Усатый и полосатый Глава 4-6

Глава четвёртая

– Как вы сказали?! – не поверил своим ушам доктор химических наук, – Коту?.. Не может быть!.. И вы думаете, этот бандит… Это был отец нашего бизнесмена?.. Лёши?.. А разве его отчество – Иванович?
– Романович он. Я уж дорасскажу, ладно? А то вас или меня завтра выпишут, а я, раз начал, хочу закончить. Или вам уже надоело?
– Нет-нет. что вы. Но, если вам тяжело вспоминать…
– Да ничего мне не тяжело. И ничего я не вспоминаю. Мне эта история известна со слов Лики, сестрёнки моей. Я же тогда малыш был, во втором классе, а она уже в шестом… вообще-то она и сама своими глазами мало что видела, ей мама рассказала, перед тем как… ну, в последний день, и бабушка ещё.

…Бить они умели. Синяков и ссадин на лице Бориса не оставили, ни одного зуба ему не выбили и ни одного ребра не сломали. После подписания его заботливо умыли, дали две таблетки анальгина и довели до машины. За руль сел «квадратный».
Дома Котов, не сказав жене ни слова, выпил полстакана коньяка и лёг спать, а утром проснулся с болью во всём теле и осознанием: если немедленно, сейчас, не предпринять что-то важное, его жизни придёт конец. Вчерашние события помнились нечётко, но главное в памяти восстановить удалось. Его жестоко унизили, заставили сыграть в заведомо шулерскую игру и признать несуществующий долг, а значит, надо срочно бежать – в милицию, к адвокатам, прокурорам… Оксана, ни о чём не спрашивая, согласилась сегодня побыть на рынке вместо мужа, а он отвёз детей в школу и принялся за осуществление плана спасения, пока не до конца ясного ему самому.

Увы, попытки призвать на помощь закон результатов не дали. Участковый инспектор занимался чем-то срочным на выезде, и, прождав два часа, Борис ушёл из районного отделения ни с чем. Поехал в прокуратуру, где его не пустили даже на порог. Бросился к знакомому адвокату, в своё время за приличную плату помогавшему с оформлением документов фирмы. Тот послушал, поцокал языком и посоветовал – с ума сойти! – поискать выход на кого-либо из криминальных авторитетов, желательно воров в законе, а уж они беспредела не любят и возьмут наглого рэкетира в оборот. А где искать такого вора, он и сам не знал.

Побитый купец плюнул на пол адвокатского кабинета и вернулся в райотдел, к участковому. Нашёл старшего лейтенанта за столом с ворохом бумаг. Милиционер выслушал жертву «наезда» очень внимательно, задал несколько вопросов, бодро заявил: «Примем меры!» и велел написать заявление на имя начальника РОВД. Писа;ть лучше дома, в спокойной обстановке, как можно подробнее, и завтра же или послезавтра, в крайнем случае через неделю, принести ему сюда, вот в этот кабинет.
 
Дома ждала ещё одна проблема – заболел сынишка. Из школы его привела Анжелика, рассказала: у Алёшки на уроке физкультуры разболелся животик, его вырвало, и физрук сказал сходить к фельдшеру. А та сама на больничном, простудилась… мальчик в свой класс не вернулся – пошёл к старшей сестре, в шестой «А». Лика отпросилась у классной и решила отвести брата в детскую поликлинику, благо идти недалеко. Взяла за горячую ручку, и пошли потихоньку – быстро идти ему мешала боль в животе. Отвела, а в регистратуре сказали: «Без родителей такого маленького принимать не полагается, пусть приходит с мамой или папой!», поэтому они отправились домой. На остановке скопилась целая толпа, в подошедший автобус не влезли, пошли пешком, и по дороге у мальчика ещё два раза была рвота. Дома Лика уложила братишку в постель, дала выпить чаю, поставила под мышку градусник, как делала мама, и тут вернулся отец.

Борис глянул на термометр, ужаснулся и позвонил в поликлинику – вызвать врача на дом, но ему объяснили: визиты на сегодня уже не записывают, вызывайте «Скорую помощь». Через час врач, пощупав живот, предположил аппендицит.  «Надо ехать в больницу, скорее всего понадобится экстренная операция, – сказал отцу доктор, похожий на худого мальчишку в белом халате, – Собирайтесь, папа, берите паспорт, поедете с нами». Папа собрался, взял паспорт, подхватил ребёнка на руки и поехал.

 
Торговый день на рынке выдался не слишком удачным, и Оксана была недовольна. Хотя и Надя, и Светлана продали по нескольку вещей, в кассе лежали не пухлые пачки денег, а считанные купюры. Немного тревожили и мужнины проблемы, но она верила: Борька всё разрулит, ему не впервой. Справлялся раньше, справится и сейчас. В седьмом часу пискнул пейджер, пришло сообщение: «У Алёши аппендицит, он в больнице, будут делать операцию, мне надо побыть здесь, так что заканчивай там сама». Она закончила: отпустила девушек, подбила итоги дня и собралась закрывать павильоны. Замкнула и включила охранную сигнализацию в «коже», а сделать то же самое в «мехах» и выйти женщина не успела: зашли четверо мужчин – трое в спортивных костюмах и один в кожаном пиджаке.

– Привет! – панибратски, как со старой знакомой, поздоровался вошедший первым коренастый, почти квадратный крепыш, – Ба!.. Кого я вижу!
– Мы уже закрыты, – ответила хозяйка, – Если хотите что-нибудь купить, приходите завтра.
– Не, тренер, ну вы только поглядите на них! – делано удивился квадратный, – Давеча тот чувачок нас завтраками кормил, таперича эта корова тем же потчует… До завтра, милаха, ещё дожить надо!
– Я вас не понимаю. Уходите, или я вызову милицию.
– Ой, как мы все испугались!.. Ну давай, вызывай... Свисток дать? – парень потеребил себя пониже живота, – Я могу, он у меня любит, чтоб в него свистели…
– Чего вы хотите? – Оксана старалась не выдать охватившего её страха, но голос предательски дрогнул, – Денег?.. Денег у нас сейчас нет, выручку мы сдаём в банк.
– Врёшь, – это сказал уже усатый человек в пиджаке, – А врать ты не умеешь, по глазам видно. Тебе разве твой Боренька не сказал – он вчера нам тут кой-чего задолжал?
– Задолжал?
– Ну да. Мелочь, в общем-то. Стольник штатовский всего, плюс процент за сутки, и за труды… короче, подруга, отстёгивай полторы сотни баксов и гуляй себе до дому.
– Никаких баксов вы не получите. Если у вас с ним какие-то дела, к нему и обращайтесь. Он завтра придёт, а сегодня я ничего вам не дам.
– Не дашь, говоришь… ошибаешься, ляля, ошибаешься, – усатый смерил её взглядом, – А что, братва, может, нам и впрямь с ней по безналу рассчитаться… прикинь, Филя, – ткнул он в плечо «квадратного», – Вот ты бы за неё сколько дал?
– За эту старушку? – хохотнул тот, – Не мой фасон. Десятку максимум, и то если постарается. 
– А ты, Виля? – теперь «тренер» обращался к высокому большеглазому парню у двери, похожему на гимнаста.
– Не знаю, – глазастый пожал плечами, – По мне, так она даже ничё… Может, пятнадцать.
– Ладно, пусть уж будет двадцать, для ровного счёта… да, двадцать, – подытожил усатый, – За один кружок выйдет половина, за два – поквитаемся. Ну и посвистишь, само собой. Раздевайся.
– Что?!.. – вскрикнула Оксана и бросилась к боковому окну, надеясь разбить стекло, выскочить, хотя бы позвать на помощь… «Спортсмены» оказались проворнее.

По ходу «расчёта» ей в рот вливали водку, заставляли глотать. После они аккуратно развесили по местам сброшенные на пол шубы, кое-как одели её, и крепко обняв за талию, повели, почти понесли к стоянке. На выходе с рынка компании из четверых мужчин и одной женщины встретился милицейский патруль: дежурная пара стражей порядка выполняла плановый вечерний обход подконтрольной территории.
 
