Достоевский. Еврей из Бесов 1

   Прости, читатель, но у меня под рукою только цитаты из текстов и желание высказать мысль. Пишу снова в строку, не уверенный в том, что осилю замысел.

   Впрочем, если не осилю, то ты и не прочиташь мои задумки.

   Старая, почти уже как жизнь, тема: евреи в художественных произведениях Ф.М.Достоевского.

   Беру частность: роман "Бесы". Задача: через характеристику образа литературного героя показать его прямую связь с героем не литературным, а реальным.

   поехали

   Начиная с первой половины 19 века образ еврея начинает обособленно проникать в русскую литературу, часто являясь там, как заметная в общей канве повествования фигура.

   Однако, образы евреев, тут и там появляющиеся в произведениях Достоевского ( кроме "Записок из мёртвого дома" и "Бесов" ), являются эпизодическими, почти случайными, не несущими на себе никакой нагрузки персонажами. Евреи Достоевского являются абсолютно периферийными ("бегу к жиду", "заложила жиду" и т.п.) и упоминание их вызвано не более, чем необходимостью выразить определённую идею в виде понятного и хорошо устоявшегося в русском обществе штампа. ( Не помню, кстати сказать, в каком году Тургенев написал один из самых своих замечательных рассказов "Жид").

   Так, не отвлекаемся...

   В 1871 году на страницах "Русского вестника" начинает публиковаться роман "Бесы", в канву повествования которого Достоевский во-второй ( и - последний ) раз вписывает образ еврея, как действующий в рамках сюжета художественный персонаж.

   Перечисляя поимённо небольшой кружок "приятелей", собравшихся вокруг Степана Трофимыча Верховенского в доме влиятельной помещицы Варвары Петровны Ставрогиной, в котором первый жил в качестве "приживальщика", повествователь сообщает: "Являлись к нам в кружок и случайные гости; ходил жидок Лямшин... Если уж очень становилось скучно, то жидок Лямшин (маленький почтамский чиновник), мастер на фортепиано, садился играть, а в антрактах представлял свинью, грозу, роды с первым криком ребёнка и пр. и пр.; для того только и приглашался". ( Удивительно талантливая практика подражательства, чаще всего присущая именно евреям. Не удержусь вспомнить даже, как известный телевелущий Владимир Соловьёв не удерживается иногда от забавного подражания немецкого акцента в гебелевском стиле, или от заунылого и очень похожего пародирования прибалтийских словесных растяжек ).

   Шут, фигляр и склочник Лямшин отмечает своим присутствием и участием самые неблаговидные и казусные происшествия: "... у одного мелкого чиновника, почтенного с виду семьянина, заезжий из другого уезда молодой человек, тоже мелкий чиновник, высватал дочку, семнадцатилетнюю девочку, красотку, известную в городе всем. Но вдруг узнали, что в первую ночь брака молодой супруг поступил с красоткой весьма невежливо, мстя ей за свою поруганную честь. Лямшин, почти бывший свидетелем дела, потому что на свадьбе запьянствовал и остался в доме ночевать, чуть свет утром обежал всех с весёлым известием".

   В своём шутовстве, доходящим часто до циничного кощунства, Лямшин мог, например, смеха ради, напоказ (но как бы тайком) стянуть кисточку винограда с блюда, лежащего рядом с едва только обнаруженным трупом девятнадцатилетнего самоубийцы. Или, без зазрения совести, насмеяться над благочестивой женщиной: "В городе появилась книгоноша, продававшая Евангелие, почтенная женщина... Опять тут же плут Лямшин, с помощью одного семинариста, праздношатавшегося в ожидании учительского места в школе, подложил потихоньку книгоноше в мешок, будто бы покупая у неё , целую пачку соблазнительных мерзких фотографий из-за границы... Когда бедная женщина стала вынимать святые книги у нас в Гостином ряду, то посыпались и фотографии. Поднялся смех, ропот; толпа стеснилась, стали ругаться, дело дошло бы и до побоев, если бы не подоспела полиция".

   Прознав об этом инцинденте, Юлия Михайловна Лембке, супруга губернатора, в обществе которой Лямшин так же исполнял роль шута, решительно прогнала последнего. Однако, "в тот же вечер наши целою компанией привели его к ней с известием, что он выдумал новую особенную штучку на фортепиано, и уговорили её только лишь выслушать". Пъеска губернаторше понравилась и, несмотря на ходившие слухи о том, "что Лямшин украл эту пиеску у одного талантливого и скромного молодого человека" - непроходимый циник был снова благосклонно прощён. (Очень интересно будет увидеть повторение подобного эпизода в наши дни...).

   Рассказывая о благотворительном концерте, задуманном Юлией Мизайловной по подписке в пользу гувернанток губернии, повествователь, между прочим указывает на одну занимательную тенденцию: "Взять уже то, что так как праздник был разделён на два отделения, то и костюмов женских потребовалось по два на каждое - утренний для чтения и бальный для танцев. Многие из среднего класса, как оказалось потом, заложили к этому дню всё, даже семейное бельё ( "голая вечеринка" - Г.Т. ), даже тюфяки и чуть ли не простыни нашим жидам, которых, как нарочно, вот уже два года ужасно много укрепилось в нашем городе и наезжает чем дальше тем больше".

   "Этот негодяй, - продолжает повествователь о Лямшине, - который несколько лет вертелся перед Степаном Трофимовичем, представляя его на вечеринках, по востребованию, разных жидков, исповедь глухой бабы или родины ребёнка теперь уморительно карикатурил иногда у Юлии Михайловны, между прочим ( самого Путина. Шутка от иноагентов Галкина и Урганта - Г.Т. ) и самого Степана Трофимовича, под названием "Либерал сороковых годов".