День в винсовхозе

Последнее время я часто вижу посты в социальных сетях, исполненные ностальгии по ушедшим временам, собирающие миллионы лайков и перепостов. Дескать, тогда был самый вкусный пломбир и докторская колбаса, лучше образование, пионерские лагеря, проезд в автобусе за 5-ть копеек и тому подобное. Но существует один пробел в потоке этих воспоминаний, который я, по мере сил, хочу заполнить.
 
Неотъемлемой чертой ушедшей эпохи было участие некоторой части горожан в сельскохозяйственных работах. Это называлось шефской помощью селу, но в нашей среде носило название «колхоз». Так и говорили: «наступает пора колхозов», или «меня посылают в колхоз». В «колхоз» посылали далеко не всех горожан. Тех, без которых город или производство не могли функционировать, старались не посылать. Но были те, кто ни при каких условиях не мог избежать этой участи – студенты и работники разных институтов. Еще в Узбекистане на уборку хлопка посылали школьников. Работы, условия работы везде были разные. Мне пришлось поработать на сахарной свекле, картошке, рисе, пшенице, сенокосе, яблоках, винограде, всего и не упомнишь. А еще поваром, строителем. Помню, в командировке, где-то на Волге не то Каме, я услышал, что девочек из канцелярии, с которыми я разговариваю, весной пошлют на сакман.

Что это такое я до сих пор не знаю.
 
Проектный институт, в котором я тогда работал, держал шефство над винсовхозом. Самой тяжелой работой у нас считался сбор клубники. На самом пекле, в три погибели, норма невыполнима... Виноград и яблоки убирали по осени. Это уже немного полегче.

Трудными колхозы были для студентов – самой бесправной публики. Угроза исключения была реальна. Честно говоря, исключали за дело – пьянку, драки и тому подобные недостойные поступки. Чисто теоретически – это твой выбор, не пей и не дерись, веди себя хорошо. На деле, для неискушеного пацана, вырвавшегося на волю – это минное поле. И не собирался, а наступишь, как было случилось со мной. 

В колхозе одна из проблем – выполнение нормы. Норма почти никогда никем не выполнялась. Ее завышали, а учетчики, принимая работу, занижали сделанное. Заработанных денег, после вычета за питание, у меня всегда оставалось немного. Кроме одного раза.

Было это на рисе. Мы должны были жать серпом остатки риса, случайно уцелевшие после уборки поля комбайном. Работали так себе, не вырабатывая и половины нормы. Как вдруг руководитель-препод в конце объявил, что наш труд может быть учтен как полностью ручная косьба, а там норма в десятки раз ниже. Но из полученных денег каждый должен отдать половину. Имелось в виду, что она пойдет колхозному начальству. Все с радостью согласились, конечно. Вот тогда я получил за колхоз вполне приличные деньги.

Сбор картошки – не самая легкая работа, но и там случались проблески. Так было в России, где я тогда работал. Наш проектный институт послали на картошку. Задание дали на всех, без какого-либо учета персонального вклада. У нас сразу же сложилась компания из трех мужиков. Проработав час-полтора, мы линяли в ближайший овраг и играли там в карты, отрываясь лишь на то, чтобы сказать тост и опрокинуть стаканчик. Мы буквально не просыхали всю неделю, потому что играли на выпивку. Примечательно здесь то, что ни одна  из тех девушек, что награждали нас презрительными взглядами, проходя мимо нашей компании, не сказала нам ни одного худого слова. А сами они работали очень даже добросовестно. Поле, отведенное институту, было все убрано, а заработок поделили поровну между всеми. 

Домой продукты сбора брать запрещалось. На картошку, яблоки смотрели сквозь пальцы, на виноград и клубнику построже. Иногда отъезжающим устраивали шмон рюкзаков. Тогда вдоль обочины вырастала груда плодов или ягод. Но и здесь народная мудрость не дремала. Из муската умелицы выжимали сок в трехлитровые банки, чтобы потом из него в городе делать вино. Из клубники на кострах варили варенье, и в закрытых банках везли его домой. Колхозный контроль по какой-то причине такие банки беспрепятственно пропускал. Может быть, так и не поняв что в них, потому что искали натуральные плоды.

