И Доёнки - тоже Родина

Стоял солнечный майский день. Я спустился от Высоковской церкви по лестнице вниз и на автобусной остановке услышал разговор пожилого мужчины с молодым человеком. Мужчина был небольшого роста, на вид не такой старый, но ему оказалось 74 года. Прислушался к нему и присел рядом. Он говорил, что живет сейчас на улице Овражной. Рядом с церковью. Родился и какое-то время жил в деревне Доёнки Линдовского района (теперь Борского), в четырех километрах от реки Линда.
Звать этого мужчину Сергеем Васильевичем Бузиловым, 1928 года рождения. Когда молодой человек, сидевший с ним по другую сторону от меня, сказал, что у нас в стране плохая, бедная жизнь, поэтому он сейчас учит английский язык, чтобы убежать в США, Сергей Васильевич ответил: «Не все знающие английский, мил человек, приживаются в Америке. У меня недавно в соседях сын учителя истории тоже позарился на Америку. Уехал. Занялся там коммерцией, но быстро обанкротился. И отец его оттуда еле вытащил».
Ветеран стал много рассказывать о трудных годах своей жизни.
И втолковывал юноше, что не следует бросать свою Родину, тем более в лихолетье. Да, Сергей Васильевич оказался человеком оптимистичным.
На мой вопрос: знает ли он, от какого слова произошло название их деревни Доёнки, ответил: «В нашем колхозе было тогда всего пятьдесят коров, земля на полях бедная. Как ни старались ее унавозить, все равно урожаи были небольшие. А с населения налоги доили как с хорошей категории. Вот поэтому, наверно, и деревню назвали – Доёнки. От слова “доить”.
Рядом с нашей деревней стояла другая – Овсянниково. Она называлась в честь того, что там на каменистой и песчаной почве часто сеяли овес. Поля тоже удобряли навозом, в сухую погоду поливали из бочек и только в отдельный раз урожай овса собирали более менее. Сеялок в то военное время у нас в колхозе не было. Все сеяли вручную».
Сергей Васильевич встал со скамьи и стал показывать, как он тогда сеял рожь. Свой показ сопровождал объяснением: «Так вот, значит, левую ногу надо ставить вперед, правой рукой лезть в сетево за зерном. Потом правой ногой ступать – равнять ее с левой. Левую ногу опять вперед. И в это время взятую в ладони рожь бросать не на землю, а о сетево, от него зерна и разлетались».
Молодой человек спросил: «А что такое сетево?» – «Да это емкость наподобие лукошка, бечевка, привязанная к нему, одевается на шею сеятеля». – «Да, работенка – не позавидуешь», – проговорил парень. – «Для тех лет работа самая настоящая, колхозная, – сказал в ответ Сергей Васильевич. – А что было делать, какие-никакие, а урожаи собирали. Жить-то надо было как-то. А вот в 1943 году у нас выпал сильный град с дождем, измолотил на поле всю рожь и смыл
ее в ближайшую реку Алсома. И все наши труды пошли прахом. Старики, которые меня учили сеять, тяжело переживали это событие.
Сейчас каждую беду запивают вином, а тогда страдали трезвыми».
Парень предложил Сергею Васильевичу закурить. «Не-ет, – отмахнулся он. – Не курю и тебе не советую!» – «А как вы жили в неурожайные годы?» – поинтересовался молодой человек. «За картошкой и дурандой ездили в Шахунью и Семеново. Дуранду ели вместо хлеба. Нам всегда старались всучить какую-нибудь устарелую, негодную. Дуранда льняная была самая хорошая, но дорого стоила. И нам она редко доставалась. Чаще всего мы покупали шелуху от пшеницы. Свиньи ее не ели, а мы – за милую душу. Один раз, накопив денег, поехали с дедушкой в Горький за рожью. Нас один гражданин привел на свою квартиру, она у него была рядом с
мельницей. Взвесил нам пуд. Мы вышли, чувствуем, чего-то маловато. В другом месте перевесили, оказалось 11 килограмм. Вернулись, а на его квартире уже висел замок. Сосед сказал, что его теперь долго не будет, куда-то уехал. И мы ушли. Мне в ту пору было 15 лет, а деду – под 80. Чего таких-то не обмануть». Сергей Васильевич ненадолго умолк, затем добавил: «Ворюг-то и тогда много было».
«Ты один жил у родителей-то?» – спросил его парень. «Нет. Еще два брата: Леонтий с 1912 года да Тимофей с четырнадцатого. Оба прошли две войны: Финскую и Отечественную. От первой они уже были инвалидами второй группы. Леонтия из миномета ранило в грудь. Когда оперировали, два ребра из спины убрали, чтобы достать осколок. У Тимофея обе ноги очередью из пулемета прострелили».
«Ты мне, дед, мозги-то не пудри, – смеясь, сказал парень. – Как же у тебя братья-инвалиды воевали в Отечественную?» – «А зачем мне, сынок, мозги-то тебе пудрить? Не хочешь, не верь. Но знай, что немец-то на нас напал внезапно. Дошел аж до самой Москвы. Была спешка. Братьев увезли воевать и не спросили. Леонтию приказали грузить бомбы на самолеты-бомбардировщики. И он грузил. Потом
увидели, что это ему не под силу, прислали замену, стал с фронта в штаб важные письма на велосипеде возить. Штабу-то надо было знать, как идут дела на фронте. А на Тимофея посмотрели, увидали, что он на обе ноги хромает, сразу же послали учиться на радиста. Выучили и отправили в прифронтовой штаб под Ленинградом. Домой писал, что вернется живым. Но при отступлении озверелый немец разбил их штаб. И похоронен Тимофей где-то у берега Невы. А вот Леонтий вернулся. Умер дома. Так что, сынок, мы Родине отдали все, что могли. И тебе советую».
К остановке подъехал автобус. Многочисленная толпа устремилась к нему. Сергея Васильевича я больше не видел.