ЛАНЬ

(повесть)

«… самыми несчастными оказываются те,                кто боится рискнуть стать счастливым».
(Гийом Мюссо)

То ли ночь, то ли утро… рань. Блеклый хворый туман осыпался крошечными каплями на траву. Стразы сонного, не уверенного в себе восхода. Переливчатыми бусинками расселились приземные облака по субтильным застенчивым стебелькам, украсили паутины и длинные суставчато-ломаные конечности летучих созданий, похожих на гипертрофированных комаров. В каждом таком водяном шарике – перевернутый мир. Вот трава растет сверху вниз, нависая над небом. Зеркальные ландшафты… зазеркальные… Глубоко в траве еще сумерки. Кто-то, может быть, видит сны. Воздух пахнет озерной водой. Солнце впрыскивает лучи сквозь рябое дырявое одеяло листвы, и они бестелесными лезвиями рассекают лесной покой, мглистый, пряный, упрямый, но и податливый. Время шепотов. Время слипшихся век. Ото мха по извилистым линиям вверх поднимается пар. Не будите… присутствие дня еще не осознано.
Звон и свист, вздохи, крики, визгливые всхлипы, треск, скрежет и звон, и свист… Громоздящийся ярусами кривоногий стеллаж, до отказа заполненный колокольчиками разных весов и размеров, тряхануло внезапной радостью. Из его неуклюжих недр ошпаренное птичье многоголосие, лопнув, брызнуло во все стороны, то хвастливо, то томно, то истерикой прорываясь, то провокацией…
За тяжелыми, важными и чванливыми листьями лопуха, за игольчато-витиеватой непролазностью чащи вдруг сместилась пятнистая тень. Не спеша. В настороженном беспокойстве. Подавляя подспудным и беспричинным страхом жажду восторга и любопытство, чутко втягивая влажными трепетными ноздрями переполненный новостями ветер… на поляну ступила… лань.

Никита скоблил свою физиономию бритвой. Физиономию… как частенько ее именовал. Утро. Свет из штурмуемых солнцем окон доминировал над поддельным хромым светом, вытекающим из электрических ламп. Дверь ванной комнаты за спиной открыта, и двоякость, двуличность состоящего из диссонансов освещения разваливает и кривит пространство. В зеркале вроде бы бреемое лицо, но его обступают и стараются вытолкать из своей суверенной картины безымянные и бесформенные просвечивающие тела… блики, пятна, фантомы… нежить. Никита сосредоточен… но вдруг в уголке отражения, за оградой сознания, вне территории здравого смысла… в створе проема метнулась тень. Вздрогнул и стремительно обернулся… Почудилось? Вот последние сгустки пены. Гладко. Все. Завтрак ждет. Пошуршал полотенцем, старательно вытирая щеки. Шорох ткани… вдалеке где-то перестук копыт…
- ?
Мерещится. Головой тряхнул и проследовал дальше в день. Привычный. Бодрый и деловой.

Корявые, бородатые мхом стволы. Многослойное покрывало промокших и почерневших листьев. Микроскопические цветы, редкие и сиротливые, сутулятся от боязни самих себя… Взметнулась вся эта слежавшаяся чепуха, бросилась врассыпную, толкаясь и налетая сослепу на соседей. Хрустом, нет, хрустами несметными встрепенулся лес. Слившись в пеструю бесконечную ленту, за спину отлетели кусты, вместе с ними – колючие крылья елок, монументальные кряжи дубов… Выгнув шею, глазищами обернувшись через недоворот головы, в галопе балетном сквозь дебри пронеслась лань. Что способно ее остановить в диком бегстве? Роса обернулась метущимся вверх дождем, и радуги смеющимися арками отметили траекторию бега. Небольшие такие радуги… дивные переливчатые воротца. Пройди через них и вольешься в лесную семью, станешь частью самородившейся сказки. Неоднозначной, порой запинающейся и сомневающейся в себе. Но как искренни брызги, что щедро дарила лань, пробегая и заставляя проснуться… проснуться от немощи, от неубедительного безразличия, лени и… что там еще наросло поверх хрупкой когда-то души… Дарила, сама не сознавая того.

Никита решительно отворил дверь и вынес себя на улицу. Но… споткнулся. Остановился.
- ?
В мире что-то происходило. Он замер и почему-то всмотрелся в небо. Погода была обычна. То солнце, то облака. Предвестия бури не усмотрел.
- Куда я сейчас направлялся? Ах, да…
Еще постоял, пытаясь собрать себя.
- Пусть! Дела подождут, - он внезапно сменил настрой, быстро-быстро, почти танцуя, прошел до машины, уселся внутрь, - В лес поеду!
В глазах глубоко, глубже, чем сам он смог бы нырнуть, всполыхнул озорной огонек.

Поляна. Теплая, светлая. Дарит радость тем, кто ее нашел. Проткнув гибким телом кусты, из сокрытых дремучих глубин на поляну выпорхнула лань. Птица, потому и «выпорхнула». Трава, обалдев, вздыбилась в страхе, в испуге. Лань замерла. Стремительно снизошел покой, если он быть умеет стремительным… Лань втянула ноздрями воздух, тряханула ушами и улеглась. Теплый свет разморил. Сиплый шепот листвы за спиной разлетелся своими сплетнями, но мгновенно утратил внятность и унесся по диагонали вбок. Полусон. Веки сомкнуты, магия началась…

Лес… еще не испорченный… там – от обочины метров пятьсот. Разомлевший на солнце грибной дух не по сезону густо поил обоняние гостя. Никита оставил машину на утрамбованном песке, что к обочине делал довесок. Городскими туфлями с опаской он переступил разномастные заросли пыльной травы, чуть брезгливо пробрался к тропинке, что кокетливо делала странного вида петлю, сторонясь торфяного ручья, и по скрюченным топтаным тысячу раз корням, что схватили тропинку, как скобы, пошел, не спеша, вглубь приветливых и добродушных зеленых толп. А они зашептались в смятении между собой.
То гостеприимная тень, то задорные и бесцеремонные лучи торопились дотронуться до человечьих плеч, головы… Никита направился на просвет – очень камерная потайная лесная сцена. Светом рампы заведует солнце, а кулисы растут вокруг вот уж много десятков лет.
Никита в преддверии встал, привыкая с трудом то ли к свету буйному после зарослей, то ли к странному предвосхищению… только чего?
Посреди мелкоцветья, что выстелило поляну, дремало, подрагивая в такт дыханию, существо. Уши, словно радары, пятнистое стройное, даже изящное, тело…
Лань подбросило… что за непрошенный визитер? На секунду – глаза в глаза… что-то вычислилось в мозгу, и ее унесло за границу лесных кулис.
Никита оторопело стоял, и на смену разрозненным и нестройным мыслям, что бродили в его голове за минуту до… осознания, нет, мимолетного осязания прикосновения душ, вдруг влилась непонятно откуда родившаяся мелодия… исступленная, невероятно родная, но растерзанная залетными ветрами… однако, уверенно сохранившая уголек надежды… на то, что однажды старательный и умелый мастер расплетет ее хаотичные узелки и разложит по нотным линейкам закорючки и точки, чтобы преподнести ее миру во всей первозданной красе.
Никита вытянул из стебелька жалобно пискнувшую фалангу травинки, сунул ее в рот. Повернулся и зашагал обратно. Почему-то на память пришла его встреча с Наташей. Годом раньше он, сидя в кафе, неуклюже и впопыхах сказал ей, что время уходит, а она ему нравится… «чертовски». И руку свою торопливую приложил к нежной коже предплечья… Так метнулась в кусты лань!

Всю дорогу домой в пробудившихся от анабиоза расстройствах суета охватила Никитины мысли. Он с порога включил свой компьютер, и в забытых доселе от лености социальных сетях отыскалась Наташа. Она сохранилась в друзьях.
Что же ей написать? Прямо в лоб? - те же грабли. Никита протянул руки к клавиатуре, будто делая первый шаг на минное поле.
- Наташенька, здравствуйте (они были, как и тогда, год назад, на Вы).
Она не в сети. И Никита сидел в ступоре пол часа… Вышел с сайта… Да, неизвестно, зайдет ли она сюда. Набрать телефонный номер? Нелепо. Что сказать? А… она же уехала к родителям. В деревне там на каникулах ее дочь.
Никита с Наташей общался порой по делу. По работе. Отношения – как из другого мира… измерения… уровня… К тому же ему не давал покоя факт, что она его младше… на восемнадцать лет. О!
- Дурак! – обозвал себя Никита.
Пятьдесят пять! Бес в ребро?
Нет, она ему нравилась чем-то искренним, может быть, даже растерянным, что проглядывало из глубины ее зеленоватых глаз. Он ничуть с собой не лицедействовал – да, конечно, его влекло… молодое резвое тело, стройность ног… но сильней всего его все-таки притягала загадка… он себе сформулировал так: магия потаенной души.
И, хоть был Никита женат, остановить себя не посмел. Что-то неудержимое руководило им… поиск несбывшегося?... неиспытанных им доселе чувств?

На завтра в сети одиноко висело письмо самого Никиты. И послезавтра, и на четвертый день. Усмехнувшись, герой и на этот раз вышел из своего аккаунта и неделю скулил внутри себя.
Ну, включу уж еще раз. Неделя прошла.
- Никита Михайлович, добрый день. Вы хотели что-то спросить? Или возникла новая задача? Я вернусь только через два месяца. Если что – напишите. Постараемся дистанционно решить.
Никита размял пальцы. Замер в поиске нужных слов.
- Наташенька, здравствуйте!
Стер.
- Наташенька, доброе утро! Я совсем не по работе. Хотел узнать, как Ваши дела. Время все-таки непростое…
Стер последнюю фразу. Исправил.
- … без каких-либо задних мыслей.
Enter.
Вечером к монитору толкнул нетерпеж. «Вот ведь неисправимый», - подумал Никита, но все же включился в сеть.
- Добрый вечер. Пока отдыхаю. Так сложились обстоятельства. Конечно, скучаю по интересным делам и по всем, кто остался в городе. Мне приятно, что Вы написали. Здесь общение – только с соседями и молчаливым лесом.
Никита продолжительно шевелил пальцами в воздухе прежде, чем написать. Морщил лоб, закрывал глаза, поджимал уголки губ.
- Наташенька, я очень рад, что Вы ответили. Вспоминал о Вас. Удивительное тепло ощутил.
На этом Никита запнулся. Что опять несет его вскачь?
На память ему пришла сцена, которую он наблюдал как-то раз. Симпатичная кошка сидела у края двора. Метрах в двух от нее замер кот. Три лапы на земле, четвертая занесена для очередного шага. Этот шаг занял больше минуты!!! Кошка круглыми и ничем не озадаченными глазами смотрела в безымянную пустоту. Она выстроила наивный взгляд и делала вид, что кота она не замечает. Кот двигался, незаметно для человеческих глаз… миллиметрами, микронами. Но он шел к своей цели… опасаясь спугнуть, выверяя каждый миг положение.
Нет. Нужно замедлить движение. Замедлить ритм жизни.
И все-таки решился. Не трусить!
- … От Вас исходит особая энергия, точнее, свечение. Это не объяснить. И это - не ради красного словца. Правда.
Вдруг она появилась в сети.
- Никита Михайлович, и я полистала Ваши фото...., что тут скажешь: "лайкать" не стала, так как просто устала бы. Хочу отметить - Вы умеете "улыбнуться" над собой при всей солидности и серьезности, которую внушаете при встрече! И еще... то фото, где стул с подломленными ножками на пепелище - это просто целая история с трагическим концом... на мой взгляд. Спасибо Вам большое за внимание!
Никиту прошиб пот. Он вдохнул и не мог выдохнуть. Он совсем по-дурацки заулыбался.
- Наташенька, спасибо за оценку. Неужели при встрече я внушаю только "солидность и серьезность"? Как было бы приятно вызвать у Вас игривые мысли... (Это уже начинался штурм!)
Однако, Наташа пока из сети ушла. Дела, вероятно… или смутилась его неожиданным напором.
Часа через два появилось:
- Ай-яй-яй, Никита Михайлович. Я грожу Вам пальчиком!
Не понимая пока, как вести себя дальше, Никита нашел в интернете картинку с дивным пейзажем и вывесил в сообщение.
Продолжение было лишь через сутки.
- Сегодня видела и слышала вяхеря - лесного голубя, а вчера - сойку!
- А у меня на даче все время лесной голубь порхает.
- Здорово, когда можно наблюдать такие явления и чудеса природы!
Перед сном Никита набросал еще пару великолепных снимков, позаимствованных опять из сети.
- Благодарю Вас.
- Наташенька, за что же тут благодарить? Просто захотелось поделиться.
Но она снова покинула сцену.


Утро случилось назойливо-деловым, и весь день пришлось унимать в себе дрожь нетерпения. Вечером ноги сами несли к компьютеру. Быстрый перебор клавиш, вводя пароль, и…
- За внимание, Никита Михайлович!!! Доброго вам утреца.
- Наташенька, только сейчас прочитал. Редко захожу. А Вам чудесного тихого дачного вечера, - выплясал пальцами на клавиатуре Никита.
- Это же так здорово, что есть дела другие и более интересные, чем соцсети! Ура!
- А я рад наличию этой сети. Могу с Вами общаться.
На выходные Никита поехал в деревню, где строил себе дом. Переписка с мобильного телефона шла теперь лишь с короткими перерывами. Можно было писать о любых пустяках, о погоде, о дачных делах. И они засыпали друг друга короткими письмами.
Никита отправил фотографию, поместив в центре кадра свой дом.
- Как красиво! Веселый домик. И клумбы в цветах. А это – моя деревня, - Наташа поместила ответное фото.
- Приятно и мило. А что это слева в камнях?
- Это звездчатка средняя, можно и в салат порубить.  Эх, деревенька!!!
Суетные рабочие дни тащили Никиту по кочкам, кувыркали его, хватали за конечности, не отпуская ввысь, и метили синяками еще не окрепшие крылья. Он срывался пораньше из офиса и несся в деревню. Там иначе дул ветер, иначе звучала листва на деревьях крохотного, но своего парка. Там светился оттенками дружелюбного закатного солнца преображенный дом. Никита долгими капризными днями, что слагали летний сезон, собственноручно красил фасады. И радовался потом источаемому стенами теплу.
А красил в четыре руки. Таня, супруга-подруга, посвящала себя строительным превращениям всецело. Лишь весной становилось не то, чтоб совсем тепло, но приемлемо для ночевок, она оставалась на даче жить… и цветы начинали буйствовать, утварь в комнатах выстраивалась, как на парад, новая комната по волшебству одевалась в обои, и лаком сиял пол. И, конечно, фасады расцвечивала и ее кисть. Никита закатывал вечерами на участок машину, привычным движением обнимал и чмокал жену, пообедав, выкуривал сигарету и садился в свое кресло с холодным виски. Они слушали музыку, болтали о пустяках, и вся комната улыбалась.
Работал в деревне Никита лишь по выходным. Работал… и временами присаживался на крыльце… отлучаясь в зовущую электрическим тихим рокотом сеть… в интернет… все чаще теперь.

Через день после того диалога:
- А я в город вернулся. Дела поделаю и спустя пару дней - обратно в деревню. А Вы чем в деревне заняты?
- Сегодня грядку вскопала под лук. И еще попугая своего из города перевезла к друзьям, а то тут кот может съесть его, Голубчика. Он от стресса и одиночества совсем загрустил в городе, хоть я его и навещала раз в три дня.
- А он говорящий?
- Говорящий и даже ругающийся, - и она прикрепила фото..
- Красавец! А ругается по делу? Сильно сквернословит? Неужели Вы научили? Не может быть.
- Ругань цензурная, и я иногда на него ругаюсь, когда он под горячую руку попадает и мешает.
- А потом то же самое Вы слышите в ответ...
- Зато он может пожелать доброго утра и спросить: Кофе будешь?
- Приятно. Извините, Наташенька, я отвлекусь поработать. К сожалению, срочное дело.

Днем позже Наташа проснулась часов в шесть. Дочка мило спала в своей кровати. Радостный свет заливал комнату, и деревенский дом улыбался, подбадривая ее вставать. Бодрящая вода из рукомойника, ароматный омлет, джинсы и курточка, сапоги… в лес. В лес.
Еще не сбежал от прихода горячего дня туман. Еще капли с еловых ветвей норовили нырнуть за шиворот. Кроны шипели вверху, подражая омлету.
Неведомая до того искристая радость вдруг наполнила грудь. Так вот шагать, как лететь… Озорные букашки, ромашки, склонив свои головы, заглядывают в глаза, словно, спрашивая:
- Хорошо ведь? Пооткровенничай с нами.
Наташа в ответ разрумянилась, не зная сама, отчего…
Да, нет… зная, конечно.
Поляна в венке разлохмаченных сном кустов.
Она обернулась. И вздрогнула всем телом, по-животному как-то дернув боками… и показалось ей самой, что уши слегка повернулись на незнакомый звук.
Наваждение!
- Что же со мной?
Набекрень свернулась чаща, поляна сделалась ярче… и звуки… звуки острее. А запахи? Наташа топнула ногой и неожиданно рванулась в гущу леса. Ей мнилось, что она скачет легко и стремительно… на четырех ногах. Мимо летели сплошной полосой пейзажи…
Выход из радуги был так естественен. Вот и ее дом.
Удивление и короткий испуг сменились спокойствием и глубоким теплом.
- Со мной теперь случаются метаморфозы?!... – Наташа загадочно улыбнулась.

- Наташенька, с добрым утром. Желаю Вам солнечной погоды.
- Спасибо! Доброго и вам! А мы уже успели погулять под снегом.
- Снеговиков скоро будем лепить.
 
Ближе к вечеру Никита отправил с письмом музыку:
- Хороший блюз. Потанцуем?
- Может быть..., - был ответ через сорок минут.
И еще через день:
- Наташенька, с добрым утром. Как Вам такой завтрак?.. и с таким видом... – Никита поместил фотографию с видом на Чинкве-Терре, на переднем плане – стол с кофе, вином и цветами.
- И завтрак, и вид - мечта!!!
- А знаете ли Вы, как погиб Мичурин? ... (Никита ни с того, ни с сего вспомнил старую шутку). Клюквой придавило, когда он ее срезать полез на дерево.
- Спасибо за хорошее настроение!
- Хочется, чтобы оно у Вас было неизменно хорошим.
- К сожалению это невозможно. Но спасибо за пожелание!!!
И через краткую паузу:
- Окружите себя красотой, и тогда у вас не будет ни минуты серости в жизни.
- Красивого вечера!
- Спасибо. Я стараюсь окружаться красотой. Даже в сети. Вот с Вами общаюсь. Иногда листаю Ваши фотографии… - Никита стал уже, как показалось ему, обольщать.

Лес манил. Лес обхватывал целиком, пробираясь ветвями в мысли, откликаясь на колебания чувств, всем собой словно провозглашая абсолютное единение. Задевая ветвями щеки, открывая невиданной красоты свои микроскопические миры, завораживая приглашением в тайну. Но, навязывая симбиоз, он в человеческое существо прорастал, подчинял себе мягко, но неумолимо. Он творил, он ваял. И случались метаморфозы… Наташа знала.
Она знала, что игры такие не безобидны. А мутации души необратимы.
И все-таки, забираясь все глубже и глубже, она впитывала его суть. Она раздувала, подобно лани, ноздри, ловя неприметные оттенки запахов. Она кожей читала вибрации ветра, различая в них бег зверей, суету муравьев и полет стрекоз.
А потом возвращалась домой изливать себя в строки, что пальцы выстукивали на клавиатуре. Пока еще сдержанно, вздрагивая и таясь.

Он присылал ей мелодии… и картинки.
Она сообщала:
- Читаю сказку, - и отвечала посылкой джаза.
- А Армстронг что тут делает? Под его музыку сказка? А я бы послушал его с Вами... под бокал вина...
- Армстронг - под фото которое вы прислали. Я бы под него и танцевать пошла.
- Это чудесно.
И день сменял день.
- Спокойной ночи, Наташенька…
- А вот уже и с добрым утром. Как Вам спалось? Сны были приятными?
- Утро дождливое... спалось беспокойно, и почему-то снилась поленница дров. Спасибо за доброе пожелание. Надеюсь, день сложится удачно.
Ее посетила бессонница.
- С добрым утром, солнечная девочка! Вы, наверное, еще не встали после бессонной ночи. Чудесного Вам дня, Наташенька.
- Я и не ложилась. Спасибо!
- Тогда надо днем прилечь. Отсутствие сна вредит красоте. Берегите себя.
Он ей писал:
- Я уже жду Ваших сообщений. Уже без этого никак... И утром, и вечером. Прочитал - и сразу тепло становится.
Расстояние между ними с каждым письмом сокращалось.
- Хочу Вам присниться в каком-нибудь дивном сюжете.
- В прошлом году утром пошла на колодец за водой и увидела, как по полю бежит лосиха!!! Как грациозно шла! Видно, её спугнул поезд. Но зрелище незабываемое!!!
- Значит там у Вас дикие места... А я видел лося в лесу близко в Новгородской области несколько раз. Это такая махина! Великан. По макушке больше двух метров. Один из них увидел меня (до него было метров 30), голову завел за дерево и замер. "Спрятался". Как ребенок.

Никита снова и снова входил в интернет. Сигарета роняла пепел на брюки и на пол. Таня где-то заботливо подрезала кусты, временами от них отвлекаясь, чтобы печь для вечерней бани была вдоволь сыта дровами.
- Увлекла тебя сеть? Интересно? – улыбалась она мужу.
- Конечно. Здесь столько чудесной музыки… А акварели! Просто восторг! – Никита искренне радовался изобилию информации, что валилась в огромное виртуальное вместилище. Но не только картинки, не только мелодии настырно манили его.

- А я приехал на дачу только что... и сразу нырнул в сеть в ожидании записочки от Вас.
- Ай-яй-яй, это уже похоже на зависимость...
- Вот если бы были стародавние времена и люди ещё писали друг другу бумажные письма и записочки, то я бы непременно добавляла капельку духов.
- Я перечитал Ваше послание и прямо-таки ощутил Ваш аромат... хотя совсем его не знаю...пока...

Переписка выстраивалась в бесконечный свиток… 300 страниц… 700…
Никита рассказывал забавные истории, составлял коллекции музыки, выискивал удивительные фотографии из сети. И писал, писал, писал…
- Это я перед Вами "перья распушил". Стараюсь понравиться.
- В мире животных Вы непременно были бы Альфа- самцом!!! Уверена на все 100%.
- А какое место мне уготовано в мире людей? Не обязательно отвечать...
- Придется уйти жить в саванну.
- Эх, записали меня в животные...
- Чтоб Вас утешить, шлю воздушный поцелуй.
Она понемногу смелела.
Тональность становилась нежнее:
- Спокойной ночи, очаровательница Наташенька.

Или:
- У нас тут солнышко.
- Но Вы сама - солнышко.

- Наташенька, а как Вас в детстве ласково называла мама?
- Это тайна мамы и дочки.
- Ну, ладно, не буду настаивать. Мне нравится произносить Ваше имя и так, как умею.

- Наташенька, спокойной ночи. Я пошел смотреть сны... о Вас, надеюсь.

- Наташенька, у Вас на некоторых фотографиях такой озорной взгляд... Вы озорница?

- С добрым утром, девочка-озорница . Какие Вам снились сны?
- С добрым. Здесь странная закономерность, когда я приезжаю, то некоторое время мне вообще ничего не снится, а потом такие сны бывают... только диву даешься, покруче, чем в кино.

- Девочка прелестная, спокойной ночи.
- Спокойной ночи, Никита Михайлович! Улыбнулась и тут же нахмурились... Умеете Вы найти ласковые слова...
- Это я еще себя сдерживаю... Боюсь создать Вам неловкость.
- Вот и правильно. Бойтесь. А я боюсь, что не усну…
- Вы засыпайте послаще... я явлюсь Вам в снах. Постараюсь хотя бы. Сижу сейчас, слушаю чудесный джаз.

- Наверное, будучи в разных галактиках, мы были бы обречены на вечную переписку. Но хочется верить, что в реальности мы все-таки встретимся, и я увижу живое озорство Ваших глаз и почувствую настоящее тепло Ваших рук. Спокойной ночи, Наташенька.

