Усатый и полосатый Глава 7-9

Глава седьмая

– Да, Виктор Михайлович, целых пять лет я пух на бульбе с молоком, пока бабушка сподобилась приехать в ту глухомань, переругаться со всей зятьевой роднёй и увезти внука назад, в город. Мне, честно говоря, и там жилось неплохо: раздолье, свобода… в тамошней восьмилетней школе с нас, оболтусов, никто особо не спрашивал – читать-писать умеешь, и молодец… зато машину водить меня дед Толя научил, всем на зависть. Он же инвалидом был, без ноги, имел «Запор» горбатый, вот его я и освоил, а после и вовсе на стареньком колхозном пятьдесят первом «Газоне» рулить выучился.

Так что не бывает худа без добра, да-а… О чём больше всего жалел тогда – что не стало видака с мультиками, а так хотелось… Зато фильмоскоп имелся, и книжек полно. Мороженого тоже, конечно, ни разу за все пять лет не видал, да и хрен с ним… по части жратвы в деревне вообще всегда проще и сытнее. Картошечки жареной навернёшь вдоволь – чего ещё надо?

– Согласен, изыски детскому организму без надобности. А что сталось с Анжеликой?.. Её судьба как складывалась?.. Насколько мне известно, в те времена попасть в психушку было гораздо легче, чем выбраться оттуда?..
– О Лике в подробностях я не знаю – она не рассказывает. Когда бабушка меня привезла оттуда, сестричка уже снова ходила в обычную школу, только на три класса отстала от своих ровесников. Она там, в дурке, кричала два месяца, а после – онемела, и врачам пришлось заново учить её говорить. Потом была закрытая спецшкола, интернат…
– Ой-ёй-ёй… бедная девочка…
 – Она справилась. Она со всем справляется, иногда даже не верится – с виду слабая, тоненькая, а ткнёшь – палец сломаешь.
–  А бабушка?.. С инфарктом шутки плохи…
– О бабушке ничего не скажу, не в курсе. Лечили её, понятное дело, раз жива осталась… группу дали, пенсию назначили… перебивалась кое-как, комнату сдавала…
– Тоже сильная была, выходит. И вас из деревни к себе забрала, хотя сама еле перебивалась?
– Это уже Лика настояла, чтоб меня забрать.
– Лика?
– Ну да. Она мне вообще вроде мамы была, даже когда ещё сама в школе училась.
– Вот это характер!..
– Угу. И в драках билась, покруче многих пацанов. Меня привезли, устроили в ближнюю школу, а это центр города, там требования серьёзные, а я тупой был… сколько это им стоило нервов – отдельный разговор… Может, из-за этого бабушка и повторный инфаркт заработала… так и вышло, что уже Лика стала самой старшей в семье, хозяйкой дома – бабкина трёшка же осталась нам с ней. Бедная бабуля… Муся – и та её пережила на целых четыре года.
– Непростая у вас судьба… Ну, а усы?..
– Что – усы?
– Кто всё-таки послужил, если можно так выразиться, моделью?.. Хотя стойте, не говорите, попробую угадать… Неужели ваш деревенский дедушка?
– Колченогий деда Толя?.. Не-е, не то. Он брился на удивление гладко, старинной опасной бритвой под названием «Узкая». Я как-то залез в шкафчик, где хранились его бритвенные причиндалы – помазок, специальное зелёное мыло, медный стаканчик для пены, какой-то необыкновенный оселок, ремень для подводки… стырил эту бритву и хотел ею вырезать себе кораблик из куска сосновой коры… Пару раз всего успел чиркнуть, а тут и деда: «Чем это ты, Лёшик, чиркаешь?... Покажи, покажи…» Как он меня отлупил тем самым ремнём!.. До сих пор, как вспомню, задница саднит. Я после спрашивал бабу Олю, за что старый пень бедного детёнка чуть без жопы не оставил?.. она говорит: «А если б ты порезался?.. Знаешь, какая она острая?..»  Я ей говорю – пусть бы на футляре так и написали, «острая»!.. А там же написано – «узкая»…
– «Узкая»… м-да, действительно, не «острая». Логично.
– Вот-вот. Логика, можно сказать, железная… А отодрали пацана, как за острую. Нет, не он.
– Тогда кто?
– Всё предельно просто. У нас в школе учитель истории носил такие, и как-то, уже в десятом, увидел мои выростки и стал заставлять сбрить, а я упёрся и говорю: «Спорим, отращу побольше ваших?» Поспорили, и к пятилетию выпуска я его перещеголял… С тех пор и ношу, красуюсь.
– Да, ни за что бы не угадал... Значит, ваша профориентация состоялась в деревне.
– Что состоялось?
– Выбор профессии. А сестра как в медицину попала?
– Ей с эти делом долго ломать голову не пришлось, у нас медучилище по соседству. Она, можно сказать, пошла по пути наименьшего сопротивления, да и бабушка поспособствовала, ей же последние годы почти ежедневно надо было что-то колоть, давление мерить, то да сё… так и сложилась Ликина, как вы её называете, профориентация.
– Говорите, она вас старше на четыре года?
– На пять.
– А выглядит моложе, не находите?
– Не знаю, я об этом как-то не думал… да, может быть.
– Точно-точно. Я когда вас с ней увидал, подумал – вы на пару лет старше.
– Да, наверное… может, это из-за усов?
– Ха-ха, точно! Если ей приставить ваши усы… Ха-ха-ха!..
– Усы усами, а на реальный возраст, мне кажется, влияет ещё и образ жизни – семья, дети, работа. Мы по-разному живём, я и Лика.
– Семья, работа, дети… Пожалуй, вы правы. Она, осмелюсь предположить, не замужем?
– Угадали. От мужиков шарахается, как чёрт от ладана.
– А дети у неё есть?
– Откуда?.. Нет, конечно.
– Ну а вы, очевидно, человек семейный?
– У меня трое – мальчишкам по девять годиков, мои Санька с Сенькой двойняшки, а Катюше девять месяцев. Я потому и работу боюсь потерять – знаете, сколько надо всего…
– Да, это верно… Ничего, если я ещё кое о чём спрошу, из тех времён?
– Спрашивайте, не бойтесь. Я же говорил: эти воспоминания меня особо не напрягают.
– Эти люди… бандиты… они больше не появлялись? Хотя вы об этом могли и не знать?
– Нет. По-моему, нет… Точно нет – если б возникли, бабушка обязательно как-то среагировала бы, а ничего подобного не было. И вообще, тогдашние мамины страхи… Я теперь уверен, она всё здорово преувеличила – видимо, всё-таки сломалась где-то внутри... Это можно понять – такое перенесла… вот и чудились ей за каждым углом усатые разбойники-убийцы в спортивных костюмах. Нет, не появлялись они и нас с Ликой похитить не пытались.
– Преувеличила? А мне так не кажется – по вашему же рассказу, эти самые разбойники очень даже реальны. Разумеется, не столь всесильны они были, да и в милиции не только идиоты работали…
– Идиотов в милиции и сейчас хватает, особенно среди гаёвых…
– Среди кого?
– Гаёвых. Гаишников мы так называем.
– Ха-ха-ха… да, кому и знать, как не вам!.. Но от тех банд, слава богу, и следа не осталось...
– Не осталось? Возможно. Но ведь были они, были.… пошерстили их, ясное дело – кого застрелили, кого посадили… Но кто-то же из них и выжил, и ходит, быть может, с нами рядом, с виду человек человеком, а внутри…
– Что у нас внутри, мы и сами порой не знаем, согласны?.. Ну, вот мы и обошли нашу больничку. Не знаю, как вы, а я немножко устал.
– Вы же как будто к пешим походам человек привычный?.. Кто хвастался – каждое утро ровно в семь, да и по вечерам ещё… А?
– Каюсь, каюсь… Так то – дома, по родным, можно сказать, местам…


Прогулка кончилась, кончился и рассказ. После возвращения Котов отправился в холл, к телевизору – смотреть гонку «Формулы-1», а Лекарь решил прояснить кое-что для себя, из чисто спортивного интереса.

В двенадцатой палате этим вечером было сумрачно, тихо и свежо. Николай курил и кашлял на парковой скамье в компании таких же приверженцев никотина, Яков прогуливался по коридору, Вова, как обычно, где-то что-то ел. Лишь «полосатый», подсвеченный телефонным экранчиком, лежал на койке и то ли читал, то ли отслеживал своих шоферюг.

