Жутов первый у реки аксай есауловский

После того, как противник был окружен под Сталинградом, штаб нашего батальона получил приказание пере¬дислоцироваться из Плодовитого в Ковалёвку, находившуюся между внешним и внутренним флангами кольца окружения. По дороге в Ковалёвку наша полуторка догнала колонну из шести или семи грузовых автомашин. Сидя в кабине, я увидал самолеты, летящие нам навстречу над дорогой.
—  Сверни скорей влево! — сказал я водителю. — Это немецкие самолеты.
Мы и за нами еще три шедшие следом машины свернули с дороги. Предупредить тех, кто был впереди, не представлялось возможным, а они, почему-то, не видели приближающегося врага. Остановившись в стороне, мы вышли из кабины.
Девять серых, блестящих дюралем вражеских штурмовиков, со сложенными под фюзеляжем шасси, шли тройками низко над дорогой, ведя огонь из пулеметов. Злобно рыча, как озверевшие крылатые собаки, они про¬неслись над колонной и сбросили на нее бомбы. Тяжко загрохотали взрывы, и кострами взметнулось пламя. Вся колонна автомашин превратилась в дымящийся металлолом. Враг исчез за горизонтом. Я подошел к исковерканным, догоравшим остаткам автомашин. Ни живых, ни убитых, ни раненых я не нашел. От людей ничего не осталось. Только в одной из воронок, среди почему-то покрытых уже ржавчиной остатков кабины, за рулем сидел обгоревший труп худого, маленького человечка, маленького как грудной ребенок, но башмаки на его тонких ножках были большие, армейские, на рослого человека. Дикой силой сдавил взрыв тело водителя, сделав его таким маленьким, а башмаки почему-то не сжались. Воронка еще дымилась, но в нее уже набиралась вода. Вряд ли узнают когда-нибудь, кто тут погиб на дороге. Не догадайся мы свернуть в сторону, и наш жизненный путь тоже закончился бы в этом месте и все мы считались бы пропавшими без вести.
Проехав несколько километров, встретили мы в степи старшего лейтенанта Лукьянова, командира первой дорожной роты. Он позвал меня посмотреть на какое-то упавшее с немецкого самолета устройство.
— Мои солдаты, — сказал Лукьянов, — говорят, что это новое фашистское оружие «Ванюша». Он лежит тут недалеко в поле. Пойдемте, посмотрим. Но оставьте пистолет в машине. Не исключено, что «Ванюша» магнитный и может взорваться.
Лукьянов шел впереди меня торопливыми небольшими шагами, держась очень прямо и выставив вперед грудь. До войны, как рассказывали, он был известным футболистом, и мне казалось, что это видно и по его спортивной походке. Шурша сапогами по засохшему бурьяну, мы прошла шагов триста.
— Вон он! — указал Лукьянов на что-то голубое и белое в бурой траве.
Это был гладкий сигарообразный, белый с голубым предмет, длиной метра два и диаметром до сорока сантиметров. Его опутывало много тоненьких разноцветных проводов в пластмассовой изоляции. Ощущался чужой, непривычный запах синтетики.
«Ванюшей» или «Скрипуном», как я считал, называли шестиствольный немецкий миномет, противопоставлявшийся нашей «Катюше». Это же было какое-то совершенно неизвестное нам устройство, скорее всего, ото¬рвавшееся от самолета. Когда, остановившись, мы с не¬которым опасением рассматривали его, со стороны противника послышался нарастающий гул. Прямо к нам, становясь все больше и больше, летели одна за другой две тройки фашистских двухмоторных бомбардировщиков. Мы спокойно смотрели на них, полагая, что два человека вряд ли могут подвергнуться нападению этих огромных крылатых машин, направляющихся на бомбежку. Вдруг они свирепо и дико зарычали на нас, оскалившись огненными языками. Я вздрогнул от неожиданности и испугался. Кругом по земле стали бить крупнокалиберные пули. Мы ничем не могли защититься от них. Чудовища, яростно рыча, направили на нас огонь всех своих пулеметов. Из лобовой части крыльев у каждого хищника, как из пасти дракона, вырывалось четыре коротких огненных языка. Нас расстреливали с шести самолетов из двадцати четырех крупнокалиберных пулеметов.
— Отойдем от «Ванюши»! — крикнул я. — Это они из-за него в нас стреляют!
