Маныч

Зимой 1943 года наши войска, ведя ожесточенные бои с противником, продвигались на юг от Сталинграда к Ростову. Линия фронта медленно приближалась к Манычу. Маныч - соленый левый приток Дона, проходящий по Сальским степям, мог оказаться серьезным препятст¬вием на пути наступающих войск. Судя по карте, шири¬на его в полосе наступления нашей 51-й армии была около километра.
В середине января, проводя как обычно разведку до¬рог вслед за наступающими частями, я ехал на полуторке с водителем Торопченко в направлении к Манычу. Вероятно, это было 13-го января.
Не зная точно, где проходит передний край, мы стали спускаться в широкую низину перед станицей Орлов¬ской. Через растрескавшиеся, пожелтевшие стекла каби¬ны плохо было видно, что делается впереди. Мы въехали бы в Орловскую, но сквозь гул двигателя различили ка¬кой-то настойчивый стук, доносившийся снаружи, и ос¬тановили машину. Открыв дверцу кабины, я сразу услы¬шал частую артиллерийскую стрельбу. В небе над нами то тут, то там с треском появлялись облачка дыма. Рас¬плываясь, они превращались в большие, колеблющиеся кольца, как будто выпущенные из огромной трубки ку¬рильщика. Кольца дыма возникали там, где предвари¬тельно ярко сверкнет. Это рвались бризантные снаряды или шрапнель. Снаряды рвались не только в небе. Кру¬гом на присыпанной снегом возвышенности вспыхива¬ли, как огненные тюльпаны, разрывы.
Выпрыгнув из кабины и оглядевшись, я увидал, что сзади нас в поле, среди сухого бурьяна, почти не видные в нем в своих серых шинелях, лежат на снегу наши сол¬даты. Впереди за низиной на пологой возвышенности находилась станица Орловская. Оттуда, из-за серых до¬миков станицы, вела огонь артиллерия врага.
Правее станицы, в заснеженном поле, на обращенном к нам скате низины темнели фигуры каких-то людей. Это были гражданские женщины и дети. Стоя цепочкой, они копали землю. Их фигуры и отрытый лопатами грунт отчетливо вырисовывались на белом снегу. За ни¬ми темнела траншея и оттуда в нашу сторону сверкали вспышки выстрелов.
Я подошел к солдату, лежавшему на земле за кусти¬ком бурьяна недалеко от нашей машины, и спросил:
— Что там делают эти люди?
Он повернул ко мне широкое, обросшее рыжеватой щетиной, голубоглазое лицо и ответил:
— Фрицы поставили местное население перед своими траншеями. Мы не можем стрелять, чтоб в своих не по¬пасть, а он, нечистая сила, укрылся за ними и бьет.
Недалеко от нас с бесовским треском вспыхнул огонь разорвавшейся мины. Солдат прижал голову к земле. Я поспешил отойти к машине, чтобы не навлекать на него опасность. Разрывы мин огненными вспышками неожи¬данно появлялись то ближе, то дальше на нашем скате лощины, оставляя черные пятна среди тонкого снега. Все с тревогой прислушивались к нараставшему шороху. Не тот ли это снаряд, который разорвется рядом и пре¬кратит жизнь? А жить хочется. Каждому хочется дожить хотя бы до победы. Не сюда ли летит этот снаряд? На¬ступает щемящее беспокойство, от которого холодеет внутри. Нет! Снаряд разорвался в стороне. Но там тоже люди! Ранен, убит или жив солдат? Снова неумолимо шуршит. Смерть нависла над каждым. Солдаты лежат, прижимаясь к промерзшей земле. В небе над нашей ма¬шиной блеснуло, и черное кольцо дыма начало расплы¬ваться в воздухе. Снова блеснуло, и осколки, заныв, уда¬рили по земле. Мимо, пригнувшись и боязливо ступая, прошел молодой невысокий, но крепко сложенный лей¬тенант, видимо бывший тут старшим. В одной руке он нес автомат, а другой придерживал висевшую поверх полушубка полевую сумку. Он взглянул на нашу ма¬шину, неуместно стоявшую на виду у противника, но ничего не сказал. Ему было сейчас не до машины. Он так же взглянул бы своими округлившимися от смер¬тельной опасности серыми глазами на пень или на ка¬мень. Что значит тут чья-то машина, когда вокруг, вспы¬хивая огнем и подвывая осколками, скачет и прыгает са¬ма смерть?!
Орудия и минометы врага стреляли из-за станицы и из-за возвышенности, на которой цепочкой стояли мест¬ные жители. С артиллерийских наблюдательных пунктов противнику, несомненно, было отлично видно нашу полуторку на белом, обращенном к нему скате низины. Кроме того, слева от нас, за железнодорожной будкой, укрылась «катюша» на базе танкетки. Ее расчет готовил¬ся дать залп, и было ясно, что враг, приняв нашу пол¬уторку за «катюшу», вот-вот сосредоточит по ней артил¬лерийский огонь.
— Торопченко! — сказал я молодому крепышу-води¬телю, стоявшему заложив руки за спину и смотревшему по сторонам. — Ну-ка быстренько, разворачивайся и поедем, а то нам дадут тут с тобою жару! Это ведь не кино.
Вместо того, чтобы тотчас же послушаться, То¬ропченко, совершенно не торопясь, вразвалку подошел к полуторке, стал на колесо, влез в кузов и принялся что-то искать там.
— Что ты делаешь? — спросил я. — Для чего ты залез в кузов?
— Надо масло залить! — очень важно ответил Тороп¬ченко, и, взяв красный огнетушитель с маслом, спустился на землю, не проявляя никакой поспешности.
— Ты что? В другом месте не можешь это сделать? Он не ответил и не торопясь стал заливать масло. «Черт возьми! — подумал я. — Вот это смельчак!».
