Глава 67. Яичница с беконом

Вера смотрела на тарелку с остывшим завтраком, словно на чужеродный предмет. Яичница с беконом, когда-то любимое блюдо, теперь вызывала у неё отвращение, каждый кусочек казался комом, который застревает в горле. Она не ела уже несколько дней, и тело казалось пустым и лёгким, словно скорлупа, готовая разлететься на мелкие кусочки. Несмотря на тёплую погоду, Веру пронизывал ледяной озноб. Он шёл откуда-то изнутри, сковывая её, словно цепи. Она куталась в плед, но это не помогало согреться. Казалось, что холод проникает ей прямо в кости, сковывая её, забирая остатки сил. Её глаза, когда-то полные жизни и блеска, теперь казались тусклыми, как старые зеркала. В них не было ни радости, ни печали, а лишь бесконечная пустота. Она смотрела на мир, словно сквозь мутное стекло, не видя в нём ничего интересного, лишь безысходность.
Она надела белую рубашку и синий галстук, словно марионетка, одевающаяся по чьей-то указке. Рубашка, идеально выглаженная, казалась ей тюремной робой, а галстук душил её, не давая вздохнуть полной грудью. Каждый раз, глядя на себя в зеркало, она чувствовала тошноту, и в тот же момент начинала задыхаться. На её руках были видны свежие царапины. Она резала себя ножницами, пытаясь почувствовать что-то, кроме пустоты, или наказать себя за неспособность справиться со своими чувствами. Она чувствовала себя раздавленной, словно её придавило бетонной плитой. Все эмоции были притуплены, и мир вокруг казался серым и безжизненным. Она ходила, как тень, не понимая, куда идёт и зачем. Её больше ничего не интересовало. Она с равнодушием смотрела на всё, что раньше вызывало у неё интерес и радость. У неё не было сил ни на что, даже на то, чтобы попытаться что-то изменить. Её разум всё чаще посещала мысль о том, чтобы просто шагнуть в окно. Она не боялась смерти, она видела в ней избавление от невыносимой боли, которую испытывала. Ей казалось, что это единственный выход, единственная возможность обрести покой. Каждый звук, каждое движение вызывали у неё раздражение. Шум капающего крана, скрип двери, даже собственный голос – всё это казалось ей невыносимым. Она хотела, чтобы мир замолчал, оставив её наедине с её тоской. Вере казалось, что она задыхается, что вокруг неё всё сжимается, как кандалы. Ей не хватало воздуха, не хватало свободы. Она хотела вырваться из этой тюрьмы, даже если ценой станет её собственная жизнь.
Комната была светлой и чистой, словно её специально приготовили для неё, как камеру. Белые стены, выглаженное постельное бельё – всё это создавало впечатление какой-то искусственной стерильности, которая лишь усиливала её отчаяние. Здесь было всё, кроме жизни. Лишь местами, в углах, можно было увидеть пыль, которая свидетельствовала о том, что за порядком следили не слишком усердно. Эта пыль, как и она сама, как бы говорит о том, что всё в этом мире не совершенно. Это была обычная однокомнатная квартира, тесная и душная, словно клетка. Ей казалось, что стены давят на неё, не давая вздохнуть. Эта квартира теперь стала для неё символом её одиночества и безысходности. Она знала, что мама на работе. Она не то чтобы пряталась, просто она не могла видеть маму.
Алёна Степановна, словно запрограммированный робот, каждый день повторяла одни и те же фразы: “Ты должна хорошо учиться, ты должна поступить в университет, ты должна быть успешной”. Она словно видела в Вере не дочь, а лишь проект, который нужно довести до совершенства. Мама постоянно упрекала ее за лень, за нежелание учиться, не понимая, что дело совсем не в этом. Она не замечала, что происходит с Верой. Она не видела её потухшего взгляда, не чувствовала её отчаяния. Она была занята своими делами, своей работой, и словно жила в параллельном мире. Она ни разу не спросила у неё: “Как ты себя чувствуешь?”, для неё это было само собой разумеющееся. Она постоянно сравнивала Веру с другими детьми, говоря, что “у Лизы, в отличие от Веры всё получается”. Она не понимала, что Вера уникальна, и что её нельзя равнять с другими. Эти сравнения причиняли Вере боль, заставляя её чувствовать себя неполноценной. Мама пыталась контролировать каждый её шаг, говоря, что ей надо сделать, и что она не должна делать. Она словно не давала ей дышать, не давала ей возможности быть собой. Этот постоянный контроль душил Веру, заставляя её чувствовать себя как в тюрьме, из которой нет выхода.
Учителя, с фальшивой улыбкой, говорили, что они “заботятся” о её будущем. Они не видели в Вере личность, а видели лишь ученика, который должен сдать экзамены и принести школе хорошие результаты. Они задавали ей всё больше и больше заданий, не понимая, что она уже не может больше выносить это давление. Они постоянно говорили о том, как важно хорошо сдать экзамены, как важно поступить в хороший университет. Они словно не давали ей права на ошибку, заставляя её чувствовать себя никчёмной, если она не соответствовала их ожиданиям. Учителя также не замечали её состояния. Они относились к ней, как к бездушному механизму, который должен просто выполнять свою функцию.
