Снегоед

Невероятная история

Зима в этот год выдалась совсем без снега. На Богоявление вместо Крещенских морозов дождик шёл. Лёд на пруду растаял и иордань рубить было не в чем. Молебен служили на мостках. Мальчишки-алтарники попеременно держали над батюшкой большой старый зонт, который обычно летом защищал от солнца. Кто хотел, так с мостков и окунался под дождём. Мокрое Богоявление вышло.
 
Ночью старика Михеича разбудил странный вой и стук в дверь. Изба его на краю села была, ближе к лесу. Из-за дождя сторож поленился село обходить, как обычно, Праздник все-таки.
Старик слез с печи, перекрестился на лампаду в Красном углу и вышел в сени. Вой и стук стали сильнее.
— Эдак и дверь выломать недолго.

Большой топор для лесной заготовки дров был на месте. Михеич вооружился им, засветил свой сторожевой керосиновый фонарь и открыл дверь.
Мокрый, худой и голодный медведь испуганно соскочил с крыльца.
— Ох ты, бедолага, совсем промок, заходи, родной, пообсохни! Я щас тебе что-нить повечерять принесу…
 
Старик оставил дверь открытой и пошёл в избу, достал из печи ещё тёплый чугунок с кашей и вынес в сени. Медведь боязливо попятился к выходу. Михеич поставил чугунок на пол. Незваный гость прошлепал по натекшей с него луже, обнюхал чугунок и жадно зачавкал. Дед прикрыл наружную дверь, вернулся в избу, снова перекрестился на лампаду и полез на печь. Нюрка недовольно заворчала во сне и повернулась на бок. Со спины она была похожа на Алёнку. Сторож вспомнил, как год от года росла его дочь, как играли её свадьбу с соседским Иваном, что с детства бегал за нею, как отвозил их в санях уже с маленькой Нюркой на станцию, как потом хоронил свою Матрёну…
Аленкины детские лыжи и поржавевшие коньки Нюрке теперь были впору, но в эти Святки ни разу не пригодились… Даже в Рождественский Сочельник, встречать дочь с внучкой на станцию Михеичу пришлось ехать на телеге. Копыта лошади непривычно цокали по мерзлой земле.
— Вся озимая помёрзнет. Летом за хлебом в город ехать придётся…
 
Струйки дождя текли по стёклам. Старик скоро заснул и снилось ему под утро, что медведь тыкался мордой ему в плечо и говорил Нюркиным голосом.
— Деда, вставай, уже светает, у нас в сенях медведь спит, я его боюсь…
 
Недовольное лицо внучки напомнило сторожу о ночном явлении.
— А ты не бойся, он сытый, весь наш завтрак с голодухи умял. Теперь печку топить придётся…

Нюрка на цыпочках жалась по стенке в сенях и медленно пробиралась к нужнику. Михеич быстро растопил печь и оттер от медвежьего духа котелок…
Они успели позавтракать, пока зверь не проснулся, и поставили перед ним в сенях оставшиеся пол-котелка каши.
Дождь перестал, подморозило. Длинные тени от ленивого зимнего солнца падали на замерзшую землю. Обледеневшая трава хрустела под ногами.
— Нюрка, бери санки, в лес пойдём, мишку проводим и дров подрубим…

Ночной гость громко чавкал в сенях.
— Да не бойся, пока ест, он тебя не тронет!

Напуганная внучка снова жалась на цыпочках к стене и пробиралась к выходу. Михеич оставил открытой входную дверь и двинулся в сторону леса. Нюрка вцепилась в его руку. Санки скребли полозьями по мерзлой земле. Медведь выглянул из двери, спустился с крыльца и бодро потрусил за дедом с внучкой в сторону леса. Со страху девочка обхватила деда и, как маленькая, просилась на ручки. Старик с трудом поднял свою шестилетнюю внучку и пропустил ночного гостя вперёд. Мишка принюхался, нашёл свой след и направился к берлоге. Громкий треск сороки заставил его остановиться и прислушаться.
— Деда, а про что сорока трещит?
 