Доктор наук подошёл к умывальнику, сократив таким образом дистанцию, сполоснул руки и приступил к прояснению.
– Алексей Романович, – начал он как можно тактичнее, – Скажите пожалуйста… простите, я вас не слишком отвлекаю?
– Нет, конечно! Мы же не на работе и не за рулём, – Алексей-первый отложил телефон, – Давайте, спрашивайте.
– Вы как-то говорили, ваш отец был успешным бизнесменом…
– Бизнесменом?.. Может, и говорил… А что?
– Да в общем ничего… Мне просто кажется… судя по вашему возрасту, он должен всё ещё оставаться таким же успешным… или уже отошёл от дел?
– Ага, отошёл… – помрачнел Кот, – На тот свет он отошёл.
– Ох, извините…
– Бросьте вы, какие извинения. Давно это было, я ещё под стол пешком ходил.
– Инфаркт?
– Какой там инфаркт!.. Здоровый был, как конь, а помер от ранения.
– Так он в армии служил?.. Афганистан?.. Или в милиции?
– Ещё чего!.. Армия, милиция… Ни хрена подобного. Он борцов тренировал, а ранил его придурок один, на охоте. Пошли на лося, а тот козёл сдуру вместо зверя бате в брюхо пальнул.
– Убил?..
– Нет. То есть не сразу. Почку ему отстрелил, печени кусок, да и кишкам досталось… А хуже всего – пара дробин под самой аортой засела. Коновалы достать не смогли, и он с этой хернёй ещё три года прожил, а потом аневризма вылезла, лопнула, и кранты.
– Стало быть, вы тоже сирота…
– Почему это – сирота?.. Да, папка помер, но меня мой же дядька усыновил.
– Мужественный поступок!
– Чёрт его знает, мужественный или нет… Они родные братья, он ещё ржал – сперва за старшим штаны донашивал, теперь вот жену…
– А-а-а… Левират?
– Что?..
– Левират – это обычай такой, у некоторых народов: когда умирает старший брат, младший женится на его вдове, для… в общем, в интересах рода.
– Да ну?.. Это у кого так?
– Началось ещё с древних иудеев, у индусов ещё, монголов… на Кавказе так велось одно время. Я только не слышал, чтобы и цыгане такое практиковали.
– А кто вам сказал, что я цыган?.. Никакой я не цыган, и никакого лаверата у нас в роду не было. Дядька просто по жизни раздолбай был и дофинист, жил как придётся… а когда батя в ящик сыграл, всё добро по наследству переходило невестке и единственному сыну, то бишь мне, вот он нос по ветру и повернул.
– И много его было, добра-то?..
– Да уж хватало, выше крыши.
– Вот как… Стало быть, мужество с добром в приданое…
– Вот так, с приданым… и дофиниста как не бывало – человеком стал мой новый папашка.
– А детей в семье много?.. Кроме вас, я имею в виду?
– Не, я как был один, так и остался. У них с мамкой своих не получилось, так он меня в родные записал. Мне и фамилию менять не пришлось – только отчество. Был Иванович, а стал Романович, и все дела.
– Только отчество?.. – Лекарю стоило огромных усилий не воскликнуть «Ни фига себе!», и чтоб не стоять болваном с раскрытым от изумления ртом, он сказал первое пришедшее в голову, – А дядя?
– Что – дядя?
– Он тоже тренер?
Как и следовало ожидать, деловому человеку надоело праздное любопытство. К тому же дежурная медсестра, видимо, скомандовала в коридоре: «Отбой!.. Всем спать!», и в палату потянулись постояльцы. Первым, кряхтя и отдуваясь, вошёл пахучий Вова. Обильное тело на минуту заслонило собеседникам белый свет… предчувствие скорой газовой атаки радикально переменило настроение «полосатого».
– Послушайте, профессор…
– Я не профессор, а доктор наук…
– Неважно, кто вы там по своей науке… Давайте кончайте ваше интервью, а то получится, как в пословице про Варвару на базаре.
– Понятно. Извините, не хотел быть назойливым… Скучно просто.
– Да я не обижаюсь, скучайте себе на здоровье! – бизнесмен лёжа изобразил некое подобие учтивого поклона и уткнулся в айфон.


Следующий день начался для обитателей «аритмической» палаты с двойного восхода. Первым, в положенные шесть с минутами, в окна глянуло мутно-багровое августовское солнце, а в восемь, незадолго до завтрака, с противоположной стороны появилось светило иное, яркое и ослепительно-прекрасное.

Утро шло обычным порядком. Алексей-первый перед зеркалом скоблил щёки и приводил к идеалу свою чёрную ниточку, Яша храпел, накрывшись с головой и выставив в проход безразмерные корявые ступни, Лекарь сражался со сканвордом. Справа от него свеженакуренный Николай легонько покашливал, прочищая горло, а слева Вова, не в силах дождаться больничных макарон, разминал челюсти домашними припасами – холодной картошечкой в мундире с салом и малосольными огурчиками. Отсутствовал в палате один Алексей-второй: усатый, вероятнее всего, последовал не лучшему Колиному примеру.

Дверь скрипнула, открываясь, цокнули каблучки… взорам предстало чудо. На пороге возникла молодая женщина. Среднего роста, в розовом форменном халатике до колен, ниже открывающем безупречные ножки, розовой шапочке, из-под которой виднелись золотистые волосы, она сдвинула на шею светло-розовую хирургическую маску и обвела двенадцатую внимательным взглядом сине-зелёных глаз.

– Доброе утро, мужчины! – с улыбкой произнесло прекрасное видение, – А где же мой Алёшенька?

Голос чуда звучал под стать внешним данным: такой отлично подошёл бы не медсестре либо врачихе, а ведущей актрисе драматического театра – глубокое, чуть хрипловатое контральто.

Не среагировать на появление этакого явления мог лишь спящий или мёртвый. Мёртвых в палате, к счастью, не было, поэтому не отреагировал один – крепко спящий Яша продолжал похрапывать как ни в чём не бывало.

Остальные повели себя как положено живым: Виктор Михайлович восхищённо поднял брови, Алексей спрятал мыльную физиономию в полотенце, Коля сдержал свои вечные покашливания, и даже Вова на минуту перестал чавкать. Да, красота – это страшная сила!

– Лёша? – первым опомнился от шока Николай, – А Лёша, наверно, вышел покурить…

Химик укоризненно покачал головой: «Ну что ж ты?! Разве можно вот так с ходу закладывать товарища?», и Коля поспешил исправиться:
– Кх-м… Я хотел сказать, погулять он пошёл, как бы для аппетита.
– Погулять, говорите… Жаль.

Дама в розовом развернулась – ещё миг, и чудо закончится. Но не таковы наши мужчины, чтобы, едва взглянув на жар-птицу, позволить ей улететь!
– Постойте! – ухватился за исчезающий хвост «полосатый». Он успел убрать с лица пену и поедал красавицу горящим взором, – Вам нужен Алёшенька?.. Вот он, готов служить и повиноваться!..
– Вот как?.. – чудные глаза обратились к горячему брюнету, – Готов?
– Точно так!.. Я – тоже Алёша, и с радостью стану вашим!.. Позвольте представиться: Алексей Кот, в любую минуту исполню любое ваше желание!
– Вот как?.. – задумчиво повторила женщина, – Кот?.. Кот, исполняющий желания?
– Именно так, мадам, – галантно поклонился «первый», – Фамилиё, согласен, не графское, так ведь у нас графьёв и не водится!.. Но я не обижусь, если назовёте, например, котёночком… или кисулей…

Остальные сердечники с интересом наблюдали. Ай да Кот!.. Ишь, распушил хвост… Казалось бы, эка невидаль!.. тривиальная игра, мимолётный обмен малозначительными фразами – подумаешь, парниша флиртует, и девушка не прочь позаигрывать… но в отсутствие всяких развлечений любое зрелище годится.
 
А выражение женского лица неуловимо изменилось. Теперь она улыбалась не обычной, дежурно-доброжелательной улыбкой вышколенного персонала, а по-другому, совсем по-другому. Не откровенно кокетливо, соглашаясь на «вашего котёночка» и на «кисулю», а робко, тревожно и ожидающе, как улыбалась, быть может, князю Андрею Наташа на своём первом балу или Ассоль осенённому алыми парусами Грею. И глаза… её глаза, необычные – словно лесные озерца, отражающие кусочек неба, казалось, загорелись ответной страстью и впитывали каждый миллиметр мужского лица.