– Добрый вечер, граждане! – взяв под козырёк, преградил путь поздним прохожим старший наряда, – Откуда, куда, зачем?
– Здравствуйте, товарищ сержант, – солидный мужчина с усами достал и предъявил паспорт, – У жены день рождения, она с подругами в «Казбеке» отмечала. Я отлучился, а супруга моя увлеклась, перебрала чуток… Подружайки давно разошлись, а нам, видите ли, всё мало!.. Вот, ребят знакомых попросил, с их помощью скорее до дому доберёмся. Там детки маму заждались, помоемся, чайку попьём, и баиньки… Так, моя хорошая?..  Хватит на сегодня?

Он ласково погладил женщину по растрёпанным волосам, а та дёрнулась от него, и, если б не сильные руки державших её парней, наверняка упала бы навзничь.

 – Нет… нет… – пробормотала выпивоха, – Будь ты проклят!.. Пустите меня!.. Нет…

Сержант оценил обстановку. Эти спортивные ребята на рынке недавно, ведут себя тихо, сами порядок не нарушают и другим не позволяют – по слухам, уголовников разогнали, карманникам проходу не дают, торговлю с земли пресекают. Дисциплинированные, сразу видно: старший говорит, остальные молчат. И скрывать им нечего: смотрят открыто, улыбаются.

А дама, похоже, и в самом деле в изрядном подпитии: на ногах еле держится, отпусти – свалится. Одета хорошо: светлый брючный костюм, стильные туфельки…  муж говорит, на именинах перебрала?.. скорее всего так и есть. Одета-то хорошо, а на кого похожа?.. на голове воронье гнездо, помада размазана, тушь потекла… и разит от неё, как из пивной бочки… Шалава!.. Привезут такую красотку домой, вот детки обрадуются!.. Да-а, не позавидуешь мужику. Патрульный вернул паспорт, посторонился.

– Счастливого пути!.. Лечиться ей надо.
– Спасибо, – с достоинством кивнул усатый, – Кодировалась уже, а толку...

Перебравшую шалаву отвезли домой и тем же манером, в обнимку, донесли до крыльца. Усатый постучал.

– Кто там? – раздался из-за двери тонкий голосок, – Родителей нет дома.
– Ваша ма-амка пришла, молочка-а принесла! – дурашливо проблеял «квадратный».
– Уходите, или я позвоню в милицию! – закричала девочка.
– Не бойся, дочка, – вежливо вступил «тренер», – Дядя Филя шутит. Не надо милиции. Это правда мама пришла. Открывай.
– Пусть она сама скажет!
– Да, Лика, это я, – собравшись с силами, сказала Оксана, – Открой, не бойся.

Она открыла, и они ввели маму. В доме женщина оттолкнула державшие её руки, прошла три шага и осела на пол. А человек с усами взял девочку за подбородок, притянул к себе, посмотрел в широко раскрытые глаза.
– О-о, да ты у нас красавица!
– Я не у вас! – тщетно пытаясь вырваться из жёстких пальцев, прошипела Анжелика.   
 – Ничего-ничего. Подрастёшь, будешь у нас, – он отпустил дочку, наклонился к матери, – Слышь, ты, коза… вот за неё я тебе по сотне платить буду, начиная со второго раза. За первый, целинный – так и быть, две. И оленю своему передай – с него стольник за доставку!


Лика набрала в ванну горячей воды, помогла маме помыться и добраться до постели. Звонить кому-либо мать ей запретила.
 
Борис вернулся за час до полуночи, выслушал рассказ дочери, глянул в почерневшее лицо жены и заскрипел зубами.
– Может, сообщим в милицию?
Она покачала головой, а сказать ни слова не смогла – подавилась слёзами.

– Не плачь, Ксюша. С Алёшкой всё в порядке, а с остальным мы как-нибудь разберёмся. Ты поспи.

Котов поднялся в свой любимый «каминный зал», как они называли отделанное камнем и дубовыми панелями помещение между первым и вторым этажами, снял со стены подаренную отцом к совершеннолетию и ни разу не стрелявшую тульскую двустволку. Сходил в гараж, «болгаркой» отпилил резной приклад и стволы, оставив по двадцать пять сантиметров.
Зарядил, сунул обрез под куртку. У калитки догнала Анжелика.
– Папа, не уходи, пожалуйста!
– Надо, доченька. Долги надо отдавать.
 
Его нашли завтра, вскоре после рассвета. Согласно протоколу, составленному сотрудниками дорожной милиции, «…гражданин Котов Б.А., находясь в состоянии алкогольного опьянения, управлял угнанным автомобилем марки «ВАЗ-21063» и, не справившись с управлением, съехал с дорожного полотна за сто пятьдесят метров до моста через реку Белица. Высота насыпи на данном участке шоссе составляет более десяти метров, вследствие чего автомобиль несколько раз перевернулся. Водитель при этом получил множественные травмы и скончался на месте происшествия…»  Опознание труда не составило: в кармане куртки погибшего угонщика лежал паспорт. Обреза охотничьего ружья либо иного оружия при нём не было.

Похорон мужа Оксана не запомнила: всё то время провела в каком-то странном, полубессознательном состоянии. События последних дней, лица и слова людей – злых и добрых, бандитов и родственников, знакомых и бывших заводских сослуживцев в её мозгу слились, смешались в подобие плохого старого фильма или кошмарного сна. А спать не могла. Чтобы заснуть, на ночь она пила корвалол и вино, иначе, стоило выключить свет и лечь в постель, ей мерещились шарящие по телу чужие руки.
 
Бориса признали преступником: ведь он угнал и разбил чужую машину, стоявшую на соседней улочке. В это поверили все – милиция и суд, друзья и родственники… все, кроме жены. Она никак не могла взять в толк: на кой чёрт ему понадобился этот бессмысленный угон? Зачем угонять чужую, вот же свои, и не одна, а даже две – на лужайке легковая «девятка» и в гараже грузовой микроавтобус… зачем?! Но её вызвали в районную администрацию, под роспись вручили исполнительный лист. Раз виновный погиб, возместить ущерб обязали вдову.
 
Аппендицит у сына протекал с осложнениями – операция запоздала, гной успел разлиться, и Алёшку продержали в больнице не обычную одну неделю, а больше трёх. Мама навещала его каждый день, отвозила соки и фрукты, делала с ним школьные задания, чтобы не слишком отставал от класса. На базар не ездила – там всё вроде шло нормально, Надя и Света справлялись сами. Говорили, запасы товаров подходят к концу, пора бы обновить, а заниматься этим не было ни желания, ни сил. Она знала координаты турка-оптовика, снабжавшего мужа кожей и мехами, но водить грузовой фургон не умела, пришлось бы нанимать шофёра, это тоже денег сто;ит… Кроме того, встречаться лично с восточным человеком ей ещё не приходилось – закупками всегда занимался сам Котов.

По календарю наступила зима, а листва с деревьев облетать не спешила, пока с неба не полетели первые белые мухи.  В сороковой день к Оксане пришла только мать, и они одни, без детей, съездили на кладбище, положили цветы к свежему кресту. Она смотрела на улыбающееся с фотографии лицо и ловила себя на странных мыслях.

«Неужели живой может завидовать мёртвому?.. Разве так бывает? А я, кажется, чувствую именно это – может, не зависть как таковую, а желание быть не здесь, с этой безысходностью, а там… а разве есть это «там»? Я же не верю ни в бога, ни в загробную жизнь… или всё-таки верю?..»


Глава пятая

Выпал первый, ещё робкий снег, сынишку допустили до школы, и у Оксаны возникло ощущение некоего возвращения – как будто она уезжала куда-то далеко и надолго, а сейчас вернулась. Беда налетела чёрной бурей, разбила её жизнь вдребезги и бесповоротно, но жить дальше всё-таки нужно, хотя бы ради детей. Она выслушала очередной отчёт продавцов и подумала: один павильончик на зиму лучше закрыть, объединить кожаные и меховые изделия в другом, оставив на работе одну из девушек. Не решила пока только, кого именно. И, если честно, ехать туда, на Бобровку, она боялась. Боялась до дрожи в коленках, до тошноты. А вдруг там её снова будут ждать ЭТИ?

