Усатый и полосатый Глава 1-3

Глава первая

Сегодня, в годовщину похорон старого знакомого, мне снова вспомнился давнишний разговор. Причина проста: я опять, как и в день нашей последней с ним встречи, закинул удочку в тот самый омут с того же берега. Теперь, издалека, подозрения дотошного химика не казались такими нелепыми, как поначалу, возникла даже мысль попытаться проверить, правду он рассказал тогда или малость нафантазировал.   
Дядя Витя – мой бывший дачный сосед. По возрасту он мне в отцы годится… то есть годился, конечно: ведь вскоре после того дня его не стало. Умер так же, как жил – тихо, спокойно, никому не доставив хлопот. В семь утра как обычно вышел из квартиры, стал спускаться по лестнице, ибо лифта не признавал принципиально, и на полпути вниз отдал богу душу. Обнаружила его на площадке между вторым и третьим этажами бабка-собачница.

Мария Саввична, как многие пожилые люди, вставала вместе с солнцем и выводила на прогулку своего питомца.  В то утро Боня повёл себя необычно: погулял всего с четверть часа и побежал назад, к дому, а там, во дворе, и вовсе устроил безобразную сцену.
Спаниели славятся своим добродушием, и хозяйка была просто шокирована, когда её лохматый любимец ни с того ни с сего злобно облаял шедших неподалёку людей. Парочка то ли вышла из подъезда, то ли проходила мимо, и никакого повода для собачьей агрессии не давала.

Они, мужчина и женщина, шагали вправо, по направлению к автомобильной стоянке, а престарелая дама с собачкой вышли из-за угла слева, от скверика. Женщина оглянулась, взяла мужчину под руку и ускорила шаг. Вот тогда и началось… Боня прямо зашёлся истеричным лаем, рвался с поводка, будто какая-то цепная дворняга, и утихомирился только в подъезде. Поднявшись в лифте на третий этаж, он, словно желая возобновить прогулку, неожиданно потянул хозяйку на лестницу. Та было поупиралась, но пёсик дёргал изо всех сил, пришлось покориться.
Спустились на пролёт, и видит бабушка: торчат сбоку чьи-то ноги в поношенных кроссовках. Она сперва решила – бомж какой-то забрёл на ночлег, надо в милицию звонить или соседского парня будить, чтоб выгнали, а то лужу напустит или чего похуже натворит. И тут Боня завыл, чего в его счастливой жизни отродясь не бывало – жалобно, тоскливо… Пригляделась Саввична, а это никакой не бомж.  Михалыч это, всеми уважаемый мужчина с седьмого этажа… сидит возле трубы мусоропровода, к стенке привалился. Глаза, рассказывала потом бабуля врачам «Скорой помощи», ещё глядели, а сам уже не дышал. Пока они доехали, он и глаза закрыл.

Ни сама бабушка, ни остальные жильцы подъезда первую помощь оказывать не умели, а если б и умели, ничего бы это не дало – так им потом доктора сказали. Сердце у него остановилось, и всё.

Я о его смерти узнал не сразу и на похоронах не был, ведь соседствовали мы не домами, а дачами. В нашей семье сельским хозяйством особо не увлекаются, там бываем не каждые выходные – так, скорее по привычке, чем в охотку. Я всё больше на речке с удочкой, жена занимается клумбами своими или в ближнем лесу грибками-ягодками интересуется. Хобби наши чисто для отдыха, не более: и с моей рыбалки кошку не накормишь, и её лесные походы – баловство одно.

В тот приезд я, как обычно, на бережок, а там Виктор Михайлович сидит на стульчике своём брезентовом, на поплавок поглядывает. Посидели, покурили, побалакали и разошлись. У меня последняя рабочая неделя перед отпуском пошла, потом сборы, море… вернулся – дел накопилось, не до дачи стало, а там раз-два, и зима…

Вот и узнал лишь на будущее лето, когда его жена Ангелина Петровна, ставшая вдовой, приехала их домик продавать. Зашла к нам, посидели, помянули… тут-то и вспомнилась история, показавшаяся мне, честно говоря, немножко сказочной. Там, в речном рассказе, тоже у одного человека сердце остановилось.


«…Понимаешь, Костя, я ведь мужик не суеверный, – по-стариковски неспешно начал тогда пенсионер, – Но, согласись, что-то такое непонятное всё-таки существует, разве нет?.. Бог там, не бог, а какой-то неведомый кукловод где-то наверняка сидит и всех нас за ниточки дёргает.

Ты, допускаю, посмеёшься: типа старый дуралей плетёт тут околесицу… а я, может статься, оказался тогда, если можно так выразиться, в самом эпицентре… ну, или в непосредственной близости от места преступления!.. И ничего смешного, именно так, преступления… и теперь уверен – видел преступника, убийцу, своими глазами, и говорил с ним, вот как с тобой сейчас. Не на берегу, понятно, и без удочек…
Ты покурить не хочешь?.. Давай и я с тобой за компанию. Скажу по секрету: это моя последняя сигарета. Бросаю, честное пионерское!.. Не веришь?.. А зря, я твёрдо решил, мне послезавтра на контрольный осмотр в больницу, лечащему кардиологу показаться, я ему обещал бросить, вот и отчитаюсь!.. И ему, доктору, обязательно расскажу это всё, а уж он пускай решает – поднимать на ноги милицию с прокуратурой или как. Кому решать, как не ему – ведь в его палате и было дело.

Да-а, вот такая там вышла история… Начну-ка я, пожалуй, с самого начала… или тебя время поджимает?.. нет?.. ну, правильно, у тебя ж выходной, а я так и вообще на пенсии… Клёва всё равно не предвидится, можешь мне поверить – видишь, ветерок-то стих совсем, к дождю идёт… так что будем развлекаться в меру сил. Рассказывать?..»
 

– Здравствуйте! – входя в темноту палаты, вполголоса сказал Лекарь, – Хотя, наверное, правильнее будет: «доброй ночи…»
По правде говоря, он вовсе не собирался кого-либо приветствовать и дежурную фразу произнес машинально, скорее для себя. Так уж заведено: пришел в чужой дом – поздоровайся.

С учетом времени суток, трудно было ожидать множества ответных приветственных возгласов. Если бы его привели сюда, в кардиологическое отделение номер два, или, по-простому, «второе инфарктное», сразу по приезде в больницу, здешние обитатели еще не успели бы уснуть, а сейчас – храпели вовсю, что и немудрено.  Третий час всё-таки.

К семидесяти годам любой наблюдательный человек, а Виктор Михайлович относил себя именно к этой категории сапиенсов, твёрдо усваивает множество непреложных истин. Одна из них такова: совершенно бесшумно люди спят только в детстве и ранней молодости. Если, конечно, у них нет никаких ангин, аденоидов и прочей гадости, юный носик полностью проходим и горлышко не болит. А становясь постарше, все мы начинаем храпеть, кряхтеть, пыхтеть и тому подобное.

  Итак, в кардиологию первой городской клиники он попал среди ночи. «Скорую» жена вызвала в двадцать два десять, около часа его расспрашивали, выслушивали, щупали пульс, меряли давление, кололи в ягодицы и вены, несколько раз записывали кардиограмму… В конце концов, убедившись в безрезультатности своих попыток восстановить сорвавшийся ритм, бодрый лысый толстяк в бордовой рубахе с огромными цифрами «ноль три» на груди и спине печально вздохнул и велел собираться. Этот врачебный вздох, как оказалось, был первым в длинной череде – похоже вздыхали при виде его кардиограммы практически все, что-либо понимавшие в делах сердечных.

В приёмном отделении все скоропомощные процедуры, начиная с расспросов, добросовестно повторили, с немногими, но существенными, по мнению больного, отличиями. Так, например, дома доктор Лекарь лежал на своём удобном диване, в уюте и комфорте, укрытый пушистым пледом, а здесь – на жёсткой клеёнчатой кушетке под желтоватой застиранной простынёй. Дома было прохладно, а здесь жарко. Дома медиков было всего двое – врач и фельдшерица, а здесь к нему по очереди подходили то один, то двое, то трое, а один раз и все четверо разновозрастных мужчин и женщин с врачебными бейджиками на кармашках халатов.
Подойдут, пощупают пульс… «Зачем?!.. – закономерно изумлялся пациент, – Вон же на мониторе мигает лампочка и что-то пикает явно неритмично…» Пощупают, пошуршат бумажными ленточками из кардиографа, вздохнут, перекинутся малопонятными словечками типа «пролонгированный реципрокный пароксизм, полифокальная форма… элементы пируэта…  консервативное купирование проблематично…», с умным видом покачают головами и снова исчезают.