- С добрым утром, девочка-солнышко. Хорошо ли Вам спалось? День обещает быть не дождливым. Самое время заниматься садом. Успехов Вам, Наташечка.
- Доброго и Вам! Но я сегодня тучка! Дождь за окном.
- Ай-яй-яй! Сочувствую. Но думаю, что и в роли тучки Вы не менее очаровательны.

Никита самозабвенно играл словами. Никита исполнял балетно-словесные па и радовался их совершенной архитектуре. Никита всецело себя погружал в создаваемый образ себя. И скоро он стал им. Все слова его оказались искренни. Он уже и не мыслил себя в той удобной размеренной жизни, что предшествовала затеянной им переписке. Он дышал новой, такой животворной реальностью. Утром первая мысль – о ней. За секунду до сна – ее образ…

- С добрым утром. Пусть все Ваши задумки сегодня исполняются.
- С добрым утром, Наташенька. Спасибо за пожелание. Вот прямо все-все-все задумки? Это было бы сказочно. Значит, мы с Вами еще выпьем вина... на брудершафт... итальянского... Хорошего Вам и радостного дня. Чтобы время текло в предвкушении восторгов и изумлений. Всегда. (Прямо-таки тост почти).
- Я имела в виду дела сегодняшние в первую очередь, а вы меня на слове ловите, ай-ай-ай, Никита Михайлович!
- Я не ловлю на слове. Я просто развернул и продолжил эту тему. И потом, разве только в делах нужен успех? Время так несется... катастрофически! Вдруг поднимаешь взгляд от дел, а последний вагон уже точечкой на горизонте вибрирует...

- Вам не кажется, что если я в Ваших мыслях, то это близко?
- Конечно, кажется. Но... хочется дотронуться рукой и ощутить, что Вы не виртуальная (хотя сомнений и нет).
- А в мыслях что только ни происходит. Мы с Вами уже купались в лесном озере, чистом и прозрачном... а вокруг ни души... только кроны шумят...
- А купались мы, наверняка, в чем мать родила?
- В лесу... конечно! До чего же Вы были прекрасны!!!
- А знаете, какой восхитительный аромат приобретает кожа от свежего воздуха? Не надышаться... Все, дела закончил, поехал обратно на дачу.
- В добрый путь! Вы меня смущаете.
- Это чудесно. Смущение чаще всего украшает женщину и распаляет мужчину.
- Мне кажется, что тут сказывается не только богатая фантазия, но и Ваш жизненный опыт.
- Может быть. Но самое главное, что тут сказывается, это - Ваше обаяние!!!

Уже месяца полтора прошло с начала бесед. Тональность менялась, доверительность проникала в слова, проникала в мысли. Посреди дневных забот, посреди ночи, когда сон не спешил откликаться на приглашение, возникали мечты. И за каждой очередной беседой мечты эти крались в тени, чтобы наедине с героями, с каждым пока в отдельности, становиться смелее и красочнее.

- С добрым утром, прекрасная муза. Что Вы делали в сети ранним утром? Полагалось еще спать... Хорошего Вам дня.
- Так это я только утром со свидания с Вами явилась домой. Черемуху нюхали.
- Я представил себе аромат черемухи и Вас рядом... близко, ближе не бывает... и, простите меня, нафантазировал вкус Ваших губ...

У природы бывает такое состояние… задумчивости что ли. Или мечтательной рассеянности. Мхи и травы при этом волнуются так, что невольно источают мощнейший запах. Запах одурманивающий, беззастенчивый, откровенный. Они не сдерживают себя. Они не могут. И тогда дуреет весь лес. Тишину сметают в сторону посвисты, вздохи и стоны. Древесина скрипит как шальная, вырываясь сама из себя. Всхлипы пухлых ленивых облаков, застрявших в макушках елей, проливаются в лужи и в темные, словно чай, торфяные ручьи. И стебли высоких злаков с податливыми кисточками копят влагу, отнимая ее у ветра. И резные травинки, что поменьше ростом, разводят слякоть, то ли плача, то ли изнемогая от вожделения.
Никита в промокших кедах петлял по знакомому лесу, пытаясь найти ту поляну, где глазами в глаза познакомился с ланью. Он всматривался вглубь и вдаль. Он и шел по наитию, и наивно старался вычислить, где это было. Он попробовал даже методично пометить тропинки, которые отшагал. Да, и нашел он поляну тогда совсем недалеко от дороги. Она заросла? За какие-то три недели? Или все померещилось? Лес вокруг одинаково густ.
Никита остановился, напряг свой слух. Кто-то шел вне пределов видимости. Неспешно. Тот, кому лес был домом. Собственное дыхание Никиты заглушало шаги. Он прекратил дышать. Это и не шаги – фантом шагов, слуховая галлюцинация, вероятно.
- Кто здесь? – ослабевшим внезапно голосом выдул странный вопрос Никита.
Взрыв! Обвал! Ураган! Перепуганные деревья отшатнулись стволами… Кто-то, в страхе взметнув клочками мох и забывшую переживания слякоть, распорол траекторией бега чащу…

Наташа отправила в переписке солнечную фотографию. Плечи загорелые, бретельки у платья тоненькие…
- Платье с открытыми плечами обольщает. Я бы непременно хотел целовать эти плечи!!!
Ответом был смайлик.

- Наташинка, что ж Вы так далеко?! Я тут подумал: а не выпить ли нам как-нибудь вина или рома... он такой ароматный...
- Друзья называют меня Натуля. А Вы придумали что-то новенькое, но звучит приятно.
- Наташинка – это, как горошинка, маленькая такая и очень милая… Вам кажется опасностью то, что приятно? Давайте отправимся в полет... образно, конечно.
- Боюсь не устоять.
- А Вы не бойтесь. Я же не проглочу Вас. Расправим крылья, и реальность станет чудом... А все внизу с птичьего полета кажется таким мелким и несущественным.
- Да, пожалуй... но спускаться все равно придется...
- А разве сам полет не стоит того, чтобы в него окунуться с головой?
- Я, конечно, натура романтичная и мечтательная, но есть реальность!
- Мы так привязаны к реальности, что слишком поздно понимаем, что что-то прошло мимо... Какой воздух! Я уже парю.
- Вот и хорошо. А я посижу и перышки почищу.
- Представьте себе нас сегодня перед сном, не в чем себя не останавливая... и... Давайте выпьем вина. От него душа танцует.
- Наташенька, Наташечка, Натуля, Наташинка, я заранее желаю Вам спокойной ночи... боюсь проморгать. И для Ваших предсонных фантазий даю Вам начальную ноту: я целую Ваш мизинчик на левой ноге...
- Такое начало вовсе не предвещает спокойной ночи…
- Ну... только до какого-то момента... а потом сон берет свое. Сладких Вам фантазий, переходящих в сны, Натуля. Пойду сегодня тоже пораньше спать. Завтра на работу. Целую Вас мысленно в теплое ушко. До завтра.

А через день:
- Спокойной ночи, Наташечка. А я хотел рассказать Вам, какой Вы представлялись мне в моих фантазиях... очень восприимчивой, ласковой и нежной, но при этом вдруг взрывной и ненасытной, порой робкой и сомневающейся и вдруг отметающей все условности, яркой, игривой и любопытной, то завоевательницей, а то - маленькой растерянной девочкой... и обязательно озорной. И еще такой разной, но всегда чарующей. Спокойной ночи. До завтра.
- Хотела Вам сказать, что от поцелуя в ушко по телу пробегают мурашки.
- А  мне ужасно хочется почувствовать Ваши мурашки... все-все-все... И мурашки - это не максимум.

Никита укутался одеялом с головой. Ночь раскрыла перед его глазами черный экран. Изображения не возникало. Только звук его дыхания грохотал в тишине. Только едва уловимые, наверное, воображенные запахи заполняли постепенно пространство.
Мнимое головокружение призвало сон. Идеально черные тени делали лес полосатым под лунным светом, нездешним и отстраненным, совсем не желающим раскрывать те загадки и тайны, что веками приписывались ему людьми. Никита передвигался скорее наугад, чем, будучи ведом каким-нибудь из пяти чувств. Под ногами то мягко податливо проседали мхи, то ветка хрустела, а то твердый пень грубо гнал манящую медитацию. Никита отчетливо слышал свое дыхание, шорох шагов… а иных звуков не было. Птицы, наверное, переселились в другие миры или просто боялись выдать свое присутствие… боялись оказаться втянутыми в таинство, в то колдовство, что вот-вот собиралось случиться.
В какие-то моменты путник терял понимание, где он начал свой путь. Лес был во все стороны одинаков, лишь длинные тени прочерчивали направление. Зачем он пошел сюда? Что позвало его разум? Нет, не разум – его отсутствие. Чары…
А самой луны не видать. Свет струится совсем ниоткуда. Мерный шаг монотонным ритмом вгоняет в транс. Никита почти спит. Однако, внутри его я, в глубине, недоступной для разбирательств с самим собой, светится уголек. Тело шагает, передвигает ноги, пока не ввергается в левитацию, ноги уже механически перебирают ветер, плывут в этом ветре, и их форма претерпевает мутации… искажение черт, расплывшееся изображение. Усилий совсем нет. И история вершится по собственному наитию. На внутренней поверхности затылка, все время сзади Никита угадывает Наташин образ. Он пытается повернуться, чтоб насладиться ее красотой, чтоб заглянуть в глаза, соприкоснуться взглядами. Но это оказывается невозможно – затылок поворачивается вместе с хозяином, и Наташа обречена быть спрятанной.
Волны качают Никиту. Он по-детски улыбается, он почти счастлив. Пухлый ветер, удивительно дружелюбная тьма, гениальная музыка тишины.
Внезапно… падение с высоты… грохот лопнувшей пустоты… вакханалия звука… галоп! Безоглядный, эгоистично громкий… Осыпь. Камни и белая яркая пыль вокруг! Только долю секунды видны глаза… цвета горького шоколада с оттенком сливы… и влажные ноздри шумят в лицо.
Никита рванулся из-под одеяла, из мокрого космоса, из бесцеремонной жары…
Комната не изменилась. Изменился он сам. Тонкая, но неразрушимая нить протянулась из сна, проросла в испуганный и очарованный мозг. Бег стремительных ног. Как побег. От чего? К чему?

Утром в сети Наташа ему подарила свою фотографию. Из тех, что сняла теперь. Она вглядывалась в воображенного него.
- Неудержимо тянет расцеловать каждую Вашу веснушку. Они такие милые...
- Спасибо за комплименты. Опять смутили меня...
- Я представляю, как изумительно Вы смущаетесь. Мне становится сказочно тепло. Я почему-то думал, что по поводу веснушек Вы ответите "их много..." А я бы на это сказал "я справлюсь".
- Сомнений нет. Даже за 500 км чувствуется Ваш напор.
- Это - не напор, это - мягкая теплая волна, которая норовит Вас поднять на гребень, ласково укачать и водить таинственными тропами, пронизанными радужным светом, приводя в восторженное настроение. Планы только такие!!!
- Благодарю! Никогда не думала, что веснушки - это такая страшная сила.
- А веснушки Ваши на меня действуют магически. Давайте их сосчитаем вместе.  Я по Вам соскучился. И в сети, и в реальности.
- Смутили, но я улыбнулась ...
- Иногда хочется что-то рассказать Вам из своих мыслей и ощущений, но боюсь совсем смутить...
- Тогда не рассказывайте, конечно.
- Думаю, что потом когда-нибудь обязательно расскажу, но глядя Вам в глаза и прикасаясь к пальцам.
- Интересно, что там в вашей голове.

Никита отправил Наташе фотографию со скульптурой Родэна «Поцелуй» и с комментарием:
- Восхитительный Родэн. Обожаю его. Так красиво и так чувственно!!!
- Это же соблазнение чистой воды...
- Вы имеете в виду саму скульптуру или то, что я Вам ее отправил? Это произведение доступно для всеобщего обозрения в музее. Впрочем, Вы, наверное, правы. Но какой кристально чистой воды это соблазнение!!!
- Пусть Вас так сегодня поглотит работа, что про меня и времени вспоминать не будет!
- Зачем же Вы меня обрекаете на такой мрак? Вы же солнышко!
- Чтоб неповадно было. Я пугливая лань. Вы меня так взволновали, что я села на велик и поехала кататься.

Дни полнились перепиской. Дни к ней свелись. Все остальное переставало иметь значение. Оба героя, отвлекшись порой на незатейливые привычные дела, спешили к своим компьютерам. Дела перелистывались без прежнего внимания и души. Они стали почти назойливым неудобством, мешавшим творить историю, захватывающую, загадочно новую, такую, в который весь прошлый опыт только растерянно мог развести руками.
Что заставило Никиту вывернуть свой привычный, спокойный и вполне гармоничный мир наизнанку? Что толкнуло перешагнуть через праведную границу, прочерченную… нет, должную быть прочерченной в сознании женатого человека? Внезапное вдохновение? Упоение неизведанным? Он не мог бы ответить себе наверняка… В его жизни, в этой хрупкой сияющей благодатью и умиротворением воздушной сфере то и дело протачивались каверны. Они полнились вакуумом, они звали взглянуть на них, они ныли… фантомы из снов, воспаленные тени фантазий, бестелесные призраки голода по чему-то, что мнилось существенным, но не могло расцвести… то ли не доставало таланта, то ли адреналин искушения был настолько востребован телом…
Ни на минуту Никита не отрывался мыслями от Наташи, и она утопала в неясных, но неотвязных ощущениях, что теперь их взаимные письма – воздух, без которого… да, невозможно просто.
Она срослась с клавиатурой.

- Ах, уж эти женские ушки, чем-то похожие на розочки, которые хотят, чтоб их поливали таким сладким нектаром слов, который может обернуться ядом... Но они, глупые, расцветают.
- Эти женские ушки совсем не глупы. Нелепо как раз отвергать нектар. Эти женские ушки созданы такими чудесными, чтобы в них шептали и их целовали. Или я уж такой злодей? Вы боитесь меня или себя... или чего? Что заставляет Вас подозревать присутствие зла там, где его нет?

- Наташенька, Натулечка! Вот просто переписываюсь с Вами, а внезапно волнами накатывают приступы нежности. А листаю Ваши фото, и на некоторых аж перехватывает дыхание... Это болезнь? Или разновидность психического расстройства?
- У нас солнышко!  И лань в прекрасном настроении!!! Хочется уже после сна выходить босыми ногами на крыльцо, а после первого глубокого вздоха, проскакать по росистой траве. Ноги потом бархатные становятся.
- Эта последняя фраза - обольщение для меня!!!
- Мысленно я разрешила Вам поцеловать ушко и подумала, что это так щекотно, когда есть легкая небритость.
- А я то, дурак, бреюсь регулярно... Вы меня умиляете. Иногда вижу в Вас наивную маленькую девочку. Это чудесно. Вы светитесь. Солнышко! Вы любую ночь превратили бы в белую.
- Ой, простите... кажется, последнее звучит неоднозначно.
- Мои ушки вспыхнули.
- Я не вкладывал скрытый смысл. Ушки можно успокоить нежным поцелуем. Еле прикасаясь...
- Это что? ...без пяти минут "секс по телефону"?
- Ну, зачем же так... Не всегда надо прямо "в лоб"... Это не правильно и не вдохновляет. И мне секс по телефону как-то чужд. Здесь важнее и интереснее то, что мнится как вероятное, возможное... Не буду отвлекать. У нас еще все впереди.

Через пару часов:
- Наташенька, Вы действительно, как пугливая лань, прячетесь в чащу от малейшего шевеления теней... Я опять Вас смутил?
- Просто лань загнало беспощадное солнце домой, вот почитать думаю, книгу взяла.
- Слава богу... я уже начинаю осторожничать до нелепости.
- Щекочите нервы и мне иногда, мне это нравится в данном случае.
- Хорошо. Буду... но с оглядкой. Не хочу, чтобы лань совсем спряталась в дебри под переплетенные ветви и коряги. Но смущаетесь Вы очень мило, Наташенька.
- А Вы после свежего воздуха, наверняка, будете пахнуть озерной чистой водой... и щеки, и плечи, и руки, и животик...
- После физических нагрузок все пахнут потом, вот это чистая правда! Гребла траву и капелька пота по шее скатилась в ложбинку...
- Вы меня раззадориваете!.. Я бы с наслаждением вдыхал аромат этой ложбинки...

- Натуля, Наташенька, Вы так меня сегодня по-хорошему зацепили своей "ложбинкой", мокрой от капельки пота... Я до сих пор под впечатлением.
- Вы тоже меня чем-то зацепили.... Лань не всегда бывает пугливой, бывает и игривой, это как настроение.

Ненадолго дела отвлекли… Но опять:
- Увидеть Вас уже невтерпеж!!!
- Я бы потанцевала.... и платье надела в пол с открытой спиной... Цвета Шампань.
- Ой... я обмираю от восторга!!! И опять на уме целовать каждый Ваш позвоночек от шеи вниз...
- Не спугните мой сон!
- Спокойной ночи!!! До завтра.

Дни тащились упрямо долго, издеваясь над проснувшимся нетерпением. Ежедневные «С добрым утром» и «Спокойной ночи» постепенно окрашивались все более смелыми дополнениями… спелыми дополнениями (как каламбур). Никита писал:
- Хочу Вам подарить ощущение невесомости... когда вихрь в голове, разноцветные облака вокруг... и нирвана... и сладкое исступление... Но, опять боюсь продолжать. Лань устремится в чащу...
- Я не могу уловить тот момент, когда Вы проникли в мои мысли. Лань не только пуглива, но и мастер маскировки. Вот не видишь ее в чаще, и вдруг... вот она всего в шаге... только руку протянуть... а она внезапно срывается с места... и никак ее не догнать.
- Я проснулся около 5, но потом удалось уснуть. А перед этим Вы приходили ко мне во сне. Я так реально это ощущал. Простите меня, но не могу не рассказать. Вы были удивительно властны и инициативны. Вы то дразнили меня, ускользая, то снисходили до таких телесных откровений... Это было божественно! А глаза у Вас были шальные!... восхитительно шальные. Сокрытые глубины манят гораздо сильнее очевидного. Это в высшей степени упоительно... любоваться каждой линией, каждым изгибом, каждой потаенной ямочкой, каждой естественной чарующей складочкой и каждой веснушечкой... Я все еще под впечатлением... я все еще там.
Наташа ему отвечала:
- Иногда меня очень пугает ваш напор... и я даже рада, что не в городе! А иногда... мне просто хочется уступить... и сдаться.
- А "уступить"... себе. Вы отчаянно боретесь с собой. Я не завоеватель... я падаю к Вашим ногам... – писал ей Никита.
Но микроскопическими шагами они приближались друг к другу.
- Сегодня сама краснею от мыслей, которые меня вчера одолевали перед сном... Но не просите, не расскажу. Может быть, потом сами прочитаете в моих глазах...
- Я подумал: как Вы, наверное, можете озорничать, когда перейдем черту... Ощущение, подобное свободному падению, катанию на американских горках.
- В мечтах Вы вольны делать со мной все, что заблагорассудится.
- Вы разрешаете?
- Даю Вам полную свободу! Я сегодня смелая!
- Я бы сейчас тихонечко поцеловал уголок Ваших губ... И пока на этом остановился бы...
- Хочу еще!...
- ... чтоб нарастало внутри неудержимое... а потом как...
- Нацеловаться бы в волю...
- Я бы Вас обнимал очень нежно... крепко, но осторожно.
- Ах, остановитесь, а то дыхание участилось...
- Я бы пальцами перебирал Ваши пальцы... а ладонями осязал все, что поддается и не поддается осязанию... Не могу уже остановиться. Вот так хочу, когда встретимся... чтоб невозможно остановиться! А еще представляется, как от некоторых моих прикосновений Вы издаете вот такой "Ах!", как сейчас написали.
- У меня внутри полный калейдоскоп... и звуков, и ощущений!
- Хочу осязать Вас, обонять и чувствовать вкус.
- У меня мурашки возникают где-то за ушами и сбегают по шее ниже...
- Какой дождище за окном у меня! В такую погоду зарыться вместе под одеяло и забыть обо всем на свете. А мурашки я стал бы ловить губами... а они от этого только множились бы... Да?
- Чур, сегодня на ночь никаких таких разговоров!

Никита осторожно, но шел в атаку… крадучись, придерживая напор. А Наташа становилась смелее. Они каждый день общались столько, что откровение становилось естественным, а страхи бледнели и осыпались в небытие.
- А я тут вот, о чем подумала. Ведь все начинается с запаха, с первого поцелуя, наши маленькие химические лаборатории знают и делают свое дело. И все, как на уроках химии, когда взаимодействуют два вещества, то либо выпадает инертный осадок и опыт заканчивается, либо выделяется колоссальная энергия...
- Для меня это так удивительно и в новинку, когда так можно чувствовать человека на расстоянии.
А после и вовсе Никита стал отправлять описания своего восторга, своих скрытых доселе желаний, правда, маскируя их в невинные образы… И Наташа его принимала таким.
- … мне нечего сказать, только - " Ах!!!"
- Так хочется не читать Ваш АХ, а слышать!
- Остановиться надо ...сейчас! Мне кажется, что при встрече слова будут не нужны...
- Так хочется быть причиной Вашего АХа и сознавать это, и ценить, и захлебываться им.
- Спокойной ночи не пожелаю! Пусть я являюсь Вам во сне совсем смелой, горячей и... ласковой!
Никита летал. Крылья еще не выросли, но он стремился взмыть. Он упивался своей влюбленностью, он ее выращивал, лелеял, культивировал… И время от времени стал сочинять стихи. Немыслимо было не петь стихами. Одно из стихотворений он на ночь глядя отправил Наташе:
Я войду в твой чертог завтра.
Пусть срастутся за мной стены.
В ахинею поверю Сартра.
Стуком дом наводнят вены.
Теплым заревом ты вспыхнешь
И расплавишь меня в массу,
И любую твою прихоть
На руках вознесу. Здравствуй!
Между нами черта стерта,
Наши руки сейчас – ливень.
Я теперь самого черта
Под засаленным саваном видел.
Я, где верх и где низ, забуду.
Все сольются в одну краски.
Я омою тебя, чудо,
Водопадом земной сказки.
Этим штормом сорвет парус.
Полагайся на волн волю.
Как раскатиста ласк ярость!
Как я стражду земной боли!
Все вверх дном! Буря, гром, ветер!
Пляс стихии! Балет смерча!
И срывает врата с петель.
И дает по зубам смерти.
Но фортиссимо вновь в драку.
Им повергнутых скал мало.
И вершину вершин – так ее!
Белый всхлип! Апогей шквала!
На ветрах…
                Но гроза смолкла.
Я укрою тебя крылами.
Скоро солнце войдет в окна.
Ты же передохни, пламя.

Я стою на краю кратера.
Он – учитель мой. Я - смена.
Я войду в твой чертог завтра.
Пусть срастутся за мной стены.
- Так чувственно и проникновенно... даже в горле защекотало и глаза... Спасибо!

Перед сном:
- Я вообще не могу представить, как мы теперь встретимся, наши первые минуты...
- А я даже не сомневаюсь, что не будет никакой неловкости. Я Вас расцелую... я столько раз уже мысленно это делал.
- Я бы подошла сзади, босая и обняла Вас за шею и…
- Я верю, что еще подойдете... и не раз.
- Что-нибудь жаркое прошептала на ушко...
- А сейчас у меня побежали мурашки. Толпой. Мне вот в этот самый момент захотелось поцеловать Ваш животик... чуть ниже пупка.
- Вы уже ниже ватерлинии спускаетесь.
А на утро Никита писал:
- С добрым утром, радость моя, Наташенька. Я не спал - был занят Вами. Я перешел ватерлинию и захлебнулся впечатлениями... Помню, как когда-то давно в Симферополе попробовал спелый персик. Его сок стекал по лицу, пока я его вкушал. Вы с ним схожи, но Вы прекраснее... у него внутри – косточка, а Вы... внутри мягкая, нежная и... горячая.