Михеич тоже прислушался.
— Говорит, что в лесу на болоте Снегоед поселился, днём спит, а по ночам над лесом летает, все снеговые тучи поедает. От того и снега нет…
— А зачем ему это?
— Жар у него внутри невыносимый пылает, он его так охлаждает…
— Всё ты выдумываешь. А то, может, пойдём на болото на Снегоеда посмотрим?
— А ты не струсишь?
— С тобой мне ничего не страшно.
— Ну что, мишка, пойдёшь с нами на Снегоеда смотреть? Сорока, веди к Снегоеду!

К большому удивлению девочки, сорока пролетела немного в глубину леса и уселась на ветку, как будто поджидая их. Медведь послушно пошёл за сорокой. Михеич повёл внучку за медведем.
— Деда, а сорока знает, почему этот Снегоед на нашем болоте поселился?

Сорока будто услышала Нюркин вопрос и снова затрещала. Старик внимательно слушал её треск, потом вдруг перекрестился, ахнул и с досады ударил себя рукавицей по ноге.
— Что она там тебе натрещала?
— Говорит, что на Успение, когда я вас с мамкой на станцию отвозил, через наше село богомольцы шли.
— Ну и что такого?
— Милостыню у церкви просили, а никто им не подал!
— Подумаешь, какое дело, сейчас этим оборванцем никто не подаёт!
— А они вышли за околицу, перекрестились и сказали, что в этом селе даже зимой снега не выпросишь.
— Это тебе всё сорока натрещала? Врёт небось.
— Это люди врут. Звери и птицы врать не могут.
— Пусть лучше к Снегоеду нас проводит. Пока не увижу его, ни за что не поверю!

Сорока тут же пролетела ещё немного и снова села на ветку, как будто дожидалась, пока за ней пойдут. Медведь шёл за сорокой, а Нюрка с Михеичем — за медведем…
Дошли так до болота. Лес потихоньку редел, деревья становились ниже, сорока перелетела на небольшую кривую ёлку и снова затрещала.
— Про что это она?
— Дальше идти опасно, увязнуть можно.
— Так ведь земля замёрзла.
— От Снегоеда жар идёт, всё болото вокруг него оттаяло. Видишь туман впереди?
— Ну и что?
— А то, что это не туман, это пар от него идёт.
— Как же мы его увидим?
— А надо ли?
— Надо! Не верю я тебе!

Михеич срубил себе из тонкой осины посох и ткнул им в землю впереди себя. Посох увяз в потемневшей земле. Нюрка боязливо попятилась. Её сапожки тоже стали вязнуть в не понятно от чего оттаявшей земле.
— Всё равно хочу на Снегоеда посмотреть! Может и нет там его!

Сорока затрещала и взлетела на самую высокую березу неподалёку.
— Хочешь посмотреть — лезь!

Старик подвёл девочку к берёзе и с трудом приподнял до самой низкой ветки. Лазить по деревьям была Нюркина страсть. Не успел Михеич ахнуть, как внучка уже добралась почти до самого верха.
— Не торопись, егоза, ветки проверяй! Сорвешься, не поймаю с такой вышины!

Нюрка не отвечала. Снизу было видно, как она замерла и уставилась в сторону болота.
— Деда, поднимайся скорее, вижу Снегоеда!
— Страшный?
— Нет, красивый, жалко мне его!  У него дым из ноздрей, как у нас из трубы идёт. Жар-то какой внутри небось, как в печке… А голова — с наш дом.
— Ух ты! Так какое же тело тогда?
— Как поезд на станции, только толще, как четыре или пять поездов рядом…
— А крылья есть?
— Ещё какие! Как наш пруд в селе. Залезай, сам увидишь.
— Тяжело мне, внучка, по деревьям лазать, стар стал, да и верю я тебе. Убедилась, слезай давай. Нам домой пора, а то скоро солнышко сядет…
— Жалко, такой Снегоед красивый. Ведь никто не поверит, что я его видела!

