Социальный идеал и реальность - о философии Канта

Видео лекции: https://youtu.be/g8nsBF8Pe6Y

СОЦИАЛЬНЫЙ ИДЕАЛ И РЕАЛЬНОСТЬ:
размышления о философии Канта

Здравствуйте! Меня зовут Николай Шавеко. В этом видео я буду размышлять о социальном идеале, то есть о том, как мы должны поступать по отношению друг к другу, на каких принципах должны строиться и как должны регулироваться взаимоотношения между людьми. Я возьму за основу философию Канта. Но Канта часто упрекали в том, что его нравственный идеал слишком абстрактен и никак не связан с реальной действительностью. Это по сути основной упрек Канту, и он был высказан еще Гегелем. Поэтому вся лекция по сути будет сводится к краткому пересказу кантовской моральной философии и подробному разбору ее недостатков. Как эти недостатки могут быть преодолены? И как мы можем трансформировать философию Канта, чтобы наши воззрения на социальный идеал стали убедительны? Так что, поговорим о социальном идеале, но взяв в качестве отправного пункта и пищи для ума философию Канта.
Итак, как мы должны поступать по отношению друг к другу? Иммануил Кант – это философ, который дал очень известный и на первый взгляд весьма убедительный ответ на этот вопрос: «Поступай так, чтобы правило поведения, которому ты следуешь, могло бы стать всеобщим законом». Таков знаменитый категорический императив, как его называет Кант. Есть еще вторая известная формулировка категорического императива: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству как к цели, и никогда – как к средству». Категорический императив очень близок золотому правилу морали. Но всё-таки они отличаются. Золотое правило морали гласит: «Поступай так, как хочешь, чтобы поступали с тобой». Но у Канта всё сложнее. Ведь золотое правило подразумевает, что я должен сначала подумать, как бы я хотел, чтобы со мной поступали в аналогичной ситуации, а потом поступить точно так же. А для Канта и его категорического императива вообще не важно, чего именно я хочу. Кант говорит: независимо от того, что ты хочешь, поступай так, чтобы твоя модель поведения объективно могла бы стать универсальной. Такова моральная позиция Канта.
Почему Кант не приемлет золотое правило морали? Да потому, что это правило сводит мораль к предпочтениям конкретных индивидов. Вот как я хочу, чтобы со мной обращались, так я и с другими обращаюсь, и мне особо не важно, как именно другие хотят, чтобы я с ними обращался. Я принимаю во внимание свои взгляды, а не их. Вот почему Кант хочет предложить что-то отличное от золотого правила морали.
Насколько убедительна позиция Канта? И можем ли мы положить ее в основу наших представлений о социальном идеале?
С одной стороны, Кант схватывает какую-то очень важную интуицию, связанную с равенством. Со всеми нужно обращаться согласно единому правилу. Никто не должен низводиться до средства. В этом есть что-то убедительное, и притом фундаментальное.
Но, к сожалению, при попытке применения категорического императива на практике у нас сразу начинаются проблемы. Ведь другие философы уже давно заметили: универсальным теоретически может стать почти любое правило!
Приведем пример. Мы можем взять за правило воздерживаться от воровства чужого имущества. Но мы можем также установить общее правило, согласно которому каждый вправе брать любую вещь у любого человека без спроса и распоряжаться этой вещью. Конечно, правило запрета воровства и защиты собственности многим покажется лучше, чем правило, которое отрицает собственность как таковую. Но это уже вопрос субъективных предпочтений. Если у кого-то совсем нет или очень мало своего имущества, то ему, возможно, было бы выгоднее отстаивать такое общее правило, которое бы позволяло каждому претендовать на имущество каждого. Так что какие-то правила кажутся нам лучше, какие-то хуже, но всегда найдутся сторонники прямо противоположных правил, каждое из которых вполне можно сделать всеобщим.
Вот почему Кант, пытаясь уйти от субъективности золотого правила морали, приходит к другой проблеме: ему очень сложно доказать, что мы должны поступать по одним правилам, а не по другим.