Преодолев себя, Оксана смогла прийти на рынок лишь спустя полтора месяца после того страшного дня. И увидела за прилавками своих павильонов не Надежду и Светлану, а совершенно других людей, ей не знакомых и не очень хорошо говорящих по-русски. Тем не менее торговали они бойко, зазывая покупателей и расхваливая товар звонкими гортанными голосами. Меховых и кожаных изделий было много, гораздо больше обычного… а откуда они взялись – картина как будто должна быть прямо противоположной?

– Здравствуйте, – обратилась она к продавцу постарше с табличкой «Ашот» на груди, – А где Надя?
– Здравствуй, дорогая, – улыбнулся в ответ горбоносый брюнет лет пятидесяти, – А разве без Нади купить нельзя?.. Смотри, какая прелесть, норочка с песцом, полушубка как на тебя шили. Бери, хорошая скидка будет!
– Послушайте внимательно, Ашот. Я пришла не покупать. Я – хозяйка этих павильонов, вернее, жена хозяина, моя фамилия Котова. И мне нужна наша продавщица Надя.
– Хозяйка?.. Котова? – мужчина за прилавком непонимающе округлил глаза, – Ты?.. Нет, у нас другой хозяин. Никакого Котова не знаю, а если не покупаешь, отойди, не мешай смотреть, кто покупает. 
– Как – другой?! – опешила Оксана, – Кто?.. Этого не может быть!

На восклицания отреагировал другой брюнет, намного моложе, скорее всего сын первого. Вдвоём Ашот и Аршам объяснили: «девочек Надю и Свету» видели всего один раз, при передаче дел. Их нанял «один человек», они могут попросить его подойти, если ей очень нужно.

Ей было нужно, и «один человек» вскоре подошёл.  Его настоящего имени она не знала, но отлично помнила, как главный бандит называл его «Филей». Это он, кряжистый Филя, сначала предлагал ей «посвистеть», обозвал «старушкой» и заявил, что она не в его вкусе, а потом больше всех усердствовал при «расчёте».
Вокруг сновали люди, много людей, и она вдруг перестала бояться: на миру, как говорится, и смерть красна. Можно заорать «Милиция!» или «Спасите!», в конце концов просто убежать…

Ни того, ни другого делать не понадобилось.
– Здравствуйте, – словно не узнавая, нейтрально-вежливо поприветствовал «квадратный», соответственно погоде одетый теперь в кожаную куртку поверх неизменного спортивного костюма, – Панов Филипп Юрьевич. Это вы хотели меня видеть?

«Как раз тебя, Панов Филипп, я если и хотела бы видеть, то исключительно в гробу!»
– Да это я. Я хочу знать, что всё это значит?
– Наверное, вам лучше пройти к директору.
– Нет. Я отсюда никуда не пойду.
– Как вам будет угодно, – Филя-Филипп игриво подмигнул, облизнулся, поклонился и ушёл, а вместо него через пять минут подошёл тот, кого он на сей раз назвал не «тренером», а «директором».

Усатый выглядел гораздо хуже, чем при их первой встрече. Оксана даже не сразу узнала его, настолько он похудел. Модное пальто на костлявой фигуре болталось, как на вешалке, усы обвисли, и цвет лица бандитский главарь имел явно нездоровый, желтоватый.

«На наркотики подсел, что ли?..» – подумала она, – «Или пьёт без меры?»
Желтолицый «директор», в отличие от Фили, не миндальничал и не кланялся.
– Наконец-то соизволила явиться! – обвиняющим тоном заявил он, – Я уж хотел гонца посылать. Что тебе неясно?

У Котовой от такой наглости перехватило дух. Да как он смеет?
– Являясь хозяйкой этих торговых точек, я требую…
– Не спеши говорить о том, чего не знаешь. Никем ты не являешься. И требовать должен я, а не ты. На вот, ознакомься, хозяйка… – мужчина подал ей сложенный вдвое стандартный лист, – Можешь оставить себе. Если не нравится, рви на здоровье, это копия.

Она развернула, ознакомилась. Сумма прописью – пятьдесят тысяч долларов. Подпись её мужа, фамилия, имя и отчество написаны от руки, почерк его, никаких сомнений. «Обязуюсь выплатить… процент… с первого декабря всё имущество, движимое и недвижимое…» Сумасшествие какое-то! Оксана машинально сложила бумагу, сунула в сумочку.
– И что?
– Нам нужно съездить к нотариусу.
– Вам нужно – съездите, я не возражаю.
– Нам – это нам с тобой, тебе и мне.
– Зачем?
– Не прикидывайся дурой. Пора поставить точку в этом деле. Едем?
– Я с вами никуда не поеду!..
– Ты что, читать не умеешь?
– Эта расписка – поддельная!
– Да, это копия, я ж тебе сказал. Оригинал точь-в-точь такой же, только в руки я его тебе не дам.
– И оригинал ваш – тоже подделка!
– Хочешь сказать, подпись не его?
– Подпись ничего не значит! Может, он подписал что-то другое, а вы потом как-то перенесли…
– Хочешь, экспертизу проведём? Но за твой счёт. Знаешь, что они скажут?.. Молчишь… А я знаю – никакой подделки тут нет. Подпись – его, твоего покойника. Спорим?
– Не буду я с вами спорить!..  Если подпись подлинная, значит, вы заставили его подписать, не знаю, силой или обманом. Он сам, по своей воле, ни за что бы этого не сделал!
– Никто его не обманывал и не заставлял, честное слово.
– Честное?.. Какая у вас честь…
– Насчёт чести вам, бабам, конечно, виднее, – усмехнулся усач, – И всё-таки тебе придётся поверить.
– Такие деньги мой муж ни у вас, ни у кого другого взять в долг не мог, это исключено!
– Он их у меня и не брал.
– Не брал?!.. Тогда откуда эта ваша расписка?
– От верблюда. Он мне их проиграл, в карты.
– Борис никогда не играл в карты!
– Ты такое кино смотрела, «Никогда не говори “никогда”» называется? Про шпионов?
– Какое кино?! Я знаю, и всё!
– Вот видишь, как бывает в жизни: знаешь одно, а выходит другое. Играл он, играл, не сомневайся. И проиграл, дурачок. И подписал сам, своею собственной рукой и авторучкой. При свидетелях, между прочим. Хочешь, позову вон хоть Фильку, он своими глазами всё видел, соврать не даст.
– Так я и поверила вашему поганому Фильке!
– И за что ты так на бедного парня взъелась?.. Он-то к тебе со всей лаской, насколько я помню…

Оксана размахнулась, чтобы от всей души вмазать по ухмыляющейся физиономии, но он лёгким движением перехватил её руку.
– Ну так как?.. Поехали?..
– Я сказала – никуда не поеду!
– Ладно… Видит бог, я хотел по-хорошему, но по-хорошему ты не понимаешь. Что ж, поговорим по-другому, – «директор» свободной рукой указал на ряд телефонных будок у стены главного рыночного купола, – Домой позвонить не хочешь?

«О, господи!..» Она опустила монетку в щель, набрала номер. Трубку сняли после первого же гудка.
– Вас слушают, – произнёс молодой мужской голос, – Говорите.
– Я…

Оксана едва не ляпнула: «Извините, я ошиблась номером», и тут до неё дошло: никакой ошибки нет. Там, у неё в доме, с её детьми – чужие люди. Бандиты. И жизнь детей сейчас зависит от того, какой приказ отдаст им он – этот вислоусый мерзавец, а значит, проиграл не только Борис. Проиграла и она, проиграла всё, проиграла окончательно и бесповоротно. Причина поражения предельно проста: их вынуждают играть по чужим правилам, которые к тому же по прихоти соперника могут измениться в любую секунду. Шансов на победу в этой игре у честного человека нет, ни единого. И она сказала совсем другое.
– Я прошу вас дать трубку моей дочери. Пожалуйста.
– Да, конечно, – вежливо ответили ей, – Айн момент.
– Мамочка, привет, – голос Лики напряжённо подрагивал, – Ты скоро?
– Да, солнышко, я постараюсь. Этот дядя… он давно у нас?.. Он тебя… вас не трогает?
– Их двое. Ты уехала, а они пришли. Ты не думай, я их не впускала, у них были свои ключи. Сказали, будут нас охранять до твоего прихода.
 
