Предатели, довольны вы?

Вклад нашего народа в победу над фашисткой Германией был неоценим тогда, и переоценить его сейчас сложно. Сколько павших, сколько было героев в то время! Все, кто выжил и кто погиб - герои, бесспорно, но были и те, кто был готов спасти свою жизнь, подставляя под вражеские пули других людей. Их нельзя было назвать людьми, это были отродья человечества.
Война застала меня в небольшой белорусской деревне. До седьмого класса мы с ребятами из деревни ходили в школу, играли вместе, на речку летом ходили, в походы, зимой строили горки и катались на них. Все изменилось в июне сорок первого года. В тот день, двадцать второго, у нас уже вовсю шли летние каникулы. Мы с друзьями были на улице, недалеко от леса, занимались своими делами: кто лазил по деревьям, кто собирал камни чтобы побросать их в речку, а мы с Володей Пановым сидели и палками на песке выводили разные рисунки, чтобы потом показать ребятам. Наше спокойствие прервалось после того, как мы услышали гул самолета над головой. Устремив свой взгляд в небо мы ужаснулись: не наши самолеты! А ведь ночью взрывы слышны были не так далеко...
Никто из родителей нам ничего не сказал утром. Тогда я решила повторно спросить о том, что на самом деле происходит. Оставив ребят, я ушла в деревню. За мной побежала моя подружка Олька Ерёменко. Зайдя в дом, я не обнаружила в нем маму и папу, и тогда я побежала искать их в огороде. Там я нашла только маму. Она смотрела в небо, закрыв ладонью рот. Я подумала, что там сейчас находится что-то пострашнее чужого самолета, однако, подняв взгляд, я увидела только белую полосу, которую оставил тот самый самолет. Подойдя к маме, я схватила её за рукав, тем самым заставляя её посмотреть на меня.
- Мама, мамочка, ответь! Что происходит? Что это за самолеты? Что за взрывы были ночью? Только не ври мне, - сразу сказала я и вдруг поймала на себе взгляд матери... В нём взгляде пустота, её большие глаза стали стеклянными, словно кукольными. Глаза её такими сделались от ужаса.
- Началась война, доченька… - прошептала мне мама еле слышно. Теперь и мои глаза наполнились страхом, а ладонь, словно автоматически, потянулась ко рту, чтобы прикрыть его. Осознание ко мне пришло сразу, в отличии от Оли. Обернувшись назад я увидела, что Олька глупо хлопала глазами, глядя на нас с мамой.
- Теть Ань, это не шутки?
- Какие же тут шутки, Оля?! — сразу перебила ее мама, подходя ближе ко мне и крепко обнимая меня за плечи. Тогда в моей голове начала складываться мозаика. Я подняла голову и взглянула матери в глаза, осторожно, совсем тихим тоном спрашивая:
— Мамочка... А где папа?
При этих словах мама отвела взгляд, а я заметила, как ее глаза начали очень неестественно блестеть. Как только она начала говорить, я услышала, насколько сильно дрожал её голос.
- Он пошел к мужикам из деревни, все в военкомат идти хотят.
- Нет! Нет-нет-нет! Папа! - Оля спохватилась и побежала к своему дому, к отцу. Я выдохнула и покачала головой. Я ничего от Оли не требовала и не ждала, но могла хотя бы помочь довести ели стоящую на ногах мать до дома, или хотя бы подождать меня. Видимо, свои дела ей были важнее. Уже через пару минут к нам прибежал Володя. Нас с Олей слишком долго не было, ребята начали волноваться. Но ко мне прибежал только Володя, остальные побежали искать Олю.
Увидев, в каком состоянии находится моя мамочка, он метнулся к ней, взял под руку, и начал успокаивать. Мы вместе потихоньку шли к дому, придерживая маму.
Словом, он за все тринадцать лет стал ей как родной сын. Я была единственным ребенком в семье, дочкой. Он часто помогал нам с мамой, когда папа был в отъезде, и брал всю тяжелею работу на себя, хотя был совсем еще ребенком. Мы довели маму до постели и успокоили, после этого, пулей рванув из дома, побежали искать своих отцов.