Не знаю, услышал ли меня сквозь рев пулеметов Лукьянов, но он, как и я, отошел в сторону и стоял, согнувшись. Пули с силой били в землю, пыля и пробегая то справа, то слева.
Первая тройка машин пролетала над нами и, запрокинув голову, я смотрел на них. Злобный рев пулеметов затих, и наступила отрадная тишина.
Не удалось гитлеровским пилотам попасть в нас. Убедившись, что они не собираются повернуть назад и улетают и гул моторов стихает, я приободрился, встал и неуверенно сказал:
— Стрелки называется! — но при этом почувствовал, что от испуга и волнения губы у меня вздрагивают.
Лукьянов погрозил кулаком вслед улетающим гитлеровцам.
— Следующий раз надо тоже стрелять в них хотя бы из винтовки! — сказал я, когда возвращались к автомашинам.
Эта Ковалёвка была маленькая деревушка из пяти глинобитных избушек, в одной из которых и поместился наш штаб вместе с техчастью.
Пока Шипулинский и Теслер руководили разгрузкой и расстановкой в отведенном нам домике штабных ящиков с документами, складных столиков, табуреток, пишущих машинок и маленьких железных шкатулок, я на¬правился в расположенный неподалеку хутор Жутов Первый, где находился штаб армии.
Этот хутор состоял всего из одной улицы с двух сторон перекрытой шлагбаумами, у которых были выставлены контрольные посты. Штабные работники с папками и бумагами то и дело переходили и перебегали через улицу из хаты в хату. В одном месте рослый усатый полковник с возмущением говорил нескольким, стоявшим вокруг него офицерам:
— Безобразие! В штаб армии невозможно проехать! Через реку нет моста, лед тонкий. Я чуть не час потерял, пока добрался в объезд. Какая же тут может быть связь штаба с войсками?!
Река Аксай, протекающая возле хутора Жутов Первый, отделяла его от войск 51-й армии, действовавшей на южном, внешнем участке кольца. Слова рассерженного полковника я воспринял, как упрек нам, мостовикам и дорожникам. Ведь главной нашей обязанностью было обеспечение проезжаемости дорог и то, что моста через Аксай в этом месте не оказалось, я считал нашей виной, хотя отсюда враг был только что изгнан. В случае контр¬наступления, отсутствие переправы могло повести к тяжелым последствиям. А в том, что противник попытается освободить окруженную группировку, можно было и не сомневаться. Понеся в предыдущих боях значительные потери, наша 51-я армия растянулась по внешнему южному фасу кольца окружения больше чем на 150 километров. Сплошного фронта тут не было. Не было и фронтовых резервов, которые могли бы парировать удар врага. А ту еще оказалась затрудненной и связь с войска¬ми армии.
В оперативной группе Сталинградского фронта, рас¬полагавшейся в этом же хуторе, мне подтвердили, что мост нужно строить. Река была не широка, метров 20, но для строительства требовался лес, а его в степи не было. Гнать машины за 200 километров к Волге мы не могли из-за недостатка горючего, да и времени на такую пере¬возку потребовалось бы очень много. Возвращаясь в Ковалёвку и думая об этом, я увидел наших людей, приводивших в порядок дорогу, ведущую из Аксая в Жутов Первый. Подозвав руководящего работой командира взвода Михайлова, я поручил ему срочно найти необходимый материал для строительства моста. Посоветовав заехать на расположенные поблизости освобожденные железнодорожные станции, я упомянул и Котельниково, но предупредил, что этот населенный пункт может быть еще не у нас, хотя, говорят, его освободили. Михайлов был исполнительный, честный и бесхитростный командир взвода. По волнению, выразившемуся на его широком простом лице, я понял, что он считает поручение очень важным и постарается выполнить его как можно лучше. Нелегко приходилось солдатам, командирам от¬делений и командирам взводов нашего батальона. Труд и труд, тяжкий труд на армейских дорогах, порой в непролазной грязи, в дождь или на морозе, нередко на заминированных участках, под бомбежкой и обстрелом. Не считаясь со временем, они выполняли то, что им поручали. Труд, труд, краткий сон под измазанной, сырой шинелью, в построенной наспех землянке, снова труд, переходы по 30-40 километров на ветру, на морозе — и снова труд. Ничего для себя, но все для победы. Всех поддерживала постоянная вера в победу. И главные радости — это успех наших войск, это освобождение от врага населенных пунктов, очищенная от фашистов земля.