«Ну и ну!.. Удивительная метаморфоза!.. Неужели Лёша соврал?.. Или он, как и большинство братьев, совершенно не знает свою сестру?.. По его словам, Анжелика к мужчинам безразлична, более того, «шарахается от них, как чёрт от ладана»… а тут – поди ты, минута – и готово дело… Ай да Кот!.. Но и она, надо признаться, хороша… По его рассказу ей должно быть никак не меньше сорока, а сейчас – больше тридцати ни за что не дашь…»

Взаимное горение глаз длилось недолго. Ничего удивительного: она же на работе, не в гости пришла. Чудо пригасило улыбку.
– Мой котёночек?.. Звучит романтично. Пожалуй, я подумаю.
– Подумайте, очень прошу. А я теперь все дни и ночи буду думать только о вас, клянусь мамой!
– Ой, не торопитесь с клятвами… А вдруг я совсем не такая, как вам кажется?
–  Я уверен, вы не такая. Вы лучше. Разрешите, я позвоню сегодня вечером?
– Не спешите никому звонить. Вам ведь ещё лечиться и лечиться…
– Да мне всего две капельницы осталось – сегодня и завтра, а там с чистой совестью на свободу!
– Чистая совесть – это хорошо… Сегодня, завтра… Тогда до свидания? – и красавица, одарив Кота на прощание благосклонным взглядом и кивнув зрителям, исчезла. Но свой телефон не дала и звонить не обещала.

В коридоре заскрипело, забрякало – приближалась раздача макарон.
«Полосатый», забыв о бритье, обернулся к публике.
– Какая... Какая... – у него явно не находилось слов, чтобы выразить переполняющие душу эмоции, – Вообще!.. Это ж надо!..
– Ты, кха… Лёха, ты бы потише на поворотах, кхх-ха! – попытался умерить котиные страсти Коля, – Она, вообще-то, и не к тебе приходила, а к Лёшке…
– Да пошёл он, Лёшка ваш!.. Приходила к нему, а пойдёт ко мне, я не я буду!
– Пошёл, кх-ха, не пошёл, а не по-мужски это – к чужой бабе клеиться. Да и у тебя же, кха… сам говоришь, жена есть, дети…
– А что – жена, дети?.. Я ж в ЗАГС её вести не собираюсь…
– Оно, конечно, твоё дело, но…

Наставлению гулёны-бабника на путь истинный помешали макароны – к двери палаты подкатили громыхающую тележку, и, к бурной радости уже покончившего с разминкой Вовы, начался завтрак.
 
Алексей-второй к раздаче опоздал, чего прежде не бывало, и пришёл явно не в настроении – к еде не прикоснулся, лёг и уставился в потолок. А первый, воодушевлённый прощальной фразой златовласого чуда, тут же подступил к нему, на ходу хватая быка за рога.
– Слушай, тёзка, – заговорщицки начал он, – Тут к тебе заходила одна…
– Анжелика, что ли?
– Она нам не представлялась. Классная крошка, поздравляю.
– С чем?
– Как это – с чем?.. Ну ты даёшь… Такая няшка!..
– Какая она мне, на фиг, няшка?.. Лика – моя сестра!
– Серьёзно?!.. Ну, блин… Это ж меняет дело! – «полосатый» победно глянул на снова притихшего Николая: «Вот так, чувак, а ты развёл тут – «чужая баба, чужая баба…» – А телефон дашь?
– Чей?
– Мой, ёптыть!..  Сеструхи твоей, чей же ещё!
– Да пожалуйста, хоть сто порций. Пиши.

«Усатый» продиктовал, «полосатый» сбегал к своей тумбочке за айфоном, записал драгоценные цифры в память и вернулся.
– А ты, братан, черкни себе мои координаты.
– На хрена мне твои?
– Ты меня за лоха-то не держи… думаешь, я не вижу, как ты тут маешься? Ты ж водила на дальнобое, так?
– Ну, так…
– А после этого, – он обвёл рукой палату, – Тебя выпрут, к бабке не ходи, так?
– Может, и так…
– А я тебя к себе возьму, без балды. Мне хорошие рулевые позарез нужны.
– А с чего ты взял, что я хороший?
– С чего надо, с того и взял. У меня на вашего брата глаз намётан. Короче, рисуешь?.. А то меня послезавтра выпишут, и уйдёт твой шанс, потом жалеть будешь, а поздно.
– Умеешь ты уговаривать, – «усатый» в свою очередь под его диктовку пощёлкал кнопками и, как показалось Лекарю, немного повеселел.


Глава восьмая

Раздали утренние таблетки, обошёл свою паству Семён Аркадьевич, и спустя четверть часа в палату заглянула процедурная медсестра, всегда серьёзная Лидия Максимовна.
– Двенадцатая, готовьтесь! Легли, рукава закатали!
– Все, что ли?.. – запротестовал Николай, – Лидочка, ну сколько ж можно?.. Мне Аркадьич отменил уже, он сам сегодня сказал!..
– Не «уже» отменил, а «пока», – строго поправила Лида, – У вас, Бурлаченко, сегодня пауза на смену препарата, а капаются Лекарь, Кот и Котов. Остальные – гулять. Все слышали или повторить?

Все, кому следовало гулять, не заставили сестру повторять дважды – дружно поднялись и подались кто куда, а она внесла в палату высокие штативы с закреплёнными на них флаконами, расставила у кроватей заинтересованных и удалилась – распоряжаться дальше. Котов по-прежнему лежал неподвижно – рассматривал потолочный узор из трещин на извёстке или уже спал. Химик послушно засучил рукава, но ложиться не спешил – успеется, а Кот поспешно вышел вслед за процедурной.

«В туалет побежал, не иначе, – прикинул Лекарь, – Заболтался кисуля, размечтался о перспективных шашнях с сестрицей своего будущего рулевого, да и забыл навестить писсуар. Под капельницей лежать добрых полтора часа, если заранее пузырь не освободишь – разопрёт, глаза на лоб полезут…

Эх, котик, котик!.. Знал бы ты, на кого хвост поднимаешь… И Лёше-второму я правильно ни слова не сказал про твоё настоящее отчество.  Ни к чему вам, «братаны», как вы друг друга называете, эти знания. Правильно говорят умные люди: меньше знаешь – крепче спишь…»

Между тем «усатый» не спал: как только дверь за «полосатым» закрылась, поднялся с кровати, достал из тумбочки яблоко и направился к умывальнику, а по дороге споткнулся о ножку предназначенного Коту штатива. Алюминиевое сооружение покачнулось и упало бы, но Алексей успел подхватить его, уронив яблоко на койку своего тёзки. Он аккуратно поправил сорвавшийся с крепления флакон и тонкую пластиковую трубочку с цилиндриком посередине, помыл яблоко, руки и вернулся на место. Ничего особенного не произошло.

Ничего особенного, за исключением одной незначительной детали: на те несколько секунд, когда «усатый» ронял, а потом поднимал штатив, он заслонил собой и флакон, и капельницу. Никто не мог видеть, как он поправляет и заново вешает сорвавшуюся с креплений трубочку, и никто б не увидел, если бы не зеркало.
Зеркало над умывальником располагалось напротив кровати «полосатого», в метре с небольшим, и Лекарю в этом широком, чисто вымытом зеркале было видно, как «усатый» восстанавливает нарушенный им же порядок. Три, максимум четыре секунды, и вот штатив уже на месте, флакон в держателе, трубочка с цилиндриком висит ровненько. Всё нормально, всё в порядке. Можно капать.

Вернулся и улёгся Кот, вслед за ним пришла процедурная сестра. Котов надкусил вымытое яблоко, положил на тумбочку и лёг сам. Лёг и Лекарь.
Сегодня Лидочка начала процесс вливаний с самого дальнего от двери доктора химических наук, за ним проколола вену Котову, напоследок Коту, установила всем по шестьдесят капель в минуту и вышла.

Вернулся с очередного перекура и развёл свои бесконечные «Кха-кха» Николай, вернулся и чем-то зачавкал Вова. Якова не видно – застрял, скорее всего, у телевизора. 

Капля за каплей, секунда за секундой… Вот и половина флакона влилась в вену, вот и две трети… Лекарь задрёмывал, уплывал, но какая-то неясная мысль не давала ему заснуть окончательно. Даже не мысль, а некий намёк на мысль, незавершённое понимание: что-то он видел… видел, и не разглядел, не зафиксировал в сознании…Что?.. И вдруг в мозгу словно вспыхнуло: зеркало! Он что-то видел в зеркале!.. Что?.. А вот что: чьё-то движение, какого быть не должно, и какой-то предмет, которому там не место. Воспоминание мелькнуло и уплыло. Уплыл и сам химик.
 
