Глава 2. Русский пятница в панамский четверг

Крупная почти метровая коричнево – зеленая игуана, возбужденно и осторожно ползла к обломку скалы.  Там, на слегка покатой плоской поверхности, она любила погреться в лучах утреннего солнца после ночной охоты. К тому же, она хорошо знала, что утихающий после шторма океан нередко оставлял на ней какие-нибудь дары, что служило ей завтраком. Все в округе знали, что этот огромный кусок скалы, который однажды очень - очень давно остервенелый океан выломал у скального утеса, по священному праву наследства принадлежал ей и был когда-то завещан ее прапрапрапрабабушкой. Но сегодня ее влекло туда нездоровое любопытство. Она чувствовала какого-то не себе подобного чужака на своей территории, и ей обязательно надо было выяснить: кто он и будет ли у нее сегодня схватка с непрошенным пришельцем за ее законное место или она только своим грозным видом, воинственными звуками и внушительными размерами прогонит не уважающего местных законов наглеца? Добравшись до плоской поверхности, осторожно закрепившись когтистой пятипалой лапой за излом скалы, она медленно поднимала голову, пока ее глаза не осмотрели камень. Игуана замерла от неожиданности. На расстоянии ее половины хвоста на камне лежала тоже пятипалая лапа, но безобразно белая без острых таких замечательных, как у нее, когтей и без таких великолепных чешуйчатых наростов. Опасливо проведя взглядом по рукам, как бы обнимающим ее любимый камень, по всему неподвижному телу и, внимательно взглянув в закрытые глаза, она поняла, что этот Homo ей не угрожает. И более того. Он вот-вот перейдет ту грань, когда сам уже может стать желанной для многих добычей. Она слышала своими чуткими ушами, как его душа тычется в разные концы его большого неуклюжего белокожего чуть теплого тела, тщетно ища выхода наружу и не находила его. А в прошлый раз, когда недалеко отсюда, на песке, после страшного шторма она обнаружила похожее, но успевшее остыть темнокожее тело, она разглядела, как на нем, свесив ножки вниз, сидит его веселая душа, радуясь своей свободе.
  «Этой, похоже, сегодня не повезет, хотя»… игуана критически посмотрела на окровавленную безжизненную голову с закрытыми глазами.
   А Homo лежал ничком, как обессиливший пловец, не в состоянии двинуть ни одним своим членом, вынесенный на камень самой высокой ночной волной бушевавшего вчера океана.
   «Вероятно, он сделал вчера столько отчаянных безуспешных попыток взобраться, оседлать ту самую единственную волну, которая не дала ему захлебнуться, не дала ему потонуть в бурном океане. И эта самая высокая, самая страшная волна, с которой, упаси, Господи, сорваться, упоительно, с замиранием сердца, подняла его на свой гребень, «с гибельным восторгом» пронесла его над дробящимися о камни валами, отдала свою энергию блаженства и ласково опустила его уже не содрогающееся чуть дышащее тело за пределы кипящих валов».
В игуане шевельнулось редкое чувство жалости к этому бедолаге.
   «О-о, а вон идет по своей территории высокого плато еще один представитель Homo nadmenus, который не признает ее священное право собственности. Он самодовольно считает, что все вокруг, и даже этот камень, принадлежит ему. Это он не однажды устраивал на нее охоту, всякий раз грозя поймать ее и бросить в свой суп. Смотри, как бы я вот так же, как с этим, не встретилась с тобой однажды».
   Игуана чувствовала сладкий запах еще не запекшейся крови.
   «Так вот чем был так возбужден ее сосед большой краб! Оказывается, он почувствовал этот характерный запах раньше, чем она».
   Игуана на секунду закрыла нижними прозрачными веками глаза, но тотчас, услышав противный крик, опустила прозрачное веко, повернув голову к кричащему Homo nadmenus.
   «Ты уже на вахте, моя красавица? Ну и что сегодня нового подбросил нам океан? Погоди, я тебя все-таки поймаю! – противно засмеялся nadmenus. - Скоро ты будешь кипеть в моем супе! Ох, какое угощение я приготовлю для моего хозяина! Да такой справной игуаны хватит на всех! – снова противно засмеялся слуга. – Да ты никак кого-то караулишь?» – проговорил он, подходя к краю скалы, присматриваясь к огромному камню.
   «Пресвятая дева Мария! Да там человек! Не трогай его, чудовище! Пошла вон!»
   «Надменное ничтожество!  - пристально смотрела игуана в сторону своего обидчика, торопливо спускающегося по лестнице почти с отвесной скалы. – Ты до сих пор не знаешь, что я осматриваю тебе подобных просто из любопытства! Ты ни разу не удосужился посмотреть, чем и как я питаюсь».
Презрительно взглянув в сторону своего постоянного врага, потом, бросив взгляд на неподвижное тело, ловко повернувшись, она с достоинством скрылась в широкой трещине.               
    Услышав тревожное восклицание, в окошко облаков выглянуло любопытное солнце и, узнав своего друга, безжизненно распростертого на скале, стало ласково отогревать его своими лучами, не давая остыть его телу. Лишь один до конца не успокоившийся океан в бессильной злобе изредка докатывался до подножия огромного камня и недоумевал: как он мог выпустить из своих объятий уже обреченного быть его вечным пленником этого наглого человека, осмелившегося бросить вызов ему ночью?
   А слуга, тем временем, присеменив к обломку скалы, с боязнью приближался к неподвижно лежащему ничком бывшему пленнику океана. Слуга с детства боялся мертвецов. Замерев в метре от камня, он со страхом смотрел на полуголое тело утопленника, на котором были только одни разодранные во многих местах, но еще сидящие на талии джинсы. Бочком приближаясь на четверть шага, он увидел спину с окровавленными ранами, плечи, руки и бока - с глубокими царапинами, из которых сочилась кровь, кровоточащий затылок и висок. Пересилив страх, дрожащими руками он немного приподнял от камня голову и в испуге чуть не выронил ее, когда услышал хриплый шепот:
   «Пи-ить…»
   «Пресвятая дева, да он живой!» – изумился слуга и, оставив в покое голову, заспешил обратно на свой утес.
     - Хозяин! Хозяин! – кричал он, на бегу, сидящему на веранде фазенды, за конторкой  над толстой тетрадью, кряжистому человеку в капитанской фуражке с загорелым немного одутловатым лицом с широкими рыжими седеющими баками, переходящими в такие же усы.
     - Хозяин! Там…там… там на скале лежит утопленник!
     - Ну, так что? У меня не морг для утопленников, вызывай полицию! Это их дело!
     - Да он… он белый…
     - Ну, так что? – не поднимал головы хозяин, тыча толстыми пальцами в клавиши калькулятора, что-то записывая в конторской книге.
     - Да он, похоже, американец… и прошептал что-то не по-испански…
     - А говоришь утопленник! – наконец, недовольно оторвал голову от бумаг хозяин. - Все равно у меня не приют для несостоявшихся утопленников! – Он встал и с досады бросил ручку на бумаги и покрутил головой.               
    - Еще одна нелегкая свалилась на мою бедную голову! – запричитал хозяин, еле поспевая за семенящим впереди слугой. – Никогда ничего хорошего еще не принес мне океан, - одни только неприятности да хлопоты. Вон, соседу, принес после шторма вполне еще годную набранную из дощечек бочку, стянутую двумя обручами, а Мигелю, подумать только, шикарный диван, который он отреставрировал и перетянул гобеленом, а тут, во второй раз, - утопленника! Сколько в прошлый раз люди из полиции кишки мотали всякими глупыми расспросами и заставляли писать всякие ненужные никому бумажки.
     - Да я тоже сперва думал, что утопленник, а он что-то прошептал…
     - Да не верещи ты! – в сердцах оборвал слугу хозяин. - Нет, ты только посмотри! – Изумился он, подходя к камню. - Лежит, как на блюдечке с голубой каемочкой! Как именной подарок! О, Боже! Да на нем живого места нет! Все бока, вся спина разодраны! Вот, гляди сюда! Ой, и еще! А голова-то…
   И он с трудом приподнял голову, всматриваясь в ободранное лицо.
     - С чего ты взял, что он еще живой? – спросил хозяин слугу.
     - Пи-ить… - прошептал утопленник.      
     - Пресвятая дева Мария! - русский «Пятница» в панамский четверг! – на русском с большим акцентом воскликнул хозяин. – Вот это подарочек! – снова перешел он на испанский. - Так чего ты рот разинул? – гневно взглянул на слугу хозяин. - Русского, что ль, в первый раз видишь? Беги сейчас же за Стариком и Мигелем! Прихвати в сарае одеяло! Да, захвати на всякий случай веревки! Да, не забудь бутылочку воды! Да пошевеливайся! Что ты всякий раз останавливаешься с открытым ртом? Давай! Давай! Живо!
   Когда слуга, часто дыша, прибежал только с бутылкой воды и одеялом, хозяин задохнулся от гнева.
    Ну, ты и бацилла! *   

*Бацилла – морской сленг (мор.сл.) – малоопытный боцман, от которого порой больше вреда, чем пользы.
   
     - А где Старик? Где веревки? Где Мигель? Или ты думаешь, что мы с тобой вдвоем поднимем его тело на высоту пять метров? – испепелял слугу взглядом хозяин.
      - Старик сказал, что его нельзя поднимать наверх, это опасно для его жизни. Они сейчас подойдут с тележкой… да вон они уже едут, - кивнул слуга головой вдаль побережья на смутно вырисовывающуюся группку людей. – И еще Старик сказал, чтобы ему много пить не давали и не вертели бы до его подхода.
      - Без него знаю, капитан еще тут нашелся, - незлобно остывал хозяин.
Вдалеке побережья показалась группа людей с тележкой.
Вдвоем со слугой, приподняв немного голову, хозяин осторожно влил немного воды в потрескавшиеся распухшие губы. «Подарочек» не приходил в себя и не шевелился.
     - Да, - вспомнил слуга, вытаскивая за торчащий конец из свернутого выцветшего видавшего виды одеяла белую тряпку, - Старик велел омыть осторожно соленой водой океана его раны… но я не могу… я не могу смотреть на кровь… мне становится плохо, - виновато отвернулся от тела слуга.