Между прочим, убирать виноград не всегда весело, в  случае, когда он растет низко. Кто-то за ним нагибался, кто-то приседал на корточки, а я так ползал на карачках, что потом не мог выпрямиться. Виноград винного сорта не особенно-то и поешь. Кислый, мелкий, кожица толстая. Другое дело столовый, или мускат. Но нашего брата на них ставили редко.
    
В описываемом случае в колхоз поехала большая часть отдела во главе с начальником,который сказал:

- Я договорился с директором института, что нас засчитают по человеко-дням. То есть, мы работаем всем отделом неделю, и на этом конец - больше в этом сезоне посылать никого не будут. При условии, что будем выполнять норму, работать добросовестно. Чтобы не было жалоб, если кто-то отлынивает. Зато потом никаких обид.

Это имело значение, потому что наш отдел должен был держать в колхозе, все лето и осень, двух-трех человек. Для этого временно нанимали детей сотрудников, достигших 16-ти лет, или бичей, рекрутируемых по пивным. Их оформляли на месяц техниками с зарплатой 80 р. Когда таковых не находилось, и нужно было посылать своих работников, то это сопровождалось  малоприятными разборками между руководителями, из чьих групп посылать, и внутри групп – кого. Ведь работу над проектами из-за «колхозов» никто не отменял, а народ добровольно ехать не хотел. Тем более, что это - пора отпусков. Работать и так некому. Посланным в колхоз, зарплата по месту работы сохранялась. Зарплата отдела непосредственно связана с планом работ. Отработать всем скопом 80 р зарплаты липового техника легче, чем 140 - 240 р зарплаты настоящего специалиста, который сам еще при этом оторван от работы.

Место, где мы там жили и работали, располагалось в предгорьях, среди виноградников, полей и садов. Долину рассекали ручьи, текущие с гор и арыки для полива. Вдоль них росли деревья. Словом, это был райский уголок вроде тех, что изображены как фон на картинах эпохи Возрожденья, вроде "Моны Лизы". А может, это существует таким только в моей стариковской памяти? До поселка было минут пятнадцать ходу по асфальтированной дороге. По ней, бывало, шли к автобусу беглецы из колхоза. С другой стороны, на таком же расстоянии, протекал канал, куда иногда ходили купаться. Впрочем, пешком мало кто ходил. Если не подворачивалось попутной машины, то можно было попросить подвезти знакомого местного, из тех, кто околачивался вокруг на своей машине в надежде на благосклонность институтских девочек. Я не стану здесь говорить, что время они тратили совсем уже зря. А что здесь такого? Ребята крепкие, красивые, в машине музыка, канистра с вином, а вокруг много живописных мест для пикника. Откуда у этого местного машина? Ответ прост: а это турок. Турки, а месхетинцами их тогда еще не называли, торговали на базаре дарами полей, в поисках рынков забираясь за самый Полярный круг. Не всегда те дары они выращивали сами. Я подозреваю, что почти никогда. Они покупали их у соседей. Русским и прочим заниматься тем же, тогда мешало убеждение, что это недостойное занятие. А может, и до сих пор мешает. Впрочем, такая деятельность считалась незаконной. За нее было положено сажать, когда поймают. А поймать легко, была бы охота. На базаре только присмотрись - всегда одни и те же рожи. Все были убеждены, что они откупаются, чтобы этого не случилось.

По нашему приезду на место, кого-то определили на винзавод грузчиком, женщин послали на поля, а оставшимся мужикам досталась чистка курятника. В последнюю минуту потребовался человек на склад удобрений. Все мялись. Отрываться от сложившихся компаний никто не желал. Начальник остановил свой вопрошающий взгляд на мне.

- Пойдете?

- Хорошо.

Потом он произнес перед нами небольшую духоподъемную речь, упирая на то, что после недели ударного труда посылать в колхоз никого больше не придется. Но всем надо выложиться.

- И хочу вам сказать, что для этого мы должны быть готовы, если понадобится, работать от зари до зари.

Гена ухватился за его последние слова, и шутливо напутствовал нас:

- Слышали, что было сказано? Всем работать от зари до зари.

Тот склад, куда меня отправили, расположенный неподалеку, был навесом над горами удобрений двух цветов. Все пространство вокруг было усыпано ими. Там стоял ладный болгарский колесный трактор желтого цвета с прицепленным оборудованием. При нем был солидно выглядевший, опрятный мужичок. Мы поздоровались.

