Мысли и заметки. 1943 год Ульяновск

 14 октября 1943 года. 
 Матово блестит полоса Волги.  В комнате над кухней так тепло,  что,  хотя открыта форточка,  я снял меховую жилетку и сел писать,  поглядывая через решётку балкона на крупный затылок Ильича и его простёртую руку.
Сегодня по радио - ворвались в Мелитополь,  подошли к Запорожью.  Пишу всё это в тетрадке,  которую сам себе сшил кустарно - впервые с тридцатого года. 

 30 октября 1943 г.
 Вместо традиционной охоты по вальдшнепу, мороз -12градусов при сильном ветре.  Такова наша Ульяновская действительность.  Сегодня наши с Андрюшей именины.  В общежитии блаженное тепло.  Проснулись с Андрюшей рано.  Он,  бедняга,  искренне и шумно радовался подаркам,  принесенным Анютой ещё с вечера,  пока он спал: три конфетки и серая булочка.  Сразу стал прикидывать,  как разделить на четверых.  Это, конечно,  нелегко.
 Закончены госэкзамены и переэкзаменовки.  Теперь впереди поездка в Воронеж.  Правда,  ехать в теплушке,  но хочется домой и нельзя не ехать.
Зовут,  ждут,  снова приготовили квартиру,  взамен разбитой. 
 Сейчас как-то трудно возвращаться к незабвенным дням давно прошедших именин,  праздников всей семьи.  Сейчас реальная действительность ничего не сулит,  кроме обычного обеда в столовой.  Однако! К ужину бабушка думает кормить нас деликатесом - пареной тыквой.  С трудом только что рубила тыкву топором при активном участии  внуков.

 7 ноября 1943 года.  Воскресенье.
 Яркий праздничный день,  легкий мороз,  туман над Волгой,  но река живет,  хотя и опустела.  Тепло и уютно в комнате.  Радостно: вчера наши заняли Киев! Только что слушали выступление Сталина.  Какой здравый смысл,  какая могучая сила,  какое понимание.  Как далеко от настроения двух прошедших годовщин,  когда трагизм событий умерялся только глубоким,  порой затаенно,  но неизменно,  жившим сознанием: «Русский народ…  вынесет все и широкую,  ясную…». Можно сказать,  что никогда я не испытывал такого подъёма.
 1 Ноября был в театре прощальный вечер выпускников.  Они так приветствовали меня.  Я сказал несколько слов о том,  что этот выпуск в наших местных условиях, эти знания,  которые они получили,  делают честь им и нам.  Эта работа тыла для фронта,  один из бесчисленных примеров того,  что: «Флот всё-таки построен».
Целую неделю затем:  «Едем - не едем».
 К празднику получили сахар,  много масла,  колбасу,  водку,  ордер на бельё.  Дали зарплату.  5-го Торжественное заседание в мединституте.  Вчера пригласили в госпиталь на вечер.  После доклада художественная часть - самодеятельность.  Выступали раненые и персонал.  Незамысловато,  но весело.  Неожиданно и приятно удивил меня репертуар - старые русские песни - «Вдоль по улице метелица метёт»,  «Вот мчится тройка». Всё это пришло на смену нездоровых,  мне всегда напоминавших орхидеи,  романсов Вертинского: « Дымок от папиросы» « Принцесса Ирэн», «Кровь голубых королей» и так далее.  От всего этого веяло разбитой жизнью,  усталостью,  пресыщением,  безысходностью,  беспомощностью.  Это внедрение национального элемента пришло сверху и дало не раз повторённый по радио и со сцены яркий букет наших народных песен - от финских хладных скал и так далее - всей огромной семьи народов,  областей,  республик.
 И всё же грустно было смотреть на исполнителей: вот юноша с только что зажившим плевритом - поёт.  Может быть ещё и нельзя - горячь не в меру.  Аккомпанирует молодой лейтенант с большим костным рубцом в области лба.  Кости срослись с дефектом,  левый глаз смещён.  Получается две половины лица: веселое и радостное -  молодое и мрачное,  страдающее - старое.  И это было,  вообще,  тяжело.

