Год Дракона, месяц Скорпиона - 2

                ГОД ДРАКОНА, МЕСЯЦ СКОРПИОНА
                ИЛИ
                МОЯ НЕПУТЁВАЯ ЖИЗНЬ



                Глава вторая

                КАЗАЧИЙ КУРЕНЬ


   А теперь пора перейти к маме и истории её семьи...
  Для юных читателей, - да и для взрослых, пожалуй, тоже, не знающих, что такое "курень", поясню. В старину на Украине, и на юге России так называлось казачье жилище, а затем - и целое село таких "куреней"( не менее ста домов). Собственно, название это произошло, как и следует ожидать, от слова "куриться", - или, по-другому, "дымиться". То есть, от дыма, идущего из трубы на крыше дома. Ну, а слово "казачий", я думаю, переводить не нужно, его в нашей стране и так все знают  от мала до велика. Знают, и гордятся! Ибо казачество с седых времён покрыло себя неувядаемой славой в деле защиты нашей Родины. Так было, так есть и, надеюсь, так всегда и будет... 
  Мама моя - Черкашина Евдокия Филипповна родилась 10 марта 1925 года в казачьей станице Новопавловской бывшей Терской области, а ныне - Ставропольского края. По отцу она происходила из старинной, и самой распространённой фамилии казацкого происхождения. Родственные этой фамилии по значению и происхождению: Черкашенин, Черкасов, Черкас. Слово "черкас" происходит от тюркского "чир-и-киши", или "чири киши", что в переводе означало "люди армии".  И это действительно так. На протяжении многих веков черкасы не расставались с казацкой саблей. Черкасами(или черкашами) называли "правобережных" украинцев(проживавших в древности на правом берегу Днепра), а в XV - XVIII так стали называть казаков Приднепровья. То есть предки моей мамы имели прямое отношение к украинцам-казакам. "Черкаши", со временем перебравшись на Русь,получили фамилию Черкашины. С другой стороны, мне удалось "раскопать" сведения о том, что люди с этой фамилией относились к сословию аристократии из числа русского киевского боярства XV - XVI, имели большие почести и власть. Кроме того, упоминания фамилии "Черкашин" имелись в древних списках переписи населения всея Руси аж в пору самого Ивана Грозного! Как известно, в те времена сплошь и рядом пользовались разными прозвищами или просто уменьшительными именами, а фамилии давались только придворным, и только в случае особых заслуг или поощрений. Видно, носители указанной фамилии действительно заслужили эту честь!
  Я, конечно, ни в коем случае не хочу заявить, что являюсь потомком "киевской", "московской", или какой-либо другой аристократии. Если бы такое было на самом деле, то наверняка сохранились какие-то документы, или семейные предания. Но, - чего нет, того нет! Во всяком случае, я об это никакими сведениями не располагаю. А располагаю я сведениями вот какими... Как известно, казаки всегда селились по берегам рек, и кочевали по вольным просторам тоже - от реки к реке, осваивая эти реки, и прилегающие к ним территории. С Днепра они перебирались на Дон, с Дона - кто на Терек, кто - на Волгу, оттуда - на Яик(нынешнее название реки Урал), и всё далее и далее. Казаки Черкашины тоже в этом деле не стояли в стороне и, кроме Днепра, носителей этой фамилии можно встретить в истории и на Тереке, и на Дону, и на Волге. В бурном XVIII веке, не по своему хотению, а по царскому велению волжские казаки перебрались в дикие горы Кавказа и необжитые степи Предкавказья, и стали селиться, как обычно, по берегам местных рек - Терека, Сунжи, Куры, Кумы, Подкумка, и так далее. Моим предкам, казакам Черкашиным, довелось поселиться на берегах реки Куры, - но не той, что бьётся бешено среди скал Кавказа и Закавказья, а той, что неспешно течёт по равнинам нынешнего Ставрополья, и теряется где-то в степях Калмыкии. Здесь они и осели, здесь, как говорится, и "пустили корни"...               
  Говорят, на Кавказе позор тому, кто не знает своих предков "до седьмого колена". Увы, я хоть и родился на Кавказе, но до такой "глубины" мои знания о казаках-предках не распространяются! В детстве как-то расспрашивать не приходилось, - да, собственно, особо кого расспрашивать и не было: в годы Великой Отечественной войны многие казаки Черкашины сложили свои головы. Сложил голову и мой родной дед, - а будь он жив, он бы мне много чего порассказал, я уверен! Дед был казаком из казаков, чтил старые традиции, и почти на всех старых фотографиях, сделанных при его жизни, он непременно изображён в традиционной казачьей папахе (это при том, что в двадцатых-тридцатых годах прошлого века даже одно упоминание о принадлежности к казачеству могло стоить человеку жизни!) Ведь против с огромным трудом победившей Советской власти казаки по всей России, - и терские в особенности! - сражались с начала и до конца. Ну да ладно, а то, смотрю, меня опять "понесло" в историю...
   Прадеда моего звали Влас Черкашин. Казаком, по рассказам, в станице он был уважаемым, и на казачьих сходах, на "кругу", слово имел авторитетное. Мать не раз мне говорила, когда я с восхищением упоминал историю наших родичей, казаков Тутовых, - " Ничего, сынок, Черкашиным тоже было чем гордиться! Не последняя фамилия была в станице!" Остаётся верить, что это так и есть... У Власа была жена по имени Дарья Захаровна, суровая, и даже, по отзывам, грубая женщина. У них с Власом было шестеро детей - четыре сына и две дочери. Старшего сына звали Александр и он погиб на фронте во время войны. Его фамилия находится в почётном списке героев-новопавловцев, а список этот укреплён на памятной доске мемориала в Новопавловском городском парке... Вторым по старшинству братом был Филипп, мой дед. Третьей была сестра Анисья, затем Анна(или, по-другому, Нюра). Следом шёл Иван, 1912 года рождения, отец моей "сестры-тёти" Нины Черкашиной(о ней я расскажу позже). Иван, как и мой дед, воевал на фронте, в танковых войсках,- но, в отличии от деда, остался жив и вернулся домой. Умер он в 1967 году, и я его маленьким видел не раз, - хотя, конечно, как он выглядел, абсолютно не помню! И последним братом было Михаил, который, как и мой дед, числится без вести пропавшим в годы войны. Погиб, как и старший брат, как и большинство мужчин из числа наших многочисленных станичных родичей... Царство им Небесное и вечный покой на небесах! Да, если б дед, его братья, и мужья-казаки всех сестёр моей новопавловской бабушки Нади остались живы, у нас, детей, было бы совсем другое "воспитание" - мужское, а не женское(хотя и женское "воспитание" порой бывало весьма и весьма суровым!) Очень, очень жалею, что этого не случилось. Не повезло мне дедушек увидеть ни с отцовской, ни с материнской стороны...