Тут надо сказать, что Кант, помимо того, что он предложил свой категорический императив в качестве высшего нравственного закона, утверждал также, что мы должны совершать поступки не только внешне соответствующие данному нравственному закону, но и по мотиву уважения к данному нравственному закону. Если поступок совершен по другим мотивам, то он не может считаться нравственным. Так вот, те критики Канта, которые говорили, что универсальным по Канту в принципе может стать практически любое правило, они утверждали еще, что кантовская этика сводится лишь к мотивам. Если мотив правильный – тогда и поступок правильный, хотя оправданными с точки зрения категорического императива могут быть чуть ли не прямо противоположные поступки. Сторонники Канта, конечно, не соглашаются с такой трактовкой. Они говорят, что Кант обосновал также вполне определенные требования к внешнему поведению, а не только к внутренним мотивам. Так или иначе, вот такая линия критики существует.
Резюмируя всё сказанное, я констатирую, что кантовская философия породила множество вопросов, относительно того, как же совместить абстрактный нравственный идеал с реальной действительностью, и как применять категорический императив на практике.
На мой взгляд, описанную проблему можно решить, если найти золотую середину между золотым правилом морали и категорическим императивом. Но что это за золотая середина? Давайте сначала еще раз разберем две противоположные альтернативы. Золотое правило морали призывает нас учитывать свои субъективные взгляды, интересы и предпочтения, и стараться обращаться с другими так, как мы бы сами хотели, чтобы с нами обращались. То есть наше субъективное «хотение» здесь определяющее. Это я сам решаю, чего я хотел бы. Если я хочу, чтобы к моим потребностям прислушивались, то я, конечно, и сам должен прислушиваться к чужим потребностям, и в этом смысле я должен помогать другим людям, но всё-таки ключевой здесь является моя субъективная позиция. Ведь если я хочу, чтобы меня прощали за мои проступки, то и сам должен прощать, но если я считаю, что возмездие выше прощения, то я и сам никого не буду прощать, и других не прошу меня прощать. А Кант говорит, что ни мои, ни чьи-либо еще взгляды вообще не важны. Потому что есть объективные правила, которые якобы  не зависят о субъективных предпочтений. Но когда он пытается показать это на примерах, многим эти примеры кажутся неубедительными. Так вот «золотая середина» здесь могла бы состоять в том, чтобы при формулировке правила учитывать субъективные взгляды, мнения и интересы, но не только свои собственные, а всех людей, которые могут быть затронуты этим правилом. То что нам нужно сделать, это не копаться в своих желаниях, и не пытаться уйти от любых желаний, а просто взять все субъективные стремления, которые стоят на кону, и учесть их в равной мере. Тогда мы сохраним фундаментальную идею равенства, которая свойственна как золотому правилу, так и категорическому императиву, но при этом уйдем от субъективизма золотого правила морали, который критиковался Кантом, и одновременно сможем сделать нашу формулу справедливости применимой к реальной действительности, в отличие от кантовского категорического императива.
Например, в вопросе распределения общественных доходов и богатств:
с одной стороны, мы могли бы поощрять людей, которые их создали (то есть от усилий и заслуг которых в большей степени зависело создание этих доходов и богатств),
а с другой стороны, мы могли бы создавать возможности для каждого проявить себя в деле создания общественных благ, например вкладывая накопленные средства в общедоступное образование, создавая новые социальные лифты и так далее,
с третьей стороны, мы могли бы выплачивать компенсации тем, у кого не было объективной возможности проявить себя.
И всё это можно делать одновременно. То есть мы учитываем интересы каждого: и тех, кто заслужил награды, и тех, кто не мог заслужить ее по уважительным причинам.
Надо сказать, что когда Кант разрабатывает уже не учение о морали, а учение о праве, он мыслит близко к тому, о чем я говорю. Основной принцип права по Канту: поступай внешне так, чтобы твой произвол был совместим с произволом другого с точки зрения всеобщего правила. Иными словами: свобода одного заканчивается там, где начинается аналогичная свобода другого. Это своего рода эгоизм под условием взаимности: я имею право на эгоизм, но только если предоставлю другим такое право. Здесь, казалось бы, тоже достаточно формальный принцип, под который можно подвести всё, что угодно. Но Кант трактует его уже в либеральном ключе. Для него важно обеспечить свободу каждого члена общества, но одновременно и равенство всех членов общества. Но тут надо сказать, что равный учет интересов, как я себе его представляю, не обязательно предполагает либерализм. Хотя бы потому, что формальное равенство в свободе может в большей степени способствовать интересам одних, а не других. И мы видим это на примере экономической свободы. Эта свобода порождает в итоге колоссальное социальное расслоение. Формально равные для всех правила рыночной игры приводят к тому, что интересы многих попросту игнорируются. Поэтому равенство интересов не тождественно либерализму. Но всё-таки какое-то сходство с кантовским учением о праве у него есть, потому что и там и там в большей степени, чем при категорическом императиве задействован опыт. Например, рассуждая о правильном праве, Кант принимает во внимание произвол, то есть эгоистические стремления индивидов, и он учитывает реальные последствия применения тех или иных правоположений, а не только их формальную так сказать несамопротиворечивость (а вот когда Кант пытается обосновать несоответствие того или иного положения категорическому императиву, он делает акцент именно на то, что недолжное поведение формально самопротиворечиво).