И беседы их стали почти интимными.
- Солнце радует, все радует потому, что у меня теперь есть Вы - моя милая собеседница, источник вдохновения и объект необузданного желания.
- Если бы танцевали, то я бы прижималась к Вам всем телом!
- Чем дальше, тем чаще мне хочется обратиться к Вам на ТЫ. Точнее не то, что просто хочется, а оно само норовит выпрыгнуть. Видимо настолько между нами уже стирается черта...
- А пишите все, что в голову придет. Здорово будет, если мы с Вами научимся говорить даже без темы, с легкостью и без задних мыслей.
Никита изъяснился стихотворением:
Как вычурна бывает простота!
Какая явь телесная и плеск изгиба!
Тепло в ладонях.
И мокро с головы до ног. Тут распластать,
Оплавить, биться судорогами рыбы…
Весь разум – в лоне.
Бутон – в цветок! Колени расстаются.
Здесь – складчатая греза, тела скань
И клейкий трепет.
Дрожь лепестками… А глаза, как блюдца.
Рецепторов восторг, ты одурмань!
Пусть плоть ослепит.
Сочится царство страстного моллюска.
Прозрачные сиропа паутинки –
К губам и пальцам.
Просторно, влажно, шелково и узко.
Вдох! Жадно выпить млечные росинки.
И здесь остаться.
Там выше – мягкий аромат орешков
Накроет паром. Колыханье маков.
Полета стон.
Растекся сном – и вновь шальная спешка
Туда, где ждет саванны властный запах –
Всему закон.
Упрямый шарик в капюшоне цедры
Пульсирует, растет и ищет путь.
И жаждет боли.
Тут скользкий плен. Распахиваю недра.
Запретный мрак. Проникновенье в суть.
И зов неволи.
Во влажный сумрак! Словно гроздья ягод,
Как мелких мягких пальчиков отряд,
Чешуйки-стражи.
Но точка искры – счастье зла и тягот.
Коснись – и электрический разряд,
И танец даже.
Движенье неустанно. Шарик гордый
Зовет. Вокруг него трепещут флаги.
И фейерверк!
Горячий выплеск, как в прыжке к рекорду,
Дарующий глоток округлой влаги.
И выгиб вверх!
Агрессия и нежность, ночь и полдень!
Чаруй и властвуй. Я всему вниму.
Таков лукавый замысел господень.
Все остальное служит лишь ему.

Она оценила. А позже они писали:
- Наташечка, с добрым утром! С добрым утром, моя чародейка. Только открыл глаза - представил Вас на перинах, залитых утренним солнцем. Фантастически красиво... и желанно.
- Мой самый нежный... Вижу ли шмеля, спешащего по делам, или белое облако, в форме медведика, я сразу вспоминаю Вас.
- Вижу Ваши глаза... хочется озорничать.
- Поозорничаем обязательно.
Ее уже не пугал напор, с которым Никита взялся ее покорять. Она уже не была той пугливой ланью… Но что-то же от той лани в ней оставалось?
Наташа отправила ему фотографию розовой наперстянки, сопроводив словами:
- А вот я в прозрачной рубашечке.
Никита смотрел на цветок, и перед ним представала она… такого же пронзительного телесно-розового оттенка, размытая пока еще в воображении, - досочиненная наполовину. Но горячий поток охватил его где-то внутри, разливаясь от живота и вниз.
- Искусительница! Действительно похоже.
- Вы умеете читать между строк...
- Я бы ласково провел ладонями и пальцами по каждому колокольчику... прочитайте ЭТО между строк. Я даже разрумянился.

В ответ на такое, как показалось ему, откровение Никита решился отправить сочиненное ночью, как он определил его, иносказание:
- Загадочный своей непостижимостью фрукт. Экзотический, вероятно. Созрев, проявляет себя неукротимым желанием быть поглощенным. Он красив, как изысканный и волнующий разноцветьем цветок ириса, а, может быть, орхидеи. Раскинутые по двум сторонам лепестки, настойчиво манящие в сумрак его нутра, и кругленький носик над лепестками, который уж носиком не является вовсе. Сей фрукт – это тайна неистовых поколений, построивших цивилизацию. Он – магия сумасбродства, причина прозрений, творений, открытий и… войн. Пушистые по периферии края и трещиной лопнувшая его плоть, сочащаяся от ощущения, или даже намека на то, что им любуются… прикосновения, даже самые осторожные, пробуждают поистине дивный родник, что способен исторгнуть сначала – росинки, а после – фонтан. Его воспаленное великолепие парализует и крепкую волю. Вот он, невидимый глазу, был сокрыт кроной древа… а вот от смущенной своей мимикрии переходит в атаку, почти выворачиваясь наизнанку, прозрачным, чуть клейким и трогательно солоноватым нектаром услаждая наивные губы того, кто осмелился и пришел вкусить. Его не съедаешь, его бережно сохраняешь, лишь пробуя вкус его языком, вдыхая и нежный, и властный его аромат… и в нем растворяясь, порой утопая в глубинах его сокровенных тайн… лелеешь, мнишь его божеством. И, кто изведал сей фрукт, тот им навеки порабощен…
Утром Наташа ему написала:
- Наверное, поэтому я вчера не могла долго уснуть. Было странное возбужденное состояние, и в ушах стоял шум и слышалось "пощелкивание", как рядом с ЛЭП. Но спала я без снов, только что проснулась. Ваше сказание похоже на восточную сказку-предание! Спасибо.
- С добрым утром, Наташенька, вдохновение мое. Я проснулся в ощущении Вас. Первым делом я испугался, что, написав Вам такую сказку, мог напугать лань еще раз. Решил, что, может быть, это чрезмерно откровенно. Но сейчас, прочитав Ваше утреннее письмо, понял, что опасался напрасно. Я очень этому рад. Надеюсь, что описания достаточно деликатны.
Ответ в этот день был еще уклончив:
- Чубушник уже осыпается. Подошла понюхать, и вдруг из куста вылетел шмель, я сказала: Ооо! привет, Никитушка!
А на следующий день вдруг:
- Мне снилось, что мы спим вместе, а когда я проснулась в два часа ночи и Вас не обнаружила рядом, то даже растерялась... я не сразу поняла, что это был лишь сон... Волшебный сон.
Еще по прошествии времени:
- Я тут думал, душа моя, как я буду любоваться Вами. Я бы, наверняка, испытывал особое наслаждение, если бы Вы меня наблюдали, как я хожу перед Вами голый. Это эксгибиционизм или нет? Вам бы нравилось, что я упиваюсь Вашей обнаженной красотой?
- Наверное, это - определенная степень доверия...
- Мечтаю о том, чтобы Вы осмелели настолько, что иногда сами бы перехватывали инициативу. Вот ведь нахал… да?
- Да, смелый нахал! И с жуткой жаждой первооткрывателя, как будто.
- Но мое нахальство нисколько не умаляет Вашего совершенства... и нисколько не уменьшает мое к Вам уважение. Поверьте, это так. Да, жажда первооткрывателя есть. Вы - непознанный континент.
- Вы любопытный и нетерпеливый мальчишка!
- А как Вам такая шальная фантазия? Представил себе, что у Вас есть маленький хорошенький хвостик… голенький и розовый, но с пушистой кисточкой на конце… и я его тоже целую и хватаю губами. А еще Вы щекочете им мой нос… помахиваете так хвостиком из стороны в сторону, щелкая меня по носу…
Я пока не могу позволить себе рассказать Вам все причуды воображения (не пугайтесь, моя трепетная лань, ничего противоестественного). Но знаю, что придет время, когда мы с Вами будем делиться такими вещами. А еще… воплощать. Уже само представление об этом будто погружает в океанические волны, и я качаюсь, отдавшись их воле, и снисходит состояние, сравнить которое ни с чем нельзя. А все, что происходит, пронизано бескрайней нежностью, и все картины такие воздушные, такие легкие, но при этом страстные, заставляющие и мурлыкать, и рычать…
- Вы меня интригуете и... я готова рискнуть.

Другая беседа – как продолжение этой…
- Хочется Вас спровоцировать на раскрепощение. И это случится... но не сразу... и тем ценнее. Вы такая трогательная трепетная девочка... хрупкая настолько, что хрусталь рядом с Вами покажется сталью. Я задыхаюсь восторгом. Наташенька!!! (Надеюсь, даже, если сравнения банальны, они не за гранью пошлости…)
- Ах, нет слов у меня. Хотя я же сама Вам разрешила делать со мной все, что хотите... Мне хочется отдаться в руки умелому исследователю.
- Вы пока это разрешили в мыслях... Но я знаю, что все, что я захочу с Вами делать, будет Вам исключительно приятно, не будет ни желания съежится, спрятаться, ни пожалеть о чем-нибудь, а лишь распускаться цветком невиданной красоты. И сомнения уйдут прочь. Аххххх! Надо, наверное, спать ложиться... Вам уже пора, солнышко мое. Я укрыл бы Вас одеялом, подоткнул его со всех сторон, поцеловал бы Вас в макушку...

Никитино рвение, граничащее иногда с эротической манией, сменялось почти платонической нежностью. Наташа же к удивлению для него и самой себя проявлялась все более чувственной.
- Вот Вам моя фантазия! Вы уложили меня спать, как вчера обещали, и ушли еще поработать. Как Вы ложились, я не слышала, я сладко спала. Утром я рано проснулась, тихо вынырнула из кровати и поехала кататься на велосипеде. А когда вернулась, пахнущая свежестью зарождающегося дня, и разгоряченная от быстрой езды, с легкой испариной на теле... опять нырнула под одеяло, и Вас обожгло мое легкое прикосновение. Вы проснулись... А дальше... дофантазируйте сами.
Наташа с неосознанным намерением раззадорить отправляла Никите фото, где глаза ее нежно смотрели ему в глаза. А Никита от них млел. Он хотел ей отправить тоже свои снимки… ведь несправедливо получать и не давать взамен…
Он пытался… но… Глядя на то, что вышло, он печально стирал файлы. Пятьдесят пять! Подходя в очередной раз к бездушному, неделикатному зеркалу, Никитушка злился на время, что уродует, как он определил, человека. Зачем он вообще это все затеял? Но влюбился же! Как говорят – сердцу не прикажешь… Да, но он же зрелый разумный мужчина. И семья у него есть. Даже, если ему развестись… (мысль была мимолетна и несерьезна). Как он может ее, совсем юную и волшебно-прекрасную женщину обрамлять этим дряблым уродом? (он ткнул пальцем в свое отражение). Под глазами мешки. Он на что понадеялся? Может быть, вопреки его самонадеянным мыслям, встретив его в реальности, Наташа учтиво откланяется и удалится… Нет! Никаких фотографий. И Никита молча садился к компьютеру, пальцами теребил лицо, ладонями тер уши… злился, сам не знал, на кого.
А тем временем на мониторе возникал новый текст – от нее:
- Думаю, что если бы я завернулась в рыбацкую сеть, всю ячеистую и дырявую, Вам бы понравилось.
И Никита, забыв про мучения самокритики, писал:
- Всенепременнейше!!! А у Вас есть рыбацкая сеть? Если нет, придется мне ее Вам подарить.

Переписка была многотомной. И разговаривали они не на одни лишь наполненные щекоткой темы. Наташа делилась с ним дачными происшествиями и заботами. Никита рассказывал о друзьях, о работе. Обсуждались и впечатления от природных капризов и красот.
- Сижу на крыльце, перебираю морошку, - писала она.
- Я пол дня провел за косьбой травы, - сообщал он.
Иногда он писал «Наташинка!»… без продолжения, просто имя и восклицательный знак. И, написав, он произносил его вслух.
Он волновался:
- Наташа, я даже испытал немножко стыдливое чувство оттого, что меня объяло такое нетерпение в ожидании нашей встречи... почти до дрожи в груди. Вроде мне не 17 лет... Но за эти долгие недели нашей переписки я накалился и, как лампочка, готов начать светиться при приближении Вас... даже, пока еще, воображаемом.
Время просто стояло на месте, куражилось, продвигаясь вразвалочку…
- Задремал... но не сплю... вижу Вас, Наташенька... я у Вас в гостях... Вы такая прелестная нежная, горячая, смелая... порой - обворожительно бесстыдная... ой, я, кажется, теряю над собой контроль... нас накрыло цунами... Я Вас уже обожаю!!!
- Ваша " чрезмерная смелость" - это оттого, что я сняла все запреты и ограничения на Ваши фантазии, но какая я буду, это даже мне самой не известно... Когда-то давно я умела обижаться, но от этого было мало толку для меня. Поэтому я научилась не обижаться, а делать выводы и теперь стараюсь так жить...
И еще один день прошел.
- Вот вышла подышать, вечер тихий и прекрасный!!! (Наташа прикрепила к письму фотографию).
- Пухлый смешной шмель неизменно вьется вокруг Вашей прелестной головки. Красивый у Вас закат. Я бы тихонечко посидел рядом с Вами, глядя на него, нежно обняв Вас за плечи.
- А я бы тогда склонила голову Вам на плечо... Сидели бы и молчали... но не от того, что нечего сказать, а от того, что и так хорошо и понятно...
- Да, именно так. И чувствовали бы, и думали бы в унисон.
Чуть позже:
- Захотелось... вот в этот самый момент... прижаться щекой к Вашим коленочкам...
- А Вы знаете признаки идеальных женских ног? Помимо обязательных четырех воздушных коридорчиков, коленки должны напоминать детские личики.
- Ваши колени вне всяких сравнений... а в воздушные коридорчики так и тянет поместить свою ладошку... Буду целовать "детские личики".
- Внутри меня словно пружина сжатая... и, чем дальше, тем сложнее ее сдерживать... Однажды, распрямляясь, она снесет мне голову (образно, надеюсь).

До встречи оставалось чуть меньше недели. Время, видимо, все-таки уступило, сдалось.
- А я подумала, что мне нужно что-то приготовить вкусненькое. Не знаю... сейчас ничего не хочу, ну... кроме самого гостя конечно...
- А можно совместить. Вы что-нибудь сделаете, и я что-нибудь принесу. Только надо согласовать это между собой. Да и я не наедаться иду. Но проголодаемся ведь...
- Согласовывают на собраниях и совещаниях, а у нас, я надеюсь, будет не так все официально.
- Забираю неудачный термин обратно. Но решить нужно вместе, наверное. Мы же не щи и котлеты с картошкой запланируем, а что-то легкое и праздничное. Что Вы любите? Ягодки, пирожные, мороженое, кильки... Я же пока не знаю еще. Только не обижайтесь на шутку про кильки, пожалуйста. Ладно?
- Я много, чего люблю. И кильку тоже иногда! Сколько всего мы друг о друге еще не знаем...
- Так все-таки кильку нести? (и смайлик к словам)…
Напряжение заставляло шутить. Иногда эти шутки бывали уже откровенны.
- А как же... в женщине должна быть тайна, загадка... А одежда нужна для этого тоже... ну хоть на первые пять минут.
- Конечно, одежда нужна. Я предупредил, что пошучу... Вы полны загадок для меня. И, хоть это и банально, но любому мужчине нравится эту одежду потихонечку снимать... постепенно. Это - божественный ритуал.
- Оденусь как капуста. У Вас получится потихонечку.

Никита ложился спать, но ворочался и принимался строчить сообщения, хоть и знал, что Наташа уже не в сети.
- Фантастическая моя девочка! Такая хрупкая душой и такая остро-чувственная, обнаженная нервами, искрящаяся и искренняя. Наташенька, ты - чудо. Да, ВЫ (пока еще), конечно. Но так близка, что ТЫ. Я не сплю, я ввергнут в шторм, исступление ощущений. Мои фантазии про ТЕБЯ исполнены бережности при всей их предельной откровенности. Хочу сливаться с ТОБОЙ единой симфонией, чувствовать каждый электрический разряд твоих мыслей и каждое незримое колебание каждого волоска. Попробую спать. И ты, Наташинка, спи умиротворенно и спокойно. Завтра мы станем еще ближе, как во все эти дни шаг за шагом. Целую ТЕБЯ, моя веснушчатая ромашечка.
Она приходила утром, и общение продолжалось:
- Доброе утро, Никитушка! Как приятно с утра получать такие записочки! Спала мирно, крепко, без снов... Сейчас еще лежу, и по мне растекается нега от скорого предчувствия тебя...
- С добрым утром, девочка моя солнечная. От твоей утренней записочки утро стало солнечнее, чем от солнца. Я проснулся и еще лежал, ощущая тебя каждой точечкой тела. А некоторые точечки выразили особенную готовность к скорой встрече.
- Сижу на кухне с чашечкой кофе и финиками и думаю о Вас...
- НАТАШЕНЬКА-НАТУЛЕЧКА-НАТУЛЯ-НАТАШИНКА!!! Как музыкально! Пошел в ванную. Целую тебя нежно.
- Какая роскошь есть у меня. Ты больше двух месяцев ежедневно желаешь мне доброго утра и доброго вечера, и... Спасибо!
Она тоже уже сбивалась временами на ТЫ.
- Позавтракал. Тепло, и я сидел голый и представлял, как мы с Вами тоже голышом едим из миски ягоды... и, не переставая, улыбаемся друг другу... я любуюсь Вами, не отводя глаз, не исподтишка... и все время хочется прикасаться.
- Ах...
- В воскресенье будем ахать хором.

- Наташенька, я так отчетливо ощущаю, что наша встреча приближается. И такое странное и упоительное состояние. Порой внутри все начинает трепыхаться, как пойманный воробей, и необходимо глубоко вдохнуть. Правда при этом трепет не прекращается, но он становится слаще. И вообще как-то тело приятно понывает. А другие детали такого состояния я смогу Вам рассказывать потом... после нашей встречи.  Я представляю то, что будет происходить при встрече, как некое таинство! Волшебное, грандиозное, близкое по ощущениям к религиозному исступлению... Только религия не христианская, а какая-то восточная.
- Мурашечками покрылась...
- Как я рад, как я счастлив, что пугливая лань понемножечку стала смелее!
- Вы приручили пугливую лань настолько, что она, мало того, что разрешит погладить себя по спине, но и подойдет, и ткнется носом в ладошку...

Пространство вокруг вибрировало и меняло форму. В комнату проникали дивные ароматы трав и прелого мха. Наташа, то временами ловила себя на том, что глаза ее закрывались вопреки ее воле… окружающие картины деформировались и соскальзывали в темноту… то она вновь восстанавливала контроль над своим я, и ее опять отгораживали от внешнего странного мира вернувшиеся на место стены. Мысли и чувства ее вели свою автономную жизнь. Она становилась им не указ. Вкрадчиво вплывало в сознание какое-то иное существо и представлялось Наташей… Оно поселялось в мозгу и теле. Оно становилось ей, и она принимала вторжение с радостью, с благодарностью. Она отдавалась всецело себе иной, вверяла себя неизведанной сути. И запахи властвовали над благоразумием, и видения воплощались в явь. Кроны елей, берез и осин удивленно вскипали и торопились друг другу поведать свои сплетни. Испуганно встрепенувшись, деревья старались сокрыть увиденное от посторонних глаз, даже от воображенных, даже от гипотетически возможных. Им казалось… всему лесу казалось, что метаморфозы, которым они оказались свидетелями, обязаны оставаться тайной. Чудо чудное! Диво дивное! Сказочная терминология единственная была способна соответствовать превращениям, что были порождены этим страстным потоком, вовлекшим в свой безудержный и шальной карнавал и Наташу, и мир, окружавший ее.
Вкус соков лесной травы, трусливые шорохи чащ, запах предгрозовых облаков… и обостренное, лишенное логических аргументов наитие. Все, что человеческому существу не доступно, стало частью ее. Бег в темноте по изломанной траектории через заросли. Осязание кожей опасностей, притаившихся вдалеке…
Наташа проснулась, словно плавно перетекая из новой себя в себя ту, которую знала всегда.

- Когда Вы переступите мой порог, то "Вы" останутся с той стороны, и ко мне войдёшь ТЫ!!!
- Я то возвращаюсь к обращению на ВЫ, то говорю ТЫ. Представляю, как обворожительно ты пахнешь лесным воздухом, пряными травами...

- Ты говорил, что хочешь подобрать музыку… Мне кажется, что музыка музыкой, но я буду сосредоточена на наших дыханиях, и предыханиях, и ахах...
- Да, не исключено, что музыка будет лишней. Мы ее отдельно послушаем, когда сможем на музыке сосредоточиться. Я подумал... а! уже забыл, что подумал. Просто ты сама вероятно не знаешь, что в тебе сокрыто. Вместе будем делать открытия.

- Я представил себе (опять эти фантазии), что ты лежишь передо мной, ярко освещенная солнцем, а я любуюсь тобой во всех подробностях. Я знаю, бывают случаи, когда одним лишь взглядом мужчина доводил женщину почти до высшей точки наслаждения. Сказки, конечно. Но доля правды есть. И только потому, что у женщины чуть-чуть присутствует всегда стыдливость. И от этого она милее, и от этого ей самой в тысячу раз приятнее все, что происходит. Есть особая острота в любовании. Ты же понимаешь, что любовался бы я тобой обнаженной.
- Глаза хочу твои видеть... Хотя может быть румянцем и залилась... Я даже стиснула рукой одеяло... Остановись, пока прошу! Как уснуть, когда низ живота начинает ныть и тянуть. Пощади, пока эти 500 километров между нами!

Наташа ворочалась, тщетно пытаясь нырнуть в сон. Сон не шел. Да, какой уж там сон! Фейерверки их слов будоражили так, что немыслимо было укрыться и под одеялом, накрывшись им с головой. Наташа вертелась, то укладываясь на правый бок и подгибая ноги, то, пробуя левый, раскинувшись по диагонали кровати. Жар, томительный, мягкий… даже не жар. Тепло поглощающее. И так тягуче ныло внизу живота, и так пальцы сжимались в дрожащие кулачки, будто что-то стремясь удержать, чтоб не отнял никто… Вдруг она открывала глаза, подставляя их тьме ночной, где едва различимые прятались образы, порожденные смелой беседой. Вдруг зажмуривалась, надеясь, что от этого образы станут ярче, отчетливей. Она уже просто забыла, что вчера еще прочерчивала границы, отчуждала его… Так границы то строились только из страха… вероятно, из страха в неискренности, ненадежности.
Это ОН, это ОН снес «Берлинскую стену» монашеского испуга. Он влился в сознание, в элементарные мелочи, из которых построено восприятие этого мира. И выгнать оттуда Никиту уже оказалось немыслимо… да, и зачем? Игривая воздушная масса, поток всех оттенков радуги несли ее в неизведанном направлении…
Наташа почувствовала влагу на бедрах своих изнутри. Она неуверенно и смущенно отправила на разведку пальчик… коснулась… и вздрогнула чувственно… легкий удар тока. Мокро, чуть липко. Пальчик свой поднесла к губам. И снова отправила его в путь. Теперь он скользил с осознанной миссией. Она погрузила его чуть глубже… и поняла, что Никита сейчас с ней. Ободренный такой дразнящей и смелой мыслью палец начал творить движения. Он прополз сверху-вниз, вернулся назад… Он слегка надавил. Он нырнул, он опять перебрался к верхушке опасной зоны. Он дразнил ее, действуя будто по собственной неуправляемой воле, обрисовывая рельеф, находя уязвимые точки. Он всхрабрился, он распоясался, он увеличил темп… Это был, конечно же, ЕГО палец. Нежный, уверенный, дарящий добро. Это был сам Никита…
Палец порабощал ее, и она отдалась в его власть, на его милость. Он тем временем стал уже бесцеремонен. Пришлось закусить губу… из глубин ее тела наружу просился стон. Пальцы левой руки завладели несчастной ни в чем не повинной простыней. Они комкали ее, почти рвали. А палец-боец плясал свой победный танец… И вот она – вспышка, до судорог, до совершенного забвения мира. Вот он выплеск… прыжок в беспамятство! Утомление, выдох протяжный…
Теперь начатая беседой симфония завершилась счастливой кодой. Теперь тело готово спать.
Утром она находила в сети письмо:
- Проснулся с ощущением твоих рук на своем теле... в самых чувствительных местах. И дальше разыгралась фантазия... пронзительно! Это словами не описать.
- И меня разбудил своими сильными мыслями... Все же утро доброе! Вот она, сила мысли моей или твои такие яркие фантазии... Я смущена... Но сегодня ночью ты был на высоте!
И Наташа вспомнила все ощущения ночи…
- Ты умеешь быть благодарным природе, вселенной вообще, случаю в частности, и вот поэтому наверно все это и случилось с нами...
- Наверняка. Но, если бы я один был таков... ведь без тебя ничего не состоялось бы. У тебя душа тонкая, тонкокожая... и чувствительная.
И Никита решался описывать ей немыслимые фантазии. Она отвечала:
- Рассказывай, рассказывай...но я смутилась... Я разволновалась, будто читаю эротический роман...
- А в реальности у нас с тобой все будет еще ярче и разнообразнее.
- Ты совершенный, немыслимый фантазер! Но мне... кажется... это нравится...
Никита писал и писал… и восходил в своих кожи лишенных эмоциях до раскаленных вершин. Точка возврата давно осталась позади. Его восхищение, его низвержение самого себя к ногам Натальи… Они были необратимы, и Никита не чувствовал сожалений… Но…
Он ехал в машине, мысли бессвязно шарахались в голове, ползали друг по другу, как муравьи, натыкаясь на собственных же собратьев. Имел ли он право… Нет, что мог он ей предложить? Ослепительную зарницу чувств? (и опять – «даже, если он разведется»)… Но, когда ей исполнится пятьдесят, еще бодрый совсем возраст, ему будет под семьдесят… Вслед за гремящим, поющим, танцующим карнавалом придет… нет, не придет, а однажды внезапно обрушится горе… вязкое, непоправимое, цвета слякоти на асфальте… и приплюснет ее осознанием катастрофического бессилия, нарывающей посреди вселенной безжалостной пустоты.
Никита покрылся холодным потом, почти изморозью… Его начало трясти. Он ясно увидел ее с горстью земли в руке над отвратительной ямой, в которой лежал сам…
«Идиот! Безответственный идиот!» - но уже невозможно что-либо изменить. Он жалеет о том, что непрошено разбудил Наташу?...
И Никита встряхнул головой. Нет, иначе же быть не могло. Это выше практичного разума, выше логики, выше осознанных намерений. Просто плыть по течению? Следовать чувствам? Ответа не приходило.
Временами в поток его мыслей врывалась Таня. Но Никита стыдливо сдувал ее с влажной еще акварели своих радужных мыслей. Вполовину абстрактная до поры мечта будто съеживалась от диссонанса реальности… обыденности, пусть и комфортной, устойчивой и надежной. Влюбленность – всегда парадокс. И Никита неосознанно провозглашал иррациональность. Его собственные себе возражения терпели фиаско перед дивным колоссом, который вздымался из самых глубин его тела, вырывался из жизненно важных центров, сплетения нервных волокон, сосудов, оттуда, где пульс генерирует поле, дрожащее мириадами микроскопических молний, и порой вынуждающее содрогаться всем существом.
Он читал строки, написанные ему Наташей, и его разум проглатывала лихорадка.