- Зови меня дядя Миша.

Он говорил с еле уловимым акцентом, или просто не нашим выговором. Я догадался, что он был немец. В этом месте, в основном, жили немцы и турки, некогда сосланые сюда. Несмотря на то, что в оттепельном году ссылка формально была отменена, им пришлось остаться жить там, куда их сослали, потому что обратная дорога домой им была заказана. На родине - в Поволжье, Украине и Грузии их не прописывали и не разрешали покупать дома. В точно таком же положении были курды, греки, болгары. Они жили неподалеку, в других селениях. С ними мне приходилось встречаться тоже.

- Насыпь мне полный бункер. На три лопаты белого одну красного, вперемешку. Потом следуй за трактором. Иногда он вываливает кучу. Тогда надо ее разбросать вокруг, а если она большая, то закидать все обратно в бункер.

И трактор поехал между рядов виноградника. Шарики удобрений из рожка сыпались в канавку, за мгновение до того процарапаную лемешком. Наконец, в машине что-то разладилось, и рожок, как было предсказано, разродился безобразной кучей. Опростав бункер, мы вернулись на склад. Пока я грузил бункер, дядя Миша рассказывал мне новости. Например, в его огород опять забралась соседская коза. Сосед на справедливые требования следить за своей скотиной только отшучивается.

- Говорит, зимой все равно друг ко другу будем ходить в карты играть. Ага, в карты он ко мне играть ходит... Вино мое он ко мне ходит пить, а не играть.

- А что, дядя Миша, ставишь вино?

- Прошлой осенью литров триста поставил.

На следующих кругах он сменил тему. Им выделили участки для сенокоса.

- Сейчас самое время косить сено, - жаловался дядя Миша, - пока трава молодая, а я здесь должен работить. Турки-то все давно туда убежали, ни одного здесь не найдешь. Косят вовсю. На работу плевать они хотели. Зато зимой они все с сеном будут, а мне что, покупать его придется?
 
Он смотрел на меня, ища сочувствия.

- У них, вообще, стыда нет. Воруют в совхозе все, что увидят. Я-то знаю. Они мимо моего дома тащат. Тащат и везут на своих ишаках днем и ночью, днем и ночью. Вчера, когда стемнело, везли тюки сена. Он их в сарае сверху своим сеном закидает, и никто не найдет.

Незадолго до этого знакомый турок из этого колхоза весело хвастался при мне, как ловко он стырил мешок сахара на винзаводе. Причем на глазах начальства, да так, что никто не заметил. Так что дядин Мишин рассказ заслуживал доверия вполне. Все правильно. Один только вопрос: а что ты сам не тащишь, если все так плохо лежит? А вот, ведь не тащит. Немцы там поголовно были все баптистами. Им воровать нельзя, потому что грех. Баптист - было тогда ругательным словом. Они считались чем-то вроде изменников Родины, гораздо хуже, чем просто православные, которых тоже отнюдь не жаловали. Начальство с участковым шарилось по домам, чтобы найти и разогнать молитвенное собрание баптистов, а комсомольские патрули дежурили на Пасху у церкви, чтобы не пускать туда из православных, тех, кто помоложе.

Я уже нагрузил полный бункер, но дядя Миша не спешил. У него, как у большинства рабочего люда, было свое представление о допустимых темпах работы. Торопиться не следовало ни в каких случаях. Он выкрутил из нутра трактора какой-то желтый цилиндр с рычагом.

- Вот что это такое, как ты думаешь?

Я пожал плечами.

- Видишь, к нему идет тяга. Значит, он что-то делает, для чего-то же он нужен. Но без него трактор работает не хуже. А на что тяга действует – не поймешь. Все закрыто.

Он завел трактор и попереводил рычаги команд, подтверждая сказанное.

- Вот смотри: работает одинаково, что с ним, что без него. Чудеса...

И он привинтил цилиндр обратно на место, присоединив тягу к рычагу. Мы внесли в почву еще не один бункер удобрений. Пока я загружал их, он снова выкручивал тот цилиндр и вертел его в руках.

- Ну, что он делает, для чего он нужен? – бормотал сам себе дядя Миша, погружаясь в мыслительный процесс.