Медсестёр вокруг хлопотало как минимум три, точный подсчёт затрудняла их экипировка – все девушки плотно укутаны в халаты, волосы убраны под шапочки, лица спрятаны за масками, а глаза за прозрачными щитками, как у сварщиков. По случаю пандемии поверх белых халатов персонал обрядили ещё и в полиэтиленовые балахоны.  «Бедняжки, –посочувствовал химик, – Это в такую-то жару!..».

В отличие от врачей, сестрички суетились по делу: одна каждые пять минут снимала кардиограмму, другая мерила давление, температуру и колола то в плечо, то в задницу, третья поставила капельницу. Приходили ещё две аналогично упакованные барышни. Лаборантка взяла на анализ кровь из пальца и вены, а санитарка сунула под простыню стеклянную утку. Больной вежливо поблагодарил, но с этим делом решил подождать – мочиться лёжа, считал он, унизительно и потому недопустимо. 
 К тому же в «смотровой», где его держали добрых два часа, из кондиционера ему на голову текла холодная воздушная струя, и в совокупности с духотой получался нехороший контраст.

«Ох, простужусь я здесь, как пить дать простужусь... Обидно будет заполучить какую-нибудь пневмонию именно сейчас, посреди лета, и именно здесь, прямо в больнице… –  прислушиваясь к дурацкому тарахтению в груди, думал ночной пациент, – Интересно, у них такого массового внимания удостаивается каждый или только такие, как я?.. А какой я, собственно?.. С медицинской точки зрения – наверняка ничего особенного: подумаешь, ритм сорвался у очередного старичка и давление упало… инфаркта же как будто нет?.. при инфаркте должно вроде болеть?.. не болит, ни капельки… ком какой-то под горлом и голова кружится… хотя бывают, говорят, и безболевые формы… А с точки зрения, так сказать, личностной – тоже не супер… Ну, учёный, ну, доктор наук… так не медицинских же!»

Узнав, где всю жизнь плодотворно трудился Лекарь, все его знакомые, за редкими исключениями, начинали хихикать и подкалывать: «Неужели тот самый НИИ Х**Я? – обычно спрашивали его, – В натуре, кроме шуток?»

Он не смеялся и терпеливо разъяснял: неприличная аббревиатура на самом деле никогда не существовала, это чья-то выдумка, не более. На самом деле всесоюзное учреждение, представленное в республике скромным филиалом, действительно занимается химической разработкой удобрений и отчасти ядов, то есть агрономических средств против вредителей, и средств действительно ядовитых. Но ведь не отравы как таковой, чтоб нехороших людишек изводить, а для борьбы с насекомыми, грибками и прочими хворями сельскохозяйственных культур.

Если упрощённо, для дураков, эти ядохимикаты призваны защищать от вредителей всё, произрастающее на полях и дающее нам зерно, картошку и другие вкусные и полезные овощи-фрукты. Парочку эффективных составов придумал и внедрил в практику сам Лекарь, на них защитился, с них и кормился. И никакими шуточками там не пахло – пахло аммиаком, формалином да иногда навозом... Умные понимали, дураки не верили и оставались при своём мнении… да и бог с ними – что с них, дураков, возьмёшь!

Очередной флакон на штативе опустел, очередная кардиограмма пошуршала в руках очередного молодого эскулапа и ничего нового не показала. Эскулап вздохнул, пощупал пульс, теперь уже сам измерил давление и ушёл. Вернулся уже не один, а в компании двух коллег постарше.

– Виктор Михайлович, – спросил самый пожилой из них, – Ритм у вас срывается, по вашим словам, в третий раз, но раньше помогали таблетки… в стационаре не бывали, так?
– Ну да, участковая назначила давным-давно… приму пару и живу себе дальше. А разве не такое мне тут капают?
– Сейчас картина посерьёзнее. Вы говорите, приступы сердцебиения замечали довольно давно.  А точнее?
– Честно говоря, я тогда и не воспринимал такие штуки всерьёз – разве это не закономерно, когда волнуешься перед экзаменом или свиданием?.. Ну, и после парилки бывало, и если пробежишься или стаканчик лишний хватанёшь…
– Скажите, а ангинами часто болели, в детстве, молодости?
– Да нет, не особенно… Бывало, конечно…
– Самого раннего детства никто, конечно, не помнит, но, возможно, мать или отец говорили… роды у матери нормально проходили, когда вы появились на свет? Я имею в виду – в каком сроке она вас родила? Беременность у неё нормально протекала?

Пациент задумался и вспомнил кое-что, чего вспоминать и о чём кому-либо рассказывать никакого желания не было. Этим «кое-чем», во что и верить не хотелось, был разговор с нею, мамой.

«…Прости меня, сыночек, – плача, рассказала она ему, уже взрослому женатому мужчине, – Я так сильно перед тобой виновата!.. Ведь ты у нас пятый уже был, а жилось в то время ох как нелегко!.. А аборты были строго-настрого запрещены, чистку делали исключительно если гинеколог назначит, по болезни, а иначе никак… Я и решила сама от тебя избавиться… Но я же не знала, что это ты будешь, а думала – ещё одна девка… ой, ну прости, я сама не знаю, что говорю… В общем, вызнала про бабку одну, говорили, будто может помочь, пошла к ней… она мне травы какой-то заварила, сказала неделю пить по две ложки три раза в день и после снова зайти, а я сразу почти всю выпила, и так меня стало корчить, думала, или сама помру, или выскочит у меня всё… Но ты молодец, удержался, не выскочил… тогда не выскочил… и я передумала, и остаток той дряни вылила, и больше к ней не пошла… надеялась, всё ещё наладится, а проносила тебя только до семи месяцев неполных, и родился ты как котёнок, крошечный и весь мохнатенький... не кричал даже и сосать сам не мог… И всё равно же вырос вон каким красивым да умным, учился хорошо, институт окончил, кандидат наук уже…»

Он не дослушал, заорал, выбежал, дверью родного дома шарахнул так, что окна забренчали… никогда ни до того, ни после не сказал при маме ни одного бранного слова, а в тот вечер сорвался. Извиниться потом хотел несколько раз, да так и не успел. При жизни её не успел, а теперь… поздновато теперь извиняться. И врачам лишнего знать ни к чему.

– Я родился немного раньше положенного срока. Мама говорила, по ходу чем-то болела, она не знала точно… и родила меня в семь месяцев, что ли…  А какое это имеет значение?

Люди в белых халатах переглянулись, и старший со вздохом пояснил:
– Кое-какое значение имеет. Это бывает далеко не у всех людей, рождённых недоношенными, но бывает. Мама ваша, вполне вероятно, перенесла краснуху, корь или гепатит в лёгкой форме. И от этого у плода, то есть у вас, по-видимому, возник дефект проводящей системы сердца: основной нервный узел, где зарождаются импульсы, сформировался не совсем правильно. И проводящие пути тоже слабоваты. Пока были молоды, сердечный автоматизм держался, с возрастом пришли проблемы, а сейчас мы имеем то, что имеем. Ритм мы вам, разумеется, так или иначе восстановим, а в дальнейшем…
– Простите, доктор, что значит «так или иначе»? Как это – иначе?

Пожилой кардиолог опять терпеливо вздохнул.
– Вы о кардиоверсии или дефибрилляции когда-нибудь слышали?
– Кое-что слышал, конечно, но…

Тут Лекарь наконец понял глупость своего поведения и остановился. С ним говорят специалисты, профессионалы, а он…
– Прошу прощения. Конечно, делайте всё, что считаете нужным.
– Сделаем, не сомневайтесь. Начнём с капельниц, укольчиков, таблеточек, а если не поможет, тогда и поговорим более предметно. Ну а в дальнейшем, вероятнее всего, вашему сердцу понадобится помощник. Я имею в виду вживление электронного кардиостимулятора. Вот сюда, – доктор ткнул пациента пальцем под левую ключицу, – Подошьём миниатюрный аппаратик, в левое предсердие и желудочек введём электроды… Всё понятно? Возражений, надеюсь, нет?

Понятно было не всё, но возражений у Лекаря не было. Было чувство обиды и несправедливости. Ох, мама, мама…


Голова кружилась, ноги держали слабовато, но от перевозки в другой корпус на пандемической коляске он отказался. Лезть в красный кокон с прозрачным пластиковым куполом и ехать, как в гробу?.. Нет уж, увольте. Лучше пусть слабыми, но своими ногами под присмотром той самой санитарки, со стеклянной уткой.

Во втором инфарктном ждала новая порция медицинского внимания. Дежурный врач, женщина средних лет с красными от недосыпания глазами, измерила давление, посчитала пульс, покачала головой, задала ставшие уже привычными вопросы, выслушала его ответы, вздохнула, послушала сердце, снова вздохнула и велела молоденькой симпатичной медсестре положить «новенького» в «аритмическую».