– Ой! – раздался чей-то возглас, – Ой, мамочки!.. Ой!..

Лекарь вынырнул из дрёмы, повернул голову в направлении возгласа. Крикнула Лида. Она, как обычно, зашла в палату, чтобы вынуть иголки из вен и заклеить пластырем проколы, а сейчас стояла у кровати «полосатого» и ойкала. Стояла недолго – пару секунд, а после стремглав выбежала, и буквально минуту спустя в «двенадцатую» вихрем влетел Семён Аркадьевич. Вбежал, глянул на Кота, рявкнул Лидочке: «Бригаду!»  и набросился на больного с кулаками – так, по крайней мере, показалось всем без исключения пациентам, наблюдавшим происшедшее.

Подскочив к беспомощному, доктор широко размахнулся и обрушил кулак на грудь бедняги. Саданул от души, ещё и ещё, потом навалился, ритмично толкая ладонями грудину мёртвого человека. Мёртвого, в этом у доктора наук сомнений не было: живые так себя не ведут. Кот лежал на спине с приоткрытым ртом и закатившимися глазами, не дышал и никак не реагировал на творимое над ним насилие.

Примчались трое в розовых костюмах, прикатили какой-то серый ящик на колёсиках, пропустили через «Алексея-первого» несколько разрядов, помянули какую-то мать и ушли вместе со своим бесполезным ящиком, а вслед за ними две санитарки увезли на кушетке бездыханное тело. Труп.

Чуть позже они же убрали постельное бельё мертвеца, выгребли в бумажный пакет содержимое его тумбочки и заново застлали освободившуюся койку. А процедурная Лидочка сняла со штатива и унесла на три четверти пустой флакон. Сам штатив до вечера простоял в углу скорбным напоминанием о бренности всего сущего.
 
В кардиологических отделениях иногда умирают, и в этой палате умирали, причём тоже на глазах пациентов. По крайней мере двое здешних «долгожителей», Коля и Вова, уже видели такое – место для химика освободил такой же бедолага, с одним отличием: тот уже с момента поступления был скорее мёртв, чем жив, поэтому его не били ни кулаками, ни током.

Суета вокруг Кота неожиданно пробудила Вовин аппетит: он с задумчивым видом жевал бутерброд с колбасой, откинувшись на подушки и глядя в окно. Алексея-второго, ставшего единственным, видно не было. Когда он вышел, Лекарь не заметил – всё внимание приковали к себе сначала драчун Семён Аркадьевич, потом троица в розовом… Котов исчез как-то незаметно. Горестно повздыхав, вышел и Яков.

– Кха-кха, согласись, Михалыч, – доверительно обратился Николай к Лекарю, как к единственному на планете человеку, способному внимать разумным доводам, – Говорил же я ему, кха… полегче, жеребец, полегче на поворотах!.. Баб не видал, что ли?.. Припёрло ему, блин, кха-а… Куда тебе чужие бабы!.. Со своей разберись, кха… Вот и допрыгался…

«Чужие бабы… А ведь устами курильщика глаголет истина!.. – доктор наук готов был обеими руками проголосовать «за», – Знаменитое «Шерше ля фам», в сущности, означает именно это – в них, бабах, следует искать корень всех зол и всех же бед источник. Равно как и преступлений, между прочим… И в данном конкретном случае корешок видится в ней, женщине, мелькнувшей чудным видением на сером больничном небосклоне. Мелькнула сестрица усатенького, поразила несчастного полосатенького  кисулю в самое сердце, и пропала. М-да, любовь зла – не пощадит и козла… Вот и жеребца не пощадила. Допрыгался, очень верно подмечено… А где же, кстати, её Лёшенька?.. Страсть как хочется кое о чём с ним потолковать!.. Обед уж близится, а Котова всё нет…»

Лёшенька объявился точно к обеду, и Лекарь решился. Потолковать хотелось не ради общения как такового, обо всём и ни о чём, не о делах давно минувших дней и не о туманных перспективах на будущее, а по одной простой причине: он вспомнил, что именно привиделось ему в зеркальном отражении, и не мог не уточнить: а было ли это на самом деле?

«Итак, вот Котов идёт к умывальнику с яблоком в правой руке. Вот он спотыкается, опрокидывая штатив. Яблоко падает, но не на пол, а на кровать Кота. Почему на кровать?.. чёрт его знает, может, и случайно… а может, и нет – закатись оно под кровать, и, пока будешь за ним лазить, вернётся «полосатый»…  Яблоко лежит на кровати, Лёша ловит штатив и флакон, приводит в порядок систему… А теперь вот оно, самое главное: он, загораживая штатив собой, на несколько секунд берёт в руку цилиндрик на трубочке, где помещается сеточка-фильтр и где медсестра отсчитывает капли, регулируя подачу лекарства. Берёт в одну, а другой что-то делает… Так вот зачем он ронял яблоко – чтобы освободить обе руки!.. В левой руке он держит цилиндрик и трубочку, а правой подносит к ним какой-то маленький предмет. Какой?.. Самый обыкновенный… но обыкновенный не в квартире или магазине, а здесь, в больнице, поэтому я его сразу и не определил… это же шприц!.. Маленький, кубиков на пять, не больше, а может, и того меньше – один, два миллилитра… Зачем подносить шприц к цилиндрику и трубочке?.. Да с одной-единственной целью – проколоть и что-то из этого шприца туда выдавить… А был ли шприц на самом деле?.. Или мне действительно привиделось?.. Интересный вопрос, очень интересный… И самому мне ответа на него не найти. Дать ответ на сей интересный вопрос может только он, Лёша Котов… Ответ узнать хочется, а не спросишь – не ответят. Надо спрашивать…»

За стоящим посреди шестикоечной палаты обеденным столом помещается четверо, двое как бы лишние, но мест хватало на всех желающих: горообразный Вова предпочитал поглощать еду сидя на кровати, а Кот ожидал, пока весь стол освободится, и лишь тогда садился сам.

Сегодня стол наполовину пустовал: Котов приступил к трапезе, когда Яков с Николаем, насытившись, отправились на послеобеденный моцион. Лекарь последовал его примеру, хотя желания есть не ощущал.
– Простите, Алексей, – дождавшись перехода к десерту – компоту из сухофруктов, вполголоса начал химик, – Не будете возражать, если мы с вами нарушим заповедь «Когда я ем, я глух и нем»?
– Да ладно, мы не в детском саду. Нарушайте на здоровье.
– Вас, по-моему, сильно расстроило это… это несчастье с нашим соседом? – задавая вопрос, Лекарь пристально всматривался в собеседника, – Лично я, признаюсь, чуть с ума не сошёл… Жил, жил человек, и – на тебе!..
– Да уж, хорошего мало…

Всматривался, всматривался Лекарь, но так ничего и не высмотрел. А что он, собственно, ожидал увидеть?.. Злорадную ухмылку убийцы?.. Удовлетворение?.. Раскаяние?
 Котов тяжело вздохнул и повторил:
– Да уж…

Нет, всё-таки проглянуло что-то неправильное, неестественное в этом его сочувственном вздохе. Не был удивлён, удручён или потрясён Лёшенька, всё-таки не был… Химик тоже вздохнул, словно ныряя в ледяную воду.
 – Скажите, Лёша… а что вы там сделали, с его капельницей?