   Теперь плавно перехожу к истории моего родного деда - Филиппа Власовича Черкашина. Родился он в Новопавловской станице в 1901 году. Рос, ка и все казачьи дети, сызмальства приучаясь к труду. Когда грянула империалистическая война 1914 года, он был ещё 13-летним подростком, и на фронт, естественно, не попал. А когда, в 1917 году, вслед за этим прогремела революция, и началась Гражданская война, он был уже юношей, понимавшим, что к чему, - кто такие "красные", и кто такие "белые". Но, видимо, ни к тем, ни к другим особых симпатий не испытывал, потому что в итоге  в один прекрасный день(а скорее, в - одну прекрасную ночь) тайком увёл с база(то есть, выражаясь более понятным читателю языком - с казачьего двора)отцовского коня, и отправился на нём на Кубань, в плавни, к так называемым "зелёным"."Зелёными " их называли потому, что они прятались в зелёных плавнях(или - камышах, по-другому). Чем он там занимался, доподлинно неизвестно, - но зато известно всем, что "зелёные" в годы Гражданской войны были, в общем-то, некими разбойниками с большой дороги, прикрывавшимися для виду политическими лозунгами, и периодически приходившими на помощь то к красным, то к белым, - в зависимости от того, что им было выгодней на данный момент(склоняясь, впрочем, в большинстве случаев на сторону "красных"). Но в конце Гражданской войны, когда красные окончательно стали побеждать, им, очевидно, до смерти надоели такие "союзники" с бандитской репутацией, и они взялись за "зелёных" всерьёз. В итоге, в течение нескольких лет с ними было окончательно покончено. Мой дед, видно, был парнем неглупым, понял, чем это всё может для него кончиться, и вовремя вернулся домой, в станицу, приведя обратно уже не одного, а двух коней! Влас, его отец, бывший в своё время, мягко выражаясь, весьма недовольным за пропажу такой нужной для казачьего хозяйства принадлежности, как конь, увидев прибавление в хозяйстве, простил сыну его юношескую выходку. Ведь Влас Черкашин всегда был "справным "казаком(или, иначе, заботливым, рачительным хозяином), и Филипп этим полностью пошёл в него! Впрочем, почти все казаки были такими, - а тех, кто таковыми не являлись, они не уважали и не ценили в своём кругу. Не знаю в точности, чем закончилось для Филиппа его пребывание в стане "зелёных", - но, видимо, он "легко отделался", потому что его за это не расстреляли, не посадили, и не сослали в сибирские края. Более того, он, в ставшей "советской" Новопавловской станице оказался в дальнейшем на хорошем счету, а с образованием станичного колхоза был даже его председателем! Но затем, как рассказывала мне мать, его понизили, - за то, что он любил частенько колхозное имущество переправлять на свой, домашний "баз". Странно, что опять он отделался легко, - ведь  в те времена даже за кражу одного колоска с колхозного поля могли запросто расстрелять, или упечь в "солнечную Сибирь"! Мало того, мама говорила, что деда Филиппа, понизив в должности, назначили колхозным завхозом, - а для него это оказалось ещё лучше! Тут уж он развернулся от души, - и, главное, ему за это опять ничего не было! Остаётся предполагать одно из двух - или у него были хорошие "покровители",или он действительно был незаменимым работником, и воистину "справным" казаком, который и для колхоза много делал, и себя при этом не забывал! Женился Филипп, надо полагать, в 1924 году, в возрасте двадцати трёх лет(казаки вообще рано женились). Почему - "надо полагать"? Потому что в следующем, 1925 году, у них родился первый ребёнок - моя мама. Раньше ведь ни противозачаточных таблеток, ни абортов не знали. Женился, "полюбился" с женой, - через девять месяцев получай результат своих "трудов"! Женой его оказалась Надежда Марковна Клунник, тоже, как и он, 1901 года рождения, дочь прибывшего в конце XIX в Новопавловскую станицу, и осевшего в ней полтавского "хохла" Марко Клунника. В живых я его не застал, и о нём мало что знаю, - когда он родился, и когда умер, мне точно неизвестно. В страницу он приехал со своей женой, Марией Даниловной Марчук, тоже "хохлушкой", которая всю жизнь говорила "по-хохляцки" аж до самой смерти. Умерла она в 1962 году, а родилась в 1873. А поскольку жена обычно бывает гораздо моложе мужа, то надо предполагать, что Марко Клунник родился ранее 1873 года. Со слов моей мамы, у Марка Клунника всю жизнь была мечта - накопить деньжат, и открыть в станице свою торговую лавку. Но пришла революция, пришли большевики, и они всех единоличников, лавочников, и прочих быстро "прижали к ногтю"! Так что мечта его так и не осуществилась... Умер он где-то в 1930-х годах. Его жена пережила его намного, и почти "добралась" до 90-летнего возраста. Я её застал ещё в живых, хотя она была уже совсем дряхленькая, и с памятью у неё уже было плохо. Помню, мы с мамой приходили к ним домой(а жили они неподалёку от нас, на Садовой улице), и когда мама здоровалась с ней, Мария Даниловна, глядя на маму, удивлённо спрашивала: "А хто цэ?", хотя мама с самого детства росла у неё на глазах. Что уж там было про меня, малолетку, говорить?! Ещё помню, что Марию Даниловну, как старейшину рода Клунников, уважительно звали "бабушка манюня", то есть, "маленькая". Это делалось затем, чтобы различать её, и её дочь Марию Марковну, которая была довольно высокого роста, и её называли, бабушка большая". Будучи замужем за Марко Клунником, Мария Даниловна родила с ним целую кучу детей - аж 16 душ! Некоторые из них умерли ещё в детстве, кто-то погиб в Гражданскую, кто-то - в Великую Отечественную. Из всех выживших детей мужского пола я застал только их сына - Семёна Клунника, 1900 года рождения, старшего брата моей бабушки Надежды. Он в своё время "записался в казаки", то есть был принят на станичном "кругу" в казачьи ряды, - и во время войны, как и положено казаку, воевал в кавалерии. Однажды, во время боя он упал с лошади, повредив при этом голову, - и, сколько я его помню, всё время ходил и постоянно тряс головой. В детстве мне это казалось смешным, - пока я не подрос, и не понял, что человек на всю жизнь остался калекой, и что эту свою рану и свою боль он пронёс через всю жизнь, до самой кончины. Из других детей Марка Клунника и его жены Марии, я видел и лично знал шестерых. И все они были женского пола. Самой старшей была Надежда, на которой женился мой дед Филипп, и которая стала моей родной бабушкой. Затем шли сёстры помладше: Вера, Мария, Степанида, Матрёна(эх, имена-то какие, - так и веют древностью! Где ты сейчас встретишь хоть одну Степаниду или Матрёну?)Из сестёр с "современными" именами были только две - Татьяна Высокобылкина(которую, впрочем, я никогда не видел - она жила не в Новопавловской, как все другие сёстры, а в Грозном, и в мою бытность в станицу так ни разу и не приезжала), и самая младшая, и самая "цивилизованная" из них - Ирина. Ну, к ним всем я ещё вернусь по ходу моего дальнейшего повествования. А пока продолжу свой рассказ о деде Филиппе. Впрочем, рассказ о нём, к сожалению,  уже приближается к трагическому концу...
   Есть в Москве, на Поклонной горе мемориал "Парк Победы", посвящённый подвигу народа в Великой Отечественной войне. Там имеется так называемая Книга Памяти, где  указаны погибшие и пропавшие без вести в годы войны. Есть там и фамилия моего деда, я сам её видел. Там указано, что он пропал без вести, и больше ничего, никаких других данных. И тогда возникла у меня идея - докопаться всё же, куда всё-таки пропал дед Филипп? В детстве мне рассказывали мама и бабушка, что во время войны получили "треугольник" - так выглядели приходившие тогда с фронта письма. В том письме было указано, что Черкашин Филипп Власович пропал без вести, - а где и когда,опять же написать никто не  удосужился. Тогда подобные "треугольники" приходили почти в каждый двор и каждый дом, и хорошо ещё, что там писали "пропал без вести", что оставляло хоть маленькую надежду на то, что человек ещё жив и, возможно, находится где-то в плену. А в большинстве писем сообщалось, что "погиб" или "скончался от ран". Так что у жены Филиппа, и у его детей ещё теплилась надежда увидеть его живым. Тем более, после войны как-то в поезде, разговорившись с попутчицей, бабушка показала ей фотографию мужа, и эта женщина (неизвестно правда, зачем, - может, чтобы просто утешить!), рассказала, что видела деда живым, что он где-то работает, ездит на грузовике и, наверное, скоро вернётся домой... В общем, вселила в мою бабушку Надежду искру надежды. Но годы шли, искра потихоньку гасла, пока не потухла совсем. Бабушка после этого не раз обращалась в военкомат, чтобы ей помогли в розыске, но там неизменно отвечали, что какими-либо сведениями о судьбе деда не располагают, - кроме того, что он пропал без вести. В общем,обычная отписка! А куда ещё было обращаться  простой, безграмотной колхознице? Даже мне, уже в наше время, когда я активно занялся этим вопросом, приходили из различных военкоматов подобные "извещения". Кому же была охота копаться в "делах минувших дней", да ещё за бесплатно?! Так бабушка и две её дочки ждали-ждали возвращения деда, или каких-то сведений о нём, а потом и перестали ждать... Мать мне впоследствии говорила, что если б дед на самом деле был жив, он бы обязательно вернулся домой, потому что очень любил свою семью, и свою казачью станицу. Так что, начиная поиски деда, я исходил из того, что он наверняка погиб, - только вот когда, и при каких обстоятельствах? Пока я учился, а затем трудился, времени на то,чтобы куда-то ездить, с кем-то встречаться, и т.д. у меня фактически не было, а Интернета тогда ещё не придумали. Оставалось только переписываться с кем-то по этому поводу, что я и сделал. Выйдя в отставку после работы в Московском уголовном розыске, (но, впрочем, продолжая ещё работать охранником на различных предприятиях целых одиннадцать с лишним лет), я стал располагать хоть каким-то свободным временем, и решил заняться поиском следов моего деда. Первым делом я, прихватив присланное в своё время домой с фронта фото деда, где он запечатлён вместе со своим товарищем-солдатом, отправился в редакцию газеты "Красная звезда", где написал заявление с просьбой к ветеранам войны оказать помощь в поисках деда, и оставил там эту самую фотографию, которую мне обещали впоследствии вернуть, - но так и не вернули. Моё письмо к ветеранам и фото напечатали, а затем мне пришло на домашний адрес несколько писем, из которых я ничего толкового не почерпнул, от слова "совсем". Один ветеран писал, что дед похож на того, с кем он когда-то воевал в одной части, но не уверен точно, что это именно тот самый человек. Другой писал, что видел деда при переправе через Днепр в 1944 году, но тоже не уверен до конца... Что ж, таково свойство человеческой памяти - со временем многое забывать. Я понимал, что эти люди ошибаются, но всё равно был им благодарен даже за то, что приняли посильное участие и хотя бы ответили на моё письмо. Когда же "подоспел" интернет, то я написал электронное письмо в военный архив, и получил оттуда следующий ответ.