Они все сидели в доме, в котором проживал наш друг Слава Кузнецов, и обсуждали уход в военкомат. Мы с ребятами прибежали к ним и начали умолять не уезжать, потому что знали, что они вряд ли вернутся. Тогда вмешался отец Володи:
- Так, отставить слезы! Вы что, думаете, мы не вернемся?
- Вас же убить могут, - вдруг произнесла Настя Соколова, опираясь спиной на стенку, что была позади нее. Она всхлипывала и ладонями утирала слезы с красных щек и опухших глаз.
- Мы вернемся домой живыми, все до единого, правда, мужики? - мой отец оглядел мужчин, которые сидели за столом. Те сразу закивали, подтверждая слова моего отца. Папка потрепал меня по голове, распушив гладкие светлые волосы, и улыбнулся мне и моим друзьям:
- Вы если о нас не забудете, то все с нами будет хорошо. Молитесь за нас, и раньше времени не хороните, ладно?
 На этот раз закивали мои друзья.
Прошел всего день, а мужчины, на которых, по большей части, держалось хозяйство в деревне, покидали ее, отправляясь на фронт. Слава, Оля и Настя наивно полагали, что наши отцы в любом случае вернутся живыми, но лишь мы с Володей понимали, что это совершенно не так. Мы не стали огорчать ребят.
Вплоть до сентября сорок первого года мы различными способами пытались помогать нашим бойцам, отсылая им на фронт посылки с различным содержимым. Мы клали туда еду, одежду, самодельные кисеты, папиросы, варенье собственного производства, мед и много чего еще. А в начале осени случилось горе: в нашу деревню зашли немцы. Тогда мы с друзьями сидели у меня дома и писали письма бойцам на фронт, отцам тоже писали. Вдруг на улице раздались выстрелы и, как оказалось позже, они были в воздух, но мы испугались ни на шутку. В тот день немцы поселились в наших домах. Нас с матерью отправили в подвал, других в курятники да сараи. Что с моей матерью вытворяли немцы в те месяцы оккупации... Хорошо, что батька этого не видел. Так было не только с моей матерью, но и с другими бабами в деревне тоже так было, кто-то даже забеременел от немцев. Благо хоть детей фашисты не трогали, хотя Володьку пристрелить хотели за то, что он немцу в рожу плюнул, когда тот предложил кусок немецкого шоколада. Володя в целом был очень принципиальным человеком, и такой жест со стороны немцев он посчитал оскорбительным. Он готов был голодать, но из рук немцев Панов никогда ничего не брал, хотя предлагали ему не раз. Фашиста в тот момент переубедил переводчик, почему-то сказав, что Володя может еще пригодиться.
Прошло время, казавшеся вечностью. Наступил августу сорок третьего года. Гуляя по лесу, мы увидели тяжелораненого солдата. Слава следил за тем, чтобы немцы не заметили нас, всячески отвлекал их, а тем временем мы притащили раненого бойца в один из сараев и уложили его на место, где его не было бы видно. Этот сарай был пуст, и немцы к нему никогда не ходили толком. Пару дней мы лечили бойца тем, что находили у нас в домах. Немцы сгребли и это, оставляя себе, но что-то из медикаментовнам удалось сберечь и спрятать. Тогда мы и познакомились с солдатом, он оказался очень добрым молодым парнем. Сашкой его звали.
Спустя почти неделю, немецкий солдат по каким-то причинам зашел в сарай и увидел партизана. Его сразу же застрели, а нас с Володей на пару секунд оглушило от выстрела, который был так близко к нам. Сердце замерло, а легкие будто не позволяли сделать полноценный вдох. Тогда в сарае нас было четверо: я, Володя, боец и немецкий солдат. Тогда нас с Пановым вышвырнули из сарая, угрожая расстрелом. На шум начали приходить люди, в которых сразу же полетели пули, от чего они падали на землю в ту же секунду, а встать больше не могли. Кровь разливалась по ярко-зеленой траве, превращая её в алый ковер. Тогда же застрелили и маму Володи. Он бросился к её телу, но немецкий солдат старался изо всех сил удержать мальчишку. Я в тот момент не понимала, что происходит, и почему немецкий солдат зашел в сарай. Но уже через пару секунд ко мне пришло осознание: я увидела, как в стороне стоят Оля, Настя и Слава, что-то в подробностях объясняют переводчику. После их слов застрелили и мою мать.