И, чтобы не показаться трусом, решил молча ждать, по¬ка он не выполнит начатое дело. Пока все это происходило, огонь стал концентриро¬ваться вокруг нашей полуторки. То тут, то там вблизи нас вспыхивали костры разрывов, а дымки шрап¬нели и бризантных снарядов, рассеянные раньше по не¬бу, сосредоточились прямо над нами.
Залив масло, Торопченко с невозмутимым видом за¬винтил огнетушитель, отнес его в кузов и, наконец, влез в кабину. Когда я садился рядом с ним, недалеко разо¬рвался снаряд и там, где я стоял до этого, с отвратитель¬ным визгом и гоготом промчались, как шальные, оскол¬ки. Развернувшись, мы быстро уехали. И пора было. Кругом с дьявольским треском рвались снаряды.
Тут следует сказать, что несколько позже, в Батайске, Торопченко попал под бомбежку. Его машину взрывной волной отбросило с дороги и не¬сколько раз перевернуло. Он уцелел, но поняв, что это такое, стал бояться бомб, выска¬кивал на ходу из машины, едва заметив самолет  - война всех нас учит, хотя и очень жестоко.
Возвращаясь обратно, я с отвращением думал о гитле¬ровцах, поставивших перед своей траншеей местных жи¬телей. Дети и женщины, дрожа на морозе, под страхом смерти, не смели двинуться с места. За ними в траншее прятались, кутаясь в их одежду, фашисты из дивизии СС «Викинг», все еще называвшие свою армию непобеди¬мой, а себя «высшей расой».
И думалось, как много жертв и усилий потребует от наших людей освобождение лишь одной станицы Орлов¬ской?! А сколько еще сотен тысяч населенных пунктов предстоит освободить советским войскам, чтобы очи¬стить от гитлеровцев нашу Родину?!
Когда, вернувшись в штаб батальона, я рассказывал Барицкому и Шипулинскому о том, что до Маныча от переднего края еще около тридцати километров, Алексей Николаевич с огорчением сказал:
— Значит, гитлеровцы успеют подготовить там оборо¬ну и задержат продвижение наших войск к Ростову. Они постараются не дать отрезать свою кавказскую армию. Говорят, что с Кавказа уже подтягиваются сюда их тан¬ковые части. Видно, не так-то легко будет форсировать Маныч. А мне уже посоветовали в Дорожном отделе по¬думать об организации переправы. По их сведениях, ши¬на Маныча около километра. Это серьезное препятствие.
— У станицы Орловской, — сказал я, — гитлеровцы выгнали в поле перед своей траншеей местных жителей, укрываются за ними. Там дети, женщины. Их хорошо видно.
— Еще одна подлость! — воскликнул Шипулинский.
— Мне против них еще в первую мировую пришлось воевать, — сказал Барицкий.     — Если они и после этой войны не одумаются, то очень серьезно поплатятся за
свои злодеяния.
 Вечером, отпустив отдыхать Теслера, Пономаренко и других товарищей из техчасти, я сидел за столом и при тусклом свете коптилки, сделанной из латунной гильзы снаряда, изучал карту-двухкилометровку на участке от станицы Орловской до Маныча. Надо было сейчас уже думать, где и как устраивать переправу через этот канал, хотя до него в полосе наступления нашей армии остава¬лось еще около тридцати километров.
Если бы нашим войскам удалось быстро форсировать Маныч и выйти в районе Ростова к Азовскому морю, полумиллионная группировка врага, прорвавшаяся на Кавказ, была бы отрезана от основных сил фашистской армии. Это явилось бы новым, после окружения под Сталинградом, поражением гитлеровских войск и повело бы к разгрому южного крыла их фронта.
От станицы Орловской, до которой в этот день мы доезжали с Торопченко, железная дорога идет к Проле¬тарской, где и пересекает канал. В этом месте на карте показаны два моста через Маныч, железнодорожный и автогужевой. Там же имеются две дамбы. Ясно было, что около этих переправ враг создаст сильную оборону. Не¬чего было и думать в ближайшие дни попасть туда. Бо¬лее вероятным казалось, что наши войска раньше выйдут к каналу правее, где-то между Буденновской и Проле¬тарской. Я даже наметил по территории, занятой против¬ником, маршрут к Манычу через хутора Донской, Мок¬рую Эльмуту и Привольный.
Изучив свою карту, я взял трофейную, с голубым, извивающимся «Манутш», красными и коричневыми ли¬ниями дорог, хуторами «Привольнии», «Мокраиа Элимута» и другими написанными по-немецки названиями с неизбежными искажениями. Эту карту я нашел возле разбитой немецкой штабной машины. Непонятно, как удалось гитлеровцам раздобыть секретные сведения о топографии огромных просторов нашей стра¬ны?
Когда я сидел за столом, склонившись над картой, ко мне зашел Алексей Николаевич Барицкий, командир на¬шего батальона.
— Пошли скорей в штаб! — сказал он. — Очень сроч¬ное дело, Георгий Андреевич. Командующий приказал к утру сделать разведку Маныча.
— Но там же немцы! — возразил я. — От Орловской до Маныча еще тридцать километров!
— Вот в том-то и дело! — ответил мне Алексей Нико¬лаевич. — И я не хочу тебя туда пускать. Почему? Сам понимаешь! Но приказ есть и разведку выполнить нуж¬но. Назови, кого лучше послать?
Я задумался. Послать Теслера или Пономаренко? Но нехорошо переваливать на других такое опасное дело. И справятся ли они? Я ведь лучше их ориентируюсь на местности, только что изучил карту, доезжал до Орловской, представляю себе, где проходит передний край. Может быть, мне удастся добраться до Маныча, подползти к нему из камыша, выяснить то, что нужно, вернуться и этим содействовать делу победы.
— Так кого ты считаешь нам лучше послать? — по¬вторил Барицкий.
— Только меня, — сказал я.
— Смотри, это очень опасно! — нерешительно пре¬дупредил меня Алексей Николаевич.
— Только меня, — повторил я. — Не знаю, как добе¬русь туда, но, может быть, мне повезет.