– Куда? – не поняла сестра.
– В двенадцатую, куда же ещё, – очередной раз устало вздохнула врачиха, – Там же сегодня освободилось место, – и напутствовала: – Постарайтесь уснуть. Спокойной ночи.
– Спасибо, и вам того же, – химик поклонился и побрёл в указанном сестрой направлении, вглядываясь в слабо различимые номера на дверях «спальных помещений». Идти пришлось метров пятьдесят. Вот и она, двенадцатая, последняя слева. 


 Глава вторая

– Здравствуйте!.. – не ожидая взаимности, вежливо сказал новенький, – Хотя вернее, пожалуй, будет «Спокойной ночи»?   
 
Как ни странно, его обращение не осталось без ответа, даже нескольких.
– И вам не хворать, – прозвучало справа, где что-то смутно светилось – как оказалось, телефонный экранчик, – А насчёт спокойствия – это уж как повезёт. Вы не стесняйтесь, проходите. Свободная койка прямо по курсу, под окном. Если не видно, можно включить свет.
– Какой там… кха-а-а… покой… – прохрипело из дальнего угла слева, – Здоро;во, кха-а, кх-ха… Не, света не надо... кха… Иди прямо, не промахнёшься…  только там стол и стулья, смотри не запнись… Скоро все успокоимся… Твой предшественник, тот быстро… ага… Кхр-кха-а…

Ещё двое обитателей «мужского спального помещения номер двенадцать», как следовало из таблички на двери, от слов воздержались, ограничившись храпом – из ближнего левого угла погромче, с середины комнаты потише.

– А можно туда, в угол за вами? – поинтересовался Лекарь у подсвеченного, – Или там занято?
– Сейчас узнаете, – обладатель средства связи хохотнул и поднял прибор, осветив возвышающуюся на левой угловой кровати тёмную гору.

Очевидно, там лежала укрытая с головой серым казённым одеялом человеческая туша. И, словно по его команде, гора продемонстрировала признаки жизни: оттуда донесся специфический звук, не позволявший усомниться: под одеялом кто-то мощно, протяжно пёрднул.

Темнота в помещении казалась кромешной лишь на первый взгляд. Два обширных окна впускали с улицы неяркое мерцание далёких фонарей, и пройти к месту, где кто-то «быстро успокоился», удалось легко. Свободная кровать размещалась прямо под левым окном, а обе оконные створки были широко открыты, за что новенький мысленно поблагодарил кого-то предусмотрительного. Правое окно, над серой горой, закрыто наглухо, но открыть его, не потревожив спящего толстяка, не представлялось возможным.

Судя по расположению подушки и прикроватной тумбочки, ложиться прибывшему следовало головой к серому соседу, но спать в таком положении было бы попросту опасно для жизни: гора заколыхалась и снова протрубила. Густо потянуло сероводородом.

С другой стороны тяжело дышал, хрипел и булькал кашляющий пессимист. Лекарь прикинул, выбрал меньшее из зол и переложил подушку – пусть лучше рядом кашляют, чем воняют.

Пружины под толстяком натужно проскрипели, он перевернулся на другой бок, охнул и выдал новую порцию кишечных газов.
 
– Ах, так же твою мать!.. с чувством высказался подсвеченный, – Когда ж ты, блин, лопнешь наконец, обжора вонючая?..  Нет, ну вы подумайте: весь день жрать и жрать, а потом всю ночь бздеть! И окно открыть не даёт, скотина – сквозит ему, видишь ли!

Будь на месте раздражённого пациента кто-либо из сотрудников института удобрений, учёный не преминул бы поправить: «Слово «обжора» – общего рода, и применительно к мужчине правильнее будет «вонючий». Однако затевать филологическую дискуссию не стал: ситуация не та. Лучше попытаться выполнить врачебную рекомендацию – поспать. 


Увы, заснуть новоприбывшему в эту ночь так и не удалось, и не только из-за разнообразных шумов с запахами. Даже к неприятному трепыханию собственного сердца он почти привык. Но через открытое окно в отравленную атмосферу «двенадцатой», помимо свежего ночного воздуха, проникало кое-что ещё, вернее, ещё кое-кто. Москитные сетки на больничных окнах не предусмотрены, и окрестные комарики с довольным писком устремились на дармовое угощение. Спящим проще – их кусают и зудят над ухом, а они не слышат и не чувствуют, но если человек не спит, то и одно, и другое здорово раздражает.

Начало светать, сытая мошкара убралась восвояси, взрывы на одной соседней койке стихли, немного умерился хриплый кашель на другой. Нервный погасил свой экранчик и захрапел, относительно негромко. Весь ночной ансамбль словно перешёл в щадящий регистр, и Лекарь задремал. Но не тут-то было! Под окном раздалось шарканье дворницкой метлы, откуда-то донёсся грохот опорожняемых мусорных баков, а из коридора зазвучали бодрые женские голоса, лязг и звяканье. Пришлось смириться с мыслью: поспать не дадут – уборщицы и буфетчицы заняты своим делом, важным и жизненно необходимым, а спать полагается ночью.

Болеть – занятие скучное и малоинтересное, особенно в стационаре. Дома тоже не сахар, но есть хотя бы чем развлечься: телевизор с его новостями и рекламой, жена, дети с внуками, друзья, компьютер, телефон и много чего ещё. Не заскучаешь… Впрочем, химическому доктору в первые двое суток и здесь скучать не давали. Всевозможных анализов набрали больше десятка, к тому добавились ультразвук и рентген, зонды и магнитный резонанс. Да и на банальную кардиограмму ходил трижды в первый и второй день да ещё два раза в третий, когда сердечный ритм уже восстановился.

Произошло это в одиннадцать вечера. Он готовился к очередной мучительной ночи, насыщенной храпом, кашлем, малоприятными запахами и постоянным комариным звоном. Приобретённый женой в ближайших «Хозтоварах» репеллент под названием «Тайга» был, видимо, предназначен исключительно для отпугивания диких таёжных кровососов. Городские, рождённые в бетонных джунглях и привычные к бензиновой гари, «Тайги» не боялись. Впрочем, его почти не кусали – видимо, предпочитали пациентов пожирнее.

Да, Лекарь уже был готов к очередной муке, когда что-то изменилось – он сперва и не понял, что именно. Стало легко в груди, и лишь через минуту пришло осознание: трепыхание сердца прекратилось. Оно заработало ровно, спокойно… больной повернулся на бок, укрыл от комаров голову полотенцем и проспал до утреннего визита медсестры, ни разу не шевельнувшись.

Хозяин навороченного айфона и яркой полосатой пижамы Лёша Кот позавидовал:
– Ну и ну! Вот что значит – спит как убитый… я уж подумал, наш профессор и в самом деле умер!.. Вот бы мне так…
– Ничего, кха-а… – пророчески успокоил успевший сбегать на перекур Николай, – У тебя всё впереди… Помрёшь, кха… помрёшь, никуда не денешься!..

Радоваться, однако, было рановато. Сердце, четверо суток выдававшее полторы-две сотни суетливых толчков в минуту, теперь как будто разленилось. Сколько ни считал Лекарь свой пульс, больше сорока пяти не выходило.

Палатный врач Семён Аркадьевич так и сказал:
– Брадикардия, конечно, лучше мерцания, но сильно радоваться я бы вам пока не советовал. Будем думать, что с вашим мотором делать дальше.
– Мне в приёмнике говорил один такой, пожилой… то есть примерно как я… Стимулятор какой-то, да?
– Ну да, и я с ним целиком и полностью согласен. Кардиостимулятор для вас, пожалуй, оптимальный вариант. Только с этим придётся немного подождать.
– Долго?
– Сейчас записываем на будущее полугодие. А пока ещё денька два-три подержим вас здесь, подкрепим, подберём препараты, чтобы гарантировать от повторного срыва. На работу, надеюсь, не торопитесь?
–  Я уже на пенсии, доктор. Отработал своё.
– Дача есть?
– А как же!
– Грядки, огородики?.. Огурчики-картошечка?.. Банька со всеми вытекающими?
– Естественно, как же без них, родимых…
– Забудьте. То есть ездить туда, конечно, можно и нужно, но единственно ради свежего воздуха, не более. Пахать на себе я вам запрещаю – как говорится, властью, данной мне Минздравом… Ку;рите?
–  Есть немного.
– Хотите жить – бросайте. Следовать примеру во-от этого вашего соседа, – кардиолог кивнул в сторону пустующей по случаю очередного перекура койки Николая, – Не советую. Между прочим, он на дачной стройке и надорвался. На отёк лёгких вышел, еле вытащили. Слышали его кашель?
– Его и глухой услышит…
– Вот-вот. И это чепуха по сравнению с тем, что звучало при поступлении. Но ведь дымит, хулиган, как паровоз… Ну что тут скажешь… каждый – хозяин своего здоровья, а хозяин, как говорится, барин. Знаете, сколько ему лет?
– Да уж побольше моего…
– Ошибаетесь, дорогой Виктор Михайлович, ошибаетесь. На десяток годиков меньше. А смотрится глубоким старцем… Вот так. Поэтому не уподобляйтесь, не уподобляйтесь.


