Вовкины рассказы. Своих не бросаем

— Вовка, смотри, пьяница валяется! — Дениска с улыбкой показывает пальцем на кленовый куст, под которым мирно расположился мужчина лет пятидесяти.
Серая от пыли рубашка, пылью же покрытые брюки, щетина примерно в неделю длиной. Растрёпанные волосы, густые брови, крупный нос.

— Давай поближе подойдём. — предложил Дениска.

— Давай. — Согласился Вовка.

— Вот пьянь, разлегся как свинья.

— Некрасиво так говорить, Денис. Нужно проверить, может он не пьян, а ему плохо. — предложил Вовка.

— Да какое плохо, слышишь как похрапывает.

Друзья подошли совсем близко. Им было тревожно, но пьяному было всё равно, сон был равен по крепости выпитому пойлу. К тому же, лето — не зима. В июле уснуть на улице не страшно, скорее даже, свежий воздух располагает сну.

— Знаешь, Денис, нужно сообщить кому-то взрослому.

— Да ты что, Вовка, пусть себе валяется.

— Нет, папа говорит, что это не по людски, не по-человечески.

— Прямо так тебе и говорил?

— Ну не совсем, просто к нам в гости как-то приходил его друг, дядя Коля. Они с ним разговаривали, а я слушал.

— Подслушивал! — Перебил его радостно Дениска.

— Нет, ты же сам знаешь, что у нас маленькая квартира, я книжку читал, но слушать папу с дядей Колей оказалось интереснее.

— Ну и о чём они говорили?

И Вовка поведал другу предмет разговора.


— И странно, сам вообще не употребляю. Ни по праздникам, ни по выходным. — это папа говорит.
 
— Значит на алкогольном фронте у тебя без изменений, а на Новый год? — дядя Коля спрашивает.
 
— Говорю же — вообще.

— А чего странного то?

— Странно, Коля, то, что периодически, хорошо не каждый день, помогаю, спасаю в хламину пьяных сородичей, зимой, прежде всего.
 
— Блин. Вот я таких не понимаю. Если бухаете, не выпиваете, не пьёте, а именно бухаете, в одного, то сидите, пожалуйста, дома. Потому что если на улице вдруг ляжете, то вас могут позже, совсем немного позже переложить на пару метров ниже.

— Согласен полностью. Ноябрь был.

— Ох, это мы столько с тобой не виделись? А вот употреблял бы, то встречались чаще.

— Нет уж, Николай, давай искать другие поводы. В общем: хотел пойти привычным путём, но нет, решил сменить маршрут. И, вот, иду, а он лежит. Поза корявая, шапка в снегу, рядом, тут же хлеба лепешка, в пакете целлофановом и бутылка. Не спиртное, точно, хоть и не вчитывался. Он лежит, а мимо ходят. А мне же не в первой.
Холодно тогда было — минус шесть. Не минус тридцать, но точно не лучший градус для полуденного уличного сна. Подхожу, бужу, открывает глаза — в зюзю. Что интересно —   настрой недружелюбный, речь невнятная, а глаза голубые, как у сына. Набираю известный номер и пытаюсь разговорить. Мямлит, что спать хочет. Спать нельзя.

— Тттеббе чччтоо нннадо? — невнятно, растянуто, пытается спросить меня.

— Ты что?

— Так молчу я, не знаю что сказать. Пока думаю, успевает послать проходящую женщину в известные края. Возвращается ко мне. Меня туда же. Мне по барабану, лишь бы держался бодро, так теплее. Поступают новые вводные. Сквозь невнятный говор узнаю, что зовут бедолагу Игорь Николаевич.

Пока Игорь Николаевич продолжает дерзить, пытается ругаться, стараюсь поднять его на ноги, получается. Хорошо, так теплее.

— Зззачем? — Не унимается в наездах Игорь Николаевич. На ногах бы также уверенно держался. Нет — держится на мне.

— Ззззачем?

Уже подумал, знаю что сказать. Ближе к уху, уверенно, сменив тональность голоса на басистый манер:

— Потому что мы — русские, своих не бросаем!

— И что он? — вовлеченно спрашивает дядя Коля.

— Чего угодно, но не этой реакции я ожидал, Коля. Недружелюбие растаяло, испарилось, Игорь Николаевич зарыдал, завыл даже, слёзы из глаз. Вот тут точно не знаю что говорить. Главное — дело сдвинулось, расшевелил соотечественника, ещё неизвестно сколько карету ждать. Оказалось по итогу, что долго — час. Пока ждали, Игорь Николаевич вещал, через уста свои, скованные спиртным и морозом, еле разборчиво: про афган, про сына, про порядочность, про то, что у меня глаза тоже голубые.
Дождались карету. Игоря Николаевича приняли, я двинул до дома, обогреваться. Иду и думаю: о том, что, действительно, самое странное. Большинство из тех, что мимо него, мимо нас проходили, наверняка тоже, если не пьют, то выпивают и, однозначно, хотя бы раз в жизни, но оступались, сильно, крепко, но всё равно — мимо. Сам оступался, ошибался. Ошибался... Выходит, что соврал я Игорю Николаевичу. Мы — русские, своих не бросаем — не все.

— Ну, Вова, в этом весь ты, ты точно не все. — Сказал дядя Николай.


— Но он же пьяница, Вовка. — сказал Денис.

— Да он пьян, но он же наш, он — русский. — парировал друга Вовка.

— Давай искать взрослых тогда, а то вон — кажись, гроза будет.

— Давай.