Глава 5

Какие бы романтические чувства не пробудил бал в лейтенанте Плетце, своему слову он был верен, и потому два дня спустя Миллар в его сопровождении переступил порог полковника фон Грюневальда, командира двадцатого драгунского полка.
Самое время было для него, англичанина на чужбине, найти способ утишить тревогу, пожирающую его с тем большей силой, чем внимательнее углублялся он в изучение немецких газет. Враждебность, ничего кроме враждебности, не было в газетных столбцах. Почти каждый день жирные заголовки кричали о неудачах англичан, а искусно препарированные тексты сводили на нет их успехи. Ему казалось, что он видит торжествующие усмешки сквозь строки телеграфных сообщений, слышит насмешливые выкрики в шелесте разворачиваемых газетных страниц. «Еще одно поражение британцев», «Опять не повезло!», «Грубая ошибка генерала Буллера», «Неразбериха лорда Метьюэна» - таковы были заголовки, на которые натыкался его взгляд, а то же самое популярное издание, в котором он некогда прочёл про «съежившегося льва», теперь уверяло своих читателей, что только глухой не услышит поступи рока, растаптывающего Великобританию, а также что «британская колесница несётся в пропасть сквозь реки крови и грязи».   
Как бы скептически не был он настроен в отношении подобных пророчеств, всё же, из-за своего одиночества, он стал слишком к ним восприимчив и, постоянно повторяемые, они терзали его нервы.
«Я словно вхожу в логово врага», - думал он, следуя за своим спутником в гостиную полковника фон Грюневальда, и первые же слова, услышанные им, казалось, подтверждали эту мысль.
- Любой наш лейтенант – да что я говорю? – любой кадет, знает, как свои пять пальцев, то, о чем английский генерал узнает, если вообще узнает, по случайности, - так разглагольствовал перед своими слушателями высокий, костлявый человек. Очевидно, дискуссия о последних событиях южно-африканской кампании была в полном разгаре.
При виде гостя, оратор, оказавшийся хозяином дома, резко оборвал свою речь, повернув к нему загорелое исхудалое лицо. 
Приветствия отзвучали, и Миллар получил возможность осмотреться. В комнате находились четыре человека.
Седовласый полковник, точный в движениях, с жёстким взглядом, простой в общении, очевидно, был тем, кем и казался, – солдатом до мозга костей. Общая простота обстановки, удивившая Миллара, соответствовала своему хозяину. В богатом промышленном городе, роскошь которого он уже успел оценить, подобное отсутствие модного комфорта производило впечатление спартанской простоты. Стулья были плетёные, диван под плотным покрывалом, видимо, служил и для сна, стены украшены литографиями с изображением лошадей, и симметрично развешанным старинным оружием, на полу лошадиные шкуры вместо ковров, в углу переносная книжная полка и нигде никаких безделушек. Позже Миллар понял, что не скудость средств тому причиной, а сознательный минимализм, некое военное кокетство, подразумевающее высшую степень мобильности, совместимую с современным комфортом. Жизнь на марше идеально подходила полковнику фон Грюневальду. В его домашнем укладе все было целесообразно, и к покупке новых вещей он относился с опаской, боясь нарушить установившееся равновесие. В полку рассказывали, что однажды дочь подарила ему домашний халат, и полковник не спал из-за этого несколько ночей. Для человека, привыкшего жить в состоянии постоянной готовности к марш-броску, было естественным просчитывать всё заранее, и процесс упаковки  вещей в случае быстрого снятия с места был им продуман до мелочей. Не привила бы мадам фон Грюневальд своему мужу-педанту более непринуждённого взгляда на жизнь, - осталось открытым вопросом, коль скоро ей рано пришлось совершить марш-бросок в мир иной, а Хедвига, их единственная дочь, с малолетства воспитывалась им в жёстких правилах. Помимо полковника, в комнате находились ещё два офицера, его товарищи, оба крупные краснолицые, с той разницей между ними, что более молодой был красен по вине холерического темперамента, а другой, постарше, - вследствие очевидной жовиальности.
Четвёртой была женщина, та самая Хедвига, чей подарок доставил полковнику столько беспокойства. Маленькая, хрупкая, с каштановыми локонами на висках, белоснежными зубами, сверкающими при улыбке красных губ, - она безотчётно привлекала к себе с первого взгляда. Тонко очерченные стреловидные брови придавали её не очень правильным чертам энергичное выражение, которое ещё усиливалось благодаря маленькому решительному подбородку. У неё был яркий цвет лица и белый лоб, который она портила, собирая его в мелкие морщинки при малейшем поводе, от чего её брови ещё сильнее походили на стрелы. Взгляд серых глаз говорил о весёлости нрава, телесном и душевном здоровье, а каштановые кудряшки и живость движений придавали ей немного мальчишеский вид.
- Вы меня очень обяжете, - сказал Миллар, усевшись и обращаясь к хозяину, - если продолжите вашу беседу, не обращая на меня внимания.
Полковник переглянулся со своими товарищами и мотнул головой.
