99. 9, или 13 подвигов инженера Петровкина-8

Глава 8.

:Атака Ракова.


Довольный собой Петровкин захлопнул дверь и начал мечтать о том, как завтра они пойдут с Гарри в парк, спустятся к набережной и будут долго смотреть на проплывающие среди льдинок корабли. А где-то ближе к часу дня — купят себе по тарелочке хрустящей картошечки с котлетками… м-м-м-ммм… и здорово перекусят… прекрасно! В конце концов, не зря же он в молодости провёл столько бессонных ночей, рассчитывая устройства подшипников и передаточных механизмов.

“Раков, Раков, милый Раков, ах ты, Раков милый мой…“ — распевал Илья Никодимович, расхаживая по квартире.

Он пересчитал деньги — их оказалось ровно тридцать девять тысяч. Не обманул обладатель перешитого тренча, не обманул. Должно быть, честный человек, или что-нибудь в этом роде.

Наш герой вернулся к камину и пошевелил шампуры с яблоками.

Настроение улучшалось.

Он развалился прямо на полу — на толстом ковре, подаренном ещё отцу на какой-то научной конференции. Тканый настил был выполнен по мотивам легендарных “Охотников на привале“, но в причудливой, модернизированной версии: среди редкого перелеска оккультист Кастанеда, физиолог Павлов и нобелевский лауреат Басов расчехляли старинные курковые ружья, а обнажённая Клаудия Кардинале, ищущая естественного тепла, подставляла солнцу идеально выбритую зону бикини. 

— Как в Стокгольме, — снова произнёс Илья Никодимович, глядя на потрескивающие дровишки за чугунной решёткой. — Только горячего шоколада не хватает. Но ничего…

Гарри не любил ни сам город, ни его упоминание.

Очень давно, когда самец шимпанзе “отдыхал“, закованный в кандалы, в клетках на Черноморском побережье Кавказа, и за ним наблюдали лучшие умы антропологии, неврологии и психиатрии, он уже слышал про него.

Оттуда, для обмена опытом, приезжал большой учёный — чёрный двухметровый трансгендер — Бенгт Ларссон и его юная ассистентка. Альфа-самец сразу понравился двухметровому шведу, и они провели вместе много дней и ночей, занимаясь научными открытиями. Внутри Гарри до сих пор звучала его рваная иностранная речь:

“ПрэвосхООдно. ТавайтЕ вернёёмсЯ к Оопытам с экстраполЯЯЯяциэээй!“

Экстраполяция, сама по себе, не таила в себе большой тайны и было несложно находить приманку, уехавшую за ширму. Но попробуйте это сделать, когда из вашей головы торчат двадцать семь электродов, на которые заботливая рука поочерёдно подает электрический ток!

… тогда Гарри уходил по воде, чтобы сбить со следа собак. Он хорошо помнил их лай у себя за спиной, выстрелы преследователей и вкус крови во рту.

А ещё он помнил пожар…

“Как же звали юную ассистентку? Забыл. Но он вспомнит!“

В этот момент в дверь снова позвонили.

Гарри поднял бровь, а Петровкин внутренне усмехнулся: “Неужели убогий лишенец всю сумму припёр? Что-то быстро…“

Илья Никодимович радостно распахнул дверь.

На пороге грубыми мазками нарисовалась тройня. Один, который находился в центре, был ещё туда-сюда (слабый разум теплился в его взгляде), а вот двое других, по бокам, — так это просто “Господи, помилуй“.

— Ракова вспоминали? — нагло спросил тот, который был в центре.

— Нет, — уверенно соврал Петровкин.

— А он вас вспоминал! — улыбнулся центровой.

Илья Никодимович хотел что-то объяснить, но двое других, которые “Господи, помилуй“, навалились на него, скрутили руки, надели на голову мешок и потащили вниз по лестнице. Очнулся Петровкин только в машине.

— А Гарри здесь? — было первое, о чём спросил он.

— В багажнике, — ответил грубый голос с переднего сиденья.

— Дверь не закрыли, — буркнул Петровкин. — У меня в квартире много ценных вещей и рукописи.

— Ничего, — ответил голос с переднего, — не об этом тебе сейчас надо думать.

— Понятно… — ответил Петровкин.