И целую секунду, разделённую на тысячу миллисекунд, он наблюдал смену эмоций на усатом лице, подобную тому, как в пробирке после добавления капли сильного реагента меняются оттенки цвета индикатора. Сначала там не было ни грамма удивления, вполне закономерного после неожиданного и даже дурацкого вопроса, а мелькнула тень испуга – глаза расширились, метнулись туда-сюда… вслед возник элемент растерянности – чуть приоткрылся рот, дрогнули губы, приподнялись брови… а к девятисотой миллисекунде лицо словно протёрли ластиком. Все нехорошие признаки пропали, их сменило безмерное удивление. И рука со стаканом не дрогнула. Шофёр допил компот, не пролив ни капли, промокнул салфеткой пышные усы.
– С капельницей?.. С какой капельницей?
– С его системой, цилиндриком этим, где фильтр…
– Фильтр?
– Вы ведь ввели туда что-то из шприца?.. У вас в руке я видел шприц.
– Шприц?.. У меня?!.. Простите, профессор… то есть Виктор Михайлович, я вас не понимаю.
– А мне кажется, всё вы понимаете…
– Нет. Шприц какой-то…
– Да, шприц. Ма-аленький такой, – Лекарь показал пальцами, – Кубиков на пять.
– Да хоть на десять!.. Зачем мне что-то делать с его капельницами?
– Но мне же не показалось, – начал горячиться химик, – Вы шли мыть яблоко, толкнули штатив, опрокинули, а потом шприцем что-то вкололи в систему Алексея, ему стали капать, и он умер…
– Из-за меня?!..
– Выходит, из-за вас.
«Усатый» минуту смотрел на собеседника с терпеливой жалостью и досадой, как глядит хозяин на нашкодившего котёнка или щенка.
– Вы сказали: лично я чуть не сошёл с ума... Сдаётся мне, не «чуть», а на все сто!
– Я всё это видел в зеркале, – продолжал Лекарь, – У вас в руке откуда-то взялся шприц…
– Никакого шприца у меня не было, – отчеканил Котов, – А если бы он даже и был – ну как, скажите на милость, я мог его отравить?.. Бензина в его флакон подлить?.. И на кой хрен мне это упало?.. Он же мне работу пообещал, в конце концов!..
– Вот о мотиве вашего поступка я хотел бы спросить отдельно. Неужели вы откуда-то узнали, что его отчество по-настоящему – Иванович?
И снова на лице-пробирке промелькнула череда оттенков – от недоверия до торжества и обратно.
– Разве?.. А вы откуда знаете?
– В общем, случайно узнал. Он мне сам сказал, вчера вечером.
– Ну и что? Я-то об этом не знал…
– Хорошо, об этом вы не знали. И убивать его, возможно, не хотели – так, здоровье слегка подпортить…  – и Лекарь, устав слушать отпирательства, вывалил на голову усатого оппонента сорок с половиной бочек арестантов, – Послушайте, не перебивайте. Анжелика, ваша сестра, утром зашла к нам в палату, вас не было, а она увидела его – красивого, напористого. И, по-моему, влюбилась… Так бывает, женские сердца порой выкидывают фортели, мужскому рассудку недоступные. Потом встретила вас, рассказала о своих чувствах, готовности к продолжению знакомства с Алексеем. Ваших возражений: он женат, у него дети, он ненадёжный, недобрый… наконец, как все эти крутые, непорядочный, – она слушать не захотела. И тогда вы решили помешать негодяю соблазнить сестру, под влиянием своего рода ревности, или сострадания к ней... Взяли где-то… да хоть из урны вытащили… пустой шприц, набрали воздуха, и ввели ему прямо в трубочку, под цилиндрик этот, с фильтром. Об эмболии сейчас только дурак не слышал, а вы ведь не дурак. Думали, не помрёт он, максимум с мозгами что-нибудь получится… А он взял, да и помер…

Котов слушал, не перебивая. Бочки опустели. Он покивал головой, поднялся из-за стола, положил руку на учёный лоб и тут же отдёрнул.
– Ого!.. Да у вас, уважаемый, температурка зашкаливает… Я, пожалуй, скажу сёстрам на посту, чтоб вам укольчик сделали, и посильнее.
– Погодите, Лёша… Может быть, всё и не совсем так, но я хочу посоветовать: расскажите о своём поступке Семёну Аркадьевичу.
– Это ещё зачем?
– Умерших в больнице всегда вскрывают, и чем бы вы ни повредили Алексею, это найдут. Начнётся следствие, а я молчать не стану. Для вас же будет лучше, если вам оформят явку с повинной.
– Да в чём мне виниться-то? Вам что-то привиделось или показалось, типа я свою родную сестру ревную… я, по-вашему, извращенец, блин?.. шприцы, трубочки, воздух… глюки какие-то, а я – винись?.. Это вам креститься надо, чтоб не казалась херня всякая, а не мне виниться!
– Ну, как знаете.
– Ага, именно как знаю. Будьте здоровы.

Котов вышел из палаты, а утомлённый пристрастной беседой доктор наук прилёг, намереваясь хорошенько обдумать линию дальнейшего поведения. Линия представлялась не одна, а сразу три, как дорог у былинного камня с надписью: «Прямо пойдёшь – коня потеряешь, направо… налево… и так далее.»

Можно прямо: сейчас же пойти в ординаторскую и рассказать о своих видениях и предположениях лечащему врачу. Семён Аркадьевич – мужчина основательный, он наверняка и сам озадачен внезапной смертью относительно молодого пациента, но вряд ли с ходу примет полуфантастическую версию доносчика за чистую монету. Ох, вряд ли… Скорее примет к сведению, а окончательное решение оставит экспертам. Но ведь они, эксперты, и так сделают своё дело в ближайшие дни или часы, даже с учётом повышенной из-за пандемиии нагрузки… Прямой путь хорош, но коня жалко.
 
Можно налево: улучить момент, когда дежурная медсестра отлучится куда-нибудь, и с поста позвонить в милицию. Не называя своего имени, заявить: «В двенадцатой палате второго кардиологического отделения час назад убили человека!», быстренько вернуться в палату и ожидать результата, сохраняя невинное выражение лица. Анонимные заявления и звонки, как правило, не рассматриваются, но такой, в полном смысле слова убийственный, к тому же с больничного телефона, наверняка станет исключением из правила. Пришлют следователя, тот в сопровождении кого-нибудь из медицинских начальников зайдёт в ту же ординаторскую к тому же Семёну Аркадьевичу, затем они уже втроём придут в палату… о дальнейшем думать не хотелось.

Можно направо: никуда не ходить, не звонить и никому не говорить. Пусть всё идёт своим чередом, как распорядится кто-то или что-то там, наверху. Ему оттуда виднее.

Размышление понемногу перетекло в сновидение.
Здесь не было больницы, палаты и коек. Не было и коня. Здесь он, закованный в железные латы, шёл пешком по пыльному просёлку, а вдоль дороги лежали камни, испещрённые надписями на непонятном языке.  Каждый шаг давался с трудом – идти в железных сапогах непросто, кроме того, кто-то обязал его нести изрядный груз: на левом плече сидел огромный кот в продольную красно-жёлтую полоску, а на правом – розовая зеленоглазая русалка с колокольчиком в руке. Пассажиры вели себя спокойно, только пушистый хвост левого лез в лицо, мешая дышать, да колокольчик правой то и дело негромко позвякивал. Впереди виднелся огромный валун странной формы… а может, это и не камень вовсе, а чья-то гигантская голова?.. Да, так и есть: можно разглядеть чёрные волосы, глаза, нос, рот и даже тонкую полоску усов над верхней губой… Губы начали шевелиться: голова явно хотела что-то сказать… и вдруг русалка бросила свой колокольчик на камни, а сама воткнула в руку путника шприц!..
 
Лекарь проснулся от боли в правом локте. Кот, русалка и дорога исчезли, не стало доспехов, сапог и головы, а вместо колокольчика звякала Вовина ложка – обжора размешивал сахар в чайном стакане.  Утренний прокол в правом локтевом сгибе болел и кровоточил:  наверное, впечатлённая котиной выходкой Лидочка схалтурила, и пластырь сорвался. 

Помимо ужина, вечер принёс и новые знакомства. На освободившейся койке «полосатого» расположился плотный мужчина, абсолютно лысый, но с окладистой седой бородой, назвавшийся Андреем Сергеевичем Корытным. У его изголовья стоял штатив, ещё помнящий «полосатого», и в очередную вену уже лилась прозрачная жидкость. А на месте, где следовало обитать Лёше Котову, сидел щуплый рыжий паренёк.

– Валька он, кха, – представил паренька Николай, – Из военкомата, кха-кха, прислали. Сачок, от армии косит.
– Ни от чего я не кошу и не сачкую! – возмутился новенький, – Аритмия сердца у меня, пароксизмальная наджелудочковая тахикардия. И, между прочим, моя фамилия Николаев, а вы, если не знаете, то и не говорите.
– А где же Лёша? – обалдело со сна спросил Лекарь, – Он-то хоть живой?
 
Его не до конца очнувшееся воображение тут же нарисовало жуткую картинку: в туалете на трубе, вывалив синий язык, висит «усатый», а в его мёртвой руке зажат булыжник с надписью: «В моей смерти прошу винить доктора химических наук Лекаря В.М.» 

– Живой, что ему, кха, сделается… ушёл просто.
– Как – ушёл?.. Куда?
– Своими ногами ушёл, чего и нам всем… кха… не помешает. А куда… домой, куда же ещё… Адреса не оставил. Если…кха-кха… сильно надо, к Аркадьичу сходи, спроси, он точно знает.