- Вот они, предатели, - успела сказать я до того момента, как почувствовала сильную боль от удара прикладом по голове. Очнулась я только тогда, когда немцы начали под руки нас с Володей куда-то вести. Я не понимала куда, еще и голова болела ужасно... а Панов все еще был без сознания, но вскоре тоже пришел в себя.
Нас притащили на железнодорожную станцию и приказали ступать в вагон, а мы не осмелились им перечить. Мы прошли в вагон и сели в самом дальнем его углу. Пока что поезд был полностью пуст, по крайней мере я так думала. Взглянув на Володю, я еще пару секунд молчала, но он решил задать вопрос первым:
-Ты понимаешь, что все это значит? Это они рассказали немцам про Сашу!
- Понимаю, конечно.. Предатели, — пробурчала я себе под нос, хмуря брови. Володя же продолжал яростно размахивать руками.
- Мы же им доверяли! Мы с ними солдата лечили, он мог выжить, наши матери погибли из-за них! Сколько жителей деревни погибло? Семь? Восемь человек? Да половина деревни! - Панов схватил меня за плечи и начал трясти. Голова от этой тряски начала болеть сильнее. - Как ты можешь себя так спокойно вести?!
- Да перестань ты! - я отодвинулась подальше от товарища, убирая от себя его руки. В глазах начали накапливаться слезы. Твари... Расстреляли ни в чем невиновных жителей деревни, солдата добили, маму застрелили! Я не знала что будет дальше, куда нас повезут и что с нами случиться. Володя сразу, как по щелчку изменился: стал более спокойным, опустил руки, и отвел взгляд в сторону.
- Прости, а ты заметила кое-что странное, доказывающее, что они совсем нелюди?
- О чем ты? - всхлипнула я, утирая слезы грязными руками и поднимая взгляд на товарища. - Я видела только, что они говорили что-то переводчику.
- В том-то и дело. Они продолжали что-то ему докладывать, хотя их матерей первыми застрелили. Тогда они первые на шум вышли. А они даже к матерям своим не бросились. Они продали немцам все, чтобы не трогали их: матерей родных, нас с тобой, жителей деревни, Сашку. Они все отдали, чтобы себя сберечь.
- Какие же они гадкие... Ну и что с ними будет? Я полагаю, что со временем расстреляют и другую половину деревни. Мелкие полицаи..
- А что с ними будет? Их убьют, или отправят в Германию в качестве рабочей силы. Они же немцам только сейчас нужны, а потом они станут обыкновенным балластом, и возиться с ними не захотят.
- А с нами? С нами что будет? Куда же нас отправят?
- Этого я, увы, не знаю.
На этот вопрос ответ нашелся уже буквально через пару часов, когда поезд остановился в другом населенном пункте, и к нам в вагон подсадили еще порядка двадцати человек, и все эти люди были совсем детьми, старше нас никого не нашлось. Остановок за все время было несколько, а ехали мы сумарно около половины дня, и прибыли на место назначения только к ночи. Всех нас выгнали на улицу, и выйдя из поезда мы увидели перед собой десять человек, только четыре из которых были в немецкой форме, остальные походили на славян. Тогда мы с Володей окончательно убедились в правоте наших мыслей, как мы думали. Но оказалось, что это далеко не так. Еще в поезде нам пришла мысль о том, что нас везут в лагерь, как бесплатную рабочую силу. Русскоговорящие женщины дождались полной высадки «пассажиров» из поезда, и тогда нас повели в лагерь. Мы шли по дорожке, которая пролегала через лес. Тогда мы еще не понимали, что к чему, но понимали, что вряд ли выберемся отсюда живыми.