   Хозяин вырвал из рук слуги чистую тряпку, порвал ее на куски, громко причитая.
     - И как я только доверяю тебе кухню: утопленников он не любит! Крови он боится! А как же ты убиваешь еще живую рыбу?
     - Ну, рыбу, - это совсем другое дело! – слабо защищался слуга.
     - Так иди хотя бы намочи тряпки, да смотри, чтоб песок на них не попал! Что за голова у тебя пустая, как выпитый кокосовый орех! Даже ведерка не догадался захватить! – ругался вслед уходящему к океану слуге хозяин.
   Цокая и причитая, он брал у отвернувшегося брезгливого слуги мокрые выжатые тряпки, осторожно прикладывал к многочисленным ранам на спине, вытирая еще сочившуюся кровь, и вновь гнал слугу к океану полоскать окровавленные лоскуты.
Двое подростков семи и восьми лет, сыновей Мигеля, и он сам вместе со Стариком подошли к камню. В широко раскрытых глазах ребят читался страх и любопытство.  Мигель, жилистый невысокий метис около сорока лет, охая, смотрел на истерзанное тело. Старик, белый, высушенный, лет семидесяти, среднего роста, загорелый морщинистый и почти лысый, деловито приложил к шейной артерии два пальца, внимательно и хмуро его осматривая.
     - Пока я протирал его раны, он ни разу не шевельнулся и даже не застонал, - обратился к нему хозяин.
     - Да-а-а, - глубокомысленно протянул Старик, - покалечил его океан изрядно, а главное много из него выпил крови. Но слабый пульс прослушивается.
     - Ты знаешь, - оживился хозяин, - я сам слышал, как он по-русски попросил пить. Еще один наш земляк в Панаме!
     - Земляк? – удивился Старик и с состраданием осмотрел окровавленную голову. – И ни разу больше ничего не сказал?
     - Пока я его обтирал – ни слова! – ответил хозяин.
     - И думать было нечего, чтобы его поднимать веревками на эту скалу, - посмотрел Старик на владение хозяина на скале. – А когда ты его обтирал, у него изо рта кровь не шла?
     - Не было такого.
     - И я не замечал, как только поднял его голову, - вступил в диалог слуга.
     - Перед тем, как мы положим его на одеяло, надо освободить его желудок от воды.
     - Это, как же ты сделаешь? – засомневался хозяин.
   Старик, молча, подошел к тележке, вырвал какую-то былинку из наброшенных на нее кукурузных листьев и подошел со стороны головы земляка.
     - Давайте осторожно подтащим его к краю камня, чтобы голова слегка свешивалась вниз. Я держу голову, а вы потяните за руки. Так, еще чуть-чуть, хорошо. Мигель, приподними голову. Чуть выше. Подержи так.
   Старик обошел камень, открыл рот земляка и стал просовывать туда сухой стебелек и щекотать горло. И вдруг голова содрогнулась и из горла выплеснулась вода.
     - Да ты и впрямь кудесник! – восхитился хозяин.
   Старик снова и снова вызывал рвотные движения, и всякий раз струя океанского рассола освобождала желудок. И лишь в последний раз земляк слабо застонал.
     - Жив еще! – обрадовался Мигель.
     - Потерпи, страдалец! – посочувствовал хозяин.
     - Ну, надо же, не меньше, чем от двух литров освободился, - зафиксировал слуга. 
     - От воды в легких, будем освобождаться после осмотра на месте, а сейчас как бы ему не сделать хуже, – посетовал Старик. - Если выяснится, что у него повреждены еще и внутренние органы, - дело дрянь. Расстилайте рядом с телом одеяло, осторожно подтыкайте под него, подтыкайте! Так! Теперь потихонечку перекатываем его, так, совсем по чуть-чуть. Берите за руку, поднимайте, поднимайте! Постойте-ка! Что это? – Старик взял пальцами сверкнувшую на солнце щепотку золота. - Да это же золотой крестик! Вот только цепочка порвана.
     - Видишь, Павел, - обратился Старик к хозяину, - он такой же православный, как и мы с тобой.
   Старик показал на массивную золотую цепочку на шее у Павла, вынул на веревочке из-под рубахи свой медный крестик, поцеловал его, и тот от смущения снова спрятался под видавшей виды белой рубахой.
     - Ну-ка, помоги мне повернуть его и положить на одеяло! – обратился хозяин к слуге, - Ну, давай! Давай! Не укусит! Ты же причитал, что боишься мертвецов, а сам слышал, что этот еще жив! Заводи, заводи его руку! Осторожней! Так! Мигель! А ты теперь ногу! О, пресвятая дева Мария! А спереди его раны еще страшнее! Ты смотри, похоже сломанное ребро выпирает… а колено… о-о, я уж и не знаю, на месте ли коленная чашечка? Да с него с еще живого, с половины тела, океан содрал кожу о камни! И как в таком теле только душа держится? – удивился хозяин.
   Проницательный Павел был прав. Душа держалась на самой тонкой ниточке. На той ниточке, о которой так беспокоился когда-то ее хозяин, чтобы она не оборвалась, когда часть его души летела к его любимой женщине. Но это было почти в другой жизни.
     - Ну, надо же? – удивился слуга. – И откуда его прибило? Видно, он не рыбак, - слуга критически посмотрел на изодранные новые джинсы.
     - Да и не похож на матроса с торгового судна, - поддержал его Старик. – Давай посмотрим, нет ли при нем каких-нибудь документов?
     - Это правильно, - согласился хозяин, - а вдруг?
   Старик осторожно залез к «утопленнику» в карман и извлек оттуда сложенные новые только вымокшие три сотни долларов.
     - Ну, надо же? – удивился хозяин. - Бомж с такими деньгами не ходит по побережью!
   Еще более удивили хозяина в точности такие же аккуратно сложенные еще три сотни из другого кармана и две косточки от какого-то плода.
     - А может быть это все-таки гринго*? – усомнился слуга, увидев такие большие деньги.

     * Презрительная кличка американцев в Латинской Америке.

    - Рассказывай! Сам ты гринго! – обиделся Павел. - Я что, по-твоему, забыл русский язык? Разве не при тебе он по - русски попросил пить?
   Больше, чем деньги, Старика удивили две косточки. Отдав деньги Павлу, Старик внимательно осмотрел косточки. На его худом обтянутом кожей, изрезанной морщинами, пергаментном лице отразилось изумление, и перед тем, как положить их к себе в карман, он неопределенно хмыкнул и покачал загорелой лысой головой, обрамленной венцом седых волос. 
     - Один момент, - Старик поднял безжизненную руку и потрогал выпирающую кожу фасолину под мышкой. – Еще не легче! – вырвалось у него. Тоже проделал он и с другой рукой.
     - Что это? – поинтересовался хозяин.
     - А то, что если он выживет, то его надо еще и как следует лечить.
     - Ну, у меня не больница и тем более не санаторий! Ты чего, Старик? – решительно сказал хозяин. – Надо позвать Хуана, пусть доложит в полицию по команде. Вот вы как раз и едете в тот конец деревни, а до его дома там какие-нибудь пятьдесят шагов.
     - А что делать с деньгами? – растерянно спросил хозяин, глядя на свалившееся богатство.   
   - Послушай, Павел, - исподлобья взглянув на хозяина, обратился к нему Старик, - ты же знаешь, чем все это закончится: если его сумеют живым довезти до столицы, то попадет он в больницу при ночлежке для бомжей… без этих денег и без своей цепочки. Скажи Мигель, - обратился он за поддержкой к метису, - ведь так все будет?
     - Доподлинно так, - подтвердил Мигель, для верности кивая головой. – И все эти деньги, и цепочку поделят Хуан со своим начальником. А в больнице при приюте нет ни лекарств, ни необходимого ухода… не выдержит ваш земляк, даже, если и придет в себя.
     - Ну, я не могу, ты знаешь, быть при нем сиделкой! – возмущался Павел. – А вдруг он у меня умрет?
     - Позволь, все-таки, его положить у тебя в сарае, а я попробую его выходить? Жалко, ведь, земляк, как-никак!
     - Все, хватит! Я, Старик, тебе, конечно, благодарен, за то, что ты не раз лечил меня, жену и сына. Да что меня, ты лечил полдеревни! Не я один говорил тебе спасибо, но сейчас не проси. Пойдет слух, что в моем доме умер русский… это мне навредит. Кто из столичных клиентов, те, что едут отдохнуть в выходные на океан, захотят останавливаться в доме, где был недавно покойник? Ты же знаешь, что я кормлю семью за счет гостей и с трудом свожу концы с концами. Я еще после того утопленника не опомнился. Что ему, другого места не нашлось, что ли? – зло обратился Павел к океану, грозя ему кулаком, – за третий месяц второго утопленника к моей фазенде подбрасывает! Все! Грузим на телегу, и вы езжайте к Хуану, а я с Родригесом поднимаюсь наверх. Вот только… что делать с такими деньгами? – Павел снова растерянно смотрел на сложенные мокрые зеленые банкноты в своей руке.
   Старик сделал шаг к Павлу, глядя ему в глаза, закрыл кулак с деньгами и, не отводя взгляда, сказал.
     - Ему, как видишь, - он кивнул на бесчувственное тело, - сейчас хуже всех. Я согласен с Мигелем, - отправлять его в приют, значит, отправить на верную смерть. Она будет на мне и на тебе. Мы, как и он - христиане. Так неужели мы возьмем на себя этот страшный грех? Ты же знаешь, Павел, что у меня нет своего дома, позволь все-таки отвезти его к тебе в сарай, я за ним буду ухаживать, а эти деньги… считай, что они будут потрачены тобой на его содержание. Я с Хуаном улажу все вопросы. Будем надеяться, что Господь ему поможет, - Старик с состраданием посмотрел на земляка. 

У  к а п и т а н а  П а в л а
После некоторого раздумья Павел произнес.
     - Ладно, послушаюсь тебя, Старик, и на этот раз. Но завтра ты уладишь все с Хуаном. Вези, Мигель, его ко мне, а мы поднимемся с Родригесом по этой чертовой лестнице.
