Прости меня, Котька рассказ

Прости меня, Котька

Повернуться на казенной койке оказалось затруднительно: плечо отлежала белобрысая головка. Котька! Как оказался под боком? Да примостился так славно, как жена в медовый месяц. В переполненной ЦРБ детёнка определили ко взрослым. А он перебрался ночью к соседу. 

И, наспех умывшись и объяснив медсестре, что больничный ему не нужен, Гаврилов зашагал к станции. Но из головы не шёл  смешной пацанёнок с по-домашнему ласковым именем и рваной раной от жестоких забав. Осмотревшись на новом месте, для дружбы тщедушный пациент выбрал седеющего и лысеющего дядю Федю. Тот отчасти сам был виноват. Завёл разговор, угостил сладким чаем с печеньем, развлек рассказами о послевоенном детстве. По-взрослому задавал вопросы и терпеливо ждал подробных ответов.

Так и узнал, что Котька Сливкин – круглый сирота. Окончил первый класс. Больше всего любит читать и  рыбачить. А смотреть умеет так пронзительно, что взгляд этот до печёнок прожигает. В воспитательном заведении как-то сразу не задалось. Три недели сущего ада: драки, унижение. Вот и пострадал пострелёнок с явным недовесом и  с какой-то отчаянной немой пытливостью.
Что тянется к нему Котька, Фёдор Григорьевич уловил сразу. Тот как будто всматривался в глаза напротив. Как будто хотел увидеть что-то только ему ведомое. И добравшись до дома, Гаврилов уже точно знал, что скажет жене. О чём попросит.

Благоверную, однако, не тронули душевные порывы впечатлительного мужа: «Долго думал? – прозвучало с издёвкой. – Мама, ты слышишь? У него новая идея. Усыновить безродного»

Ничего не понявшая с первого раза, тёща учинила форменный допрос. И Фёдор Григорьевич выложил всё как на духу и о несчастном Котьке, и о злоключениях после пожара, лишившего ребёнка родителей и бабушки, особо – о детском доме с жестокими нравами. Не под силу неокрепшей душе.

Тёща юлила: «Федя, сынок, да ты что? Он же тебе чужой. И родным никогда не будет. Своими лучше займись. Никого не слушаются. Ты же умница, Феденька. И работа новая. Ещё намотаешься по областям. Насмотришься на чужое горе. Своё с овчинку покажется» Но после убийственных доводов о  том, как всё время Котька стоит перед глазами, как мысленно разговаривает с ним, тёща обещала подумать. 

Он увидел их издалека. Он ждал дядю Федю, мечтал о том, как этот уверенный коренастый человек возьмет его за руку и поведёт. Молча. Просто возьмет за руку. Подмигнет по-свойски. И поведет. И они оба заживут новой жизнью. Вместе заживут. С книгами и рыбалкой. С долгими беседами и со спокойным сном, потому что есть теплое одеяло и вдвоем можно не бояться шорохов в углу и темноты за окном.

Удостоенный внимания непонятных тётенек, какие никак не вписывались в радужные мечты, Котька рассматривал немудреные гостинцы: цветные карандаши, раскраску с Коньком-Горбунком на обложке и читаную книжку «Незнайка». А в тумбочку сразу спрятал ром-бабу в целлофане и ношеные шапку и варежки: «Спасибо».

Фёдор Григорьевич же решил выяснить у главврача, как бы забрать мальчика, если обе женщины согласятся. Но тот вразумил почище всякой тёщи. Никакого самовольства. Усыновления добиваются годами. И вообще это к органам опеки. А что не отходит мальчишка от окна и всё смотрит-смотрит (больные сказали), на подоконнике, как на наблюдательном пункте, устроился, сам ни с кем не заговаривает, на вопросы отвечает односложно, так это лирика. А вот то, что металлической линейкой рану под бинтами расковыривает, чтобы подольше в больничке поваляться, вот это серьёзно. Это безобразие!

И взрослый человек не нашелся, что противопоставить бюрократизму и несправедливости. Вернувшись в палату, зачем-то стал выдумывать, как наказал старшего сына за вранье, а младшего – за то, что покрывал старшего. Жена с тёщей, довольные, поддакивали, как будто припоминая вымышленную экзекуцию и втайне надеясь, что страшилка-экспромт обернётся в их пользу.

Всё это время Котька молчал. Смотрел и молчал. Говорил его взгляд: «Ты не можешь быть плохим. Я никогда не огорчу тебя. Только возьми меня с собою»

Ничего не обещавший ребёнку раньше и ничем не интересовавшийся у него теперь Фёдор Григорьевич же необъяснимо резко крутанулся на сто восемьдесят градусов и со словами: «Покурю» – стремительно вышел из палаты. Следом с облегчением засобирались и противные тётки.

Обманувшийся и обманутый в лучших надеждах, Котька больше не подходил к окну. Раскрасил "Конька-Горбунка". Прочитал книжку. И тоже зачем-то раскрасил и без того цветные иллюстрации. Но при выписке даже не заглянул в тумбочку. Ничего его там не было.

Гавриловы разошлись через три месяца. Фёдор Григорьевич ретировался с тёщиной жилплощади и поселился в невразумительной комнатёнке с узким длинным оконцем под потолком и облезлым топчаном у стены. Работал экспедитором на мебельной фабрике. Там и жил. Всё время в разъездах. Платил алименты на сыновей. О том стыдном случае вспоминал всё реже. Старался не вспоминать. Гнал от себя горькую мысль-подлюку.

Только под 70 лет всё чаще стало приходить на ум давнее самооправдание в малодушии: «Куда мне с тобою было деваться, Котька? Сам не устроен. Дома не бывал. И дома-то никакого не было» Помня имя и фамилию и не зная больше ничего, искал Фёдор Григорьевич в «Одноклассниках» Константина Сливкина. Результата ноль.

И изо дня в день слабое утешение находил в бессильно покаянном: «Прости меня, Котька»

2024-2025                © Елена Е. Топильская