— Ты надеешься?
— Сделаю все, что смогу.
— Ну, раз так, давай быстро готовиться. Ехать очень далеко и там неизвестно, как будет, а время идет. Скоро ночь. В темноте нелегко разыскать дорогу. Сейчас ещё кое-что видно. Чем скорее ты выедешь, тем будет лучше. Небо затянуто облаками, так что тебе и луна не помо¬жет.
Мы вышли на улицу. Алексей Николаевич, держась рукой за болевшую поясницу, прихрамывая, направился по дорожке среди осыпанных снегом кустов к нашему штабу, находившемуся в небольшом домике. Там, за сто¬лом, склонив голову набок, что-то старательно писал красивым почерком старший лейтенант Шипулинский.
Увидав нас, он отложил в сторону ручку и, взяв какую-то бумагу, протянул ее мне. Это было приказание штаба армии. Нам поручалось срочно разведать переправу че¬рез Маныч в районе Конзавода и утром донести о ре¬зультатах разведки.
— Прочел? — спросил Алексей Николаевич. — Я го¬ворил им, что Маныч ещё у противника, но провести разведку приказал сам командующий - генерал Труфанов, и этот приказ надо выполнить обязательно.
В нашем распоряжении оставалась всего одна ночь, а до линии фронта у Орловской от нас было около двадца¬ти километров. И дальше до Маныча по территории, за¬нятой противником, ещё около тридцати километров. Добираться туда предстояло по незнакомым заснежен¬ным степным дорогам, в темноте, ориентируясь, в ос¬новном, по карте и компасу. И главным препятствием являлось, конечно, то, что Маныч находился у против¬ника, и как проникнуть туда, было совершенно не яс¬но.
Противник оказывал упорное сопротивление, стара¬ясь любой ценой сохранить у Ростова коридор для отво¬да своих войск с Кавказа, и, несомненно, готовился к обороне.
Темнело. Нужно было скорей выезжать, чтобы успеть подальше проехать. Послали связного за командиром ав¬томобильной роты Ракитой. Время шло, поглощая се¬кунду за секундой из немногих часов, отведенных нам на разведку. Наконец в палисаднике заскрипел снег под но¬гами, хлопнула входная дверь, и в комнате появился чер¬нобровый, высокий и стройный Ракита в светлом пол¬ушубке с портупеей. Энергичный и дисциплинирован¬ный, знающий и, не смотря на свою молодость, опытный инженер-механик, он, при постоянном недо¬статке запчастей, всегда ухитрялся обеспечить хорошую работу нашего маленького парка автомашин. В батальоне его уважали и особенно водители, которым он постоян¬но помогал своим знаниями. Однако на этот раз, узнав, что мне срочно нужно ехать, Ракита смутился, и некото¬рое время молча стоял перед командиром части, глядя в землю своим единственным глазом. Другой его глаз был всегда под черной повязкой.
— Неужели нет ни одной машины? — спросил Алек¬сей Николаевич.
— Да, все в разъездах, — ответил Ракита. — Тут толь¬ко одна полуторка, но на ней замполит собирается вые¬хать в роты. Он хочет провести массовую работу с лич¬ным составом по подготовке к устройству переправы че¬рез Маныч.
— И больше ни одной машины?
— Есть одна, но это трофейный немецкий дизель.
— Та, что вы вчера ремонтировали? Грузовая?
— Та самая.
— Ну нет! — с огорчением сказал Барицкий. — На ней ехать нельзя.
— Почему? — спросил я.
— Она не довезет вас, — безнадежно махнув рукой и встав с табуретки, сказал Барицкий. — Да ещё и свои, не дай бог, обстреляют!
— Мы выкрасили ее в зеленый цвет, — заметил Раки¬та.
— Нет, нет! Так нельзя! Надо взять полуторку у за¬мполита. Ничего с ним не случится. Поедет завтра.
В это время на улице прошумела автомашина.
— Ну вот! Замполит уехал! — сказал Ракита.
— А вы не ошибаетесь? — усомнился Шипулинский. — Тут в танковой части тоже есть автомашины.
— Я все наши машины узнаю по звуку работы мото¬ра, — ответил Ракита. — Ушла наша полуторка. Остается один трофейный дизель.
— Пусть подъезжает, — сказал я.
Мы вышли на улицу и через несколько минут около нас остановился высокий и большой трофейный грузо¬вик.
Что говорить, ехать на непроверенной, мало знакомой водителю машине противника было рискованно. Правда, её дизельный двигатель стучал без перебоев равномерно и четко, бак был полностью заправлен горючим и скаты, по которым Шипулинский постукал сапогом, казались надежными. Однако, признаться, я ощутил какое-то бес¬покойство. Как без всякой подготовки, даже без белого маскхалата, не договорившись с нашей частью о перехо¬де линии фронта, выполнить такую сложную разведку? И почему поручили это нам, дорожникам? Может быть, в штабе армии передумают и отменят задание?
Алексей Николаевич положил мне руку на плечо и нерешительно попросил:
— Знаешь что, Георгий Андреевич! Ты все же не езди. Давай пошлем лучше кого-нибудь другого.
Видя, что командир батальона волнуется, я постарал¬ся успокоить его, сказав, что буду осторожен, хотя, от¬кровенно говоря, совершенно не представлял себе, как это можно сделать.
Водитель, сидевший в кабине дизеля, одет был тепло, в полушубке, валенках, шапке-ушанке и меховых рука¬вицах. Это был молодой, спокойный крепыш.
— Знаете, куда едем? — спросил я.
— Да, знаю.
— Машина нас не подведет?
— Не должна подвести.
— Вы ее изучили?
— Сегодня поездил. Машина хорошая.
— А оружие у вас есть?
Вместо ответа он поднял и показал мне стоявший ря¬дом с ним автомат. Второй автомат Шипулинский при¬нес из штаба и дал мне.