 15 Ноября 1943 года.
 Итак,  мы не уехали в Воронеж.  Две ночи сидения на вокзале на узлах.  Вместо вагонов - лишь доброе слово и приказ самостоятельно организовать посадку студентов и преподавателей в вагоны проходящих поездов и так же две пересадки в последующем.
 Остались.  Выпал снег.  Тепло.  Топят.  Как часто добрым словом поминаю свои армейские тамбовские сапоги.  Они,  голубчики,  служат уж второй год.  Ведь калош,  да и какой-то другой сменной сносной обуви нет.  Нет,  правда,  и шубы.  Но спасаюсь «по системе Базиля»,  поддевая под шинель «несколько шкурок».  Домашние одеты ещё хуже.  Дети почти лишены возможности гулять.  Поэтому много читаю им.  Оказалось,  что Танюша с одного раза запоминает наизусть басни Крылова и охотно декламирует.  Писать при верхнем свете трудно,  как и читать.

 18 Ноября 1943 года.
 Впервые обзавёлся рабочим освещением,  с 1942 года,  со времени Воронежа.  Сижу у стола,  могу писать и читать,  не утруждая глаз.  Лампочка висит низко и глаза защищены колпачком из тетрадной обложки.  Вообще жизнь мало-помалу начинает получать подобие прошлого.  Можно писать и писать дома,  сведя эти занятия к определённой последовательности: изучение Английского,  чтение по-английски и по-русски,  писание воспоминаний, и вот эта тетрадка.

 12 Декабря 1943 года.
 Случайно узнали,  что есть распоряжение НКПС от 2/XII - дать нам вагоны! Я не буду подробно описывать,  как лично был у начальника дистанции и убедился,  что, во-первых разрешение действительно есть,  во-вторых,  местная администрация стремиться всеми мерами затянуть дело.  С целой волокитой определили вагон - теплушку.  Получили зарплату 1200 руб.  с чем-то.  Карточки на снабжение в пути.  Что-то будет? Тяжело двигаться из относительной сытости и тепла,  но необходимо.  Долг зовёт в Воронеж.  Теперь главные заботы утеплить вагон.  Что же будет, и как мы поедем с малыми детьми?

 30 января 1944 года. 
 Воронеж.  Проспект Революции дом 4 «А» кв. 14.
Мы приехали 3 января и до сих пор ещё не могли устроиться настолько,  чтобы явилась,  не говорю – охота - возможность взяться за эту тетрадь.  Чувствую,  однако,  что пока кратко набросать наш путь и последующее устройство,  пока всё мало-мальски свежо в голове.
 Вагон наш так и не оборудовали,  кроме печи и нар.  С обширной «вентиляцией» через стены и окна,  неплотно закрытые,  кое-как справились,  завесив одеялами,  начали грузиться с утра.  Было тесно.  Вещи и 22 человека напихали  в вагон до отказа.  Наша семья разместилась вплотную на нарах - 5 взрослых и трое детей - без Юрочки с Лилей.  Топилась и грела печка,  но из-за отворённой двери было холодно.    Улеглись рано, и я во сне чувствовал,  как пошёл поезд.  Поехали.  Проснулись утром в Киньдяковке (пригород) - Ульяновск как на ладони,  освещенный солнцем.  Стоим целый день без движения.  Нет ничего,  только томление,  это,  столь знакомое,  по прошлому опыту,  ожидание.  Скудно питаемся,  так как печка мала и нужна для всех.  Темнота преследует нас днем и ночью.  Днём от холода закрываем дверь.  И особенно ночью,  долгой ночью, когда остаётся только сидеть или лежать «на полатях» в тесноте.  Дети тоскуют,  ссорятся,  длительно плачут.  Наши как-то меньше.  Андрюша ухитряется шнырять по путям.  Из одного похода принёс девочкам большие электрические «ролики»- белые фарфоровые изоляторы,  которые похожи на кукол и на некоторое время заняли внучек.  Иногда вспыхивали ссоры в недрах семей или среди чужих.  Девочка одной из наших спутниц заболела.  Температура 40.  Хорошо,  если грипп и,  по-видимому,  грипп,  который свалил затем на два дня Анюту.
 И,  к счастью,  сказался на нас с Лидушей только по приезде в Воронеж. И до сих пор хворает Андрюша.  Внучки не заболели.
 Только на другой день мы двинулись в Инзу,  стояли там целый день,  затем 30-го попали в Разуваевку и вновь замерли.  31/XII узнали,  что прицепят неизвестно когда.  Однако длительные хлопоты наших уполномоченных: Дэль и Прусакова,  с прибавкой спирта,  разбили первоначальный лёд администрации и нам было обещано прицепить к пассажирскому «Горький - Харьков».  Ждём,  наступил уже вечер,  часы бегут,  поезд,  говорят,  опоздал.  Вот уже 11 часов.  Загадал: если удастся - удача для нас и на весь год.  И вдруг маневровый паровоз подцепил и ровно в 12 часов мы покатили.  Это была своеобразная поездка в двухосном вагоне,  прицепленном в хвосте длинного поезда.  Нас и трясло,  и мотало из стороны в сторону.  Спать,  как и обычно,  тесно.  Я между Андрюшей и Танюшей.  Она,  бедняжка,  все гладила мою руку и,  видно,  жалела меня,  приговаривала почему-то: «Кроличек мой,  кроличек!»
 К утру были уже в Пензе и через час покатили дальше.  Я с тревогой ждал Ртищева.  И,  действительно,  нас едва не направили на Кирсанов  - безнадежный путь дней на 18.  Но быстрота и натиск нашего хранителя И.Ф. Прусакова, плюс литр спирту,  изменили маршрут, и мы покатили дальше до Лисок,  куда прибыли 2/1-44 в 9 часов вечера.  Опять хлопоты, спирт и обещание прицепить к Калачеевскому поезду. Он опоздал, но всё же 3 января в 3 часа дня мы были в Воронеже
               