Сколько раз приходилось мне видеть наших, разбросанных по дороге солдат, энергично трудившихся, без ка¬кого бы то ни было понукания, понуждения. Ими руководило стремление сделать все для изгнания гитлеровцев, сделать все для скорейшего освобождения нашей Родины. Эти чувства прочел я и в серых, широко открытых глазах Михайлова. Видя, что он чрезмерно взволнован моим поручением и поэтому может быть недостаточно осмотрителен, я еще раз предупредил его о необходимости соблюдать осторожность. Сказав, что все понял, он с исключительно озабоченным видом, даже как-то сутулясь в своей грубой солдатской шинели, побежал к стоявшей у дороги, находившейся в это время, в его распоряжении автомашине ЗИС-5, посадил в кузов несколько солдат из своего взвода и быстро уехал.
Подъезжая к Котельниково, они увидели у первых домиков большой штабель напиленных брусьев, предназначенных немцами, видимо, именно для строительства деревянных мостов. Обрадованный этой находкой, Михайлов не придал значения тому, что стоявший у штабеля часовой, при виде подъезжавшей машины, почему-то убежал за первые домики. Не обратил он внимания и на необычную форму одежды этого часового. Солдаты за¬лезли на штабель и только что начали грузить брусья в кузов машины, как из-за домиков выскочили, строча из автоматов, гитлеровцы, которых позвал часовой. Спрыгнув со штабеля и укрываясь за ним, Михайлов с солдата¬ми, пригнувшись, бросились к речке Аксай, перешли ее вброд и побежали к дороге, где их уже ожидал водитель с машиной. Ему удалось уехать от штабеля прежде, чем подбежали фашисты. Проскочив под обстрелом за реку через мост, он забрал наших людей и привез их в Ковалевку. Один солдат был ранен, и его пришлось передать в санчасть. Когда Михайлов докладывал мне об этом, он трясся от холода, потому что вымок по грудь. Солдаты, сидевшие в кузове, тоже вымокли и продрогли. Я велел им немедленно ехать сушиться.
 Разговоры о том, что Котельниково освободили, оказались необоснованными. Там еще находились немцы и, видимо, что-то замышляли, раз завезли туда новые брусья для строительства мостов. Мы сообщили о происшедшем в штаб армии, но, думаю, это уже не имело ни¬какого значения, так как на следующее утро с юга, со стороны Котельникова, послышался мощный грохот канонады. Он не прекращался весь день. Там, где грохотало, вились фашистские самолеты, бомбя наши войска. Гитлеровцы прорывались от Котельникова к своей, окруженной под Сталинградом, группировке. Грохот боя не затихал и ночью. На третий день враг приблизился к Жутову Первому и к Ковалевке. Вечером небо разъясни¬лось, высыпали звезды. Это говорило о том, что с утра авиация противника будет наиболее активна. Предвидя это, я достал пятизарядную полуавтоматическую винтовку.
В Ковалевке, как я уже говорил, было всего несколько глинобитных домиков. В одном из них, где разместился наш штаб, пришлось ночевать в одной комнате и работникам штаба, инженерам техчасти, и командованию батальона. Вечером, при свете коптилок, сделанных из гильз от артиллерийских снарядов, занялись бумажными делами.
Как ни странно, но во время войны мы обязаны были представлять начальству справки, сводки и подробные отчеты. О том, сколько и каких построено и отремонтировано мостов, труб, дорог, сколько расчищено от снега зимних путей, сколько изготовлено и установлено снегозащитных щитов. Сколько построено блиндажей, землянок, обогревательных и питательных пунктов, сколько в них питалось и обогревалось идущих по дорогам людей, сколько отрыто щелей у дорог, сколько на все это тратилось сил и материалов и ещё по ряду других вопросов, где-то, кому-то, и для чего-то нужных.
В этот вечер, недовольный сводкой, полученной от уважаемого нами командира первой роты старшего лейтенанта Лукьянова, начальник техчасти Теслин подготовил ему далеко не уважительное послание. Случайно оно сохранилось у меня. Написанное красивым почерком Теслина на обратной стороне листка немецкой военной трофейной карты, лежит передо мной на столе. Так и веет от этой записки давно прошедшим, но не забываемым временем. Как сейчас вижу румяного симпатичного Теслина, похожего с его черной клиновидной бородкой и блестящими карими глазами на маленького испанского вельможу. Положив передо мной этот лис¬ток, он удовлетворенно улыбался, ожидая, что я буду до¬волен результатом его труда.