Вопрос еще в том, как соотнести учение Канта о морали с его же учением о праве. Этот вопрос много обсуждался в литературе. Стоит для начала обратить внимание, что и учение о морали, и учение о праве у Канта касаются в той или иной степени внешнего поведения. Но при этом они предписывают разные модели поведения. И поэтому возникает вопрос: нет ли здесь противоречия? Вообще, у Канта моральный долг касается самого человека, а правовой долг – отношений человека с другими людьми. Если так, то логично, что они содержат разные требования. И если мы говорим об общественном идеале, то правильнее было бы, на самом деле, рассматривать учение Канта о праве, а не о морали. Но я начал с категорического императива, и только потом упомянул кантовский всеобщий принцип права. И мне кажется, в этом нет ничего крамольного по двум причинам.
Во-первых, оба этих правила – и категорический императив, и всеобщий принцип права - в той или иной степени затрагивают внешнее поведение, и поэтому так или иначе могут определять социальное устройство. Почему бы, например, не запрещать на уровне права то, что противоречит нравственности, и не предписывать в законе государственном то, что предписывает нравственный закон? Это конечно, не соответствовало бы позиции Канта (Кант вообще допускает правовое принуждение к исполнению нравственности только на минимальном уровне, который необходим для самого существования и нормального функционирования правопорядка). Но сам по себе такой вопрос (т.е. вопрос «почему бы не защищать мораль правовыми средствами?») уже показывает, что нравственный идеал теоретически может определять социальный идеал. А потому, когда мы размышляем о социальном идеале в контексте философии Канта, нужно иметь в виду как учение Канта о праве, так и учение Канта о морали.
Во-вторых, всё-таки оба они – и высший принцип морали, и высший принцип права - имеют у Канта один и тот же недостаток чрезмерной абстрактности. Тут надо заметить, что взгляды Канта на право весьма противоречивы (в разные периоды жизни он проявлял разную степень умеренности), и этот как раз показывает, что его принцип права слишком абстрактен, и под него можно подогнать прямо противоположные мысли. Например, Кант в разных своих трудах то признает право народа на восстание, то отрицает. Так вот, эта чрезмерная формалистичность и абстрактность свойственна и категорическому императиву, и всеобщему принципу права по Канту. И этот недостаток может быть преодолен как раз взятием на вооружение принципа равного учета интересов.
Так что, будь то учение о праве или о морали, проблема одна. Да и кантовский либерализм в учении о праве еще не решает проблему социального идеала, он не тождественен принципу равного учета интересов.
Во второй половине ХХ века, впрочем, среди продолжателей кантианской традиции получила распространение точка зрения, которая отличается от моей позиции касаемо равного учета интересов. Такие авторы, как Джон Ролз и Юрген Хабермас сделали акцент на диалог и обсуждение. Они утверждали, что справедливым является то, с чем каждый может согласиться по результатам дискуссии. То есть главным оказывается не интерес как таковой, а дискуссия и последующее всеобщее согласие. Но эти авторы по-разному смотрели на то, как должна происходить дискуссия. Ролз предлагал учитывать результаты «воображаемой» дискуссии, которая происходила бы в ситуации, когда ни один из участников этой дискуссии точно не знает своего положения в обществе, своего происхождения, своих способностей и даже своих представлений о том, как нужно прожить жизнь, а знает только некие общие факты о мире, человеке, об экономических законах, знает то, что у него есть какие-то потребности, у других людей есть какие-то потребности, и всем вместе нужно выработать какие-то принципы, на которых будут строится их взаимоотношения. В этой ситуации, говорит Ролз, когда все знают общие факты, но никто не знает фактов о себе самом, каждый был бы объективен в своих суждениях. Хабермас также предлагает учитывать результаты некоторой «идеальной» дискуссии, но он налагает ограничения не на информацию, доступную участникам этой дискуссии, а только на правила ведения дискуссии. В ходе обсуждения доступна и общая и частная информация, но не должно быть насилия и принуждения, у каждого должна быть неограниченная возможность высказаться и заявить о своем интересе, и каждый должен стараться привести аргументы, которые могли бы убедить других. И тогда в результате такой дискуссии мы получим некие справедливые принципы.