Через полчаса мы дошли до большого здания, территория которого была очень хорошо охраняема немецкими солдатами. Нас завели внутрь и отправили по комнатам. В одной комнате было порядка шестнадцати кроватей, стоящих в два ряда. Мы все легли на кровати и сразу уснули. Хоть эти кровати были совершенно неудобные, будто просто брусок фанеры, а на нем тонкое одеяло, но нам тогда это было совершенно неважно, ведь мы были очень уставшими, а в поезде поспать не получалось.
Нас разбудили достаточно рано, часов в шесть, если мне память не изменяет. Нас повели на завтрак, где дали нам совсем немного вареной нечищенной картошки и стакан воды. Тогда нам с Володей показалось, что не такое уж и плохое это место, и могло быть явно хуже, но, как оказалось позже, мы снова ошибались. Сразу после завтрака нас повели на сдачу крови, чтобы выявить её группу, тогда же нам и составили карточки для идентификации. Затем нас начали по восемь человек заводить в комнату, где нам руках набивали номера. Это было ужасно больно.
Перед татуировщиками лежало десять штампов с толстыми острыми иглами. Он брал штампы с номерами, которые соответствовали номеру в карточке, и одним ударом по штампам пробивал кожу. Кровь с раны вытиралась, а в отверстия от игл втирались чернила. Так я и получила свой номер. После этой процедуры мы встретились с Володей в комнате. Я села на его кровать и показала свое предплечье, на котором и был номер. Эта часть руки опухла, а рана продолжала кровоточить. Я заметила, что все эти иглы были ржавые и их, похоже, совсем не обрабатывали. Как бы никакого заражения не пошло.
- Смотри, что они сделали.
- Да, у меня тоже есть, - Володя закатил рукав рубашки и показал мне свой номер. У него ситуация с рукой была не лучше.
- Ты понимаешь, что же с нами будет?
- Конечно понимаю, и знаю, что отсюда мы не выберемся, - в тот момент я опустила руку и отвела взгляд в пол, хмуря брови.
- И все из-за этих свиней! Ненавижу!
На протяжении нескольких месяцев у нас брали кровь, морили голодом, выставляли раздетыми зимой на улицу в лютый мороз. Еще осенью мы с Володей и Лёкой (мальчиком десяти лет из лагеря) попытались совершить побег, и тогда, пробегая по лесу, мы увидели страшное: по обе стороны от тропинки было выкопано большое количество ям, в которых лежали мертвые дети. Они были повсюду! Тогда нас заметил солдат, который закапывал детей, и стрельнул нам под ноги. Мы попытались убежать, но нас догнали, и в лагере нас очень долго не кормили, избивали. К началу сорок четвертого года я стала худой настолько, что под кожей находились только кости и сухожилия, даже мышцы подсохли. Нам с Володей оставалось недолго, я это чувствовала. Я устала жить от сдачи до сдачи крови, устала отдавать свою детскую кровь солдатам Рейха.
Я зашла на кухню и, встав на стул, достала из шкафа какую-то склянку без этикеток и опустошила ее, выливая содержимое в себя. Меня за этим занятием застала воспитательница, которая сказу начала кричать. Она схватила меня за волосы и потащила в туалет. Там она налила мне стакан воды и заставила самостоятельно промывать желудок. Я бы этого не делала, если бы не была под её надзором. К сожалению содержимое склянки не успело подействовать, может оно и не было так опасно? Хотя оно было до безумия горькое и терпкое, и запах был знакомый. Мне кажется, что внутри был йод. Так или иначе, я получила лишь сильную боль в животе и тошноту, но не умерла. Через пару дней у меня забрали остатки крови, после чего я упала без сознания и больше не очнулась.
Володя после моей смерти решил еще раз совершить попытку побега, но в этот раз его застрелили. Тела наши были погребены, а души встретились возле этого проклятого здания. На этот раз мы бежать оттуда не стали, мы всеми силами пытались помочь новоприбывшим детям.
Что насчет предателей? Их расстреляли, когда немцы отступали из деревни. А Олю с Настей, помимо расстрела, ещё до бегства немцы долго насиловали толпой - кто как хотел.
Они не спасли себя, и убили нас. Ну что, предатели, довольны вы?