Вот так… внешность обманчива, и считавший себя на фоне большинства обитателей «двенадцатой» едва не юношей Лекарь оказался самым возрастным. Ярый курильщик Коля Бурлаченко не дожил ещё и до шестидесяти, «человек-гора», лысый одышливый обжора и вонючка Володя Круглов – и того меньше. Даже отличавшийся самым звучным храпом Яша Хорбин, хоть и седой, сгорбленный и с трудом переставлявший отечные ноги-тумбы, на поверку вышел младше доктора химических наук. Самым молодым среди них, естественно, был не расстающийся с телефоном Лёша: ему не было и сорока.
Храпуна потише – длинного как жердь синюшного Славу Минько, такого же как и Николай, завзятого курца неполных шестидесяти лет, после обхода выписали.

 Тогда-то в палате и появился он, ещё один сравнительно молодой, тридцати пяти лет от роду, и тоже Лёша. Мужчина и фамилию носил очень похожую – Котов, поэтому сёстры, чтобы не путать двух Алексеев при раздаче лекарств, сразу же прозвали первого из них «полосатым», а второго «усатым».

Усы поступивший имел действительно знатные – пышные, как у легендарного командарма первой конной Будённого, только не чёрные, а рыжие. В остальном ничем особенным не выделялся: рост немного выше среднего, не худой и не толстый, даже волосы на голове самые обыкновенные, русые.

Алексей-первый в этом смысле отличался от своего тёзки разительно – высокий, статный, яркий брюнет, в прошлом, как он не преминул похвастаться, капитан команды области по волейболу. И по лыжам норму мастера выполнял, и штангу тягал неплохо, и плавал, и боролся, и боксировал. Оттуда, от спорта, и пошли эти чёртовы перебои в молодом здоровом сердце…

Хвастался «полосатый» без устали. И дом-то у него шикарный, и жена красавица, и дети умницы, и машина – «Лексус» последней модели, и бизнес процветает, и денег куры не клюют… Крутой, одно слово. Между прочим, и усы у него имелись – аккуратная тонюсенькая полоска, и её Лёша ежеутренне тщательно подбривал перед зеркалом умывальника, благо его место всего в метре от общей для всей палаты раковины. Бизнесом своим «полосатый» руководил даже отсюда, из больницы, с помощью верного айфона.

Как выяснилось, в числе прочих доходных дел Кот владел извозной фирмой с сотней грузовых машин, и всем его работникам, а особенно шоферюгам, доставалось от хозяина, что называется, по первое число. Все передвижения каждого авто отслеживались на экранчике, и горе тому, кто осмеливался на «левую» ездку либо незапланированную стоянку.

– Ну, и зарулил бы парень на минутку куда-нибудь, – добродушно подтрунил однажды общительный Лекарь, – Зачем вам этот контроль? Себе любимому нервы портить…
– Себе?.. Не-ет, себе я нервы не порчу. Исключительно чужие. Я им, козлам, не для того нехилые бабки плачу, чтоб они меня разводили!.. Сразу гоню в шею, с штрафников ещё и взыскиваю, а для особо умных есть и особые методы, – пояснил бизнесмен свою кадровую политику, – Так ещё батя меня учил, а он в этом разбирался. Классный он был чувак, и усы, между нами говоря, вот у кого были по-настоящему шикарные!..
– Как у нашего Алексея?
– У этого?.. –  презрительно хмыкнул «полосатый», – Куда ему!.. Вы, Михалыч, судя по возрасту, Мулявина должны хорошо помнить?.. из «Песняров» который?.. Так у моего бати похожие были, даже покруче…

После этих слов наблюдательный химик краем глаза уловил какое-то движение и оглянулся. Так и есть: лежащий под капельницей «усатый» пристально смотрел на тёзку-хвастуна. Смотрел не отрываясь, с каким-то странным выражением, словно только что услыхал нечто очень важное…
 
– Простите за нескромный вопрос, – переменил тему Лекарь, – А почему бы вам, человеку обеспеченному, не отселиться из общей палаты в одноместную, на двоих хотя бы? По-моему, их у нас в отделении две или три… За деньги же наверняка можно, или я чего-то не понимаю? Зачем терпеть наши храпы, комаров и это Вовкино… гм… амбре?
– А вы разве не видали там на дверях таблички «для ветеранов войн»? И, по закону подлости, сейчас этих ветеранов тут с избытком. Ничего, потерплю, мне всего три капельницы осталось, и адью. Дальше нюхайте вашего Вову сами.


В Алексее-втором Лекарь неожиданно обрёл компаньона. Сам он давным-давно, после первого же сердечного «звоночка», взял себе за правило ходить пешком как можно больше, и практиковал две обязательных прогулки в день, утреннюю и вечернюю. Дома вставал в шесть тридцать, ровно в семь спускался со своего седьмого этажа по лестнице, намеренно игнорируя лифт, и в любую погоду сорок минут добросовестно вышагивал туда-сюда по дорожкам ближнего парка. Вечерний моцион начинался не так строго по времени, зато гуляли вместе с женой, совмещая пользу движения с приятностью общения. Может быть, благодаря такому образу жизни ему и удавалось сохранять подвижность тела и ясность ума?

Компания для вечернего гуляния возникла как бы сама собой. Старейшая городская клиника состояла из доброго десятка зданий разных лет постройки, от памятников архитектуры до современных, и занимала целый городской квартал, обнесённый ажурной чугунной оградой. По территории гулять неинтересно, и химик решил обойти больничный городок по периметру. Съев на ужин постную пшённую кашу, вышел из старинного двухэтажного особняка, где размещалось «инфарктное» отделение, направился к воротам и заметил усатого. Тот стоял у задних дверей хирургического корпуса спиной к идущему, узнать его можно было исключительно по усам. Алексей, похоже, кого-то ждал.

Доктор наук проходил мимо, не собираясь проявлять любопытство – мало ли какие дела у соседа по палате… может, кто знакомый лежит тут, лечится… Из двери вышла светловолосая женщина в розовом медицинском костюмчике и повисла у Лёши на шее. Лекарь, деликатно отвернувшись, проследовал дальше, не имея ни малейшего желания лезть в чужую жизнь.  Чужая жизнь, однако, влезла сама: через несколько минут приметные усы показались справа.