     - Вот и хорошо! – признательно посмотрев на Павла, сказал Старик, - Вот и договорились! Только дайте, я на голове и груди промою его раны.   
   Старик все сделал профессионально и быстро.
Вчетвером, взявшись за углы одеяла, они осторожно погрузили бедолагу на ворох жухлых кукурузных листьев, догадливо брошенных на телегу Мигелем, и полутраурный кортеж, тронулся в обратный путь. Мигель тянул ручку телеги, двое его сыновей толкали ее сзади, а сбоку, держа в руках шлепанцы, по краю еще злобно прыгающего к телеге и рычащего океана, далеко на черный песок выкатывающего белую пену прибоя, шел поджарыми босыми ногами Старик. В точности так же, как любил в своей жизни это делать тот, чье неподвижное тело с мечущейся в нем душой сейчас везла печальная процессия.
   Когда земляка сняли с телеги и положили на стриженную траву в тени пальмы, Павел совсем расчувствовался и приказал слуге прибрать гостевое бунгало.
     - Ладно, Старик, устраивайтесь в бунгало. Будешь, как сиделка целый день при земляке. Приноси от Мигеля все свои снадобья. Как твоя жена, Мигель?
     - Вот, Старик поставил уже ее на ноги. Низко кланяюсь ему в ноги, – и Мигель поклонился.
     - Ты свидетель, Старик, эти деньги, что были при нем, я потрачу на его поправку, – и Павел кивнул в сторону бездыханного земляка. - Ты сам будешь определять, чем его надо кормить. Хоть ты лечишь своими травами, но может, понадобятся какие лекарства, так что говори, попросим Мигеля, он купит. Сам знаешь, как дорого они стоят. Питаться будешь вместе с Родригесом, если что надо сготовить отдельно земляку, чтобы поставить его на ноги, скажешь мне, я распоряжусь.
     - Это ты правильно придумал. Ты настоящий христианин, - поклонился хозяину Старик.
   - Да ладно тебе! Ты лучше меня знаешь, какой я грешник! А вдруг мне, действительно, за доброе дело Господь воздаст должное и заставит судьбу повернуться, наконец-то, ко мне передом! В случае чего, я всегда рядом в своей конторке, – и Павел удалился на свою веранду.
   Старик попросил, пока он не осмотрит земляка и не попытается освободить его легкие от воды, не перетаскивать его в дом. С большим трудом, причиняя боль бесчувственному организму, с земляка сняли джинсы, и старик с полчаса осматривал, ощупывал, простукивал, слегка поворачивал неподвижное тело, двигал рукой и ногой, пока не определил: сломаны два или три ребра, разбита коленная чашечка, скорее всего, есть сотрясение мозга, слава Богу, не сломана ни одна конечность. А главная тревога, - не сильно ли травмированы внутренние органы? От этого, в основном, зависит выздоровление организма. О смертельной запущенной болезни, которую Старик определил еще на побережье, он решил не говорить Павлу, чтобы его не пугать. С ней также каждый день предстояло бороться.
   «Невеселая получается история, слишком много неясного, - как всегда, вслух, озвучил свои мысли Старик. - Если еще учесть, наверняка, потрепанный болезнью организм. Какие у него остались запасы жизненной силы? И был ли тверд духом в своей прежней жизни этот русский? И хотя на голове больших гематом не видно, на затылке и на виске - рассечения глубокие. Если не покинул тебя твой Ангел, может быть, еще теплится надежда? Помогай мне, земляк!» –  попросил удрученный Старик.
    -Это удивительно! – поднял глаза Мигель, - Павел и ты, - русские. А тут еще этот утоп… а тут еще чуть живой из океана, - третий!
   - Мигель, скажи своим ребятам, пусть принесут из твоего сарая, где я спал, мою холщевую сумку и коробку с травами, мазями и лекарствами. Все, что стоит на тумбочке возле кровати твоей жены, пусть остается, и она пьет и мажется, как я ее учил. Теперь она справится сама. Считай, что я от тебя переехал. Ребята, - остановил он убегающих, - с коробкой - поосторожнее, там бутылочки с лекарствами.
   С помощью Родригеса и Мигеля Старику все-таки удалось освободить легкие земляка от океанского рассола. Затем он смазал каждую царапину лекарствами и мазями, а к глубоким - приклеил свои пластыри с мазями. Перетянул старым чистым полотенцем сломанные ребра и лишь в этот момент земляк тягостно несколько раз застонал, и, вроде бы, произнес какое-то женское имя, чем обрадовал Старика. Но особенно долго пришлось колдовать над коленом и перевязать его, положив мази и листья одному ему известных растений. Наконец, все вместе они уложили страдальца в бунгало на жесткую циновку у окна, которую Старик постелил прямо на обрешеченную деревянную основу, лежащую на шести ящиках на высоте колена от пола. Предварительно Старик убрал с постели земляка и положил на свою постель матрас, набитый травой, - мягкая постель вредна для переломанных костей. Все, наконец, удалились, оставив Старика наедине с бедолагой. А дальше Старик сделал самое главное. Он поставил в изголовье маленькую иконку Святой Троицы, затеплил лампадку на пальмовом масле, подняв бесчувственную голову, надел на грудь починенную цепочку с золотым крестиком и встал у изголовья, смиренно и грустно глядя на иконку.
   «Господи, не за себя прошу, не торопись забрать душу этого человека. По случаю или по душевной слабости, он чуть не утонул в океане. Негоже христианину покоится в воде. Помоги ему выбраться из темного небытия. Помоги ему выздороветь. Он будет тебе благодарен и искупит свои грехи добрыми делами. Во имя Отца, Сына и Святого духа», - Старик перекрестился с легким поклоном и перекрестил внимательно прислушивающегося земляка.
   Потянулись тревожные дни. Старик недооценил травмы на голове. Сосед не пришел в себя ни в первый, ни во второй день.
     - Давай вызовем врача из столицы, - за ужином предложил Павел. – Смотри!  Если он умрет у тебя!
     - Ты сам знаешь, Павел, что толку в этих врачах? Таблетки, микстурки его не поднимут на ноги.
     - А потом, - не соглашался Павел, - не моришь ли ты его голодом? Бульон из мидий, бульон из креветок? На соках, на пюре из фруктов и двести граммах твоих бульонов в день разве можно мужика поднять на ноги?
     - Ты заблуждаешься, Павел, - спокойно ответил Старик, - голод сейчас является союзником больного организма. Я даю ему то, на что организму не надо тратить усилий, чтобы усвоить эту пищу. Пусть все слабенькие запасы энергии, которые теплятся в этом изодранном океаном теле, тратятся только на восстановление. Земляк все чаще стал стонать при перевязках, а это уже хорошо.
     - Чего уж хорошего, если за два дня он так и не открыл глаза?
     - Похоже, у него где-то мозговая гематома, а она рассасывается очень медленно. Дай Бог нам терпенья, а ему силы. Уже хорошо, что ему не становится хуже.
   На четвертый день пришли Мигель с Хуаном, тщедушным метисом тридцати лет с бегающими глазками и вертлявой походкой. Он-самый младший чин в полиции, под его присмотром три соседние деревни.
     - Ну, покажите-ка мне своего русского, - осклабился Хуан.
     - Что он, обезьяна, какая, чтобы на него ходить смотреть, - возмутился Старик.
     - А ты Хуан со Стариком поласковее, - поддержал того хозяин. - Все под Богом ходим, а то, не дай Господь, что с нами, да и с тобой, случится, - до столицы далеко, а свой лекарь - под боком.
     - Если у этого лекаря ваш русский умрет, то будут неприятности не только у него, у тебя, капитан, да и у меня. Мне это надо?
   Постояв и посмотрев на залепленное лицо какой-то глиной или тестом, на неподвижное тело, по пояс накрытое простыней, и, увидев многочисленные зеленые, коричневые и более серьезные ссадины, залепленные пластырями, Хуан спросил.
     - Так, говорите, при нем никаких документов не было?
     - Никаких, - подтвердил Павел.
     - А это точно не гринго?
     - Я сам слышал, как он по-русски просил пить, - успокоил перестраховывающегося представителя власти Павел.
     - Если в Панаме пропал бы американец, тебе сейчас задницу наскипидарили бы, и ты рысью бегал бы по деревням, отрабатывая указания начальства! – ухмыльнулся Старик.
     - И то верно! Кому русский нужен? По-моему, у них и консульства до сих пор нету, не то, что посольства! И все-таки, - строго посмотрел представитель власти на Старика, - хоть есть указания свыше прикрыть глаз по поводу твоего бомжевания, я не завидую тебе, Старик, когда ты будешь стоять перед столичным начальством, если здесь будет труп.
     - Ну, что ты такое говоришь, Хуан, пойдем лучше выпьем, мы взяли его из сострадания и пытаемся поднять на ноги, - решительно закрыл тему Павел.
     - Ну, что ж, пойдем выпьем за его поправку. А то мне не терпится его расспросить кто он и откуда?
   И они ушли с Павлом на веранду.
     - Теперь у Хуана будет лишний повод заходить к Павлу, чтобы справиться о здоровье вашего земляка, – рассудил Мигель.
     - Лишний повод выпить, – поправил Старик.
И они оказались правы.
   На конец четвертых суток, когда Старик, готовясь ко сну, стоял перед «Троицей» и, как всегда, просил у нее за земляка:
   «… приди, и вселися в ны, и очисти ны от всякие скверны, и спаси блаже души наши»…Старику послышался шепот:
     - Пи-ить…
   Старик прекратил молиться и взглянул на своего обычно немого соседа. Ему показалось, что в постоянно закрытых его глазах сверкнули искорки огонька лампадки. Он подошел и наклонился.
     - Пи-ить… снова прошептал сосед с открытыми ничего не выражающими глазами.
     - Услышал Господь мои молитвы, - облегченно сказал Старик, - сейчас, сейчас, хороший человек, - и дрожащими от волнения руками, приподняв привычно голову, влил немного фруктового сока в приоткрытые воспаленные растресканные губы.