 Пожав руки товарищам, я сел в кабину, помахал на прощанье рукой и мы тронулись. С каждой секундой расстояние до штаба становилось все больше, скоро провожавших нас товарищей стало не видно, всякая связь с ними прервалась, и теперь никаких изме¬нений в полученном нами задании произойти не могло, даже если бы отменили разведку. Надо было сосредото¬чить мысли на выполнении заданного нам дела. Успех его во многом зависел от машины. Пока что ее ди¬зельный двигатель стучал четко и громко. Немало он по¬служил гитлеровцам на их длинном пути к Волге, теперь предстояло ему послужить нам. Правда, как-то не вери¬лось, что он будет работать надежно, да и необычной ка¬залась нам эта машина. Сиденье просторной кабины располагалось очень высоко,  непривычно было следить с него в темноте за дорогой, хотя в поле от снега, покрывавшего степь, было светлей, чем в поселке, да и глаза приспособились к сумраку. Стали видны укреплен¬ные на передних крыльях машины небольшие шары-га¬бариты на гибких стойках, а на радиаторе можно было теперь рассмотреть колечко с тремя лучами внутри, знак фирмы «Мерседес». Машина шла ровно и не буксовала в снегу. Я надеялся, что до Орловской мы доберемся бла¬гополучно. Но дальше все представлялось неясным. В Орловской был враг. Мы приедем туда и что делать? Пробираться через линию фронта? Низину перед Станцией я осмотрел ещё днем. Она вся видна была про¬тивнику как на ладони. А тут еще и луна начала време¬нами выглядывать сквозь облака. Не проберешься. И все-таки, я надеялся на удачу. «Взялся за гуж, не говори, что не дюж!»
Вот впереди и низина перед станцией Орловской.
— Остановись здесь! — сказал я водителю и выбрался из машины.
Кругом было тихо и пусто. Что такое?! Неужели Ор¬ловскую освободили? Да! Грохот боя теперь доносился из-за станицы, со стороны Пролетарской и правее из района Донского. Это была большая удача.
Въехав в станицу, мы остановились, увидав в одной из хат тускло светящееся оконце. Я вошел в эту хату. В ней все было перевернуто и разгромлено. Кровать стояла без матраса с одними досками, пустой сундук был от¬крыт, стул сломан, зеркало на стене и горшки возле печи разбиты. Изможденная пожилая женщина с горем смот¬рела на все это, сжав свои тощие руки. Она рассказала мне, что фашисты забрали у местных жителей не только теплую одежду, но и матрасы, подушки и одеяла, чтобы кутаться во все это в траншеях, а самих жителей, у ко¬торых они отобрали одежду, выгоняли в поле перед своими траншеями и укрывались за ними от наших.
— Но такой, — говорила она, — геройский командир у наших оказался, днём запретил своим солдатам стре¬лять, чтобы в нас не попасть, а как стемнело, они с но¬жами бросились и выбили немцев.    
Возвращаясь к машине, я чуть не натолкнулся на труп гитлеровца. Он лежал ничком, раскинув руки и прижав¬шись лицом к снегу. Рядом валялся узел с каким-то барахлом. Дизель нашей трофейной машины равномерно и четко стучал. Мне подумалось, что, наверное, он пере¬жил уже своих бывших хозяев. Вот так и они лежат где-нибудь, как и этот убитый, которого пришлось только что видеть.
В нескольких километрах за Орловской я думал свер¬нуть вправо на полевую дорогу, идущую через хутор Донской. В темноте предстояло найти этот поворот сре¬ди многих других. По счётчику километров это было бы не так трудно, но он, к сожалению, не работал. Несколько раз приходилось зажигать в кабине электри¬ческий свет и смотреть на карту, сличая её с тем, что виднелось по сторонам дороги.
Ориентиров на этом пути было мало. Низинки, не¬большие пологие подъемы и спуски, ответвления поле¬вых дорог, вот, пожалуй, и всё, что позволяло в какой-то мере ориентироваться в темноте. Свежевыпавший снег ещё более сглаживал однообразный рельеф. Требовалось много внимания и зоркости, чтобы, сверяя карту с мест¬ностью, угадывать, где мы едем. Наконец, по каким-то едва различимым неровностям поля, я заключил, что нужный нам сверток уже недалеко, и он появился за не¬большим холмиком ещё раньше, чем я ожидал. Мы свер¬нули направо, но полной уверенности, что эта полевая дорога ведет в Донской, не было, и когда впереди пока¬зались серые домики этого маленького, безлюдного, зате¬рявшегося в снежной степи хутора, я обрадовался, убедившись, что мы едем правильно и не заблудились.
За хутором полевая дорога, хотя и не имела следов, но хорошо просматривалась, белая и прямая среди тём¬ного, торчащего из снега бурьяна. Отсутствие на снегу следов автомашин говорило о том, что передний край уже где-то недалеко. И, действительно, в открывшейся перед нами слева от дороги низине, мы увидали множест¬во трасс светящихся в темноте пуль. Цепочками красно¬го, белого и фиолетового бисера они летели над полем в низину. Оттуда навстречу им тянулись такие же трассы. Сверкали разрывы. Это была линия огня, светящаяся ог¬ненная линия. Тут проходил передний край.
«Как же ехать туда?» — промелькнула тоскливая мысль.
Дорогу нам решительно преградил солдат с автома¬том. Вид у него был угрожающий и, опасаясь, чтобы он, увидав немецкую автомашину, не начал стрелять в нас, мы остановились и, высунувшись из кабины, я крикнул:
— Свои!
— Кто такие? — вскочив на подножку, враждебно спросил он.
Здесь, где во всех направлениях неслись пули, и земля дымилась от разрывов, солдат был хозяином дела.
— Свои! — повторил я. — А вы, что? Подумали — не¬мцы?
Солдат наклонился, заглядывая в кабину и недовер¬чиво разглядывая нас. Он возбужденно дышал и в тем¬ноте его глаза и зубы блестели.
