимости от ответа, а как факт. Теперь Художник и сам не мог ответить на него откровенно, даже самому себе. Видимо, не придумал.
 Мы минуту другую молчали, словно анализируя сказанное ранее, а ещё больше, не сказанное позднее, но это молчание всех из нас тяготило, как если бы действительно имело под собой почву.
 - Хорошо, - прервал я молчание, не решив до конца, к чему его отнести это хорошо.
 Кот прекратил  раскачиваться, как маятник и, открыв один  большой жёлтый глаз, посмотрел на сидящих друг на против друга двоих, несущих давно, по его мнению, какую-то чушь, двоих, встающих в полный рост и пожимающих друг другу руки, двоих, выходящих в прихожую и продолжающих молчать, двоих, закрывающего за собой дверь и остающегося с собой один на один, одного, продолжающего молчать сам с собой, одного…
 Кот выгнул спину и зевнул…
 - Когда же дадут поесть?


                -------  6  ---------

  Ветра трудились изо всех сил, собирая над головой очередную порцию осадков. Похоже было, что они всю жизнь только этим и занимались, раз делали это так профессионально.  Может быть, им кто-то помогает, оставаясь при этом в тени?  Может быть. Правда и у них случаются сбои, но это уже о потом.
 Писать о погоде с натуры достаточно просто и легко.
Нужно только увидеть в этом атмосферном явлении,


 производимое им, первое впечатление, а потом попытаться перенести увиденное на бумагу в двух трёх, более-менее пристойных словах, добавив для полноты ощущений четвёртое и пятое, тщательно выбрав их из своего небогатого словарного запаса. Но это опять о потом.
 А то, что не потом, а на этот раз, выдалось на редкость не плохим само по себе. У неё была, на редкость, не плохая энергетическая база - наверняка, из-за свойств
кристаллической решётки, неплохие показатели давления - наверняка, результат устойчивости к внешним воздействиям… Одним словом - попутное безветрие.
  Яркий свет фар наставлял на путь истинный одиноких прохожих, выброшенных на улицу по чьей-то злой воле или просто ищущих себе занятие для, или на свою приключений в это, неподходящее для прогулок, время.
   Одинокие отдельно стоящие остановки, ждали своих первых утренних пассажиров, навещавших их каждый в привычно положенное время, словно больного друга, который, вот уже несколько лет не встаёт с постели.
 пост ГАИ светился голубым и под «Осторожно», мигало всё то, чего, собственно, нужно было осторожно,
а именно, ГОЛОЛЁД, ЛИСТОПАД, ТУМАН…
Гаишник что-то писал, склонившись над столом, а, быть может, просто дремал, когда телефонный звонок попросил его поднять трубку…
 - Я одинока, - говорила остановка.
 - Я тоже одинока, - говорила будка ГАИ.
 - Мы все так одиноки, - переваривали они этот факт раз за разом, и в который раз, им не становилось от этого легче.
  Они могли бы пожать друг другу руки и договориться стать с этого момента друзьями, но что-то мешало им это сделать, и они оставались как есть.  К тому же, время диктовало свои условия, и давно уже свило верёвки из их приисков, размазав критерии оценок по ватману деенепричастности, с самого момента рождения и появления на свет ни свет ни заря.

  Существующее на часах и в воображении количество времени, зажигало свои опознавательные знаки, чётко обозначая фарватер дороги. Её, нуждающееся во враче, тело, ныло, предательски маскируя выбоины, скопившейся в них слизью воды. Очарованные условиями недостаточной видимости, наступали на них, всеми лапами своего неестественного отбора и попадали в крайне неловкое положение из тех, в которые не особенно хочется попадать.  При этом все

