Красная борода

Когда становишься известным, все твои идеи начинают нравиться окружающим.
Теперь я достаю свои старые работы, реализую прежние планы — те, над которыми не просто смеялись, а стыдили. И вот теперь всё «заходит», всё гениально. «Как же мы раньше то не разглядели?»
А всё действительно живое, интересное, гениальное, не принятое другими, обречено на погибель.
Поле. Огромный гвоздь торчит из земли. Он сделан из пластиковых труб и дерева, покрашен краской под металл. Высота — 4 метра, диаметр шляпки — метр. Где то посередине «гвоздь» погнут: всё должно напоминать, будто какой то великан пытался забить гвоздь в землю, но он упёрся во что то твёрдое и погнулся.
Название работы — «Второй попытки не будет».
Я смотрю на «гвоздь» вживую — и на первую страницу журнала «Современное искусство» с фотографией моего гвоздя на всю обложку. Под фотографией надпись: «Второй шанс современного искусства». Где то в уголке обложки — мой портрет пятилетней давности.
С известностью приходит и честность. Ещё пару лет назад я даже помыслить не мог показать кому нибудь свои упражнения по рисованию. А теперь я с лёгкой насмешкой сам заявляю, что, вообще то, рисовать я не умею — совсем. И это тоже «заходит».
Один журналист написал, что признание известного мастера в отсутствии природных дарований окрыляет массы, вдохновляет их на творчество — и это хорошо. Гораздо лучше, чем сидеть на недосягаемой высоте божественного таланта и махать оттуда всем ручкой. Только с такой высоты не видно, что он машет нам не ручкой, а членом.
Но в любой ситуации это никак не стимулирует к творчеству людей, не наделённых какими бы то ни было ярко выраженными дарованиями. И я их понимаю.
Помнится, когда я завязал с инженерным делом и подумывал стать знаменитым и богатым, я довольно много времени уделял поиску той техники самовыражения, которая не требует природного таланта или элементарного дарования. Я пробовал: играть экспериментальную музыку, быть в театральной труппе гениев авангарда, рисовать абстрактные картины, чревовещать, напиваться, путешествовать в непотребном виде, входить в контакт с инопланетным разумом.
В общем, шёл в первых рядах прогрессивного человечества. Но, если честно, нигде не преуспел. Наверное, из за природной осторожности.
Не доходил до предела самовыражения: не поджигал себя, облитого бензином, во время камлания с шаманским бубном; не прыгал головой вниз из под купола цирка в кучу битого кирпича. В общем, жалел себя, не отдавался искусству до конца. Это ошибка любого начинающего творца.
Хотя само занятие приносило определённое удовольствие, доступных женщин, алкоголь и радость открытия, оно не несло ни славы, ни денег. И, конечно, со временем вся эта активность стала походить на опасное психическое расстройство. А я люблю быть здоровым. Как выяснилось впоследствии, ещё мне нравится быть и богатым, и знаменитым. Во как — сам не ожидал!
Уже в те времена, наблюдая за «настоящими» художниками, я понял: настоящий успешный художник — это прежде всего менеджер и хороший продавец. Я думаю, что это внутреннее качество принципиально для успеха. А где ты уж там будешь его достигать — в искусстве, в бизнесе или на госслужбе — большой разницы не имеет.
Награда — широкомасштабное удовлетворение. Ты должен быть трудолюбив, любить себя и то, что ты делаешь, быть в меру агрессивным, защищая себя от конкурентов. Способности в выбранном деле будут значительным подспорьем, но не определяющим. Рецепт прост, но тяжело воплотим на деле.
У меня было практически всё. Не было сосредоточенности на конкретных масштабных целях. С целями была проблема. Да и с их воплощением тоже.
В общем, долго размышляя, я решил заняться чем то таким, что исключает наличие цели, определённые дарования, дорогие средства к реализации, но имеет неопределённый масштаб и самопрезентацию.
Тут надо описать мой исторический период, который я заслужил. Где то в начале нулевых годов, после неудачных гастролей нашего авангардного театра оркестра абстрактных художников, мы оказались в родной деревне предводителя нашей труппы — в Вологодской области.
Было холодное, ветреное лето. Мы жили в маленьком бревенчатом доме, топили каждый день дымящую печь и зализывали моральные и физические травмы. Деревня была брошенной. Не было не только электричества — даже звёзды на небе, похоже, были отключены за неуплату ЖКХ. До ближайшего магазина и «жизни» — пять километров пешком.
Все деньги были пропиты, есть нечего, моральный уровень — ниже ватерлинии. Нас было пять человек, и, когда мы не пили, всё время ссорились. В общем, дело шло к развалу нашего творческого объединения.