Сосед догнал, пошёл рядом.
– Прогуляться решили, профессор?
– И да и нет, Лёша. Я не профессор, но с прогулкой вы не ошиблись. Движение – жизнь, не так ли?
– Так-то оно так, но тогда откуда берутся загнанные лошади?
– Ха-ха, это вы верно заметили… хотите составить компанию?
– Если не возражаете, я бы прошёлся с вами, а то одному скучно.
– Возражать не буду, в компании веселее. Но мне показалось, вы не очень-то скучаете… простите, не имел в виду…
– Бросьте, это совсем не то, что вы могли подумать. Сестра у меня здесь работает, в хирургии.
– Операционная?
– Родная.
– А-а-а… Понятно. А гулять вам уже можно? Мне-то доктор разрешил – говорит, после восстановления ритма это только на пользу, если не спеша.
– Я не спрашивал, но, думаю, и со мной ничего не станет, особенно не спеша. Здесь, конечно, улица, шум и выхлопные газы, но всё лучше, чем там, с Вованом да Коляном – один пердит, другой кашляет…
– Согласен, в этом смысле наша палата – не самое приятное местечко. Один давит на уши, другой на нос. Уши хоть заткнуть можно, а дышать-то надо... Хотя мне, честно говоря, в жизни встречались ароматы и покруче.
– Но вы же как будто научный работник…
– Науки, они разные бывают. Я, знаете ли, агрохимик, и в моей лаборатории иногда никакая вытяжка не помогала. Наш Вован, как вы его назвали, отдыхает! Тех уровней вонизма и никакому павиану не достичь…
– Вот как бывает, оказывается!.. А я, лопух, полагал, будто химики всё больше с колбами да пробирками… век живи, как говорится, век учись.
– Да, научная реальность бывает сурова и не всегда соответствует общепринятому представлению. В кино, всё конечно, красиво: светлый кабинет, микроскопы и осциллографы, хрупкая девушка в белоснежном халатике тонкими пальчиками встряхивает пробирочку с чем-то голубым или розовым, а седовласый академик вдумчиво созерцает и молвит: «Поздравляю, милая, мы с вами совершили великое открытие!..»  Увы, в настоящих лабораториях чаще полумрак и пахнет не амброзией, а говном, простите за грубый реализм. А вы где трудитесь, если не секрет?
– Какие секреты… баранку кручу помаленьку. Дальнобойщик я. Международник.
– Непростая стезя. Высшая категория, я не ошибаюсь?.. Тоже своего рода профессура, да?
– Угу. Только боюсь, хана моей профессуре.
– А что так? У вас ведь, судя по свободному режиму, не инфаркт?
– Бог миловал, обошлось. Но забрали меня прямо из кабины, в самом начале рейса, и в моей конторе об этом уже знают все, кому не лень.
– Так вам надо его, бога, благодарить – случись иначе, могли из того рейса и не вернуться. А вы, получается, везунчик – жив, здоров… я хотел сказать, практически здоров. Свечку впору поставить за счастливое избавление.
– Ну да, с одной стороны вроде так. Но не богу, а напарнику.
– А с другой?
– А с другой всё гораздо хуже – мой приступ на моих же рейсах ставит если не точку, то жи-ирный вопрос. Номинально жив, здоров, а вот профессионально…
– Боитесь, медкомиссия забракует?
– Медкомиссия – фигня. Я минздравовский приказ специально проштудировал, с моим диагнозом работать можно. Подлечился, реабилитацию прошёл, и вперёд.
– Так в чём проблема?
– Такие фирмы, как моя… у них подходы свои. Медицинская годность не главное. Надёжность важна, понимаете? Случилось раз – может случиться и другой, и третий… На кой чёрт им такие заморочки?
– Уволят?
– Сто процентов.
– А профсоюз?
– Международная солидарность трудящихся? Не смешите. Никто сейчас друг за друга не вступится, своя рубашка ближе к телу.
– Жаль. Но ведь сейчас не советское время, когда такими перевозками у нас занималась, если мне память не изменяет, одна на весь Союз организация «Совтрансавто»? 
– Она и сейчас есть, и уже не одна. Логистических компаний пруд пруди.
– Тогда что вам мешает пойти в другую фирму?
– Международная солидарность.
– Не понял?..
– Солидарными, Виктор Михайлович, могут быть не только трудящиеся, но и наниматели. Вот, к примеру, кто-то из ваших, скажем, лаборантов проворовался или по пьянке устроил аварию с утечкой ядохимикатов, и его за это выгнали взашей… сможет он пойти в другой институт на такую же должность? Рады будут там такому горе-работничку?
– Да, с подпорченной трудовой книжкой ему было бы непросто…
– Вот я и говорю – хана моим рейсам, во всяком случае в загранку. Книжка книжкой, а есть ещё и база данных, где будет чётко обозначено: ненадёжен этот парень.
– Круто, ничего не скажешь…
– Ага. Так что придётся вспоминать молодость, пересаживаться на маршрутку или самосвал. Я начинал когда-то в третьем автопарке, рейсовый автобус водил, семьдесят второй маршрут, – Котов горестно вздохнул, – А там, сами понимаете, заработки совсем другие.
– Зато и солидарности, как вы выражаетесь, поменьше.
– Это как посмотреть… Слыхали, как наш с вами сосед – этот, полосатый… как он о своих водилах высказывается? Иначе чем козлами не называет, держит на коротком поводке, и чуть что – под зад ногой! Ещё и штрафы у него, и методы какие-то особые… Гадёныш.
– Простите, а вы с ним, случайно, не знакомы? С Алексеем этим?
– Нет, – «усатый» достал из кармана початую пачку сигарет, повертел в руках и сунул обратно, – С чего вы взяли?
Лекарь пожал плечами. Действительно, с чего? А неприязнь наёмного работника к боссу, притесняющему таких же батраков, вполне объяснима.
– Может, мне показалось… но, по-моему, сегодня, когда я возле умывальника приставал с расспросами к вашему тёзке, вы как-то на него смотрели…
– Обыкновенно смотрел.
– Обыкновенно?
– Конечно. Надо же мне куда-то смотреть, не всё ж в потолок пялиться. Ну да, особой любви у меня к таким как он, нет и быть не может… Крутой он, видишь ли… Ну и вали в крутую клинику – там и лекарства покруче, и палаты отдельные, и Вованы тамошние по-другому пахнут!
– Ха-ха-ха!.. Вот это вряд ли… А когда он рассказывал про усы?
– Какие усы?
– Он говорил, его отец отращивал какие-то особенные усы – как у Владимира Мулявина – был такой певец…
– Помню такого… И что?
– Нет, ничего. Наверное, мне просто показалось. Тем более, во времена моей молодости и вашего с ним детства такие усы носили очень многие. Мода была такая
– Да, пожалуй.
– А ваш отец?
– Что – мой?
– Тоже усач, как и вы? Или вы их себе срисовали с кого-то другого? Согласитесь, такие нынче не часто встретишь!..
– Нет у меня отца. И матери нет. Умерли они.

У Алексея в кармане пиликнул мобильный телефон, он остановился, а химик по инерции сделал ещё несколько шагов и лишь тогда, оглянувшись, заметил: собеседник стоит, держась правой рукой за левое запястье.
– Что с вами, Лёша? Опять срыв?
– Н-нет, просто перебой какой-то… Знаете, я, наверное, вернусь в палату.
– Да-да, конечно. И я тоже, на всякий случай.
– А вам-то зачем? Гуляйте спокойно.
– Нет, пойду с вами. Спокойно гулять всё равно уже не получится.

На обратном пути у хирургического корпуса Котов притормозил.
– Вы идите, а я тут, на минуточку…
– Да ничего, я подожду. Опять к сестре?

Алексей кивнул, подошёл к той же задней двери, и через минуту оттуда выглянула та же стройная блондинка в розовом костюме. Объятий на сей раз не было – брат с сестрой поговорили совсем недолго, и Алексей вернулся к химику. Женщина помахала рукой брату, поклонилась Лекарю и скрылась в дверях.
 
– По праву старшей считает себя обязанной контролировать мой режим, – пояснил Котов, – Спросила на посту, как дела у братца, а они меня и заложили. Она мне эсэсмэску: «А ну давай назад!..»
– Молодец, уважаю!.. А на мой взгляд она не выглядит старше вас... Что касается контроля, ничего не поделаешь – женщины все таковы. На годик всего раньше и появилась на свет, а руководит, будто вы ей в сыновья годитесь… Сигареты хотя бы не отобрала?
– У нас чуток иначе. Но похоже, да-а… – младший брат невесело посмеялся, – До обыска пока не дошло. Ерунда, завтра специально спрошу у Аркадьича добро на променад, и никаких проблем.


Глава третья

Разговор об усах и родителях продолжился на завтрашнем вечернем моционе, и вскоре после его начала Лекарь был не рад, что завёл беседу на эту тему. После ужина, едва он подался к дверям палаты, Котов уже с разрешения врача увязался следом. С четверть часа шли молча, а потом младший вернулся к вчерашней теме.
– Вы вчера спросили, не с отца ли я срисовал свои усики?
– Ну, не так уж меня это и волнует. Если вам неприятно, можете не говорить.
– Не беспокойтесь, ничего неприятного здесь нет. То есть история, конечно, нехорошая, но жизнь назад не повернёшь.
– Может, не надо, раз нехорошая?
– Не о погоде же нам трепаться… Так вот, о моём папе. Усов он никогда не носил, а умер, когда мне было восемь лет. Точнее, погиб в аварии.
– Он был водителем, как и вы? Дальнобойщиком?
– Нет, ничего похожего. Был обычным инженером на телезаводе, и неплохо в общем жили мы… мама бухгалтер там же, он технарь, Лика… это сестричка моя, она на пять лет старше, и я.  Квартиру строили кооперативную, а пока перебивались у бабушки, маминой матери. Тогда многие так теснились, не одни мы, да вы это знаете не хуже моего. Всё надеялись на лучшее – вот-вот дела в стране наладятся, и заживём по-человечески.  А когда началась эта катавасия с перестройкой, завод упал, и папины-мамины надежды упали вместе с ним.


