Петр II и бабушка Евдокия Федоровна

Рассказ №8 из сборника "Царские слуги"

***

ВВЕДЕНИЕ

Петр II Алексеевич (годы правления: 1727–1730)

Петя родился в 1715 году в атмосфере ненависти и отвращения. Его не любил отец, царевич Алексей, которому насильно навязали немецкую «жену-чертовку». Петина мать, София Вольфенбюттельская, умерла при родах. Да, у Пети был еще дедушка, грозный русский царь, но его следовало бояться больше всего – Петр Великий приговорил к смертной казни собственного сына Алексея и терпеть не мог его отпрысков. Император был готов на все, чтобы не пустить нежеланного внука на престол и делал вид, что мальчика просто не существует. Тем не менее, именно этот трудный подросток унаследовал трон после Екатерины I. С воцарением Пети новая жизнь началась и у его бабушки - Евдокии Федоровны, также немало пострадавшей из-за жестокости Петра Великого.

***

РАССКАЗ

Евдокия Федоровна украдкой поправила кружева вокруг своего декольте - чересчур откровенного, надо признать, особенно для ее возраста! - и незаметно ущипнула себя за руку. Ей чудилось, что вот сейчас она проснется, как обычно, все в той же темной шлиссельбургской камере, в колючем монашеском одеянии, голодная и простуженная.

Однако щипок ничего не изменил. Вокруг по-прежнему толпились пестрые придворные, суетливые, словно кучка тропических попугайчиков. Полутемные святые с древних стен Успенского собора недоуменно взирали на собравшую в храме шумную толпу.

Евдокия Федоровна взглянула на строгие, чистые лики святых и ее окатила волна жаркого стыда. И как только ей пришло в голову вырядиться, как французская цветочница! Что за нелепая юбка, шире церковного колокола, что за глупые короткие рукавчики, а уж это декольте… А корсет? Ну разве не позор? Евдокия не плакала, когда по приказу бывшего мужа ее секли кнутами на глазах у всего народа; а теперь она собственноручно заковала свою иссеченную спину во французский корсет, который этот же бывший муж и придумал! Ну, конечно, не сам придумал, а повелел всем в России одеваться «на немецкий, венгерский и французский манер». В общем, Евдокия вдруг осознала, что ее тяжелое атласное платье с самыми изящными прованскими кружевами выставляет ее проигравшей в их извечном соперничестве с бывшим мужем… Пусть даже Петра уже и на свете нет.

Царица вдруг вспомнила их венчание в маленькой холодной церкви деревянного Преображенского дворца под Москвой. Стояла такая же стужа, как сегодня. Но внутри у Евдокии все полыхало, от робости и любви к этому высокому черноглазому юноше - семнадцатилетнему царю всея Руси. Что бы ни говорили потом злые языки, а их первый год был таким счастливым! Пролетел как один день. Они звали друг друга Петрушкой и Дунькой. Радовались рождению сына Алексея… Нет уже бедного Алексея, и Петра нет, и счастья давным-давно нет, а Евдокия до сих пор помнит тихую радость уютных вечеров с новорожденным сыном и молодым мужем. И никто у нее этих драгоценных воспоминаний не отнимет, даже сам Петр не сумел - а уж как старался, как старался!

Сначала он просто испугался простого семейного счастья. Ему же нужен был вечный бой, он не мог просто наслаждаться спокойной жизнью. Закрутил роман с этой немкой, дочерью виноторговца; от Евдокии захотел избавиться, как от старой рубашки; но вот тут-то она впервые и показала свой упрямый характер. «Не пойду в монастырь», - и все тут! Ох, как он разъярился, как вскипел, глаза бешеные! Больше всего его бесило, что она не плакала. Чуть не казнил ее тогда; обошлось; под конвоем, насильно отправил Евдокию в Суздаль; арестовал архимандрита за то, что тот отказался постригать царицу в монахини; довел-таки дело до конца, стала Евдокия сестрой Еленой. Но не сломалась! Не плакала! Петр лишил ее содержания; но она так и не кинулась к нему с мольбами, хотя он ждал этого, конечно, ждал. Не унизилась; родственники помогли, прокормили.

А через полгода и вовсе скинула монашескую одежку, нарядилась в светское платье, тогда еще по русской моде, и влюбилась, назло бывшему мужу, в красавца майора Степана Глебова. В милом Степушке обрела она второе дыхание; но Петр не мог допустить, чтобы она была счастлива. Целый месяц пытал милого Степушку, кнутом, раскаленным железом, горящими угольями, пригвоздил его к столбу, а Евдокию заставил смотреть на страдания любимого; и тогда она впервые заплакала, а Степушка плюнул Петру в лицо и сказал, что не стал бы и говорить с ним, если бы не считал своим долгом оправдать свою повелительницу, любимую царицу Евдокию Федоровну. «Елена она, монахиня Елена, а никакая не царица Евдокия Федоровна!» - взревел Петр и приказал посадить упрямого майора на кол, а Евдокию выпороть кнутом перед всем честным народом за все ее «противности», а на самом деле - за непокорность, независимость и умение быть счастливой без всемогущего бывшего мужа.