- Настроение - бегать вприпрыжку и улыбаться, улыбаться, улыбаться... Считаю часы обратным отсчетом.
Накануне их встречи:
- Цвет платья выбрала под стать твоим глазам... Легкое, летнее, воздушное, приятное на ощупь... И с некоторыми элементами эротики на предплечьях...
- Мне сумасшедше нравится, что ты носишь платья. А на ощупь я буду чувствовать тебя... хотя и платье тоже. Эротичность его интригует!
- Само по себе вырывается АХ! Как мы с тобой накаляем друг друга!
- Я стараюсь вести себя очень сдержанно сегодня... Но иногда мне реально кажется, что я чувствую все твои прикосновения...до дрожи...
- Надо же... состояние восторга и даже эйфории оттого, что я сознаю, что завтра мы с тобой будем реально чувствовать прикосновения друг к другу.

А Наташа стремилась вперед всем своим существом, но… будто страх, мимолетный испуг, неверие тянули ее за подол… Не спеши, не несись, очертя голову! Ты с ума сошла? Где твоя рассудительность? Но, наверное, ненастойчивы оказались страхи, и голос их был так слаб… Лишь глаза ее с настороженностью взирали с фотографии на Никиту. Глубоко под лазурными водами эйфории прятался робко и не мог просочиться наружу вопрос… о чем? Наташа не знала его и сама.

Сколько раз он хватал себя за шиворот на краю, когда рвалось в полет с обласканных виртуальными поцелуями губ это слово… Он смирял себя, он пугался. Никита ответственно относился к тому, что говорил…
Всегда ли? Нет, он поклясться не мог. Порой его разум пьянел, и несло его дивным течением… страсти. Но произнести «ЛЮБЛЮ»… это – как присягнуть, как начертать своей кровью. И все-таки он сознавал, что однажды он может сломаться, не устоять… против строгой ответственности в схватку бросится дикий крылатый, такой первозданный монстр… его собственный скрытый до неясной поры огонь, его магма, сжигающая самого его… этот великолепный фантом его потустороннего Я.
Никита отмел этот хаос, захлопнул слегка приоткрывшуюся дверь в поглотивший, уж было, его параллельный мир… Но… до скорого туда возвращения.

День встречи приближался уже стремительно, хоть и томил тревожным ожиданием.

Происходящие вокруг движения пространства, подчас заводящие в непознанные сферы, искривляющиеся то и дело… Никита старался найти баланс, приблизиться хоть сколько-нибудь к умиротворению, хотя бы к его подобию… Порой ему казалось, словно он вскрыл себя без анестезии и, превозмогая ослепительно яркую боль, копается в извилинах своего мозга. Копание результатов не приносило, он чувствовал себя бессовестным невеждой, посягнувшим на тайны господни… но не искать невозможно. Где-то там сокрыта суть.
Чем продиктованы его сомнения? Заботой о ней?... или завуалированным эгоизмом? Может быть, то, что он так спешит объявить заботой, всего лишь - его страх? Страх перед действием, перед решением… или признание собственного бессилия, неуверенности в том, что в этот оставшийся неизвестной длины срок он не сдюжит построить еще один новый мир… мир, который обязан бы восхищать своей стройностью и гармонией… а не кое-как, кособоко торчать посреди пустыни.
Никита снова пока прикрыл препарированное сознание… легкой тряпочкой… опять ненадолго.

Утро. Вечером они встретятся.
- Я еще лежу в кровати и прислушиваюсь к своим внутренним ощущениям... там что-то происходит, доселе неизведанное, непрочувствованное... радостное ожидание с ноткой неизвестности... А иногда мне кажется, что мы просто расшалившиеся дети… по-взрослому...
- Да, ты правильно описала... и у меня похожее состояние. Но эти шалости поглощают целиком, без остатка... и совершается какая-то магия. И я хочу... всей симфонии ощущений!
- Все, ушла складочки разглаживать... на платье.

Никита не мог заставить себя встать. Нетерпеливый мальчишка внутри него толкал вскочить и бежать вперед. Бриться-мыться, на тело распылить ароматы, подобрать свежий элегантный, но простой наряд… что-то светлое. Остаются часы… и чудесная сказка должна обрести свою плоть. Так реально… уже давно реально. Осталось совсем немного.

Все! Сомнения отмести!

Бледное осторожное солнце будило мир бережно, словно маленького ребенка. Вступительные аккорды утра. Никита не спал уже. И Наташа проснулась еще до зари. Румяное чуть стыдливое дрожание внутри тела, как камертон, обоим им задавало тональность. Торжественность предвкушения.
Никита одевался неспешно, старательно, остерегаясь нервической торопливостью скомкать такой девственный момент зарождения нового мира. Он выбрал светлые брюки, светлый джемпер… «Как символ чистоты помыслов», - промелькнула мысль. И… снял на время кольцо с безымянного пальца.

Дверь открылась. Наташа стояла, сомкнув кисти рук возле подбородка. В глазах – испуганный восторг. Восторг от метаморфозы – превращения сочиненной ими совместно сказки в реальность. И настороженность… так ли все это случится, как мнилось?
- Здравствуй, мечта моя, - руки Никиты, едва касаясь, обняли ее плечи. Он мягко обнял Наташу, и губы ее ответили на его поцелуй. Их первый не выдуманный поцелуй. Он был искренен, откровенен, долог. Он утолял тот голод, что нарастал все месяцы их переписки. Он восполнял несбывшиеся надежды, утраты, которых и сами они не предполагали. Никита на миг оторвался от ее рта и рассыпал влажные прикосновения своих губ по Наташиному лицу… щеки, крылышки носа, мочки ушей, шея с бьющейся венкой, плечи…
Напор весеннего паводка снес плотину. Кофе остыл в чашках… до него не дошли. Платье свернулось на кресле, там же, или вообще на полу обиженно скомкались вещи Никиты.
Близость вступила на трон стремительно… но от этого ничуть не менее царственно… Не второпях! Это было срастание, единение тел и душ одновременно. Проникновение в суть… переплетение нервов, идей, вселенных, еще вчера бывших порознь – каждая сама по себе.
После вспышки не наступило ни спада желаний, ни отчуждения. Энергетическая волна, унесшая в море, перекатывала их, как убаюкивая своих детей, насыщая нежностью до исступления. Телесные откровения достигали вершин, какие ни он, ни она, даже не предполагали. Они открывались друг другу, выходя и за те пределы, что с собой наедине не всегда позволительны.
«Между нами черта стерта, наши руки сейчас – ливень»… - вспомнила Наташа его стихи.

Дни, последовавшие потом, подобно клавишам исполняли сюиты. Теперь и Никита, и Наташа чувствовали друг друга уже не придуманными, а настоящими. Воображение, устремлявшееся в картины грядущих встреч, стало наполнено помимо образов, ароматами, вкусом их тел, осязательными восторгами и деталями сокровенными. Лишь они прощались до нового дня, вся их текущая жизнь пролистывалась ими в спешке скорее увидеться снова. Первой встречи хватило им для того, чтоб опьянеть совершенно и ничего не желать, кроме продолжения.
Когда видеться не получалось, они протягивали друг другу электронные нити своих писем, полных неуемного жара, желания слиться, не отрываться.

- Ланюшка моя, это ощущение тебя… словно осязаю обожженной кожей… или вовсе без кожи. Ошалело смотрю в темноту. Но из пустого пространства проступают твои черты… такие родные, такие несущие веру. Чувствую в ночи твой запах, чувствую жар, исходящий от рук… и взгляд твой пронизывает меня. Ты улыбаешься, а мне становится больно. Больно глубоко внутри. Не угасай, пожалуйста. Будь солнышком. Ведь без солнышка жизнь коченеет.
- Ну как теперь спать, после таких строк... Никитушка… Мы так неожиданно ворвались в жизнь друг друга, так незапланированно, но вместе с тем прекрасно! Как два берега реки соединяет радуга, так радостно и грандиозно, вызывая восторг и восхищение мы соединились… И для меня самое страшное – это, если наша радуга погаснет, пропадет… Никому не дано знать ничего наперед, но надеяться и верить… без этого никуда!
- Я вспомнил, как обрадовался сегодня утром, увидев тебя. Дыхание перехватило. Хочу, чтоб мы оба всегда так радовались, когда видим друг друга… и, просыпаясь вместе… даже, если это будет бесчисленное количество дней подряд.
- Веснушечка моя, хочу захлебываться восторгом, глядя на тебя, пока не угаснет мой мозг. Хочу, чтобы солнце твое светило и радовалось... чтобы, как на ладошке твоей начертано, все было у тебя хорошо. Ты мне это рассказала, и мне стало так светло и приятно. Целую тебя, моя Наташинка.
- Наташечка моя, какое блаженство сознавать, что ты есть в моей жизни! А какие горячие и полные нежности слова ты мне пишешь! Я же никогда не расплачусь с судьбой за такое счастье. Значит, буду принимать, как подарок.
- С добрым утром, моя принцесса! Хорошо ли ты спала? Как самочувствие? Я проснулся с ощущением тебя и предвкушением тебя. Это - великолепное состояние. Я парю над землей
- Это все на уровне электромагнитных импульсов каждой клеточки тела, эта наша с тобой обволакивающая аура духовно-физической близости…
- Наташенька моя, озорница моя милая, я ехал на работу, и твоя улыбка сопровождала меня всю дорогу. Какая это была волшебная неделя! Я всякий раз, как только подходил к твоей двери, каждый раз не мог унять трепет внутри… Натулечка, АХ! Целую тебя взахлеб.
- Рыжик мой невероятный, я слышу в голове твой голос, вижу твой смеющийся взгляд, чувствую руками твои пальцы… Как же ты меня наполняешь теплом, девочка моя родная! Перебираю в памяти моменты, когда мы вместе. Это умиротворяет.
- Я все время тебя чувствую, Никитушка! Улыбнулась, получив письмецо от тебя. Спасибо! Трудись, мой шмелик, пусть все дела ладятся! Целую.
- Спасибо, моя радость. Что-то навалилось сегодня разных дел... а настроение не рабочее. Заставляю себя. Насилие над личностью!
- Девочка моя, я с тобой погружаюсь в сказку. Мне так тепло и спокойно, и я чувствую гармонию. Все так невероятно и так естественно. Когда ты выходишь мне навстречу, во мне случается восход солнца, во мне начинает звучать музыка, улыбка охватывает меня всего… я сам превращаюсь в улыбку. Натулечка, в тебе - мой мир. Радость гонит прочь все заботы, проблемы, печали и всякую дрянь. Прикосновения к тебе делают душу добрее. Наташенька моя! Ах! Все слова немощны и не могут выразить то, что ты будишь во мне. Хочу целовать пальцы на твоих ногах.

Иногда в переписку их проникали потаенные фантазии. Откровенные до предела, заставляющие плоть проявлять свою почти животную суть. Но, как упоительны были образы, что они рисовали друг другу!
Их сюжеты очаровывали самих сочинителей, и оттого фантазии становились ярче.
Местом действия были лес, одинокий домик в лесу, ветви старого дерева, библиотека с высокими стеллажами.

Никита сидел и любовался Наташей. Она перемещалась по кухне, скинув халатик… варила кофе, выкладывала орешки в вазочку… А Никита водил глазами по чарующим линиям ее тела и дурел от восторга. Она была феей, она была самкой дикого зверя, она была сделанной из тончайшего стекла балеринкой. Она заполняла его мысли, замыкала на себя все его ощущения, весь его окружающий мир наполнялся ей, и вне ее оставалась лишь невзрачная, размытая бессодержательная свалка невнятных образов, ненужных событий и безымянных существ.
Наташенька подходила к Никите, и он лицо свое прижимал к ее животу. Этот животик тоже его умилял - бережно положить на него ладонь и упиваться близким  и щедрым теплом…
Он был тоже гол. Единение не признавало одежды.
Наташа села верхом на его колени лицом к нему… и они превратились в один организм. Слова отложены на потом. Только звуки дыхания, сбившегося в телесном срастании. Глаза в глаза. Во взгляде перемешаны восхищение и испуг… испуг от того, что царствующий сейчас момент не вечен, всему приходит когда-то конец…
- Принцесса моя! – выстонал, обнимая ее глазами, Никита.
Внезапная дрожь… вслед за ней – ураган.

Вечером ей Никита писал:
- Мне в голову просочилась фантазия. Я бродил по деревне. Лето. Изнуряющая жара. Я не знаю, где эта деревня. Я не знаю, зачем приехал туда. Это не важно. Изобилие зелени, терпкие ароматы. Солнце шпарит по темечку, что есть мочи. Я увлекся полетом шмеля и за ним углубился в тенистый живой коридор, образуемый переплетенными ветвями разгоряченной до обморока и несдержанной в жажде жить сирени. Вдоль тропинки буйствовала трава, а позади тонких стволов сирени взору чинил препятствие сплошной высокий забор. Запрет разжигает желание. Мной овладело любопытство. Я подпрыгнул слегка, и на миг мне открылся сад. Цветники и подстриженная лужайка, затейливые подпорные стенки, мхом обросшие валуны. Прыгать еще и еще раз было неловко. Я выискал поблизости ждавший меня столь любезно пень и, встав на него, оказался достаточно высок, чтобы нарушить приличия. Посреди сада над нахальным многоголовым пионом склонилась девушка. Она что-то сосредоточенно копала у основания цветка совком, вдохновением светилось лицо, которое я мог наблюдать лишь сбоку и чуть сзади. Полупрозрачное платье, а, может быть, сарафан, сместилось с плеча, предоставляя возможность моему шаловливому воображению слегка разыграться. (Это была ты). Плечо и шея лоснились испариной. В какой-то момент жара победила, и девушка распрямилась, бросила на траву совок и быстрым движением скинула одежду свою через голову. Я вцепился пальцами в верхний край забора, я задышал часто, как мышь… Зрелище дивное поработило меня. Девушка оказалась совершенно голой и, будучи уверена, что она одна, вела себя непринужденно. А я весь трепетал в восхищении, и плоть моя раскалялась. И вот я тоже сбросил с себя всю одежду… так фантазии было свободней. Девушка потянулась, закинув руки над головой, а затем провела ладонями по груди, животу, ногам… Мне почудилось, что меня раскрыли, что спектакль этот – для меня. Но случайная обольстительница подхватила с полянки свой сарафан и неспешно и грациозно скрылась за зарослями спиреи. Я неистово ждал второго выхода. Я нетерпеливо топтал ногами пень. Я уже гладил свое тело своими (но в воображении – ее… твоими!) руками… Из власти наваждения меня выдернул твой голос: «Вам тоже теперь жарко?». Ты подошла ко мне, перепуганному, смущенному, уличенному, но онемевшему от восторга. Последнее, видимо, читалось в моих глазах и потому оправдывало отчасти и искупало вину. Ты подошла и дотронулась до меня там, где минуту назад суетились мои руки. Ты была совершенной женщиной! Ты и есть совершенная женщина.

Ночи врозь спотыкались бессонницей.
Ночи вместе… а спать было некогда…

- Мне придется уехать опять, - виновато сказала Наташа, прижимаясь щекой к ладоням Никиты.
Внутри что-то вздрогнуло, поднялось до горла и застряло, не обнаружив выхода. Никита рассыпался поцелуями по ее телу.

- Наташечка моя невероятная, ты была сказкой? Вымыслом? Моей галлюцинацией? Я понимаю, что ты есть, но снова мучительное ожидание. Снова мы все – в словах. Но теперь я тебя обоняю в памяти, осязаю в фантазиях так реально. Я могу видеть в мыслях твои живые глаза. Я могу там же в мыслях найти твои родинки и морщинки… и они будут в тех местах, где на самом деле есть. Ты во мне – настоящая. Я по тебе голодаю.
- Никитушка, я тебя тоже чувствую, словно ты рядом, словно руки твои скользят по моей коже. Ну, что же делать?! Это, должно быть, проверка, ниспосланная нам свыше. А, изголодавшись, мы бросимся друг на друга хищно-нежно.
- Проверка такая бессмысленна. Я принимаю сложившиеся обстоятельства, не пытаясь анализировать. Я просто тоскую.

Сон сморил.
Скудный свет проникал в незнакомую комнату. Стены серы… черны. Ночь. Отчего он проснулся? Ее кровать. Но Никита один. Разноцветные искорки насмешливо и недобро танцуют в воздухе… в душном воздухе… где-то в углу, ближе к темному потолку. Мелкие искорки, такие, как искры в глазах при ударе затылком об лед. Никита лежит на спине. Справа пусто. Намокшее одеяло слева вздыбилось и стоит стеной. На пол метра стена. Шевеление. Кто это так настырно пытается к нему влезть? Толкается. Там же пусто! Никита не видит никого… но толкание в бок усиливается. Одеяло сбилось комком. Анонимная пустота напирает и двигает его тело к стене. Никита выпучивает глаза. Кто ты? Никита готов закричать… от ужаса, от бессилия что-либо предпринять. Руками, ногами не пошевелить. Во тьме ничего не ясно. Бессовестная и беспощадная сила давит его в бок. Никита открыл рот. Кричать! Кричать! Звать на помощь. Жалобное одному ему слышное кряхтение выползает в слепую глушь. В темноту. Пропал его голос. Теперь не спастись. Ааааа! И легкие сжались до плоского бумажного листа. А ни звука не вышло наружу…
Никиту выбросило из сна. Мрак. Он в своей постели. Лежит на левом боку – том, с которого нечисть толкала его.

- С добрым утром, родная моя ланюшка. Как ты спала? Вот и еще на день приблизилась наша встреча.
- Доброго утра тебе, мальчишка мой ненаглядный. Я тебе улыбаюсь. Сегодня нужно будет хозяйством заняться на деревенском участке. Вспомнила твою фантазию про то, как ты меня увидел в саду…
- Мне кажется, что, лишь увижу тебя при встрече, я всем собой окунусь в твою энергию, в твою нежность, в твою солнечность… до потери рассудка. Наташенька, ты – моя музыка!
- Я ощущаю, как из меня во вселенную исходят лучи благодарности. Благодарности за то, что мы с тобой не разминулись в этой жизни. Тороплю время. Тянусь к тебе душой сквозь пространство. Никитушка мой, мальчишка голубоглазый!

Почти месяц их обоих знобило разлукой. Почти месяц стыли их пальцы, разомкнувшись. И время, бесценное для жизни и неповторимое, стало вдруг таким лишним, враждебным.
Однако же, месяц прошел.

Никита отправил Наташе картинку в сети – солнцем заполненная комната с громадными окнами в пол, снаружи – девственный лес, а вдалеке под горой дразнится бесчисленными бликами воды озеро. Такая картинка… даже кажется, что слышен беззаботный галдеж птиц.
- Счастье мое, завтра утром тебя проглочу! (и смайликов целых семь).

Лифт ворчливо проскрежетал дверьми. Вход в квартиру уже открыт. Наташа сияет, Никита на вдохе целует ее, сцапав жадно в объятья. Они оба хотят высказать свою радость, высыпать под ноги целый ворох слов… Но пока – не до слов. Только дыхание. Только шелест одежд. Только камерная гармония способных порхать звуков, что крыльями бабочек вырываются из-под губ… а за ними уж набирают силу и звуки иные… настырные, раскрепощенные, бесстыдные, но такие всепобеждающие… кричащие о том, что они – животворная влага… они – алчные мокрые всхлипы их музыки… музыки истекающих страстью тел. И комната наполняется ароматами дикой природы… львиного прайда.
- Я люблю тебя! – простонал Никита.
Наташа на миг замерла. В глазах – испугавшаяся радость… или испуг, отрезвивший счастливое сумасшествие… или тонкий стеклянный шар хрупкого и ранимого счастья, хрустнувший от испуга?
… но волна подхватила, и смыла сомнения, и поглотила…

Но коротких встреч было катастрофически мало. Мало времени, что удавалось быть вместе. Они чувствовали, что необходимо оторваться от реального мира, от повседневной жизни. Уехать туда, где время течет иначе, где другой антураж, незнакомые люди, нет привычных забот… где воображенный мир может быть реален.