…Отец Лёшки Котова хотел только одного – жить нормально. А в то поганое время это давалось не всем, далеко не всем. Большинство плыло себе по течению, как сор по весеннему ручейку или дерьмо по канализации… люди выживали, перебиваясь от одной жалкой зарплаты до другой, а Борису хотелось жить. Жить, а не выживать. И он решил поменять всю жизнь разом, огорошил этой новостью всю семью, собравшуюся на ужин в шестиметровой кухоньке. Дети и кошка, естественно, присутствовали чисто номинально, а жене с тёщей предстояло услышать не самое приятное известие.

– Всё, завтра на работу не пойду, – отодвигая тарелку, заявил Борис, – И вообще, я ухожу.
– Куда?! – вскинулась Оксана, – Ты нашёл другую женщину и хочешь нас бросить?!.. А я?.. А дети?
– О, боже! – присоединилась её мама, в своё время так же нежданно-негаданно брошенная мужем.

Им было по сорок пять и ничто не предвещало беды, когда бравый майор Бородин вышел в отставку, получил солидную пенсию и сбежал на Дальний Восток, прихватив с собой молодую красотку, ровесницу его дочери.

– Всё повторяется, как говорил Соломон… И ты туда же… как тебе не стыдно, Боря!.. Мы тебя… Ты для меня… Ох, кобели вы, кобели…
– Стоп! – оборвал зять назревающий скандал, – Тихо. Собак не трогать!.. Во-первых, Соломон этого не говорил. Во-вторых, я тоже.
– Но ты же сказал, что уходишь?..
– Ну да, сказал. А вы не дали мне договорить и приняли муху за слона. Я с завода ухожу, понятно?.. С за-во-да!.. А тебя, солнце моё, и вас, мама, я бросать не собираюсь. И детей, само собой. Вы мне ещё пригодитесь.
– С завода?.. – Оксанины глаза снова наполнились слезами, – А на что мы будем жить?
– Вот об этом я и хотел бы поговорить, если ни одна дура… простите, ни одна из дорогих мне женщин, не будет перебивать и воображать невесть что. Обещаете?

Обиженное женское молчание всё равно остаётся молчанием, а молчание, как известно – знак согласия. Борис продолжил в относительной тишине, нарушаемой лишь позвякиванием детских ложек.

– Родному нашему заводу в ближайшее десятилетие, как ни прискорбно это сознавать, ничего хорошего не светит. Ты, дорогая, это знаешь не хуже меня: вот скажи, какую прибыль мы получили за год?.. Правильно, ноль без палочки, а уж если совсем точно, то там не прибыль, а прямые убытки. Почему, спрашивается? Да потому, что годами гоним одну и ту же лажу с момента постройки первого цеха и до сих пор, с незначительными вариациями. А мир на месте не стоит, и наши кинескопы сегодня на фиг никому не нужны. И лампы наши с диодами и катушками – аналогично. Отовсюду, куда ни глянь, валом прёт дешёвая китайская электроника, спроса на нашу рухлядь не будет уже никогда. А у нас, понимаешь ли, его величество план! Выполним и перевыполним, чего бы это ни стоило. Вот оно и сто;ит… да только у меня, например, на эту стоимость уже не стои;т.

– Говоришь ты правильно – прямо лектор из общества «Знание», – не удержалась от реплики жена, – Но все же как-то живут… Пусть нам и немного платят, зато регулярно… Может, и тебе не дёргаться, а?..
 – Ага, регулярно, по двадцать долларов в месяц. Спасибо партии родной и лично дорогому!.. Умные и просто понимающие люди не ждут у моря погоды, и я ждать не хочу.
– А чего же ты хочешь?
– Я хочу не считать каждую копейку, а… Например, каждое лето ездить с тобой, Ликой и Лёшкой на море.
– Ура!.. – хором обрадовались Анжелика и Алёшка, – Мы едем на море!
– На море без денег не съездишь, – приземлила детские мечты Оксана, – А где их взять, такие деньги? Кто их тебе даст?
– За просто так никто не даст, – согласился Борис, – Придётся покрутиться.
– Да-а? – недоверчиво прищурилась тёща, – И как конкретно ты собираешься крутиться? В таксисты пойдёшь?.. Так у тебя, зятёк, и машины своей нету, а мою родную «копеечку» я тебе на эти дела не дам. На работу или с детьми куда – пожалуйста, а чтоб чужими людьми её набивать – через мой труп!
 
На этом месте старшая Лика, обладавшая живым воображением, звонко расхохоталась. Видимо, представила, как её папа будет переезжать на набитой чужими людьми маленькой бабушкиной машине через совсем немаленький бабушкин труп.

– Кто сказал – в таксисты? Ничего подобного!.. 
– А как тогда? Своё производство откроешь? И что, с позволения спросить, ты собрался производить?
– Эх, вы, экономисты хреновы!.. Забыли вы основоположника вашего, дедушку Маркса.  У него же не просто «Товар-деньги-товар», но и «Деньги-товар-деньги»!..

Теперь в свою очередь взволновалась жена.
– Во-первых, у Маркса совсем по-другому, а во-вторых, кончай темнить. Выкладывай, что у тебя там на уме.
– Торговать буду.
– Ух, ну ты и удивил!.. Да теперь не торгуют одни лопухи да ленивые. А чем? Пустыми бутылками?.. Картошкой с укропчиком с мамкиного огорода?

Секрета из своих торговых планов Борис делать не стал.

Иногда для перемен в судьбе важно оказаться в нужном месте в нужное время, только и всего. Местом, определившим его судьбу, был кювет кольцевой дороги, а время было вечернее.

В кювет занесло фуру, а вытащить её безуспешно пытался тягач «Шкода». За рулём фуры сидел натуральный турок, и никто из проезжавших мимо на больших машинах не захотел помочь бедолаге, кроме Бориса на маленькой тёщиной «копейке». Конечно, «жигулёнку» вытащить из канавы огромный полуприцеп не под силу, но Борис ни буксировать, ни толкать аварийную машину не стал. Он послушал изъяснявшегося в основном знаками пузатенького шофёра, поглядел по сторонам и через полчаса вернулся из ближайшей деревни с трактором и трактористом. Туран (так представился водитель) рассыпался в благодарностях и дал телефон хозяина, пояснив: мол, ты хороший человек, ты помог как бы мне, а на самом деле ты помог ему, а он тоже хороший человек… Борис позвонил, встретился с «хорошим человеком», отказался от предложенных денег и получил гораздо более ценное предложение.
 
– Зачем такому хорошему и находчивому человеку работать на таком плохом заводе? – сказал ему Месуд, – Делай свой бизнес. Открой фирму, поставь палатку и торгуй!
– Идея, конечно, хорошая, – пессимистично ответил находчивый Борис, – Я бы рад, да торговать по мелочи глупо, а крупных партий хорошего товара мне не добыть. У нас, видишь ли, все такие вещи делаются по блату…

Месуд слова «блат» не знал, а когда узнал, посмеялся.
– Теперь у тебя будет свой блат. Ставь палатку!
 
Палатка, разумеется, подразумевалась не туристическая, и за товар, даже добытый по блату, надо платить. Торговому неофиту на первых порах трудно, очень трудно. Для старта нужны деньги, и деньги большие, а взять их неоткуда, и в конечном итоге именно поэтому начинающий купец-продавец затеял кухонный разговор.
Важнейшим звеном в цепи перемен стала работавшая в сберкассе тёща – с её помощью удалось взять достаточную ссуду, чтобы закупить и выгодно сбыть первую партию турецкого ширпотреба. Потом пошло чуть легче, но пошло, раз от раза удачнее… Котов воспрял духом и решил кардинально разобраться с жилищным вопросом, поскольку квартирный кооператив канул в небытие вместе с государством.

– Мама, нам нужен свой дом, – без обиняков заявил зять тёще за очередным ужином.
– Нам – это кому?
– Нам – это моей семье. Я имею в виду себя, вашу дочь и наших детей.
– А этот чем тебя не устраивает? – резонно возразила та, – Живём мирно, места хватает…

Места в трёхкомнатной «хрущёвке-распашонке»» на первый взгляд действительно хватало: пожилая «мама» занимала одну из маленьких отдельных комнат, а дочкиному семейству великодушно уступила две.

– Да разве это дом? – возразил Борис, – Дом должен быть с землёй.
– Так езжай на родину, стройся, там земли хватает…

Невинное с виду предложение, а на деле – удар по больному месту. Котов родился и вырос в деревеньке под символичным названием Заболотье, отдалённой и малолюдной, куда цивилизация даже к концу двадцатого века толком не добралась.  В захолустном селении и электричество появлялось не каждый день, не говоря о газоснабжении и горячем водопроводе. Умела тёща ужалить!.. Свою «малую родину» Боря ненавидел и не вернулся бы туда, даже если бы ему предложили всю окрестную землю оптом и бесплатно. 

