Пожар

      Вечером весь топоотряд высыпал из палаток и наблюдал за кружащим где-то далеко на юге самолетом. Звук знакомый, но в здешних местах редкий и неуместный. Здесь привычнее и роднее хлопающий звук от винтов вертолета. Вертолет с опытным экипажем запросто мог сесть на небольшой пятачок, даже в ночное время. В тайге без этого никак. Он перевозил нас на новое место с кучей таежного скарба, забрасывал свежие продукты и почту, отвозил в отгулы, а то и вовсе беззаботно катал по окрестным местам при рекогносцировке. По первому тревожному сигналу выбрасывал груз где-нибудь на мари и мчался на помощь к попавшим в беду. Вездесущий, ловкий, веселый небесный вездеход. Прилетал всегда с добром и всегда был в радость. Работяга и палочка-выручалочка. Самолет же штука неуклюжая, летает вальяжно, самодовольно, без азарта и юмора, как грузный, титулованный танцор во время вальса. В тайге он нам не товарищ…
       - Точно не Ан-2, больше похож на Ан-26. Далековато, трудно различить, - прикрывая рот ладошкой, лениво сказал кто-то из рабочих.
       - Скорее всего, все же – Ан-26. У него два мотора гудят, -  уверенно сказал другой рабочий, по прозвищу «скрипач». У «скрипача» были тонкие, длинные пальцы и он как-то рассказывал, что играл на скрипке и что у него почти абсолютный слух. Правда, его виртуозной игры мы не слышали, а вот оттопыренный мизинчик, в процессе опустошения содержимого граненого стакана, который он держал уверенно и грациозно, наблюдать приходилось… Теперь, вместо скрипки и гула аплодисментов, он весь рабочий день держал топор в мозолистой руке и слушал хронически простуженные голоса птиц на бескрайних просторах Якутской тайги. Но такой выбор среды обитания был не для всех вынужденным и в тягость. Я, как и многие мои коллеги, тайгу любил и в душе гордился своим выбором. Оказался здесь совсем недавно, абсолютно добровольно и был только в начале пути понимания людских пристрастий, страстей и причин сломанных о колено судеб.
       Несмотря на свой небольшой таежный опыт, мне стало тревожно. Недалеко от нашей стоянки находился поселок Чернышевский. Там есть небольшой аэропорт, но садятся ли там большие самолеты – я не знал. Потревоживший нас самолет вел себя странновато и явно не был рейсовым. Он, словно ястреб, высматривающий добычу, закладывал размашистые виражи и сделав несколько кругов, выровнялся и от фюзеляжа, с одинаковым интервалом, стали отделяться едва различимые точки. Сомнений не было - парашютисты. Причина, по которой парашютисты прыгают в тайгу, за редким исключением, была одна - лесной пожар.
       Имея за плечами аэроклуб, я тоже не мог удержаться и продемонстрировал свои познания в этом вопросе:
       - Да, Ан-26, грузовик, прыгают с «принудиловкой» - высота небольшая. Там должна быть марь.
       Я сбегал в палатку за картой. На карте, в том направлении, была обозначена марь с небольшим озерком. Располагались они в пределах нашего участка и не очень далеко от поселка. Были еще несколько незалесенных пятачков, пригодных для приземления, но они были далеко от поселка и выбор пожарников был очевиден.
       Общеизвестно, что виновниками пожаров бывают не только люди, но и загадочные, неведомые причины. Для начала, чтобы «выпустить пар» перед надвигающейся бедой, виновниками объявляются те, кто топтался с удочками, ведрами или геологоразведочной утварью, к их несчастью, в том самом месте или рядышком, где эта беда проявилась. То, что мы окажемся «стрелочниками», сомнений ни у кого из нас не было с того самого момента, когда стало ясно, что пожар возник в контурах участка, где мы проводили топоработы.
         До каких масштабов разрастется пожар, предсказать никто не мог. Если выйдет из-под контроля пожарников и наберет силу, справиться с ним будет почти невозможно. Куда ветер его погонит - одному богу известно. Здесь, между холмами и по ручьям, сквозняки гуляют, как черти на балу.
         Я представил, как люди в поселке, через какой-то час-другой, ощетинятся в сторону ожидаемого нашествия огня всем, что заранее припасено на такой случай и всем, что попало под руку: тракторами, брандспойтами, ведрами, лопатами, баграми и крепким словцом в адрес тех, кто не умеет безопасно обращаться со спичками. Конечно, самый эффективный пожарник - это дождь, желательно затяжной или проливной. Но небо уже несколько дней было безоблачным и рассчитывать на его помощь в ближайшее время не приходилось. И все же мы надеялись, что пожарники опытные, прибыли вовремя и сумеют быстро справиться с огнем.