— Что там происходит? — спросил я, указывая влево на котловину, где сверкали разрывы, и над землей пере¬секающимися пунктирами неслось множество красных и белых светящихся пуль.
Солдат наклонился ко мне еще ближе, словно боялся, что его, кроме нас, ещё кто-нибудь может услышать, и негромко, но радостно сообщил мне:
— Наша дивизия окружает его группировку!
Мы снова взглянули на трассы светящихся пуль. Здесь, во мраке, творились события ночи, о которых по¬ка что солдат говорил шепотом, по секрету, но скоро по сводкам информбюро о них узнает весь мир.
— Желаем успеха! — сказал я. — А нам нужно дальше.
— Давайте! — спрыгнув с подножки, ответил солдат. Когда наша машина тронулась с места, впереди через дорогу, согнувшись, перебежали два бойца, таща за собой станковый пулемет. Их силуэты промелькнули всего за несколько секунд, но эти два человека, спешившие со своим пулеметом туда, где шел бой, запомнились мне. Никто в темноте их не видел, никто их не мог торопить, они сами бежали туда, где сражались с врагом их товари¬щи и где нужен был их пулемет. Им нужна была, как и всем нашим людям, победа.
Мы поехали дальше вдоль линии фронта, преградив¬шей нам путь к Манычу. Через эту сверкающую фейер¬верком пуль и разрывов линию нам, во что бы то ни ста¬ло, нужно было где-нибудь проскочить и тогда, может быть, удалось бы попасть и на Маныч. До него остава¬лось отсюда ещё километров семнадцать.
Не теряя надежды на удачу, я всматривался в обозна¬ченный огнем стрельбы передний край. В одном месте в нём был разрыв и концы светящейся, сыплющей пулями линии загибались внутрь обороны противника. Между загнувшимися флангами наших войск был темный кори¬дор, шириной метров двести. В нём беспорядочно про¬носились трассы вражеских пуль. Стало ясно, что этот разрыв в линии фронта и есть та единственная, неожи¬данная удача, на которую я так надеялся. Именно тут и только тут надо было пытаться свернуть влево, проехать в тыл к немцам на Маныч. Вряд ли дальше могло быть второе такое место. Да и этот разрыв находился в движе¬нии и мог закрыться.
Быстро всё это взвесив и вполне понимая опасность и серьезность момента, я сказал водителю:
— Свернем влево по этой дорожке.
— Там немцы! — ответил он.
— А что делать? Другой возможности мы не найдем. Тут какой-то разрыв. Видишь, слева. Туда и проскочим.
Свернув по дорожке налево, водитель спросил:
— Ну, а там?
— Там увидим. Приказ командующего надо выпол¬нить! Если наши войска быстро выйдут к Ростову, будет разгромлен весь южный фронт гитлеровцев. Надо ехать. Для этого нас и послали сюда.
— Да оно вроде так, а вот влепят нам из противотанковой пушки, и будь здоров!
— Ну, война есть война! Тут уж мы ничего с тобой не поделаем!
Пригнувшись в кабине, чтобы быть как можно мень¬шей мишенью для проносящихся мимо пуль, мы благо¬получно проехали коридор, и сражение осталось сзади. Скоро кругом опять стало темно и пустынно. Сзади от нас, особенно слева, у Пролетарской, где были мосты через Маныч, непрерывно гремело. Правее, в районе Буденновской, над горизонтом сверкали вспышки. Полевая  дорога вела к селу Мокрая Эльмута. Если в нем были гитлеровцы, то нас могли встретить огнем. Я напряженно всматривался в темноту, ожидая, что вот-вот блеснет  впереди орудийный выстрел. Но выстрела не было, и мы, въехав в село, остановились на пустынной улице. Взяв автомат, я через темные сени вошел в одну из хат.  Навстречу мне от стола, на котором горела коптилка,  поднялась старая женщина.
— Добрый вечер! — сказал я, повесив автомат на пле¬чо. — Наверное, не ожидали?
— А вот как раз и ожидали, сынок! Ожидали!
— Скажите-ка, есть тут немцы в вашем селе? Или кто тут? Румыны?
— Румыны, сыночек, румыны! И немцы, а как же, и немцы. Ушли все, сыночек. Ушли. И немцы были. Вот, у  соседки как раз офицер их стоял. У нас не стоял. У нас эти, румыны. Голодные, как пристанут: «Матка, матка, дай яйки, дай млека!» А где их возьмешь? Ничего нет. Вот  они все и шарят по хате. В котел и в тот заглянут. Немцы-то их не кормили как следует, издевались над ними.
Вот, если их в хате шесть человек, а один немец войдет,  так он их всех на мороз, как собак, выгонит. Сразу: «Век! Век!», по-ихнему «Уходи!» А сам, срамота говорить, прямо при нас разденется догола и вшей выбирает. Тут румынский офицер сегодня как заплачет, заплачет! Уж больно немцы их притесняют. И наших повесили много. Учительницу. Молодая была девка.
— А давно они ушли из села?
— Еще днём ушли. На Ростов хотели, да там, говорят, наши танки, что ли, дорогу им перерезали, так они вер¬нулись. Обоз ихний. Вот вечером вернулись. Теперь уж, наверное, на Пролетарскую уходить будут. Там мосты через Маныч.
 —  А к Манычу, дальше, хутор какой будет? Приволь¬ный?
— Привольный, Привольный.
— Там есть немцы?
— Не знаю, не знаю, сынок! Чего не знаю, того не знаю. Зачем зря говорить.
— А Маныч, не скажете, тут какой ширины?
— Да был-то широкий, но немцы плотину взорвали, теперь воды мало. А раньше широкий был.
— Ну, спасибо, что все рассказали мне. Будьте здоро¬вы!
— Да ты бы, сыночек, поел! Я сейчас!
— Нет, спасибо. Нам надо спешить. До свиданья.