Никакой кнут, разумеется, строптивую Евдокию не исправил, и после наказания она преисполнилась еще большего желания не сдаваться, бороться за себя, просто чтобы не дать Петру победить. И она не плакала даже в самые черные дни, когда новая жена Петра, Екатерина I, заперла ее в казематах Шлиссельбургской крепости. Все-таки Евдокия была прирожденной царицей, с таким-то сильным характером и внутренним величием! Жаль, умный Петр так и не понял, какое сокровище ему досталось, какого сподвижника он потерял в лице бывшей супруги…

Но полгода назад в грустной биографии Евдокии случился неожиданный поворот. Ее соперница Екатерина I скончалась во время очередной посиделки с гвардейцами, и императором стал - в это невозможно поверить - родной внучок Евдокии Федоровны! Одиннадцатилетний Петрушенька, сын ее милого Алексея.

Евдокия не могла упустить такой шанс. Она написала внуку робкое письмо, напомнила, что у него есть любящая душа, которая готова взять его под свою опеку, приласкать, накормить пирожками и дать дельные государственные советы. Но внучок Петрушенька и сам оказался строптивым, весь в своих старших родственников. Бабулю из заточения он тут же вызволил, назначил ей царское содержание, обеспечил безбедную старость; но близко к себе не подпустил. Всего один раз они увиделись, и бабушка ужаснулась, как же Петрушенька плохо выглядит: черные круги под глазами от ночных попоек, двух слов не свяжет, языков и счета не знает - и это в его-то возрасте! Но как же похож на милого Алексея… Да и на Петра-старшего, если уж говорить откровенно.

И Евдокия Федоровна вновь принялась бороться. На этот раз - за душу своего внучка. Она твердо решила выцарапать Петрушеньку из лап его собутыльников, чего бы ей этого ни стоило. Бабуля взялась за перо - писала письма самому Петрушеньке («Державнейший император, любезнейший внук! Дай, моя радость, мне себя видеть в моих таких несносных печалях»), его сестре - внученьке Наташеньке («Пожалуй, свет мой, проси у братца своего, чтоб мне вас видеть и порадоваться вами: как вы и родились, не дали мне про вас слышать, не токмо что видеть»), его наставнику - барону Остерману («За верную вашу службу ко внуку моему и к нам я попремногу благодарствую…»); писала жене барона Остермана, приближенным императора, всем, до кого могла дотянуться…

И вот вам, пожалуйста, результат. На коронации она в первых рядах. Ее мнения все спрашивают, обращаются к ней «матушка-государыня». Петр Алексеевич лопнул бы от злости.

Недалек тот день, когда и внучок Петрушенька прислушается к бабушке - и тогда наконец восстановится историческая справедливость; Евдокия Федоровна вернется на свое место у российского престола… Первый Петр не оценил ее по достоинству. Петр Второй оценит.

А вот и он сам - юный император всероссийский. Худенький, болезненный. Гладкое серебро парчового кафтана подчеркивает бледность острого лица.

Откуда-то сверху раздался ангельский хор. Придворные замерли, словно заколдованные.

Петрушенька неуверенной походкой проследовал к золоченому трону и неловко забрался на слишком просторное сиденье. Хор загремел.

К императору подошел барон Остерман и накинул на узкие плечи горностаевую мантию, толстую, как одеяло. Затем архиепископ Новгородский Феофан возложил на Петрушеньку корону, усыпанную алмазами, бриллиантами, крупным жемчугом, сапфирами и изумрудами. Голова государя сразу стала казаться непомерно большой по сравнению с тонкой мальчишеской шеей. Потом император взял с подноса скипетр, архиепископ вручил Петруше державу, елеем начертил на груди крест - и таинство свершилось.

Архиепископ принялся читать молитву, а Евдокия Федоровна наблюдала за коронованным внуком. Таким он казался беспомощным, потерянным, одиноким на этом громадном троне…

И тут она встретилась с Петрушей взглядом. И узнала этот взгляд - гордый, независимый. Такой же был у ее мужа. И у нее самой.

Евдокия Федоровна вдруг с пронзительной ясностью осознала: Петруше нравится быть одиноким. Он с детства ни в ком не нуждался. Разве что в своей сестре, разделившей с ним все тяготы сиротской жизни.

Перед ней на троне восседал внук Петра Великого. Идущий своим путем, не понятый окружающими, много страдавший, но - кто знает - может быть, у реформаторов и должно быть несчастное детство? Может, тот, кто с младенчества купается в любви, не захочет потом ничего менять в своем государстве? А ведь Россия нуждается в обновлении. Нельзя позволять мужьям бросать жен в монастырь, что за средневековая дикость!

А что, если Петруше и правда нужны все эти встряски? А что, если он должен повторить судьбу своего деда и пройти все трудные вехи становления личности - чтобы характер Петрушин закалился, чтобы проснулись в нем силы, унаследованные от предков?

По крайней мере, взгляд у внука за несколько месяцев стал по-настоящему уверенным. Он спокойно и твердо смотрел на бабушку.

Евдокия Федоровна первой опустила глаза. Похоже, лишняя она при дворе Петрушеньки. Не вписывается она в современный, молодежный двор, как не вписывается в это декольтированное французское платье.

Пожалуй, пора вернуться в уютный Новодевичий монастырь и отдаться воспоминаниям о прошлом.

Она не будет наставницей Петрушеньки - станет ему верной слугой. Любящей бабушкой. Накормит его пирожками - и воздержится от мудрых советов.

Он все-таки теперь император. Сам разберется.