         Пожар пожаром, а плановую работу никто не отменял. Опыта, как нужно действовать в такой обстановке, у нас не было, инструкций тоже. Впрочем, инструкции, как потом оказалось, все же существовали, просто до нас не дошли вовремя. В инструкции предписывалось, что в случае возникновения пожара на территории объекта работ необходимо немедленно остановить работы и организовать тушение пожара всеми имеющимися средствами… В нашем случае двумя штыковыми лопатами, и одним конусным ведром на дюжину человек. Все эти орудия борьбы с огнем сиротливо, насмешливо висели на приколоченном к дереву керновом ящике, старательно окрашенном в оранжевый цвет. Где находится «случай возникновения», мы достоверно тоже не знали. Переговорив между собой, мы решили подождать до утра, а там видно будет, что делать или куда улепетывать. Как говорится - утро вечера мудренее… 
       Рано утром, поеживаясь, мы вынырнули из палаток.  Днем было тепло, но за ночь вечная мерзлота и ледяные воды протекающего невдалеке Вилюя заметно остужали воздух. Мы принюхались. Дымом не пахло, ничего не трещало и пепел на головы не сыпался.
       - Похоже, обошлось, - оптимистично произнес «скрипач».
       - Ветер не в нашу сторону, рано радоваться, - тут же, басом, раздавил едва родившуюся высокую ноту надежды, здоровенный сибиряк из-под Магдагачи Саша Мазуркин, по прозвищу «танцор».
        -  Может стоит ценное барахлишко куда-нибудь поближе к воде перетащить? Если чё - не успеем, - равнодушно сказал один из немногих, не имеющий клички рабочий.  Фамилия его была Рылеев. При первом знакомстве к нему проявлялось особое уважение. Все думали, что он потомок декабриста. Но он честно рассказал о происхождении его фамилии. В деревне, где он родился и провел детство, многие семьи разводили пчел, что во время медосбора отражалось на их лицах. Так, постепенно, к таким любителям сладкого стали обращаться - «ну и рыло!». Потом это обращение превратилось в фамилию Рыло. Ее имела треть деревни. Ну, а еще позже, когда подросшие дети покидали родительский дом, для благозвучности, в документах писали фамилию Рылеев. Возможно, это байка, но она была веселая и мы в нее единодушно поверили.
        Еще один представитель отрядного семейства уже приготовил для всех еду на утро и сладко дремал в теплой кухонной палатке. Он был самым титулованным рабочим отряда. Имел большой таежный опыт и большую, спутанную бороду. Участия в выстраивании дальнейшей стратегии поведения отряда он, понятное дело, не принимал. В отряде только его всегда уважительно называли по имени и отчеству и заметно побаивались. Побаивались не за его агрессивность, а за его природный ум, проницательность, а иногда и ехидство. Лет ему было уже немало и советы он давал всегда дельные. Поговаривали, что во время войны он летал стрелком на штурмовике, а потом… Что было потом, никто не знал.
           И все же, мы его разбудили. Из палатки раздался хрипловатый, сонный бас:
          - На базу надо доложить. Пусть бы начальник приехал. Пожар дело не шутошное. И так всех собак на нас повесят. 
          - Надо идти в разведку. Если пожара нет - поработаем. Зайдем от реки по профилю вдоль ручья. Какая-никакая страховка. Тут, японский бог, дело серьезное. И на базу надо доложить - само собой, - поставил точку с эвенкийским акцентом бывалый топограф-самоучка из далекой якутской деревеньки. Все согласились. 
          - Заодно узнаем, что приятнее - тонуть или гореть! – съязвил отрядный острослов и насмешник Раис.
          Я, к тому времени, не был официально назначенным начальником отряда. В документах в таком «звании» нигде не значился. Зарплату получал сдельно и обращались ко мне просто - Виктор. Начальник партии сказал:
       - Будешь руководить отрядом «гравики».
        Ну вот, я и руководил…
        Вернувшись в свою палатку, я привычно включил рацию и настроился на основную частоту. В эфире стоял сплошной треск от помех. Я настроился на запасную. Та же каша из треска, обрывков раздраженных слов, музыки, морзянки и прочей эфирной дребедени:
        - Понятно. Утренней связи не будет, - подумал я.