   В сентябре 1941 года дед был призван в армию, и отправился воевать(куда, и на какой фронт мне так и не сообщили, а предложили самому ехать в Центральный архив Вооружённых сил, и там разбираться). Когда же я попытался это сделать, то узнал, что в этот архив так просто не попасть, а нужно иметь направление от какого-нибудь совета ветеранов, или от общества по изучению истории ВОВ, а ни там, ни там я не состоял, и направления получить не мог. Из полученных же в электронном письме данных следовало, что весточки с фронта от деда перестали приходить летом 1942 года. Служил он в своей части повозным при обозе(видно, из-за того, что знал толк в лошадях, и умел с ними обращаться). Место, в общем-то, как говорится, "непыльное", - не то, что на передовой! Но то, что Судьбой тебе намечено, то и исполнится, будь ты хоть в обозе, хоть в глубоком тылу... В августе 1942 года их часть попала в окружение в Курской области, и им пришлось с боями прорываться к своим. 5 августа под селом Сиротино дед был убит. Так сообщили в Особом отделе вышедшие из окружения бойцы, видевшие, как он упал. Но, несмотря на то, что однополчане подтвердили, что он погиб, "особисты" решили, видимо, перестраховаться,- а вдруг упал, но не убит, а ранен, или взят в плен, - а то, ещё чего доброго, перешёл на сторону врага!- и вписали его в списки "без вести пропавших". Так об этом и сообщили к нему на родину, в станицу Новопавловскую. Но, как я указал выше, мать моя была уверена, что будь дед жив, находясь в плену, или, сидя за колючей проволокой в нашей "зоне"(куда без счёта отправляли вышедших из плена, или оказавшихся на территории противника военнослужащих Красной армии), то он даже через годы вернулся бы к себе домой. Значит, он был всё-таки убит. Мне сообщили, что убитых после подобрали местные жители, и похоронили в  "братской" могиле(где она, мне указано не было, - но, видимо, в окрестностях того же села Сиротино! Хотя где оно сейчас находится, в каком районе, и в какой области, и носит ли то же название, как и раньше - неизвестно. Ведь после войны от Курской области к другим ближайшим областям отошло где-то 23 района! Мне посоветовали самому туда( куда?) поехать, обратиться в местный архив( в какой?), и разобраться на месте, где находится эта "братская" могила. Но, по прошествии стольких лет(уже восьмидесяти!)после описываемых событий нет уверенности, что могила вообще сохранилась. А если даже и сохранилась, и я бы её в конце концов нашёл, то что в этом толку? Там остались лишь груды черепов и костей, перемешанных между собой, и где там лежат кости моего деда - одному Богу известно! Вот если бы отдельная могила была, с надписью "Здесь похоронен красноармеец Черкашин Ф.В., погибший тогда-то и там-то" - это другое дело! Я бы приезжал туда с семьей, ухаживал за могилой,- а может, и добился бы переноса праха деда в его родную станицу(теперь уже город!), и захоронения его на кладбище рядом с женой, моей бабушкой - Черкашиной Надеждой Марковной. А так... Пусть же прах деда покоится там, где его схоронили, - и Царствие ему Небесное, и место покойное в раю, - ныне, присно, и во веки веков. Аминь!
  Ну, и от праха деда перехожу к его жене - своей второй бабушке, Надежде Марковне Клунник(по мужу - Черкашиной). Родилась она, как я уже указывал выше, в 1901 году, и была самой старшей среди всех сестёр. Жизнь у неё сложилась очень тяжёлой. Жила в многодетной семье, неграмотная, с раннего детства знала бесконечный труд с утра до позднего вечера. Была она крайне религиозной, замкнутой, молчаливой. Юность у неё тоже была подстать детству. После замужества перебралась в дом Филиппа Черкашина на улицу Красную, там тоже кроме труда в колхозных полях и садах, содержала домашнее хозяйство, как умела, в меру своих сил. Никуда фактически не ходила, даже в кино. Однажды лишь, в 1950-х годах, родственникам удалось вытащить её на Октябрьскую улицу, в летний кинотеатр, где с триумфом шёл фильм Сергея Герасимова "Тихий Дон". И что же? Она постояла, прислонившись к стенке кинотеатра, посмотрела первую серию, - и то, по-моему, не до конца, и ушла домой... Больше в кино она за всю жизнь так и не ходила, считала это греховным занятием. Такое же отношение у неё было и к телевидению. Когда у нас дома появился первый телевизор, и мы все глядели на экран, она, взяв стул, садилась рядом с телевизором, но лицом к нам, и на экран демонстративно глядеть не желала, считая это "бесовским делом". Зато церковь она любила посещать. По рассказам моей мамы, как-то в церкви, ещё до войны, она увидела свою соперницу, казачку, с которой "погуливал"  её муж Филипп, - и ей было об этом известно. И там, в церкви, вместо молитвы, она начала про себя ругать соперницу, и желать ей всяческих бед("Чтоб  у тебя руки-ноги отвалились!", "Чтоб у тебя язык отсох!", и т.д.) А потом, очнувшись, вспомнила, что она всё ж находится в Божьем храме, и стала усердно молить Господа, чтоб он её простил... Не знаю уж, под чьим влиянием, но явно кого-то из своих сестёр, она, уже в пожилом возрасте, пошла на "курсы грамотности", и кое-как научилась читать и писать. А поскольку она, как и её родственники, всю жизнь говорила "по-хохляцки", то в письмах, изредка приходивших к нам от неё, была масса грамматических ошибок, и все её письма начинались одинаково: "Здрастуйте, мой дороге"...(т.е. "Здравствуйте, мои дорогие".) Но то, что она, в пожилом возрасте, всё же нашла в себе силы обучиться грамоте, заслуживает настоящего уважения, несмотря ни на что! После того, как мои родители, едва поженившись, перебрались в Кабарду, а младшая бабушкина дочь - Мария, уехала в Осетию, в Орджоникидзе, бабушка осталась в хате одна. Одной жить было трудно, денег в колхозе за "трудодни" народу фактически не платили, и ей пришлось пустить в хату квартиранта. А тот оказался большим любителем "зелёного змия", часто приходил ночевать сильно выпившим, - а бабушке, в виде оправдания, говорил: "Михаил Шолохов, мать! Судьба человека!" В то время вышел из печати знаменитый рассказ донского писателя, а затем по нему был поставлен и фильм, про "пьющего" героя. Совсем недавно кончилась страшная война, принесшая нашему народу неимоверные горести, - и кто знает, что за судьба была у того самого бабушкиного постояльца? Он съехал от неё, когда мои родители решили вернуться из Кабарды обратно в Новопавловку. На дедовском широком базу они выстроили новый дом, но бабушка туда перебираться не захотела, а так и осталась жить в старой хате. И даже тогда, когда начались наши "путешествия" по Северному Кавказу, и новый дом остался пустовать, она продолжала проживать в своей хате, а за новым домом только "приглядала". Но возраст и болезни давали себя знать. Под старость у неё открылась астма, она стала часто задыхаться, и за ней самой уже надо было "приглядать". А поскольку наша семья "кочевала" с места на место, почти ежегодно меняя места жительства, то и наш дом, и бабушкину хату в результате продали чужим людям, а бабушку "доживать" забрала к себе тётя Маша, мамина младшая сестра. Но место для "доживания" было выбрано, конечно, крайне неудачное - город Орджоникидзе, нынешний Владикавказ, находится в горах, там были постоянные туманы, и  бабушке с её астмой стало ещё хуже. Летом 1976 года мой брат Игорь, сын тёти Маши, женился в Одессе, а бабушка  это время как раз умерла. Её отвезли в Новопавловку, хоронить, а брату ничего про это не сказали, чтобы не портить ему праздник. Он ещё удивлялся, почему это на его приглашение из "станицы" никто не приехал? А когда узнал, почему, то в расстроенных чувствах высадил кулаком стекло в окне дома, и раскровянил себе руку! (Ну, об этом, если буду до того времени жив, я ещё напишу, потому что при сём лично присутствовал). Похоронили бабушку в Новопавловской, у неё на родине. Гроб на кладбище несли все её сёстры, которые были ещё живы тогда,- но, поскольку до кладбища было далековато, а сёстры были уже тоже "в возрасте", то их в итоге подменили мужчины из числа родственников. Бабушку схоронили, и покоилась она одна, пока ей в могилу через какое-то время не "подселили" правнучку, дочку моей сестры Ольги, мою родную племянницу, которую мне так и не довелось увидеть,- новорождённую Анечку, прожившую всего только три месяца на белом свете. Царствие им обеим Небесное, и место в этом Царствии покойное! Аминь...               