«Тов. Лукьянов! — писал он, — Когда Вы подписываете сводки, Вы думайте головой. В целом ряде сводок указанные работы, на которых затрачено по Вашим сводкам по 10 -15 чел., по нормам и фактически должно быть затрачено максимум один день. Разве допустимо такое безответственное отношение? Учтите, за хорошую работу нужно было бы вынести благодарность, но за работу целого ряда дней нужно крепко бить. Предупреждаю, что¬бы это было в последний раз.
Нач. тех. части, воен-инженер 3 ранга Теслин».
Зная, что сводки составлены ротным писарем «с по¬толка», что последнее время «обеспечивая проезжаемость дорог», Лукьянов почти не спал, что его рота числилась в батальоне, на первом месте, и вспомнив, что пе¬ред этим люди Лукьянова подверглись налету фашистских бомбардировщиков, я не разрешил посылать ему это письмо, сказав, что сам поговорю с ним и перед тем, как лечь спать, изучил правила стрельбы из ручного стрелкового оружия по самолетам.
 Спать устроились кто как мог, А.Н. Барицкий лег на двух, сдвинутых вместе, складных столиках, замполит пристроился на составленных табуретках, Шипулинский расположился на своих штабных зеленых ящиках. Теслер, я и еще три-четыре человека легли на глинобитном полу, завернувшись в свои полушубки и подложив под головы валенки, шапки, рукавицы.
Грохотало с юга и с севера. Пол вздрагивал. Стекла в маленьких окошечках дребезжали. Невольно появлялось опасение, что немцы могут захватить нас спящих, врасплох, но я за день так устал, что эти мысли не помешали мне быстро заснуть.
В середине ночи нас разбудил капитан, приехавший из дорожного отдела армии. Он был очень взволнован и шепотом сообщил нам, что враг, перешедший в наступ¬ление из района Котельниково, прорвал оборону нашей 51-й армии и танки его движутся в нашу сторону к окруженным под Сталинградом немецким войскам. Сказав, чтобы мы были наготове, капитан уехал.
Нам надо было готовиться к обороне. Командир батальона послал соответствующее приказание командирам рот. Щели, отрытые еще днем возле хутора, решили использовать, как окопы. Когда по существу все обсудили, и делать больше было нечего, я, чтобы не тратить зря сил, снова лег и уснул. Было уже светло, вставало солнце, когда меня разбудил грохот бомбежки и гул немецких самолетов. Там, откуда к нам двигался враг, над землей клубилась полоса сизого дыма и из нее, низко, стаями шли немецкие самолеты. Все ближе и ближе к нам они сбрасывали грохочущие бомбы, разворачивались в голубом небе и уходили обратно, скрываясь за тучами дыма и пыли. Личный состав нашего штаба, укрывшись в щелях, на окраине Ковалёвки, готовился к обороне. Я взял свою полуавтоматическую винтовку и стал недалеко от стены глинобитного дома, ожидая, когда налетят самолеты. Несколько в стороне от меня расположился черноглазый старшина с автоматом, тоже решивший стрелять по самолетам.
Я передернул затвор винтовки и приготовился. Ждать пришлось недолго. Пять фашистских двухмоторных бомбардировщиков клином, как гуси, шли прямо на нас. Опустившись на одно колено, я выцелил ближнего, как говорят охотники, «прямо на штык». Раннее солнце снизу освещало его блестящее брюхо. Летел он на высоте не более 300 метров. Заметив, что в них стреляют, гитлеровцы могли сбросить на нас бомбы — был страшновато. Беря нужное упреждение и стараясь прицелиться как можно верней, я, с большим желанием попасть, сделал пять выстрелов. Сверху огонь моей винтовки был, несомненно, заметен, но бомбардировщики пролетели над нами, не сбросив бомбы. Все они направлялись к хутору Жутов Первый, в котором располагался штаб нашей армии и оперативная группа фронта. Построившись в круг над хутором, фашисты сбросили на него свой страшный груз. Там, где находились офицеры и генералы, руководившие боем, с тяжким грохотом заметалось пламя. Дым и пыль поднялись огромным, закрывшим весь хутор, грибом. Откуда узнали фашисты, что штаб в этом месте?! Кто сообщил им об этом? Как будут сражаться без управления наши войска? Пораженный тем, что произошло на хуторе, я чуть не прозевал новую стаю воздушных разбойников. Увидав их совсем близко, я все же успел перезарядить винтовку и с огромным желанием всадить в налетающий самолет пулю, стал целиться, взяв большее опережение, но, не сдвигая винтовку с места. При этом с каждым выстрелом упреждение уменьшалось. Какая-нибудь из пяти пуль должна была попасть в цель. Когда фашисты были над головой, целясь в прозрачный нос двухмоторного бомбардировщика, я выстрелил в пятый раз и попал. От фюзеляжа отлетел и стал падать, сверкая на солнце, кусочек дюраля. Самолет дрогнул и изменил курс. Кусочек планировал, как осенний лист. Я следил за фашистской машиной, но, очевидно, ей попало недостаточно. Она справилась, повернула на прежний курс, заняла свое место в строю и вся стая кольцом завертелась над шапкой густого дыма, скрывавшего Жутов Первый, и вывалила туда свои страшные бомбы. И снова там запылало и за¬грохотало. Очевидно, противник действительно как-то узнал, что штаб армии размещается в этом хуторе, и решил уничтожить тут все. Третья стая фашистских летающих машин появилась с другой стороны, развернулась над этим же местом, сбросила загрохотавшие бомбы. Дым и пыль, закрывшие хутор, опять осветились изнутри огнем мощных взрывов. Мог ли кто-нибудь из людей уцелеть в этом адском пекле?!