всё прекрасно понимали. Все понимали, что уже скоро, очень скоро, выпадет снег, много снега, очень много снега, и ширина дороги сократиться на треть, а то и вдвое.  И его некому будет убирать, кроме ленивых дворников. И эта вечная неустроенность будет напоминать о себе всякую минуту, на протяжении всего времени года, неминуемо именуемого ЗИМА.
Но потом, когда встанут льды, все узнают, что же припрятал за пазухой тучи этот лютый студень.  Что же он там припрятал?  И очередная сенсация освежит воздух ионами своего новолунья.
  Обозначая берега мигали светофоры своими жёлтыми маячками. Патрульные катера скорых, словно передразнивая их своими проблесковыми маячками, пронзали пустынные перекрёстки насквозь, не оставляя и следа от своего возможного присутствия. В это время суток человечеству чаще всего случается плохо и кто-то должен за этим следить.  Хотя бы, и спасти удалось не всех.
 - И о погоде. Завтра в нашем городе, ожидается сухая, облачная, с прояснениями…






                --------  7  ---------
 
 Рано или поздно, но почти никогда своевременно,  возвращается на своё постоянное место жительство состояние «на всё наплевать» и судьба тех, с кем было что бок о бок, даже если и в другом измерении, и с кем пришлось расстаться, даже если по независящим от обстоятельств, причинам, уже не волнует так, как это, наверное, должно быть, когда навсегда теряется равновесное состояние  полного спокойствия и, незаметно для себя, попадаешь в колодец пересохших снов, свалившись туда камнем от усталости, от нелепых обрядов, неясных предчувствий и ненужной свободы.
  И никто не знает, когда именно это «рано или поздно» наступит, до той самой поры, пока оно само не предъявит свои права и не заявит о себе в полный голос, ударяя в колокол пудовым кулаком.
 Рано или поздно, … возвращалась зима. Видимо, именно по этой причине её и называют ранней или поздней, что само по себе, не является обозначением её начала как такового, ссылаясь на оборванный отрывной календарь. Но беда её в том, что это возвращение никем не остаётся незамеченным и, рано или поздно, об этом узнают все, даже те, кто не пытался проявлять к этому интерес. Как бы то ни было, назовём эту зиму календарной, не вдаваясь в подробности и не возводя напраслину на лучше поздно, чем никогда и, добавим про между прочим, что до календарной зимы оставались считанные дни.  А когда говорят о чём-то считанном, то не потому, что сбились со счёта, а потому что мало…     Настолько мало, что вот-вот.
  Что ж, зима придёт и будет, как всегда, права справа и слева, и каждый, всяк по-своему, будет справляться с её выходками, как и справлять своё новоселье, поддаваясь соблазну, ещё и ещё раз зациклившись на междометиях, на этот раз, как следует поработать с натурой. Но,



считанные дни, это ещё та уйма времени для того, чтобы подготовиться и достойно встретить любое испытание и даже выйти сухим из воды, не набрав её в рот и не получив осложнения на сердце.  Или высохнуть уже потом.
  Когда ПУХ опускался на Землю оттуда, откуда было особенно неплохо видно, что какая она круглая, он попадался на глаза кому-нибудь из тех, кому ничего не был должен и тем, кому ничем не был обязан.  И это было куда ни шло, потому что их, встречающиеся с его, взгляды, с удовольствием подтверждали тот факт, что это действительно так. Хотя, возникающие порой опасения на этот и другой счёт, заставляли прятать глаза в дальний угол непричастности, всем своим видом показывая, что не узнал. А они обознались.
  Выходя из парадной, ПУХ встретил соседку. Вообще, выходя на улицу и возвращаясь домой, нелегко остаться незамеченным. Та была, как всегда, в своём роде и меняла падеж только тогда, когда о ней вспоминали.  Плохо ли, хорошо ли, но вспоминали.  И тогда, наверное, ей жутко икалось, как и всем, кто был в своём роде, и тогда ей становилось совсем невмоготу.  Встретив ПУХА, она опять не преминула воспользоваться случаем и  запустила руку во внутренний карман его души, переворачивая там всё вверх  дном и ПУХ, который в тайне желал, чтобы всем старушкам на Земле было хорошо, но сам ничем не мог им в этом помочь, тщетно попытался уйти, как когда-то от своего анонимного причала, а может быть,  анатомного, но всё дальше прочь…
 - Куда это ты так летишь? - употребила она другой глагол, какой-то другой глагол, вместо спешишь, или ей было уже всё известно.
 ПУХ не сразу нашёл, что ей ответить, с трудом вспоминая, как к ней обратиться по имени и, на этот раз, так и не нашёл.
 -  Слышала, на этой неделе уже два самолёта разбились, - сказала она непонятно к чему, но, почему-то, задела за живое.
 - Ерунда, - ответил ПУХ, что, на самом деле, конечно, не являлось ерундой, а говорило об отсутствии аэрофобии.  - О двух только сообщили. И потом, я лечу не на самолёте.
 - А как же? - спросила она вместо «на чём?»
 Ей было всё известно.
 - Жду попутного ветра. - сказал ПУХ, как можно естественней и спокойней для того, чтобы она не поверила.
 - Правда? - видно было, что она всё равно беспокоится.
 - Когда я вас обманывал последний раз?
  Она не могла этого вспомнить наверное потому, что никогда не обманывал, или что-то с памятью её стало, или последний раз был этот, но, как человек, посещающий церковь, перекрестила его, что было излишним.
 - Может, в церковь сходишь?
 - Да, конечно, - сказал ПУХ, вместо постараюсь и это прибавило ещё один патрон к его обойме, хотя и он оказался холостым.