  Ну, а теперь перехожу к воспоминаниям о своей мамочке,- ныне, увы, тоже уже покойной. Родилась Евдокия(а по-простому, Дуся), 10 марта 1925 года. У меня в семье, кроме меня, все мартовские - отец, мать, сестра, - и март, в смысле поздравлений, для меня всегда был большой "нагрузкой"! Но не об этом сейчас речь... Дед Филипп, как истинный казак, всегда придерживался старинных обычаев и традиций. В то время была популярной казачья песня "Ах, Дуся, эх, Маруся!", и он и дочерей своих назвал по имени героинь этой песни: старшую - Дусей, а младшую, соответственно,- Марусей. Конечно, он, как и любой мужчина, мечтал о сыне, продолжателе рода, - но к сожалению, не сложилось! Хотя моя мать, чтобы фамилия Черкашин не пропала втуне, даже выйдя замуж, свою девичью фамилию не поменяла, да так и прожила с нею всю свою долгую жизнь. И покоится в земле она под этой фамилией на своей малой родине, в Новопавловке... У казаков существует традиция, - сажать малолетнего сынишку на коня, и проводить под воротами двора(или база, по-казачьи). Если не выпадет при этом из седла, а удержится, то будет "добрый казак", а если упадёт, то толку из него в жизни не будет. Моя мать была маленькой девочкой, но, повторяю, дед мой строго придерживался старых традиций, и решил этот обряд осуществить и со своей дочерью. Посадил её на коня, и прокатил под перекладиной ворот. А поскольку перекладина была низковата для всадника, даже для маленького, то мама, по малолетству и недопониманию не успела ни пригнуться вперёд, ни отклониться назад и, проезжая под воротами, задела перекладину подбородком. Удар был сильным, хлынула кровь. Кровь удалось остановить, но шрам на подбородке у мамы от такого "обряда" остался на всю жизнь. Упала ли она при этом с коня, или нет, я что-то запамятовал. Мать рассказывала мне эту историю, когда я был ещё малышом, - и жил в хате деда, бегал по его базу, и каждый день видел эти самые ворота с этой самой злополучной перекладиной. Думаю, будь дед Филипп жив, возможно, и меня не минула бы участь "прогулки на коне"! Но вернёмся к маме... Детство её пришлось на очень нелёгкие годы. Она мне рассказывала, что совсем девочкой, в 20-х годах, сидела под плетнём(так у казаков назывались заборы из плетёных прутьев), и видела, как по станице то в одну, то в другую сторону скакали всадники и стреляли друг в друга. Гражданская война только недавно закончилась, но в казачьих краях то там, то там вспыхивали очаги сопротивления новой власти, которые затем беспощадно подавлялись. Казаки являлись одними из самых ярых врагов Советской власти, и после её победы отношение к ним было соответствующим. Сотни, тысячи казачьих семей "за старые грехи" отрывали с насиженных мест, и отправляли "по этапу" в самые отдалённые, холодные, глухие, малообжитые части нашей страны. А с теми, кто сопротивлялся, и не хотел уезжать, разговор был коротким - судили, и "ставили к стенке"(а часто ставили и безо всякого суда!) Семью Черкашиных эта участь, насколько я знаю, миновала. Но вместо этой беды пришла другая - голод 1933 года. О нём написано и сказано уже очень много, - но одно дело, когда об этом пишут и рассказывают посторонние люди, а другое дело, - когда собственная мать, которая это всё пережила и испытала на себе! Глядя на её старинные школьные фотографии, на измученные, худые, безрадостные детские лица, с ввалившимися щеками и голодными глазами, на этих казачьих детей, одетых кое-как, я с горьким сожалением всегда думаю:"Вы ещё не знаете, ребята, что вас ждёт впереди, вещи пострашнее голода - репрессии конца тридцатых, четырёхлетняя испепеляющая война, послевоенная разруха. Всё у вас ещё впереди"... Этому поколению досталось, как говорится, "по полной". Мало кто из них выжил, и прожил такую долгую жизнь, как моя мать, хотя и ей тоже горестей в жизни довелось испить полную чашу... Она рассказывала про 33-й год, как у детей пухли животы от голода, как они падали в голодный обморок прямо во время уроков, как ели, за неимением лучшего, распаренные"буряки"(так у казаков называется свёкла), и жмых(корм из масличных семян, предназначенный для животных), и как настоящим деликатесом считалась картошка, печёная на углях костра. У казаков отбирали всё подчистую "для нужд социалистической Родины", а кто пытался хоть что-то скрывать, - с теми, опять же, долго не церемонились, - высылка, тюрьма или расстрел. Лихое было времечко, что там и говорить! Как в нём люди существовали, ума не приложу. Не дай Бог ещё раз нашей стране такое пережить...
   Школа в Новопавловской находилась в центре станицы, в низкорослом двухэтажном здании, в котором до революции располагалось станичное правление. Правил там атаман Гордей Тутов, о жизни и судьбе которого я расскажу попозже, поскольку он и его родня впоследствии породнились с маминой. После революции такое красивое здание было, естественно, отдано детям, и его переделали в школу. Вот в этой школе мама и проучилась до самого конца, - до 1943 года, а затем сразу её забрали в Действующую армию. В этой же школе впоследствии учился и я, - к моему великому сожалению,  недолго и, причём, - в два захода! В этой же школе в одно время с мамой, - правда, на несколько классов младше,- училась и будущая знаменитая советская актриса Зинаида Кириенко, игравшая казачек в фильмах "Казаки", "Тихий Дон", и т.д. (хотя сама она казачкой и не являлась, а была дочерью царского офицера Широкова)...
  Училась в школе мама хорошо, и с большим желанием. За успехи в учёбе, и прилежание её неоднократно поощряли, и на время летних каникул отправляли на отдых в какой-нибудь пионерский лагерь. Пионерские детские лагеря в те годы, - впрочем, как и сейчас, в основном располагались на юге, в курортных городах. А курортные города - конечно же, в Крыму, или на Северном Кавказе. Кто же не знает такие курорты, как Пятигорск, Кисловодск, Горячеводск, Железноводск, Ессентуки, Минеральные Воды! Пятигорск, например, известен как курорт ещё с XIX века, со времён Лермонтова... А поскольку все эти города находятся на территории нынешнего Ставропольского, - а по "тогдашнему", - Орджоникидзевского края, как и станица Новопавловская, то маме было ехать не особенно и далеко. Если б было далеко, то её, может быть, и не отпустили бы одну родители! Хотя отпустили же её в Артек, куда направлялись только лучшие из лучших пионеров со всей страны... Для неё это были воспоминания на всю жизнь! Она часто вспоминала потом один смешной эпизод из "артековской" жизни. Там, кроме наших ребят, были дети из разных стран. И вот однажды, когда они водили вокруг костра хоровод, держась за руки, ей "под руку" попался какой-то мальчишка-негритёнок. Они так кружились-кружились, а после окончания "кружения", когда все расцепили руки, мама взяла, и чисто автоматически вытерла ладонь той руки, которой она держалась за негритёнка, о край своего платья. Мама признавалась, что сделала это без какой-то там брезгливости, или презрения к "чёрному", - просто в уме сработало, что раз взялась за что-то чёрное, значит, ладонь запачкана, и её надо обтереть. Негритёнок, впрочем, попался весёлый и незлобливый, и ей это простил. Видно, в его родных краях ему ещё и не такое отношение к себе приходилось переживать!