Таллинн. Город вовсе чужих и потому не беспокоящих тебя людей. Место, где погружаешься в жизнь, происходящую где-то снаружи, субстанцию настолько инородную, что смешаться с ней химически невозможно. Ты – частица с иной планеты, легко отделимая от основ. Вместе с тем, покой и уют средневекового миниатюрного города принимают тебя, готовы тебя обласкать, погружая в такую масштабную для человека камерную декорацию, многомерность которой определена и шершавостью известняка в стенах башен, и изгибами лестниц, что сквозь арки уводят вверх, а оттуда - и панорамами с пляшущей диаграммой терракотовых крыш и странного абриса шпилей. Город, где симбиоз времен оказывается приветлив, то ли невзирая на скрытность истории, а то ли благодаря ей.
Всего за неделю до выезда Никита с Наташей выбрали себе номер в отеле. За неделю… почти накануне. Боялись сглазить. Отправились на машине.
Едва пристегнув ремни, они взялись за руки. Все пространство машины враз заполнило ощущение счастья! Вот, свершилось… таинство началось, неповторимое действо… чудо рождественской ночи, хоть еще и сентябрь на дворе. Хотелось вдохнуть до предела, до сладостной боли… взлететь, может быть. Всю дорогу улыбки не уходили с их лиц. Всю дорогу их наполняло чувство, что вершится рождение новой вселенной, и они сопричастны этому… нет, они – и есть причина такого рождения. Невероятная музыка лилась из глубин сознания, вилась вокруг невесомыми бестелесными и бессюжетными образами и, вырвавшись на простор, образовывала облака, да и весь небосвод, руководствуясь гениальным наитием и безудержной страстью, всемогуществом уподобляясь Создателю.
Дорога не утомила. Время прошло незамеченным. Прибыли.
Ноги гнали уставшие к осени листья по булыжнику улиц. Никита останавливался на каждом перекрестке, чтобы впитать удивительный вкус своей спутницы поцелуем. Наташа каждый раз блаженно вручала ему свои губы. Им было не нацеловаться. Им было необходимо ощущать каждый миг: не иллюзия! Все реально! Они шли, взявшись за руки, совершенно не важно, куда. Они скользили и терлись пальцами, мыслями, взглядами, которые, было заметно, теряли вменяемость… И в любой короткий момент мимолетность событий, движений и впечатлений растягивалась до размеров жизни, секунда имела весомость поистине вековой истории. А главное – день сегодняшний не оканчивался разлукой. Посреди клокотания исступленной радости в чарующем полусне, в благодати и полном спокойствии плыла их уверенность: этой волшебной ночью, светлым утром, что ей придет на смену, днем и вечером, ночью и утром… целых три фантастических дня их гармония будет оберегаема этим вроде чужим, но таким понимающим городом.
Им отпущено было упиваться их единением. Непрерывностью прикосновений. Горным ручьем, льющим с самых вершин неуемный поток энергии.
Даже, прерываясь на краткие пять минут, выходя на вечернюю улицу покурить, Никита спешил обратно… и предвкушал, поднимаясь по мраморной лестнице в номер отеля, что внутри ждет Она. Наташинка, его центр мироздания.
Утром спускались к завтраку. Никита окутывал спутницу коконом постоянной заботы. Он сопровождал ее с трепетом, словно малейшее дуновение извне могло навредить ей, и тончайшая статуэтка из светящегося фарфора дала бы трещину… А, вместе с тем, он мурлыкал внутри своего эго, ловя на Наташе восхищенные взгляды, бросаемые исподтишка чужими самцами. Он был горд: «Это я с ней – не вы. А она ослепительно юная!» И Никита прекрасной даме подавал свою крепкую руку даже, если всего лишь усаживал ее к столу.
Наташенька, словно жмурясь на теплом солнце, отрешенно плыла во времени. Лишь порой, как враждебный прострел в позвоночнике, ее видимую идиллию нарушала одна мысль: «Это скоро закончится». И Наташа вздрагивала внутри, съеживалась… Начинала ныть голова. И не оттого, что поездка так непродолжительна. Этот сейсмической силы испуг случался, когда вдруг ненадежные устои, слепой по сути, ее веры подкашивались и кренились вбок. Он любимый… ее мужчина… но он ей не принадлежит.
Как сказочно и беззаботно было гулять вдоль нагретых солнышком крепостных стен. Как уютно было, спустившись в таинственное сводчатое подземелье ресторана, сидеть за столом с Никитой, внимая его голосу, отдаваясь картинам, рисуемым витиеватым слогом столь близкого обожаемого рассказчика. И вкус ароматной еды был лишь фоном. И все было фоном бунтующей, рвущейся из глубины нежности.
Таллинн. Фасады всего в три окна с торчащей из чердачного проема консолью. Почти альпийские склоны увесистых черепичных крыш. Игривые, по-мультяшному добрые существа из керамики, стоящие в витринах в ожидании дружбы… ну, вдруг кто-нибудь заберет домой… вдохнет в интерьер себе этой мифологической чепухи. Для тепла, для простого и нужного чувства… чувства дома.
Они бродили без видимого маршрута. Они с интересом смотрели вокруг. Они проникались легендами и настроением. Но значимым было лишь то, что бродили они вместе. Вместе… чувствуя это «вместе» каждой клеточкой ежесекундно.
Дворик замкнутый перед церковью. Скамейка с чугунным узором. Кто-то неравнодушный к жизни оставил на этой скамейке цветы, просто вставив их в банку с водой. И приветливый, хотя такой самостоятельный и независимый, кот собирает лучи солнца и копит их впрок до весны. Наташа села на край скамьи. Никита присел рядом. Сознание того, что они вместе. И больше ничего… Сомкнув пальцы рук, они уподобились коту, не проявившему к ним интереса. Он в себе, и они в себе. Нирвана!
Эта скамейка помимо их воли превратилась в случайный символ. Магический знак их первого путешествия. Знак того, что их биополя бесподобно звучат в унисон. И не в том совершенно дело, что скамья эта долгие годы еще будет образом в головах, что она породит рефлекс, станет молнией, ослепляющей воспоминанием. Само то, что она состоялась, как символ! Значит, было достаточно в них энергии, чтобы символ сей сотворить. Их энергии. Общей, единой… расщепить которую чревато  ядерным взрывом.
Дорога обратно. Печальная, но без трагизма. Они состоялись, и шлейф ароматов и звуков, полихромия витражей, ваяемых ими лишь силой эмоций, хранили гармонию и по завершении удивительных дней. Планета родилась, и остыть ей они не позволят.

Снова жизнь превратилась в пунктир. Встречи жаркими брызгами метили разум. Неистовость и бережная ласка сливались в столь талантливом и экспрессивном барельефе, что был произведением их чувств. Он создавал ландшафт их отношений… причудливый, инопланетный, загадочный и, вместе с тем, бесхитростный, простой без вычурности, без потайного умысла и лицедейства.
Прикосновения друг к другу случались, как замыкания, и зарницы от горизонта до горизонта распарывали тьму ночей. Но траектория их полета представляла собой пунктир.
Он уходил, и в комнате оставалась сизая монохромная пустота. Пустота нежданная, внезапная, как несчастный случай. Она втыкалась в уши негромким, но навязчивым звоном, пухлым, похожим на пористую резину, забившую ушные раковины и растущую там в объеме. Звон давил злорадно-болезненно на перепонки. Тихий звук притворяемой за ним двери заставлял содрогаться, как грохот полярных льдин. Пальцы рук теряли свою ловкость. Голова начинала пульсировать, и к глазам собрались со всего тела остатки влаги, чтоб выращивать лужи слез, набираться до края век и затем проливаться каплями по щекам, замерзая в пути. Каждый раз Наташа терялась. Он снова ушел… конечно, она понимала, что настанет момент, и он вновь вернется, чтобы в ладони свои укутать ее плечи, чтобы бродить губами по шее, плечам, спине, чтобы увлечь ее опять в сказочную чащу ваяемого ими мира, населенного вдохновением, гейзером брызжущими фантазиями, осязательными шедеврами и эфемерным ощущением монументального покоя… Эфемерным!
С его уходом, с равнодушным шкворчанием замка вселенная необратимо менялась. В ней вдруг иссякало питающее электричество, выключалась веселая праздничная иллюминация. И Наташа не могла понять, чего в ее жизни больше – фейерверков, кружащих ее в танце в часы, что он был с ней, или бесцветного тягучего нескончаемого ненастья, разъедающего красоту и по-детски кипучую радость.
Заботы житейские участливо вытесняли, насколько могли, чувство утраты, отнимающее силы сосущим кровь паразитом. Незнакомые ей самой глубоко сокрытые резервы пробуждались и озаряли лицо улыбкой. Улыбкой, пытающейся оправдаться. Улыбкой, слабеющей день ото дня, горьковатой, но сохраняющей почти седым угольком тепло в этой неисчерпаемой стуже.
Порой ей казалось, что вот последние матово-красные блики печального уголька пропали… но вновь находились силы, то ли почерпнутые из мечты, то ли вспугнутые со дна души внезапным ЕГО телефонным звонком.
Наташа входила в сеть и писала:
- Я сижу на диване, закутавшись в плед, смотрю телевизор. Чувствую твои руки.
Он не всегда отвечал сразу. Не получалось. Конечно, хотел говорить с ней, писать… не останавливаясь. Однако, не получалось.
- Наташинка моя прекрасная, удивительная! Очаровательница моя! -  Никита тоже терялся. Иногда не знал, что такое ей написать, чтобы холод стал жаром, чтобы отчаяние вытеснилось надеждой… и ее отчаяние, и свое. Слова рождались, увы, неказистые, похожие на дежурную реплику актера вторых ролей.
- Я улыбаюсь тебе (и радостный смайлик), - отвечала Наташа.
А Никита не мог распознать… этим смайликом действительно улыбнулась она или прикрыла слезы, чтоб его не расстроить опять?
Никита копался в словах, что беспорядочным ворохом копились в его голове… и не находил то единственно действенное слово, ту фразу, что могла бы свершить чудо. Он отправлял Наташе картинку – лес в бесснежной зиме: полусонные елки и домик. Маленький домик, одноглазо глядящий на зрителя рыжим окном.
Давно уже он боялся помещать в сообщения бирюзовые острова, идеальные вылизанным благополучием долины Швейцарии. Зачем подчеркивать, что не все достижимо?

Иногда разыгрывались в Наташином воображении гениальные, такие счастливые сцены… искренние, доверчивые, совсем незатейливые, но оттого гораздо более ценные, нежели кульбиты пестрых страстей, вертящихся в калейдоскопе вожделения. Она позволяла этому театру овладевать собой на время, словно вверяясь демонам галлюцинаций, дразнящим ее изнутри. А потом картины эти теряли яркость и таяли постепенно, вытесняемые реальным днем, и Наташа тогда усмехалась, спазмом смеха заталкивая поглубже сознание собственного бессилия. Мечты всегда так наивны!
Никита не мог не внимать ее невидимым рыданиям. Навязчивые мысли, околачивающиеся возле проблем, наполняющих голову, гроздьями висели на нем в течение дня, тянули к земле, а, лишь укладывался он к ночи спать, набрасывались на него, словно чувствуя слабину жертвы, и грызли, и грызли плоть… чавкая, грызли мякоть мозга. Наконец, сон отнимал его у злодеев. Ненадолго. А часа в два, может, в три посреди ночи Никита опять вертелся в постели, зовя сон.

За закрытыми глазами возносились к кружевному лепному плафону сверкающие колонны. Белизна атмосферы спорила с белизной стен. В огромные окна арочной формы врывался торжественный свет - само солнце выказывало почтение. Неразборчивый гул голосов. Чьи-то бесчисленностопые шаги… и цветы, россыпью и роскошными несдержанными букетами, по всему гулкому залу… ворохами, выстланными площадями, горками посреди растерявшейся от невнимания белой барочной мебели.
Наташа. Платье белое в пол. Волосы собраны под причудливым то ли венком, то ли неким подобьем короны… тоже белой. Глаза излучают свет. Свет счастливый, немного трепещущий. Руки сжимают букет с исключительной силой. Никому не отдам! А улыбка и мягкая теплая, и… как будто преграда слезам. Но… конечно же, нет. Это радость пощипывает глаза.
Никита глядит на волшебную сцену откуда-то из глубины своего аккуратного, облаченного в светлый костюм тела. Воздух подрагивает как от сильной жары, образы расплываются по краям картинки. Зал временами претерпевает изрядные деформации. Словно зрение вдруг подвело. Мутно, нерезко. Что тут за люди вокруг? И вздымавшаяся только что волна неудержимого счастья неустойчиво кренится вбок.
Но снова выстраиваются ровные вертикали, снова ввысь устремляется потолок, расписанный вспененными облаками и райскими ландшафтами. Наташа плывет к нему. Она протягивает ему свою руку, вручает ее Никите. Он касается пальцев невесты… Идеальной гармонии музыка обвивает их, поднимает над полом и кружит. Наташа. Он рад ее видеть. Снова рад… Он ее обнимает… она мягкая… очень… слишком…
Никита делает вдох. Сиплый вдох. Он уткнулся носом в подушку. Она мягкая… но не Наташа.
Издевательский сон! Никита садится на край постели, ладонями зажимает глаза. Нет. Какая же безответственность! Даже лет десять назад жизнь текла по другим законам. И с друзьями в бесчисленных разговорах то сверкали далекие страны, то придумывались озорные сюжеты, праздники. Жизнь как праздник! Горланили песни, сумасбродствовали по ночам, выезжали и мяч погонять… Последний раз был в гостях друг… рассказал про таблетки – семь штук на дню… пошутил: ботинки завязывать стало вот сложновато… А у этих там кто-то умер, кто-то вдруг заболел не на шутку… но удачно устроились в клинику… А Никита? Он сам внутри такой жизни. Таблетки с утра и на ночь. И спортзал – как не признающий свою тщетность бег… за все тем же последним вагоном… а вагон все дальше, дальше…

Где-то глубоко внутри отчаянно билась птица, которую пытались убить… но она выжила. Она выжила, однако, разум померк, и крылья, привыкшие уносить в облака, теперь колотили землю… колотили мстительно, безоглядно, нанося больший вред самой птице, чем бездушной ни в чем не виновной тверди. Звука не было. Тишина. Звук забыли включить, и агония оттого представлялась еще обреченнее, злее. Кадры документального фильма. Черно-белого. Черно-белым было само отчаяние. Жесткие крючки сведенных судорогой пальцев стали бесполезны. Воздух с сиплым посвистом прокачивался через полуоткрытый рот. Взад-вперед, взад-вперед. Замороженная истерика вместе с тем оттаивала и грозила вскипеть и снести на своем пути все, что случайно окажется в зоне взрыва. Не важно – свои… чужие… Без аргументов. Без выяснения причин.
Никита налил себе ром. Пол стакана - не до этикета! Горло чуть обожгло, дыхание участилось. Но в глазах по-прежнему зияла бесцветная пустота. Он не мог объяснить сам себе, что стряслось. Предчувствие?

- Никитушка, музыка… по радио… та, от которой я в кафе расплакалась… сейчас.
Никита бессильно метался среди своих мыслей, став одной из них. Все, что могло воплотиться в слова, не годилось.
- Наташенька, чудо мое! Пожалуйста, только не плачь. Меня с тобой рядом нет, и утешить тебя не могу. Эти слезы можно лишь выпить. Оставь их до встречи – я их слижу с твоих щек.
Отправил. Легче не стало ни ей, ни ему.

- Наташечка, теплая моя девочка, тоненькая такая и ласковая запредельно. Вот проснулся, лежу и ощущаю тебя. Мысли и мечты сейчас почему-то не эротические, а просто уютные по-домашнему. В них – мы с тобой. Мы сидим на диване перед громадным окном, выходящим в зиму, где мир прекрасен. Я укрываю тебя пледом и перебираю в руке твои пальцы… и проблем никаких не существует.

А позже:
- Вспоминал наш Таллинн. Улыбался… а потом вдруг глаза стали полны слез, в горле застрял ком…
Слабость! Никита сам понимал. Зачем он послал ей такие слова, такое вредное настроение? Он не знал. Поддался минутной слабости. Минутной?
- Никитушка, не становись мрачным типом! (и смайлик вдогонку)…
- А, если серьезно, вышел бы ты проветриться. Выходной, а ты дома сидишь.

Лес обрывался и представал кустарником. Здесь что-то случалось с ним. Он терял величие и могущество. Тощие некормленые клубки перепутанных веток, сиротливые листья, обойденные беспощадным ветром. Под ногами коряво вредничают рытвины, кочки.
Лань на миг замерла у последней стены сосен. Впереди, насколько хватало глаз, лежала придушенная туманом топь. Редкая, кое-как кособоко прорвавшаяся к жизни береза, силуэтом маячит на островке. Лань с опаской внимательно повращала ушами… и ступила в непредсказуемую муть. Каждый шаг отдавался звучным брезгливым поцелуем промокшего мха. Неприветливая страна хлюпала и пузырилась, вопрошая, зачем к ней пожаловало существо, совершенно чужое, не созданное для гнилой жизни. Лань сама сомневалась, нужно ли ей продолжать путь. Только ей почему-то мнилось, что за этим проклятым туманом лежат дивные земли, ландшафты которых сводят с ума красотой… Шаг, еще осторожный шаг. Вот же они видны уже… волшебные дали! Солнце слепит и отгоняет туман от границ королевства. И королевство ждет свою принцессу. По ней истосковался трон, истосковались цветы… и праздники замерли на полузвуке до лучших дней. И там среди буйных полян и сверкающих родниковой водой фонтанов стоит возле кромки воды этот голубоглазый мальчишка. Он, видимо, тоже принцессу ждет…
Лань снова делает шаг… но гулом и рокотом отзываются недра, сокрытые топью. Оазис гармонии предстает миражом, галлюцинацией. Лань рвется назад, стройные ноги вязнут, их нагло лапает жижа бурого цвета. Пропустить еще пару минут – и в свою лесную обитель не вернуться уже никогда… НИКОГДА!
Наташа проснулась, не сразу поняв, где находится. Утренние сумерки заставляли все вещи, что находились в комнате, таинственно извиваться своими неуверенными очертаниями. Но вот будильник запел. Дочке пора в школу. Наташа выбралась из кровати и пошла в кухню. Кофе сварить. А у нее выходной сегодня. Она улыбнулась, выкарабкиваясь из ночных сомнений. Сегодня опять к ней придет ее голубоглазый мальчишка.

И Никита пришел. Как всегда, принося праздник. Будто не было никаких сомнений ни в нем, ни в ней.
Он так трепетно берет в руку ее пальцы, он боготворит ее, он целует ее ступни… Он любуется ей, а она тает под восторженным взглядом, раскрывается, словно кувшинка лучам светила. Он вдыхает ее ароматы, такие живые и разные… раскаленные, словно запах дикого зверя, запах львицы в саванне, завлекающей льва. Хвостик поднят призывно вверх… Лев скользит по ней всем собой, собирая ладонями, телом, губами влагу, наполненную феромонами. Его руки одновременно держат ее за каждый изгиб, проникают в каждую складочку, размещаются так уютно и дерзко в каждой ямочке… Она этим таинством поглощена. Соитие! Сколь же емкое и гениальное слово!
Но… в голову пробрался под шумок едкий туман… тот – с болота. Наташа вдруг ощутила себя и здесь, и там. И голубоглазый мальчишка сейчас оказался за гранью, по ту сторону. А между ними – топь. Снова топь! Затягивает и лишает воли. И мальчишка ей предстает нереальным… Он – обман. Он – житель иной страны.
- Чего хочет моя принцесса? – игриво спросил Никита.
И Наташенька поняла… что не хочет уже ничего.

Он ей звонил, добравшись уже домой:
- Как твое настроение, девочка моя ненаглядная?
- Так себе, - с ее голосом просочились слезы, - я не хочу сейчас. Я напишу потом.
Никита опасливо замолчал. Он понимал ее… но не понимал, насколько близка к обрыву звенящая эта струна.
Через час Никита прочел в сети:
- Мне просто нужна минута тишины. Я потом напишу тебе все. А сказать это, глядя в твои глаза, не сумею…
- Хорошо. Я не буду тебя торопить, - написал он в ответ.
Он в течение вечера и следующим утром отправлял ей какие-то отвлеченные картинки, писал незатейливые милые слова… и боялся. Страшно боялся.

Никита ходил бессмысленными кругами. Работа не клеилась. Размышления неизбежно заводили его в один и тот же тупик, в нервически-скаредно освещенный единственной неизвестно где расположенной лампой конец узкого коридора, в котором дверь даже не предполагалась. Бесцветная в мокрых пятнах стена возвещала, что дальше ничего нет. Не ясно было, зачем построен такой коридор, ведущий в бесплодную пустоту. Но Никита не удивлялся, не пытался сие разгадать. Тупик принимал, как данность… и шел назад. Дойдя до реальности, снова шагал в никуда. Ожидание… ожидание приговора! Он знал, в чем виновен. Он знал, что напишет она в письме, словами которые ей не хватит духа произнести, наблюдая его взгляд. Однако, надежда в его мозгу не хотела сдаваться до срока, полагаться на логику. Надежда на «вдруг». Вдруг он просто себе навертел в голове со страха… страха катастрофической для него потери. Ее потерять! Всхлип вырвался звучной судорогой… Он вздрогнул.
Час пробил. Оповещение о пришедшем письме. «Встать, суд идет!»…
- Вот, Никитушка, я собралась с мыслями и попытаюсь выразить все словами.
Еще раньше я ощущала «это», а вчера я «это» четко поняла. Все нервное напряжение и переживания отражаются на теле, и я не могу (или, может быть, даже не хочу) отрешиться, расслабиться, сосредоточиться на получении удовольствия для себя. Вчера во время нашей близости, когда ты спросил: «Чего хочет принцесса?», я поняла, что ничего не хочу… Это меня поставило в тупик! Но при этом тебе я хочу дарить удовольствие, очень хочу!
Я поймала себя на мысли, что перестала верить и мечтать, глядя на те беззаботные картинки, которые ты присылаешь, у меня нет сил… и права тоже нет. Я не хочу сбегать от реальности в домик, потому что я всегда помню ответственность. Я смотрю на тебя и не могу не видеть за твоим плечом еще десять человек от мала до велика.
Иногда думаю, что наверно было бы лучше, чтоб на моем месте была бессердечная стерва, которая могла бы бессовестно наслаждаться удовольствиями. Она была бы девочка-праздник, которая четко знает свое место и не выносит мозг и не треплет нервы.
Когда ты мне присылаешь фото с дачи или рассказываешь, как у тебя устроено все дома, я понимаю, что никогда этого не увижу вживую, потому что это другая галактика и туда не летают космолеты.
Я знаю, что ты стараешься меня щадить и оберегаешь, как умеешь, избегая некоторых тем и даже то, что теперь твой безымянный палец на правой руке без украшения. Хотя, это даже не украшение, это предупреждение, которым я рискнула пренебречь. В нашей переписке был момент, когда ты звал меня в полет, а я говорила, что «рано или поздно спускаться придется»… и вот я спускаюсь…
Я тебе уже говорила, что вместе отдыхать любой может. В своем детстве я больше видела как мои папа и мама работают, трудятся вместе, поблизости, рядом. Поэтому я как-то никогда не видела себя рядом с мужчиной (гипотетическим) только для получения удовольствий вообще. Это мои психологические проблемы и только мои травмы детства.
Когда меня друзья-знакомые спрашивают о личной жизни, я молчу, потому что этим не хвастаются. Я будто секретный агент, ведущий двойную жизнь. Это тяжело для меня и становится невыносимо.
Зачем нам с тобой посланы эти испытания, я не знаю. Наверно каждому по своей причине.
Я не хочу прятать голову в песок, я набралась смелости посмотреть реальности в лицо. Я хочу быть счастливой женщиной. Потому что все это отражается во всех сферах моей жизни.
Это не приговор, Никитушка! Это душу я тебе свою открыла! Написала потому что знаю, если бы ты был рядом, я бы не смогла тебе этого сказать. Я не хочу тебя обижать или расстраивать, но считай, что я уехала в отпуск в деревню. Я так себя вывернула наизнанку, что нужно время для восстановления себя самой. И не подумай, что своим этим поступком я ставлю перед тобой проблему выбора. Я сама все решила. Я не женщина-разрушительница.
- Хотя вот только что разбила тарелку, не удержала, и она выскользнула из рук...