«Откуда у них ключи от нашего дома?! – мысленно вскричала Оксана и тут же нашла ответ, – Да это же Борькины ключи!  Ведь среди возвращённых мне мелочей из его карманов были паспорт и водительские права, носовой платок, очки, пейджер, зажигалка и сигареты, кредитная карточка, ключи от обеих машин и павильонов… а домашних – не было!.. А я, дура, не допёрла сменить замки… Вот же гад!.. По-хорошему хотел, говоришь?.. А почему же тогда эти твои охраннички явились, едва я уехала?.. Сидели, глядели, дождались, пока за угол свернула, и – привет, детишки!..»

– Не бойся, мама, – продолжала девочка, – Нас никто не трогает, только на улицу не разрешают выходить, говорят, это опасно. Они не злые. Один сейчас играет с Лёшкой в дартс, другой читает. Но ты приезжай поскорее, ладно?
– Да, – повторила Оксана, – Я постараюсь.

Она повесила трубку и повернулась к «директору», наблюдавшему за ней, как могло показаться, сочувственно. Ну да, он же предлагал ей «по-хорошему», а она, глупышка, упрямится.
– Поехали к вашему нотариусу, и прошу, побыстрее.

В нотариальной конторе они провели ровно десять минут. Вся документация по передаче прав собственности была готова заранее, требовались лишь её подписи. И снова она подумала о возможном спасении: вот ещё один вариант – сказать пожилому строгому мужчине в толстых бифокальных очках дюжину слов. Сказать шёпотом, чтобы не расслышал желтолицый, сидящий поодаль с журналом в руках: «Я делаю это не по своей воле. Мне угрожают, меня заставляют. Позвоните в милицию.» А если очкастый – тоже его человек? А если не его, но не расслышит, начнёт переспрашивать: «Что вы сказали?.. Не по своей воле?.. А по чьей?.. В милицию?.. Кто вам угрожает?» И тогда подписание сорвётся, но кто знает, что в таком случае сидящие в её доме «незлые охранники» сделают с детьми?.. Словно в ответ на вопрос, чьи люди здесь так быстро оформляют непростые юридические документы, усатый положил «Огонёк», поднялся, подошёл, улыбнулся.
– Закончили, Миша?.. Прекрасно. Ну, мадам, по рукам?

Он крепко пожал её холодную влажную кисть своей – тёплой, сухой и сильной. Поблагодарил нотариуса и под руку, как галантный рыцарь, вывел обобранную до нитки даму из официального учреждения.

– Ты молодец. Умница, – похвалил кавалер, так же учтиво открывая перед нею заднюю дверцу чёрного «Мерседеса», – Отвезу тебя домой, а то наша красавица там совсем соскучилась.
– А моя машина?
– Какая это – твоя?.. Никакой машины у тебя больше нет.

Да, разумеется. Как же она могла забыть фразу из проклятой расписки – «Всё имущество, движимое и недвижимое…»? Нет у неё теперь ни машины, ни торговых павильонов, ни кож, ни мехов, ни дома.
– Когда мы должны будем освободить дом?
– Зачем мне твой дом? – пожал плечами победитель игры без правил, – Живи сколько хочешь, хоть всю жизнь, цветочки поливай... А знаешь, я, пожалуй, на работу тебя возьму, мне бухгалтер-счетовод в автохозяйство скоро понадобится. И ляльке твоей, как школу окончит, найдётся местечко, а там и пацана пристроим. Я своих соседей не обижаю…
– Не обижаешь?!..  А с Борисом… Бориса кто убил?..  Не ты?
– Нет. Опять ты ошиблась. Я-то не обижаю, а он обижал.
– Борис?
– Да, Борис. Муж твой был вор и убийца.
– Что ты сказал?!.. Мой муж – вор?.. Убийца?!
– «Что сказа-ал?..» – передразнил «директор», – Что слышала. Правду сказал, правду. Вор он. Машину чужую кто украл – может, я?.. Нет, не я, а он. И убийца тоже он. Я его не убивал – он сам по пьянке гробанулся на той тачке, а перед тем твой благоверный успел собственноручно грохнуть из обреза одного из моих парней, да и меня чуть на тот свет не отправил. Вот так-то, соседка.

Соседка молчала, и он продолжил почти доверительно.
– Ну как, пойдёшь ко мне?.. Начинай в любое удобное время, зарплату сама себе назначишь, какую захочешь. И «девяткой» своей сможешь пользоваться, если дурить не будешь. Подумай, я не тороплю…

Лимузином управлял человек, наверняка хорошо знавший маршрут: не задавая вопросов, вёл тяжёлую машину быстро и плавно, как опытный таксист. Усатый хозяин жизни подвинулся ближе к сидящей на другом краю кожаного дивана женщине и непринуждённо положил руку ей на колено. Не погладил, не сжал, не полез под юбку – просто положил. Уверенно, по-барски, словно она – уже его вещь, как машина или шуба. И дурить не станет, а будет по его желанию выполнять любую прихоть – и самого хозяина, и «парней».

Оксана вспомнила последние слова мужа. «Ты поспи, а я разберусь…» – сказал он, уходя, чтобы не вернуться. 

«Значит, он всё-таки разобрался с вами, как смог. Одного твоего отморозка грохнул, а тебя, скота, не добил… Тачку он, конечно же, не крал, и угробился, конечно же, не сам. Но убивал его действительно не ты – тебя он, как дикого кабана, продырявил картечью, и когда его убивали, ты уже валялся на операционном столе. И, вполне возможно, спасли твою паскудную жизнь те же врачи, что Алёшеньку моего лечили.  Хорошие у нас врачи. Жаль, спасают иногда, кого и не надо бы.» 

– Заманчивая перспектива, – она не попыталась сбросить наглую руку. Что толку пытаться – сегодня, увы, не её день, – Спасибо. Я подумаю.


Когда вошла в дом, посторонних уже не было. Кто дал им отбой, неизвестно, да и неважно. Пропали с глаз долой, и слава богу. Лёша обрадованно схватил самокат и помчался на улицу, а Лика обняла маму и заплакала.

– Ну что ты, доченька, что ты… – целуя глаза и волосы дочери, приговаривала Оксана, – Что ты… Не плачь, милая. Всё хорошо, всё уже кончилась.
– А кто эти люди? Почему они к нам ходят?
– Это плохие люди. Ты говоришь, сегодня приходили и сторожили вас с Алёшкой не злые, но если их главный прикажет, всё изменится.
– Это тот, с усами?
– Да, это он. Он сделал так, что у нас больше не будет машины, денег и возможности торговать одеждой. Разорил нас.
– За что?
– Не знаю.
– Это ему папа хотел отдать долг? Когда разбился?
– Да, ему.
– И что, получается, не отдал? И поэтому он нас разорил?
– Папа-то отдал, а он обманул и папу, и меня.
– А когда Лёша заболел и папа уехал с ним в больницу, а они привели тебя, и тебе было плохо… когда он хватал меня… тоже он виноват?.. Он это сделал с тобой?
– И он, и те, кто был с ним.
– Я его ненавижу!.. Ненавижу!
– Не надо, Лика. Всё кончилось. Больше я никогда не допущу, чтобы тебя так пугали, никогда.
– Клянёшься?
– Нет. Обещаю.
– Лучше поклянись. Как бабушка: «Христом богом клянусь!»
– Я, видишь ли, в бога не верю.
– А бабушка?
– Бабушка, наверное, верит. Хотя раньше, по-моему, не верила. Она же была комсомолкой, а в комсомол верующих не принимали.
– Да, она верит. Я слышала, как она говорила: «Бог всё видит, не гневи Бога!» Раз человек так говорит – значит, верит?
– Видимо, да.
– Если богом не хочешь, скажи: «Мамой клянусь!..» Зарок ещё можно дать... Даёшь?
– Нет, милая, никакие клятвы я давать не буду. И зарекаться не буду. Вот ты подумай: поклянётся человек чем-то ценным, не говоря о святом, как матерью, например, а потом выйдет – не получается клятву сдержать. И как ему тогда быть? Быть ему тогда клятвопреступником, а это совсем ни в какие ворота…
– А свои обещания ты выполняешь?
– Да, свои обещания я стараюсь выполнять.
– А папа выполнял?
– Да, папа своё слово держал.
– Помнишь, он говорил: «Хочу каждое лето ездить с тобой, Ликой и Лёшкой на море!» А теперь его нет, и мы туда уже никогда не поедем…