  Из всех предметов мама больше всего любила немецкий язык. Он ей легко давался, и учительница-немка ею всегда была довольна. Потом, в годы войны, в Германии, знание языка маме очень пригодилось. А вообще-то она мечтала после школы "выучиться на доктора". И ей бы наверняка это удалось, если бы не война! Если бы не проклятая война, оборвавшая, сломавшая и искалечившая жизни миллионов людей...
  В 1941 году мама закончила восьмой класс школы, и летом, как обычно, собиралась в очередной пионерский лагерь. Но отдыху от школьных и домашних забот помешала разразившаяся 22 июня война, и стало уже не до пионерских лагерей. Деда Филиппа, как и многих других мужчин станицы, призвали в армию, он ушёл на войну, - да так с неё и не вернулся! Присылал изредка письма -"треугольники", в одном из них прислал даже фотографию, о которой я уже рассказывал выше. Надежда Марковна, его жена, вместе с дочерьми всё ждала от него весточки, но дождалась только извещения о том, что дед "пропал без вести". Получила она это извещение в 1942 году, а потом почта вообще перестала приходить, - в станицу заявились немцы. Они начали занимать казачьи дворы, ставили на постой своих солдат и офицеров. Черкашиным тоже достался такой "постоялец". Но он оказался не немцем, а чехом, - какой-то то ли медик, то ли снабженец. Чех этот умел немного говорить по-русски, и с хозяевами обращался довольно лояльно. Во всяком случае, ничего плохого мама про него не рассказывала. Когда же она, пользуясь тем, что чех понимал русский язык, жаловалась ему на немцев, чех качал головой, и произносил одну и ту же фразу: "Малий! Глюпий!" Да и немцы, по рассказам матери, вели себя в отношении станичников довольно прилично, - во всяком случае, не расстреливали направо и налево, не жгли и не грабили. Даже знаменитые "Курка, яйка, млеко", не отбирали, а покупали за деньги. Это, как потом выяснилось, делалось по распоряжению германского командования, которое учитывало, что в Гражданскую войну казаки сражались против Советов, и могли быть полезными и в эту войну. А также ещё и потому, что казаков, наравне с народностями Кавказа, немцы считали "арийцами", - то есть такими же, как и они сами. Звучит нелепо, - но это, увы, было именно так! Впрочем, лояльность фашисты проявляли только тогда, когда наступали в 1941-1942 годах. Когда же покатились назад под ударами Красной Армии, то уже не церемонились ни с какими "арийцами". Мать рассказывала, что когда отступавшие немцы проходили через станицу, то врывались в казачьи хаты и хватали всё подряд, что только могли унести. К ним в дом тоже "наведывались" немецкие солдаты. Она вспоминала, как вошла за чем-то в хату, и остановилась на пороге, увидев, как у них в сундуке роется какой-то солдат, выкидывая одни вещи, и забирая те, которые ему приглянулись. Мама просто обомлела, увидев, как этот немец вынул из сундука её любимое платье, и схватил его, собираясь взять с собой. Такого она вытерпеть уже не могла, и её рука потянулась к стоящему у двери топору. И быть бы беде, и не жить бы матери на свете, - потому что в это время в хату вошёл другой немецкий солдат с автоматом, что-то сказал тому солдату, что рылся в сундуке, и они оба быстро ушли. А мать, у которой, с её слов, внутри всё разом обмякло, бессильно опустилась у стенки. Ещё бы, она ведь была на волосок от смерти! Если бы она рубанула топором того немца-грабителя, то вошедший второй солдат тут же бы её застрелил, не посмотрев на то, что перед ним совсем юная девушка! Я помню, очень удивился, услышав этот мамин рассказ. Ведь она раньше говорила, что перед приходом немцев самые ценные вещи - деньги, посуду, одежду, книги, пионерские галстуки, и т.д. они сложили в другой сундук, и закопали в землю в конце огорода. Выходит, про мамино платье забыли, - или оставили его намеренно, чтобы было в чём ходить. Но суть, конечно, не в платье, а в том, что мама осталась жива! А тот немец, что платье забрал, возможно, так и не добрался до Германии,- и сгнило оно вместе с ворюгой-солдатом где-то в широких ставропольских полях... Что же касается зарытого в огороде сундука, то в детстве мы с сестрой и братом не раз пытались отыскать этот "клад", но так ничего и не нашли. Мама ссылалась на то, что во время войны было не до розысков, она колесила по свету, - сначала по Европе потом по Азии, - с одного фронта на другой, а когда вернулась домой, то уже не помнила то место, где они спрятали свои "ценности". Ну ладно, она была далеко, на войне, - но бабушка, её мать ни на каком фронте не была, - она ведь могла сразу всё откопать, когда немцев прогнали! Но и она, когда я её расспрашивал, не могла толком указать "заветное место". А ведь не такой уж обширный был у них огород, честное слово! Не фазенда, это точно. Странная какая-то история... Так и лежит и гниёт до сих пор в земле этот сундук, - или, вернее, то, что от него осталось. А не осталось, скорей всего, за прошедшие восемьдесят с гаком лет, уже практически ничего, всё превратилось в труху и тлен! Ну да ладно, - как известно, всё рано или поздно превращается в тлен, как это ни прискорбно...
  Однако, продолжу рассказ о фронтовой маминой "одиссее", - "одиссее на колёсах". Почему на колёсах? Потому что, в сорок третьем году фашистов погнали на запад, и стали освобождать захваченные ими территории, в том числе освободили и станицу Новопавловскую. Маме в марте этого года как раз исполнилось 18 лет, и наступил "призывной возраст". В конце мая она закончила школу, 10 классов, сдала выпускные экзамены, и её тут же призвали в армию, - направили служить в железнодорожные войска. И пришлось ей, служа в этих войсках, "колесить" по железным дорогам, - сначала в нашей стране, а потом и по западным, и по восточным. Словом, наездилась она, как говорится, - всласть! И навидалась - тоже... Это, казалось бы, "тихий" род войск, не передовая линия фронта. Но на самом деле, было совсем не так! Ведь железнодорожные войска предназначались для перевозки "на передовую" живой силы и техники, и отправки в тыл раненых, убитых и покалеченной боевой техники для ремонта. Противник это прекрасно знал, и старался всячески помешать. Мама рассказывала, что бомбили их почти каждый день. "Налетят, бывало, самолёты со свастикой с самого утра, на рассвете, - говорила она, - и давай "утюжить" станцию, на которой стоят наши эшелоны, только щепки летят во все стороны! Отбомбятся, и улетят. А к вечеру, когда стемнеет, чтобы зенитчики в небе не засекли, налетят снова, и опять нам на голову бомбы сыпятся... Сколько людей на моих глазах погибло!" - рассказывала она со слезами на глазах. А ведь она была совсем молоденькой девчонкой, ещё толком не видевшей жизни, - и в начале жизни получавшей подобные "зрелища". Она рассказывала, что во время очередной бомбёжки погибла её подруга-сослуживец, очень красивая девушка, с большими роскошными косами. Взорвалась бомба, и от этой девушки ничего не осталось, только остатки этих кос, повисшие на проводах! Однажды мать сама чуть не погибла, попав под очередную, внезапно начавшуюся бомбёжку. Она бежала по открытой местности, где практически негде было укрыться, а бомбы падали на землю одна за другой. Её, бегущую, увидел один старый железнодорожник, закричал, бросился навстречу, запихал её в какое-то углубление в земле, и накрыл своим телом. Спас ей жизнь, а сам был изрешечен осколками, и погиб. А маму, живую, но смертельно напуганную, - и, в первую очередь тем, что из-за неё погиб другой человек, - после бомбёжки вытащили из этой земляной щели, и привели в чувство. Она запомнила этот случай на всю жизнь, и чувство вины перед этим неведомым железнодорожником-героем осталось у неё навсегда... Так что опасностей и смертей она навидалась вполне достаточно, даже и не будучи на "передовой". Особенно сильные бомбёжки были, как она вспоминала, в Ростовской области, на узловой станции Лихая, где скапливалось очень много эшелонов, идущих и на фронт, и с фронта, в тыл наших войск. Тут уж немецким воздушным "асам" было полное раздолье, рассказывала она. Бомбили по несколько раз в день, так что всё вокруг горело, трещало и рушилось. "Это был настоящий ад!" - говорила мама. Впрочем, по мере наступления наших войск, и отступления немецких, "адские" бомбёжки стали не такими интенсивными, - у противника ресурсы тоже были небеспредельными! Мамина войсковая часть входила в состав 2-го Белорусского фронта, наступавшего через Белоруссию и Польшу. Как-то она вспомнила один забавный случай, произошедший с ней в 1944 году, когда они были уже за границей. На очередной железнодорожной, занятой нашими войсками станции она, получив по телефону срочное донесение и, выполняя поручение своего командира, побежала к начальнику стоявшего на путях воинского эшелона. Выскочила, стремглав понеслась по перрону, и сходу налетела на высокого военного в плащ-накидке, угодив ему головой прямо в грудь. После чего остановилась, и стала извиняться. На что военный, обняв её, сказал: "Бывает, дочка! На войне всё бывает..." А когда он пошёл дальше, мама спросила у последнего из его сопровождавших: "А скажите, кто это был?", и ей ответили: "А это новый командующий 3-м Белорусским фронтом - генерал армии Черняховский!" Тут мама и обомлела... Ещё бы, так "поприветствовать" одного из самых знаменитых наших военачальников! Добавлю, - и одного из самых талантливых и перспективных. К величайшему сожалению, в феврале 1945 года, находясь в Польше, Черняховский трагически погиб от осколка разорвавшегося вражеского снаряда...   