Он сидел у компьютера, он дышал через рот, пальцы в мелком треморе силились существовать отдельно от мозга. Что же тут написать в ответ? Почти этот текст он предвидел, когда совершал маршрут то в тупик коридора, то обратно - в блеклую, но требовательную реальность.
Апокалипсис. Перед глазами сгустился воображенный смог. Распластанные по самой земле то ли тучи, то ли сгустки поганого дыма. Красота умерла. Из памяти ускользали последние уже просвечивающие сквозь дыры видения солнечных рощ, поля с синими крапинками колокольчиков, розовые большеголовые церкви, любовно подправленные людской заботой… Все это сморщивалось стремительно, словно сжираемое загадочным грибом, и опадало в небытие.
Никита извлек из всеядного интернета картинку. Ядерная зима. Руины, клубки металла, раздавленные, вмерзшие в грунт машины… под всклокоченным небом, окрашенным грязью…
- Вот – мир вокруг после твоего письма, - подписал он изображение… и вышел из сети.
Потом снова зашел. Не годилось так, будто вину возложить на нее, на Наташу, Наташеньку, фею его мечты, принцессу его вымышленных калейдоскопических миров, бессмертного его вдохновения. Стыдно было. Истиной пренебречь нельзя. Она сломалась не из каприза. Бессилие перед правдой. Никита сам понимал, что так ерзать в раздумьях, как он, оскорбительно для нее… да и вообще для любви, которую он провозгласил на взлете своих чувств.
- Я не могу пока ничего больше написать. Мысли - тоже среди руин. Теперь мне нужна минута тишины, - написал он. Просто от растерянности написал.
Наташенька терпеливо отодвинулась от клавиатуры компьютера.
Никита сидел в кресле в своем офисе, судорожно дыша, пальцами скобля и ковыряя безвинные подлокотники. Слава богу, никто не входил с делами, с вопросами, смысл которых все равно бы сейчас ускользнул. Никита встал, неуклюже споткнулся, торопливо накинул куртку и быстро вышел, на ходу буркнув всем, кто остался, - «Меня завтра не будет».
Он ехал на автопилоте. Его нерасторопная душа сверзилась с крыши об мостовую. Конечно же, им ожидаемый, но все же внезапный шок. Горло высохло, губы тоже. Он таращился в серую декорацию города. В мир ослепший, съеженный от ожога. За спиной, Никита знал, кленовое волшебство, на просвет разрисовывало смелую жизнь солнцем рыжих и золотых тонов. За спиной зеркала озер ослепляли великолепием. За спиной по-прежнему радостью полыхал мир… Все рассыпалось. Дивные витражи сочиненного счастья, счастья, тщащегося утверждать, что оно настоящее, расплылись в мокрой линзе слез. Щеками Никита почувствовал, что капли прокладывают тропинки от глаз к подбородку. Он не попытался их остановить или хотя бы стереть. Сил не было. Радио гнало в эфир разухабистый рок. Пусть. Так лучше. Да и не слушал он. Но тут раздались столь знакомые звуки, мелодия, что он поставил себе в телефон на ее звонок… слезы не покатились – хлынули. Он ревел, как детсадовский пухлый мальчишка. Даже из горловых глубин вырвался треснувший стон…
Мыслей не было в голове… кругом замкнутым, хромым рефреном прогрызал мякоть мозга факт, что ее больше нет. В его жизни нет. Вселенная вздрогнула, раскололась, сместила свои части, опровергла ту геометрию, что, как теперь оказалось, насильно распоясавшейся фантазией навязал ей Никита. Гармония искажена! Почти совершенная чувственная картина превратилась в уродливую мазню. В ней не стало… чего? Она перестала быть. И такое, увы, беспощадное слово, как сигнал аварийный, зажглось на сетчатке глаз, в глубине обессилевшего сознания: НИКОГДА. Это был приговор, это слово гранитной могильной плитой придавило Никиту. Это было за рамками, доступными осмыслению. Будто воля всевышнего вычеркнула бесповоротно возможность улыбки. НИКОГДА.
Никита, ведомый хаосом в голове, осознал вдруг, что приехал во двор ее дома. Зачем? Для чего подсознание привело его сюда сейчас? Не пойдет же он в дверь звонить. Это недопустимо, да и, наверное, лишено смысла. Просить? О чем? Принести себя в жертву его мечтам? Наташу просить… женщину, которую любит? Унизить? Да и это ли истинные его мечты? Он же сам подбирался по миллиметру к осознанию, что есть только одна возможность воплотить то, чего требует… да, душа. Приехал он прорыдаться, обострить до предела боль в надежде, что после остаток страдания будет уж не таким злым…
Наивно!
Никита оставил машину с другой стороны дома – не нужно мелькать, не учтиво. Обойдя дом с оглядкой по сторонам, он уселся на мокрую от дождя скамейку, не смахнув даже палые листья. Закурил. Дым попал в глаза. Защипал. Полились слезы. Но не дым был тому виной. Плакса пальцами мял щеки, уши, больно дергал волосы на загривке. Стемнело. Замерз. Вроде бы проревелся. Веки зудели под соляной коркой. Встал, обошел дом. Сел в машину. Домой. Во мрак.
- Спокойной ночи, Наташинка… если это возможно, - написал перед сном Никита… и налил себе коньяка… а потом – еще, и еще.
В два часа ночи он вынырнул из душного бестолкового сна. Нет, ничего не снилось. Вынырнув, вдруг осознал: лучше было не просыпаться! «Ее в жизни моей больше нет!». Он включил телефон и вошел в сообщения.
- Наташенька, слез больше нет. Они не бесконечны. Коньяк их вытеснил. Я сегодня не в силах писать. Спокойной тебе ночи... если это возможно. Ты - мое солнце. Не погасшее! Ты просто за облаками.
Позже он прочитал:
- Я вдруг отчего-то проснулась… Сейчас еще не утро, в это время кромешная ночь… В этой темноте так громко тикают часы!!! Хочется голову засунуть под подушку…
Никита в семь часов пожелал ей доброго утра, провалился в сон.
Наташа потом пожелала хорошего дня.
Никита послал сообщение:
- У нас с тобой сейчас - беседа двух разметанных взрывом в клочки людей… и эти клочки желают друг другу обычные для здоровых людей вещи… нелепо… но улыбка не возникает…
А потом, когда, выглянув за окно, он увидел проклятую морось и серый туман:
- Мне в голову пришла мысль: какая сейчас чудесная и солнечная за окном погода! Жарковато только.
- Если бы я был художником, то написал бы автопортрет на фоне залитого солнцем моря... со счастливым улыбающимся лицом и кровью, текущей из глаз...
- Мне бы такая картина не понравилась, она бы меня ужаснула!
- А мне кажется, что мы как два автомобиля, которые мчатся на встречу с огромной скоростью, столкновение неизбежно, если один не свернет с этого пути… И я свернула первая…
- Ты не свернула. Мы уже столкнулись… вдребезги.
- Я проснулся окончательно. Первое, что я сделал, - потянулся к телефону, чтобы войти сюда… хоть и перестал быть твоим ненаглядным мальчишкой… так скоропостижно. Я бы предпочел не просыпаться… в снах не так непоправимо.
- Я тебе пожелаю сегодня Нового утра! И для меня ты не перестал быть. Ты есть! Просто в другой галактике, но ты есть.
- Мое новое утро изображено на той картинке, что я вчера тебе отправил, и я брожу среди этих развалин. А ты, да, осталась для меня в иной галактике, полной солнечного света и невероятного ласкового тепла.
- Ощущаю себя как полностью выжженная земля на которой раньше был лес…
- Как хотел бы я окропить эту землю и вырастить новый лес… Что ж я наделал!
Тем же вечером Никита не смог удержаться еще от одного письма:
- Мне кажется, что, если увижу тебя, то разрыдаюсь уже на расстоянии, еще даже не прикоснувшись к тебе. И так горько представлять, что вместо твоей солнечной улыбки, которую я так люблю, я увижу слезы. Но я стану слизывать их, выпивать губами. Я осторожно обовью тебя всеми десятью (или сколько их там еще вырастет) руками и укрою крылом… и слезы твои буду впитывать всем собой, чтобы на смену им скорее пришла улыбка… Глупости пишу? Если бы так все просто было! Знаешь, я, когда ждал того твоего письма, то почти полностью предчувствовал именно такой текст. Я же все понимаю. К сожалению. Я просто не думал, что катастрофа разразится уже сейчас. Но я жил в страхе все время, понимая, что она неизбежна. Я не гнал от себя эти мысли. Я в перерывах между нашими встречами и перепиской мучился сомнениями, пытался найти решение… но это не просто. Когда я начинал только тебе писать, я не думал, что так глубоко в тебя врасту, что ты так ко мне прирастешь. А потом все случилось само собой. Диффузия душ. Но для себя я не жалею о том, что натворил. Я жалею лишь, что на тебя свалилось такое. До чего же больно! Дышать тяжело. Думать о чем-то постороннем вообще невозможно. Глаза - на мокром месте все время. И ты далеко, и мне даже тепло свое тебе не передать рукой или щекой… или губами. Да, и от тепла этого может стать еще больнее… оттого, что ты его воспримешь уже потерянным. Я пока не понимаю, что делать. Знаю одно: я не в другой галактике, я просто на расстоянии. И ты в моей жизни не была, а есть! Сквозь слезы и невероятную боль, но ЕСТЬ! Нужно сколько-то времени, чтобы ожоги от взрыва поутихли. Тогда я смогу рассуждать и думать трезво и разумно. Не вычеркивай меня, пожалуйста, из своей жизни.

Титаническая пульсация внутри всего тела, эпицентром которой было само сердце, то жалобно содрогающееся, то неистово рвущееся наружу, доводила до изнеможения, и Никита почти уже сдался этой дикой и своенравной стихии… Он оказался внутри куба с сырыми шершавыми стенами, не имеющими дверей. Панический поиск выхода. Пальцы перебирают поверхность бетона в слабой надежде отыскать трещину или отверстие, хотя бы что-то, что могло бы выдать подсказку. Тогда он бы пальцы стер до кости, но нашел бы тот микроскопический ход, сквозь который, пусть хилое, но дуновение истины… просочилось… он точил бы упрямую и бездушную твердь своей камеры… Однако, пока его разум затапливала лишь монотонная и бесцветная, как унылый ноябрьский день, досада. Беспомощен?!?!

Наташа проснулась и, еще не вставая, почувствовала его, Никиту. Нет, не рядом. Вообще. Как понятие. Иней покрыл мысли. Она плыла в невесомости через пространство, освещенное только скудным лишенным оттенков светом. А источника света нет. И земли под ногами нет. И нет горизонта, конечно. И для чего все это? Она пробует вытянуть перед собой руки, но желание не воплощается. Она есть, но ее в этой странной реальности тоже нет. Как всего, что должно бы выявить определенность. 
Она спит еще? Она провалилась в соседний пустой мир?
К кончикам пальцев совсем незнакомым покалыванием внезапно вернулась чувствительность. Глаза усмотрели контуры комнаты. Это – ее комната. Часы оглушительным стрекотанием вдруг разрушили тишину. Другие звуки пока ее не посетили.
Наверное, слишком рано. Потом розоватый рассвет, как обычно, окрасит ее пробуждение…
Не окрасит!!!
Едва наметившаяся улыбка ударилась о преграду. Никита теперь там… в оторвавшемся с кусками живой плоти небытии. Там, где пляшет в праздничном танце солнце, придуманное несдержанной и безответственной мечтой. Запретной мечтой. Но она приняла решение! Скоропалительное? И посильное ли?
Но вот реальность, теперь настоящая, полная посторонних бессмысленных звуков и знакомых до безразличия зрительных образов, обрела себя. Наташа села в кровати и… неожиданно, исподтишка, предательски, такой длинной и тонкой, морозной иглой вонзилось в самую глубину ее истерзанного сознания понимание того, что теперь она вне его любви невозможна…

- Сегодня утро дышит почти весной. Я не верю, что… что непоправимо, - Никита составил хромое и странное предложение.
Наташа ответила сразу:
- Я не могу. Не могу, не знаю, чего. Я растеряна. Нужно время. Это – не приговор. Подожди. Не терзай меня.
Ее фразы тоже стали похожи на рассыпавшийся беспорядочно текст, слова, вырывающиеся из дрожащих уст поперек суетящихся, налетающих друг на друга  мыслей.

Лань бродила в поющем осенним увяданием лесу. Пение леса казалось то мечтательным, то заунывным. Косматые перепутанные кусты, как нечесаная шевелюра, топорщились из кочковатой замши мхов. Среди апельсиновых с проседью толстых стволов сосен местами вздымались оленьи рога вырванных ураганом корней. Почившие в мокроте деревья неуклюже и обреченно вытягивали вверх обрубки, обломки конечностей – лишенных пушистой хвои сучков, почерневших и скользких, подернутых разноцветной щетиной лишайников.
Заросли не были ровными, не были уверенно живописными. Но спокойствие вечности словно божественными гигантскими ладонями поддерживало и несло лес во всей его целостности сквозь века. Лес здесь царствовал. Лань шагала через его владения с уважением… но не с покорностью. Ее что-то манило там – за пределами видимости. Только чуткий способный внимать намекам нюх вел ее в неизведанном направлении.
Она раньше здесь не была. Настороженность. Удивление. Любопытство. Шорохи, что еще предстоит распознать… переменчивый ненадежный ландшафт.
С каждым разом новые незнакомые тропы прирастали открытиями. Вряд ли лань отдавала себе отчет в том, что ищет она в этих далях. Но всегда неизменно она возвращалась домой.
Наташа утрами пробуждалась, необъяснимо подрагивая всей кожей и втягивая чутким носом воздух. Она не могла понять сама, что пытается уловить в невнятном смешении ароматов, населяющих дом.

А Никита?
Ночь влилась чернильной лужей через узкую щель под дверью. Ночь затопила комнату, сомкнув ее стены единой плотной удушливой субстанцией, вплетая в себя мебель, разбросанные по столу вещи, книги на прикроватной тумбе и… лежащего на широкой кровати человека. Ночь давила на тело сверху, да и со всех сторон.
Никита пытался забыться в сне. Уже более часа. Усилия не давали искомого результата. Ныли бока, затекала рука ниже локтя, в горле саднило от небывалой сухости. Открывая временами глаза, он бессмысленно обводил взглядом контуры растений, раскинувших свои силуэты на фоне окна. В ушах его маршировали роты солдат. Роты… полки… беспощадная армия. Пульс. Ритмично и угрожающе. Если заткнуть уши, злобные марши усиливали свой звук. Левый бок слипся с влажной уже простыней. Никита перевернулся. Уже в десятый – двадцатый раз.
И всегда за спиной монотонно гудела далекая неизвестная никому машина. Кто-то упрямо давил на ее клаксон. Вероятно, далекий кто-то оказался придавлен к рулю… или просто его голова возлежала безжизненно на злосчастной кнопке.
В темноту, как сквозь толстую занавеску, пробивался невнятный свет, образуя бесформенное пятно посреди потолка спальни. Очередной поворот с боку на бок вроде бы изменил реальность. Где-то там за углом начинался слепой коридор. Надо выяснить, куда он ведет. Никита сполз на пол и осторожно на четвереньках стал подкрадываться к повороту. Таясь. Гул машины пропал. Теперь Никиту обступила невероятно звонкая тишина. Впереди совсем недалеко в темноте невидимые капли воды срывались откуда-то сверху и с характерным звуком воссоединялись с глубокой лужей. Эхо передразнивало щелчки. Щелчки? Глумливые поцелуи. Звук безвыходности и унизительного сочувствия… Взор, обращенный вверх, подарил новое знание – потолка не существовало. Небо было испещрено блестящими булавочными головками звезд.
Никита, вытянув руки вперед, ощупывая ими пространство, углубился во мрак. Глаза приходилось настойчиво закрывать. Так удавалось внимание сосредоточить на иных ощущениях, коим кромешная тьма не была помехой.
Дверь. Не закрыта. Постукивает от сквозняка…
Ветер ворвался! Весенний, радостный… пахнет лесом.
Никита открыл глаза. Освещенная солнцем роща. Лепет листвы. Правда, птицы отсутствуют почему-то. Но не беда. Красота то какая! Белоствольный восторг. Босиком… и трава нежна. Ускорить шаги. Туда, между белыми вертикалями, в этот праздник…
Никита остановился. Картина? Фотообои?
Поперек его маршрута, сулившего безудержное веселье, громоздилась стена. Стена с неживым изображением березовой рощи. И влево, и вправо она уходила в далекую перспективу, теряясь на горизонте. Десяток шагов назад. Посмотреть на картину издалека… Он сразу и не заметил… Прямо по направлению взгляда по картине тянулась зловещая рваная полоса – словно брызнули грязью цвета бетона. Грязь налипла кусками, серыми, без оттенка цвета. И она неспешно сползала в траву, оставляя противные вертикальные вытянутые следы… Испорчено! Искалечено! Непоправимо.
Никита, понуро свесив линию плеч, отвернулся всем телом. Надо вернуться назад. Это – не то место. Это – насмешка. Издевательство. А, может быть, западня…
Вернуться. В свою спальню.
- Я сплю? – вопрос оказался задан вслух.
Дверь хлопнула за спиной с обидой. Опять темнота. Только комната в этот раз пуста.
- ???
Не совсем темно – различим абрис островом расположившегося стола, окна, отверстого в ночь, потолок, опустившийся ниже.
Как же глупо… мучительно глупо. Никита устал. Нужно сесть. Прямо на пол.
Нет, ему на полу будет страшно.
Лучше встать у окна. Ухватиться руками за эти стальные прутья, что превратили его вчера еще теплую спальню в тюрьму.
- Прутья?
Куда он попал? Назад! Вздрогнув, шарахнувшись вспять. Но стена уже переместилась ближе. Она двигается? А потолок приближается к голове…
Эти прутья… попробовать их согнуть. Но они так упрямо прочны.
- Меня что же… раздавит?
Никита запаниковал. Он прижался к стальной решетке и забился в нелепых усилиях втиснуть тело меж вертикалей. Больно! Больно! Но не погибать же!
Белым росчерком боль пронеслась по спине Никиты. Он почти закричал на вдохе…
Ночь бесспорна. Одеяло промокло. Где-то внутри… на непостижимой глубине души желтой точкой пульсировал сформировавшийся из тоски нарыв. И прорваться он был готов лишь прозрачным, всепоглощающим чистым и ледяным отчаянием.
- Без тебя становлюсь невозможен! – короткая фраза в сети спозаранку, и Никита выбежал, сел в машину и полетел. Он знал, что Наташа в десять часов приезжает к себе на работу.
Она шла, одиноко сгорбившись. Так ему показалось. Она его не заметила. Столетние клены роняли, звучно вздыхая, светящиеся неуверенной радостью яркие платочки листьев. Их нервная, экспансивная форма напоминала отчасти ладони. Ладони, лишившиеся упругой плоти и ставшие невесомыми. Листья складывались в растревоженный ветром вихрастый покров, тщась молчанием успокоить землю, убаюкать ее, уговорить заснуть.
Наташа поправила на голове берет, и глаза ее обратились вправо. Брови вверх! Удивление сквозь мольбу о пощаде. Растерянность. Ноги не в силах шагать… И она обвалилась, осела в его объятия…
Оба плакали, отпустив от себя прочь стыд и мужество, и смущение, и обиду.
Он вдыхал ее аромат… животворный, родной, свой. Он губами вбирал ее слезы, целовал уши, веки и ноздри. Он вонзался дрожащими неистовыми, но и бережными пальцами в ее душу, которая сжалась внутри ее тела… глубоко, где никак не хотел униматься жар, где взрывалась доисторическим заревом магма, не тускнеющая и способная даровать жизнь еще многим и многим планетам…

А Таня? Если есть параллельный мир, то она была в нем. Она верила в построенный дом и отсутствие вечерами мужниной ласки оправдывала себе его, Никиты, усталостью, стрессом в работе. Ничего, все наладится. И в гармонии необходимы паузы.

Наташенька!!! Горло сжималось, и объема обычных легких было катастрофически мало. Никита встречал Наташу всегда на вдохе. На взлете.
Их встречи опять возобновились. Ну, невозможно себя самих обмануть. Заклеенный пластырем рот не опровергнет голод. И оба они теряли рассудок, бурля мыслями на расстоянии и сплетаясь в единое существо при каждом свидании.
Истерическая эйфория. Исступление слепо верующих. И гремела аккордами ненасытность, и искрилось шаткое краденное блаженство.
Фантазии увлекали обоих. Будучи врозь, он и она сочиняли друг другу сказки и отправляли их по сети. Антуражем в таких сочинениях часто бывал лес. Страсти кипели среди ветвей, а, рассыпав фейерверки вокруг, уступали место на сцене спокойной радости, и ее великанские крылья уносили их на недостижимую высоту, над гладью первозданного озера, не ведающего дилемм, дразнящегося беззаботно отражениями солнца в изменчивой огранке волн.
- Душа моя, хочу с тобой поехать на высокий утес, ближе к небу… - Никита набирал ей сообщение дрожащими пальцами, то и дело дважды нажимая буквы, - хоочу ддержать твою руку, не отпуская. Мы вместе будем устремлять наш взор, единый взор, в такую даль, где благодать неоспорима, – слова выскакивали вычурные, словно собранные из деформированного сознания, словно оплывшие с внезапно онемевших губ свечным горячим воском, да и застывшие в пространстве сообщения гребнями лавы, громоздящимися друг на друга в неукротимой попытке жить.
- Никитушка, ты позови меня. Сорвусь тотчас.

Скала заявляла озеру свою дружбу с усталой отвагой, бугристой замшелой грудью выпрастываясь из ершистой хвойной чащи. Она как будто растолкала ели, устремляясь к свету… растолкала на правах сильного, на правах властелина, и деревья, виновато сторонясь, кренились на краю обрыва, цеплялись за уступы, трещины и тонкий слой земли, сочились смолой от усердия. Скала прорвалась и вздохнула полной каменистой грудью. Утес над озером, над зеркалом космической души. Взойти на самый верх – как приобщиться к величию монолитной глыбы, как смочь обмануть гравитацию… закон реальности… гравитацию этой жизни???
Наташина ладонь пульсировала в горячей руке Никиты. Пальцы переплетались и переплетались. Безостановочно, с нажимом, и с восторгом, и с тоской. Их движение… оно наделяло уверенностью, что те, кому они принадлежат, живы. Живы жадно и щедро одновременно. Живы. Фонтан шальной энергии… или эта настырная хватка, переполненная движением, являла собой синдром страха? Страха потери? «Не отдам!» - во все горло кричали пальцы. «Не отдавай!» - отвечали ладони. И сладостная лихорадка охватывала, полонила тела целиком. Пряный лесной воздух вытеснял застоявшийся мрак, расселял по пустотам души надежду и вздымал обвисшие паруса.
Край обрыва – граница обыденности, наделяющий благоговейным ужасом рубеж, за которым – полет. Рассудок туманился верой в способность свою к левитации. Вздымающейся волной нарастала уверенность, что их общей, такой жаркой, такой животворящей энергии хватит, чтобы легко и восторженно преодолеть притяжение, попрать приземленность… И не нужны крылья. А какие же дивные простирались внизу пейзажи! Лететь напролом через струи ветра, сотрясающие простор симфонией. Озеро, как и в фантазиях, безгранично. Но горизонт достижим! Все достижимо! Катарсис.
Край обрыва. Никита внезапно схватил Наташу за плечи, развернувшись к ней всем собой.
- Мы с тобой еще отправимся в этот полет… не сейчас… и не с обрыва.

То ли рассвет ранний, то ли неведомое беспокойство толкнули под одеялом в сонный бок. Таня насторожилась. И вопрос обозначился сам собой.
- Что так безудержно поглощает Никиту в сети?
Таня выбралась из постели, взяла телефон. Долго искать не пришлось. Вот! Что за женщина? Каждый раз одновременно, каждый раз одинаково долго…
Проснулся охотник. Себе же во вред? Истребляя собственное спокойствие? Но спокойствия нет уже. Нет давно. И терзает проклятая необъяснимость. Загадка. А вот оно…
Танюша себе не позволила растеряться. Как же так? Как такое возможно? Ее драгоценный мужчина, родной, невероятно свой. Даже не задается вопрос «ПОЧЕМУ?». Осознать весь абсурд ситуации… Таня внутри себя заметалась. Где-то около солнечного сплетения задрожала беспомощная спрятанная в теле зверушка. Испуганная… Стало жарко, а следом пришел озноб. Ледяной озноб. Почемуууууу? Не сдержать бестолковый вопрос.
Таня вдруг провалилась в тошнотворное состояние невесомости. Конструкции дома-крепости оказались подложными? Иллюзия? И на что тогда опереться?
Руки комкали телефон… твердый, гладкий, предательски искренний. Без оглядки на сентименты честный.
Сделать вид, что она ничего не знает? Нет. Но это пока догадки. Конечно, спросить в лоб!