Отбомбившись, фашистские самолеты, выйдя из своей дьявольской карусели, направились к нам. Они шли невысоко, один за другим, две тройки и, приближаясь, становились все больше и больше. Горя желанием хоть как-то расплатиться с ними, я стал на одно колено и, целясь как можно лучше, стал стрелять в среднего из передней тройки. Вдруг они, как свирепые чудища, яростно зарычали на меня и, высунув огненные языки, оскалились. Я вздрогнул от неожиданности и испуга. Кругом по земле застучали пули. Защититься от них было нечем. Воздушные чудища, дико ревя, направили на меня огонь всех своих пулеметов. Пули, как град, били в землю, пыля и пробегая то справа, то слева. Я хотел было лечь, но подумал, что при этом попасть в меня сверху будет легче, так как цель увеличится, сел на землю, сжавшись в комок и надеясь, что пуля не попадет в то маленькое место, которое я занимаю.
Говоря честно, мне было страшно - 24 крупнокалиберных пулемета вели огонь с расстояния около 300 метров. Вероятность попадания была велика. Одна пуля ударила между ступнями ног. Пришлось еще больше сжаться и подобрать под себя ноги. Почему-то казалось, что пере¬бьет именно ноги. Первая тройка машин пролетела как раз надо мной и я, запрокинув голову, смотрел на них. Этот момент представлялся мне особенно опасным. Но вдруг огненные языки, вырывавшиеся из их крыльев, сразу спрятались и погасли. Я обрадовался. Их пулеметы могли стрелять только вперед, а я был сзади. Проплыв надо мной, прекратила огонь и вторая тройка. Злобный рев пулеметов затих и, несмотря на гул улетавших бомбардировщиков, наступила отрадная тишина. Дрожащими руками я зарядил винтовку, выстрелил вслед пять раз, правда, почему-то, очень боясь, что они из-за этого могут вернуться и снова напасть на меня.
Разгромив Жутов Первый, пилоты противника стали бомбить и уничтожать все живое, что им было видно в степи. Красноармейцы одной из рот нашего батальона вели огонь из ручного оружия по вражеским самолетам. Одна группа стреляла из винтовок и из противотанкового ружья, подвешенного на костыль, вбитый в телеграфный столб. Возглавлял эту группу комсорг батальона. Тут же присутствовал пожилой ружейный мастер, отремонтировавший это противотанковое ружье. Один фашист, заметив группу у столба, вернулся и сбросил бомбу. Семь бойцов и ружейный мастер были убиты на месте, несколько человек ранено. Смертельно ранило и комсорга. Он попросил, чтобы меня вызвали к нему. Не знаю, почему в этот трагический момент его выбор остановился на мне. Вслед за прибежавшим за мной сержантом я вошел в полуразрушенный домик, куда товарищи перенесли раненого комсорга. Он лежал на скамье вверх лицом, укрытый по плечи шинелью. Под головой была подложена шуба, свернутая мехом вверх. Увидев его бледное, простое, мужественное лицо и светлые волосы, я вспомнил его. Когда мы рубили кусты на западном берегу Дона, этот молодой человек втолкнул меня в лодку, а сам с товарищем пере¬правился через Дон последним. Это был мужественный боец. Когда я вошел в комнату, он открыл глаза и сказал:
— Товарищ помпотех, спасибо, что вы пришли. Я скоро умру... 