Никто не удивился, что бывший предводитель нашей шайки однажды утром просто ушёл с рюкзаком за плечами, ни с кем не попрощавшись. К вечеру ушли ещё двое. Остались мы с Максом. Через пару дней я остался один.


Я, конечно, тоже мог уйти, вернуться домой, пообтереться, устроиться на работу и зажить нормальной жизнью, успокоиться, имея за плечами такой солидный багаж сумасшедшей жизни.
Даже представлялось, что когда то мой будущий ребёнок в период пубертата будет кидать мне обвинения в лицо — в моём конформизме, скуке и лени. А я так улыбнусь в темноту, вспоминая калейдоскоп эпизодов, поток опасных и смешных приключений и огромное везение в том, что я из этого потока выплыл. И так скажу: «Ну ну».
Я не хотел возвращаться. Что то говорило мне, что осталось невыполненным какое то важное дело. Но вот какое?
Для того чтобы как то существовать, я периодически выбирался в ближайший посёлок и подрабатывал на складе стройматериалов — в основном разгрузкой досок.
Узнав, что я «художник», как то раз директор стройбазы в шутку рассчитался со мной столитровым баком бракованной красной краски. Правда, опять же для смеха, довёз её до моего дома.
Вот с неё я и начал. Я для себя решил, что, раз никакими талантами я не обладаю, то попробую через абсурдно простое занятие как то реализоваться.
Работа была простая — красить всё, что видишь. Видишь стену — крась, видишь забор — крась. Всё в один цвет — красный. Начал с дома. Потом перешёл на деревья, крася всё, до чего дотянется кисть. Потом заборы и прочее хозяйство. Попробовал землю — тоже получается.
Так через некоторое время весь участок был абсолютно красным. Внутри дома я, конечно, ничего не красил, чтобы сохранить здоровье. Краска была страшно вонючей, неизвестно на чём разведённой.
Я понял, что главное — не останавливаться, довести всё до абсурда. И в это время у меня возникло ещё одно чувство — чувство правильности выбранного процесса.
Я не пил, ел мало, весь световой день работал. Краска скоро кончилась. Заработал на второй бак. Работу продолжил.
В это время про мою работу уже ходили некоторые слухи — что, типа, псих художник решил закрасить весь свет красной краской. И тут что то на небесах переключилось. Ко мне стали заходить незнакомые люди и с интересом рассматривать проект. Они расхаживали вдоль забора, фотографировали мной разукрашенный дом, деревья, делали селфи. Часто разговаривали со мной. Я охотно делился планами — разукрасить весь мир.
И вот наконец появился главный человек в моём проекте. Он приехал на старом «Мерседесе». Сам сидел за рулём, рядом — плечистый парень с цепкими глазками. Он вышел из машины, потянулся и с улыбкой осмотрел моё хозяйство. Потом подошёл ко мне и сказал: «Молодец!»
Это был мой будущий спонсор и хозяин начинающегося проекта. Сели, выпили дорогущего вискаря, поговорили о том о сём.
Сам он оказался человеком широчайших интересов — от бизнеса до искусства, через спорт и церковь. Как он пошутил, он сам никогда не догадается, за что его конкретно грохнут. В настоящий момент он был в лице любителя и ментора современного искусства. И проект ему очень понравился.
Мы договорились, что он в меня вкладывается, обеспечивает материалами, помощниками, всем необходимым для существования, удовлетворяет все духовные и телесные потребности. Прибыль — восемьдесят на двадцать процентов. То есть мне выходит двадцать. Я был не против — тем более было совершенно неясно, какая тут прибыль.
Но он лукаво улыбался и, как то туманно глядя на небеса, говорил: «Ты даже не представляешь какая. Может, на этом закончу и на пенсию, или в бега». Ну, может, я тогда туда же.
Особый уговор был, что я не останавливаюсь, пока он не даст команду.
А надо сказать, что сама деревня лежала в некоторой низине, с трёх её сторон омываемая водами маленькой речки. Перед деревней было большое поле, упирающееся в холм и лес. С холма в деревню вела грунтовая дорога.
Он раскрыл подробную карту местности и нарисовал границы, на которые я должен выйти к осени. Туда попадала вся деревня до берегов реки; с другой стороны, площадь закраса должна была дойти до леса и подняться до вершины холма. В общем, по идее, надо было сделать так, чтобы, глядя с холма на деревню, всё было красное.
Потом мы посчитали, сколько надо краски и какой (главное — без запаха, чтобы сразу не умереть), поговорили немного о последующей экологической катастрофе (искусство требует жертв) и количестве помощников.
Потом подумали, как бы назвать наш проект. На это ушло больше всего времени. Тут мой благотворитель, вспомнив название нашей деревни — «Бороды», предложил название «Красная борода».