   Сосед закрыл глаза, зато сделал несколько самостоятельных глотков. После этого он застонал и снова открыл глаза.  Некоторое время взгляд без всякого осмысления замер на потолке из листов оргалита, покрашенных белой краской, и снова спрятался под тяжелыми веками.
       - Господи! Спасибо тебе! Не оставляешь ты в своих заботах рабов своих! Помоги, Господи, выйти соседу из тьмы. Вразуми его, Господи!
Старик поправляет лампадку.
     - Прости меня, Господи! От облегчения я, грешник, проспал пол - ночи. Прости меня! Стыдя себя за такую беспечность, он встал и сразу заметил измененное положение рук спящего соседа. Поправив несколько повязок, напоив земляка лекарством, Старик счастливо уснул чутким сном до рассвета.
   Услышав от Старика хорошую новость, после завтрака зашел Павел с Родригесом. Они постояли возле кровати русского и не нашли внешних признаков изменений к лучшему. Страдалец лежал, не шевелясь, с закрытыми глазами, никак не реагируя на их разговор.
     - Давай, Старик, вытаскивай его из небытия, что-то наш земляк не спешит возвращаться к нормальной жизни, - посетовал хозяин.
   К обеду зашла с двенадцатилетним сыном жена Павла, сочная метиска тридцати пяти-сорока лет. И, как бы почувствовав ее приход, страдалец открыл глаза и снова уставился в потолок невидящим взглядом.
   Стоя на пороге маленькой полутемной комнаты, жена Павла, не отводившая взгляда от земляка своего мужа, вдруг попросила:
     - Сними с окна плетенку.
   Старик послушно снял плетенку из пальмовых листьев. Обрадованный рассеянный солнечный свет, хлынувший в небольшое окно над головой страдальца, осветил его лицо.    
     - Родригес говорит, что твой больной не жилец на этом свете. Зря ты уговорил Павла лечить его здесь.
Старик недобро глядит в сторону кухни.
     - Пусть он занимается своим делом.
      - Как ты из-под него убираешь, Старик?
     - Да шью из тех тряпок, что ты дала, матрасики и набиваю их сушеной травкой.
     - Вот, возьми, я купила упаковку памперсов, - бросила упаковку Луиза на постель Старика.
     - Спасибо тебе, Луиза! Ты добрая женщина.
     - А что это у тебя так приятно пахнет?
     - Жгу корешки трав, они разносят приятный запах и отпугивают мух.
     - Что, Старик, у всех русских серые глаза?
     - Бывают и карие. Но таких черных, как у тебя, не бывает.
     - А такая смуглая кожа, как у меня, у русских бывает?
     - Не бывает, Луиза. Там, где они живут, слишком злые морозы и снег выбеливает кожу.
     - А что такое морозы?
     - А это такой холодный-холодный воздух, который превращает воду в лед, как у тебя в морозилке.
   Мулатка недоверчиво скосила глаза в его сторону.    
     - А какой бывает снег, Старик?
     - Ну… это холодный белый пушистый дождь, который медленно и плавно опускается с небес на человека и замерзшую землю, укутывая ее, как толстым одеялом, чтобы она совсем не замерзла.
     - Что ты такое говоришь, Старик? – недовольно возразила загорелая от южного солнца метиска, - Как может дождь быть пушистым, а холодный снег греть, как одеяло, замерзшую землю?
В ожидании ответа она, наклонив голову, скосила на Старика черные глаза, по-видимому, не поверила его объяснениям, и, не дождавшись, откинув полог, вышла из комнаты, потащив за руку своего сына, все время с любопытством таращившего на русского карие глаза.
   Еще два дня мало чем отличались в поведении соседа от предыдущих, разве что при перевязках чаще стонал да чаще лежал с открытыми глазами, но на седьмой день…
   Старик уже давно разговаривал вслух с соседом на русском: когда поил и кормил его, когда делал перевязки, когда составлял свои колдовские отвары, настои и мази. Он догадывался, что, общаясь с неподвижным и молчаливым больным соседом, так он быстрее приблизит тот день, когда, наконец, сосед что-то ответит на его вопрос или сам чего-нибудь спросит.
   Сегодня Старик сделал, пожалуй, самую болезненную перевязку за последние три дня: он сменил повязку на колене, вычистил его от гноя и отмерших тканей, наложил свежие мази и забинтовал. Он видел, как от боли лоб и шея земляка покрылись потом, вытащил чистую тряпку и осторожно промокнул пот.
     - Не крестьянин ты, хороший человек, и не рабочий. Твоя кожа на лице не выжжена солнцем и не выморожена морозами, не исхлестана ветром. Суставы пальцев не утолщены от артрита, а кожа на руках не имеет мозолистых утолщений и трещин. Лицо твое простое и маловыразительное. Трудно определить твою профессию, но ты и не служитель искусства. Скорее всего, ты - какой-нибудь мелкий чиновник, а значит, ты не богатый турист, и как ты попал в Панаму, - это загадка. Надеюсь, что скоро ты ее раскроешь сам…
   «Ах, какой приятный голос у… у его женщины, - стараясь не улыбаться, думал про себя Георгий, - как ласково она его будит. Как нежно касается его лица. Вот опять: «Ну, просыпайся же, Георгий! Нельзя быть таким соней!» Ее душистые волосы щекочут ему лоб и шею. И опять глубокий вырез халата и оттуда выглядывает волнительная грудь. У нее что, новый черный халат? Ну, как же, он помнит, как она сказала, что хотела бы каждый вечер удивлять его. А почему халат весь вспыхивает и гаснет ослепительно желтыми пятнами в ярко – фиолетовых дрожащих ободках. Постой, а как же он, не открывая глаз, может видеть эти яркие пятна? Нет, надо непременно открыть глаза и рассмотреть все получше. Надо открыть глаза, ведь… она… его просит».
   Он с трудом открыл глаза и пытался привыкнуть к рассеянному свету.
   «А где же его… его женщина?»
     - Что ты тут делаешь, старик? – прервал бормотания Старика тихий хриплый голос.
   Старик вздрогнул, маленькая ручная мельница, перемалывающая семена его лечебных трав, выпала из его рук, он с испугом посмотрел на слегка повернутую голову своего постоянно немого соседа и смотрящие на него глаза, в слабо проникающем утреннем свете.
     - Я… я…
     - Позови… она просила меня проснуться… куда она вышла?
     - Я… я здесь один. Здесь нет женщины… - подавшись к соседу, придя в себя, ответил Старик, но, внимательно присмотревшись, увидел уже закрытые глаза и понял, что в данный момент этот вопрос отнял у его соседа все силы, и его организм временно отключился, накапливая силы к следующему вопросу.
Вот только когда он наскребет их, это неведомо ни ему, ни его вдруг заговорившему соседу.
   Всякий раз после завтрака Старик ждал Родригеса и садовника, чтобы «посадить» страдальца, - это позволяло приподнимать земляка, проводить перевязки и лечение спины, менять испачканное кровью и мазями одеяло на другое, застиранное и выжаренное солнцем.
    - Родригес, ты сегодня торопишь меня, – недовольно ворчал Старик. - Вместе надо, други, вместе! Так, сажаем, сажаем страдальца. Так, так, помедленнее. Уф-ф! Спасибо вам, ребята. Когда наш земляк поправится, он будет должен вам.
     - Дождешься от него! – вытирая пот, прогнусавил Родригес, - Еще один нахлебник, кроме тебя, свалился на мою голову! Ха, будет должен! Должников много, да отдающих, - мало! Вот тебе он это припомнит!         
И они вышли с садовником.
       - Прости меня за причиняющие боли, земляк, а его за недобрые слова. Потерпи еще немного. Господь терпел и нам велел. Без этого, - никак!    
Старик только мог догадываться о мучениях, которые они доставляли всякий раз страдальцу, но ничего лучшего он придумать не мог. Последние два дня сосед всякий раз реагировал на эти пытки тяжелыми стонами, и Старик, как злой инквизитор, радовался этим стонам, потому что земляк начинал реагировать на болевые ощущения. Когда Родригес, сделав свое черное дело, вышел из бунгало, Старик вдруг услышал тихий хриплый голос:
     - Это ты опять, старик… зачем ты меня мучаешь?
     - Потерпи, хороший человек, иначе я не смогу тебе обработать спину. Я лечу тебя вот уже целую неделю.
     - Позови… позови ее…
     - Ее здесь нет. Потерпи, я тебе сменил примочки на ранах, и мы снова положили тебя на спину.
   Сегодня впервые сосед стонал при каждом прикосновении к его ранам, и даже пришел в сознание, когда они с Родригесом положили мученика снова на спину. Старик видел, как глаза страдальца, чуть двигаясь, останавливались то на его лице, то на лице Родригеса, его мучителей, и, наверное, не самые хорошие мысли возникали в голове у жертвы.
   «Было бы хорошо, если бы возникали», - подумал уже с опасением Старик.
     - Наверное, он не понимает, что с ним происходит, - сказал Родригес, взглянув на невыразительное лицо страдальца, и вышел из бунгало.
   «Дама, вся в солнечном свете, подняв вверх каталог с портретом Сальвадора Дали, спешила явно к Георгию. Ее лицо выражало участие, сочувствие, извинение… но опять этот мучитель старик закрыл перед ней дверь своей темной комнаты пыток и не впускает ее», - увидел сквозь закрытые глаза Георгий.
     - Впусти солнце, - тихо попросил сосед.
     - Но будет жарко и налетят мухи, - возразил Старик.
   Сосед минут пять лежал молча.
     - Впусти солнце, старик, - вновь с трудом попросил он.
   Старик вздохнул, вышел из бунгало и с наружной стороны снял с окошка плетенье из пальмовых листьев, не дающее проникать внутрь лучам.
     - Где он? Куда вы от меня его спрятали? – ворвалось к другу взволнованное длительной разлукой солнце. И успокоилось, увидев его под своими лучами, бьющими из окна в стену у койки Старика и проходящими выше груди его больного друга.   
   «Ах, какой чудесный лекарь любого смурного настроения – это солнце! Как ласково, нежно ты можешь дотрагиваться своими теплыми утренними лучами до щек, лба, заигрывая, заглядывать в глаза, растапливать и испарять остатки любой печали…» - вспомнило солнце его знакомый голос, такие приятные в свой адрес слова и улыбнулось.