Мы видим, что и Ролз, и Хабермас также озабочены равенством. Но мне всё-таки кажется, что неправильно сводить справедливость к результатам дискуссий. Что если люди неверно понимают собственный интерес? Что если они не владеют элементарными навыками логического мышления? Что если на практике дискуссия людей, которые хорошо понимают свой интерес и умеют глубоко мыслить, ни к чему не приведет? Да и вообще, если сводить справедливость к всеобщему согласию, то что значит свободное и добровольное согласие? Мне кажется, ответ на этот вопрос не очевиден. По большому счету, мы никогда не свободны на 100%, мы всегда выбираем только из тех вариантов, которые имеются, и под грузом тех обстоятельств, в которых принимается решение. Но сколько альтернативных вариантов достаточно для того, чтобы считать выбор свободным? И какие обстоятельства выбора считать приемлемыми, а какие нет? Ну и наконец: даже если мы определим все обстоятельства и правила дискуссии, возникает вопрос: а сами то эти обстоятельства и правила мы откуда берем? Не из дискуссии же? Так может при поиске моральной истины нужно ориентироваться на что-то большее, чем дискуссия? В общем, здесь много проблем. Мы можем избежать их, если взять в качестве основного принципа принцип равенства, равного учета интересов, а не результат дискуссии. Здесь, конечно, есть свои собственные проблемы, но я всё-таки думаю, что этот вариант более предпочтителен.
Какие проблемы могут возникнуть при практическом применении принципа равного учена интересов? Я бы коротко отметил два момента.
Первый состоит в том, чтобы установить конфликтующие интересы. Должны ли мы исходить из тех интересов, которые озвучивают сами стороны? Или иногда можно решить за них, например, когда сам человек не осознает своих долгосрочных интересов, находится под манипулятивным влиянием политиков или коммерсантов? Должны ли мы пытаться изменить конфликтующие интересы сторон? Стоит ли проводить различие между интересами, потребностями, желаниями, мнениями и взглядами заинтересованного лица? С моей точки зрения, собственные представления дееспособного человека о своих интересах имеют очень большое значение, но всё-таки не абсолютное. Иногда бывает, что лучше поступить наперекор желаниям человека, чтобы он впоследствии сказал за это «спасибо». Да и надо понимать, что урегулирование социальных проблем, которые касаются тысяч и миллионов людей, обычно не подразумевает выяснение мнения у каждого отдельного человека, потому что это попросту невозможно. В таких случаях во внимание принимается разумно понимаемый интерес тех или иных социальных групп, то есть мы зачастую вынуждены домысливать чужие интересы. Думаю, что Ролз и Хабермас с этим бы не согласились, но всё же… Я также думаю, что нет ничего плохого в попытках изменить мнение человека относительно собственных интересов, если это делается во благо самого человека. Но если это мнение не удается изменить ненасильственными методами, то, конечно, нужно принять его во внимание. В любом случае стоит различать собственно интерес человека, его мнение о своем интересе и моральную позицию данного человека. Я могу испытывать какую-то потребность, например ругаться матом, но моя моральная позиция состоит в том, что такое поведение в обществе, к моему сожалению, непозволительно, и поэтому моя потребность не заслуживает удовлетворения. Так вот первоначально мы должны принимать во внимание именно осмысленные интересы сторон, а не их моральные позиции. Мы должны сравнивать интересы, а не взгляды. И тут я тоже расхожусь с теориями Ролза и Хабермаса, которые предлагали не столько сопоставлять интересы, сколько приводить к согласию взгляды.