        До реки Б. Ботуобуйя мы дошли минут за двадцать. Спустились к воде по крутому берегу и пошли вверх по течению. До намеченного профиля было около двух километров. В месте его пересечения с рекой стояли вешки и на деревьях были сделаны большие затесы. Проскочить мимо мог только слепой, но мы, погруженные в грустные мысли неопределенности - проскочили. Пришлось возвращаться, потратив драгоценное время…
         Ходить по берегам больших рек в Якутии одно удовольствие. Чаёк в любое время можно заварить. Комаров сквознячком, хоть и не всех, но разгоняет, и рыбешка там водилась. Под ногами укатанная паводками, устланная камнями ровная дорожка или тропинка. Иногда, правда, попадались гряды камней, но в сухую погоду они не скользкие, и вприпрыжку легко проходимы. Помимо всего прочего, река была очень красивой и усталость с лихвой компенсировалась восторгом. Она была красива в любое время года. Особенно, конечно, осенью…
           Мы вышли на профиль. Сделав высотную привязку к реперу, поднялись по крутому склону и пошли по маршруту. Этот профиль в конце проходил рядом с озерком, где предположительно высадились пожарники и где-то там, скорее всего, возник пожар. До озерка было около трех километров. С работой два часа ходу.
          На Б. Ботуобуйи, в том месте, откуда мы начали маршрут, никаких признаков пожара тоже не было. Ни запаха дыма, ни треска, ни суеты и топота перепуганного, убегающего зверья. Стояла солнечная погода, царило безветрие и умиротворенность. Напористо продвигаясь по маршруту, мы уже начали верить, что пожар пожарники героически затоптали на корню и все обошлось.  Напряжение понемногу спадало.
          Чуть петляя, почти параллельно с профилем тянулся, поросший цепким тальником, распадок. Там и протекал обозначенный на карте и упомянутый ранее ручей. Ходить в таких местах всегда трудновато и темп работы заметно снизился. Иногда, чуть приостанавливаясь, я рисовал кроки и отмечал места, где можно перейти ручей вброд и другие приметные и важные элементы местности. Пройдя большой кусок маршрута, мы остановились передохнуть и попить чайку, благо ручей с традиционно кристально чистой водой был рядом. Таежные ручейки почти всегда такие. Разве что в паводок мутнеют, но даже такая вода вполне годится для чая или ухи…
         Мы присмотрели местечко, где можно удобно расположиться. Достали консервы и уселись на топляк. Раис снял с ремня котелок и подошел к ручью набрать воды. Но, набирать воду он не стал, а неподвижно стоял у кромки и смотрел перед собой…
         - Хвоя горелая плывет, и листья, - непривычно серьезным голосом произнес он.
         Мы подошли к нему поближе убедиться, что это не его извечные приколы. По воде и в самом деле плыла хвоя и черные, с задранными вверх краями, листья. Листья были разного размера, в том числе и мелкие, такие же, как и на растущем вдоль ручья кустарнике. Похоже, пожар зацепил распадок вдоль нашего ручья. Но только по плавающим листьям составить точную картину происходящего впереди было невозможно. Других же признаков пожара по-прежнему не было. Ручей сильно петлял и выше по течению почти ничего не просматривалось.
           Слегка перекусив, мы ополоснули кружки в ручье и тщательно залив небольшой костерок водой, решили все же попробовать пройти дальше…
           Тогда мы еще не знали, что пожар был от нас совсем близко, всего несколько сот метров. При полном штиле, он то там, то здесь, почти бесшумно, не спеша уже отгрызал у тайги куски плоти. Дым уходил вверх, и мы его не чувствовали и не видели. К счастью, на поселок пожар не пошел, там уже работали пожарники.  Озеро посреди большой мари и полный штиль минувшей ночью, тоже основательно сдерживали распространение огня.
          Рабочий, идущий с рейкой впереди, привычно поставил ее на приблизительно нужном расстоянии и ждал, когда я уточню место, где нужно забить колышек. Я повернул трубу теодолита и прицелился в его сторону. Рейка была слегка закрыта дымкой и строила «гримасы», смазывая очертания шашечек. Я решил, что воздух разогрелся за время нашего чаепития, в результате чего появились конвекционные токи. Обычное дело в теплую, безветренную погоду. Раис был толковым парнем и остановился точно в нужном месте. Я взглянул в окуляр еще раз и мне показалось, что дымка какого-то едва уловимого, сизоватого цвета.