Адрес «усатого» доктору химических наук сильно нужен не был, а вот поговорить с врачом не помешало бы. И тот, словно зверь на ловца, тут же явился в двенадцатую сам, пожелал доброго вечера, пояснил: у него сегодня дежурство, расспросил переживших утреннее потрясение о самочувствии, пощупал пульс и удовлетворил любопытство.

Алексея выписали по заявлению. Его жена заболела коронавирусной пневмонией, госпитализирована в инфекционную больницу, а дома – трое детей, младшей девочке нет и года. Вот отца и отпустили, назначив курс лечения амбулаторно, благо состояние позволяет, угроза жизни миновала.

– Семен Аркадьевич, а можно ещё вас спросить, о нашем соседе? – кивнул Лекарь в сторону дремлющего под капельницей седобородого, – То есть не о нём, конечно, а о прошлом… то есть бывшем, то есть...
– Понятно. Можно, только давайте пройдём ко мне.

В ординаторской, тесной комнатке с одним окном, одним диваном, одним шкафом, шестью стульями и четырьмя столами, было нещадно накурено – хоть топор вешай. Дежурный эскулап извинительно пожал плечами:
– Нам, разумеется, запрещено, но, сами понимаете, бывают ситуации…
– Я полагаю, сегодняшняя ситуация как раз из таких?
– С вашим покойным соседом?.. Да, как раз. Так что; конкретно вас интересует?..
– Видите ли, это произошло настолько внезапно… а я находился совсем рядом…
– И вас это не могло не встревожить. Понимаю. Смею вас уверить, для меня его смерть была не менее внезапной.
– А уже известно, почему это случилось?
– Конечно. Непосредственная причина смерти – острая сердечная недостаточность.
– И всё?
– Вам этого мало? Развёрнутый клинико-анатомический диагноз звучит несколько иначе и многословнее, но вам, специалисту в другой области, он совершенно ни о чём не скажет.
– А отравления у него не было?
– Боже сохрани!.. Ну и фантазии у вас!..
– Ну, мало ли… Вдруг где-то перепутали и в его бутылку попала какая-нибудь отрава, типа цианида или…
– Ха-ха-ха!.. извините…  Нет, чего не было, того не было. У нас уже есть результаты экспресс-анализа остатка препарата и крови из вены умершего. Поэтому заявляю со всей уверенностью – нет. Никто не перепутал, и никакими цианидами не пахнет… Исключено.
– А… эмболия?.. воздухом, например?..
– Ох, Виктор Михайлович, дорогой вы мой человек! Поверьте мне, как профессионалу: бывают случаи, когда люди умирают, а медицина не только помочь им не в силах, но и объяснить ничего толком не может. Мы до сих пор не знаем, почему одно сердце бьётся сто с лишним лет, а другое не дотягивает и до пятидесяти. Природа, увы, непознаваема…
– Значит, он умер, что называется, своей смертью?
– Видимо, да. Безусловно, состоится вскрытие, патанатомы разложат всё по полочкам, нарисуют полную картину, но я заранее вам скажу: там будет всё и не будет ни шиша. «Полнокровие», «застой», «дилятация» и тому подобный набор терминов, означающих одно: сердце остановилось, дыхание прекратилось, и человека не стало. А у вашей, то есть, извините, упомянутой вами эмболии есть ряд очевидных признаков. Их бы мы, будьте уверены, не пропустили. Надеюсь, я успокоил вас немного?.. Не станете нас с Лидочкой подозревать в халатности и прочих ужасах?
– Да, спасибо, доктор.
– Не за что. Отдыхайте и гоните подальше грустные мысли. Сердцу, как поётся в песнях, не хочется покоя, но и тоска с печалью ему не нужны.
– Постараюсь.



 «…– Вот так, Костя, и закончилась моя больничная одиссея: ткнули меня носом, как говорится, в говно, да ещё и щёлкнули по нему – не лезь, мол, дед, не в своё дело. Я и не полез. Выписался к обеду четверга, в пятницу сюда приехал, третий день отдыхаю, стараюсь поменьше курить и ни о чём хреновом не думать. Но мысли наши, они ведь живут своей жизнью, ты не находишь?..
Как ты её, думу, ни гони по солнечной стороне, а она всё норовит свернуть на тёмную дорожку… Не-ет, надо, надо рассказать доктору. Надо. А он пусть обмозгует всю эту усатую-полосатую заваруху по-своему, ему с его колокольни виднее. Не найдётся ни фига – бог с ним, а найдётся – чёрта за хвост поймают, и это будет правильно. 
Зря, зря я тогда поскромничал… Или смешным казаться побоялся – какая, в сущности, разница?.. Ушёл, так никому ни слова и не сказав о том отражении. А теперь уверен: ничего мне не привиделось!   
Плохой человек был полосатый Кот или хороший, чей он там был сын или пасынок – всё равно не усатому Лёшке его судить. Да и перед законом сын за отца не отвечает, будь тот хоть трижды бандитом. Или я что-то не так понимаю?.. Ну да, я и не сомневаюсь… А у тебя на этот счёт какое мнение?.. Нет, не про сына с отцом, тут всё ясно… я имею в виду, может, ты бы по своим каналам поинтересовался, судебных медиков подключил?.. В отпуске будешь?..   А-а-а, и специфика другая… Похоже, Константин, и ты мне не слишком-то веришь… Но я тебе потом как-нибудь обязательно расскажу, чем моя затея обернётся, не возражаешь?..»


Дотошный химик поделился своими подозрениями, неудачная рыбалка закончилась без улова, и наши пути-дорожки разошлись. Прошёл год, дяди Витина вдова продала дачу, и некому стало посиживать рядом со мной на бережке, покуривать и делиться мыслями.

Запоздало узнав о его внезапной смерти, я, ощущая смутные укоры совести, преодолел лень, выкроил толику времени и попытался-таки проверить, была его история чистой фантазией или содержала долю правды. По ходу проверки кое-кого расспросил, кое о чём почитал, а кое с кем предпочёл не встречаться и не беседовать, ввиду полного отсутствия перспектив, а ограничился визуальным знакомством.

Об итогах инспекции не то что говорить – думать не хочется. Это в науке принято считать: отрицательный результат, дескать – тоже результат… моё мнение на сей счёт иное, но факт остаётся фактом: ноль – он и есть ноль, особенно когда этот ноль к тому же со знаком минус. 


Глава девятая

Нет, дорогой Виктор Михайлович, не так закончилась твоя больничная одиссея, как ты её назвал. Закончилась она твоими похоронами.

Специфика у меня действительно другая: я, хотя и милиционер с приличным стажем, но служу не в розыске, а в УБЭПе, занимаюсь делами сугубо экономическими и к злодеяниям вроде ограблений и убийств прямого отношения не имею. И должен с великим прискорбием признаться – даже будь я прямым начальником над всеми сыщиками и убойными операми, скорее всего в твоём деле остался бы с носом. Чёрта за хвост, увы, не поймать, на то он и чёрт.
 
В твоём зеркальном отражении один человек сшиб капельницу другого явно намеренно, с целью что-то туда ввести, и ввёл, вне всякого сомнения. Вопрос: куда конкретно? И ответ ты нашёл правильный: в тот цилиндрик, где сеточка-фильтр и где Лидочка отсчитывает капельки. Он, цилиндрик этот, называется «каплеобразующий элемент». Почему именно сюда? Здесь у тебя ответа не было, а у меня он есть. Ответ таков: чтобы гадость, всунутая им туда, не пропала даром.
Видел, как сестра ставит капельницу?.. обязательно чуть-чуть выпускает вхолостую, чтоб, не дай боже, пузырёк воздуха в вену не запустить. От одного маленького пузырька большой беды не случится, но всё же, всё же… И вколи он свою гадость ниже, её запросто могут слить, что называется, без толку. Это раз. Теперь два: те два или пять кубиков, что он туда ввёл, влились в вену практически не разведёнными. Если бы он их сунул во флакон, процесс пошёл бы по-иному – разошлась бы его гадость на целых пол-литра, и тогда задуманного эффекта не видать. И, наконец, три: гадость ушла в вену, эффект получен, клиент дошёл до нужной кондиции и отдаёт концы, а раствор из флакона тем временем идёт себе капля за каплей и смывает со стенок «элемента» и трубочки следы этой самой гадости!.. О-очень грамотно было выбрано место, не находишь?.. Чтоб шофёр до такого додумался своими дорожными мозгами?.. Убей – не поверю!..
 