Старик сделал мухобойку, защищал соседа от нападения мух, терпел жару и готов был поступиться и другими удобствами, лишь бы его земляк что-нибудь снова сказал.
     - Может закроем окно, а? Ты меня слышишь? Где ты там летаешь? – посмотрел Старик на лежащего с закрытыми глазами соседа.
   «Вы меня слышите? - донесся до Георгия такой приятный и знакомый голос, который хотелось слушать и слушать, - где вы летаете?»
   Под вечер земляк попросил:
     - Дайте мне увидеть небо.
   Старик захлопотал: вынес и положил в тень пальмы и свисающей крыши бунгало циновку и осторожно с Родригесом они вынесли одеяло, на котором лежал страдалец, и положили его на циновку.
   Пришел Павел и, критически осмотрев лежащего голого земляка, прикрытого на уровне фигового листа полотенцем, неопределенно произнес:
     - Раскрасил тебя Старик во все цвета и понаставил заплат, какие не ставят на дырявую рубаху, годную только на тряпку. И когда же с тобой можно будет поговорить? И сгодишься ли ты на что-нибудь, когда тебя твой доктор поставит на ноги?
   Земляк смотрел безучастно в небо, и на его лице не отразилось никакой мысли.
     - И долго он будет немым? – спросил Павел.
     - Теперь, слава Богу, думаю, что недолго. Только приставать к нему не надо. Ему еще очень плохо, и каждая фраза дается ему с большими усилиями. Давайте наберемся терпения.
     - Ну, он хоть слышит, что мы говорим? – приставал Павел.
     - Думаю, не всегда, - ответил Старик. – Иной раз по глазам понятно, что слышит, иной раз – нет.
     - Ну, давай, колдуй Старик. Медленно у тебя продвигается лечение.
     - На все воля Создателя, - рассудительно ответил Старик, отгоняя мух.
   Георгий открыл глаза и увидел высокое бледно - голубое небо, досыта напоенное солнцем, причудливо изрезанное листьями темно – зеленой пальмы, с висящими гроздьями темно – коричневых кокосов, и ему тоже захотелось какого-нибудь, искрящегося в солнечных лучах золотистого ароматного и вкусного сока.
     - Пи-ить, - прошептал он.
   Но его никто не услышал. Он скосил глаза в сторону тихого монотонного стука, и увидел старика, сидящего рядом на каком-то ящике и увлеченно рубившего ножом на дощечке, что лежала у него на коленях, какие-то травы.
   «Несомненно, он уже видел этого старика. Где же он мог его видеть? Ну да, это он. Он видел его, когда закрывал глаза под яркими лучами шести ламп в поликлинике у… когда ему делали пункцию. Но тот старик пропадал, когда он открывал глаза, а этот не пропадает».
   Георгий закрыл глаза. Частый стук ножа, по-прежнему, тревожил уши, а старик пропал. Георгий снова открыл глаза и увидел увлеченно работающего старика на прежнем месте.
   «Значит старик живой. А откуда же в поликлинике пальма, да еще с кокосами. Была, правда, там маленькая в кадке в коридоре…»
   Старик почувствовал на себе взгляд, его глаза встретились с глазами страдальца, и он замер. Секунд пять, они молча смотрели друг на друга. Убедившись в реальности старика и, пока, не поняв, где он находится, Георгий снова попросил:
     - Пи-ить.
     - Конечно, хороший человек, правильно. Пора и попить.
   «Странный старик. Почему он без халата? И на доктора он совсем не похож… на кого похож этот старик? Он похож на бомжа. А почему опять эта пальма над ним с кокосами?»
     - Вот и хорошо. Давай немного попьем, - проговорил старик, поднося ко рту Георгия пластмассовый стакан, слегка поднимая его голову.
   Георгий пил противное горькое пойло, так непохожее на янтарный переливающийся в солнечных лучах вкусный сладкий сок, и не мог остановиться, потому что старик все время наклонял стакан, пока в нем ничего не осталось. В первый раз Георгий сморщился и простонал не от боли, а от обманутых надежд.
     - Что делать, хороший человек, что делать. Бывает так, что тебе дают сладкий и приятный яд, и ты с удовольствием его пьешь, спеша навстречу своей кончины, сам не зная этого. Вот, например, откуда они у тебя? – и в руке у старика оказались две косточки от какого-то плода.
   Георгий смотрел равнодушно на эти косточки и, казалось, не хотел участвовать в диалоге.
     - Кто тебе дал эти косточки, хороший человек?
   Сосед равнодушно молчал.
     - А плоды у этих косточек такие коричневые с пушистыми золотистыми волосками, да? И очень сочные, и приятные на вкус?
    Монотонные слова обтекали уши хорошего человека, как медленный ручеек обходит препятствие на своем пути. Сосед молчал, глядя в изрезанное небо зелеными листьями пальмы.
     - Так вот, хороший человек, если ты съешь три таких плода, то ты на день потеряешь чувство реальности, а если съешь три таких косточки, то можешь попасть прямо в ад или рай, это уж зависит от апостола Петра, откроет ли он тебе ворота в рай. Уж и не знаю, что ты такое там сделал, но не хочет Господь брать твою душу… хотя, мы тебя нашли в плачевном состоянии… но, давай не будем о грустном. Теперь, хороший человек, тебе надо постараться выкарабкаться, ты уж постарайся, а? Ты пока полежи спокойно, я сейчас заварю эту травку, она должна к вечеру настояться и придаст тебе силы.
   Это был уже другой старик. Спокойная доброжелательная речь этого старика, как хорошая сказка, расслабляла, хотелось ее слушать и дальше, сами собой закрывались глаза и тянуло спать. Из всех слов земляк понял, что симпатичный старик чем-то озабочен и о чем-то просит его.
   «Чем он может помочь, по-видимому, этому доброму человеку, когда его тело жжет, и он его не чувствует, в голове постоянно что-то гудит и тонко свистит, а небо с листьями пальмы покрывается иногда какой-то серой непрозрачной пеленой, после чего исчезает не только пальма, но и гаснут в ушах голоса? Была бы сейчас рядом его… его женщина… - все сразу бы изменилось бы в лучшую сторону. Почему ее к нему не пускают?»

Г д е  я?
Когда страдалец снова открыл глаза, в полумраке напротив на ящике сидел старик, пред ним на табурете стояли какие-то пузыречки, он что-то засыпал в них крохотной ложечкой, что-то размешивал стеклянной палочкой и что-то невнятно бубнил себе под нос. Капелька красного света над головой земляка придавала комнате чувство нереальности. Несколько раз он открывал и закрывал глаза, но все, что он видел, не пропадало и не менялось.
     - Где я? – тихо спросил он.
     - В бунгало у Павла, – ответил старик, взглянув на соседа, продолжая свою работу.
   Сосед помолчал.
     - В гостевом домике, его называют у нас бунгало, - пришел на помощь старик. – Тебя как зовут?
     - Ге… Ге-ор-гий. – неуверенно произнес сосед.
     - Значит, как самого почитаемого в России святого. Поэтому ты и жив. А меня все зовут Старик. Зови и ты меня так. Ты хоть знаешь, что ты находишься в республике Панама`, недалеко от столицы Панама`?
   Георгий молчал, вызывая какие-то воспоминания, связанные с таким знакомым словом, и, вдруг цветные осколки его памяти, сумбурно вращающиеся в его голове, показав кусочки загадочных картинок, стали вдруг быстро склеиваться в знакомые воспоминания: аэропорт, Наталья, отель, океан, другой отель, джунгли… но они, еще не склеившись, рассыпались.
     - Па-на-ма… - медленно по слогам произнес он.
     - Да, – подтвердил Старик. – Правильно. Панама. Вот куда тебя забросило, хороший человек, - ты хоть вспомнил, как ты здесь оказался?
     - Да, - после некоторого молчания неуверенно ответил Георгий.
     - Это здорово, - обрадовался Старик, - теперь я уверен, ты выкарабкаешься. И на сегодня хватит воспоминаний, а то назавтра ничего не останется. Давай-ка, хороший человек, Георгий, баиньки.
   Старик, наконец, закончил приготовление своего зелья, часть пузырьков поставил в небольшой шкафчик в его ногах, часть накрыл тряпкой и поставил вместе с табуретом к тумбочке, разделяющей их кровати. Потом скинул рубаху и штаны, оставшись то ли в семейных, как в России говорили трусах, то ли в шортах, и начал размеренно креститься и что-то шептать под нос.
   «Неужели у его изголовья какая-то икона с лампадкой»? – не поверил Георгий.
И зря. Старик не по-стариковски бодро нырнул под простынь, поворочался немного и замер.
   Старик оказался прав. Всякие попытки осознать свое состояние, вспомнить все, что с ним произошло, так напрягали бедную голову, что она начинала гудеть еще звонче.
   «Что же это с ним, - удачно сложилась мысль у Георгия, - если одно небольшое воспоминание доставляет его голове такие болезненные ощущения? Значит, хорошего мало, а Старик почему-то не озабочен, всегда ему улыбается и пытается вызвать в нем оптимизм…»
   На большее, чем одно-два коротких воспоминания, Георгия не хватало, и он тотчас проваливался то ли в тяжелый сон, то ли в беспамятство.
   Как-то утром Георгия вынесли и положили под пальмой, Старик привел Павла, и тот уселся рядом на табурет.
     - Я слышал, тебя зовут Георгий? – улыбнулся Павел, он говорил на русском с акцентом, показывая крупные желтые прокуренные зубы.
     - Да, - тихо ответил земляк.
     - Ну вот, а меня зовут Павел, - опять добродушно улыбнулся он в усы. – Получается, что встретились на панамской земле двое русских святых. Но я буду рангом постарше, как никак, – один из главных апостолов, хоть и не вхожу в число первых двенадцати учеников Иисуса. Ты сейчас являешься моим гостем, а я владелец этого небольшого поместья, - и Павел обвел небрежно свой участок. - А как же ты попал в Панаму?
     - Вроде, - после секундного молчания ответил Георгий, - с тургруппой.