  Уже будучи совсем старенькой, - ей было за девяносто, - мама часто любила повторять: "Мне умирать не обидно, - я объездила и повидала весь мир... Весь мир!" Но, к сожалению, "весь мир" ей объездить и повидать не удалось. На фронте, по мере наступления Красной Армии на запад, ей пришлось через Белоруссию побывать в Польше, а затем в Германии. Пребывание в Польше у неё оставило негативное впечатление. "Освобождаемые" поляки относились к нашим войскам если не откровенно враждебно, то, во всяком случае, без особого энтузиазма, и "хлебом-солью" точно не встречали. "У иных, бывало, и воды не выпросишь!", - рассказывала мать впоследствии. Наши платили им той же монетой, и презрительно называли их "пшеками"(за то, что они "пшекают" в разговоре). "Даже когда мы вступили в Германию, немцы относились к нам лучше, чем поляки!" - вспоминала мама. Впрочем, немцы, конечно, тоже были разными... При отступлении они минировали города, улицы, дороги, разбрасывали различные предметы, - игрушки, авторучки, и т.д., рассчитывая на то, что прельстившиеся русские солдаты поднимут эту "находку". А когда кто-то из них неразумно поднимал, то раздавался взрыв, и солдаты гибли или становились калеками. При длительных стоянках на железнодорожных станциях солдат и офицеров железнодорожных войск расселяли временно на проживание в домах у немцев. И тут отношение к нашим военным было разное. Поселили их как-то в одной немецкой семье, где жили мирные с виду старики, муж с женой. А позже к ним пришли наши "особисты", и в огороде нашли закопанными немецкую офицерскую форму, всю увешанную крестами, и документы на имя этого самого старичка, который оказался матёрым "эсэсовцем". Его увели в тот же день, а старуха при этом бросалась на наших солдат. А были и другие немцы-старички, у которых жила мама. Те встретили русских "постояльцев" очень дружелюбно, готовили им обеды, подкармливали, чем могли. Мама рассказывала, что когда она вечером возвращалась со службы к ним домой, то они встречали её аж на улице, и радостно приветствовали: "Дусья! Дусья!" Тут свою роль, конечно, сыграло и то, что мама знала немецкий, и могла с ними общаться на их родном языке, что немцам, разумеется, очень импонировало. Но подолгу жить где-либо ни маме, ни её сослуживцам не приходилось. Наши войска неудержимо продвигались вглубь Германии, и всем было ясно, что война вот-вот закончится. И мама, и её боевые подруги и друзья уже предчувствуя близкую победу, буквально считали дни до окончания войны, и радостно строили планы на будущую мирную жизнь. Строила, конечно же, такие планы и мама. Но всё обернулось совсем иначе...
  До Берлина оставалось двадцать километров, когда воинскую часть, в которой служила мама, остановили, и был отдан приказ развернуть эшелоны назад, и следовать в обратном направлении, на Родину. Мол, - уже и так всё ясно, Берлин возьмут без их помощи, и можно отправляться домой! Это и маму, и её сослуживцев одновременно и обрадовало, и огорчило. Обрадовало потому, что они остались живы-здоровы, и едут назад, в Россию. А огорчило потому, что им тоже хотелось побывать в покорённом Берлине, посмотреть на его развалины, и насладиться моментом окончательной победы над фашизмом. Но - приказ есть приказ! И они отправились домой. Ехали они обратно долго, с мая по сентябрь 1945 года. Не спеша, прямо скажем... Но, оказывается, так и было задумано Верховным Главнокомандующим, великим и мудрым товарищем Сталиным. Ему, видимо, показалось мало пролитой нами крови, и принесённых нескончаемых человеческих жертв, и он решил сделать "широкий жест", и оказать помощь "братьям-американцам" в деле добивания милитаристской Японии на Дальнем Востоке. Поэтому, после разгрома Германии и победы 9 мая, в сентябре 1945 года мы ввязались в новую войну, для чего и начали перебрасывать войска с запада на восток. И маме поневоле пришлось в этом поучаствовать! Их везли от западных границ вглубь России, говоря, что следуют в Москву, а уж в Москве всех демобилизуют, и отпустят по домам. Причём, везли в закрытых вагонах, и об истинной цели их "путешествия" никому не говорили. Таков был приказ "сверху". С мнением людей, честно отслуживших, и мечтавших поскорее попасть домой, разумеется, никто не считался! И когда эшелоны, наконец, прибыли в Москву, то никого из вагонов не выпустили и они, к величайшему удивлению сидящих в вагонах, покатили дальше, на восток. Народ в вагонах недоумевал: "Да что же это такое?! Да куда же нас везут?!!" И лишь после того, как  эшелоны отъехали далеко от Москвы, переехали через Волгу, и оказались в виду Уральских гор, личному составу было объявлено, куда они едут на самом деле, и зачем. Так, вместо того, чтобы оказаться дома, в родной станице, мама отправилась в другую сторону, на новую войну, - теперь уже не с немцами, а с японцами. Представляю тогдашние чувства и её, и её друзей и подруг! Не дай Бог никому пережить такое...
   На Дальний Восток они добирались долго. Всё-таки, от западной границы нашей необъятной страны до восточной, - расстояние и в днях, и в километрах ого-го какое! Да ещё учитывая скорость тогдашних поездов... Это ведь не наши современные "Стрелы" и "Экспрессы". И ездили они не на электрическом ходу, а на "угольно-дровяном", и тащили составы не электровозы, как сейчас, а паровозы, - с трубой, и с дымом из трубы. Да и тащили эти паровозы за собой составы с "живой силой и техникой". На войну с японцами везли ведь не только солдат, а ещё и танки, и пушки, и автомобили, и прочую разную бронетехнику... Я эти паровозы ещё застал, и даже приходилось полежать под ними. Ну, об этом потом! И, забегая вперёд, скажу, что и по маминому "маршруту" проехаться тоже мне довелось, когда ездил проводником поезда "Москва - Владивосток"... Но вернусь к маминой солдатской эпопее. Она рассказывала, что когда проезжали мимо озера Байкал, то попросили машиниста ненадолго остановиться, чтобы можно было в Байкал хоть "разочек нырнуть". Впечатление от Байкала у мамы осталось на всю жизнь. "Подойдёшь к краю озера, заглянешь в глубину, и  камешки на дне, как на ладони, все видны! - рассказывала она. - А на самом деле глубина там, - страшенная, и до этих камушков донырнуть никто не сможет, разве что водолазы. Да и вода в озере очень холодная, и чем глубже, тем холодней!" Проехав через Забайкалье, они попали в Маньчжурию, где уже шли боевые действия. На линию огня мамина железнодорожная часть, конечно, не попала, их держали "на подхвате", - чтобы куда надо, и что надо подвезти для нужд фронта. Они проезжали через заселённые китайцами территории Маньчжурии, и видели воочию, как живёт этот народ, - в крайней бедности и забитости. Китайцы ходили грязные, в рванье, мужчины носили длинные косы, как у женщин, что очень удивляло и смешило наших. В китайских фанзах - ветхих домишках, куда довелось маме с подругами заглядывать, царили та же грязь и нищета. Когда проходили наши эшелоны, мама видела из окон вагона, как китайцы сидели вдоль железной дороги, жгли костры, и на станциях выпрашивали у наших солдат что-нибудь из еды или из предметов домашнего обихода: вёдра, котелки, кастрюли, тарелки, ножи, и т.д. Помнится, маме запомнился китаец, сидевший на крыше их вагона, и немного лопотавший по-русски. Когда его спросили, как ему живётся в Маньчжурии, он, улыбаясь до ушей, отвечал: "Шибка шанго! Шибка шанго!", что на местном русско-китайском диалекте означало: "Очень хорошо!" Наши, говорила она, смеялись долго после этого. При такой-то жизни, и - "шибка шанго!" Но, чтобы китайцам было и в самом деле "шибка шанго", Красная Армия расколошматила Квантунскую армию, и сбросила японцев в море, - пускай плывут обратно к своей горе Фудзияма! Надо было, конечно, переплыть через залив, и высадиться в самой Японии, взять Токио, и оставить там везде советские военные базы, как это потом сделали американцы, - тогда Япония до их пор находилась бы под нашим влиянием, а не стала полностью "американизированной". И угроз бы никаких с её стороны в наш адрес не было, и требований "вернуть" Курильские острова. Но чего теперь об этом говорить! Дали маху, доверились американским союзникам. А это "союзники" теперь превратились в наших злейших врагов, и пакостят нам на каждом шагу, везде и всюду стараются вставить нам "палки в колёса". Но это, конечно, моё личное мнение, и оно не обязательно должно совпадать с мнением всех остальных...   