Лика всхлипнула и снова прижалась к её груди, а Оксана вспомнила то Борькино пожелание, высказанное ещё до всего – до богатства, до постройки дома, до «кож и мехов», до Бобровки… до всего этого ужаса.
– Почему же никогда?.. Может, ещё и съездим когда-нибудь.
– Обещаешь?
– Обещаю. Знаешь что? Давай обед готовить, а то я сегодня голодная, как сто волков.
– Давай. Только чур, картошку я не чищу и посуду не мою!
– Это почему?
– А я, пока эти тут сидели, видишь какие себе ногти заделала? – дочь растопырила пальчики и продемонстрировала маме разноцветный шедевр, – Ты не обидишься, что я твои лаки взяла?
– Ух ты!..  Все визажисты отдыхают... Надеюсь, там хоть по капельке осталось? – вот как!.. получается, не настолько она и перепугалась, моя пленница? –  Сделаешь и мне когда-нибудь такие? Обещаешь?
– Хоть сейчас!
– Сейчас не надо, отложим мой маникюр до завтра. Иначе кто нам картошки начистит и посуду помоет? Лёша, боюсь, не справится…

Маникюр отложили, обед приготовили и съели. После еды Оксана проверила готовность к завтрашней школе, обнаружила полную неготовность и усадила детей за уроки, а сама задумалась о том, как жить дальше. Сытой жизни больше не видать, это факт. Одной картошкой сыт не будешь… И моря, пожалуй, тоже не видать. Денег нет, работы нет, и перспективы – весьма туманны. И не это, в конечном итоге, самое главное.

«Самое главное – с какой стати ты думаешь, будто всё кончилось?!.. Это ты Лике можешь сказать, и она поверит, а сама ты уже не девочка-школьница, которая даже в плену думает о маникюре… К счастью, твоя девочка пока именно такова, а тебе уже не пристало. Этот, жёлтый – видела, как на тебя поглядывал?.. За коленки щупал… И тот, квадратный… Ох, неспроста усатый предлагает оставаться в теперь уже его доме хоть на всю жизнь, да ещё и пойти к нему в бухгалтеры-счетоводы, специалистом по части расчётов.
Кстати, о расчётах… между прочим, и безработную тебя могут в любую минуту взять за руку и отвести туда, в те коттеджи или ещё куда-нибудь, для вполне определённой цели… и ты пойдёшь, куда поведут – ведь двое-трое спортивных парней останутся тут, Лику с Алёшкой охранять, пока их мамку не приволокут назад затраханную до полусмерти.
Охрана, блин… Какая там охрана – стража!.. Зарплату сама себе назначишь… держи, дорогая, карман шире!.. Ты для него – не более чем удобная вещь, вроде резиновой куклы. И использовать тебя будут, как резиновую куклу, со всей, так сказать, лаской... А дальше?.. Дальше – что вас ждёт?.. Точнее, не вас, с тобой всё ясно, а её, твою доченьку?.. Догадываешься?.. Он же прямо говорит: окончит школу, и сразу для неё найдётся местечко. Где, как не в его кровати?.. А может, и окончания школы он ждать не станет – не зря же называет её не иначе как «нашей красавицей»?.. Не «твоей», заметь, а «нашей». Ничего не кончилось, и ты это знаешь, а он в этом уверен, поэтому не торопит. По его мнению, всё только начинается… Ну уж нет. Хватит!»

Она села за обеденный стол и быстро, не думая о правилах орфографии, синтаксиса и пунктуации, исписала несколько страниц. Положила в конверт, заклеила и подписала: «Моей маме». Сходила в детскую. Убедилась: школьникам корпеть над тетрадками ещё как минимум час, позвонила матери. Разбудила – та как обычно предавалась послеобеденной нирване.
– Мамочка, привет! Ты дома?
– Это у тебя, похоже, не все дома – где ж я могу быть, если отвечаю тебе по домашнему телефону?
– Слушай, ты не можешь приехать, забрать на время Лёшку и Лику?
– А почему бы тебе самой их не привезти?
– Извини, у меня не получится. Приедешь? Лучше всего прямо сейчас?
– Ох, доча... Что-то не нравятся мне твои закидоны… ладно. Скоро буду. А что за срочность?.. И на какое время-то?.. А как же школа?

Не уточняя, на какое время, как школа и вообще не говоря больше ни слова, Оксана положила трубку, выключила телефон, перешла в спальню, заперла дверь и повесилась на оконном карнизе.


Глава шестая

Алексей замолчал, достал сигарету, помял в пальцах, взглянул на Лекаря.
– Вы как, не возражаете?
– Не только не возражаю, но охотно составил бы компанию. Но у меня с собой нет, мои в тумбочке остались. 
– Я угощаю.

Нарушители режима прервали полезную прогулку и присели на лавочку у входа в общежитие клиники и медицинского университета. Мимо то и дело туда-сюда поодиночке, парами и группами проходила молодёжь, преимущественно девушки в больничной униформе. Некоторые поглядывали на одетых в застиранные казённые пижамы курильщиков с ироничным любопытством. Особого интереса, впрочем, никто не проявлял.

– Как думаете, не заметут нас тут за курение в общественном месте? – заметив очередной взгляд, с беспокойством поинтересовался Котов.
– Нет, конечно!.. Медики и сами в основном нормальные… я имею в виду, курящие люди. На нас же не написано, что мы инфарктники, в смысле сердечники. А что до общественного места – гляньте, тут вся клумба позади скамейки окурками в три слоя засыпана. Не мы первые, не мы последние, кури;те спокойно. В крайнем случае вахтёр сподобится рявкнуть: «А ну марш по палатам!», скажем: «Простите, дяденька!», и пойдём гулять дальше.
– Мы, вообще-то, и не с инфарктами в больнице лежим… пока, во всяком случае. 
– Ваши бы слова да богу в уши… А после эдакой повести не то что парочка затяжек – и по сто граммов бы не повредило… Жуть какая-то средневековая или дикозападная… Боюсь  спросить, как вы пережили  всё это?
– Жуть, говорите?.. Да, приятного мало… Я в средние века не жил, да и на диком Западе бывать не приходилось…  Как пережили?.. Сейчас расскажу, как.

Лекарь аккуратно погасил окурок о подошву, бросил в урну. Котов поступил со своим «бычком» аналогично, и безрадостная повесть продолжилась.

– Что конкретно до меня – я те события перенёс, как сейчас бы сказали, ненапряжно. У маленьких детей, наверное, кожа толще или в мозгах какой-то блок предусмотрен, чтоб перегрева не происходило. Я слышал, детишки иногда падают чуть ли не с девятого этажа, и хоть бы хны – черепушка упругая, навроде мячика... Да и сестрёнка позаботилась – мультики включила погромче, двери прикрыла.  Вы такой мультфильм, «Том и Джерри», видели?.. Ну да, кто ж его не видел… Я его смотрел, наверно, раз сто – там, в том доме, когда у нас видак ещё был. И в тот день сидел, смотрел и ни черта не видел и не слышал. И маму, как до того и папу, мёртвой не видел, так уж получилось. А Лика… С бабушкой и Ликой вышло по-другому.


…С бабушкой и Анжеликой вышло совсем по-другому.
Бабушку ещё пять лет назад проводили  на заслуженный отдых, и тут же позвали обратно: работать некому, выручай! И выручала, куда деваться… как знать, возможно, и напрасно они её позвали: будь тёща на пенсии, Котову вожделенной ссуды ни за что не получить.

Краснощёкая, гладколицая, почти не тронутая сединой и, невзирая на шестипудовую комплекцию, весьма подвижная дама лихо водила свою «копеечку» и примчалась спустя буквально полчаса после звонка дочери. Точнее, через тридцать пять минут. Примчалась бы и раньше, но подвела заботливость – заскочила по дороге за мороженым для детей и пирожными для себя с Оксаной. Пока припарковалась у продовольственного, пока постояла в вечной очереди, пока завела некстати закапризничавшую машинку… Впрочем, уложись она не в тридцать пять, а в двадцать пять или даже пятнадцать минут, на результат это повлиять уже не могло.