— Может быть, и не умрете, — попробовал я его успокоить.
— Нет, я умру, — повторил он с такой убежденностью, что пытаться пробудить в нем надежду на выздоровление было бесполезно. Он, видимо, уже чувствовал близость смерти. Я промолчал.
— Вы, пожалуйста, напишите моей матери, что меня убили, — попросил он. — Я сейчас скажу вам ее адрес. Запишите, пожалуйста!
Когда я записал названный им сельский адрес, он строго предупредил:
— Только не забудьте!
— Я все сделаю, можете не сомневаться, — ответил я. Санинструктор, стоящий рядом, добавил:
— Напишем, что ты погиб смертью храбрых! Не волнуйся!
— Ну вот. Тогда все. Спасибо, — сказал умирающий устало.
Глаза его вдруг потускнели, в них выразилось безразличие к нам и отчужденность, чтобы больше уж никогда не увидеть мир, в котором в то время над ним летели фашистские бомбардировщики, мир, в котором вокруг нас в степи рвались бомбы, взметавшие дым и пыль в виде бурых грибов. Он закрыл помутневшие глаза, чтобы больше никогда не увидеть свой край, свою мать. Ощутило ли материнское сердце, что сын умирает? Затосковало ли оно в этот момент? Скоро пол¬учит она от нас страшную весть — сын убит. Это горе ее на всю жизнь. От него никуда уж ей не уйти.
Я не успел еще выйти из домика, как опять прибежал посыльный. Капитан из дорожного отдела привез нам письменное распоряжение — срочно отойти в Аксай. Одновременно он сообщил, что штаб армии и оперативная группа фронта еще до налета предусмотрительно вы¬ехали из хутора Жутов Первый, и бомбовый удар, нанесенный противником с целью лишить наши войска управления, пришелся по пустому месту. В хуторе никого уже не было. Командующий и Военный Совет оказались достаточно осмотрительными и предугадали возможность налета. Штаб армии и оперативная группа остались целы. Нас очень обрадовало это. Прямо, как говорится, от души отлегло. Капитан, привезший нам приказ об отходе, находился ранее с 51-й армией еще в Крыму и был глубоко потрясен тем, что произошло на Керченском полуострове. Теперь, когда эта армия снова попала в тяжелое положение, он был крайне обеспокоен, зная уже, как говорится, почем фунт лиха. Отозвав в сторону комбата, замполита и меня, он шепотом сказал, что надо немедленно отходить, так как танки врага прорвались и идут сюда. Сказав это, он крепко пожал нам руки и тот¬час уехал.
 Я пошел за автомашиной, на которую должен был погрузиться наш штаб. Она стояла у одинокого глинобитного домика, там, где остановилась накануне вече¬ром, израсходовав весь бензин. Водитель ночевал в этом домике и должен был заправить машину горючим. Когда я подошел, он лежал на земле, разбивая лед вокруг задних колес своей «лайбы», как он говорил. Лужа, в которой стояла она, к утру замерзла, и колеса оказались во льду. Пока мы окалывали их, грохот стрельбы приближался. С юга двигалась полоса сизого дыма и в ней сверкали вспышки. Судя по расстоянию до нее, в нашем распоряжении оставалось еще минут 20, и этого было достаточно, чтобы успеть погрузить штаб и уехать, если бы, конечно, ничто не задержало нас. Мы надеялись, что все кончится благополучно. Когда освободили ото льда колеса, водитель Торопченко сел за руль. Мотор заработал, но, как только включена была скорость, он сразу заглох. Оказалось, что тормозные колодки примерзли к колесам. Это было для нас неприятным сюрпризом, и я ощутил беспокойство. Попытки отбить молотком лед, дать задний ход, раскачать и толкать машину ни к чему не приводили. А время все шло. Около Ковалёвки возле домика штаба видны были маленькие фигурки. Товарищи ждали нас. Они вы¬несли к дороге штабное имущество и подготовили его к погрузке. Оглянувшись на приближающегося противни¬ка, я увидел сизую полосу дыма и уходящий от нее трак¬тор-тягач, тащивший прицепленную к нему сзади дальнобойную пушку. Обычно с такой большой пушкой следует орудийный расчет из 15-ти - 20-ти человек. Теперь же в живых остался лишь один тракторист. Он сидел на открытом сиденье, управляя своим тарахтящим гусеничным тягачом, и с тревогой оглядывался назад, на приближающееся из-за горизонта грохочущее дымное марево. Я попро¬сил этого солдата взять на буксир и стронуть с места на¬шу машину, но трактор протарахтел мимо, не снижая скорости. Решив, что моих слов не слышно, я вскочил на тягач и крикнул в ухо водителю:
— Дерни машину! У нас примерзли тормозные колодки!