 5 февраля 1944г. Суббота. Воронеж.
 Неуютно. Горит «голая» электрическая лампочка, периодически сменяющая коптилку, но всё же она даёт ощущение некоторого благополучия, культуры. Голы стены, пачкающие мелом, утлая обстановка: узок стол, отвратительно изуродована кушетка и жестка, еле держащаяся на ножках, кровать. Нет ни этажерки для книг, ни вешалок для одежды. Но тепло в комнате. Сыты. Такова Воронежская действительность.
Но кругом мёртвый город, город-скелет, город коробок, вначале он мне казался тяжело раненым, но борющимся за жизнь, другом. Изуродованный, но живой. Однако с человеком не бывает этого. Здесь всё живёт «скелетированное» и это ужасно. Окна – глазные впадины, чернота, скелеты рёбер, железных балок, сгоревших крыш и так сплошь по  улицам. Едва 10% осталось и по большей части жалких домишек. Сознательно разрушено всё красивое, крепкое, ценное. Вот лицо проклятого фашизма.
Когда проходишь по улицам, видишь, что весь ряд домов разрушен и это общее впечатление. И среди этого города-скелета местами теплится жизнь. Иногда организованная в оживлённые небольшие оазисы, вполне или отчасти восстановленных домов или купно стоящих жилых строений. Таков, например, наш участок, примыкающий к железнодорожной поликлинике. Во многих местах занят жителями только нижний этаж, а верхние зияют глазницами пустых окон. Крыши  часто и совсем нет, или видишь слабые попытки её восстановления – медленно, день за днём вырастают стропила, как, например, в поликлинике перед моим окном. Окна заложены кирпичами с маленькими окошечками, иногда закрытыми стеклом.
 Если пройти по проспекту Революции от дома 4 до площади Обкома, то помимо небольшого домика у ул. Коммунаров и чудом сохранившегося здания Мединститута, где сейчас Обком, (впоследствии Технологический институт), всё остальное – скелеты. Среди них, впрочем, низ гостиницы «Бристоль» приспособили под почту да справа низкий старый дом, когда-то принадлежавший  Семейному собранию, где теперь столовая, живут этой своеобразной организованной жизнью. На протяжении ул. Фридриха Энгельса за нашим домом скелеты до ул. Карла Маркса. Одни руины. Жизни нет. Сквозные дворы между скелетами. Здесь теперь тропинки. Переулков не нужно. Такова общая картина. И везде. Невольно возникает вопрос: когда это всё может быть восстановлено?
 Вот и наша Областная больница. Я никогда не мог представить себе такие условия работы: проходные почти исключительно палаты, расположенные в длинном коридоре бывшей водолечебницы при поликлинике Ворошиловского района, сверкавшей когда-то перед войной своими стенами и полами в метлахских плитках. Теперь здесь темно. В окнах узкие кусочки стекла. Остальное - доски и кирпичи. И всё это переполнено больными и очень тяжёлыми. В смотровой совсем нет окон. Тьма, если не горит электричество, (а оно не горит часто), скудно освещаемся керосиновой лампой. Бледные лица больных   и персонала, получающих лишь скудный паёк хлеба и капусту с водой. Все эти работники умерли бы, если бы не питались крохами со стола больных.
 Сегодня одна из старых знакомых санитарок пришла помогать в уборке квартиры. Она недавно приехала и живёт в подвале бывшего терапевтического корпуса Областной больницы – в «Ротонде». Влезает туда через пролом в стене. Темнота, сырость, холод. Крысы населяют здание. В подвале ещё до сих пор не убраны трупы, торчат ноги в обуви. Гимнастёрки.  Кто были эти люди – не разберёшь. Санитарка из Воронежа ушла 7 июня. Рассказывает, что в больнице оставались ещё 150 больных, которых не успели вывезти и унесли в подвал от бомбёжки. Наверное, это и бойцы наши, а может быть трупы немцев. Не убрано, потому, что нет рабочей силы. Все здоровые, крепкие из населения – на фронте. И только незначительные воинские части в городе.