     - Так ты все-таки турист? - удивился Старик.
     - А откуда ты? – не унимался Павел.
     - Из какого ты города? – уточнил Старик.
     - Из Мо… Москвы, - тихо ответил Георгий.
     - О-о! – воскликнули с уважением оба земляка, и Павел восхищенно зацокал языком, а Старик покачал головой.
     - А кто ты? – спросил Павел.
     - Чем ты занимался в Мо… Москве? – уточнил Старик.
     - Я был… инженер, - после двухсекундного молчания ответил земляк.
     - Вот как? – удивился Старик.
     - Подумать только! – удивился Павел. - А почему был?
     - Я… пенсионер, - тихо и неохотно ответил Георгий.
     - О-о! – воскликнули с удивлением оба земляка.
     - А сколько тебе лет, Георгий? – наседал любопытный Павел.
   Георгий не на шутку задумался.
     - Не все сразу, - обращаясь к Павлу, забеспокоился Старик.
     - Ну что уж, он не помнит, сколько ему лет? – не согласился Павел.
     - Ударь тебя несколько раз головой о скалу, - нахмурясь, сказал Старик, - ты забудешь даже, как тебя зовут.
     - Пять-десят, - тихо сказал Георгий, разрядив обстановку.
     - Ну, надо же? – удивился Павел. А у нас мужиков на пенсию не отпускают раньше шестидесяти пяти! Если пишут, что Россия живет в разрухе: заводы стоят, а поля заброшены, к тому же страна опутана долгами, а ест народ то, что присылает Америка и Германия, то чего же таких еще работящих мужиков, отпускать на пенсию? – обратился за поддержкой он к Старику, но тот нахмурился еще больше.
     - Ну, хватит, Павел. Ты сам видишь, тяжело ему. Приходи вечером, еще немного пообщаемся. Экий ты, какой нетерпеливый!
     - Ну, а сколько все же получаешь пенсии? – не унимался Павел.
   «Сколько получаешь пенсии? – перевел с русского с большим акцентом, на чисто русский Георгий. – Сколько он получает пенсии? Сколько он получает… сколько?»
   Слова отскакивали от его сознания, как от стола - шарики пинг-понга, не вызывая никакой зацепки, не рождая никакой мысли. Он смотрел на переливающиеся от светло – зеленого до темно – зеленого металлического блеска листья пальмы под легким дуновением ветра, и они занимали его так же, как занимают осмысленный взгляд шестимесячного ребенка, цветные подвешенные над его головой погремушки.
И ему послышался пришедший на помощь такой желанный для его истосковавшегося уха голос: «В табеле о рангах нету тебе подобных ни в Европе, ни в Америке… две тысячи в год, - это нонсенс… в Америке с такими деньгами ты – бомж… - и виноватый жалеющий его голос, его любимой женщины попросил, - не обижайся, пожалуйста, Георгий».
Всего остального вокруг него не существовало. И Георгий с закрытыми глазами слегка улыбнулся.
   Первым это заметил Старик.
     - Все, Павел, аудиенция закончена, - сказал он, решительно вставая, – посмотри сам, земляк тебя не слышит.
     - Да, похоже на то, - неуверенно сказал Павел, разочарованно приподнимаясь. – Собственно, кто бы спорил. Если он так медленно будет приходить в себя, то, когда же ты окончательно поставишь его на ноги?
   Старик ничего не ответил и, лишь, нахмурясь, подталкивал Павла к его веранде.
   На десятый день Георгий впервые не потерял сознание, когда Старик и Родригес его «посадили» для перевязки спины. А на следующий день, Георгий потребовал, чтобы Старик привязал к стойке дома капроновую веревку, и Георгий стал пытаться с ее помощью подтягивать свое тело, чтобы сесть.
Видя, как тот, обливаясь потом, делал одну попытку за другой, Старик забеспокоился.
     «Экий ты какой упрямый! Но нельзя так сразу нагружать слабый организм. Делай попытки, но только после хорошего отдыха».
 Сесть с помощью веревки удалось только через два дня. К тому же, конечно, с помощью страдальца, Старик ухитрялся вытаскивать из-под больного одеяло, для замены его на свежее. Теперь только для выноса Георгия на солнышко приходилось пользоваться услугами Родригеса, но тот всякий раз все больше и больше выражал свое недовольство, которое было понятно Георгию без перевода по одному выражению лица. Но о том, чтобы встать на ноги, не могло быть пока и речи. Старик показал Георгию несколько упражнений, с помощью которых тот потихоньку укреплял обессилившие без нагрузки мышцы рук и ног. Не раз, просыпаясь ночью от легкого стона, Старик заставал соседа, то поднимающим неподвижную в колене правую ногу, с подложенной под колено длинной лонгеткой, примотанной выше и ниже тряпками, то сгибающим левую ногу. А то, - до изнеможения, до крупных капель пота на лбу, поднимающего вертикально верхнюю половину своего слабого еще тела. Полностью вымотав организм, Георгий, как правило, лежал с закрытыми глазами, слушая тихий рокот океана.
   «Так кто океан ему: друг, который в критический момент вытолкнул его бездыханное тело, или враг, из лап которого чудом удалось вырваться?» Георгий не спешил размышлять на этот часто возникающий вопрос. Он знал, что пока не найдет на него ответа. Еще не время.
   «Как можно скорее хочет перестать быть нахлебником, - видя, как земляк доводит упражнениями себя до полного изнеможения, - одобрительно думал Старик.  - Ну, что ж, это по-мужски». И каждой маленькой победе радовался больше, чем его сосед.
   По просьбе Георгия, теперь каждые полчаса утром и вечером, когда солнце было добрым и ласковым, он лежал почти голый, нежась в его лучах. Тогда Старик развязывал два тугих полотенца, постоянно стягивающих грудную клетку, снимал самодельные пластыри, полностью доверяя лечение лучшим друзьям больного – нежным ультрафиолетовым лучам. И Старик подметил, что раны, действительно, стали заживать быстрее. Но когда короткие солнечные ванны заканчивались, Старик снова туго пеленал ребра Георгию двумя полотенцами, и ему снова было тяжело дышать. И как-то, теряя сознание от вспыхнувшей ослепительно желтой боли с мерцающей ярко – фиолетовой о каемочкой, Георгию показалось, что он нежно прижал к себе голую...  свою женщину.  А она, упираясь в его безволосую грудь своими кулачками, почему-то жалобно застонала: «Раз-да-вишь! Я еще при-го-жусь… от-пус-ти!» Он пытался ослабить свои объятия, но с ужасом почувствовал, как что-то страшное многократно более сильное, чем его мышцы, со всех сторон сдавливает его вместе с нею. И вот он начал задыхаться, и, пытаясь ослабить железные тиски, он напрягался из последних сил, но было тщетно. От страха: «Что же будет с его любимой женщиной?» – он очнулся с каплями холодного пота на лбу.
   Когда ждали визита Хуана, Старик, как бы, между прочим, проинструктировал Георгия:
     - Ты ему не очень-то рассказывай, а то он только ищет, на чем можно выслужиться перед начальством.   
Лично узнав: кто, откуда, как здесь оказался, Хуан спросил:
     - Ну и как ты собираешься жить здесь без документов?
   На что Старик, отказавшись даже переводить на русский, не сдержался и заметил:
     - Ты помнишь, Хуан, когда в прошлом году тебя привезли побитого из столицы, как ты две недели стонал и вылеживался? А у тебя, ведь, ничего не было сломано, когда я тебя осматривал, я даже не нашел сотрясение мозга, не говоря уж о травмах головы, - так, одни синяки. А у русского затылок и височная кость пробиты почти до мозга, разбита коленная чашечка, да гематомы под черепом до сих пор давят на мозг! И еще чуть-чуть: два ребра сломаны, содрана пятая часть поверхности кожи и - множественные серьезные ушибы. С такими увечьями даже в ад не спрашивают документов! Дай ему оклематься, потом спрашивай!
     - Вон, сколько земляку досталось! – посочувствовал Павел. - Пойдем, Хуан, выпьем за его здоровье! – предложил ему он, и потащил ухмыляющегося стража порядка на веранду.
   Поскольку разговор шел на испанском, Георгий лишь понял одно: Старик защитил его от неудобных расспросов, а Павел повел Хуана выпить с ним стаканчик вина.
   Однажды средь ночи Георгий проснулся с реальным ощущением, что на его бедрах, поджав ноги, обхватив руками его шею и, почти спрятав лицо в вырезе его халата, сидит засыпающая… его женщина, а он поет ей какую-то известную песню. И настолько обидным было его разочарование увидеть в тусклом свете лампадки лежащего рядом храпящего Старика, что Георгий застонал от коварно обманувшего его видения.
Вечером к хозяину подошел Старик.
      - Бросай, бросай свою писанину, Павел. Пойдем, посидим, поговорим с земляком. Он уже много лучше, но не все может вспомнить.
Павел что-то писал в своей конторской книге, не отрывая головы.
      - Странный наш земляк. Многое помнит, а некоторые моменты, - нет. И что, так всегда будет?
       - Это один Господь знает. Вот не раз в бреду называл имя женщины. Я спрашиваю, кто такая и кем ему доводиться? Он смотрит и не понимает, о ком это я. 
      - И вот, так и не может вспомнить, как он оказался в океане? Как это может быть?
      - Все, что связано с мозгом, Павел, это тайна и для ученых профессоров. Похоже, еще сидит гематомка, давит на отдельный участок. Или, не дай Бог, этот участок безвозвратно поврежден.
Павел отрывается от писанины, молча, смотрит на Старика. Они идут к бунгало, где лежит их земляк.
За вторую неделю Старик и Павел на вечерних коротких беседах узнали о своем земляке все. Или почти все. Они только не знали, что он полковник в запасе. Они, конечно, ничего не знали об Анне. О его смертельной болезни, о которой догадывался только Старик. О его попытках покончить счеты с жизнью.
   Больше всего их поразило, что они видят живого русского, участвовавшего в запусках спутников и работавшего со многими космонавтами.
     - Так ты говоришь, работал с разными космическими штуками? – как-то вечером спросил Павел.
     - С космическими объектами, - уточнил Георгий.