Второй момент, который может вызвать проблемы с принципом равного учета интересов, состоит в том, чтобы экстраполировать этот принцип на публичную сферу. Тут я имею в виду вот что. Когда мы сопоставляем интересы нескольких людей, все кажется относительно простым. Но как соотнести интересы одного человека и государства, общества, народа? То, что в сфере взаимоотношений частных лиц кажется простым, в публичной сфере теряет свою ясность. Например, как соотнести желание преступника воровать и убивать, и желания остальных людей жить в безопасности? Тут приходится допустить, что преступник тоже хочет жить в безопасности, и тогда получается, уголовный кодекс и правоохранительная система защищают интересы каждого, в том числе преступника. И тогда желание воровать и убивать просто не подлежит учету в принципе: оно противоречит порядку, учитывающему интересы каждого. Ну а если преступник не хочет, чтобы ему предоставлялись какие-то гарантии безопасной и спокойной жизни? Тут ситуация сложнее. Да, этот преступник может по-прежнему нуждаться в каких-то иных услугах государства: не в плане защиты его жизни и собственности, а, например, в плане предоставления таких общественных благ, как дороги или уличное освещение. А государство так устроено, что предлагает все услуги единым набором. И если ты покушаешься на государственную власть в одном аспекте, например грабишь и убиваешь, то это воспринимается ею как покушение на государство в целом. В итоге приходится сопоставлять все услуги, которые тебе предоставляет государство, и все ограничения, которые оно на тебя налагает, и уже с этой общей позиции доказывать, что государство в целом учитывает интересы в том числе и преступника, причем в равной мере с интересами других лиц. Как видите, вычисления получаются не самыми простыми. Но в целом логика ясна, и принцип равного учета интересов кажется в теории применимым и к публичной сфере. Вот только кажется практически невозможным учесть интересы абсолютно всех социальных групп в равной мере, но приблизится к этому мы вполне можем.
Итак, вместо формулировок категорического императива Канта мы должны исходить из принципа равного учета интересов. Но есть еще один аспект проблемы соотношения идеала и действительности, который лежит несколько глубже. Можно сказать, что он является наиболее фундаментальным, и он тоже связан с Гегелем.
Здесь речь вот о чем. Для Канта было очень важно выработать свой нравственный закон совершенно независимо от опыта. Почему? Да потому что Кант придерживался философской позиции, согласно которой если что-то есть, то это еще не значит, что это «что-то» должно быть. Из того, что нечто существует, не следует, что это «нечто» является правильным. Более кратко: из сущего не следует должное. Отсюда, чтобы познать должное, то есть познать то, к чему стоит стремиться (некий идеал), мы должны отстранится от всего сущего (всего того, что существует), и не принимать это во внимание.
Но как тогда понять, в чем состоит идеал? Как вообще возможно получить новое знание, не опираясь на опытные данные? Кант утверждает, что мы можем познать нравственный закон исходя из природы собственного разума. Грубо говоря, вывести категорический императив непосредственно из разума. Кант говорит: человек по своей природе разумен. А разум означает свободу, то есть способность самостоятельно принимать решения, действовать независимо (всё это возможно именно в силу того, что человек – разумное существо). Следовательно, человек свободен тогда, когда он неподвластен внешним обстоятельствам, воздействующим на него, и вызывающим в нем те или иные желания и склонности. Категорический императив – это по сути требование к человеку быть свободным, поступать по совести и быть мотивированным совестью, даже если наши желания подталкивают нас в противоположном направлении. Потакать этим желаниям – значит быть подвластным чему-то внешнему, что эти желания вызывает.
Так вот как оценить эти взгляды Канта? Для своего времени мысли Канта были явно прогрессивными. Он по сути поставил точку в дискуссиях о естественном праве. Дело в том, что в Новое Время сторонники доктрины естественного права считали, что нравственные идеалы можно вывести непосредственно из природы, из сущего. А Кант пошел несколько иным путем. Он говорит следующее. Не надо изучать природу, просто подумайте над тем, что такое есть тот разум, который ставит перед нами нравственную проблему. Разум – это свобода и независимость. Ну так и поступайте свободно и независимо. Только тогда разум, ставящий вопрос о том, как следует поступать, сохранит самого себя.