Я вышел на улицу. На противоположной её стороне остановились несколько человек, глядя на нашу машину. Подумалось, что если она заглохнет, нам тут придется не сладко. Но дизель всё так же, как и до этого, четко и громко стучал. Стальное сердце его билось ровно. В тем¬ноте рассмотреть, что за люди стояли на той стороне широкой улицы, было трудно, да и некогда, так как они вдруг направились к нам. Я поспешно забрался в кабину, водитель включил сцепление, и мы тронулись.
Дорога по полю вела к хутору Привольному. Луна зе¬леноватым, неверным светом озарила пустынные степи, покрытые снегом. Я напряженно смотрел вперед в мут¬ную даль, стараясь заметить, где затаилась опасность. Враг мог быть тут всюду. Что это там впереди темнеет у края дороги? Фашистская пушка? Но почему она все еще не стреляет? Может быть, подпускают нас ближе, и сейчас сверкнет нам навстречу пламя? Нет, к счастью, это не пушка, а куст камыша. Почему вдруг камыш в этом поле? Впереди смутно обрисовались, хаты хутора. Есть ли там немцы? Но думать некогда. Мы уже с грохотом въехали на улицу и остановились. Надо было и тут разузнать о противнике.
Слева, в окнах одной из ближайших хат, виднелся свет. Сунув руку с пистолетом в карман полушубка, я вошел в эту хату. Там на полу, укрывшись серым немец¬ким, видимо, автомобильным брезентом, лежали четве¬ро. Трое из них укрылись с головой. Видны были только их ноги. Четвертый, лежавший с краю рыжеватый гитле¬ровец, смотрел на меня и на красную звездочку на моей шапке, горящими от ужаса глазами. Я заметил, что под брезентом он держит в руке пистолет и, судя по отчаян¬ному выражению его лица и глаз, готов выстрелить в ме¬ня при первом моем угрожающем жесте.
— Кто это? — спросил я у испуганной, стоявшей око¬ло печи, тощей и бледной хозяйки.
— Знакомые парни заехали, — трясясь от страха, про¬лепетала она.
Автоматы этих «знакомых парней» стояли справа в углу. Человек, прожигавший меня отчаянным взглядом, был в таком состоянии, что мог выстрелить в любой момент. Чтобы этого не случилось, я спокойно сказал:
— Если знакомые, тогда ладно, — и не спеша вышел из хаты, боясь получить пулю в спину. На улице я вздох¬нул с облегчением, но ясно было, что заходить тут в до¬ма нам нельзя.
Дорога свернула влево. Проехали возле пруда по уз¬кой дамбе мимо растущих на ней больших, оголенных, черных лозин. Вода не замерзла и искрилась в лунном свете. И сосульки на ветках лозин тоже искрились. Это было красиво. Надо честно сказать, нам подумалось, не в последний ли раз видим мы красоту природы? Заехали-то в расположенье врага. И дорогу на Маныч спросить невозможно!
За хутором в поле мы остановились около одинокого, серого, типа школы, деревянного дома. По¬левая дорога разветвлялась тут в трех направлениях. На карте этой развилки не было. Я подумал, что в сказках на таких перекрестках обычно стоит камень и на камне написано, что тебя ожидает на каждой из трех дорог. Тут указателя не было. Дом стоял в поле. Решив, что здесь не опасно, я поднялся на крыльцо и постучал в дверь. За ней все было тихо. Я постучал сильнее. Потом несколь¬ко раз ударил ногой. За дверью в сенях послышался лег¬кий шорох, и скрипнула половица. Затем все опять при¬тихло.
— Откройте! — сказал я. — Нам надо спросить доро¬гу.
— Сюда нельзя! — чуть слышно ответил из-за двери женский голос.
— Почему же нельзя?! Нам только спросить!
— Нельзя сюда! — испуганно повторил тот же голос и в нем, кроме страха, послышались и мольба, и предосте¬режение.
Насторожившись, я быстро взглянул на большое окно, находившееся справа от двери. За стеклом что-то смутно виднелось, но что, трудно было понять. Вдруг среди этих неясных контуров шевельнулась рука с автоматом, и я сразу увидел в зеленоватом сумраке уст¬ремленные на меня глаза. Трое гитлеровцев смотрели че¬рез стекло окна. Я вздрогнул. Подмывало как можно скорее уйти, но гитлеровцы проявили какую-то нерешительность, видимо, опасаясь, что нас тут много. Сделав вид, что ничего не заметил, я не торопясь пошел к ма¬шине, которую за углом видно не было, и громко сказал по-немецки:
— Ребята! Дом занят. Поехали дальше! —  Мельком подумал, как пригодились мамины уроки немецкого языка. Садясь в кабину, шепнул водителю: — Немцы! Проскочим как можно скорей мимо окон!
— Я сам уже вижу! — ответил водитель, сдавая маши¬ну назад. — За домом их грузовик стоит с брезентовым верхом. Поедем направо?
— Направо! И сразу давай побыстрей!
Мы быстро проехали мимо опасных окон и поверну¬ли на юго-запад, в ту сторону, где за горизонтом что-то горело. Километра через два накатанный след свернул с прямой дороги налево в лощинку. Мы остановились у поворота. Надо было взглянуть на карту.
Сзади нас на мгновение вспыхнули фары.
—  Догоняет машина! — сказал водитель. — Похоже, та самая, что стояла за домом.
Сердца у нас сжались.
— Тогда давай быстрей ехать вперед!
Но не успели мы тронуться с места, как нас обогнала легковая автомашина. Думая, что она остановится перед нами и преградит нам путь, я взял автомат, но она свер¬нула налево в лощинку и стала удаляться, посвечивая красненьким стоп-сигналом. На наше счастье, за нами никто не гнался. Решив, что легковая машина пошла к Манычу, мы поехали вслед за ней.
В лощине слой снега был толще, чем в поле. Местами в глубоких снежных колеях пробуксовывали колеса. На повороте дороги машина, идущая впереди нас, останови¬лась, и у нее зажглись фары. В свет фар вышли двое. Один из них - офицер в шинели и в форменной не¬мецкой фуражке с кокардой. Другой наклонился к пере¬дним колесам, и различить, кто он, не удалось.