Вера несколько раз пыталась позвонить Саре, но каждый раз слышала одно и то же сообщение: “Обслуживание набранного вами номера временно приостановлено”. Она пыталась написать ей в социальных сетях, но её страница была удалена, как будто Сары и вовсе не существовало. Она чувствовала, что связь с Сарой, её единственным другом, оборвалась, и она осталась совсем одна в этом мире. Она остро чувствовала отсутствие Сары рядом. Ей не хватало её плеча, на котором можно было поплакать, не хватало её слов, которые всегда находили нужный путь к её сердцу. Она часто перечитывала их старые письма, и от этого становилось только хуже. Каждая строчка, каждое слово, напоминало о том, что она потеряла. Она понимала, что их прошлое уже не вернуть, и это вызывало в её душе нестерпимую боль. Без Сары она чувствовала себя ненужной, словно одинокий птенец, потерявший своё гнездо. Она не понимала, что ей делать, куда идти. Ей казалось, что никто не нуждается в ней, и что её жизнь не имеет смысла. Одиночество и безысходность сжимали её, не оставляя шанса на спасение.
Вера смотрела на тарелку с остывшей яичницей, и внезапно, в порыве ненависти к себе и к этому миру, она бросила вилку в неё. Звон металла, врезавшегося в керамику, отозвался болью в её висках. Она чувствовала, как гнев и безысходность накатывают на неё, как волны, смывая остатки здравого смысла. Галстук, который она так тщательно завязывала утром, теперь казался ей петлёй на шее. Она потянула за него, затягивая узел всё туже и туже, пока не почувствовала, что ей стало ещё труднее дышать. Воздух, и без того скудный, теперь словно вовсе перестал поступать в её лёгкие.
Словно во сне, она поднялась со стула, и подошла к окну. Её движения были механическими, словно она не управляла своим телом. Она запрыгнула на подоконник, твёрдый и холодный. Ноги почувствовали его неровности, но это не вызвало в ней никаких эмоций. Она открыла окно, и в кухню ворвался тёплый весенний ветер, наполненный ароматом цветущих деревьев и свежей зелени. Этот запах был таким же контрастом с её внутренним состоянием, как цветущий сад по сравнению с тюремной камерой. Ветер, ласково касаясь её лица, словно говорил: “Остановись”. Но Вера не слышала его.
Её разум был затуманен отчаянием, она больше не могла думать ясно, она лишь хотела, чтобы всё это закончилось. Возникло странное ощущение отторжения от тела. Она словно смотрела на себя со стороны, как на персонажа из фильма, который вот-вот сделает роковую ошибку. Её тело, стоящее на подоконнике, казалось чужим, незнакомым, и она уже не чувствовала с ним никакой связи. Сердце, бьющееся в груди, словно не принадлежало ей, и все её ощущения стали какими-то далёкими, как будто их испытывает кто-то другой. Она видела свои руки, сжимавшие ручку окна, слышала своё прерывистое дыхание, но всё это казалось далёким, нереальным. Она словно была за пределами своего тела, наблюдая за тем, как оно, словно марионетка, готовится сделать последний шаг.
“Случайности не случайны,” – эта фраза, которую Сара произнесла несколько лет назад, вдруг всплыла в сознании Веры, словно отголосок из далёкого прошлого. Это случайность или судьба? Сердце, словно почуяв что-то важное, забилось чаще. Вера уже оторвала ногу от подоконника и готова была шагнуть в неизвестность, когда раздался звонок с неизвестного номера. Она хотела проигнорировать его, сбросить вызов и закончить всё. Но что-то внутри заставило её взять трубку, словно какая-то невидимая сила толкнула её руку. Это был последний шанс, и она не могла упустить его.
“Алло?” – голос Веры дрожал, выдавая всё её отчаяние.
“Вер, привет, эт я! Ну как ты там, живая? Прости, что пропадала, искала меня? У меня столько всего произошло!” – прозвучал в трубке знакомый голос, наполненный теплом и знакомой лёгкой иронией.
Вера оцепенела. “Сара? Это ты?” – выдохнула она, не веря своим ушам.
“А кто ещё, жучка? Рассказывай давай.” – ответила Сара, и в её голосе слышалась радость и волнение.
Вера засмеялась сквозь слезы, и этот смех звучал как отчаянный крик. “Не поверишь. Я стою на подоконнике и собираюсь спрыгнуть. А ты, блин, как всегда, появляешься в самый неподходящий момент,” – слова вырывались из неё, словно поток, который долго сдерживали. “Могла бы через 10 минут позвонить. А теперь мне из-за тебя придётся жить,” – добавила она, и её голос сорвался.
На другом конце трубки наступила тишина. А затем Вера услышала тихий всхлип. “Вера…” – прошептала Сара, и в этом слове было столько боли, вины и любви, что у Веры сердце сжалось от тоски. Они обе заплакали, на разных концах трубки, объединённые невидимой нитью, которая не позволяла им расстаться, несмотря ни на что. Слёзы катились по щекам Веры, смешиваясь с холодным воздухом, обдувающим её лицо. Она больше не видела себя со стороны. Она снова была внутри своего тела, чувствуя всю боль и отчаяние, но на этот раз она не была одна. Сара была рядом, пусть и на расстоянии, и это давало ей надежду.