Но уже сразу после смерти Канта его позиция была подвергнута критике Гегелем. Для Гегеля невозможно познать должное, не обращаясь к сущему. Те критерии, с помощью которых мы оцениваем наш опыт, являются продуктом этого опыта, они формируются этим опытом. Это касается, в том числе, критериев правильного и неправильного применительно к поведению, взаимоотношениям, социальному устройству. В ходе истории идеалы менялись. Например, в Древности и в Средние Века были такие идеалы, которые сегодня покажутся варварством. Да и в течение жизни каждый из нас меняет свои идеалы с учетом того опыта, который приобретает. Поэтому позиция, согласно которой должное можно вывести, не обращаясь к сущему, на самом деле проблематична. По Гегелю, чтобы плавать – надо плавать, чтобы правильно поступать, нужно сначала попытаться сделать это, прибегнуть к методу проб и ошибок. А чистое умозрение ни к чему привести не может.
Кант предложил свой вариант – вывести нравственный закон только из разума, из самой сути феномена разумности, если можно так сказать. Но, как я сказал ранее, у Канта получилось слишком абстрактно: настолько, что для многих осталось не ясно, как применить категорический императив на практике. И поэтому многих Кант не убедил. Здесь я бы хотел отметить только два аспекта критики кантовского решения нравственной проблемы.
Во-первых, многие считают, что если не принимать во внимание сущее, то чисто умозрительно можно вывести вообще всё, что угодно. В этом смысле идеал вообще не познаваем, его можно только своевольно постулировать. Если бы идеал был бы чем-то самоочевидным для нас, то мы смогли хотя бы сказать, что постулируем некоторую общепринятую вещь, и потому поступаем не своевольно, а непредвзято, то есть мы объективны. Но существует ли что-то самоочевидное для всех? Гегель как раз размышляет в том русле, что эти «очевидности» меняются в ходе исторического развития. Но даже у Гегеля не вполне понятно, какую «очевидность» выбрать, если они разные для различных современных обществ или для различных окружающих нас индивидов. В любом случае самоочевидность чего-то – это факт сущего, то есть мы уже не полностью устраняем сущее из наших представлений о должном.
А во-вторых, и тут критика направлена не только против Канта, но и против Гегеля, под сомнение может быть поставлена и попытка вывести нравственность из идеи свободы и разума, то есть отождествить правильное поведение и подлинно свободное и разумное поведение (на самом деле этот ход был свойственен и Канту, и Гегелю, и еще множеству мыслителей эпохи Нового Времени – для всех них нравственность и есть подлинная разумность и свобода). Мне кажется, что разум и проистекающая из него свобода человека, то есть возможность выбирать, планировать, самостоятельно принимать решения (всё это, понятное дело, следует из наличия разума), являются скорее условиями нравственности, без них она теряет смысл, потому что тому, кто невменяем и несвободен, вообще нет смысла предписывать и приказывать что-либо. То есть разум и свобода – это условия нравственности. Но они вряд ли являются смыслом нравственности. Поэтому в принципе можно усомниться, что идеал должного следует выводить из природы человеческого разума и природы человека как существа, наделенного свободой.
Вот такие два аспекта критики Канта существуют. Первый – что если вообще не принимать во внимание сущее, то о должном нельзя сказать ничего определенного. Второй – что не совсем правильно обосновывать нравственные принципы через сами понятия разума и свободы. Каждый волен сам решать, соглашаться с этой критикой или нет. Я пожалуй воздержусь от категоричных суждений.
Так или иначе, приходится признать, что Кант со своим разграничением сущего и должного не для всех убедителен. Как можно решить эту проблему? На мой взгляд, базовое положение «если что-то есть, то это не значит, что это «что-то» должно быть», верно. Но, вопреки Канту, это не значит, что мы вообще должны устранять всякий опыт из наших размышлений об идеале. Мы должны анализировать опыт, осмыслять его, и вполне возможно, что сам этот опыт необходим для выработки критериев осмысления этого опыта. Проще говоря, мы не должны принимать существующий порядок вещей как должное. И это кажется очевидным. Действительно, почему мы должны считать правильным то, что уже есть? Но мы можем использовать данные опыта, то есть то, что уже существует, как первичный элемент нашего познания, как пищу для ума, как своего рода «строительные леса» при построении нравственной теории. По сути Ролз и Хабермас предлагают именно это. Они говорят, что мы должны исходить из имеющихся моральных интуиций, взглядов и потребностей людей, но далее подвергать их пересмотру в ходе дискуссий. То есть Ролз и Хабермас не уходят полностью от опыта. Но они и не воспринимают его как должное. Если у меня есть какие-то моральные интуиции, это не значит, что они правильные. Они должны быть подвергнуты анализу и критике. Если у меня есть какие-то потребности, то это не значит, что они должны быть удовлетворены – они должны быть для начала соотнесены с потребностями других людей и с теми моральными принципами, которые мы считаем правильным! Опять же, это не значит, что мы должны во всем соглашаться с Ролзом и Хабермасом, но они по крайней мере могут быть приведены в качестве примера, как можно учитывать опыт, но сохранить некоторое базовое разграничение должного и сущего. И эта логика может быть экстраполирована не только на решение конкретных моральных дилемм, но и на попытку познать сам высший моральный принцип. Высший моральный принцип мы тоже формулируем с помощью опыта, но не соглашаясь с этим опытом.