После обеда дядимишино настроение испортилось, лицо омрачалось. Он с тревогой бросал взгляд на полуденное солнце.

- Турки-то вовсю сейчас косят. А я попаду туда только к вечеру. Что я там сделать успею...

Тут к нам на полной скорости подлетел такой же желтый болгарский трактор и залихватски погасил свою скорость разворотом, как горнолыжник, вздымая пыль вместо снега. Им управлял долговязый, явно русский парень.

- Привет Михель! Что делаешь?

- Здорово Петька. Да вот, никак не могу понять что это такое и для чего.

- А ну-ка, покажи, - Петька выхватил из рук дяди Миши цилиндр, бросил на него взгляд, и со словами

- А-а, это! – зашвырнул цилиндр в кусты.

- Вот что надо делать с этой херней. Я свой сразу выбросил. Без него все еще лучше работает. Вот, посмотри...

И он полез обратно на трактор.

- Постой, ты куда? – спросил опешивший дядя Миша, - останься, поговорим.

- Некогда. Сено косить надо. Сейчас вот трактор поставлю на двор, и пойду.

- А бригадир что скажет?

- Пошел он на хер, твой бригадир! Он тебе такого наговорит, только слушай его... Себе-то он давно уже накосил, у тебя разрешения не спрашивал. 

И Петька укатил, как на гонках.

Расстроеный дядя Миша-Михель полез в кусты, разыскал выброшенный цилиндр и в который раз привинтил его на прежнее место. Он так гнал трактор между рядами, что огрехи случались все чаще. Раскидав их кое-как, я догонял его бегом. Наконец, опорожнив этот бункер, мы подъехали к складу, где он решительно сказал:
 
- Все. Я пошел на сенокос. А что? Все уже там. Почему один я должен работать за всех? - Подумав еще, он продолжил: - А трактор я оставлю здесь, не погоню на двор. Если кто спросит - скажу, что сломался. А может быть, и не спросит никто.

И он аппелировал, с надеждой в глазах, ко мне:

- Ты же сам сейчас видел, как он все валит кучами. А так не годится, это вредно для лозы. Надо сказать механику, чтобы исправил. Если найдешь его сейчас, конечно. Сам, поди, тоже косит.

Солнце было еще высоко. Вид у него был трусоватый, нашкодивший. Он помялся:

- Ты вот что, никуда пока не ходи, еще на глаза бригадиру попадешься. Отдохни где нибудь здесь в тени, до пяти, или хотя бы, до четырех.
 
И он торопливо ушел в сторону посадок, минуя дорогу. Отдыхать - не работать. Но что одному делать в казарме, как мы называли то место, где спали? Мухи покоя не дадут и пахнет грязными носками. Я увидел под кустом винограда кучу срезаной лозы, набросил на нее снятую рубашку, и прилег. Незаметно я уснул.
 
Когда я проснулся, солнце было значительно ниже. Рубашка из под меня съехала в пыль, и я лежал голой спиной на лозе. Удивительно, что это меня не побеспокоило. Слишком крепко спал. Я смекнул, что на ужин можно и опоздать, сгреб рубашку в охапку, и, еще толком не пробудившись, поспешил к казарме. Кухня со столовой, была аккурат по дороге. Идти было совсем недалеко, всего пару сотен метров.
 
Еще издалека я увидел, что раздаточное окно кухни закрыто. Похоже, к ужину я все же опоздал. За столом, под навесом, сидели все наши. Когда я поравнялся с ними, начальник окликнул меня игривым тоном:

- Что же вы, Марк Александрович, так припозднились? Вас одного ждем. 

Я ехидно, в тон, ответил ему:

- Виталий Алексеевич, так ведь вы сами сказали нам, что мы должны работать от зари до зари. Я свою часть добросовестно выполнил, а вы?

И прошел мимо них, по направлению к казарме, сменить рубашку и умыться.

Неожиданно за столом грянул смех. Смеялись дружно все, и, как мне показалось, надо мной. Пожав недоуменно плечами, я гордо прошествовал дальше. На крыльце казармы стояла Люда со Светой, и обе нахально лыбились на меня.

- Чего это с вами?

- А ты себя сам со стороны видел? Сзади?

- Что такое? – и я провел себя руками по бокам.