                -------  8  --------

  Убитое, и даже раненое, время, мстит очень жестоко. Оно из тех друзей, которые в минуту великого выбора или в час уплаты по своим счетам, которые в одну секунду становятся врагами. И наоборот. Но, как бы то ни было, всегда остаётся в выигрыше, хотя и не всегда в барыше. Да это, в конце концов, не меняет ни расстановки сил, ни положения дел, и в его обойме всегда находится одним патроном больше и, стало быть, за ним всегда остаётся последний выстрел, а успеет ли обсохнуть на губах молоко неизвестно, пока тот не будет произведён.

  Очередная дуэль с трудом свелась к ничьей, хотя о том, кто кого простил, легко было догадаться.
 - Вам плохо? - спросила дама, не то в белом плаще, не то в белом халате.
 - Уже нет, - ответил он, сам с трудом веря в то, что говорит.
 - Правда? - бросила она тень сомнения на то, во что ему и самому с трудом верилось, но о чём чуть легче говорилось, предполагая то, что за этим всем могло стоять.
 - Конечно… - убеждал он спрашивающую и самого себя в тои, что это действительно так. - Да…
  Она не нашла, что ответить на скорую руку, но по всему было видно, что она не удовлетворена ответом, а он, наблюдая за её замешательством, перестал паясничать и напрямую спросил о самом главном…
 - А где ваши санитары?..
 - Какие санитары? - по её ответу вопросом на вопрос, стало очевидно, что она действительно не знает.
  Всё-таки, это был плащ.  Или нет?
 - Сделайте мне укол!
 - Но…я не умею…и, даже если бы умела, у меня нет с собой… - всё получилось так длинно, что ПУХ, устав слушать, решил до конца вывести её на чистую воду, хотя, с очистными сооружениями…
 - Тогда, дайте мне какую-нибудь таблетку! - попросил он более настойчиво.
 - Какую именно? - сделала она нелепую ошибку и. хотела было поправить себя… - От чего? - но он остановил её, приложив указательный палец к её губам.
 - Тише…
 Нет, это всё-таки плащ. Шприца нет. И таблеток нет. Правда всё время пытается залезть в душу своим острым языком и навести там порядок… Нет, это, всё-таки, плащ.
 - Ты что, не узнаёшь меня?



  Видимо, он действительно не узнавал её. Потому что не узнавал или потому что не хотел узнавать?
 - Какое сегодня число?
 - Среда…
 - Какой сегодня день?
 - Среда…
 - Какое странное совпадение…
 - Среда? Да.
  она поняла, что ПУХ бредит и её белый плащ на чуть-чуть превратился в белый халат.