Шофёр не додумается, это ясно и ежу. А кто додумается?.. Додумается грамотный в таких делах человек, отнюдь не дальнобойщик Лёша. Но додуматься, куда что-то вводить, мало – надо ещё знать, что именно ввести, и к тому же иметь это «что-то», эту гадость, этот яд-невидимку… Почему «невидимку»?.. Потому!.. Тебе   же сказал твой доктор, профессионал-кардиолог: никакого яда не нашли не только во флаконе, но и в крови умершего Кота. Вернее, я теперь, как и ты, уверен – не умершего, а убитого. И убитого, сосед мой дачный, не шофёром – дальнобойщик был всего-навсего орудием в руках настоящего убийцы, в этом я теперь тоже уверен.
 
Этого человека ты, Виктор Михайлович, как и шофёра, видел своими глазами, немного раньше зеркального отражения. Помнишь, в палату утром заглянуло чудное видение?.. Красивая женщина в розовом халате и шапочке? Она, должен сказать, действительно красивая… Да-да, я о ней, прекрасной Анжелике, родной сестре твоего усатого. Ты думал, она работает в хирургическом отделении?.. А вот и нет!.. Помнишь, как после избиения Кота Семёном Аркадьевичем в палату ворвались трое в розовых костюмах и принялись бить беднягу током?.. Они были не хирургами, дядя Витя. Они – анестезиологи-реаниматологи.

Там, в клинике, как и во многих других крупных больницах, у каждого профильного отделения свой цвет униформы. В хирургии, я сам видел, у всех она серая, а розовую носят в реанимационно-анестезиологическом. А медицинские сёстры в том отделении называются «анестезистками». Они, анестезистки, имеют доступ к разным лекарствам, применяемым при наркозе, а среди тех препаратов есть и очень, очень сильнодействующие. Настолько сильные, что являются по сути ядами.

Я теперь знаю, на девяносто девять и девять десятых процента уверен, что знаю, какую именно гадость эта Лика, по должности старшая анестезистка того отделения, дала своему брату и научила, куда и как всунуть. Или вколоть, что дела не меняет. Эта гадость – аналог всем известного яда под названием «кураре». Её в больницах применяют ежедневно и ежечасно.
 
Миорелаксанты – препараты, парализующие мышцы, в том числе дыхательные и горловые. Они бывают длительного действия, чтобы во время многочасовых операций больной под наркозом не напрягался и не мешал хирургу копаться в его внутренностях, и короткого. Такие нужны в самом начале, когда больному в трахею суют трубку от аппарата искусственного дыхания. Его введи в вену или в ягодицу – и буквально через полминуты больной на столе не сможет самостоятельно ни охнуть, ни вздохнуть. И умрёт, если тут же не начать за него дышать.

В операционной никто ему умереть не даст. А в твоей палате твой «полосатый» умер, потому что никто ему в горло трубку не запихал и аппарат с гармошкой не подключил... Вот так они его и убили руками процедурной Лидочки.
 
Этот листенон действует совсем недолго – не более десяти минут, но ведь для гарантированной смерти больше и не надо, а после – стремительно разлагается, практически не оставляя следов ни в мышцах, ни в крови.

В то утро в вашей двенадцатой палате осталось всего трое больных, кому назначили внутривенные вливания. Всем троим велели лежать, вставили в вены по иголке, всем согласно протоколу начали капать калий-магниевый раствор с витаминами. Ты дремал, усатый Котов – кто знает… а третий, полосатый Кот, умирал.
 
Как себя чувствует человек с перекрытым кислородом, известно любому, а тем, кто не знает, рекомендую на полторы минуты надеть на голову целлофановый пакет или на то же время погрузиться в воду. Ужас, паника, желание вдохнуть хоть глоток воздуха… больше двух минут не выдерживает никто. Непреодолимый страх смерти побуждает биться, вырываться, звать на помощь… Но бедный Кот ни вдохнуть, ни рвануться, ни заорать не мог – все мышцы были парализованы. Прошло четыре минуты, и его мозг погиб, а спустя ещё две остановилось сердце. А в вену ещё целый час капля за каплей вливался бесполезный лечебный раствор.

Страшная, мучительная смерть, правда?.. Впрочем, кому я это говорю… ты это знаешь лучше меня – ведь тебя они убили точно так же, только не в палате, а на лестнице твоего дома, яд тебе ввели не в капельнице, а из шприца, и укол делала не процедурная сестра, а красавица-анестезистка.

Ты сам похвастался помощнику своего убийцы: «каждый день ровно в семь спускаюсь по лестнице и гуляю, когда час, когда сорок минут…» Они ждали там, на площадке между вторым и третьим этажами. Как вошли в оснащённый домофоном подъезд?.. Очень просто вошли. Разве тебе никогда не приходилось впускать «соседа, забывшего ключ» или «почтальона»?..

Он, сильный молодой мужчина, без труда скрутил тебя, не ожидавшего подвоха, немолодого и совсем не атлета, зажал рот, а она быстро и точно сделала смертельный укол. Потом они подождали начала действия препарата, а когда через полминуты ты обмяк с ещё открытыми глазами, усадили тебя на бетонный пол, привалили к стене у мусоропровода и оставили умирать. Страшная смерть.
 
За что они убили «полосатого»?.. И почему они это сделали?

Ты полагал – всё дело в своеобразной ревности: брат опекает незамужнюю сестру, всеми силами старается оградить от домогательств… да и убивать никого не собирается, ибо кубик-другой воздуха в системе не убьют, а максимум слегка подпортят нахальному ловеласу здоровье. Зачем убивать, за что?.. Он даже толком не знает этого человека!.. Так было бы, если б решал он. Но решал не он.
О ней ты думал: вошла в палату не очень молодая, под сорок, но молодо выглядящая женщина, увидала красавца-мужчину, услыхала медовые речи, поддалась чарам донжуана… и, казалось бы, всё верно, не так ли?.. И никаких причин убивать его у неё не было и быть не могло, да?.. А на самом деле причина у неё была, и ты эту причину знал. Знал, но не придавал значения.

 Как следует из твоего же рассказа, Лика в ранней юности встречала человека, как две капли воды похожего на этого чернявого красавца, за исключением мелочи – усов.

Её брату, её Алёшеньке, которому она в дальнейшем какое-то время заменяла мать, в том году было только восемь, у детей в этом возрасте память слабая и психика неокрепшая, на сильные чувства они ещё не способны. А ей было тринадцать. Память у подростков чрезвычайно сильна, недаром человек в этом возрасте наиболее обучаем, и пережитые эмоции он запоминает навсегда. Подросток уже способен и любить, и ненавидеть. Помнишь, как она сказала матери в их последнем разговоре: «Я его ненавижу!» Потом было потрясение, лечение, спецшкола… Но память осталась.
 
И в то утро, в двенадцатой палате, она вернулась на двадцать восемь лет назад. Она смотрела на твоего соседа, а видела другого человека, и взгляд её горел не любовью, а ненавистью – ведь перед нею снова был ОН, тот высокий чернявый «тренер». Это он держал её за подбородок стальными пальцами и говорил: «Подрастёшь, будешь у нас…»  Это он сломал её жизнь. Это он, пусть не своими руками, убил её отца. Это он вместе со своими «парнями» измывался над её матерью. И это из-за него её мама повесилась, не сдержав своего обещания о море.
У неё была причина для убийства, и она убила того, кого ненавидела и кого увидела стоящим у зеркала в двенадцатой палате. Тогда, много лет назад, он сказал ей: «Будешь у меня!», теперь: «Я буду твоим!», а это, в сущности, одно и то же … Время повернулось вспять, и ненависть вернулась. Она убивала не нынешнего Кота, а того, из прошлого.

Брат Алёшенька в их тандеме – слабое звено, ведомый, управляемый исполнитель. Тем не менее тебе не удалось пробить его, заставить сознаться – помнишь, ты говорил: почти секунду он отводил глаза, дрожал ртом и едва не сломался?.. Но, каким бы слабым он тебе ни показался, это – сильный мужик. Не забывай: такие как мы с тобой время от времени ездят на своих маленьких машинках и мнят себя мастерами руля, а он… Он водит огромный грузовик на многие тысячи километров, у него великолепная реакция и железная выдержка, он способен в аварийной ситуации за долю секунды принять единственно верное решение. А ты надеялся его расколоть, «взять на понт», как говорилось когда-то... И, разумеется, твоя неумелая попытка ушла псу под хвост.