– Спасибо, мама. Мы уж где-нибудь поближе, если вы не возражаете.
– А почему бы нам не разменяться? Мне однокомнатную, вам – двух или трёшку, на доплату наскребём…

Возражений зять не принял, наскребать не захотел и взял в долгосрочную аренду участок на краю города.
Была там когда-то деревня под названием Колодники – не от содержавшихся в здешнем пересыльном остроге арестантов, а от пчелиного промысла. В липовых колодах здесь издревле держали пчёл, и мёд из тех колод славился далеко за пределами губернии.  Время шло, сменялись власти, город рос, и деревня понемногу стала окраинным городским районом.

Вот на краю тех Колодников, на улице с исконно советским названием «Космонавтов», он и начал быстро возводить дом посерёдке обширного участка арендованной земли.  Рядом строились двухэтажные гаражи, там хозяйничал какой-то местный мужик, владевший несколькими домами и ворочавший, по слухам, какими-то тёмными делишками, но Боря нос в чужие вопросы не совал и полагал, что в его дела тоже никто не полезет.  Никто и не лез… И, возможно, не полез бы, не поднимись он выше некой средней планочки.

Наверное, нужно было внимательнее отнесись к словам той же тёщи, сказанным мудрой женщиной при оформлении первой ссуды.

– Деньги, Боря – вещь очень нехорошая. Я с ними всю жизнь работаю и знаю, что говорю. Когда их не слишком, от них вроде как добро, но как только становится много – берегись!
– Кусаются они, что ли? – со смехом поинтересовался зять. Он уже расплатился с банком и ощущал себя почти всесильным, – А можно мне ещё взять, теперь вдвое больше? Моя кредитная история вроде позволяет?
– Можно-то оно можно… А зачем, Боря?
– Ну как это зачем?! Дом надо достраивать, а из дела брать не хочу – я же два павильона поставил, всё идёт путём…

Котов действительно поставил их, эти красавцы-павильоны, лучшие из всех базарных, в среднем ряду обширного торгового пространства. Торговля кожаными и меховыми изделиями шла бойко, прибыль текла пусть не рекой – ручейком, но текла непрерывно, день ото дня возрастая.
 
– Поднялся я, неужели вам не ясно?..  Поднялся! – подвёл зять, как ему казалось, финишную черту в бессмысленном споре.
– А мне почему-то кажется, Боря – не поднялся ты, а высунулся… – грустно возразила опытная дама.
– Типун вам, дорогая мама, на язык!

Злополучную ссуду он всё-таки взял, дом завершили, участок огородили и очистили от мусора, разбили клумбы и грядки, по периметру высадили яблони и сирень, выкопали бассейн…  Переехал, привез жену и детей. Жена тоже уволилась с завода, взялась вести дела мужниной фирмы. Вот тогда и началось. Тёща ли накаркала или ещё какая причина была у случившегося – кто знает… Беда пришла оттуда же, где зародилось благополучие. С Бобровки.

Бобровкой называли центральный, самый большой и посещаемый городской рынок. Полвека назад здесь протекала речка, в ней водились бобры. Речку убрали в трубы, бобров пустили на шубы и шапки, на месте болотистых берегов возникли мощёные улицы, выросли многоэтажные дома, образовалась площадь, а на площади возникло торжище. Базар постепенно цивилизовался, окультурился, вместо груды разномастных ларьков построился огромный купол, где торговали всем, что душе угодно. Рядом с основным зданием располагались домики поменьше, их дополняли павильоны наподобие ко;товских и открытые торговые ряды.

Где торговля, там и деньги, а деньги любят счёт и оборот. Считать свои деньги умеют все, во всяком случает все так думают, но с пользою использовать формулу успеха «Деньги должны работать» дано не каждому. Рыночные торговцы это умеют, научился и Котов, не в последнюю очередь благодаря жене-бухгалтеру. Налоги платил исправно, аккуратно выходя на минимум, прибылью распоряжался грамотно, без излишнего риска. Шло дело, шло. А кроме счёта и оборота деньги любят порядок.

За порядком на Бобровке следили, разумеется, специально выделенные стражи этого самого порядка из ближайшего отделения милиции. Следили – пожалуй, не то слово, ведь слежка предполагает непрерывность и постоянство, а милицейские патрули появлялись на рынке всего дважды в течение рабочего дня, около полудня и с наступлением темноты. Интересовались базарным порядком и другие люди, без формы и знаков отличия. Эти присутствовали постоянно и непрерывно, правда, само слово «следить» не любили, у них в ходу было другое выражение – «смотреть».  И сам рынок они называли не «базаром», а «баном», и продавцов – «толкачами», и деньги – «бабками». К этим терминам привыкали все, привык и Котов. Привык он и к регулярным визитам «смотрящего».

Главным по этой части на Бобровке считался пожилой авторитетный вор, носивший кличку, или «погоняло», «Грабли». Почему грузный седой мужчина удостоился именно такого наименования – бог весть: может, из-за длинных рук с широкими жилистыми кистями, а может, из-за неискоренимой повадки раз за разом влипать в одни и те же неприятности с законом… кто знает. Грабли всегда сам навещал владельцев новых торговых точек, и обычно один. Приходил, вежливо здоровался, осматривал товары, и в конце визита назначал подлежащую выплате сумму, как правило, довольно умеренную. Вёл себя словно рачительный хозяин, понимающий главный принцип животноводства: лучше получать от курицы сотню яиц каждый квартал, чем одну тушку и один-единственный раз. Пришёл он и к Борису. Поздоровался за руку, уважительно. Осмотрел помещения, заглянул в кассу, пощупал и понюхал мех, кожу, назначил дань: сорок «зелёных» в неделю с двух точек. По-божески, если вдуматься – столько же платили все, а Борины павильоны смотрелись на общем фоне не в пример богаче.

Торговый люд к еженедельным поборам относился терпимо, и жизнь Бобровки до поры до времени шла по накатанной колее. Но однажды всё переменилось – внезапно и круто.

О войнах криминальных группировок сериалов тогда ещё не снимали и по телевизору не показывали, а они, войны, бушевали вовсю. Такое денежно-насыщенное место, как центральный рынок, не могло остаться в тылу и не осталось.

Первым на этом фронте погиб Грабли. Его зарезали среди бела дня, вернее, среди неяркого осеннего воскресного вечера, когда авторитет, как всегда в одиночку, вышел из шашлычной «Казбек» и остановился на крылечке покурить. К нему приблизился скучавший в сторонке невысокий юноша в спортивном костюме и перчатках, сказал: «Курить вредно, дядя!» И, не успел удивлённый вопиющей бестактностью «дядя» раскрыть рот для должного ответа, воткнул ему в сердце длинный тонкий клинок – как выяснилось позже, кусок остро отточенной спортивной фехтовальной рапиры. Воткнул, покачал, вынул и бросил, а сам неторопливо удалился.
 
В тот же вечер убили всех семерых «сборщиков податей», также поодиночке обходивших торговые точки. Их убивали по-разному – кому-то проломили череп, кого-то, как и главаря, проткнули насквозь, кого-то банально задушили, кому-то борцовским приёмом свернули шею… убийства объединяли несколько признаков – время, место и полное отсутствие мотива. А ещё – бесшумность, быстрота и – никаких свидетелей. То есть видеть-то люди видели и убитых, и убийц, да только ничего не разглядели. Идёт себе парень из подручных всем знакомого мужчины со странным именем Грабли, к нему подходят двое, обнимают или берут под руки и уводят… всё. 

Они, ведомые молодыми людьми в спортивных костюмах, неохотно сели в ожидавшие на рыночной стоянке легковые автомобили с затонированными окнами, и уехали, а обнаружились их мёртвые тела в лесочке за кольцевой дорогой. Там когда-то, готовясь к обороне от гитлеровских танков, выкопали глубокий ров, впоследствии долгие годы служивший мусорной свалкой. Туда, в мусор, их и сбросили. Даже зарывать не стали. Была у всех смертей и ещё одна общая черта: ни в одном случае убийцы не применили огнестрельное оружие.

Базарная банда уголовников приказала долго жить, базарные торговцы вздохнули с облегчением: «Ура, шкуру с нас драть теперь некому, возрадуемся, братья!..» – и, как стало ясно уже во вторник, напрасно. Понедельник для всех базаров день выходной, а утру вторника, по мнению очень и очень многих торговых людей, лучше бы не наступать.

Новые шкуродёры и подходы к своему ремеслу имели новые, современные. На смену группировке воровской пришли так называемые «спортсмены», на смену примитивному рэкету пришёл беспредел. Раньше каждому труженику прилавка назначалась вполне определённая квота, выплатил – и живи себе дальше, теперь вопрос ставился по-другому: хочешь жить – плати, сколько скажут. Жить хотели все, и платили тоже все.

