Дальнейший путь

 Через  месяц из наркомата обороны явился посол. Он проделал весь наш путь от леса до Тамбова. Привёз предписание следовать в Ульяновск, куда эвакуировали Воронежский мединститут.  Кстати, сообщил, во-первых, что  воронежское начальство получило страшный разнос за то, что не обеспечило своевременную эвакуации такого учёного, как мой папа. Во-вторых, что немцы активно искали профессора Русанова,  обещали  тому, кто выдаст, солидное денежное вознаграждение  и даже телушку.
Нам снова предстоял нелёгкий путь.  Он оказался бы еще более тяжёлым, если бы не популярность папы. По пути нашего следования почти не встречалось хирургов, не знавших папу, и все они нам помогали. Мы спокойно добрались до Куйбышева, где погрузились на пароход.
 Путь наш закончился, когда санитарный пароход «Уральский рабочий» пришвартовался к Ульяновской пристани, и мы увидели высокую гору, лестницу в 735 ступеней и наверху дома Ульяновска.
 Чем дальше мы удалялись от фронта, тем заметнее становилась разница между психологией людей ближай­ших к фронту мест и тыловых областей. Ульяновск, хоть и работал на фронт, но сохранил многие традиции симбирских купцов-тысячников. Нас приняли неласково. Население считало, что из-за «этих выковыренных» продукты на базаре сразу вздорожали. Мединститут городские власти приняли, как ненужного нахлебника. Когда-то еще студенты будут врачами! Это мнение очень поддерживалось местными медиками. Начальство госпиталей враждебно относилось к студентам, которые «рассекречивали» лечение раненых, к преподавателям, требовавшим изменений антихирурги­ческих установок госпиталей.
 Но особенно враждебно были настроены врачи обла­стной больницы, где взятка, мздоимство и даже лихоим­ство получили широкое распространение. И эмблемой их можно было изобразить «руку дающую, и руку принимающую». Взятка, мзда и магарыч считались там неписаным законом.
 Совсем свободно мож­но было услышать такие речи: «Жену твою я положу, но  оперировать не буду, потому что у тебя баран ходит на двух ногах...» — «А ты со своей грыжей приезжай побли­же к пасхе». — «Да мне бы желательно теперь». — «Тебе желательно, а вот куры твои мало яиц нанесли. Приез­жай, когда нанесут побольше!» У кого было, — тот нёс.  Судьба же неимущих, до нашего появления в Ульяновске, бывала печальной. Неудивительно, что местные врачи боялись конкуренции и были категорически против ра­боты ассистентов и профессоров. Нам с папой приходилось работу в госпитале совмещать с преподаванием в мединституте.  Кроме того, я участвовала в работе медицинской призывной комиссии.
 В Ульяновске жилось трудно, и можно было ожидать подкупа деньгами, услугами, изображением любви. И мы не сразу поняли это. Люди поначалу казались такими добрыми: «Как вы тяжко живете! Вот сами дрова колете! — сказала мне дородная, тепло одетая женщина. — Да вот, я вам мужичка пришлю. Он быстро с ними разделается. А вы знать его будете. Он завтра на комиссию идёт». — «Спасибо, но мой муж, уходя на фронт, строго заказал, чужим мужчинам не позволять мне помогать, по­ка он сражается». — «Вот гордый какой! Видать, гене­рал!». «Нет, сержант!» Она ушла.
 Однажды я нашла дома отрез роскошного кремового крепсатина, которого за деньги купить было нельзя. Принес мужчина и был так наивен (или самоуверен?), что вложил в материю записку с фамилией и днём ко­миссии. Я принесла материю на комиссию и предъявила председателю и членам. Председатель сказал мне тихо: «Охота вам из-за тряпки». «Не из-за тряпки!». И акт им пришлось писать.
 Случалось, что в госпитале подходила жена раненого, приговаривая, как мужика хорошо лечат, вынимала из-под платка горшочек масла. «Отдайте мужу. Он быстрее поправится».  Не брать ничего мы выучились довольно быстро.
Раненые шли к нам на пароходах и поездах прямо из Сталинграда. И среди них было много отважных людей, понимавших, что война не вся и надо вернуться на фронт. Молодые лейтенанты срочно женились на сест­рах, неделю им разрешалось «гулять», потом они остав­ляли молодой жене аттестат и уходили навсегда.
 Аттестат был действителен шесть месяцев, если чело­век был жив. В Ульяновске я часто вспоминала Ефрема Булкина и доктора Сафонова, до смерти усталых, но счастливых оттого, что вывели в тыл свой страшный, разби­тый, разрушенный поезд, и, хлопая кулаками по дивану вагона, с нежностью говорили: «Плывет наш лебедь». Они уже любили и его, и отчаянного машиниста, цеп­лявшего его к паровозу, пользуясь первой минутой за­тишья, и рабочих, сейчас же бросавшихся чинить рель­сы. И свое героическое дело они все делали спокойно, как повседневную работу. Огромная сила жила в них. В эти дни отвага стала неотъемлемой частью их су­щества. Мог ли не победить такой народ? Это прозвуча­ло в приказе «Ни шагу назад», где устрашаю­ще правдиво сказано, ничего не замазывая и не приукра­шивая, обо всем, что мы потеряли, и о том, чего не отдадим врагу. Народ разобьет его, добьет и уничтожит в его логове. Тот народ, который побеждал ранее, когда цари и генералы проигрывали войну. С большим убеждением звучал этот приказ.
Ни второй фронт, ни все разговоры нам не помогут. Армия, весь народ не допустят дальнейшего продвижения врага. И все почувствовали — сколько бы война ни продлилась, она будет победоносной.
 А.А. Русанова