Кроме того, сестрица наверняка просветила своего Алёшеньку: если всё будет сделано правильно, никто никогда ничего не узнает. И ведь она права!..  Она права, тысячу раз права, как ни досадно это признавать. Убивая Кота, они всё сделали правильно.

За что и почему они убили тебя?
За что – вопрос риторический. Не за что им было тебя убивать, ведь ты ни ему, ни ей никакого зла не причинил. Тогда остаётся – почему?.. Вспомни Лермонтова: «Ты видел, ты донесёшь!..» Ты видел, и сам об этом сказал тому, кому говорить об этом никак не следовало. Ты видел, сам не понимая что, но – видел!.. Будучи человеком интеллигентным и в силу этого деликатным, ты не побежал в милицию, а попытался убедить мелкого, как тебе казалось, проказника раскаяться… А проказник был убийцей.  Ты был слишком наблюдательным, поэтому тебя и убили.

Почему не убили сразу, в тот же день, в тот же вечер?.. Вероятнее всего, у них просто не было яда для тебя – каждую его ампулу сначала нужно списать, провести по ведомостям… А назавтра тебя выписали, и ты сразу уехал на дачу. Твой домашний адрес – не секрет, он есть в истории болезни, но дача – дело другое, там ты был в безопасности. А дома?.. А дома – нет.

Помнишь, ты сказал: «Мне во вторник назначено явиться на контрольный осмотр, вот там-то я доктору всё и расскажу?..»   Ты ведь мог рассказать ещё до выписки, но не сделал этого, и об этом знал ты один, да?.. А вот и нет!..

 Если б рассказал, доктор тут же передал бы информацию экспертам, отделенческие сёстры узнали, по больнице пошла волна слухов… а этого не произошло.

Следовательно, ты промолчал. Пока промолчал, пока.
 
Ты полагал, будто насквозь видишь этого шофёра, простого парня, работягу от сохи… а на самом деле это он видел насквозь тебя. И передал своё видение сестре.  И они оба знали: ты, учёный, педант и зануда, молчать не станешь, донесёшь. Не обижайся на «зануду», но как тебя назвать иначе, с твоим вечным «Я не профессор»?.. Молчать ты не станешь, и по телефону говорить – тоже, тебе, зануде, обязателен личный контакт. Но донесёшь обязательно.

Контакт ожидался на приёме, во вторник, в этот день они тебя и подкараулили. Откуда узнали о назначенном тебе времени?.. Оттуда же, из истории болезни. А может, Лика и сама спросила у Семёна Аркадьевича либо у кого-то из медсестёр… труда не составило. Ты, конечно же, мог поехать в больницу и не из дому, а прямо отсюда, с дачи.  Возможно. Но и в этом случае до врача тебе дойти было не суждено – она якобы случайно повстречалась бы тебе во дворе клиники, мило улыбнулась, спросила о здоровье и невзначай кольнула в задницу, а спустя минуту уже оказывала помощь. Но, будь уверен, искусственное дыхание в её исполнении запоздало бы ровно на четыре минуты, потребные для смерти мозга… 

Они использовали яд-невидимку, экспресс-анализ его следов не выявил. А ежели донос состоится, то патологоанатом направит образцы крови, мышц, сердца и мозга убитого Кота на детальную судебно-химическую экспертизу, и тогда не исключён другой результат. Они не могли рисковать, поэтому зануду, возомнившего себя свидетелем, надо было убить, пока он не стал доносчиком. И тебя убили.
 
Убивая и Кота, и тебя, они всё сделали правильно – и с ним, и с тобой. Особенно с тобой – если момент укола в капельницу каким-то чудом умудрился увидеть один-единственный человек, а именно ты, то момент укола в твою руку или задницу не видел никто. И теперь уже точно никто никогда ничего не докажет. Прошёл год, от Кота осталась горстка пепла, а твои останки скушали черви…

Кстати, о червях… Чего-то не хватает… я поглядел на воду. Так и есть – поплавка! Задумался, да и прозевал поклёвку… И червячка на крючке давным-давно нет – рыбка съела, уплыла, и «спасибо» не сказала.  Не видать моей здешней подружке Мурке сегодня рыбки на ужин. Хреновый из меня ловец…

Да, прошёл год, я преодолел лень, выкроил время, кое-что проверил и больше не считаю рассказ моего покойного старого знакомого фантазией. Более того: я уверен – и самого доктора химии, и его прошлогоднего соседа по палате в кардиологии убили. Но, при всей моей в этом уверенности, что-либо предпринимать, дабы привлечь убийц к ответу, не стану. Почему?.. А разве не понятно, почему?.. Да потому что не хочу выглядеть дураком, пытаясь поймать неуловимое и доказать недоказуемое.

Видели когда-нибудь, как котёнок гоняется за световым пятнышком от лазерной указки или солнечным зайчиком?.. Догнал, цап-царап, а там пустота. И стоит бедняжка, смотрит жалобно: «Как же так?.. что ж я, зря бежал, из сил выбивался?..» Котика, конечно, жалко, но ему в компенсацию можно хотя бы молочка налить… А мне или моим друзьям, из отдела тяжких преступлений, кто хоть чего-нибудь нальёт за бесплодные усилия по ловле химер?

Ибо все усилия сыщиков, будь их хоть пять, хоть десять, хоть сто десять, в данном случае заведомо обречены на провал.  Пытаться, по неудачному примеру почившего в бозе химика, провести психологический прессинг – пригласить преступную парочку в управление, посадить в разных комнатах и допросить, а затем ловить на разнице показаний – затея глупая. Во-первых, они имеют полное право никуда не ходить и ни на какие вопросы не отвечать. Во-вторых, даже если придут, запросто могут заранее обо всём договориться и к тому же привести с собой как минимум по одному адвокату, и никакого прессинга не получится. В-третьих, в-четвёртых… В общем, всё ясно.

Случись такая история на пару-тройку веков раньше, тогдашние дознаватели повели бы себя иначе, у них средства и методы расспросов были совсем другие. Взяли бы такого скрытного ямщика-междугородника и его сестрицу, красну девицу, под белы рученьки, вздёрнули на дыбу, прошлись по спине вдоль да поперёк длинником – и только успевай записывать… Ещё могли те заплечных дел мастера в прорубь головой строптивца окунуть, факелом подогреть, и прочая, прочая… Но мы живём не в те смутные времена, у нас не принято вдёргивать, окунать, подогревать… и я иногда, ей-богу, не знаю, радоваться по этому поводу или горевать.

Впрочем, один свидетель, даже два, у меня всё-таки есть, хотя толку с них никакого, да и свидетелями их можно назвать лишь с большой натяжкой. Это собачница Мария Саввична и Боня, пуделёк её. Они видели этих двоих, брата и сестру Котовых, в то утро, когда умер Виктор Михайлович Лекарь. Видели вблизи от подъезда, где вскоре сами же и обнаружили его мёртвым. Видели со спины, не вблизи, совсем недолго, и тем не менее…

Но вот беда – бабуля уже ни черта не помнит!.. Неделя – максимум глубины доступных ей погружений в воспоминания о недавнем прошлом, зато где-то там, в далёкой дали, она готова пребывать бесконечно. Если вести разговор по словечку-два, шаг за шагом аккуратно выводя на нужную тему, как слепого из лабиринта, то можно добиться минутного проблеска, мелькнёт искомый кадр, но сто;ит приостановиться, и она мгновенно возвращается в центр путаницы, где расположились её школьные годы.

Боня, парень по собачьим меркам относительно молодой, пожалуй, мог бы что-то прояснить – ведь это он первым почуял неладное. Я полагаю, запашок смерти он почуял, человечьему нюху неуловимый… Обругал подозрительную парочку, кинулся в подъезд, потом на площадку, будто надеялся успеть, помочь, спасти, а добежав, понял: не успел. И завыл, горемыка, от бессилия и тоски. Увы, увы… собачий вой к протоколу не приложишь.


Поэтому остаётся принять на душу горький груз бесполезного знания и идти с ним по жизни дальше, стараясь не слишком горбиться. Так я и сделаю.
И всё же мне очень хочется – должно быть, исключительно чтобы потешить уязвлённое поражением самолюбие, задать два заведомо безответных вопроса.
Первый – тому, наверху, с верёвочками: «Если ты всё-таки есть, как же ты мог допустить такое?» 
И второй – им, брату и сестре: «Как вам живётся сейчас, после всего, что натворили – тебе, Лёша, и тебе, Лика?.. Как спится по ночам?»