Конечно, вот эта идея использовать опыт, она очень проста, и она еще не решает всех проблем. Но дальнейшие проблемы во многом связаны с самим понятием истины, то есть выходят за рамки моей лекции. Здесь я имею в виду вот что. Ясно, что мы используем опыт, чтобы познать истину. Но что такое истина? Есть разные концепции: истина как соответствие, истина как согласованность, истина как польза, истина как соглашение и так далее. То же самое касается понятия моральной истины. Что в конечном счете является ее критерием? Я этот вопрос рассматривать не буду, потому что он может увести меня в совершенно другую степь. Но я просто обозначу, что он существует. И я отмечу еще вот что. Существует такое понятие, как научный этос. Это такие базовые требования к научному исследованию, которые приняты в научном сообществе. Например, беспристрастность и критичность исследователя, универсальность и объективность выводов, всесторонность и глубина исследования, последовательность и логичность изложения и так далее. При этом наука обычно понимается как деятельность по производству новых знаний. Так вот, получается, что если мы в своих исследованиях на тему общественного идеала соблюдаем некоторые базовые требования, то мы уже на верном пути к знанию. К тому же, существуют принятые в соответствующих исследованиях методы поиска общественного идеала. Кстати, те методы, которые предложили Ролз и Хабермас – в числе. Ролзовская конструкция гипотетического «исходного положения», его так называемый метод рефлексивного равновесия, или хабермасовский дискурс – всё это может быть рассмотрено как более или менее убедительные научные методы, с помощью которых мы подходим к опыту, чтобы получить новое знание. То есть в принципе, хотя понятие истины, а тем более моральной истины весьма туманно и проблематично, мы знаем некоторые способы, как именно использовать опыт для того, чтобы получить эту истину.
В заключение лекции я отмечу, что проблема соотношения идеала и действительности по-разному понималась разными авторами, исследующими кантовскую философию. Мы рассмотрели проблему абстрактности категорического императива и проблему, которая связана с попытками вывести должное, не прибегая к сущему. Но есть еще три аспекта, в которых может быть рассмотрена и рассматривалась проблема соотнесения кантовского категорического императива с реальностью. Упоминание этих аспектов важно для того, чтобы еще больше усовершенствовать наши представления о социальном идеале. Так получилось, что каждый из них был подробно затронут неокантианскими правоведами начала ХХ века, поэтому я буду ссылаться на них в своем изложении. Итак, давайте рассмотрим эти три аспекта.
Первый аспект. Кант склонен формулировать правила поведения, соответствующие категорическому императиву, безотносительно конкретных условий. То есть, если врать нельзя, то всегда нельзя. Если самоубийство запрещено, то всегда запрещено. Но, как показали неокантианские правоведы начала ХХ века, более адекватным является подход, согласно которому существует только один нравственный закон, но применительно к различным обстоятельствам он дает разный результат. Иными словами, в одних обстоятельствах врать нельзя, в других можно, в третьих даже нужно. Иногда самоубийство морально недопустимо, а иногда дозволительно. При формулировке правила поведения мы всегда должны учитывать конкретные обстоятельства.
Юристы вообще говорят, что в каждой норме есть три части: гипотеза, диспозиция и санкция. Гипотеза – это обстоятельства, при которых действует норма. Мы обычно выражаем их словом «если». Диспозиция – это собственно правило поведения, заложенное в норму. Если наниматель просрочил оплату, я могу выселить его. «Наниматель просрочил оплату» - это гипотеза. «У меня есть право выселить его» - это диспозиция. Ну а санкция – это последствие соблюдения или несоблюдения данного правила. Так вот, диспозиции не берутся из ниоткуда. Они всегда относятся к тем или иным гипотезам. Так и категорический императив: в разных обстоятельствах он делает обоснованными разные варианты поведения.