Повертели, покрутили название — вроде со всех сторон выглядит интригующе. Решили его и оставить.
Всё это мой благотворитель аккуратненько записал себе в блокнотик, оставил мне небольшую пачку денег и уехал.
Через пару дней дело пошло. Я, собственно, уже ничего сам не красил, а руководил процессом. Помощников мой спонсор нагнал знатных — всех с художественным образованием, всего двадцать человек.
Было как то забавно руководить таким творческим подразделением, создавая шедевр современного искусства (а именно это ожидал спонсор), не имея ни художественного образования, ни даже умения рисовать.
При помощи помощников с закраской самой деревни мы управились за пару недель и вышли в поля. Для снижения нагрузки на природу и увеличения производительности труда большие площади решили закрывать разукрашенной материей, прикреплённой к земле специальными колышками.
Был август. Погода улучшилась, светило солнышко. Под его светом, глядя на наш проект с вершины доминирующего холма, возникало какое то странное чувство — чувство нереальности увиденного. Ум не мог подыскать ничего подобного из прошлого опыта и потому на какое то время замирал, вникая в новый опыт.
Из центра деревни во все стороны расползалась красная плесень. Там, куда она наползла, исчезали другие краски и даже, казалось, тени. Там же пропадали все звуки природы, оставляя за собой странное эхо. И это было только начало.
Чтобы не мешали нашей работе, дорогу в паре километров от деревни перекопали — так что попасть можно было только пешком. Ну или на вертолёте, как это делал спонсор, а потом и специальные гости.
А гости зачастили. Специальные гости. Меня представляли, как автора проекта; по договорённости со спонсором я принципиально ничего о себе не рассказывал.
Приехавшие гости деловито расхаживали по деревне, наблюдали за работами, интересовались техническими деталями: сколько домов всего будет разукрашено, общая площадь проекта, подведённые электрические мощности и прочие коммуникации. В общем, казалось, что помимо нашего проекта здесь собираются ещё строить что то огромное, с небольшим аэродромчиком.
Как я себя во всём этом чувствовал? Прекрасно! Я был на виду, востребован, без необходимости что то про себя рассказывать, с расползающимся во все стороны самым большим экспонатом современного искусства (ну, по крайней мере, в нашей стране).
Я давал указания — к моим словам прислушивались. Женщины показывали своё расположение, мужчины — уважение. Работа кипела. Я был счастлив.
И ещё появилось какое то странное чувство масштабности своей собственной личности. И вместе с тем — чувство вседозволенности, правильности своих поступков.
Как то спонсор сообщил, что он выкупил всю окрестную землю вместе с домами, так что дело теперь пойдёт по настоящему. Дело и так шло, но теперь стала расти его финансовая составляющая.
Сначала пошли «копейки»: нас приехала снимать известная английская киностудия документальных фильмов. Они расставили везде камеры и снимали, как шёл процесс.
Вечером, используя шпаргалки, я нёс на камеру всякую заранее заготовленную спонсором хрень про искусство и про своё видение мира.
Потом к съёмкам подключились ещё пара известных кинокомпаний. Появились журналисты и почётные гости. Часто попадались известные в мире искусства люди. Они смотрели с холма на проект, ошарашенно кивали головой и, как правило, говорили: «Потрясающе!»
В это время выяснилась одна неприятная деталь нашего проекта: он был пожароопасен. В основном из за того, что часть домов была покрашена бракованной краской, а на поля была уложена хорошо горящая материя. Но, естественно, чтобы не нарушать такой мелочью приятные чувства от предмета искусства, об этом решили не распространяться.
В то время у меня и появилась идея о следующем проекте. Но я никому про него не рассказывал.
Лето закончилось. Для ускорения работ набрали ещё с десяток человек. И где то к концу сентября мы вышли на установленные проектом площади.
То, что получилось, превзошло всякие ожидания. Целая область выпала из общего мироздания, живя своей какой то тревожной жизнью. Да и есть ли там жизнь? Всё казалось мёртвым, подчёркнуто тревожным. Естественно, вместе с краской мы вытравили всё живое, что было на этой земле. Поражала какая то глухая тишина.
И вместе с тем красный цвет придавал всему какую то энергию, иллюзию нахождения там совсем другой формы жизни — с другими законами и формами. Это тянуло и ужасало.
Особой деталью на объекте был овраг от эрозии почвы — расширяющийся к середине шрам на холме, идущий от вершины почти к самой деревне. С вершины холма он напоминал кровавое влагалище, желающее поглотить в себя всю деревню или только родившее её из своего чрева.
Хотелось закричать: «Да что же вы натворили, черти!»