         - Похоже дым? -подумал я.
         Раис, скрещивая руки, уже подавал знак, что у него не все в порядке. Я подал ответный знак идти в мою сторону и вскоре он появился рядом со мной. Подошел и второй рабочий.
          - Уходим, - коротко сказал я.
          Рабочие сложили рейки вдвое. Я, не снимая теодолит со штатива, забросил его на плечо, и мы быстрым шагом пошли обратно.
          Дым становился все гуще. Ветер усилился и стал осязаемым. Он тащил вниз по течению ручья рваные клубы дыма. В лесу же дым перемешивался в кронах деревьев, рассеивался, терял очертания, превращаясь в плотную, жутковатую пелену. Дышать становилось все труднее. Глаза слезились. Мы боялись, что пожар перекинется на верхний ярус крон деревьев, станет верховым и тогда пиши пропало. Мы знали, что такой пожар может перемещаться очень быстро и непредсказуемо.
          Местами нас догонял разогретый пожаром воздух. Потом он пропадал на какое-то время и снова неожиданно появлялся по своим законам и прихотям. Уходили от пожара мы в правильном направлении, но по законам междоусобных распрей, пожар мог обойти нас с флангов и усугубить наше положение. На всякий случай мы стали идти еще быстрее, а потом перешли на бег трусцой.
          Улепетывать от опасности для мужчин дело неприглядное, но нас там в дыму никто не видел и позор бегства, при желании, можно было запросто сохранить в тайне.
          Бежать с теодолитом на плече в дыму было тяжело. Я стал понемногу задыхаться. Рабочим было не слаще, хотя нивелирная рейка было гораздо легче. Ручей в очередной раз делал изгиб и подошел вплотную к профилю. В этом месте он был мелкий с небольшой песчаной косой в центре.
         - Оставляем штатив и рейки здесь, - сказал я и, быстро сняв теодолит, передал штатив Раису. Тот поднял голенища болотных сапог, сгреб все в охапку и, едва не набрав воды в сапоги, ловко добрался до косы и сложил там все в кучку. Передвигаться стало полегче, хотя теодолит все равно мешал.
          Задыхаясь и кашляя, мы наконец выскочили на речку и по перекату перебрались на другой берег.  На реке дыма почти не было. Его уносило сквозняком вверх по течению. Передохнув, мы все же решили пройти и посмотреть, что там творится. Миновали затяжной размашистый поворот. За ним стеной стоял густой дым. Похоже, где-то там, во всю силу бушевал пожар.
          Мы вернулись и пошли вниз по течению. По дороге к лагерю дыма нигде не было. Пожар ушел в безлюдные места.
          На следующий день пошел дождь. Работы пришлось остановить. Рабочие от скуки сходили в поселок и запаслись водкой. В тайге много мест, где можно спрятать экскаватор. Мест, где можно спрятать водку, не ограничено. У меня не было шансов все это остановить. Я даже не пытался. Просто ждал, когда закончится дождь и зелье. Все закончилось почти одновременно. Еще один день у них ушел на приведение физиономий в божеский вид…
          Все работы вблизи лагеря были уже завершены, и мы вынуждены были снова возвращаться к месту, где прошел пожар…
          Мы уныло шли по профилю, по которому несколько дней назад убегали от огня и где на косе оставили штатив и рейки. Тайга была похожа на скелет огромного растерзанного и сожженного зверя. От каждого шага из-под ног поднимались клубы серой едкой золы. Еще совсем недавно она была чем-то живым, раскрашенным в разные цвета, с причудливыми формами, запахами и звуками. Со сверкающими всеми цветами радуги капельками утренней росы на хвое и листьях. Теперь же вокруг царил удушливый запах, безвозвратный серый цвет обреченности и давящая, болезненная тишина. Повсюду лишь обгорелые, рельефные кочки, напоминавшие мозг после трепанации черепа.
            Насколько лютым был пожар, мы получили дополнительное подтверждение чуть позже, когда отрабатывали самую дальнюю, южную часть участка. На одном из узких мест он перекинулся даже через речку, где ее ширина, вместе с поймой, была многие десятки метров. К счастью, там была марь и выгорел только маленький пятачок. То ли пожарники вовремя подоспели, то ли дождик постарался…
           Здесь же, шанс пережить пожар, остался лишь у толстых сосен и лиственниц, да и то только там, где огонь не перекинулся на верхний ярус ветвей и прошел быстро, низом, повредив лишь часть корней и верхний слой толстой коры. Эти огромные деревья потом многие годы будут залечивать свои раны и носить на стволах черные отметины, как напоминание о трагических событиях дней минувших.