  Утро расставило всё по своим местам так, что, на первый взгляд, не было заметно каких-либо сдвигов. Ножки стульев утопали в мягком ковре, точно в местах натёртых на нём мозолей. С потолка на соплях свисала люстра, готовая к тому, чтобы в любой следующий момент испытать себя в свободном падении. В углу у стены стоял книжный шкаф, готовый поделиться своими и чужими мыслями с кем угодно, но, почему-то, придерживающий их при себе. Остальные предметы ничем не напоминали о себе и делали только то, на что были способны.
  Поддавшись на провокацию, шторы позволили себя раздёрнуть и в комнату, рвотным инстинктом, ворвался комок света, запрыгав по обоям и разбившись вдребезги на середине комнаты.
 - А, это ты? - ПУХ узнал её.
 Белый плащ был брошен рядом с белым халатом, на спине которого стоял чёрной отметиной знак умножения.
 - А, это ты!
 - Я, - шёпотом произнесла Луиза. 

 - О чём ты сейчас думаешь? - задала она самый глупый вопрос человеку, который очень давно не мог ни о чём думать.
 - О том, как ты здесь оказалась.

 - Дверь была открыта, и я вошла…
 -  Ах да. Дверь.  Она, как будто создана, чтобы входить.
 - С каких пор ты стал ТАКИМ?..
 - До каких пор, ты будешь ТАКОЙ?..
  Вопросы, остающие5ся без ответов, нужны только для того, чтобы показать, к чему проявлен интерес в данный момент, а насколько сильно он проявлен, будет зависеть от того, сколько сил будет потрачено на получение на него ответа.
 - Неважно…
 - Зачем ты, всё-таки, пришла?
 - Извини, - она извинилась. - Просто, мне показалось, что у тебя сегодня не все дома. Вот я и приехала. - Извинилась она ещё раз.
- Я сегодня, действительно, один и незачем так часто извиняться. - дал он понять, что рад её видеть. - Ни к чему извиняться.
- Ладно.

 - А ты знаешь, я ведь улетать собрался? Буду рад, если ты меня проводишь.
 - А когда? - спросила она когда, потому что когда ей показалось важнее, чем куда и то, что это было именно так, о многом сказало само за себя.
 - Хоть сейчас…
 - Сейчас? Так скоро? - не поверила она, что так скоро.
 - Да. К чему тянуть, раз уж собрался. Тем более, я давно собрал вещи, продолжил он мысль, - Они ТАМ, - он махнул рукой в сторону прихожей, - В коридоре.
 - Знаешь, я взял с собой самое ценное, - ПУХ сделал хитрый голос, как если бы на что-то намекал, но это не было так.
 - Что же? - продемонстрировала Луиза свой интерес, но как-то не слишком убедительно.
 - Запах зефира и апельсинов! - с гордостью сказал он. - Они поместились в двух чемоданах.
  Он хотел добавить «всего в двух чемоданах», но не стал, потому что тогда, это показалось бы мало.


- Но, в коридоре нет никаких чемоданов.
 - Как нет? - кольнула ПУХА её наблюдательность. - Ах да - дверь. Она, как будто и создана для того, чтобы из неё выходить…

 - А откуда у тебя этот халат?..
 
  Она молча перевела взгляд на плащ, рядом с которым лежал белый халат, и стало понятно, что ей не приятно об этом вспоминать. Было достаточно легко заставить её раскошелиться на этот вопрос, но ПУХ не стал этого делать. Он был не назойлив.
 - Ты отреклась?..
  Луиза заплакала, как это часто случается с женщинами, даже тогда, когда они этого и не хотят. А когда они не хотят, но всё равно плачут…


                ---------- 9 -----------

  Есть такие вещи… Ещё есть такие вещи, к которым нельзя относиться по системе, «а всё-таки, она вертится». От них нельзя так вот просто отмахнуться, не вызвав определённых сопутствующих чувств, у вольных или не вольных, тому свидетелей. Спасало только то, что он решил улететь.  Спасало, но не настолько, чтобы не чувствовать себя виноватым.
  Есть результат, который нельзя подсчитывать по системе «гол плюс пас», и любой адвокат, даже очень хорошо посочувствовавший, не спасёт, и любая мина, даже при плохой игре, взорвёт отношения своим рефлекс детонатором, и любое, даже несказанное слово, будет использовано против тебя.  И никто и никогда не войдёт в эту дверь, которая, как будто бы только для этого и создана, чтобы в неё входили. Но в душе, этого никто и никому не простит.