Он отрицательно замотал головой, продолжая глядеть вперед с непреклонным видом. Это был здоровенный и, как мне показалось, упрямый парень.
— Если бы приказало начальство, — сказал я, — небось, выполнил бы, а когда тебя просят помочь по-человечески, не хочешь помочь?
— Команда вон где! — мрачно ответил мне этот упрямый солдат и мотнул головой назад, в сторону надвигающегося противника.
Я спрыгнул с тягача, не зная, что делать. Положение становилось опасным. Тягач, на помощь которого я только что рассчитывал, быстро удалялся, таща пушку. Тракторист, повернувшись на своем сиденье, отыскал что-то в расположенном сзади сидения ящике и бросил какой-то небольшой предмет в нашу сторону. Подойдя, я увидел, что на земле лежит паяльная лампа. Торопченко с радостью выхватил у меня из рук эту лампу, сразу поняв, для чего ее бросил тракторист, быстро разжег и, забравшись под нашу машину, стал прогревать смерзшийся металл задних колес. Я с надеждой следил, как Торопченко, лежа на земле, водил голубым пламенем паяльной лампы по дискам колес. Пока он это делал, мимо нас, уходя от противника, прошли быстро два сапера с заплечными мешками. Метрах в ста от нас, опустившись на колени, они закопали короткой лопаточкой в дорогу мину, осторожно засыпали ее и побежали дальше.
— Поехали! — выбравшись из-под машины, сказал Торопченко. Мы быстро сели в кабину и, к нашей радости, благополучно тронулись с места, а через две или три минуты, обогнав саперов, ставивших мины, были уже в Ковалёвке. Там нас около сложенных штабных вещей с нетерпением ожидали Барицкий,  Шипулинский, Теслер и ещё несколько человек из техчасти и штаба. С ними должна была быть, но почему-то отсутствовала старший сержант Стрельникова, белокурая, стройная студентка из Харькова. В начале войны она вместе с мужем пошла в армию и служила у нас техником. Когда стали искать Стрельникову, кто-то сказал, что она уехала на машине третьей роты. Это было вполне правдоподобно и мы, успокоившись, перестали о ней думать. Надо было спе¬шить. В небе все время мощно гудели немецкие бомбардировщики. Они стаями невысоко ходили над степью. Наша машина в любую минуту могла стать мишенью для них. Мы поспешно грузили штабное имущество.
— Осторожнее, — волновался Шипулинский. — Если вы разобьете ящики, штабные бумаги пойдут на ветер!
— Не мешай им! — прикрикнул на него Барицкий. — Пусть скорее грузят, а то тут не только твои ящики, но и нас вместе с ними эти бомбардировщики пустят на ветер!
Закончив погрузку, мы быстро забрались на ящики и столы, наполнявшие кузов. Алексей Николаевич, подо¬брав полы своей длинной шинели, уселся в кабину к Торопченко и мы тронулись.
Полевая дорога, по которой нам предстояло ехать, шла от домиков Ковалёвки сначала на запад, потом делала полукруг в сторону наступающего врага, поворачивала обратно, почти на восток в сторону Аксая. Описывая эту дугу, мы должны были некоторое время двигать¬ся навстречу противнику, рискуя встретиться с его танками. Но иной дороги тут не было. Когда мы проехали около километра и повернули на юг, одна из групп, круживших над полем бомбардировщиков, направилась в нашу сторону. Тут в степи фашистским летчикам нечего было больше бомбить, и одиночная машина привлекла их внимание.