Машинка небесного цвета подкатила прямо к крыльцу, благо ворота участка были приглашающе распахнуты настежь. Бабушка вошла в дом и громогласно осведомилась, есть ли кто живой и не хочет ли кто «мороженных с пироженными». Со второго этажа скатились обрадованные нежданным-негаданным визитом дети, и начался праздник желудка.

– А где ваша мать? – осведомилась кормилица, – Сама позвала, а сама не встречает… Оксанка, ты где?.. Ау-у!.. Вот бестолковая, прости господи!

Обнаружив запертую дверь спальни, мать бестолковой дочери подёргала ручку, стараясь сильно не шуметь: мало ли, вдруг дочурка легла вздремнуть, и вернулась в столовую, где мороженое уже подходило к концу и начинались пирожные.
Вскипятила воду, заварила себе травяной чай – обычного чёрного с зелёным не пила по причине борьбы за здоровый цвет лица, и лишь сидя в удобном кресле с чашкой пахучего отвара заметила лежащий посредине круглого стола конверт. «Моей маме» – было выведено на нём крупными буквами.
 
«Мама, прости меня. Я ухожу. Когда ты приедешь меня уже не будет в живых. Так надо я иначе не могу и не могу больше жить. Когда всё прочтёшь поймёшь почему. Ты была права когда говорила Боре от больших денег большая беда. Беда не просто большая она бесконечная беспредельная. Она уже убила Борю теперь убивает меня а если я не умру сейчас то убьёт Лику а потом и Лёшу. Прошу тебя спаси их увези спрячь от этого человека от этих людей иначе нам всем смерть даже хуже чем смерть. В милицию ходить бесполезно никаких доказательств и улик на них нет и никто не найдёт а они тогда найдут и убьют и тебя и детей. Из дома уходи как только заберут меня и сразу увози их…»

Постаревшая за двадцать секунд на двадцать лет женщина уронила письмо на стол и вполголоса, словно по-прежнему боялась разбудить дочь, позвала внучку.
– Лика, иди сюда.
– Да, бабушка?..
– Возьми Алёшу, идите с ним наверх. Мама заболела, я сейчас вызову «Скорую помощь», а вы будьте там.
– Как – заболела?!.. Чем? Откуда ты знаешь?
– Не задавай лишних вопросов. Идите.
– Но мы же с ней только что говорили, она ничем не болела!
– Лика, так надо. Бери Лёшу и идите.

Анжелика была послушной девочкой.
– Лёш, хочешь «Тома и Джерри»? – сказала она волшебные слова, и через секунду их с братом как ветром сдуло.

Бабушка подошла к спальне, прислушалась, потом отошла и с разгона навалилась на хлипкую двухстворчатую дверь. Дверь хрустнула, открылась, она успела подумать: «Ну кто ж такие двёрки делает!.. в нашу с Андрюшкой спальню так просто никто бы не вломился!», по инерции пробежала пять шагов, споткнулась о брошенную кем-то табуретку и рухнула на пол у ног висящей дочери.

Письмо не обмануло: Оксана ушла. Материнское сердце заныло, задёргалось, взмолилось: «Ляг вот сюда, на кровать, полежи немножко, иначе сама помрёшь прямо здесь и сейчас!» Мать его не послушалась, поднялась на ноги, вытерла мокрые руки о покрывало. Левое запястье болело и на глазах опухало.

«Во что это я вляпалась?.. Господи боже, да это же Ксанка обделалась… и руку я, похоже, сломала!»

Она пощупала ещё теплое и мягкое тело, поискала пульс на руках, на ногах под коленками, на бёдрах… не нашла и вышла из спальни, ставшей мервецкой.  Стараясь не обращать внимания на боль в руке и сердце, старая женщина позвонила по телефону «ноль три».

Пятью минутами раньше её послушная внучка включила видеомагнитофон, вставила кассету с чудесными диснеевскими мультиками, уступила брату наушники, в которых лучше слышно кота и мышонка, и вышла, плотно закрыв за собой дверь игровой комнаты. А сейчас слушала, спрятавшись за лестничными перилами.
 
– Алло, «Скорая?» – говорила бабушка чужим, деревянным голосом, – Пожалуйста, пришлите врачей, поскорее. Здесь женщине плохо, очень плохо, она умирает, понимаете, умирает!.. У моей дочери сердце останавливается или уже остановилось… Да-да, имя и фамилия… её зовут Котова Оксана Андреевна, тридцать шесть лет… да-да, адрес… это район Колодники, улица Космонавтов, дом семь…  пожалуйста, скорее!..

Внучка услышала: «Она умирает» и бросилась к едва прикрытой сломанной двери спальни.

«Скорая помощь» приехала очень скоро, в полном соответствии со своим названием и в готовности эту скорую помощь оказать. Но Котовой Оксане Андреевне, тридцати шести лет, ни одна, самая скорая помощь не требовалась – эта женщина была мертва уже пятьдесят пять минут.  Помощь понадобилась двум другим людям – старой женщине и девочке-подростку.

Шестидесятилетней старухе дали понюхать нашатыря, накапали валерьянки, наложили шину на левую руку и порекомендовали обратиться к травматологу, а вот с девочкой тринадцати лет всё вышло совсем по-другому.

Ворота во двор дома номер семь по улице Космонавтов были открыты настежь, и медицинский «Рафик» смог подъехать прямо к крыльцу, где стояли голубые «Жигули» первой модели. Дверь фургона открылась, и медики услышали доносящийся из дома крик.
– Мама!.. Мама, ты же обещала!.. Мама-а-а!! Ты обещала-а!.. Мама-а-а! Ты обещала-а-а!!

По бабушкиному вызову приехали врач-кардиолог Эмма Яковлевна Гнизина, полная женщина предпенсионного возраста, и сопровождающий врача фельдшер Леночка Воронова – девушка, не проработавшая и года.

В доме от пронзительного детского визга закладывало уши. Персоналу «Скорой» по долгу службы приходится видеть и слышать всякое – работа такая, и удивить их трудно. Не удивились они и в этот раз – что тут удивительного, если девочка, увидев мать мёртвой, надрывается от крика и цепляется за её ноги?

– Вы понимаете, доктор, – объяснила Эмме Яковлевне сидящая в кресле у круглого стола седая грузная баба с бледно-серым лицом, – Я не могу её оторвать…
– Я понимаю, – кивнула Эмма Яковлевна.

Она уже померила старухе давление, сняла кардиограмму и убедилась: инфаркта миокарда нет, пока нет, но картина некрасивая и неплохо бы эту даму госпитализировать. А закрытый перелом левой лучевой кости у неё, скорее всего, есть, но это уже не по части кардиологии.

– Я понимаю, – повторила врачиха, – Только зачем же вы на;с вызвали? В таких случаях надо прямо так и говорить: человек совершил попытку самоубийства. И в милицию полагается сообщать. Я, конечно, уже всё сделала как положено…
– Попытку?.. Простите меня, не знаю я ничего про эти попытки. Я подумала: а вдруг у вас есть какой-нибудь особенный прибор, и её ещё можно оживить…

Тут бабушка наконец заплакала, и Эмма Яковлевна не сдержала облегчённого вздоха: есть что-то в народной мудрости, и не зря говорится: «Со слезами горе выходит». Человек плачет, а сердцу легчает. Может, и обойдётся бабуся без больницы… Целебный плач, однако, длился считанные минуты – пошмыгала носом, вытерла слёзы, и всё.

Снимать висельницу не стали – для этого есть специально обученные люди, им и карты в руки. Эмма Яковлевна лишь прослушала тишину в её груди и констатировала смерть от механической асфиксии. Для этого ей пришлось подняться на ту же табуретку, с которой самоубийца сделала свой последний шаг. Слышать тишину мешал крик – девочка никого не слушалась, не умолкала и не отходила. Не смог оторвать непрерывно визжащую Лику от холодеющей мамы и водитель «Рафика» – попытался расцепить намертво сжатые руки, поуговаривал, пожал плечами и ушёл в машину, ждать подкрепления.

Приехал участковый, а вслед за ним и судебно-медицинская бригада. Оксану сняли, разрезав использованный ею для смертельной петли поясок от халата.