- Не пойдёт, - сказал он прямо, - вы можете услышать неприятные вещи.
- Я не ожидаю услышать приятного, я уже слышал так много неприятного за последнее время, что стал толстокож, как носорог.
- Ну, от нас вы услышите не только неприятности, - встрял краснолицый офицер, тот, что имел жовиальный вид, судя по знакам различия на его мундире – майор. – Мы критикуем вашу тактику, но есть и сильная сторона. Немцы восхищены упорным британским духом, хотя и удивляются британской военной na;vet;.
- А вы вполне отдаёте себе отчёт в наших трудностях?
- А вы сами? Прежде чем оказаться в их гуще, вы отдавали себе отчёт в них?
Это сказал подполковник, о котором Миллар позже узнал, что он – звезда разведывательного управления.
- Трудности эти далеко не оправдание той самонадеянности, с которой ваше правительство ввязалось в эту войну. И не говорите, что вы не знали, - это чепуха! Вы знали, должны были знать, что настанет день, когда вам придётся сразиться с бурами за доминирование в Южной Африке. Так почему вы не готовились? – он с гневным вопросом взглянул на Миллара.
- Как можно открыто готовиться к войне во времена мира!
- А вот буры готовились, хоть и не открыто, но это не важно, по моему мнению. Готовиться можно по-разному. Знаете, что бы я сделал, будь я военный министр в Англии? Я бы сказал Парламенту: «Дайте мне сто тысяч фунтов. Или не давайте. Но тогда знайте, что каждая удержанная вами сейчас тысяча впоследствии обойдётся вам в миллион». И когда они дали бы мне эти деньги, вот что я бы сделал: я взял бы карту Трансвааля и разделил на сто воображаемых областей. Потом нашёл бы сто надёжных людей, вручил каждому тысячу фунтов, показал карту и сказал бы: «Вот твоя область. Завтра уезжаешь в Трансвааль, живёшь там, как хочешь, в течение года. Через год присылаешь мне отчёт о ситуации в твоей области – особенности топографии, средства связи, людские и конные ресурсы, настроения в обществе, и так далее, и тому подобное».  Через год у меня были бы сто отчётов, и я знал бы Трансвааль не хуже, чем Лондон или Манчестер. И тогда бы я смог представить военному сообществу страны убедительное зрелище его тотальной неготовности. Сколько непоправимых ошибок можно было бы избежать? Сколько миллионов сэкономили бы эти тысячи? Много, очень много, скажу я вам.
Он так свирепо смотрел на Миллара, словно тот был лично ответственен за провалы британской администрации.
- Возможно, но трудно было бы найти эту сотню человек в английской армии. Такая работа слишком походит на m;tier шпиона, что чуждо британскому национальному характеру.
- Тогда почему не обратиться к нам? Не сотня, а тысяча наших молодых офицеров ухватились бы за такой шанс. Год жизни в Южной Африке – вырваться на год из рутины гарнизонной жизни! – имея тысячу фунтов доброго британского золота в кармане! – бесценный опыт.  Мы-то по крайней мере не позволяем себе донкихотских угрызений по поводу того, честны или нет наши способы сбора информации. Не те нынче времена, чтобы угрызаться, слишком горяча военная гонка. Сантименты прекрасны, - тут он презрительно фыркнул, - но стоят слишком много денег и крови. Но вы, похоже, считаете, что позволительно ввязаться в драку, крепко зажмурившись.
Он резко прервал себя, словно задохнувшись. Он так разволновался, что Миллар даже стал опасаться, учитывая его темперамент, не хватит ли его апоплексический удар.
- Ах да! Какое печальное и поучительное для нас зрелище являет собой Англия сейчас! – воскликнул жовиальный майор, сочувственно кивая.
- Да, несладко им приходится, - вздохнул полковник фон Грюневальд.
Они снова принялись обмениваться мнениями, позабыв о Милларе, а тот слушал с напряжённым вниманием, внутренне поёживаясь от критических стрел, падающих всё гуще. Но, хотя критика была сурова, она не была злорадной. Он быстро понял, что для этих солдат военное дело было всё, политика – ничто. Им было безразлично, почему ведётся эта война, для них главное было как.
Воспользовавшись паузой в разговоре, он вставил слово.
- Какое же средство при таком печальном положении вещей?
- Только одно.
- Воинская повинность?
- Конечно, - хором ответили офицеры.
- Это и моё убеждение. Возможно, лейтенант Плетце уже говорил вам о моей миссии, которую я сам назначил себе. Я умру счастливым, если мне удастся убедить соотечественников в необходимости этого великого шага.
- Так это и есть ваша миссия? – Хедвига внезапно вмешалась в разговор.
Она сидела немного поодаль, и лейтенант Плетце стоял подле неё. Рядом был свободный стул, и несколькими минутами ранее Миллар, взглянув в том направлении, смутно удивился, почему лейтенант не сядет, ведь при его росте общение было затруднительно. Разговаривая с лейтенантом, Хедвига была вынуждена то и дело поднимать на него глаза. «Но её это, кажется, не смущает», - мелькнула у Миллара мысль. Что до лейтенанта, то у него было какое-то встревоженное выражение, сейчас он выглядел совсем по-другому, чем когда вальсировал с Тёклой Эльснер на балу.