Когда Нюрка, наконец, слезла — медведя и след простыл. Обвязанные верёвкой дрова всю дорогу домой норовили опрокинуть санки. Вернуться успели засветло. Михеич не стал раздеваться и сразу пошёл к церкви. Нюрка, на всякий случай, пошла за ним.
Скоро с колокольни раздался «тревожный» звон и на площади перед церковью собралась большая толпа. Сторож забрался на кучу песка и поднял руку.
Толпа смолкла. Нюрка, как завороженная смотрела на деда. Никогда она не видела его таким.
— На Успение паломников помните?
— Нищих оборванцев?
— Было дело…
— Так вот, никто им не подал, они ушли из села ни с чем и сказали, что здесь зимой снегу не выпросишь!
— Ну и что, ради этого ты нас всех встревожил? Совсем из ума выжил старик!
— Так потому снега и нет!
— И что ты предлагаешь?
— На всенощную покаяться и молить о прощении, чтоб, значит, снег пошёл…
 
Толпа хохотала над стариком, многие крутили пальцем у виска и стали расходиться.
Михеич слез с кучи, сел на корточки и заплакал. Нюрке было за него стыдно. Сколько ни пыталась внучка успокоить и увести деда домой, он не двигался с места. Слезы блестели на его бороде и переливались разными цветами в лучах заходящего солнца. 
Вдруг на колокольне снова зазвонили. Только теперь это был другой звон, не «тревожный», а Архиерейский, со времён освящения церкви такого не слыхали. Толпа повернулась в сторону колокольни. Все всматривались, не тронулся ли умом звонарь, заразившись от больного сторожа. Звонарь вытянул руку в сторону околицы.
— Глядите лучше, «порождения ехиднины»!
 
Толпа повернулась за рукой звонаря и смолкла. По дороге спокойно шли те самые обиженные богомольцы. Длинные тени от заходящего солнца ползли за ними по замерзшей дороге. Рваная одежда в закатном свете казалась золотой. Тихо, но внятно под Архиерейский звон звучал распев: «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи, Троическое явися поклонение…»
Толпа разделилась оставив посреди площади широкий проход. Многие попадали на колени.

На звон из дома причта вышел батюшка и смотрел как завороженный на толпу, на богомольцев, на Михеича… Потом опомнился, отпер церковь и начал готовиться ко всенощной. Следом за богомольцами, в двери вошли все, кто был на площади. После службы алтарники вытащили на улицу столы, поставили свечи, самовары и всякую снедь, как на праздник. После трапезы богомольцев оставили до утра в доме причта.
 
Утром на литургию все пришли с гостинцами. Кто с едой узелок принёс, кто с валенками, кто с зимней шапкой, кто с полушубком. Столько народу в церкви даже на Пасху не бывало. Изумленные богомольцы недоумевали о щедрости поселян. В путь отправились одетые, обутые, сытые, да ещё с запасом еды в дорогу. Провожали их, как дорогих гостей, праздничным звоном.
Когда скрылись из виду бывшие оборванцы, Михеич увидел над лесом огромное тёмное облако. Оно быстро двигалось на село и затягивало чистое небо. Нюрка тоже смотрела на него. Белые густые хлопья долго падали со свинцового неба пока не завалили всё вокруг.
 
На второй день Нюрка сама вынесла мамкины лыжи и запросилась в лес.
Пустота и обгорелая болотная растительность утопала в снегу. Девочка плакала и даже снова забралась на знакомую берёзу. Снегоеда нигде не было видно.
— Деда, неужели он сгорел?
— У сороки спросить нужно. Она про всё знает.
 
Послушав треск сороки Михеич усмехнулся.
— Что она натрещала?
— Говорит, что Снегоед в Первопрестольную подался. Видать, там тоже богомольцев не жалуют…

Еще целую неделю по утрам довольный старик выходил на крыльцо с лопатой и весело бросал снег. Дорожку к калитке и воротам расчищал. Потом, усталый, падал на сугроб и смотрел вверх на снежинки. Они таяли на его разгоряченном лице, а он блаженно улыбался…