В общем, объект работал. К этому времени про проект знали все, кто интересуется искусством, и просто любопытные. Через лес к нам ежедневно выходили десятки незваных гостей.
Были проблемы и с местными властями, и со всеми народными движениями в защиту всего, что шевелится. Но спонсор вроде пока всё решал.
В начале октября объект открыли для ограниченного посещения. Ограничились известными людьми и представителями аукционных домов.
Как то спонсор обмолвился, что скоро разбогатеем. Оказывается, он ведёт переговоры о продаже «Красной бороды» одному крупному инвестиционному банку. Сумма — со многими нулями.
В общем, спонсор посоветовал готовиться удариться в бега, так как с такой суммой у нас долго не проживёшь.
В бега — так в бега. У меня уже к этому времени из подачек спонсора была собрана значительная сумма денег, хватавшей на пару жизней в любой стране. Так что я даже и на причитающиеся мне двадцать процентов не рассчитывал.
Но хотелось, как то красиво завершить всё это. План уже был в голове. Сейчас, вспоминая то время, я сам удивляюсь своей смелости и наглости, но тогда было только чувство правильности и масштабности.
В общем, я решил сжечь «Красную бороду», тем самым породив новый проект. Для себя я назвал свой новый проект «Красный брадобрей».
Технически это было сделать несложно. Так как я бесконтрольно командовал всеми вопросами с закупками материалов и их использованием, я заказал несколько бочек с бензином. Потом дал команду расставить эти бочки в разных местах. Много бензина было и не надо: часть домов деревни и так была покрыта огнеопасной краской.
Вопрос был в том, когда сделать перформанс. Днём исключалось — никто не должен пострадать. Время было с десяти вечера до восьми утра, когда на объекте гарантированно никого не было. За этим следили очень строго, зная про пожароопасную обстановку и вредную краску.
Ночью поджигать как то банально: ночь, костёр… Скучно. Я решил сделать своё представление на рассвете — как символ новой жизни, как борьбу с отжившим.
Было восьмое октября, прогнозируемое время восхода — 6:47. Ночью я, используя своё положение, прошёл на объект и разлил бензин в необходимых местах, поставил сделанный накануне поджигатель из радиореле, сделанный по инструкции с YouTube.
Ровно в 7:00 я начал перформанс — как потом оказалось, стоимостью в семьдесят миллионов долларов. Всё происходящее я снимал на чёрно белую кинокамеру.
Полыхнуло всё и сразу. Потом произошёл какой то объёмный взрыв. Казалось, что деревня всосала в себя весь окрестный воздух и разом выдохнула его с огненным смерчем. Заполыхали дома, принялась гореть покрытая материей земля. Всё загрохотало. И в этом грохоте слышался хохот какого то неведомого дьявольского существа.
Представление закончилось быстро: через полчаса всё было похоже на обычный пожар. Я выключил камеру и подался в бега. Обычное продолжение любого хорошего начинания.
В бегах жилось мне неплохо. Я вообще то сам по натуре собиратель необычных ситуаций, поступков и их последствий — так что тема мне даже понравилась. Особенно когда есть на что и куда бегать.
Но, как это ни странно, через полгода мои бега неожиданно закончились. Я сидел в недорогом ресторане одного сибирского города, разглядывал скатерть, ожидая заказанного обеда, — и тут ко мне за столик присел мой спонсор.
Он молча улыбался. Я почему то не испугался. Всё это обещало быть достойной историей для моей коллекции ситуаций.
— Ну и долго я за тобой бегать буду? — спросил он с какой то отеческой заботой. — Мне твои проценты не нужны, тем более удвоившиеся после твоего перформанса.
Оказывается, не я один снимал конец «Красной бороды», и не только я — на чёрно белую плёнку. Но фишка была в том, что накануне моего перформанса он застраховал наш арт объект, в том числе от пожара и от вандализма.
Так что с учётом страховки и продажи фильма по уничтожению «Красной бороды» наша прибыль выросла почти в два раза. За то и выпили.
А потом меня легализовали. Дело пошло. Я стал делать один объект за другим: вбивал десятиметровые гвозди в землю, делал целые деревни на вершинах деревьев, снимал фильмы и даже преподавал.
Да да, преподавал современное искусство в одном из известных учебных заведений.
Помнится, на первой лекции я вошёл в переполненную аудиторию и, обведя взглядом лица студентов, сказал: — Начнём с того, что я не умею рисовать.
Зал встретил это сообщение свистом и радостными криками.
— И второе: я ничего не знаю про искусство. Я и есть искусство!
Зал заревел. Я смотрел на восторженные лица студентов и понял: преподавать мне тоже нравится.
Я вообще люблю жить.