 Вчера приходил доктор Тишин. Всё тот же изысканно-воспитанный, уже хорошо одетый после всего перенесённого. Из-за перелома ноги он оказался в оккупации. Мы в числе немногих ушли из Воронежа в роковые дни. Масса осталась. Город перед приходом немцев был пуст, наши части оставили его. Защита была возложена на 5 армию, но она так не спешила, что смогла только занять позицию на Задонском шоссе и на левом берегу. Вперёд прошла одна танковая дивизия без пехоты. Говорят, кое-кто из командования был расстрелян.
 Первое время оккупации – в течение почти месяца – люди сидели в погребах. Шёл постоянный обстрел города с нашей стороны и город горел. Базары, однако, не прекращались и урывками люди, не имевшие запасов, питались всё же кое-как. Часть продовольствия, остававшегося в городе, была растащена в первые дни населением. Другую – основную массу – вывезли немцы. Сам Тишин, у которого несколько болела нога, сидел с костылём в подвале и потому не был мобилизован на работу. За  малейшие провинности, неповиновение, немцы вешали. Кроме того, проверяли паспорта и убивали евреев и коммунистов. Последних - по оговору.
Наконец, около конца июля, кажется 28, жители были выгнаны из города под страхом смерти.
 Тишин шёл от Покровской церкви, держался левой стороны, прижимался к стенам.
Видел, как напротив, у церковной стены несколько женщин с узлами были буквально втиснуты в стену разрывом бомбы.
 Против Обкома на протянутой руке Ленина качалась повешенная. Их много было и на балконах домов,  и на столбах трамвая.
 Когда проходили через базар, кто-то, не старый человек, забыл ли, обронил ли свой небольшой чемодан в толпе. Чемодан остался на улице в опустевшем уже квартале. И вот, когда владелец, а может и не владелец, вернулся за чемоданом, он был схвачен       немцами и тут же на глазах Тишина, в две минуты повешен вместе с чемоданом. Волосы несчастного вдруг сразу побелели.
 Этот путь был ужасен. Под обстрелом, среди трупов, валявшихся по улицам людей и лошадей, среди исковерканных повозок, автомобилей, танков, потянулись эти толпы, район за районом, по направлению к Чижовке и Военному городку, нередко среди горевших зданий. Гнали через Песчаный Лог, усталых, измученных, грязных. Цветова тащила тележку со слепой и глухой бабушкой. Немцы, сперва из жалости, не знаю, знакомо ли им это чувство? может быть, просто издёвка?  - помогали везти тележку. Фотографировались. Даже кормили старуху, которая охотно открывала рот. А затем в этот открытый рот последовал выстрел.
 Тишин определяет население, попавшее в руки немцев, не менее 300 тысяч человек. Одних врачей было 200. Когда немцы начали высылку, то это был сплошной поток, тянувшийся от Воронежа до Хохла – 50 километров густой толпы, идущей по дороге. Местное население в ужасе называло их «саранчой», не пускало в избы, не давало еды и даже воды.
 Многие погибли по дороге. Многих загнали в концлагерь в районе Курбатова. Заставляли рыть противотанковые рвы.
 Говорят, что многих раненых расстреляли в Песчаном Логу. Расстреляли всех психбольных и персонал Орловки, пытавшийся своих больных защитить.
 Да, велико унижение и тяготы, которые пришлось пережить всем оставшимся. И всё же непонятны мотивы. Ведь можно было просто уйти пешком, как это сделал  Мединститут – коллектив и студенты. И бабушку на тележке везти на восток.
 Эвакуация – это ужасно. Но, если жизнь сохранилась, разница последующего, ведь, неизмерима. И как горько почувствовали  на себе её наши несчастные, попавшие врагу в лапы.
 А.Г. Русанов