     - А спутник ты видел?
     - Участвовал… в изготовлении, испытаниях и запуске, - помедлив, решил все-таки сказать Георгий.
     - Ты сам? – не поверил Старик.
     - Запускал спутники? – не поверил Павел. – А какой это спутник? – решив проверить земляка, устроил ему экзамен Павел.
   И Георгий, как мог просто рассказал и о спутнике, и как его запускают, и почему он не падает на землю, и о первой, и о второй, и о третьей космической скорости, и о том, почему земля и другие планеты вертятся на своих орбитах. 
      - Да, пока каждый запуск космонавтов связан с большой опасностью… вы слышали о катастрофе американского челнока «Челленджер» и гибели семи астронавтов.
      - И в России гибли тоже, - похвастал знанием капитан.
      - Да, экипаж «Союза-11» в составе трех космонавтов тоже погиб.
    То ли с болтливого языка Родригеса или Мигеля, а может, и самого Павла, за глаза Георгию присвоили кличку «космонавт», которая сыграет с ним потом злую шутку. Кличка постепенно обросла в трех деревнях легендой, по которой он был запущен в России, и что-то там, в космосе, не так сделал на космическом корабле, и корабль упал в океан где-то недалеко от деревни и затонул вместе с двумя космонавтами.
 «Ну, помните, тогда океан еще штормил? Вот тогда это и было!» А его полумертвого нашел Родригес на камне.
«Ну, вы все знаете внизу под участком капитана Павла есть такой здоровый плоский камень, а Старик, ну, его–то все знают, сейчас этого русского космонавта выхаживает. И лучше об этом деле помалкивать, потому что, если узнают, приедут за космонавтом из столицы, выдадут русским, и космонавта за его ошибки сошлют на каторгу в Сибирь, а может, и расстреляют».
Приходя в себя из полузабытья или просыпаясь ночью, Георгий редко когда заставал спящего Старика. И вообще ни разу, когда уже встало солнце. Его любимое место было вдали от изголовья Георгия, у входа в бунгало, сидеть на ящике перед табуретом, который Старик использовал как маленький столик, на котором составлял свои колдовские лекарства.
Когда было темно, рядом на ящике стояла небольшая настольная лампа с абажуром, тускло освещая поверхность табурета, где совершались таинственные действия по смешению трав, приготовлению настоев и мазей. Когда был глубокий вечер или ночь, старик работал молча, когда Старик впускал через окошко свет, он всегда разговаривал сам с собой и, как заметил Георгий, всегда говорил на русском. То ли потому, что боялся позабыть родной язык, а, скорее всего, потому что он был более приятен его слуху.
Если днем Георгий был в сознании и надо было куда-то хоть ненадолго Старику отлучиться, он всегда докладывал Георгию: куда, зачем и насколько он уходит.
Как-то Старик снова показал Георгию две косточки от плодов и спросил:
     - Так кто тебе их дал?
     - Скорее всего… это косточки от каких-то плодов, которые я ел от голода в джунглях.
     - А ты хоть знаешь, что они являются и сильным лекарством от твоей болезни и смертельным ядом, если расколоть и съесть три зернышка?
     - От какой болезни? – не понял Георгий.
     - Ты что разве не знаешь, что ты… сильно болен? У тебя сильно воспалены лимфатические узлы.
   Георгий помолчал и неуверенно ответил:
     - Знаю.
     - А ты не помнишь, как выглядели плоды?
     - Не помню.
     - Такие коричневые, почти со сливу, сочные и сладковатые?
     - Наверное.
     - А сколько ты съел ядрышек?
     - Не меньше двух.
     - А дальнейшее ты помнишь смутно?
     - Почти ничего не помню, - признался Георгий.
   Старик недоверчиво покачал головой и помолчал.
     - Ты знаешь, - поделился он своими мыслями, – мне известны случаи смертельного отравления от этих ядрышек… Постой, а не вспомнишь ли ты, какого плоды цвета?
     - Нет, дальнейшее я помню очень смутно.
     - Ну, скажи, как тебе кажется?
   Георгий задумался.   
     - Может, морковного цвета?
    - Прямо в точку! – оживился Старик. – Значит, записался цвет на подкорку.
 Старик снова задумался и долго молчал.
 
Т ы  в з л о м а л  г е н е т и ч е с к и й  к о д  с в о е й  с м е р т е л ь н о й  б о л е з н и
    - Ты знаешь, - неуверенно начал он, - я, наверное, догадываюсь, почему ты не отравился насмерть, - и он загадочно посмотрел на Георгия.
   Георгий молчал и ждал ответа.
     - Если бы ты был здоров, то ты сейчас был бы на том свете. А поскольку твоя лимфосистема очень больна, а для нее эти ядрышки являются необходимым очень сильным лекарством, она весь яд взяла на себя. И если ты еще сейчас жив и сидишь передо мной, то ты взломал генетический код своей смертельной болезни и, наверняка, сбил ее программу. Этих двух косточек, - поднял ладонь Старик с двумя косточками, - хватит на два месяца лечения твоей лимфосистемы. Потом придется где-то доставать.
   И еще. Этот бушующий океан, столько раз пытавшийся раздавить тебя своими волнами, а потом перетереть тебя о скалы, эти молнии, этот гром над головой, - заставили твою отвечающую за продолжение рода систему собрать в тайниках твоего хилого организма защитные силы и впрыснуть адреналин, многократно повысив его сопротивляемость внешней среде, готовой тебя уничтожить. Это сотрясло твое больное тело до клеточного уровня, ты переродился заново. Это тоже могло бы помочь сломать хребет твоей болезни.   
Георгий скептически слушал рассуждения «профессора медицинских наук» с видом потрепанного бомжа, и на его лице отражалось недоверие. Старик это заметил.
     - Я не удивлюсь, если ты мне не поверишь. Но ведь многое из того, что я применяю для лечения своих больных, приносит прекрасные результаты, хотя часто противоречит официальной медицине.

   Как-то утром, сидя на одеяле под пальмой, Георгий попросил Старика:
     - Помоги мне подняться.
   Старик скептически посмотрел на него и промолчал.
     - Старик, помоги мне встать на ноги.
     - А ты не спешишь? – глядя на него с сомнением, ответил Старик.
     - Я должен подняться, помоги мне!
     - Экий ты нетерпеливый!
   Старик нехотя подошел к Георгию и с большим трудом поставил его на ноги.
   Георгий стоял, поддерживаемый сзади под руки Стариком, обильный пот выступил у него на лбу, на спине и на груди, голова у него кружилась, сердце прыгало, в глазах постепенно из темной пелены, которая накрыла их во время подъема, стала проявляться картина, от которой у него захватило дух.
   Впервые за многие дни он увидел вдалеке полоску синего океана, сливающегося с голубым пронизанным солнцем светом. И только справа высокие кусты соседа Павла по даче, растущие по границе участка не позволяли видеть горизонт целиком. Георгий увидел растущие на участке кокосовые пальмы, подстриженные цветущие яркими цветами кусты вдоль дорожек, выложенных плитками, слева небольшой бассейн с неестественно бирюзовой водой, работающего вдалеке метиса, подстригающего кусты. Утренний запах цветов на кустах, на деревьях смешался с запахом океана и совсем закружил его голову, его качнуло, а легкий пьянящий ветер с океана увлажнил ему глаза.
     - Ну, ну, герой, держись! – подбодрил не отпускающий его Старик. - Ты молодец! Придется подыскать тебе палку, на которую бы ты опирался! Глядишь, через недельку начнешь сам и двигаться!
   Георгию показалось, что никогда в жизни он еще не видел такой сочной и яркой зелени, такого голубого – преголубого неба, такой пронзительной сини океана, таких неестественно ярких и радостных цветов; не чувствовал на своем лице такого нежного и ласкового солнца; не ощущал такого приятного дурманящего аромата цветов, листьев, трав, океанских водорослей… 
Несказанное блаженство разлилось в теле Георгия, глаза его блестели, он услышал ободряющие нотки в успокоительном шуме океана, почувствовал на груди поддерживающие его, лучи своего преданного друга солнца, а в крике переднего баклана, летящего в стае сразу за обрывом, он услышал искреннее удивление:
     - Смотрите, а то дерьмо, что болталось тогда в океане, живо, однако?!
   И Георгию показалось, что шестеро летящих за ним его собратьев с удивлением и неприязнью слегка повернули к нему головы. И еще ему показалось, что каждый цветок куста и каждый цветок на дереве тоже повернули ободряюще к нему головки, а стоящая за его спиной пальма одобрительно зашелестела над ним длинными разлапистыми узкими листьями цвета зеленый металлик.
   Последние силы покинули Георгия, единственная нога, на которую он опирался, стала подгибаться, и он попросил Старика:
     - Помоги мне лечь.
     - Конечно, конечно, Георгий, - одобрительно воскликнул Старик, помогая ему сначала сесть, а потом и лечь, - ты сегодня сделал очередной свой подвиг!
     - Сколько дней я здесь лежу? – хрипло спросил Георгий.
     - Ты сможешь посчитать сам, каждый день отмечен полоской на ножке табурета.
     - Если ты знаешь, Старик, скажи.   
     - Ты встал на восемнадцатый день. Я думал, раньше трех недель ты не встанешь. И вот что: ты уж возьми на себя, хороший человек, эту обязанность отмечать дни, хотя бы до того дня, когда ты пойдешь самостоятельно.
     - Даже нечего и отмечать. Это будет завтра.
     - Ну, ну, не торопись. Но палку я тебе сегодня достану.
   Счастливый Георгий лежал с закрытыми влажными глазами, его сердце гулко билось, ноги и руки слегка подрагивали. Пожалуй, впервые он поверил, что эта не противная дрожь от его выматывающей последние силы болезни, а это дрожь от навалившейся на него радости быть сожителем со всеми, кого он только что увидел, услышал, почувствовал, и это счастье обещает впредь подавить в его теле постоянную боль, и, возможно, даже навсегда изгнать ее. Но сейчас в это ему было поверить трудно: так ведь можно и совсем задохнуться от счастья! И он слышал, как впервые за многие горестные дни в нем зазвучала какая-то жизнеутверждающая мелодия, и его душа с воодушевлением подпевала ее. Он напряженно вслушивался, но никак не мог узнать ее. «Как же давно у него в душе не звучала музыка? Когда же в последний раз это было?» -  с большим трудом он переворачивал календарь своей жизни в обратную сторону и с сомнением остановился на позднем вечере в Сибирской тайге.