- Вы хотите превратить свой народ в солдат? – спросила снова Хедвига и в порыве искреннего интереса пересела ближе к Миллару.
- Да, это моя цель.
- Надеюсь, у вас получится! - с участием воскликнула она. – Конечно, я видела только английских туристов, но, уверена, из них могут получиться великолепные солдаты. 
- Герр Миллар несомненно преуспеет, - заметил лейтенант Плетце, с видимым облегчением возвращаясь в общую беседу. – Он так настойчив.
- Боюсь, только после упорной борьбы. Вы не знаете моих соотечественников, они не хотят поступиться своей свободой ни на гран.
- Но вы же не покушаетесь на их свободу. Напротив, дадите им новую лучшую свободу – свободу быть самими собой.
- Более того, - заметил полковник, одобрительно глянув на лейтенанта. – Вы научите их порядку, пунктуальности, дисциплине, качества необходимые при любом занятии в жизни. Армия воспитывает лучше, чем все учителя вместе взятые.
- И укрепляет телесно, - подхватил майор. – Сравните наш низший класс до введения обязательного призыва и сейчас. Они стали выше ростом, раздались в груди, их мышцы окрепли. Лучшее средство против физической деградации, а она есть в каждой стране, - это физические тренировки. Два года тренировок, и вы их не узнаете!
«Да, нашей стране это необходимо», - подумал Миллар, перед чьим умственным взором мелькнули вереницы бледных болезненных людей, к виду которых он привык в крупных промышленных городах. 
В течение следующих пяти минут он сидел и слушал, как на него изливается панегирик всевозможным преимуществам военного призыва. Наконец, вся компания, утомившись, замолчала и, польщённая почтительным вниманием Миллара,  лишь молча взирала на него с одобрением, которое ярче всего отражалось на лице Хедвиги.   Именно она и подняла нить беседы.
- Скажите мне только одно: любят ли англичане свою родину? Иначе как случилось, что они оставляют её защиту простым наёмникам? Беднякам, которые продают свою жизнь, своё единственное достояние, за деньги? Как вы не поймёте, что посвятить свою жизнь стране, которой вы всем обязаны, - не только долг, но и честь, величайшая честь, о которой мечтает всякий истинный патриот?
В её глазах светился тот же энтузиазм, что и в глазах лейтенанта Плетце, когда Миллар беседовал с ним в первый раз на балу. Она продолжала, не дожидаясь ответа:
- И разве вы не видите, какое облагораживающее воздействие эта честь оказывает на всех, кто попадает под её влияние? Даже мы, женщины, гордимся – да, я признаюсь – отчаянно гордимся тем, что мы дочери и жёны солдат. Это в сто раз лучше, чем быть дочерью высшего чиновника или самого богатого торговца в империи. Наша жизнь выше, благороднее, чем у них, ведь капиталисты живут лишь ради своих денег, а чиновники нередко коррумпированы, как мы видели это недавно, - она имела в виду только что отгремевший скандал в бюрократических сферах, о котором Миллар читал в газетах, - а наши отцы, братья, мужья живут лишь ради страны. Поэтому вы не должны удивляться, что мы так держимся друг друга и, может быть, глядим на других немного свысока.
- Но мы вовсе не глядим на других свысока, - неожиданно заметил лейтенант Плетце. – Не надо создавать у герра Миллара впечатления, что мы так высокомерны. Если мы находим среди гражданских людей близких нам по духу, мы их не сторонимся.
- Но мы находим их не часто, - парировала Хедвига. Она бросила на него укоризненный взгляд, нахмурив лоб и сведя свои брови-стрелки.
«Или я слеп, или между этими двумя что-то происходит», - подумал Миллар, заметив, что Плетце покраснел, словно виноватый. Возможно ли, что первый акт драмы, который он наблюдал на балу, имел продолжение?
В этот момент жовиальный майор разразился смехом, от которого затрясся его плетёный стул.
- Кто будет отрицать, что немцы – самые добродушные люди в мире, и самые простодушные? Вот мы всячески поддерживаем этого молодого человека в его миссии, а ведь по-хорошему должны бы отговаривать! Нам всем тут ясно, что англичане – прекрасное сырьё для изготовления солдат, так не должны ли мы, напротив, …
- Англия будет вершить судьбы мира, - вдруг прозвучал чей-то новый голос.
- А! Генерал Рассел! – воскликнула Хедвига, оборачиваясь к дверям.
Человек в форме генерала вошёл в комнату. Он был высок, круглоголов, с жёсткими светлыми усами, в которых пробивалась седина.
- Рассел? – повторил Миллар.
- Да. Ваш соотечественник и товарищ присутствующих здесь наших офицеров. Служил в армии более сорока лет, теперь в отставке. Вы многое можете узнать от него, и вам будет приятно поговорить на родном языке. Идёмте, я вас представлю.