                -------- 10  ------------

 - Почему бы нам не познакомиться поближе?
 - Это как? - поинтересовался я.
 - Ты должен знать это, - она взяла его руку, -Из первоисточника.
  « - Как мало нужно для счастья», - подумала она. - «Пустой трамвай, полный желудок и минутные слабости, во время которых никто не застигнет врасплох».
 - Наверное, ты права, - прочитал ПУХ её мысли, - Но. только другими частями тела, - поправил он. - Конечно…
 - Как мало нужно для её счастья…

  Всё подчинялось определённой логике, хотя и было лишено какого-то определённо заметного смысла. Всё,
кроме одного - снега. Но его уже ждали и он, обязательно должен был придти, свалиться, как снег на голову. Снег не мог не оправдать их надежд, ведь они его ждали.
 - Рано или поздно, это должно будет случиться, - готовились они к неизбежному.
  И если рано это ещё не случилось, то вовремя уже подошло. Возможно, где-то снег уже шёл, но где-то не здесь и не сейчас, шёл вовсю, не взирая ни на какие нонсенсы и инсинуации.

 - Когда летишь? - поинтересовался я.
 - Скоро… - ответил ПУХ, посмотрев на часы, словно бы с минуту на минуту, прислонив к уху телефонную трубку.
 - Я нашёл тебе попутчика. Выйдешь?
 - Выйду. - отозвался он трубке.  - Где?
 Больше подошло бы «куда», но он стал надевать свой выходной, но ещё не парадный, костюм, по костям собирая своё отражение в зеркале, с трудом узнавая в нём себя, ворочая в голове камень преткновения на сей счёт.
 - С глаз долой - из сердца вон, - сказал он тем, кто остаётся, но этот камень не свалился с его плеч.  Подумав, он просто переложил его с одного плеча на другое и, от этой перемены мест, на душе стало одним камнем больше.
  Они стояли у окна, держа друг друга за руки, не зная, что ещё сказать и о чём ещё подумать. Всё вокруг казалось таким странным, как если бы снег этой зимой так и не выпал.
 Никогда…


                ----------  11  ------------

 - Зачем ты зажёг свечи? - проворчал ПУХ с порога, - ведь ещё не Новый год и даже не вечер.
 - Ты пришёл? - спросил кот, не веря своим глазам и не обращая внимание на ворчание из прихожей. - Я уж думал, что ты не вернёшься.
 - Отчего же? - самый нелепый вопрос из числа односложных, мог завести мысль в тупик и поставить в угол.
 - Не знаю. - Самый логичный ответ на подобный вопрос, в то же самое время, далеко уходящий от прямого ответа. - Просто, мне показалось…
 - Ладно, - пропустил ПУХ вышесказанное, переодевшись в пуховый халат и свои же шлёпанцы. - Ты, наверное, проглодался?
 - А как ты думал, - утвердительно сказал кот, - и отправился в след за тапками на кухню, догадываясь, что ему сейчас подадут на обед.
 Минут с полчаса они сидели, глядя каждый в свою тарелку, тщательно пережёвывая пищу.
 - Ты что, сам не мог себе приготовить? - Заметил ПУХ, когда «Все С Коты» отвалился от тарелки и, облизывая усы, покатился в комнату.

 - Мне было лень. - Ответил он на ходу.
- Кстати. Ты зря уходишь… - остановил его ПУХ.
   Кот нехотя обернулся и посмотрел ему в глаза.
 - А что, что-нибудь ещё?
 - Да нет.
 - Так ДА или НЕТ? - И он, разочаровавшись, побрёл дальше, всё так же не торопясь, то есть - медленно, гордо неся за собой свой рыжий хвост.
 - Просто, я нашёл тебе хорошую партию, - как бы невзначай уронил, словно ляпнул, ПУХ.
Но это не произвело на «Всех С Котов» никакого впечатления. Быть может, он просто не расслышал. Или сделал вид, что не расслышал. По крайней мере, он ничего не ответил, а легко запрыгнув на тахту, свернулся клубком и заснул. Или сделал вид, что заснул…
  Видя такое безразличие к тому, что ПУХ хотел сделать «как лучше», он занял себя делом, смутно походившим на безделье, а может быть наоборот. В тот момент, когда чемоданы уже упакованы и поезд вот-вот тронется, и самолёт вот-вот начнёт свой разбег, грань между делом и бездельем кажется такой размытой и несущественной. Наверное потому, что её просто нет. И общие фразы, относящиеся ко всем и никому, уже не задевают нужные струны, а кажутся двусмысленными, если вдруг задевают за их живое. И необходимость, во что бы то ни стало, что-то иметь, и невозможность от чего-либо, так вот просто отказаться, заставляли вышивать по снегу петляющий узор следов. Но на этот раз, вместо снега ещё была грязь.