Девочки охотно, с удовольствием, помогли мне увидеть с помощью своих зеркал то, что я не мог увидеть сам. На моей спине и боках был крепко отпечатан, как на обоях, багрово-белый рисунок виноградных лоз, на которых я спал. Они еще поубирали с моей спины прилипшие листики и всяческий мусор. Стало понятно, почему мои слова вызвали такой взрыв веселья.

- От зари до зари, говоришь, работал, так что даже ужин пропустил, бедненький? Слава Богу, мы о тебе позаботились. Иди  уже туда, твой ужин там, на столе.

Я надел чистую рубашку, умылся, и пришел к столу. Там стоял Франц. Я застал самый конец разговора. Франц на что-то упирал. 

- И ты, Брут, продался... некоторым ответственным товарищам, - сказал начальник.
 
- Надеюсь, все будет в порядке. Не стоит создавать пример для остальных - закончил Франц, и удалился.

Франц у нас - переводчик. По работе мы с ним не соприкасаемся никак. Он нужен начальству, когда прибывает документация на оборудование или приезжают представители заграничных компаний-производителей. Все остальное время ему делать нечего, и видимо поэтому, в сезон колхозов, он назначается главным по этой части. Начальник называет подобных ему работников царедворцами, потому что очевидно, что их полномочия и влияние велики, но в чем они и какие, нам, простым проектировщикам неведомо.

- Вы были бы поосторожнее с ним на язык, - сказал Булдаков начальнику, - их берут на службу еще в их институтах.

- Мне бояться нечего, - ответил начальник.

Я сел за стол. Леша подвинул мне стакан и налил в него мутную коричневую жидкость из массивного литого аллюминиевого чайника, в котором нам утром подавали чай, а в остальное время компот из сухофруктов.

- Устал работать, небось, пить хочешь. На-кось, попей холодненького.

- Устал наш Марк Александрович, аж спина вся в пролежнях, - сказал Гена. Все снова засмеялись.

- А глаза-то, глаза какие честные у него были! От зари до зари, говорит, работал...- и опять смех.

Я хватил глоток. В стакане оказалось то, что тогда простодушно называлось вином. Снова смех при виде моей реакции.

- Что это?

- Леша с винзавода принес.

- Хороший грузчик ходит на винзавод всегда со своей посудой, - назидательно объяснил мне Леша, - А вот новенький из сантехнического отдела ничего с собой не взял, и только клювом потом щелкал, на нас глядя.

Тут только я заметил стаканы, стоящие перед ними.

- Так, понятно. А ужин где?
 
В конце стола рядком стояли миски, прикрытые тарелками.

- Не торопись, поужинаем вместе.

Из дальнейших разговоров я узнал, что оказывается те, кто чистил совхозный курятник, тоже отличились. Вопреки обычной практике растянуть такую работу на неделю, они во главе с начальником, за один день выскоблили дочиста его многолетние напластования, нагрузив ими несколько машин. Теперь бойцы наперебой вспоминали минувшие дни передо мной, свежим слушателем:

- А Петрович-то схватил самую большую грабарку, и начал так метать, что все боялись близко к нему подходить. Нас трое столько не сделали, сколько он один.

- Это ты у него еще на даче не был. Посмотрел бы, как он там работает.

- А те машины, что мы погрузили, они между собой разобрали. Я сам слышал, как они делили, кому на двор везти. Почему, ты думаешь, она аванс нам сходу заплатила? Когда это здесь его давали?

- И к себе в бытовки пустили помыться.
 
Оказывается, изумленная и обрадованная заведующая на радостях авансировала их некоей суммой в рублях. Рубли здесь же перевели в натуру, которую нам сейчас предстояло распить. Девочки к этому событию притащили помидоры, лук и прочие дары со своих полей. Похоже, на самом деле, все ждали одного меня, чтобы приступить к трапезе, разминаясь покамест, полегоньку, винцом. Ну вот, и дождались.

- Пойдем в посадки и спокойно поужинаем там, - сказали мне. В самом деле, навес столовой привлекал своим светом люд из других отделов. И без Франца было ясно, что некомфортно пить и веселиться у всех на виду.
 