   Мамина служба на Дальнем Востоке затянулась аж до 1948 года, и домой, в родную станицу, она вернулась только через три года после окончания войны. Было ей тогда уже 23 года, - самый подходящий возраст для замужества. Но замуж она выходить пока не торопилась, а решила сначала поступить в ВУЗ, и получить какое-нибудь образование. Она рассказывала, что ей очень хотелось стать доктором, и она мечтала поступить в медицинский институт. Но от мечты до её исполнения, как известно, длинная дорожка, и не всегда она приводит к цели. Так получилось и  у неё. Узнав о том, что она хочет учиться, а значит, - снова куда-то надолго уехать, её мать, - Надежда Марковна, этому категорически воспротивилась. Мотивировала она это тем, что "пропавший без вести" Филипп Черкашин так домой и не вернулся, семья осталась без кормильца, а ей одной работать, и управляться с домашним хозяйством будет просто невозможно. Уйти же с работы, и заниматься только домашним хозяйством в те времена было также невозможно. В городах существовало такое понятие, как "домохозяйка", а в сельской местности, в колхозах и совхозах - нет. Ну, кроме женщин пенсионного возраста, конечно! А поскольку Надежда Марковна пенсионного возраста ещё не достигла, то ей приходилось работать в станичном колхозе с утра до вечера, а всё домашнее хозяйство легло на плечи её дочерей - Дуси и Маруси. Уйти из колхоза, и уехать куда-то в другое место она тоже не могла, поскольку станичное  "предусмотрительное" руководство, по указанию свыше, отбирало у колхозников паспорта, чтобы они даже в мыслях не держали куда-либо скрыться. Без паспорта ведь далеко не уедешь даже сейчас, а уж в те суровые сталинские времена, когда везде выискивали вражеских агентов и "врагов народа", - тем более! Вот и трудились эти "советские крепостные" в своих родных селениях безвыездно, на благо социалистической Родины. Одна из бабушкиных сестёр, Мария Марковна, когда её спросили в моём присутствии, где она бывала, кроме станицы Новопавловской, подумав, ответила: "Та у том... у Нальчике була!" То есть, кроме Нальчика, главного города Кабардино-Балкарии, находящегося всего в нескольких часах езды от Новопавловки, женщина за всю свою жизнь так ни разу нигде и не побывала. А ведь жизнь - всего одна, а мир - такой огромный... Эх!
   Мамино разочарование было, конечно, очень большим, - вместо поступления в институт( а её бы, как фронтовика, взяли бы однозначно!), учёбы в большом городе, и дальнейшей "городской" жизни, она вынуждена была остаться в своей станице, помогать дома по хозяйству, и идти куда-то работать. А поскольку специального образования у неё не было, то она пошла туда, где пригодилась её армейская служба в железнодорожных войсках, - работать на железной дороге при станции Аполлонская. Вернее, не на ней самой, а в "конторе" от станции, расположенной за железнодорожными путями, и за находящимся там элеватором. Должность у неё была не "пыльная", - сидеть за столом и работать с канцелярскими бумагами. И всё б у неё, может, и было бы хорошо, если бы не одно "но"... Мама в юности была очень красивой. На одно фотографии она в матросском костюмчике, - красотка, глаз не отвести! Я видел другие её старые фотографии, и чёрно-белые, и "подцвеченные", где она одна и в компании подруг, - и все они такие разодетые, с такими замысловатыми причёсками, - прямо фотомодели, а не станичные девчата! В юности у мамы были подружки - сёстры Вера(кажется, её так звали), и Нина Дуравко, которые проживали на одной с ней улице - на Красной, через дорогу, наискосок от черкашинского дома. Я у них в детстве не раз бывал в гостях, и видел их обеих. Но об этом после...
  Была у мамы и лучшая подруга - Ксения Нарыжная, которая также проживала в Новопавловской, но потом вышла замуж, и из станицы уехала. Я её видел лишь однажды, в детстве, когда она приезжала в станицу, и заходила к нам в гости. Весёлая, жизнерадостная женщина. Помню, она со смехом рассказывала, что, когда её спрашивали, сколько ей лет, она отвечала: "Два раза по двадцать! Пока сосчитают"... К сожалению, как я знаю, она рано умерла, и мама, получив известие о её смерти, очень переживала. Ведь это была подруга её юности, а юность для каждого человека - лучшая пора жизни....
  Так вот, вернусь к рассказу о том, как мама стала работать, и что с ней приключилось дальше. А приключилось с ней следующее: "запал" на неё на работе её начальник, причём - женатый. Просто проходу не давал! Она понимала, что "дело пахнет керосином", и всё это для неё может плохо кончиться. Нравы-то тогда были, - не то, что сейчас, - тем более, среди казаков! Не дай Бог, слухи по станице пойдут, - опозоришься на всю жизнь... А заступиться за неё было-то и некому, в семье - одни женщины, отец - без вести пропавший! Оставался единственный выход - найти себе защитника, привести в дом мужчину. Одним словом, - выйти замуж! А она рассказывала, что ещё до того, как к не стал "клеиться" начальник, у неё появился неожиданный поклонник. Идя на работу, и возвращаясь с работы, она всегда проходила мимо элеватора, где грузили на машины зерно. А на погрузке работали не только местные казаки-колхозники, но и "иногородние", в том числе и бывшие заключённые, находящиеся на "высылке", и ещё не до конца "расконвоированные". Работали они за колючей проволокой, под охраной вооружённого часового. Был среди этих бедолаг и мой отец, после освобождения из дальневосточного лагеря попавший по "распределению" на Кавказ, и угодивший на поселение в станицу Новопавловскую. Вот куда его занесло, - из одного края страны в другой! Квартировал он в Новопавловке у кого-то в доме, куда его определило руководство местного НКВД-МВД, а работал там, куда пошлют, - отрабатывал "вину перед Родиной". А какая вина была у молодого человека, бывшего офицера, раненого в боях под Москвой, и защищавшего эту самую Родину на войне? "Вина", высосанная из пальца! В конце концов, после ликвидации "культа личности", 15 ноября 1957 года военным трибуналом Дальневосточного военного округа его дело было пересмотрено, и затем прекращено за недоказанностью состава преступления, отец был признан полностью невиновным, и реабилитирован.  Но что толку после драки размахивать кулаками? Жизнь его была уже загублена! А она ведь могла быть у отца совсем иной... В молодости он был тоже статным и красивым, с волевым подбородком с "ямочкой". Я видел его старые фотографии в офицерской форме, затянутым в ремни, и с "кубарями" в петлицах на воротнике гимнастёрки. Тогда ещё в Красной Армии не носили погон, а носили "кубики", "шпалы", и "звёзды", отличавшие офицерский и генеральский состав от рядового и сержантского. Впрочем, и в"гражданской" одежде отец выглядел завидным женихом! Попав работать на элеватор, и видя проходившую мимо него красивую девушку, он начал её окликать, они переговаривались и пересмеивались. Она даже останавливалась, и они разговаривали через колючую проволоку. Охранник, клацая затвором винтовки, требовал от отца:  "Отойди от ограждения, не то буду стрелять!" Но стрелять он, конечно, не стрелял, потому что видел, что тут "крутятся амурные дела". Маме этот бывший зэк" тоже очень нравился, и когда однажды, во время их очередного разговора через колючую проволоку отец предложил ей выйти за него замуж, она задумалась: "А почему бы и нет?" Ведь он же уже практически свободен, не за решёткой сидит, - и если она выйдет за него замуж, то и мужчина в доме будет, и от назойливо начальника у неё появится защита... Но перед тем, как пойти на такой шаг, она решила посоветоваться со старшими родственниками, - что они скажут по этому поводу? А поскольку мужчин среди родичей не было, - почти все полегли на войне, а те, что не "полегли", были ещё слишком молодыми для "казачьего круга",  - то она собрала "бабсовет", состоявший из её матери и материнских сестёр, её тётушек. Они судили-рядили и так, и сяк: всё ж "иногородний", не казак, да ещё ранее судимый, - как бы чего худого из этой женитьбы не вышло! Но в конце концов порешили, - пусть выходит замуж, а в случае чего, - разведётся. Ну, а потом, всё было как в сказке, - "честным пирком да за свадебку"...