                ---------- 12 ----------

  Календарное, однако, всё ещё бесснежное, утро - зимнее утро, открывало свои широкие глаза для того, чтобы в который раз увидеть одну и туже, серую атмосферу царящего с погодой безобразия. Это никем


не воспринималось, как наказание за чьи-то грехи, однако, попросту говоря, начинало надоедать.  Вслед за утром, открыл свои глаза и ПУХ, и, по-детски протерев их кулачками, увидел точно тоже самое, вообразив себе бог знает что…
 - Какое зимнее Солнце… - природа опять вводила всех в заблуждение.
 Кот сидел на подоконнике и умывался своим особым способом, известным только котам. Причём, алгоритм его действий был настолько сбит, что лизал он одну лапу, а умывался точно другой.
 - Как там с погодой? - поинтересовался у него ПУХ, не вставая с постели.
Тот медленно повернул голову в сторону улицы, встал на носочки и, облизав лапу, высунул её в форточку.
 - Как всегда… - ответил кот, добавляя, как именно всегда.
 - А ветер?
 - Пожалуй, что - попутное безветрие.
 «Все С Коты» был как мог беспристрастен, однако понимал, почему его хозяина это так волнует сегодня.
 - Значит, нам никто не будет мешать, никто не станет нам помехой, - подтвердил тот его опасения. - Даже ветер.
 - И даже ветер, - повторил за ним кот. - Даже он.
Они смотрели друг на друга так, как если бы думали что-то сказать или хотели бы чего-то услышать, но к чему говорить и повторяться об очевидном? Очевидно, что ни к чему.
 Царившее некоторое время молчание, не оставляло сомнений в том, что это какое-то окончание, окончание какого-то этапа времени, в период которого не произошло ничего сверхъестественного, а, может быть, и хорошо, что ничего такого не произошло.  ПУХ собирал последние вещи, способные принести пользу во время дальней дороги, часто поглядывая на будильник, периодически прося кота оказать ему посильную помощь в сборах. «Все С Коты» безучастно продолжал сидеть на подоконнике и смотреть на, происходящее на его глазах, безобразие, продолжая думать о чём-то своём…
 - Ты меня не проводишь? - спросил ПУХ, когда последние приготовления закончили иметь место быть, и нужно было присесть на дорожку.
 - Нет. - Холодно ответил кот, продолжая думать о своём.
 - Ну, тогда прощай… - и они обнялись, как обнимаются старые друзья.
 - Ни пуха… - и они обнялись, как обнимаются старые друзья, вставая на путь новых взаимоотношений, но не взаиморасчётов.
Но это ничего не меняло, и они всё равно оставались старыми друзьями, наверное потому, что, когда было нужно, дружили изо всех сил. И даже тогда, когда это было не нужно.  Просто, друг - это такой персонаж, который, непостижимым образом, следует за тобой, как если бы это есть собственная тень. И лучше, если он живёт в доме напротив, а ещё лучше, когда в одном подъезде и к нему не можешь не зайти, когда подымаешься на свой этаж, а он обязательно заходит, собираясь выйти на улицу.