В посадке бежал арык и стоял соломенный балаган для сторожей. Урожай с этого участка уже убрали, и балаган теперь пустовал. Мы запалили костерок. Женщины накрыли стол на тюках сена, и все расселись вокруг. В костерок подбрасывали тарную дощечку от старых и сломаных ящиков, рассыпаных здесь повсюду. На него поставили чай. Место было насиженое. Закопченой посуды из консервных банок вокруг было полно. Пошли разговоры. Стаканы играли гранями в отблесках костра. В огонь, на закуску, совали прутики с кусочками всего, что можно было на них нацепить.
 
Но когда-нибудь кончается все.

- Я останусь ночевать в балагане, - сказал я, - здесь чистый воздух, а в казарме мухи по утрам спать не дают.
 
И остался в балагане, когда все ушли. Мне оставили пару одеял из принесенных сюда. Я допивал чай, любуясь небом. Шумел ветерок в ветвях деревьев, шелестела трава. Потом к этой мелодии добавились легкие, как бы летящие ритмичные звуки, в которых позже стали угадываться осторожные шаги.

Минут через сорок вдали возникло какое-то беспокойство, двигавшееся в мою сторону. Я начал распознавать в нем знакомые голоса сотрудников.

- Людка! Люда! – кричали эти голоса.

Вскоре они зазвучали у самого балагана.

- Здесь нету Людки? – спросил Леша, наклонившись к проему. Я высунулся.

- Откуда ей здесь взяться? А что с ней случилось? Я спал уже.

- Девчонки хватились, что ее нигде нет. Как бы ее местные не уволокли, или еще что.

- Найдется, - сказал я, - наверно, погулять пошла.
 
Когда шаги удалились к лагерю, Люда сказала:

- Надо идти.
 
- Я провожу, - сказал я.
 
- Не надо. Я напрямки, через поле, вперед их там буду.
 
У нее была легкая нога. А что в ней не было легкого?
 
Назавтра половине из нас дали палатки, продукты, котел с посудой и отвезли далеко в горы на сенокос. Ближайшее жилье оттуда было километрах в десяти по горной дороге, а единственным транспортным средством был конь, которым заведовал бригадир из местных.
 
Увы, расчеты начальника, что отдел в том сезоне больше не будут трогать, не оправдались. От нас снова стали требовать людей, сначала редко и по одному, в виде исключения, с последующей компенсацией. Потом договор был порушен, аки никогда не существовавший, и вернулся старый порядок – оброк в виде двух-трех работников на все время уборки. Поэтому это была моя последняя поездка в колхоз. Больше ездить мне не пришлось, потому что мы гнали проект за проектом. Стране тогда позарез нужно было ликвидировать зависимость от импорта обрудования для нефтедобычи, и никто не сомневался, что это произойдет в скором будущем, как только построят наши заводы. Какая жизнь тогда начнется! Другие институты спешили проектировать заводы электроники, радиоаппаратуры, станков с ЧПУ и прочего, чего тогда не хватало.   

Но ничем хорошим это не закончилось. Заводы, которые мы проектировали тогда, так и не дали того, для чего они строились. Оказывается, они со своей продукцией устарели задолго до того, как начальство страны приняло решение их строить. Мир ушел далеко вперед, а оно, и мы все с ним заодно, не ведая этого, жили временами первых пятилеток. Ведь иностранная техническая литература, заодно с художественной была, считай что, запрещена. Поди, достань ее еще. Впрочем, похоже, начальство страны само ничего не читало и считало, что другим тоже не надо.
 
С тех пор прошло сорок с лишним лет. Тогда всем нам казалось, что порядок, который был тогда, будет вечно. Но лет через семь-восемь все изменилось безвозвратно. Оказалось, что проектные институты вроде нашего, рыночной экономике не нужны. И они развалились сами по себе. Виноградники начали сводить еще раньше. Хорошо, если сейчас на месте тех полей не понастроили коттеджных поселков, ведь то реально был райский уголок.. Немцы уехали в Германию. Я уехал в Америку. Часть действующих лиц этого рассказа умерла, а если мы, оставшиеся, каким-нибудь случаем встретимся на улице, то вряд ли узнаем друг друга. 

Трудно уйти от вопроса, а еще труднее найти на него ответ: какой во всем этом был смысл? Особенно, глядя на это из Америки, да и из любого другого места, где все устроено умно и предсказуемо. С совершенно очевидным ответом разум мириться отказывается. А ведь именно так, как в этом рассказе, протекла жизнь. Грустно, однако.