— Стой! — сказал я водителю. — Разворачивайся!
— Тут не развернешься! Глубокий снег, — оглядыва¬ясь в приоткрытую дверцу кабины, водитель дал задний ход и довольно быстро вывел грузовик на ту прямую до-рогу, с которой мы перед этим свернули.
В это время фашисты вытащили из сугроба свою лег¬ковую, и светящийся на ней сзади рубиновый огонек, то зажигаясь, то затухая, опять побежал, удаляясь от нас по лощине. Мы же поехали снова на юго-запад и скоро, оказавшись перед широкой низиной, залитой лунным светом, остановились. Дорога спускалась с холма в низи¬ну и пересекала её поперек возле тянувшихся справа за¬рослей высокого, бурого камыша. Судя по карте, это бы¬ла пойма Маныча. Наконец-то! И так неожиданно! Вот она, совершенно пустынная, уходящая в лунный сумрак долина!
Теперь нужно как-то пробраться к каналу. Пока нам везло. Может быть, повезет и здесь! Но надо беречь ма¬шину. Дальше ехать нельзя. На лугу могут быть мины, а за Манычем оборона врага.
Оставив водителя с машиной у ската в низину и ска¬зав, чтобы он ожидал меня в этом месте, я, взяв автомат, пошел вдоль камышей по едва различимой под снегом луговой дороге. Следов на ней не было. Тут в последний день никто еще не проезжал и не проходил.
Мороз ночью усилился. Снег искрился и скрипел под ногами. Громкий звук моих шагов далеко разносился над белой равниной.
Идти по открытому, освещенному яркой луной, про¬странству, вдоль тянущихся справа зарослей камыша, где мог укрываться противник, было не так-то приятно, но до Маныча оставалось уже недалеко, один-полтора кило¬метра, и туда теперь надо было попасть, во что бы то ни стало.
Понимая, что на лугу меня издали видно, я, взяв пра¬вее, попробовал пробираться по полянам среди камыша, но скоро оказался в каком-то замкнутом пространстве. Стараясь выбраться из него, попал в непролазные заросли, ломая их, поднял совершенно недопустимый в этих об¬стоятельствах шум, и вынужден был вернуться опять на дорогу. Пришлось снова идти по открытому месту вдоль камышей, где мог укрываться противник. Свернуть же на кочковатый луг, простиравшийся слева, не хотелось. Именно там была наибольшая опасность подорваться на минах, которые тут  могли быть всюду.
Держа в руках автомат, и внимательно присматриваясь к каждому темному пятну на освещенной луною стене камыша, я не без тревоги и страха спешил вперед. Осо¬бенно беспокоило меня то место, где камыш рос не только справа, но на небольшом протяжении и слева от дороги. Туда я подходил нерешительно, успокаивая себя только тем, что в такой мороз вряд ли кто-нибудь нахо¬дится тут ночью. Но это было не так. И справа, и слева камыш кончился, а впереди на ровном лугу горел костер. Люди, сидевшие возле него, заслышав скрип моих ша¬гов, вскочили на ноги и, держа оружие наготове, стали смотреть в мою сторону. Освещенные костром, они за¬мерли в напряженных позах. Горевший перед ними огонь не давал им увидеть меня. Мне же их хорошо было видно. В своих серых немецких шинелях и в таких же серых шапочках с опущенными ушами, они, не шевелясь, всматривались в темноту. У одного шея и голова поверх шапочки были замотаны светлым шарфом.
Что делать? Отойти и укрыться в камыше? Зачем?
Стоять на месте было бессмысленно. Держа автомат наготове, я сделал два шага вперед. Услыхав скрип, гит¬леровцы, по команде старшего, стремительно отбежали от костра назад метров на пятнадцать и залегли. Я напра¬вился влево по лугу, боясь, что они станут стрелять в ме¬ня. Но огонь костра продолжал им мешать, да и глаза их после яркого света, видимо, не привыкли ещё к темноте, и они, может быть, так и не увидали, кто подходил к ним, свой, чужой или зверь из глухих зарослей тростни¬ка.
Отойдя на безопасное расстояние, я оглянулся. Кост¬ра уже не было видно. Впереди темною полосою видне¬лись холмы, у подножья которых, как я полагал, должен был находиться Маныч. Теперь до него оставалось не более пятисот метров. Но за Манычем на холмистой воз¬вышенности, вероятно, была линия обороны противни¬ка, а идти туда предстояло по совершенно открытому, освещенному луной и может быть заминированному лу¬гу. Решившись и преодолевая чувство опасности, я под¬ошел к возвышенности. На её скрывавшихся в тени ска¬тах было тихо. У подножья холмов находилась неширо¬кая, покрытая льдом речушка.
«Вот это и есть Маныч! — подумал я. — А мы счита¬ли, что ширина его около километра! Значит, правильно говорила мне старушка в Мокрой Эльмуте, что немцы взорвали плотину. Все же надо проверить. Может быть, Маныч дальше? За этим холмом?»
Войдя в тень, я перешел речушку по льду и стал под¬ниматься на возвышенность, но вдруг меня охватил не¬стерпимый страх. Я почувствовал, что идти туда нельзя, что там враги, что меня видят. Они где-то тут, совсем близко!
«Нельзя идти!» — решил я, и, остановившись, весь содрогнулся от ужаса. Лучше вернуться на луг и тщатель¬но ориентироваться по карте, а подниматься на возвы¬шенность и искать там Маныч нелепо.
Повернувшись и чувствуя, как холодок пробегает от страха под полушубком, я быстро вернулся за реку на освещенное место и развернул трофейную карту. Луна, как сказано у Станюковича, светила «во всю рожу» и так ярко, что я свободно видел все нанесенное на карте и сличал это с местностью. Глаза были тогда молодые и зоркие.