  В это зимнее утро, всё было в последний раз.
Полнолюдный  Икарус,  в последний раз скрипел своей резиновой кишкой и, в последний раз, был не резиновый, а стальные нервы пассажиров были в последний раз не железными.  И много чего другого было для него сегодня в последний раз, но самый последний раз, стоял у него перед глазами и, возможно, ещё мог бы попытаться отговорить его не делать многих из последующих шагов, но если не сделать их сейчас, то  это значит, не сделать их никогда, а значит, дальше жить с этим камнем на шее.
  Он раздумывал над всем этим и о том сюрпризе, который был ему обещан. Вспоминал черты лица попутчика, опасаюсь не узнать его в толпе, хотя, эти

опасения были напрасны.  «С ним будет Серж»
И его не железные, опять ослабили своё натяжение и провисли, словно трамвайные провода, и остаток пути он проделал бодрее, пристально всматриваясь в проносящиеся мимо слайды среды наступившего четверга, пытаясь навсегда остановить их отпечатки в своих зрачках, а если не получится, то памяти, которая и без того была уже забита всякой ерундой.
--
  Они встретились у стойки регистрации пассажиров и по привычке пожали друг другу руки.
 - Всё в порядке? - поинтересовались они друг у друга, в плане изменения планов, но не стали отвечать.
 - Ты взял запахи?
 - Взял, - соврал ПУХ, потому что такая маленькая деталь, как запахи. не должна была помешать его решению.
  Они сдали багаж.
 - Кто-то должен ещё подойти? - выразил ПУХ своё нетерпение.
 - Погоди, - ответил попутчик, - Нет Сержа с сюрпризом.
 - Опять он со своими фокусами, - недовольно проворчал ПУХ.

 --
 - Пора!
 - Постой! Вот и они…
  ПУХ обернулся и увидел нас. Мы тихонько подошли и молча встали рядом.
 - Как, вы тоже летите? - спросил ПУХ, хотя знал наверняка, что нет.
  Он не отводил глаз от сюрприза.
 - Мы не летим, - подтвердил я, и только после этого он заметил моё присутствие, и я понял, что последняя надежда удержать его среди нас, оказалась на самом деле последней и ничего больше сделать было нельзя.

 - Всё давно уже решено, - прервал он наши попытки заглянуть в его душу.
 Он хотел было вздохнуть, но это могло выдать его настоящее состояние, и он сдержал в себе эту откровенность.  Видно было, что у него есть только один вопрос, но он долго не решался воспроизвести его вслух. Долго не решался.
 - Ты отреклась? - поборол он в себе неловкость.
 - Нет…
 - Нет… - повторил он, с какой-то неестественной радостью, похожей на грусть.

--

  Потом он поцеловал её, как сестру, потому что не терпел этих прощальных соплей, да и не мог позволить себе другого проявление чувств, кроме дружбы, и пошёл для того, чтобы навсегда исчезнуть в заоблачных высотах, кажущихся снизу такими, по-зимнему, холодными, хранящими печать тайны и воспоминаний, бросив на прощание своё «пока».
 - Найди кота! - добавил он, не оборачиваясь даже на пол оборота.
 - Хорошо, - пообещал я ему в след.

  Мы вышли на улицу, провожая взглядом всё, что попадалось нам на пути, держась за руки. Мы молчали и никто не мог нам помешать молчать.  Каждый про себя, мы опять и в который раз, удивлялись тому, что вот уже середина декабря, а снега как не было, так и не было до сих пор. Мы удивлялись этому, потому что больше нечему было удивляться.
  И тут пошёл снег. Он стал падать неожиданно, как всегда, было записано в его внезапных свойствах, первый настоящий снег этой зимы, как и положено, как снег на голову, и никто не мог ему помешать подать и быть первым снегом…



И было понятно, почему никакой, даже самый точный, прогноз, не мог предсказать его появление. Это стало понятно.
 - Смотри, - обратил я её внимание, - Эти слипшиеся в хлопья, снежинки, словно опускающиеся к нам на парашютах, это же так похоже на тополиный пух…
 - Да, - согласилась со мной Женевьева. -  Как это на него похоже…




( СУДЬБА ОСТАЛЬНЫХ ПАССАЖИРОВ И ЧЛЕНОВ               
ЭКИПАЖА - НЕИЗВЕСТНА)

                КОНЕЦ

                декабрь 1991 года