В это время в безоблачном небе среди самолетов врага появились два маленьких, но стремительных истребителя. Один из них на большой скорости сблизился с бомбардировщиком противника и пронесся мимо него. Раздались две едва слышные пулеметные очереди. После этого вражеский самолет начал наискось падать, оставляя за собой черную густую полосу дыма. Падал он прямо в центр петли, образованной полевой дорогой, по которой шла наша машина. Взглянув в то место поля, куда должен был врезаться этот горящий самолет, мы увидели там бегущего к нам человека в военной форме и по стройной фигуре и светлым кудрям, выбившимся из-под ушанки, сразу узнали, что это наша Стрельникова из техчасти. Значит, она вовсе не уехала с третьей ротой, а случайно осталась одна в Ковалёвке и теперь бежала, махая рукой, стараясь пересечь нам дорогу. Неожиданно увидев падающий на нее горящий бомбардировщик, она сразу остановилась и замерла, глядя вверх. Мы, не в силах помочь ей и, не зная, что делать, смотрели на эту застывшую в страхе фигурку и на огромный, оставляющий черную полосу дыма, пылающий красным огнем самолет, стремительно мчавший к ней, чтобы удариться и взорваться. Взмахнув руками, она вдруг со всех ног побежала вперед, продолжая смотреть вверх, потом сразу остановилась, заметалась, не зная, куда бежать и что делать. К счастью, самолет врезался в землю метрах в двухстах от Стрельниковой, не причинив ей вреда.
Трепеща от волнения и страха, она подбежала к нам и с нашей помощью быстро забралась в кузов. И на разрумянившемся ее лице, и в округлившихся, сверкающих от волнения серых глазах, выражались и страх, и смятение, и радость. Радость потому, что все кончилось для нее хорошо.
Если бы истребитель не сбил вражеский самолет, мы, наблюдая за каруселью в небе, могли и не заметить бежавшую к нам Стрельникову и уехать, оставив ее в поле одну. Ей не удалось бы тогда уйти от озлобленной банды фашистов. Падение самолета, хотя и перепугало ее, но, по-видимому, и спасло. Храбрый летчик-истребитель не только сбил вражеский самолет, но спас нашу Стрельникову, а, воз¬можно, и всех нас, ехавших на машине.
Атакованные двумя истребителями, фашистские бомбардировщики потеряли строй, начали разворачиваться в разные стороны, сбрасывая бомбы ку¬да попало. Дым и пыль поднялись над дорогой, укутав наш, мчавшийся на полной скорости грузовик.
Описав опасный полукруг и проскочив перед танками Гота, мы благополучно попали в Аксай и оказались возле степной речки Аксай Есауловский, между внутренним и внешним фронтами наших войск, окружавших шестую фашистскую армию под Сталинградом.
Задача батальона была ещё не совсем ясна. Мы полагали, что будем строить мост через речку Аксай Есауловский и приводить в порядок степные дороги, но по указанию штаба армии получили противотанковые ружья, полуавтоматические винтовки, боеприпасы к ним и гранаты. Отрыли щели для укрытия личного состава от вражеской авиации.
К ночи небо разъяснилось, высыпали звезды. После временного затишья на юго-западе опять загрохотало. Враг был близко. Следовало ожидать, что с утра авиация противника будет особенно активна. Решил, что опять буду стрелять по воздушным пиратам.
 Ночью нас разбудил, приехавший из штаба армии капитан по фамилии, кажется, Гавашели. Он был очень взволнован, сообщил, что группировка Гота-Манштейна снова перешла в наступление и продвигается к нам.
Барицкий предупредил командиров рот, чтобы они усилили охрану, подготовились к отступлению, а в случае необходимости использовали отрытые днем щели как окопы. Начальник штаба Шипулинский, как было условлено, повел людей в отрытые накануне щели. Там мы находились до темноты.  Ночью приказано было отходить дальше. На этот раз мы шли пешком. На машинах ехали раненые. Истоптанный снег на дороге превратился в сыпучее месиво. Идти по нему было трудно.
Морозило. Сверху на нас из черного неба, чуть замет¬но мерцая, смотрели далекие звезды. «Как малы мы по сравнению с этой таинствен¬ной, необъятной Вселенной! Как мало мы знали о ней! Но мы все-таки ее видели, жили в ней, были ее частицей. Кто-то должен же видеть природу?! К чему тогда красота, если ее не увидят?!» — так думал я, идя среди солдат нашей дорожной роты.
Левей рокотали танки. С рассветом опять загрохотало. Враг снова продвинулся к Верхне-Кумскому и там начал ожесточенный бой с остатками частей 51-й армии, преградившими ему путь к окруженным под Сталинградом захватчикам. Вдали, над полем боя, вились стаями самолеты.
А.В.Русанов