Мешок, конечно, немного мешал, но коренной москвич, профессиональный турист, призёр гонок на багги, натуралист, звездочёт, феномен в области абстрактной топологии и спасатель на водах… Илья Никодимович прекрасно ориентировался в родном городе, который за долгие годы нелёгкой жизни был изъезжен и исхожен миллионы раз.

“Хе-хе…“

“И куда же мы едем, господа?“

“Кривоколенный… проехали рюмочную “Свобода“.

“Поворот на Армянский“.

“Маросейка“.

“Посольство Белоруссии“.

“Китай“.

“На Старую площадь, что ли?“

“Нет, ушли направо возле Политеха…“

“Лубянка?!!“

“Опять — нет: Театральный проезд“.

— А куда, коллеги, мы, собственно говоря, направляемся? — наконец поинтересовался Петровкин, чтобы как-то разбавить неудобную тишину.

Голос с переднего не ответил, зато ответил голос справа:

— Жалко, бить тебя запретили, а то бы я тебе объяснил.

Илья Никодимович ощутил аромат луковых колечек в кляре.

“Панировочные сухари и горячее масло… Кто вообще это ест? Грубый мир…“

“Так… что там дальше… Большой театр, с другой стороны — памятник Карлу. “Учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Ленин“. Да, сложно опровергнуть старика Крупского…“

“Дума“.

“Охотный ряд“.

“Библиотека“.

“Большой каменный“.

“Выскочили на Якиманку“.

“Ленинский“.

Машина стала набирать скорость.

… и как-то очень сильно стала набирать.

“Врубили мигалку, что ли? Странно, я ничего не слышу“.

— А какая у нас лайба? Я предпочитаю передвигаться премиальным классом! — снова оживился Петровкин.

Голос с переднего только хмыкнул. Луковые колечки молчали. Зато слева, прямо в ухо, резко брызнул писклявый юго-западный говорок: “Аурус! А тебе-то какая разница?!!“

— Понял, понял… — успокаивающе покивал Петровкин. — “Аурус“ я очень люблю. Импортозамещение в действии. Обгоним и перегоним. Пятилетка в три года.

— А ты Петровкин, как я посмотрю, большой шутник, — усмехнулся голос с переднего.

Петровкин не ответил.

“Пролетели весь Ленинский“.

“Выскочили на МКАД“.

“Все-таки приятная машина — “Аурус“, а то ведь могли и на “Шахе“ везти. Хорошо, что чиновничество российское так обогатилось. Главное — чтобы Гарри там в багажнике не убился“.

“Свернули на Генерала Дорохова. Что???“

“Сейчас крытый мост, а за ним слева — ТЭЦ“.

“Возвращаемся в центр“.

“Слева — Поклонная“.

“Киевский путепровод“.

“Крутнулись“.

“Идем по Кутузе“.

“Ушли направо, на Дорогомиловскую“.

“Бородинский мост“.

“Смоленка, МИД“.

“Какой же избитый и глупый приём!“

“Садовое“.

“Американское посольство“.

“Патриаршие. Там, во дворах, — родная “Двадцатая московская“. Эх, знал бы Серёжа, кому в руки попал его школьный товарищ… сразу бы помог“.

“Пересекли Тверскую“.

“Серёжа бы меня точно спас!“

И Илья Никодимович начал вспоминать истории из детства, которые могли бы укрепить его в мысли о возможной спасительной миссии своего школьного приятеля, но не мог вспомнить ни одной: на протяжении долгих лет Серёжа оставался редким трусом, предателем и подлецом. 

“Даже в этой ситуации не на кого мне надеяться…“ — пришёл к выводу Илья Никодимович и загрустил.

“Цветной бульвар“.

“Сухаревская“.

“Направо, на Академика Сахарова“.

“Чистые пруды“.

“Чистые пруды!“ — чуть не закричал Петровкин, но сдержался.

“Так он сосед мой. С соседями мог бы и повежливее. Раков, Раков… зачем ты громил своих прислал — мешок на голову. Гопничество… А ещё научный работник“.

Машина немного покрутилась и причалила где-то во дворах.

— Выходим, — скомандовал голос с переднего сиденья. — Тебя ждёт император.


Продолжение здесь: http://proza.ru/2025/01/26/974