Зрачки в зрачки с зеркалом. С этим лишенным и намека на деликатность инструментом, прямолинейным, неуважительным… Никита пытался понять: все эти его сомнения – в самом деле – забота о ближнем… или трусливые отговорки, «благородные» оправдания жалкого, лишенного воли бездействия? Иногда его бродячие мысли генерировали фантазию о свалившейся на судьбу неизлечимой болезни, об ускоряющемся непоправимо обратном отсчете времени. Неужели такие мысли мнились им, как оправдательный аргумент? Просто хотелось выглядеть достойным? Достойным чего?
Из глаз сочилось отчаяние. Стыд перед самим собой. Слабый! Слабый! Тщедушные липкие тощие, но экстремально цепкие лапки страха держали Никиту в режиме бездумной паузы. Ответственность или трусость? Он никак не мог отгадать.
Коктейль из гормонов, руководящий его мозгом рептилии, глушил его благоразумие. Но инстинкт самосохранения ныл, зудел и топил в трясине бездушия все полувзмахи придуманных крыльев, не позволяя нарушить сложившийся, хоть и кособокий, порядок вещей.

Татьяна… решительно, гневно… Взяла за рукав.
- Я вычислила тебя!
Оправдания, выдумки, искажение сути… Может быть он ее убедит, и не будет ей так больно.
- Ты же все сочинила. У страха глаза велики… Все не так. Это – флирт. Это – для вдохновения. Я решил написать рассказ…
Час или два… или больше. Кто ж измерял?!
От разговора Никиту трясло. Он сжимался до скомканной выпачканной салфетки. Он терял свой такой представительный вид. Он терял и не мог подобрать аргументы… Оправдания жалки! Но как больно ему за Таню! Удивительно… он утратил ее образ среди турбулентного вихря. Он на время забыл их МЫ. Восхищавшая его гармоничная сфера, что светила и грела, и давала уверенность, оказалась всего лишь фоном… где-то сбоку иль за спиной. Таня сделалась частью привычного и комфортного антуража.
Бесчеловечно! Никита будто опомнился… оторопел. Как ему больно за Таню. Танюшу… но как же быть?
Огородить ее. Спрятаться. Все уймется.

Таню грызло неведомое животное. Изнутри. Методично и беспощадно. И горячие струи крови били в стены ее существа просто с непостижимым напором. Откровенные срамные картинки, до рвоты чужие, противные и назойливые. Но в них – ее Никита, родной Никита, ее мужчина. Как случилось, что он растратил свою нежность, нежность, принадлежащую ей, Татьяне, на постороннюю тетку? Таня ладонями ухватила горло. Воздух сделался густ… его с силой приходилось проталкивать внутрь. И глаза закрывать - не поможет ничем! Гадко! Смрадно! И ослепительно больно. То тупая, то острая боль. И брезгливость. Брезгливость! И неспособность понять. А ей так его хочется оправдать! Несмотря ни на что. Там – в глубине души. Вдруг проснуться и радостно обнаружить, что лежала сдавленно, неудобно… все приснилось… А нет же! И мысли, обрывки мыслей, КАРТИНКИ!!! Ужасные, творящие пытку. И все по кругу… по кругу.

Никита, увы, не шпион. В конспирации не преуспел. Таня все теперь знала. Она вскрыла его переписку. Понимала, что будет больнее, что накроет совсем с головой… Удерживаться, однако, даже не стала. Быть слепой, быть обманываемой… Нет! Истину – на поверхность. В бесчестии не отведено место любви.
Месяц. Два. Разговоры. Вспышки неукротимого гнева. А как иначе? Запасы энергии, предназначенной для баланса, для спокойствия и рассудительности, исчерпались. И слезы иссякли уже.
- Я отпускаю тебя! – сказала она, наконец.
Никита… муж?.. неопознанный персонаж. Молча ходил вокруг. Садился, руками закрыв лицо. Слушал музыку, запершись в комнате, запершись в наушниках, запершись в покрытой мурашками оболочке.
Где он был в это время? В унылом пустом космосе? Или мысленно улетал к НЕЙ?
Он и сам не знал. Он разваливался на куски. На разрозненные детали, позабывшие свое изначальное место, свое предназначение, самих себя.
А вновь народившийся день становился для горе-героя поистине «днем сурка».

- Танюша, Танюшечка! Это же – катастрофа! Я не могу себя вообразить без тебя!
- Но очень неплохо мог… все эти месяцы, - строго, уже спокойно урезонивала его Таня.

А Никита терзался своим раздвоением. Ему больно было осознавать, что он по крупицам теряет Татьяну. Но опаленная им же созданным образом лани душа металась в обмякшем теле, тщилась вырваться… Ну, невыносимо!
- Ты реши уже что-то! – рыдала и умоляла душа.
- Ты реши уже что-то, - смирившись с любым исходом, произносила Татьяна.

Наташа спала. Сон вздрагивал, прерывался со всхлипом. В неудобный, скомканный жгут превратилась давно простыня. Шепот темных углов, лай собачий в ночи за окном. Дым волнистыми струями вдоль совсем опустевших улиц. Ни души. Из провала откуда-то сбоку, собираясь внезапно в цветной и веселый образ, выходит Никита. В руках у него – маленькая коробка. Перевязана лентой.
- Вот. Подарок тебе, Натуля, - Никита двумя руками преподносит ей нечто.
Наташа ему улыбается. Она ожидает сюрприза. Чудесного, яркого, теплого. В этой коробочке – счастье!
Она принимает дар. Она пальцами, не спеша, очень бережно тянет за ленточку. Расползается узелок, открывая ей доступ к тайне. Многослойная упаковка… вся в картинках малюсеньких… Крышку поднять…
- Это – калейдоскоп!? – и Наташа сияет улыбкой.
Поскорее смотреть. Это – чудо! Там, насколько хватает глаз, простираются солнцем нагретые и напоенные чистой росой леса. На опушке стоит дом. Это – домик… ну, да… тот, что ей так прекрасно и очарованно описывал Никита. Тот, куда они вместе уедут, чтобы счастьем суметь захлебнуться. Боже! Насколько же он реален! Он и сказочен, и так сущ.
Наташенька отрывается от калейдоскопа на миг, чтобы излить на Никиту улыбку, обвить его настоящей искристой воздушной радостью…
Это диво! Не удержаться. Хочется пить глазами удивительный микромир. Они туда обязательно доберутся.
Наташа любуется домом, и полем в ромашках, и мирно шумящим лесом.
Электрическим током ударило? Кто-то злобный толкнул ее в локоть?
Наташа оторвалась от волшебного окуляра, оглянулась… Никиты нет. Никого нет вокруг. Дымом пахнет? Да это же в калейдоскопе!!! Она вновь приникает к окошечку в сказку.
Над лесом пропал солнечный свет. Лес пожух и обвис. Поле стало рыхлиться само собой, хороня под нахальными серыми комьями грязной земли и ромашки, и травы, и веру в прекрасное завтра…
И внезапно сдавило горло. Наташенька захлебнулась рыданием. Это нечестно! Так нельзя! Отчего?
Домик треснул, стал оседать… его крыша сложилась внутрь… Окна брызнули звонкими жалобными осколками… Дым зловещей во все небо тучищей навалился на обломки, сгребая их с поляны в овраг, которого еще миг назад здесь и не было. Домик рушился… рушилась ее хрупкая мечта. Груда бревен и кирпича уже непоправимо стекала в небытие… словно несомая селевым потоком. Калейдоскоп погас, и в Наташу, как сквозь трубу устремился стальной шар… он охотился на нее… он мчался… Наташа отринула калейдоскоп от глаза. Испуг! Оторопь!
Наташа стояла в ночи, опустив руки. Пальцы разжались, и дивный подарок выпал, разбившись совсем о безучастную мостовую…
Наташа резко села в постели. Полувопль выплеснулся из нее. Истерически колотилось сердце. Ладони, мокрые и замерзшие, вцепились в сорванную на сторону простыню.
Это сон? Почему ж так болезнен? И шлейфом в неловкое пробуждение еще тянется страха хвост… и рыдания просятся, чтобы их выпустили на волю. И среди своего уютного, теплого дома накатывает отчаяние…

Осень уже. Еще теплая. Однако, не по сезону пальто. Тоже теплое. Утро позвало в лес. Вялый, мокрый, бесцветный. Нет, цвета хаки. Стыдливые листья, сбившиеся толпой в упрямых стволах кустов, что поймали их, заслонив от ветра. И, освободив, поработили. Ворчливый шепчущий хруст, когда ноги придавливают листья к земле, и сутулость сухая, вздыбленность, коробление. Ломается сущность живая, уступая силе. Во мхах неизменно чарует их мягкая, мокрая независимость. Они живы, они разноцветны. Даже розовый колер имеет свое право.
Наташа переступает ногами, давно перестав заботиться о переполненных влагой кроссовках. Кочки чавкают, и башмаки им вторят. Взгляд ее вопросительно считывает окружение. Брови жалобно и неосознанно вспорхнули ко лбу. Выражение глаз – мольба. Где? В какой стороне ее отчаянное умиротворение? Что случилось судьбе не в угоду?
Ровный лес. Вовсе не живописный. Весь на полутонах, на оттенках смиренно-серого. Плоский, чуть кочковатый ковер.
Все бессмысленно? А как же та светлая алчущая стихия? Как же те обещания, что ей сулило чутье? Безошибочное… животное чутье… Голубоглазый мальчишка запутался? Потерялся?
Лес, конечно, ее успокоит. С ним так мирно. Он все понимает. Он добр. Надо просто идти в никуда.
Почему же я слышу плетение паутин? Слышу бег тонких лапок жуков и дрожание крыльев летучей такой пучеглазой и многолапчатой мелюзги… А запахи… зайца испуг, гнев вороны, суетливую озабоченность белки. Все их звериные настроения пахнут! И я раздуваю ноздри… Кто я?
Наташа вздрогнула кожей. Глаза удивленно поворотились в сторону и назад. Видеть спину свою? То, что исподволь и коварно… таится в тени листвы, еще упрямо цепляющейся за основу. Я – животное? ??? Лань?
Дивный лес. Тумана пока нет, но молекулы влаги сбиваются в тайные братства. Они что-то замыслили. Они скоро поглотят вместе с тьмой все, что живо и радуется теплу. Все, что жалобным, порожденным инстинктом упрямством так отважно цепляется за свою жизнь. Отважно, но обреченно.
Шаг за шагом. В дичайшую чащу. В никуда. От своих печалей. От сомнений, от ожиданий бесплодных. От его такой нерешительности. Сколько ж можно уже выбирать?.. От, увы, сочиненной сказки. К первозданной родительнице тел и душ. К истокам. Там прильнуть… и хоть сколько-нибудь прожить еще.

Никита. Он в скорлупе. Он сам себя загнал в угол. Растерян. Напуган. Измотан циклическим размышлением. Но надо… надо решать. Нельзя мучить всех вокруг. Ну, не жребий же тупо бросать… Усмехнулся. Сжал кулаки. Сжал руками виски. И стал погружаться в болото навязчивой, липкой идеи. Больше нет аргументов. Хочу! Хочу вырваться на свободу…
Какую свободу? Что свободой ты мнишь?
Свободу от нескончаемых мутных раздумий. Силы иссякли. И усталость от лжи, от утаивания собственных перемещений, от желания раздвоиться, сожалений о будущем, сожалений о прошлом… Свободу, в конце концов, от… себя! Так это, пожалуй, решение только одно – застрелиться. Ну, бред… бред! Как жалко ему Татьяну… Танюшу. Родной человек. Окутывала добротой. Как же она одна?
Но и Наташеньку жалко… Она же теряет все, так и не обретя. Никиту накрыло волной мнимых ее ароматов, тактильных и слуховых миражей. И не застонать было выше его сил.
Но Танюшечка… Нет. Я обязан решать. Не готов, но обязан.
Никита свернулся в постели, выключил свет, ладонями запечатал уши. Сон отказывался принимать его в свои успокоительные чертоги. Тошнота подступила. Реальная тошнота. Он раскинулся на спине. Он подставил ладони небу… где-то там оно – за окном, за стеной… До черноты глубокое, до черноты синее. Спокойное. Мудрое… и потому безразличное к мелким людским страстишкам, к пупырчатой недостойной дрожи, этим вздохам, стенаниям… Что человек? Тьфу! В сравнении с миллиардами лет…
Расслабиться.
Дом вокруг шелестел безмолвием, напряженно застыв и бесцветными стенами рассекая лишенную толики смысла неряшливую пустоту. Никита приподнял с подушки голову. Где-то во тьме, за случайным непредсказуемым поворотом таится решение. Необходимо идти. Идти. Тревожно стало. Он стремительно сел, ноги сунул в теплые еще тапки, накинул халат. Идти. Куда же? Прямо! Прямо… вперед. Там будет видно.
Коридор, о котором Никита не знал доселе, уходил в освещенную только загадками темноту. Уходил с непонятным изгибом… так, что метрах в пяти уже взор утыкался в стену… закругленную, серую, но почему-то желтую. Так казалось Никите. Нелепая желтизна вдруг заполнила мысли. И почему этот цвет? Цвет подтухшего яичного желтка. Да, нет же… это - дурацкие игры воображения.
От коридора то влево, то вправо пугающе ответвлялись проходы… ведущие в небытие. Открытые, без дверей… Но Никита то знал: они втайне надеются, что непутевый странник, ведомый рискованным любопытством, а, может быть, в панике, заблудившись, ринется в их капкан. Нет. Мимо… мимо идти.
Вот! Массивная дверь. Засов. Железная плоскость давно утратила краску, покрылась в ознобе мохнатой порослью ржавчины. Раз закрыто, надо войти. Это – ценная мысль. Засов пришлось злобно, остервенело лупить кулаком, даже пинать ногами. Приржавел. Никита в борьбе с дверью поранил руку. Не сильно… лизнуть – и вскорости заживет. Ерунда! Он сплюнул в сторону, избавляясь от вкуса окалины. Теперь – тянуть на себя.
Знойный ветер ринулся на Никиту, забив нос и рот, даже уши, песком. Ветер? Пустыня? Буря? Это песок сам под собственным весом хлынул в щели… во весь проем… отбросив железное полотно к стене. Никита отпрыгнул обратно, в назойливый коридор. Но, словно титанического размера песочные часы прорвало.
Я утону в песке? А песок перемешан со змеями, что его населяли, пока некому было тревожить эту сонную, а теперь – рассерженную, пустыню. Змеи скользят в сантиметре от ужасом перекошенного лица. То по одной, то клубками. И в довершение пол содрогнулся и стал уползать из-под ног. Зыбучий песок! Все! Проваливаюсь…
Больно ударился о твердое основание. Спиной. Но ничего. Цел.
Песок затопляет пространство. Но сбоку он стал намокать. Вода! Ручеек. Он вырастает в поток. Поток размывает сыпучую сущность пустыни. Песка больше нет. Откуда же тут вода? Никита рукой упирается в стену пещеры… рука проникает сквозь. И сам он уже целиком проходит, сочась через камень. Мутный поток, река подземная… обволакивает, обнимает, несет… Я не готов утонуть! Никита старается плыть… а своды пещеры смыкаются с этой гнилой водой. Приходится погрузиться, нырнуть. Куда дальше? Не видно совсем ничего. Погибель? Вот так захлебнуться… нелепо, бессмысленно… но, может быть, освобожденно? Паника. Легкие бесятся, тянут вакуум… Водой же не дышат! Нет сил уже… Вдох…
И неожиданно… вдруг… стало легко. Как на берегу скрытого лесом озера… утром… в детстве…
Никита вдыхает до спазма. Ему хорошо. Свежесть вытеснила мучительные раздумья. Он дышит водой?
И теперь… теперь он знает, что он решит.
Пора выходить из чуждой среды. Из сна? Или галлюцинации?
Никита глядит на себя самого из иного мира. Параллельное измерение? Он лежит на песке у озера. Незнакомые люди толпой суетятся вокруг него. Кто-то рвется сделать искусственное дыхание. Вдох. Хриплый, сдавленный, полный воды. Вдох. Вдох… и кашель.
Никита проснулся.
- ???
За окном как будто светает.
Что решил он? Там в той судорожной суете, в нервических и нестройных дерганьях, в отчаянной затяжной попытке спастись.

Волнистые дымно-молочные линии зябкого утреннего тумана. Напоенная до утопления губчатая трясина. Лань стоит у березы-карлицы, мучительно изогнувшейся тонким стволом. Она видит… нет… она кожей трепетных теплых боков, волосинками на ушах осязает ЕГО. Там в сокрытой туманом неведомой стороне ее голубоглазый мальчишка протестует и борется… с собственным Я. А трясина затягивает его. И, чем дольше он и чем отчаяннее бьется, тем увереннее торжествует безысходность.

Никита решил! Так ему показалось. Под ногами – твердая почва. Солнце тонкими спицами пронзило обвисшую мешковину неба. Утро вступает в права. Во власть.

- Я больше не могу… без нее! – слова Никите дались нелегко.
И слова эти опрокинули Таню. Да, она ожидала «сюрприз»… подвох. Мрак, давно уже исходивший из глаз Никиты, отнимал ее веру, скоблил изнутри… Она слабеющей волей хваталась за мнимые образы счастья, намеки придуманные, воспоминания, его успокоительную ложь.
Но эти слова… «Не могу… без НЕЕ». Будто товарный состав ударил на скорости прямо в лицо. И ее смело, выбросило из жизни…

Вечерний ветер принимал в свою стихию, в братство ветра. Он гнал, пятная ультрамариновое небо, оранжевые, золотые и молочно-белые огни. Квадраты окон. Фонари вдоль тротуаров с ореолом световых корпускул, застывших в форме нимбов. Никита распахнул пальто. Впустить немного холода. Озябнуть, продрогнуть, взбодриться колкими струями эфира. Он раскинул руки в стороны, лицо поднял вверх, закрыл глаза. Голову обхватила недружелюбная, задиристая эйфория. До смехотворного дальняя родственница радости… да, и не родственница – самозванка. Исподтишка толкающая к действиям… незрелым, невротически спонтанным.
- Наташенька! – пролепетал губами сказочный персонаж, - Свободен!
Открыл глаза. Уставился на тротуар перед собой. Легкости нет. Нет полета.
- ???
Никита стоял озадаченно. Не осознал еще? Ноги еще в трясине?
Сорвавшись с места, он стремительно зашагал к машине. Ехать сейчас же к ней! Разорваны оковы…
Однако, экзальтация в несвойственной для счастья форме… не той палитрой возбуждение окрашено.
Плевать!
Никита сел за руль. Скорей. Скорей.

Знакомый двор. Подъезд. Взбежал через ступеньку. Домофон…
Ответа нет.
- ???
Телефон зацепился в кармане. Не хочет служить хозяину. Наконец, вытащил…
Гудки… гудки… Наташа не отвечает.
Никита пишет в WhatsApp. Но сообщение не дошло.
В сети? … не была два дня.
- Натуля, Наташинка! Где же ты?
Неужели опять в деревню к себе укатила? Да… там порой ни телефон, ни интернет не ловят.
- Помчусь.

Дыхание укоротилось. Частые неглубокие всхлипы, сиплые ноты на выдохе. Руки крепко сжимают руль. Только быть предельно внимательным. Осторожным.
Ночь без полутонов. Ночь. Шоссе петляет. В уголках своих глаз Никита фиксирует машинально смазанный на такой скорости лес. Скрытые в глубине неопознанные самим мысли, тарахтят закулисно по улетающим в небытие стволам… как в детстве – палкой на бегу по забору… Трррррр… Взгляд вцепился в незримую точку на горизонте. Ехать. Скорей. Скорей.
Дождь пошел. Невезуха! И так ни черта не видно.
- А где там искать Наташу? – Никита поймал на лету примитивный факт. Он знает только деревню…
- Там найду, обойду все дома, расспрошу. Нынче важно добраться. Осторожно. К утру доеду. Незачем так лететь.
В воображении нарисовался рассвет, розовый блин солнца, петухи, орущие вдалеке. Влажный запах земли и трав… и Наташа выходит, улыбкой обозначая утро. Руки тянутся, чтобы его обнять. И такая немыслимая, такая светлая радость распространяется вокруг, заполняя деревню, леса, дороги… заполняя мир.
В свете встречных фар – силуэт. Метнулся. Выпрыгнул из-под земли. Цвета ночи. Наперерез.
Удар!
Никита в испуге резко затормозил. Машину слегка занесло… Встать! На обочину. Аварийку включил. Вышел, крадучись боязливо.
- Что это было? – внимательно осмотрел все вокруг, осмотрел и машину спереди.
Ни следов, ни намеков… Почудилось?
Впопыхах покурил, стряхнул с себя сырость дождя. В машину. Летим дальше.

А Таня… душа ее забилась в дальний угол тела. Она пыталась спать глубоким сном – в анестезии, загородившись от того, что рвет в клочки. На цыпочках вокруг души перемещался разум, стараясь не тревожить лишний раз, но интенсивно и сосредоточенно ища те выходы, пути, те вероятные спасательные… может быть, соломинки… которые ей не дадут тонуть. Остаться на плаву. Остаться сильной. И одной возможно строить жизнь…

Никита гнал в беспамятстве машину. Таня сейчас оказалась за краями его космоса.
В деревню приехал с рассветом. Случайно почти сразу увидел возле одной из калиток Наташин сиреневый велосипед. Он помнил его по фотографиям, что Наташа ему присылала. Из дома вышла женщина. Похожа Наташа на нее! Очень похожа. А женщина чуть старше Никиты.
- А Вы кто? – щуря сонные спозаранку глаза, спросила она.
- Простите, мы еще не знакомы… пока. Я – Никита. А где Наташа? Она мне нужна. Очень.
- Ушла… еще затемно. Я не знаю, куда.

Никита опять насилует телефон: звонок… без ответа, WhatsApp, сеть… Безрезультатно. Он хнычет себе под нос. Он нервно ходит кругами, он маячит то взад, то вперед перед полуоткрытой калиткой… Наконец, обессилев от собственного БЕССИЛИЯ, садится в сырую траву и лицом утыкается в ледяные ладони.

Ее нет. Нет. Нет нигде.

Но нельзя же вот так торчать без движенья! Снова в машину. Вперед… куда-нибудь, но вперед.
Лес еще дышит туманом. Тихо и глубоко.
А Никита его прорезает стремительным истерично пульсирующим болидом. Он найдет ее!
Как искажается лес на скорости! Нет, это глаза устали. Но надо… надо! Не потерять!
Пестрые заросли переливаются пятнами утреннего еще не созревшего света. Как нереален такой антураж! В этой невнятности словно насмешка угадывается. Над ним? Он зря ее ищет? Такого не может быть! Вдоль кюветов топорщат свои пятерни-корни опрокинутые ураганом сухие стволы. Чертовщина! Злой умысел. Чей? Лес издевается! Где его лань?
Никита вертит глазами, всей головой… из стороны в сторону, даже вверх…
Он сам удивляется, как успевает следить за дорогой. Дорога пошла влево. Слепой поворот. Тягучий, почти по кругу, не видно конца…
Мелькание рыжих стволов, игра светотени… игра. Шельмование! Тут обман! Таящие сумрак кусты, шевеление… Это - нечисти лицедейство. Никиту хотят запутать. Или собственный его рассудок перегрелся, поплыл, изменил сам себе?
И внезапно свихнувшейся радостью опалило его взор. Апельсиновый всплеск солнца. Там, за бессовестным частоколом сосен… за позабытыми с ночи клочками тумана… Там вдалеке, где угрюмая чаща прорвана полем ромашек… ЕЕ лучезарный образ.
- Наташа! Наташенька! Ангел мой! Тебя заперли? Я спасу! – и Никита, схватив онемевшими и побелевшими пальцами руль, глазами впивается в этот искомый образ. Враждебные зеркала! В них двоится и даже троится лес.
- Я снесу его к черту! Я освобожу тебя!
Буйная радость вливает в Никиту силы. Он видит Наташу. Он нашел ее! Он хохочет, уже торжествуя. Он – победитель! Наконец-то, он в шаге от счастья. Никита со всей ошалелой мочи нажимает педаль газа…

* * *

Сейсмический толчок изнутри сотрясает Никиту… Где он? Он освободил Наташу?
Как затекли ноги… руки, как не свои… И глаза разлепить трудно.
Он находится дома. ??? Перед ним – его стол. На столе – ноутбук… открытый… с погасшим экраном.
Мышку влево-вправо… Монитор осветился.
Здесь нужно надеть очки. Что за нелепость?
- Никита Михайлович, добрый день. Вы хотели что-то спросить? Или возникла новая задача? Я вернусь только через два месяца. Если что – напишите. Постараемся дистанционно решить.
Никита сидит без движенья. А дальше? Где все, что они писали?
Ах, да. Он же только что штурмовал лес… Он нашел ее?
???
Он что… спал? И все было сном? Бред. Поистине шок!
Руки судорожно трут глаза. Ладонями стиснуть шею. Массировать щеки, лоб…
Боже, как страшно! Затрясло всего – от шеи и до ступней.
- Я все себе вообразил!
Целая серия странных нелепых движений Никиту дробит на части. Движения жалки. Мышиная, а то и вовсе тараканья агония. Агония романтических грез.
Попытки подняться из-за письменного стола. Кряхтение стариковское. Нет, посидеть еще… Способность к мышлению медленно возвращается. Да.
Никита с усилием поднимает руки к клавиатуре. Дыхание затруднено. Короткие всхлипы, сопение невразумительное. Мокрые линии слез до самого воротника… Унять. Унять!
Набор текста одним пальцем.
- Да, Наташенька, я Вам писал по делу. Но время, конечно, терпит. Отдыхайте. Спасибо. И до свидания.
Никита захлопнул крышку, не выходя из сети… и окаменел.