– Вы – мать покончившей с собой? – строго, как у подозреваемой в преступлении, спросил старший лейтенант милиции у матери, по-прежнему сидевшей в кресле, – Это вы вызвали «Скорую помощь»? А в райотдел милиции о самоубийстве почему не сообщили?
– Не знала она, куда звонить, вот почему, – без спроса объяснила врач, – Не каждый день наши дочки вешаются.
– Самоубийца не оставила посмертной записки? Может быть, она звонила вам накануне или писала письма?
– Нет, – твёрдо сказала бабушка, – Не писала, не звонила. 
– А что, по вашему мнению, послужило причиной? – не унимался офицер, – Нам известно, у неё муж пил, имел проблемы с бизнесом, он недавно погиб в нетрезвом виде при угоне машины. Как вы думаете, это могло сказаться на её психическом состоянии?.. Возможно, в этой семье имело место и бытовое насилие?

«Ну вот ты и придумал уважительную причину для своего бездействия, – подумала мать суицидницы, вместо ответа красноречиво пожимая плечами, – Умница!.. Конечно, зачем искать, расследовать, выяснять, если и так всё ясно: муж, пьяница и ворюга, её бил, сам убился, разорился, жена сошла с ума – и в петлю… мечта!..»
 
Составили протокол, уехал старший лейтенант милиции. А Лику так и не оторвали – когда тело опустили на пол, она легла рядом, на разнимая рук и продолжая кричать: «Мама, ты обещала!.. Мама, мама, ты же обещала!!»

– Ну и как же нам её увезти? – задумчиво вопросил судмедэксперт, – С барышней в морг не возьмут…

Эмма Яковлевна вздохнула, укоризненно покачала головой, сказала Леночке несколько слов, и та вколола в Ликину попку, по словам доктора, «лошадиную дозу снотворного». Спустя несколько минут вопли стихли, объятия разжались, и крепко спящую девочку укрыли одеялом на материнской кровати. Спящую вечным сном Оксану упаковали в клеёнку, положили на носилки и увезли.

Уехала и «Скорая», сняв напоследок с бабушки ещё одну кардиограмму. Эмма Яковлевна сравнила выведенные на диаграммных лентах кривые и велела Леночке сделать ещё один успокаивающий укол, на этот раз бабушке, но встретила неожиданное противодействие.

– Никаких уколов мне не надо, и успокаивающих – ни в коем случае!
– Но вам необходимо отдохнуть, поспать…
– Спать я буду дома, валерьянка на случай бессонницы у меня найдётся. И вообще, мне придётся ещё за гипсом заехать, хотя с вашей шиной рука уже почти не болит. Может, там и нет никакого перелома?
– Разве вы живёте не здесь? – удивилась медичка, – А с кем же останется девочка?
– Я живу в центре города, и детей заберу с собой.
– Детей?
– Детей, вы не ослышались. Сколько проспит Лика после вашего укола?
– Часов пять-шесть, но, мне кажется, завтра её нужно будет показать врачу.
– Какому врачу? Зачем?
– Я не психиатр и не невролог, а у неё явно серьёзный нервный срыв…
– Вот завтра и решу. Спасибо, доктор!

И бабушка решительно встала с кресла, давая понять: в помощи она более не нуждается. Врачиха развела руками: не хотите лечиться – не надо, ваше право, и минуту спустя белый фургон исчез за поворотом.

«Инфаркта-то нет, но боль у неё должна быть, таких спазмов без боли не бывает, – подивилась Эмма Яковлевна, – Железная она, что ли, эта старуха?.. Дочка повесилась, внучка свихнулась, а она держится… Ну и ну!»

Закрыв входную дверь на все замки и щеколду, бабушка достала из своей сумки недочитанное письмо, прочла от начала до конца и спрятала назад, поглубже.
 
«Всем этим людям, и врачам, и милиции – особенно милиции – видеть его ни к чему, – рассудила она, – Доченька не зря написала: никто там ничего искать не станет, а только разворошат осиное гнездо, и деткам от этого один вред, а пользы никакой. И ведь как в воду глядела: этот, с погонами – нафига ему заморочки? «Пил, имел проблемы, бил жену, угнал машину и убился, а она психически неустойчивая, вот и не устояла» – вот его схема, и они там, в этом райотделе, все такие или похожие. Времена, когда следствие вели знатоки, прошли и уже не вернутся. Письмо кому адресовано?.. Мне. Я прочитала? Прочитала. И точка. Больше никому я его не покажу, может, одной Лике, и то когда вырастет, чтоб тоже глупостей не натворила… И без психиатра мы с ней как-нибудь обойдёмся. Утро вечера мудренее.»

Она поднялась в игровую комнату, не без труда вырвала внука из лап Диснея и с его посильной помощью в течение часа, наплевав на снова разболевшуюся руку, перетаскивала в машину детские вещи, а закончив, вызвала такси. По вызову явилась жёлтая «Волга» под управлением лысого мужика примерно её возраста и комплекции, чему бабушка несказанно обрадовалась: договориться с ровесником ей казалось проще. Договориться удалось, правда, за двойную плату. От него требовалось предельно осторожно уложить на заднее сиденье спящую девочку и доставить, куда скажут, ни в коем случае не разбудив. Мужик получил задаток, вопросов задавать не стал и с задачей справился – доставил от кровати до кровати.

Бабушка поправила подушку девочке, уложила мальчика, пожелала всем спокойной ночи и улеглась сама, но сон к ней не шёл. Лика спала второй час благодаря уколу, Лёше помог заснуть «Железный дровосек»: минут пять полистал ярко раскрашенную импортную книжку и смежил веки, не выключив прилаженный Борисом ещё два года назад фонарик над его кроваткой. А бабушке не спалось.

Стоило закрыть глаза, как перед ними снова и снова повисало безжизненное тело дочери, из темноты глядело синее лицо со страшно высунутым языком, на руках ощущалась скользкая зловонная жижа.  Левую руку дёргала пульсирующая боль, сердце тяжело ухало в груди, голова гудела, и письмо… жуткие строки жгли, терзали разум и душу: «Мама прости… меня уже нет в живых... не могу больше жить…от больших денег большая беда... спрячь их… нам всем смерть… они найдут и убьют тебя и детей...»

Не помогла уснуть даже Муся. Напрасно сиамка льнула к груди, лизала больную руку – сон к хозяйке в эту ночь так и не пришёл.
 
«Утро вечера мудренее» – думалось бабушке. Как же она поторопилась уповать на эту вечную пословицу! Мудрому утру полагается наступать с восходом солнца или на час-другой позже, в зависимости от рода занятий людских, а для неё следующее утро началось среди ночи и оказалось абсолютно сумасшедшим.
 
Вколотая девочке доза снотворного была если не лошадиной, то по меньшей мере жеребячьей: проспала она не обещанные пять-шесть, а все восемь часов. Однако действие любого лекарства не бесконечно.  В три часа Анжелика открыла глаза и закричала.
– Мама!! Мама, ты обещала!.. Мама, ты обещала!.. Мама! Мама!!..
 
Пронзительный вопль взбудоражил не только бабушку, Мусю и Алёшку, но и всех ближайших соседей: требуя тишины, кто-то из них забарабанил по трубам отопления, кто-то в стену, кто-то в потолок… Лика орала не переставая, не реагируя на уговоры и ласки, отказываясь от воды, еды, чая и валерьянки.

После получасового концерта задребезжал звонок – прибыла милиция. Невежливо отодвинув с дороги открывшую им дверь толстую бабищу в ночной рубахе и с перевязанной рукой, двое сержантов и лейтенант с автоматами наперевес устремились на крик, уверенные: какие-то жестокие маньяки-садисты жгут, пытают и режут на куски пять или шесть несчастных детей.

К их разочарованию, маньяков и садистов обнаружить не удалось. В нехорошей квартире обитали уже упомянутая дама, кошка и всего два ребёнка – мальчик помладше и девочка постарше. Дама плакала почти беззвучно, мальчик и кошка молчали, а девочка, сидя на полу, крепко прижимала к себе подушку и непрерывно кричала, раз за разом повторяя три слова: «Мама, ты обещала!»