            Впереди, среди обгоревшего сосняка замаячила фигура огромного сохатого. Он стоял к нам боком, опустив голову и заметил нас не сразу. Зоркостью лоси не отличаются, а привычного хруста сломанных веток под нашими ногами после пожара не было. Стоял полный штиль и запах горелого заглушал его острое обоняние. Он заметил нас, только когда мы подошли совсем близко. Предупредительно опустил голову еще ниже, он попятился, не спеша отошел вглубь леса, остановился, и терпеливо ждал, пока мы уберемся восвояси. Чужаки им явно не приветствовались. Сохатый, скорее всего, забрел сюда, спасаясь от комаров и мошки. Местные насекомые сгорели, а те, что живут на удалении в безопасном месте, появятся не сразу и разное зверье частенько заходит в такие места передохнуть и подремать.
           Природа на Северах очень ранима, время для возрождения в течение года мало. Утраченное и пораненное возрождается и восстанавливается очень медленно, болезненно. И все же со временем, из чудом уцелевших корешков или кем-то занесенных семян, появляются хилые росточки. Потом из окрестных мест, не тронутых пожаром, прилетит и прискачет прочая вездесущая мелюзга. Снова станут залетать птицы. Сначала осторожно, ненадолго, в разведку на край пожарища. Потом, осмелев, все глубже и глубже и, наконец, когда там появится корм, совьют гнезда и останутся надолго. С дождями все станет тянуться к небу еще быстрее. Снова будет слышна разноголосица птиц, плеск рыбешки по вечерам на плесах и перекатах, треск ломающихся веток под неуклюжими сохатыми. Снова начнется прежний круговорот жизни, настороженный, но без печали об утраченном. Им проще, трагедии прошлых поколений среди этой братвы не передаются по наследству…
          Нам пожар тоже изрядно навредил. Закрепленные на пнях и вешках реперные точки местами сгорели и пришлось немало потрудиться, чтобы привести все в первоначальное состояние. Штатив и рейки, оставленные на косе ручья, почти не пострадали. Отмыли в ручье от пепла и снова в работу.
          Где-то через неделю приехал начальник партии. Он мрачно поздоровался. Тщательно оберегая туфли от грязи, послонялся между палаток и, подойдя к пожарному щиту, заметил:
         - Багра не хватает.
        Потом достал из папки бумаги с предписаниями по технике пожарной безопасности и протянул мне на подпись.
         Морально я был готов к «строгачу». К тому времени у меня уже были какие-то мелкие «награды». То порицание, то выговор, то ставили на вид… Последнее наказание мне показалось совсем странным. Что толку ставить меня на вид в городе, если я из тайги не вылезал. Лицезреть же мой аморальный облик осуждающим взглядом здесь особо было некому. А если кто и мог, так им мои «заслуги» и заслуги было по «перекату»!
         - В суд на тебя подали. На закрытие нарядов приедешь, надо будет туда явиться: - буркнул он.
         - Явлюсь, - ответил я.
         За чаем мы перекинулись несколькими фразами о состоянии работ и согласовали ориентировочную дату  перебазировки отряда на новый участок. Вопросов по поводу пожара он задавать не стал. В чем была причина, я понял намного позже…
          К тому времени у меня еще не было прописки в жилом помещении, и я был прописан просто по полевой партии. Это было в порядке вещей. Потому повестка в суд пришла в общий отдел экспедиции.
          На судебном заседании было малолюдно. Судья скороговоркой, с каменным лицом прочел по бумажке, что мне вменяется вина за низкий контроль правил пожарной безопасности при производстве полевых работ в залесённой местности в пожароопасный период, и что это привело к возникновению лесного пожара, нанесшего значительный ущерб…
         - Вы согласны добровольно, частично возместить нанесенный материальный ущерб? – спросила судья.
          - Согласен, - ответил я.
          Этим, единственным ко мне вопросом, судья и ограничился.
          Но адвокат, о существовании которого я даже не подозревал, был не согласен.
          На своем, малопонятном для меня юридическом языке, он сказал суду, что я, формально, не являюсь руководителем отряда и ответственности за деяния работников отряда не несу.
          Судья также равнодушно согласилась и закрыла дело.
         Для советской судебной системы, в качестве осужденного, я не подошел, а других кандидатов искать не стали.