* * *

Какое сейчас время года? Сероватый шершавый потолок охвачен ползучим светом. Окно без штор. Стены крашенные. Неопределенный пастельный цвет.
- Это не моя комната.
???
Никита внимательно осмотрел окружение.
- Больница? – взгляд переместился на одеяло. Пошевелить ногами, пальцами рук. Вроде бы все в порядке. Только все онемело как-то…
За окнами абсолютно беззвучно беснуются кроны деревьев, в отчаянной попытке откупиться от ветра листьями. Листья уносятся. Скоро нечем станет платить…
- Почему я в больнице?
Дверь скрипнула тихо, в помещение вошла Таня.
- Привет, - она улыбнулась сдержанно, словно скрывая истинные эмоции, - Ты пришел в себя, наконец.
- Там же была весна! Или осень? – Никита начал, как ему показалось, с главного.
- Нет. Апрель на исходе.
- А почему листопад? - Больной попытался сесть, Таня быстро шагнула к нему, пододвинула ближе к спине подушки.
- Я помню только странные и несвязанные друг с другом события, - Никита смотрел на Татьяну во все глаза, надеясь понять, изменился ли мир, не ошибся ли он вселенной, - И события… я тут болел? Мне привиделось, что… - он запнулся.
Танюша смотрела молча, слегка изподлобья, следя за процессом, происходящим с мужем.
Мужем… Она эти месяцы с самого октября, как на работу, ходила сюда. Он дышал, бороздил непонятные ей пространства, утратив всякую связь с Землей. Он срастался во сне. Из собранных искусными хирургами частей. Она плакала, робко надеясь, что Никита вернется… к ней. Живой. Хотя в той аварии… Лучше не вспоминать. Жив и все. А сознание?
Весна, наконец, пришла. Пробудила его. Разум даже не исказился. Память? Может, оно и к лучшему.
Никита смотрел не Танюшу то вопросительно, то виновато-ласково.
Помнит?
- Ты почти уже выздоровел. Только будь осторожен. Тебя склеили по частичкам. Внимательно и надежно сшили, - Таня села на край кровати, - Скоро можно поехать домой.
Он глядел внутрь себя. Он невольно хмурил свой лоб.
- А где телефон? Мне можно мой телефон? Он цел? – казалось, его волновало не то, что случилось, и вовсе не силы, и не состояние. Что-то другое.
Таня съежилась, всматриваясь в блуждающий взгляд Никиты.
Помнит!
Он прикрыл глаза. Устал? Он ловил очертания прячущихся воспоминаний. Под закрытыми веками быстро метались зрачки. Поиск. Что осталось там позади? Что за тени таятся в углах его глаз? … ускользая, лишь пробуешь их опознать…
Таня пальцами теребила края кофты. Таня губы поджала. Таня сосредоточенно онемела.
Никита открыл глаза снова. Смотрит на потолок… сквозь  него. Резко голову повернул к ней… сморщился, по всей видимости, от боли.
- ?
- Что не так? – Танюша сыграла неосведомленность.
- Я – Никита? – спросил муж.
Татьяна «беспечно» расхохоталась.
- Конечно. Ты что? Ты о чем?
- Я не помню себя… как минимум, наполовину, - он произнес это оторопело, позабыв после фразы закрыть удивленный рот.
- Это – просто последствия долгого сна. Все вернется. Ты сильный. Ты победишь!
Таня гладила по одеялу рукой. По одеялу, под которым хранился ее муж. Эти долгие пол года. Сохранялся, срастаясь, накапливая живые соки. Ее муж. Он остался им… несмотря на враждебность эмоций, что вели его прочь… прочь! Как смогла она пережить все!?
- Я посплю, - виновато пролепетал больной.
- Хорошо. Я вернусь сюда завтра. А пока, чтобы было нескучно, если ты не захочешь спать… я купила тебе новый, - Татьяна достала из сумочки телефон, еще не распакованный, - SIMка внутри. Твой найти нам не удалось.
Она поднялась неспешно, поцеловала его в лоб и направилась к двери.
- Спасибо, - Никита ей улыбнулся.
Таня бросилась вновь к кровати, осторожно, хотя и хотелось крепко, его обняла и прильнула губами к его пересохшему рту. Он ответил… но вяло. Слаб?
Она отстранилась.
- До завтра, - неуверенно помахала рукой.
- Пока, - снова заулыбался он.

Он выждал десять минут. Он включил умный гаджет.
Внутри его странного Я щекоткой проснулась нелепая непокорность. Чему непокорность? Да, он не искал ответ.
Интернет. Позабытая так надолго страница. И пароль… не забыл.
- Открывайся же, - нетерпение спровоцировало лежачий танец ног.
Вот. Его контакты на месте. Конечно, скорее к ней! Не была с октября? С октября???
- Да! Я же был уже тут. Все привиделось? Игры неуправляемых зон рассудка! Я же помню. Ну, просто память дуркует. Я же с ума не сошел…
Стоп!
- А что… как она… почему? – рот открылся, давая потоку воздуха влиться в Никиту, чтобы сердцу хватило сил, чтобы кровь, пузырясь, понеслась к задрожавшим конечностям, где внезапные мелкие молнии засверкали внутри застоявшейся плоти. Слезы, пот ледяной и гудение бесконтрольное из глубин горловых… стон.
Палец крутит и крутит экран, листая страницы, стремительно проживая вновь все то, что мнилось утраченным… нет, вымышленным! … то, что в вынужденном беспамятстве его мудрый заботливый разум заслонил, заменил пустотой, защищая от шока слабое в тот момент сердце. Его взору тогда предстала совсем безобидная, ранняя, официальная фраза… лишенная и намека на разбуженный в недрах шквал. Мозг поставил подножку, не дал тогда его пальцу прокрутить переписку вперед…
Теперь Никита, читал, глотал, проживал слова. Проживал… жизнь. Часто слезы мешали ему отчетливо видеть шрифт. Часто просилась наружу истерика. Чаще и чаще дышать! Телефон в ослабевших руках строптиво подрагивал. Но Никита листал и листал.
Правда буйным, сметающим мир камнепадом обрушилась на него. Придавила. Расплющила. Ввергла в мысленный паралич… и оставила наедине с его горем, с его катастрофой.

Вдох-выдох, вдох-выдох… суетливый насос легких сорвался с ритма. Пульс, как у мелкого грызуна. Никита сглотнул, проталкивая пустоту в гортань… через растрескавшуюся почву пустыни, через заросли терна… наверное, с кровью напополам.
Все это было! Кто-то отнял… пытался отнять. Он сам?
Но глаза опять обратились к дисплею…
А этих ее писем он не видел тогда.
- ???
- Я хочу рядом с собой видеть мужчину, на плечо которого могу опереться, к которому могу обратиться в любое время дня и ночи, у которого по отношению ко мне, конечно же, будут обязанности, но только те, которые он будет выполнять с удовольствием, а не из чувства долга. Я хочу СВОЕГО мужчину! И только СВОЕГО! Одного единственного.
Чуть позже:
- Сегодня сидела на крыльце своего деревенского домика и смотрела на дорогу… и представляла: а может ли быть, что ты вот так возьмешь и приедешь сюда ко мне?
Еще вдогонку:
- Это ты просто не знаешь, чего хочешь и на какие компромиссы готов. Говорят же: каждый сам выбирает по себе женщину, религию и дорогу. Все сложное до абсурда просто, если знать точно и честно, чего человек желает сам и к чему стремится.
И, наконец:
- Мужчина не может любить двух женщин… а обманывать может.
А дата? Ведь в этот же день… - он вспомнил, - он бросился к ней… Машина… ночная дорога… деревня… и сосны – циклопический рыжий забор… тюремная решетка, решетища, упрятавшая ее. Он снес тогда… Или нет?

Силы наполнили тело. Вмиг. Будто он не лежал это долгое время… Одеяло уже сброшено. Где одежда? В шкафу. Все на месте… не важно, что не по погоде. Скорее. Скорей! Ноги споткнулись на долю секунды, почти подогнулись, но сдюжил.
Мимо стола в коридоре, локализованного светом лампы, мимо вздрогнувшей пожилой толстухи в белом халате, что мгновенно запричитала и раззвенелась упавшим об пол подносом с какими-то инструментами… Дверь на улицу! Вырвался. Ветер, здравствуй и не мешай!
Но Никита застыл в полушаге… Куда он бежит? Что случилось… эта история… едва ли реальна…
- ???
Еще десять минут назад он читал свой роман… Роман?
Он лежал под больничным постылым уже одеялом.
А еще до того?
Он вернулся домой… к Танюше. И она его приняла. Приняла?
А Наташа пропала? Или он ее выдумал?
Но страница в сети… их переписка реальна! Реальна!
Он теперь ясно вспомнил, как штурмовал лес. Он освободил Наташу?
С того вот момента в его голове – темнота. Без образов. Просто пустая. Бессмысленная и никому не нужная.
Но Наташенька существовала!
Эти письма, что он прочитал… ее последние письма… словно в первый раз. Она написала их, когда он был в пути? Разминулись? С судьбой разминуться нельзя!!!
Поехать искать ее? Или… вернуться обратно? Он не совсем здоров еще… Но времени нет. Некогда… Но он же валялся пол года бесформенным и бессильным.
Или выдумка это, попросту все забыть? Как такое забыть?!
Нет. Конечно, искать. Искать и найти… Если… если только Наташа еще не обессилела ждать… неизвестно, чего.
Так у него же в руке телефон. Конечно. Вот бестолковый.
- Я позвоню ей.
Никита набрал номер, который знал наизусть.
- Набранный Вами номер не обслуживается, - ответил автоматический голос.
Рука опустилась.
Никита понурил голову. Никита поплотнее запахнул полы своей куртки, взглянул на свои ноги…
- Я же в тапках! – поплелся обратно.
- Я решу все проблемы. Надо закончить начатое! Если я это сочинил, то и материализовать сказку – мое и только мое дело!
Им опять овладела мания.
Вернулся в палату. Сел.
Но Танюша… Она приняла его после всего? Она методично ходила к нему, пока он лежал в беспамятстве. Она посвятила себя… ему? За что? Во имя чего? За что это наказание? Никита готов был себя удушить.
- Гад! Предатель! Неблагодарный!
Он понуро и обреченно осел внутрь себя, плечи тяжеловесно обвисли по сторонам. Как же больно!
- Танюшечка! Таня!
Никита испытывал благодарность. Глубокую и… виноватую.
Постепенно его будто опутал сетями сон. Он сидел на кровати, пролежанной долгими месяцами. Он дышал, опустив обросшее неопрятной щетиной лицо в ладони.
А ведь Таня его брила все эти дни. Или это была медсестра?
Ощутить собственную никчемность. Смиренно принять. И не желать ничего более в этой жизни.
Недостоин!
Однако, рука его, словно следуя своей независимой воле, нащупала в боковом кармане телефон.
И Никита перечитал во второй раз эпитафию сотворенной мечте – последние письма Наташи.
Он внезапно подпрыгнул на месте…
- Я в больнице! Значит, я штурмовал лес? Значит, все это было! Мне не привиделось!

Из дневника Никиты, написанного, неизвестно когда.

«Я вздрагиваю от каждого СМС. Знаю, что не от нее, но в глубине вспыхивает надежда. А она (Н.) стойкая. Знаю, что через невыносимую боль, но она сильнее».
«Я уловил в своих чувствах оттенок: отношение к Н. не, как к партнеру, а отчасти – как к опекаемому обожаемому ребенку…»
«Я струсил, наверное… Испугался того, что буду всегда себя видеть рядом с ней старым, того, что не хватит сил и здоровья а, возможно, и времени, чтобы построить новый мир, того, что мои будущие недуги отвернут ее от меня, того, что многие станут косо смотреть на нас, подозревая ее в корысти, того, что мечта, став реальностью, утратит свое волшебство…»
«С самого утра ощущение абсолютной пустоты внутри. Целей и желаний нет. Почти. Ценна только сама жизнь. А почему – не знаю. Так повелось считать. А еще – из страха. Чисто животного страха. Подозреваю, что я убил свою сказочную мечту».
«Самым сильным и ярким, что меня притягало, были не выплеск гормонов, телесные откровения, очарование и даже не эмоциональные вихри… А главным было, пожалуй то, что я созидал. Создавал в реальности невероятную сказку, полную гармонии и радости. Материализация мечты!»
«Ходили с Танюшей по магазинам. Я застревал у витрин и невольно воображал, как наряжаю Наташеньку…»
«Читал книгу о психологии взаимоотношений в семье. Зациклился на том, что необходимо истребить в себе комплекс вины… Ну, с ним можно еще бороться. А что делать с «комплексом мечты»? Такого и определения у специалистов нет. Фиговы специалисты!»
«Рассудочные решения… Практично. Наверное, ЗРЕЛО! Но что такое зрелость? Избавление от иллюзий? Утрата фантазий и восторженной наивной поэтики. Утрата искренности и романтики. Как-то неприлично даже. Инфантильно! Отказ от первозданности в пользу рассудочности. Цинично. Но, видимо, неизбежно. Бросил взгляд на стол, на шоколадку… Quadratisch. Praktisch. Gut…»
«В середине дня ходил в собор. И вдруг так захотелось случайно встретить там Н. Всю вторую половину дня, сам того не желая, воображал себе, как бы мы сказочно жили. Гнал от себя эти мысли, искал опровергающие аргументы. Но было больно. Утрата мечты! НИКОГДА – ключевое слово».
«Как же накрыло меня сегодня! Домой вернулся разбитый. Пытался отвлечься – не получилось. Тогда впустил в себя эту боль по полной, не сопротивляясь. Ничье присутствие сейчас, ничей голос, ничей взгляд не принесли бы мне облегчения. Даже ее. И, если бы вдруг она появилась передо мной, истерика вырвалась бы наружу…»
«За окном – солнечная весна. Так захотелось вдохнуть ее глубоко! Уехать в домик над фьордом и там осознать, что мне хорошо одному, что я свободен… А от чего свободен? Сколько действий в своей жизни я совершаю потому, что так надо, так правильно. Кому надо? По чьим меркам правильно? Часто решения принимаю, исходя из «не обидеть», «удовлетворить»… А жизнь то моя! И второй не будет! С чем сверять свои мысли, решения? Со свободным осознанным внутренним Я. Разглядеть его только осталось… во мраке. А всем от меня что-то нужно! Но это, наверное, хорошо. Если бы было иначе, ощутил бы себя никчемным и совсем одиноким. А это – конец!»
«Никчемно все то время, в которое не творю… сказку. А теперь все время таково. Я скомкал сказку и выкинул. И зачем я тогда?»
«Я живу сейчас в своем деформированном мире. Как сквозь стекло, наблюдаю жизнь вокруг. Время идет… и мое время уходит. Вспоминаются «Лангольеры» Кинга… как обесцвечивался вокруг них антураж».
«Но деформирован вовсе не мир. Деформировано мое сознание».
«Острый голод по Н. Больно физически. А порой нисходит апатия. Полная. Если долго идти этой дорогой, жизнь сведется к процессу пищеварения».
«Сегодня проснулся с воспоминанием фразы, написанной мне однажды Н.: «Неужели вся наша жизнь обречена пройти в переписке?»
«Меня изнутри рвет на части. И накатывает другой страх: пока я тут буду в себе ковыряться, в душе у Н. угаснут и трепет, и пламя».
«А как же Татьяна стремится привязать меня! Якорьки расставляет: билеты в театр, поездки заказаны… Она такая хорошая… и родная. А я сопли жую» .
«До дрожи хочу увидеть Н.!»
«В голове у меня идет сражение. Вспомнил Брэдбери «Уснувший в Армагеддоне». Не спать. Не спать».
«Общаясь с Танюшей, я пытаюсь мысленно влиться в атмосферу нашей с ней общей жизни… абстрагировавшись от проблем и решений… просто чувствовать… просто прогнать инородные трепыхания разветвленного сознания, которое порой пыхтит, лишь перегреваясь впустую. Не надо ничего сочинять! Задача проста: окончательно осознать иллюзии и тихонечко их похоронить. Не получится! Это подло, жестоко, коварно… да и не в силах я».
«Решусь ли я на беседу с Н. полностью честную, со всеми нюансами и противоречиями… или буду лукавить, стараясь не сделать больно, стараясь предстать благородным? Но она ведь умна и проницательна. Она часто чувствует, что происходит во мне, лучше меня самого. А, чем дольше я копаюсь в своем сумбуре, тем дурнее и дурнее становлюсь для нее, ненадежнее и ненадежнее. Какое тут благородство?! Решения нужно принимать быстро!»
«И какая же мерзкая я личность! Что мне сделать с собой? Смириться? Сказать: принимайте меня таким, как есть? И останусь один! Катастрофа!»
«Мое сознание теперь оказалось перемещено в иную среду. Там нет распутья, развилок, там нет выбора, там нет шансов. Да они и не нужны, потому что там нет мечты… Оказывается человеку нужно хотя бы иметь право выбора, иметь некую вероятность. У меня было право выбора. Я им не воспользовался. Называется: тогда получите! Вот – прямая, как палка от швабры, дорога. Вперед!
Отсутствие вариантов – обреченность. Даже, если у человека тот единственный вариант, что выдан, чудесен… Утрата возможности выбора. А, может быть, я неосознанно наслаждался (несмотря на страдания) именно тем, что имеются варианты? Я застрял на развилке, стоял там, пока одна из дорог не закрылась сама собой. Утром проснулся, а развилки нет. На камне вместо известных из сказки слов – одна фраза: «Прямо пойдешь», и восклицательный знак! Нет мечты – нет проблем. И мозг начинает агонизировать, искать внутри себя что-то… мечту… А ее просто нет. Стерли».
«Да. Отсутствие распутья – отсутствие свободы. Но и совершение выбора (по которой дороге идти) – добровольный отказ от свободы. И тогда через некое время и некоторое расстояние начинаешь искать новую развилку? Патология! И страх перед выбором, получается, продиктован не утратой свободы (не надо лукавить), а тем, что начнется новый поиск развилок… А боязнь потерять комфорт, что создан в предшествующей жизни, это – сомнительный аргумент, подлый, пошлый, лишающий уважения к самому себе.
Каков я? Увы, не боец! Изворачиваюсь, чтобы помягче, полегче и без конфликтов… Стыдно стало».
«Периодически размышлял: я так дико боюсь, что в моей гипотетической жизни с Н. неизбежен был бы приоритет ее дочери. Во всем. Это естественно. Дочь! И волшебная страсть только второстепенна».
«Временами выворачивает наизнанку. Тоска. Боль. Такой по Н. голод! Просто по улыбке хотя бы».
«Меня еще в детстве научили безусловно уважать женщину, почитать женщину, уметь восторгаться ей… еще научили женщине предлагать свою помощь и ждать ответа. Но как-то мимо прошло важное: решения принимает мужчина! В деловых отношениях я освоил решительность сам. Ломал себя, переиначивал. А вот в этих таких многогранных и хрупких соитиях душ… моя нежность, мое обожание напрочь затмили способность ответственность принимать.
Уклонение от решений отчасти происходит оттуда же… все из детства, из заложенных постулатов: так поступать некрасиво, причинять расстройство неинтеллигентно… А, когда стороны две? И срабатывает все не так… обратный эффект».

На этом текст дневника обрывается.

Никита сопел и думал. Таня его приняла. Таня надеется на потерю его памяти. Но память то, пусть частями, но настырно заполоняет собой все.
Никита все силы выплеснул в «творчество». И что же теперь? Сказке нужен счастливый конец. Как завершить творение?
Завершить? А что следует за последней фразой, будь она радостна? С трагичными концовками понятно. Случилось страшное… и дальше – без героя – совсем другой роман или рассказ. А, если он нашел ее? Вот тут – проблема. Сказка не способна продолжаться. Здесь начинается обыденная жизнь.
Никита оказался озадачен.

Он отдал бумаге раздумья, отдал бумаге самую боль. Дневнику. Невозможно было копить в себе. И кто он?
Вдруг! Вдруг открылись глаза его. Весь встрепенулся. Спина распрямилась, руки взметнулись к лицу.
- Так это же я – ЛАНЬ! Но не трепетная и нежная… Я – трусливое четвероногое. Я – животное, что ежеминутно вздрагивает боками… от страха, от испуга самим фактом неизбежного существования… от невнятного шороха, от неуверенности в направлении бега, от своих нерадивых желаний, которые недостает смелости воплотить, от шагов, совершенных без нужного для движенья таланта… Проживать в голове тысячи изумительных полных свершений жизней, и ни одну не воплотить?

- Наташенька! Девочка! Я тебя потерял? – Никита представил себя опустевшей оболочкой, телом, в котором помимо видимой формы нет более ничего… бессмысленным сгустком плоти, вдавленной в жижу среди островков болота.
Нет, это Никита сам потерялся. И не было злобного леса, поглотившего его лань. Она просто устала ждать, сломалась, не в силах тянуть увязшего в бесконечных раздумьях Никиту.

А Танюша? Он ей все-таки нужен… Даже такой, деформированный, отболевший? А зачем? Чтобы снова бояться… повторений, смещений рассудка, неадекватных чувств? Он ее недостоин.

Вот он и весь полет. Как же воодушевленно, как же страстно хотелось скользить вопреки гравитации над обыденностью… вместе с той, кто была ему ангелом, с иллюзией совершенной, поистине гениальной. Вот тогда на утесе.
- Мы с тобой еще отправимся в этот полет… не сейчас… и не с обрыва, обещал он ей.
Никита поднялся с кровати. Забыв поменять тапки на прочную обувь, поплелся куда-то прочь. Ноги шаркали, перемещая груз – его тело, отяжелевшее вдруг. Не было точки назначения у него. Не было цели. Лишь образ… скала над простором… и образ мифической женщины, которая была… и везде, и нигде.
Ветер резво бодрил весну. Ветер буйно гонял песок с мостовых. Ветер торжествовал и глумился над городом. На окраине где-то лес, сколько мог, ему сопротивлялся. Лес стоял, как на страже. Он оберегал свои тайны. Он хранил их усердно лишь для того, чтоб однажды открыть одиноким отважным душам. Отважным! А на дальнем краю – скала. Та, что спит исполинским сном. Та, что каменные колени опустила в холодные воды, поклоняясь простору вокруг, свободе, доступной не всем.
Если встать на краю и поверить в способность летать… Но поверить!
Мир наполнен мечтой. Мир наполнен любовью. Он животворен. Он зовет к себе, он так щедр. Это все – все твое. Насладись же. Смотри: там внизу блещут волны, а совсем высоко, впереди – то, что ты так искал. Надо только суметь. Надо только быть смелым.
Эйфория наполнила до краев пространство. Нет. Ничто не потеряно. Шаг, еще шаг… невесомость, парение. Утомившиеся сном глаза завороженно взирают на жизнь, что дарует возможности… жизнь танцует, кружась от горизонта и до горизонта. И так успевает вместиться в этот полет светлая вера, спокойствие, обретенное, наконец, счастье…
… на целых четыре секунды.