   «Ну, как же, тогда это и было! Его… его женщина… пела ему какую-то очень светлую мелодию. Нет, даже песню!
И у нее были какие-то замечательные слова, после которых хотелось жить. Бесполезно ему сейчас напрягать свою память, это было в прошлой его жизни. И мелодию, и слова он, напрочь, забыл. Ему сейчас их не вспомнить. Но ничего, он постарается. Он очень постарается и вспомнит эти слова обязательно. И мелодию тоже вспомнит.
   Оказывается, можно упиваться радостью существования с не покидающей тебя пока болью. А как же можно зажить, если боли совсем не будет?»
   На этот вопрос он не мог ответить. «И что за привычка задавать себе такие дурацкие вопросы?»
   Старик выполнил свое обещание, а Георгий – свое. Он сделал-таки на следующий день первые свои три шага. Но палку забраковал.
     - Эта палка жидковата будет. Что это за палка? Это посох для старого здорового человека. Для моей не сгибающейся правой ноги нужна палка потолще.
   И Старик на следующий день принес ему кряжистую похожую больше на дубину палку.
     - Это то, что надо! – одобрил Георгий.
     - Страхуй меня, Старик, чтобы я не завалился. Со мной все может быть.
      - Постой, постой, Георгий! Если не уверен, может лучше не надо? А если я не удержу тебя?
       - Только попробуй, Старик! Неужели ты позволишь своему произведению, каким являюсь я, снова разбиться? Неужели ты снова готов сидеть надо мной две недели?
Старик хмыкает и крутит головой.
И они пошли. При счете восемь у Георгия задрожала здоровая нога, и он остановился. Он не был уверен, что она не подведет.
      - Ну, все! Хватит! Я вижу, что нога хочет подломиться. Мы упадем вместе!
      - Не дрейфь, Старик! Я сказал десять, - значит, десять. Щас, сердце встанет на место. Еще два! Два шага!
Они не видели, как Павел, Родригес, жена Павла и ее сын, стоя, наблюдают на краю веранды за этой авантюрой.
Георгий и Старик, хором: «Де-е-вя-ять…»
 С веранды срывается Луиза и бежит к ним.
Старик и Георгий, хором: «Де-е-е-е…»
Сделав полшага, Георгий начинает заваливаться влево.
Старик изо всех сил старается его удержать, но не может. Луиза принимает на свою грудь и Георгия, и Старика. Встает на колено, медленно укладывает их рядом.
Старик тяжело дышит. Георгий закашлялся в хохоте.
Луиза тяжело дышит, улыбается.
Подходит Павел с Родригесом.
     - А ты говоришь он больной! Да он еще и сумасшедший! – убежденно воскликнул капитан.
     - Но первые десять шагов… я записал на свой победный счет, - не согласился Георгий.
     - Упертый мужик! – на испанском говорит Луиза.
Ее никто не переводит.
Луиза, Павел, Родригес уходят.
      - Старик, когда, наконец, ты меня развяжешь от этих сдавливающих грудную клетку полотенец?
     - Хорошо, развяжу завтра. Но это на два дня раньше положенного времени.
     - А когда ты будешь снимать с моей неподвижной ноги свою лангетку?
     - Раньше, чем через пять дней и не думай!
     - Но я уже хожу?
     - Но ты не знаешь, сколько надо времени, чтобы твои хрящи срослись! Чтобы твое колено могло самостоятельно вырабатывать смазывающую сустав жидкость. Я не позволю тебе испортить такой трудный и длительный процесс заживления!
     - А ты что, Старик, все это знаешь до дня?
     - Да знаю и вижу по тебе, Георгий.
     - Может, у тебя есть медицинский диплом?
     - Мой диплом, хороший человек, защищен сотнями вылеченных людей. Считаю, это повесомее будет какой-то неподтвержденной практикой корочки!
   На следующее утро Мигель выполнил секретный заказ Георгия и привез из столицы выброшенную на свалку полуразбитую детскую коляску. Павел, осмотрев рухлядь, покачал головой, не поверив в полезность затеи.
       «Ну, вот, что, тур-рист. Я не верю в твою затею. И сейчас-то ко мне мало ездит народ. А увидев такое пугало на «дрындулете», - и последний разбежится. Вместо того, чтобы слушать Старика, лечиться и выписываться из «санатория», ты совсем хочешь здесь сломать себе шею. Видел… твои первые шаги!»
Поворачивается и уходит в свою конторку.
Три вечера Георгий руководил и участвовал сам в реализации своего проекта. Они ремонтировали и мастерили с Мигелем, сделав что-то вроде стула с четырьмя колесами. Старик молча неодобрительно смотрел на эту возню, всем видом выражая свое недовольство.
 И когда двое сыновей Мигеля под вечер бегом повезли Георгия в коляске на океан, он впервые смеялся от радости.
     - Смотрите, не разбейте земляка на полдороге! Второй раз Старик его уже не склеит! – скептически прокричал вслед Павел.
   Объездная дорога до океана заняла не больше пятнадцати минут со всякими предосторожностями. Но по ровному песочку, миллионы раз вылизанному и выровненному океаном вдоль самой волны прибоя, Георгий не смог сдержать своих ретивых коней, и они с ребячьим ржанием прокатили его метров тридцать с ветерком, насилу удалось их унять. Океан ласково лизал белым и теплым языком его ноги, как виноватая нашкодившая собака, и Георгий его простил. Впервые он стоял не стянутый тугими повязками, опираясь на свою палку, грудь его дышала свободно, перед ним простирался ничем не загороженный горизонт. Слева черный песок вдали смешивался с синими волнами, временами разделяемый белой бахромой; спереди океан из бирюзового цвета превращался, чем дальше к горизонту, в голубовато – синий; а у самого горизонта - в цвет индиго; и где-то там, на краю света, смешивался с облаками цвета пролетающих розовых фламинго. А справа, от левого горизонта картина отличалась черными выступающими скалами, которые торчали почти напротив имения Павла, да белее и шире была бахрома, окружавшая их выступы.
   Георгий смотрел налево на черный песок, уходящий за синий горизонт, и какое-то смутное волнение происходило в нем. Было такое ощущение, будто он смотрит на давно забытую, а раньше хорошо знакомую ему картину.
   «Черный песок… черный песок… - это сочетание букв и звуков тревожило его мысли, напрягало его память. - Почему он не удивился, увидев впервые такого цвета песок? Чем вызвана такая спокойная реакция на такой необычный цвет? На него это совсем не похоже. Он должен был закричать от восторга, а он... а он смотрит на песок, как будто он его видел… и даже по нему ходил…»
   Георгий наклонился, зачерпнул горсть черного мокрого песка и поднес к носу. Песок пах соленым Тихим океаном, водорослями и еще целой гаммой запахов… которые казались ему уже знакомыми…
   «Бред какой-то…»
   Он встал и, опершись на палку, зашел в пену прибоя.
   «Как странно… моя подошва ноги, кажется, помнит это прикосновение… а голова, - нет… так не бывает», - Георгий закрыл глаза и попытался расслабиться и дать поглубже проникнуть в его сознание этим звукам, ощущениям, запахам. Через некоторое время он открыл глаза и дал снова проникнуть в его сознание этому бесконечному горизонту черного песка, белого прибоя голубовато – зелено – синей воды так естественно переходящей в розовый цвет…
   «Вот! Снова!» - Он почувствовал, как в его памяти что-то снова шевельнулось такое знакомое…
   «А чего здесь странного? Раз его нашли вон на той отколовшейся скале, значит, он ходил по этому черному песку раньше, чтобы попасть в океан. Не мог же он, в самом деле, попасть в океан из космоса! Это понятно. Но при каких обстоятельствах он попал? Зачем ему надо было лезть в бушующий океан? Абсурд! Чушь собачья! – беспомощно, глядя на резвившихся ребят, пытался понять Георгий.
    «Ничего, - начал он себя успокаивать, - не все сразу. Главное, - что он может видеть это грандиозное творение Создателя, чувствовать его и быть его частичкой. Какое это огромное счастье!» - и он с волнением посмотрел вокруг.
     - Привет, ребята! – не удержавшись от распиравших его чувств, будто своим хорошим знакомым, радостно вскинул руку Георгий, увидав недалеко летящих цепочкой бакланов.
     - Вот жизнь у бездельника! – позавидовал первый баклан, скосив правый глаз на знакомую физиономию,    
     - Его даже возят на океан!
     - Смотри, какой радостный! У него, наверняка, набит желудок! – согласился второй.
     - Ему даже не надо ловить рыбу! – недобро скосил глаз третий.
     - Да! – поддержал четвертый, - разевай только рот и успевай глотать!
     - А тут, ххх, - грязно выругался пятый, - от зари до зари ныряешь, добывая на пропитание!
     - И, порой, ххх, некогда бывает даже на солнышке погреться!
     - Ххх он, соленые уши, еще раз увижу под собой его кокосовый орех, обгажу его с ног до головы! – зло сверкнул глазом замыкающий.
     - Да-а-а, ребята… - все понял обескураженный Георгий, устало опустил руку, подтянул хоть и ушитые им, но спадающие видавшие виды шорты Павла, и настроение его испортилось.
   Сыновья Мигеля с боязливым удовольствием выборочно протерли мокрым полотенцем спину «космонавта», чтобы не намочить приклеенные на раны пластыри Старика. Спереди Георгий протерся сам. Повертевшись к теплому солнышку, он обсох, и скомандовал своим «залетным» везти его домой. «Залетные» мигом домчали его до фазенды.
При въезде на участок Павел смерил седока подозрительно долгим пристальным взглядом, отчего Георгию сделалось совсем неуютно. Но теперь раз в два и редко в три дня сыновья Мигеля возили «космонавта» к океану получать, как тот говорил, «райское удовольствие».