Покрытые снегом холмы и лощины,  село Мокрая Эльмута, хорошо видные в лунном свете, с большой точ¬ностью совпадали с рельефом, указанным на карте. Ма¬ныч действительно был изображен в этом месте в виде узкой речушки и через нее был показан мост. Оглянув¬шись, я увидал в стороне этот мост. Он был взорван. Взрыв разбросал по льду черные бревна. Маныч был тут и никаких сомнений в этом не оставалось.
Пока, стоя на освещенном лугу, я рассматривал карту и местность, чувство опасности не покидало меня. Все время казалось, что со ската возвышенности за мной наблюдают.
Не без труда я заставил себя снова вернуться к речуш¬ке и по льду шагами измерил ее ширину. В ней оказа¬лось шестнадцать больших шагов. Потом я, присев, кин¬жалом пробил лед и определил его толщину — шестнад¬цать сантиметров.
Пока все это делалось, ощущение, что за мною сле¬дят, не покидало меня. Хотелось скорее уйти с этого опасного места. В отношении объема предстоящих тут работ мне все было ясно. Но в то же время требовалось иметь по возможности полные данные для донесения штабу армии. Я пробил во льду еще одну лунку и, достав из кармана шнурок с грузиком, в двух местах измерил глубину воды.
Рискованно было, конечно, возиться тут столько вре¬мени, но раз уж удалось попасть на Маныч, куда мы так стремились, следовало все это сделать. Когда мне можно было уже уходить, послышался приближающийся рокот, и показались пять танков.
Не зная, чьи это танки, я отошел к взорванному мос¬ту и сел на невысокий бережок, где меньше был виден.
Я с тревогой смотрел на подходившие танки, но ско¬ро по их очертаниям определил, что они наши и встал, чтобы меня не приняли за врага.
Два средних танка в стороне от меня с ходу перешли Маныч и поднялись на холм. Тотчас там засверкало и загрохотало. Три тяжелых танка подошли ко мне ближе и один из них, съехав с обрывчика на реку, проломил лед и провалился передней частью в воду по башню. Длинная пушка почти легла на лед. Мокрые танкисты поспешно вылезли через верхний люк и, перебравшись на берег, стали вытаскивать свою машину из Маныча, закрепив её тросом к другому танку.
Ко мне подбежали два молодых паренька в черных ватниках и танкистских шлемах.
— Скажите, как нам переправиться? — волнуясь, спросили они, перебивая друг друга. — Наших ребят по¬дожгли! Это они там горят!
То и дело оглядываясь на поднимавшееся за холмом пламя, танкисты буквально рвались туда на помощь сво¬им товарищам.
— Попробуйте настелить по льду бревна от взорван¬ного моста, — посоветовал я.
Танкисты побежали к лежавшим на льду бревнам.
Мне следовало быстрей возвращаться назад, чтобы утром успеть доложить результаты разведки и организовать строительство моста. Находиться здесь дольше было бес¬цельно и опасно. Попав под разрыв снаряда или под пу¬лю, не удалось бы выполнить порученного дела. И все же я медлил. Казалось неловко уйти от танкистов в та¬кой обстановке. Но и оставаться тут было бессмысленно. Не без труда я заставил себя отойти в сторону от танки¬стов и пошел через пойму туда, где меня ждал водитель с автомашиной.
Камыш, росший вдоль дороги, теперь уже не был по¬дернут зеленоватой лунной дымкой. Он озарялся трепе¬щущим красным огнем горящего танка. И тень моя на снегу создавалась не лунным светом, а этим трагическим мрачным огнем. В его трепетном свете уже издали стало видно нашу машину, стоящую за камышом на взгорке.
Водитель обрадовался мне и выбежал навстречу. Одному было тут тревожно.
— А мне уже думалось, не получилось ли с вами чего? — сказал он. — Что же там так горит?
— Горит танк, — сказал я. — Там за Манычем оборо¬на противника.
— Пять танков наших туда пошли. Вы видели?
— Да, видал.
— А не те это танки, что днем вместе с нами стояли в поселке?
— Не знаю, — ответил я. — Очень может быть, что и те.
Подойдя к машине, мы остановились, глядя на пламя. Оно разгоралось и стало огромным. Высоко под¬нявшись над степью, огонь осветил ее красно-розовым светом. А небо теперь от огня почернело и низко спусти¬лось, так, словно пыталось закрыть это недопустимо гро¬мадное и зловещее пламя. В нем, казалось, горели тела танкистов. Неожиданно и трагически может кончиться жизненный путь человека.
Отвернувшись от пламени, я взглянул на дорогу, по которой теперь мы должны были возвращаться назад. Здесь она шла на восток по холму вдоль поймы Маныча. Или снег, или что-то в снегу шевелилось там, пересекая дорогу. Что это?
Я всмотрелся в подвижную белую полосу и увидел почти не различимых на белом снегу пехотинцев во всем белом, идущих по полю развернутым в цепь строем. В белых маскировочных костюмах, со штанинами, выпущенными поверх валенок, с белыми капюшонами на го¬ловах, держа автоматы, они торопясь шли мимо нас. Из-за Маныча пламя, окруженное мрачным сиянием, броса¬ло на них красный отсвет. За цепью пехоты серые лошади по снегу, без дороги, напрягаясь, везли противотанковые пушки. Идущий впереди высокий худой командир, повернувшись к цепи, строго крикнул:
— Идти на пламя! Командир дивизии приказал идти на пламя!
«Идти на пламя! — подумал я. — Там враг! Там страшною смертью погибли танкисты! Сотни вражеских глаз в красном сумраке хорошо видят Маныч, освещен¬ный горящим танком. Противник готов убить тех, кто будет пытаться пройти за Маныч».
Но наши солдаты идут туда. Они ищут врага, чтобы гнать его с нашей земли. Ночью в этом глухом диком месте кровавое пламя осветит бой за Маныч…
А.В.Русанов