Из воспоминаний Татьяны Андреевны Русановой

 Война началась, когда я уже была аспиранткой  и  вышла замуж за преподавателя военной кафедры ВГУ майора Головина Владимира Николаевича.
Первое военное лето я провела на сельхозработах. В начале июля нас – группу преподавателей и сотрудников ВГУ – направили  на уборку урожая в деревню Большие Дерябки. Урожай в том году был очень хороший. Его нужно было убрать быстро и без потерь. Из района пришло указание начать косовицу торжественно. Мужчин на селе не осталось. Честь скосить первый сноп предоставили древнему, худенькому дедку, предварительно долго репетировали с ним  речь. Он и сказал: «Смерть немецким оккупантам! Да здравствует товарищ Сталин!» И такую завернул ругань, что у нас уши завяли. Дедок, в белой рубашке и белых в розовую полоску подштанниках, сноровисто прошёл рядок и обернулся к нам:  «Ну, сучки! Вяжитя!».
Мы  вязали снопы, складывали их крестом и потом помогали перевозить на ток. Работа для нас непривычная и поэтому, особенно сначала, трудная. К тому же поля были дальние. Поскольку наш быт  организовали неважно, мы не могли оставаться ночевать на стане и ежедневно ходили, реже ездили, с рассветом в поле, к закату – обратно. Постепенно мы привыкли, приобрели нужную сноровку и с работой стали справляться.
С осени начались дежурства в университете по МПВО - Местная   противовоздушная оборона. Начальником штаба МПВО был мой муж В.Н. Головин. Но вскоре, залечив травмированную ногу, он отправился на фронт.

Н.В. Головину:
Дай поцелую твои губы.
Иди. Пора.
Скажи в последний раз, что любишь.
В последний раз.
Заря багряная устала
Для нас светить.
Уходит прочь в сиянье алом.
Прощай. Прости.
И тени длинные на крышу
Легли с утра.
Дай поцелую. Никто не слышит.
В последний раз.               
Воронеж. 1941г.

 Зимой 1941 нас ещё не бомбили. Тревоги проводили учебные. Бомбёжки начались в июне. По сигналу «Воздушная тревога!»  мне нужно было бежать в университет по проспекту революции  и по Университетской  улице мимо Первомайского сада. Прожекторы крестили небо, стреляли зенитки, визжали осколки зенитных снарядов.
Я хорошо помню затемнённый Воронеж, угольную темноту университетских дворов, чердаки старого корпуса  с полукруглыми окнами и песком в ящиках. Особенно помню одну бомбёжку прямо в районе университета. Мы стояли у чердачного окна и следили за небом, за крышей. В перекрестье прожекторов метались в белом свете самолёты. Они казались серебристыми и маленькими.  В небе висели осветительные ракеты, сброшенные немцами. В их мертвенном свете город, наверное, был виден сверху, как на ладони. Грохотали взрывы, приближаясь к нам, вспыхивали пожары, яростно стреляли скорострельные зенитные пушки. Тяжёлая бомба упала совсем рядом с университетом во дворе дирекции ЮВЖД. Раздался страшный грохот. Здание университета – огромный, мощный, старый корпус – содрогнулось и охнуло. Застонало, как человек. Я всю жизнь помню этот, словно предсмертный стон…..
 А потом на нашу крышу посыпались зажигалки, множество зажигалок. Их сбрасывали щипцами и засыпали песком.
 В городе было тревожно. Действовали  заброшенные немцами сигнальщики. Во время налётов цепочкой зелёных ракет они указывали объекты для бомбёжки. Случаев подачи сигналов с обширных университетских дворов я не помню. Служба МПВО была, очевидно, хорошо поставлена.