– Где её мамка? – во весь голос гаркнул лейтенант – иначе его никто бы не услышал, – Или папка, на крайний случай...
– Нет у неё мамы! – прокричала в ответ бабушка.
–  А папа где? Сын ваш или зять, кем там он вам приходится?
– И зятя моего нет!
– Сирота она, что ли?
– Никакая она не сирота!
– А где ж они тогда?.. Дурдом у вас тут какой-то!
– Убился мой зятёк, а доченька повесилась!
– Как это – повесилась?!
– Вот так! – старуха изобразила здоровой правой рукой некое подобие петли на шее.

Офицер ошалело глянул на ненормальную бабу, способ самоубийства зятя уточнять не стал и жестом приказал подчинённым обыскать помещение. Приказ выполнили – обшарили кухню, ванную и туалет, стенные шкафы, заглянули на балкон и под кровати. Никаких других обитателей, живых или мёртвых, в квартире не нашлось, а из обрывочных разъяснений бабуси удалось составить более-менее сносную картину происшедшего. Ещё раз убедившись, что ребёнка никто не пытал и не мучал, видимых повреждений у девочки нет и вообще она с виду совершенно здорова, если не считать непрестанного крика, лейтенант вызвал психиатрическую бригаду и ретировался. Присматривать за порядком остался старший сержант, после афганской контузии туговатый на ухо и потому менее других подверженный риску самому спятить в этом бедламе.

Против ожиданий бабушки, возглавляла прибывших по милицейскому вызову целителей души не ещё одна её ровесница и не умудрённый опытом дедушка, похожий на Айболита, Фрейда или Бехтерева, а совсем наоборот – молоденькая женщина, казавшаяся студенткой. Кардинально отличалась она от коллеги-кардиолога не только возрастом и дымчатыми очками, но и телосложением. Тоненькая, как тростинка или змейка, врачиха в одиночку вряд ли могла совладать с любым буйнопомешанным и наверное поэтому привела с собой троих крупных мужчин. Один имел при себе белый пластиковый чемодан с красным крестом, другой нёс сложенные брезентовые носилки, третий – штатив для капельницы.

Появление психбригады внесло в ход вокального спектакля одного актёра, точнее, одной актрисы, существенные перемены: первый верзила, не ожидая команды врача, извлёк из своего чемодана некий аксессуар, по виду напоминающий помесь гражданского противогаза с собачьим намордником, и без церемоний надел его на голову солистки. Вопли не прекратились, но громкость уменьшилась вдвое.
 
– Спасибо, Григорий Ильич, – удовлетворённо кивнула поборнику тишины «тростинка» и добавила: – Феназепам, на пятёрочке глюкозы.

Здоровяк снова сунул лапу в чемодан, двое его подручных мгновенно уложили беспокойное чадо, в детскую вену воткнулась игла… ещё минутная ария… антракт.
Да-да, пока не занавес, а всего лишь антракт, как стало понятно после недолгой беседы с худенькой докторшей.
– Когда это началось? – спросила она, не теряя времени на уточнение имени девочки, её фамилии, возраста, национальности и прочих мелочей.
– Вчера, после Оксаны… Я хотела сказать, после того как Лика увидела свою маму… мою дочь… неживой.
– Она стала свидетелем убийства?
– Нет, Оксана сама…
– Конкретнее, пожалуйста. Вены, таблетки?..
– Повесилась она, бедняжка, на поясе своём…
– Причина?

Бабушка поглядела в непроницаемые стёкла, вздохнула и конспективно изложила участково-милицейскую версию: зять-неудачник имел проблемы, пил, бил и убился, а она, нестойкая, не устояла…

– Понятно. Нестойкая, говорите… а у неё, вашей дочери, в детстве не случалось подобных казусов?..
– Казусов?.. Каких казусов?
– Знаете, как иные детишки… замыкаются в себе либо, напротив, чрезмерно аффективны… чуть что – в слёзы, падаем на пол, орём, рыдаем, ножками сучим?..
– Н-нет, не припомню…
 – Черепно-мозговые травмы?
– У девочки?.. Нет, на моей памяти…
– У мамы.
– Нет, у неё тоже не было. С качелей падала, да, и на коньках ещё…
– Я имею в виду – с потерей сознания, тошнотой, рвотой, судорогами?
– Нет. Такого – никогда.
– Понятно. Теперь о Лике. Как я понимаю, её полное имя Анжелика?
– Да.
– Точный возраст?
– Тринадцать ей, плюс три с половиной месяца…
– Понятно. А у неё травмы головы бывали?
– Нет… то есть так, чтобы я видела – нет. И этих, как вы говорите, казусов, чтобы на пол, рыдать – никогда. Она, по-моему, всегда была спокойной, общительной…
– Понятно. Вы говорите, зять пил. А ваша дочь?.. Сама она не прикладывалась?..
– Нет! – поспешно отрезала бабушка, и пытливые стёкла уставились в её глаза с удвоенным подозрением.
– Не нужно ничего скрывать, прошу вас. В наши времена женское пьянство и даже алкоголизм – не редкость…
– Нет!.. – твёрдо повторила мать подозреваемой в алкоголизме покойницы, – Оксана к чарке не тянулась, нет.
– А её отец?
– А что – отец?
– Он – выпивал?
– Видите ли, доктор… Мой бывший муж – мы давно в разводе… Он у меня майор был, военный, и, как все они…
– Огулом судить не следует. Значит, отец матери девочки пил.
– Значит, пил, – устало согласилась отставная майорша, мечтая об одном: чтобы настырная очковая змея оставила их всех наконец в покое.

Хочется ей записать Андрея в алкаши – пусть записывает, ничего эта позорная метка уже не изменит. Отвечать на въедливые вопросы больше не было сил. Перед глазами плавали красные круги, левая рука болела невыносимо, от лопатки до кончиков пальцев жгло огнём, и сердце… сердце стало будто чужим – то билось, то замирало.

«Давай, езжай уже! Малыш наш с Муськой в обнимку сопят в четыре дырочки, Лика теперь проспит до утра, и я прилегла бы хоть на часок, а утро вечера мудренее… Там, утром, и разберёмся во всём – надо отпроситься с работы, сбегать в аптеку за этим, как она сказала своему мордовороту… финозитам, что ли?.. Пусть бы записала, на будущее. Хорошо действует, быстро… Уколы нам ни к чему, возьмём в таблетках, оно и мне не повредит…»

– Понятно. Анжелику вашу мы забираем… – огорошила докторесса.
– Куда?!.. Зачем?.. Не отдам!

«Ага, попробуй не отдать – мигнёт этим амбалам, мигом скрутят, намордник напялят, кольнут какой-нибудь пенофизан, и сделают чего хотят… жаль, милиция ушла, некому за нас, бедненьких, вступиться!»

Врачиха, не иначе, прочла бабушкины мысли.
– Я, уважаемая, ни о чём вас не спрашиваю, не советуюсь и ничего не прошу, а действую исключительно в интересах ребёнка.
– Но почему?
– У неё развивается тяжёлое реактивное невротическое расстройство, если не психотическое – это станет ясно после трёх-четырёх недель лечения. Соберите её личные вещи, туалетные принадлежности, три смены белья, халатик.
– А я?
– Вам с нами ехать не нужно. И, кстати, о вас…
– Нет!.. Одну я Лику никуда не отпущу!
– И, кстати, о вас, – словно не слыша возражений, продолжила змеевидная тростинка, – Вы сами как себя чувствуете?
– Моё самочувствие к делу не относится!
– А по-моему, ещё как относится. И вы мне совсем не нравитесь.
– Я от вас тоже не в восторге!
– Не нравитесь не в личном плане, а в смысле здоровья. Сердце сильно болит?
– Ничего у меня не болит!

Змея в дальнейшие споры не вступала – без спросу взяла телефон, набрала номер, и полчаса спустя бабушке велели собираться уже самой. Опыт не подвёл накануне Эмму Яковлевну: были-таки у пожилой толстухи и перелом предплечья, и инфаркт.

Высказанные в предсмертном письме опасения Оксаны не оправдались. Никаким злодеям не удалось бы разыскать пропавших из дома в Колодниках родственников должника-коммерсанта: дочку увезли в одну больницу, тёщу в другую, а совершенно здорового сынишку забрали в деревню Заболотье дед Толя и баба Оля. На целый месяц сменила место жительства даже кошка Муся – её взяли под крылышко сердобольные соседи.

Снова увидел свою сестру Лёша Котов только через пять лет.