Заплатил бы и Котов, никуда бы не делся, да вмешался случай, на сей раз несчастливый. В то октябрьское воскресенье он исправно отдал назначенную Граблями сумму его эмиссару Решке и со спокойной душой уехал домой. А Решка деньги взял, но своему хозяину не отдал – некому стало отдавать, да и сам плешивый сборщик податей сгинул в противотанковом рву.

 Спокойный купец в понедельник закупил очередную партию товара, потратив всю выручку и обналиченные средства с банковского счёта, и поэтому к визиту новых вымогателей оказался совершенно не готов. Ну не было у него денег, когда в половину шестого вторника позвонила продавец из «Мехов» Надежда и попросила приехать «очень-очень срочно, здесь хотят видеть лично вас, пожалуйста, поскорее…» Не было, и всё тут.

– У тебя, я вижу, две точки? – риторически спросил один из трёх вошедших в меховой павильон крепких парней в спортивных костюмах, низкорослый и благодаря непропорционально широким плечам как бы квадратный, – Красиво живёшь. Значит, гони две сотни.
– Какие две сотни? – не совсем понимая, о чём речь, переспросил Борис, – Я же позавчера заплатил, сколько надо, вашему человеку…
– Нашему?
– Ну да, чьему же ещё. Решке. Разве он не передал?
– Ты не понял, братан. Позавчера наших здесь не было. А тех решек с орешками, что были, больше не будет. Мы – это мы. И платить будешь нам. Две сотни баксов, время пошло!
– Но у меня сейчас нет…
– Это, чувак, никого не колышет.

Пока Котов отчаянно пытался придумать хоть какой-то выход из казавшейся невероятной ситуации, в павильон зашёл ещё один мужчина, в отличие от первой троицы одетый вполне прилично – в клетчатом твидовом пиджаке поверх чёрной водолазки, фирменных джинсах и шикарных кожаных мокасинах. Рослый, плечистый, черноволосый, с густыми чёрными же усами скобкой «под Мулявина», он показался Борису смутно знакомым.

– Проблемы? – поинтересовался вошедший, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Да вот, тренер, этот жучила под ваньку косит. Типа нету у него.
– Ах, нету… Может, попробуем поискать вместе? – усатый перевёл взгляд с хозяина на мгновенно побледневшую продавщицу, – Как у тебя там в кассе с наличкой, лялюся? 
– С-сегодня покупали немного… но вот, как раз двести…  даже триста рублей…
– Эти, родная, можешь взять себе, я разрешаю. И давай, топай отсюда. Да, и подругу из второго сарая забирай. На старт, внимание, марш!

Дважды повторять не пришлось. Минуту спустя обе девушки, старательно не глядя на хозяина, хором буркнули: «До свиданья!» и словно испарились.

– Надо же закрыть… – просительно выдавил Борис, – И сигнализацию…
– Всему своё время, – оборвал черноволосый, – Успеешь и закрыть, и включить. Гони монету.
– У меня сегодня правда нет. А можно завтра?
– Завтраком нас решил покормить?.. Ох, смотри, сосед… Ладно, один раз можно, в порядке исключения, но завтра будет уже с процентами. Двадцатка сверху. Закрывай свои лабазы и не вздумай крутить – ты у меня на ладошке. Прихлопну, как комарика.

Клетчатый мотнул головой в сторону двери, четвёрка удалилась, и тут Котов наконец вспомнил, где мельком видел чернявого «тренера». На стройке. Это ведь как раз тот самый мужик, владелец строящихся рядом с его участком гаражей. Тот самый, о ком ходили слухи насчёт каких-то тёмных дел. И живёт он, по-видимому, в самом крутом из десятка особняков, образующих в Колодниках целую улицу. Особняки, по тем же слухам, все принадлежат тоже ему. Так вот каковы его тёмные дела… приятное соседство, нечего сказать.
 
Беда одна не ходит, в чём Борис убедился в среду. Нужную сумму он нашёл не без труда, пришлось одолжиться, но к концу недели ожидалась неплохая выручка, поэтому особо не переживал. Наезд усатого соседа-бандита, конечно, не порадовал – кого порадует перспектива отдавать за здорово живёшь кровные, заработанные по;том и нервами денежки, однако со временем, глядишь, удастся повернуть ситуацию другим боком. Как знать, может, ещё и корешами заделаемся…
 
Ехал, ехал и приехал… задумался, зазевался, да и въехал в зад вывернувшей прямо перед носом из переулка новенькой иномарки. Оттуда выбрались четверо кавказцев, попытались вытащить виновника из кабины и разорвать на куски, что называется, не отходя от кассы. Он закрылся наглухо, молил бога о скорейшем прибытии ГАИ и жалел, что не взял с собой ружьё. Горячие парни танцевали лезгинку перед его капотом, пока не подкатил наконец дорожный патруль. Пара лейтенантов с ходу определила виновного: кто ударил сзади, тот и виноват – не соблюдал дистанцию и скоростной режим.  Составлять протокол и месяцами таскаться по страховым агентствам никто из участников ДТП не захотел, гаишники предложили разойтись миром… разошлись, и половины наличных – как не бывало.
 
У «мехов» ждали все четверо вчерашних, да плюс пара в неизменных спортивных нарядах блокировала двери «кожи». Продавщиц в павильонах уже не было.
 
– Ты не обижайся, это я их отпустил, – покаялся усач, сегодня одетый легко и практично – в ветровку, джинсы и кроссовки, – Наши мужские разговоры им слушать ни к чему. Принёс?

Котов молча вынул деньги и положил в подставленную ладонь «квадратного», широкую, как лопата. Тот пересчитал и воззрился на «должника» с неподдельным изумлением.
– Оба-на… тут сто двадцать… Ты ничего не перепутал, чувак?
– Понимаете, я попал в аварию… – начал Борис, – Я ехал по главной, а они…

Договорить ему не дали. От первого удара в живот перехватило дух, потом его били долго и с видимым удовольствием. Били по очереди трое в трико, «тренер» наблюдал, сидя на стуле и позёвывая. Когда избиваемый упал, пинать ногами его не стали – подняли и усадили за прилавок Усатый вынул из кармана колоду карт, перетасовал, положил перед бизнесменом.

– Тяни сколько хочешь, я сегодня добрый.
– Я в карты не играю, – с трудом выговорил Котов распухшими губами.
– Тяни-тяни, не ломайся. Один раз в очко даже монашке можно. Или хочешь, чтобы мои ребятки с тобой ещё раунд провели?

Котов вздохнул и взял подряд три карты сверху. Первыми ему выпали два короля – треф и червей, за ними бубновая десятка.

– Неслабо! – восхитился самозваный партнёр, – Не зря говорят: дуракам везёт!.. Теперь моя очередь.

Он взял колоду в левую руку, поплевал на пальцы правой и вытянул из середины пиковых короля с десяткой. Подмигнул Борису и предложил:
– А давай ты мне достанешь, на удачу?.. Например, самую нижнюю.
– Доставай сам. А то я туза вытяну, выйдет перебор, и ты скажешь, что я типа шулер.
– Не скажу. Судьбу, братан, не обманешь. Тяни.

Борис послушался, но наперекор взял самую верхнюю. Туза там не было. На свет появилась семёрка треф.

– Ух ты! – радостно улыбнулся «тренер», – Смотри-ка, двадцать одно, как с куста!.. Не ожидал от тебя такой щедрости! Что ж, раз так, не будем тянуть кота, ха-ха, за хвост. Ты проиграл?
– Ну, проиграл.
– А раз проиграл, не нукай, а подписывай.

На прилавке появились стандартный лист белой бумаги с несколькими строчками текста и шариковая авторучка.

 – Что это?
– Давай-давай, подписывай. Расписочка это. Ты же мне теперь должен кое-что, разве нет?.. Экземпляр всего один, смотри не запачкай. 
– Я ничего не подпишу, – заупрямился проигравший, и начался второй раунд.

За вторым последовал третий, а к концу четвёртого он уже готов был подписать всё, что угодно, лишь бы прекратилась бесконечная игра в «пятый угол». И подписал, толком не прочитав.

Расписка, составленная по всем правилам, гласила: «Я, Котов Борис Анатольевич, паспорт… зарегистрированный и проживающий по адресу… обязуюсь выплатить Коту Ивану Павловичу… пятьдесят тысяч долларов США до тридцать первого октября текущего года. В случае просрочки обязуюсь платить неустойку в размере двух процентов от суммы за каждый просроченный день. В случае неуплаты всей суммы долга до первого декабря всё моё имущество, движимое и недвижимое, переходит в собственность…»