Короче говоря, первый аспект, который я хотел бы отметить, состоит в том, что применяя ту или иную формулу справедливости, нравственного закона, мы должны учитывать конкретные обстоятельства, а не предписывать какое-то правило поведения везде и всегда. Наверное, есть запреты, которые не знают исключений, но всё-таки они касаются каких-то особых ситуаций. А Кант же подразумевает учет только некоторых общих обстоятельств, таких как: существование людей, которые способны к добру, но склонны ко злу, которые вменяемы и дееспособны, чьи интересы могут вступать в противоречие, но которые нуждаются в помощи друг друга. В общем, Кант имеет в виду только некоторые общие факты. Вот и получается, что у него правильным всегда и везде только один вариант поведения.
Идем дальше. Второй аспект. У Канта есть такая знаменитая фраза: «Ты должен, значит ты можешь». Неокантианские правоведы начала ХХ века, опять же, здесь занимали другую позицию: безусловно недостижимое и неосуществимое, - говорили они, - не может быть нравственным идеалом. Здесь, правда, можно спросить: полное равенство, даже если мы говорим лишь о равном учете интересов, недостижимо – значит ли это, что это необоснованный идеал? Нет, не значит. Идея неокантианцев была в другом. Они имели в виду, что если ценным является только какое-то конечное состояние, которое мы всё равно никогда не сможем достигнуть, например коммунизм, то нет смысла и стремиться к нему. А вот если мы рассматриваем высший моральный идеал только как путеводную звезду, ситуация меняется. Звезду мы не достигнем в любом случае. Но зато она всегда будет указывать нам направление, правильный путь. И даже самое малое движение по направлению к ним будет полезно. Вот таким и должен быть нравственный идеал: не утопия, а путеводная звезда. К утопии стремиться смысла нет.
Третий аспект. Кант считается одним из тех мыслителей, кто систематически обосновал классические либеральные идеалы. Неокантианские правоведы начала ХХ века, в свою очередь, были одними из тех, кто с учетом промышленной революции и возросшего социального неравенства отстаивали идеалы так называемого социального либерализма, который допускает существенное государственное вмешательство в экономику. Они критиковали формальное равенство в правах, но при этом не соглашались с идеалом равенства в имуществе (материальным равенством). Вместо этого они отстаивали необходимость реального равенства возможностей. Я правда не думаю, что идея равенства возможностей убедительна. В конечном счете, полное равенство возможностей – это такой же утопический идеал, который сами неокантианцы могли бы отвергнуть. И поэтому они выступали только за равный доступ только к минимальному набору возможностей. Но как теоретически обосновать тот или иной минимальный уровень? Здесь на самом деле тоже проблема. В итоге, я бы сказал так. Конечно, мы должны проводить какую-то социальную политику, конечно должен быть какой-то минимально допустимый размер зарплаты. И поэтому сдвиг от классического либерализма к социальному – это вообще-то хорошо. Но вряд ли всё это говорит в пользу равенства возможностей как какого-то фундаментального принципа. Более выигрышно, как мне кажется, смотрится всё-таки принцип равного учета интересов.
Так или иначе, все три рассмотренных аспекта тоже касаются проблемы соотношения идеала и действительности. И все они связаны с критикой учения Канта. Но они, если можно так сказать, не касаются напрямую формулировки категорического императива и ее обоснования.
Теперь время подвести итоги всей лекции. Сначала мы рассмотрели проблемы формулировки кантовского категорического императива. Потом аналогичные проблемы с кантовским всеобщим принципом права. Рассмотрели, как принцип равного учета интересов может решить эти проблемы. Потом мы перешли к тому, как вообще могут быть обоснованы те или иные высшие моральные принципы. И, наконец, выделили дополнительные три аспекта критики кантовского учения. Во всех этих случаях центральным оказывалась проблема соотношения идеала и действительности, но в разных смыслах. По итогу можно сказать, что кантовская философия вполне подходит для того, чтобы, отталкиваясь от нее, но и критикуя ее, вырабатывать какие-то современные представления об общественном идеале.