  Свадьба была очень скромной, со стороны матери были только ближайшие родственники, а со стороны отца - приехавшая в станицу из московских краёв его мама, Вера Палладьевна.  Шёл 1949 год, время было послевоенное, полуголодное, и никаких пьянок-гулянок с "разносолами", разумеется, не было. Молодых "расписали" в станичном совете, причём после женитьбы моя мама так и оставила за собой девичью фамилию, - Черкашина, и не стала Орловой, - хотя обычно, выходя замуж, женщины меняют свою фамилию на фамилию мужа. В своё время я у неё интересовался, а почему так произошло, - ведь фамилия отца звучная, не то что какой-нибудь Загоруйко или Култышкин. Мама пояснила это тем, что её отец погиб на войне, а других мужчин в семье не было, одни женщины, - и поэтому, как старшая из сестёр, она и оставила её себе, чтоб "род в землю не ушёл". Хотя, от своей сестры Ольги, я затем услышал совсем другую, менее романтическую версию событий. Вроде бы мама ей рассказывала, что при регистрации брака из с отцом спросили, какую фамилию она хотела бы носить - свою или мужа. Поскольку она выросла в такой среде, где решающее слово всегда было за мужчиной, она стояла, молчала, и ждала, что скажет её новоиспечённый муж. А он, видно, из деликатности, чтобы не навязывать своё мнение, тоже молчал, - думал, наверное, что она сама выскажется по этому поводу. А поскольку и он молчал, и она молчала, то регистратор брака, которому надоело ждать, взял, да и расписал их под своими собственными фамилиями. Вот так мама на всю жизнь и осталась Черкашиной, и похоронили её под этой фамилией в родной станице. Правда это, или нет, и как всё было на самом деле, теперь никто уже не расскажет...
   Вспоминаю ещё одну историю, которую рассказала мне мама. Было это как раз в канун свадьбы, когда приехавшая аж из самой Москвы её свекровь, - то бишь, мать её мужа, Вера Палладьевна решила проверить, а хорошо ли её новая невестка готовит,- и, в частности, печёт хлеб. Во дворе дома Черкашиных стояла так называемая "летняя" печь, с трубой, поддувалом, и всеми остальными причиндалами, которые положены традиционной русской печке. Топилась она дровами, и кизяком(сушеным конским и коровьим помётом). Уголь в те времена был слишком дорогим удовольствием для казаков, и не всем оно было по карману. Эту самую "летнюю" печь мы с сестрой ещё застали, и даже иногда помогали нашей другой бабушке, Надежде Марковне, её растапливать. Так вот, когда баба Вера сделала маме "предложение, от которого нельзя было отказаться", мама даже растерялась от неожиданности. Ведь до этого она никогда сама хлеб не пекла, хотя не раз видела, как это делают другие женщины. Но всё же, "чтобы не ударить в грязь лицом", она согласилась это сделать. Замесила тесто, положила его, как и положено, в горшок, растопила печь, взяла ухват, и сунула горшок в "духовку", т.е. поставила его на огонь. Очень волновалась при этом, - а вдруг её хлеб подгорит, а вдруг от него вообще останутся одни уголёчки? Вера Палладьевна в процесс не вмешивалась, а лишь "критическим оком" наблюдала со стороны. Но, как впоследствии говаривал мой брат Игорь, "на удивление всем клопам", хлеб вышел на славу! Свекровь пробовала, и очень хвалила. А мама втайне изумлялась сама себе, - и как это у неё в первый раз, и так здорово всё вышло?! "Это мне точно Бог помог!" - с уверенностью утверждала она потом, рассказывая нам об этом случае. Не иначе, считаю и я... По этому поводу мне вспоминается знаменитый эпизод из фильма "Андрей Рублёв", - с отлитием колокола, когда мальчишка в исполнении Николая Бурляева, впервые поставленный на важнейшее дело, блестяще его осуществил, и со слезами на глазах благодарил за это Господа Бога. Что ж, в делах, угодных Всевышнему, Он всегда поддержит, это всем известно...
   После свадьбы отец из своего прежнего жилища на правах мужа перебрался жить к Черкашиным. Хотелось бы при этом написать - "и стали они жить-поживать, добра наживать"... Хотелось бы, но - увы! - ничего такого не произошло. Ни "жить-поживать", ни тем более, - "добра наживать" им не дали... Позже я как-то спрашивал у мамы: "Вы поженились в 1949 году, а я родился только в 1952-м. Что же это вы целых три года потратили впустую?" На что мама мне отвечала: "Ох, Коля, нам было не до этого!" И рассказывала следующее... Учитывая то, что отец был ранее судим, и судимость его до конца была ещё не погашена, пресловутые "органы" не оставляли его в покое, а держали, как говорится, "на прицеле". Чуть ли не каждую ночь(!) к ним в окна стучали люди "оттуда", поднимали отца с супружеской постели, и забирали с собой в отдел НКВД-МВД. Там устраивали с ним "задушевные беседы", суть которых сводилась к тому, чтобы отец согласился на них негласно работать, или, иными словами, "стучать". Но отец оказался для них "крепким орешком", и ни за что на это не соглашался. Тогда ему пригрозили, что, в случае отказа, "примут меры", и отец "по новой загремит туда, откуда пришёл". В те, сталинские времена, состряпать какое-нибудь "липовое" дело, и упрятать человека в тюрьму, - а тем более, уже ранее судимого по "политической статье", - ровно ничего не стоило! И всё шло к тому, что отца снова посадят, если он не согласится на НКВД "работать". Они с мамой терпели, сколько могли, а затем приняли решение - уехать из станицы подальше, куда глаза глядят, и укрыться в какой-нибудь глухомани, где их никакое НКВД-МВД не найдёт! Мама к тому времени уже была мной беременна, и всё же ехать  "в глухомань" согласилась. И вот однажды ночью они, договорившись с кем-то из казаков, сели в бричку(так на юге называют телегу), и укатили "в неизвестном направлении". Но им самим направление, конечно, было известно, - хотя оно и оказалось очень рискованным. Они укатили в горы, в Кабарду, и поселились в маленьком горном посёлке под названием Майский, которое победившие большевики дали бывшей казачьей станице Терского казачьего войска - Пришибской. Почему я написал "очень рискованное"? Те, кто изучал историю Кавказа, -  и, в частности, Кавказских войн, длившихся, с перерывами, несколько веков, вплоть до конца ХХ века, - знают, как сопротивлялись кавказцы российскому завоеванию, и какое участие принимали в этом завоевании терские казаки, и какую роль играла в этих войнах Большая и Малая Кабарда. Взаимных ненависти, злобы и обид друг на друга за прошедшие века накопилось через край, и казаки с местным, "туземным" народом, мягко говоря, находились не в самых лучших отношениях. Но, видимо, другого выбора у отца с матерью не было, раз они решили сунуть голову "в пасть льва". Да и "органам", разыскивающим их, и в голову не придёт, рассуждали они при этом, чтобы кто-то здравомыслящий самостоятельно решился на подобный отчаянный шаг! Но, как видите, мои папа с мамой на это решились...

                *   *   *