Просто четыре буквы

    Она шла по улице сильно униженная, но сняв даже воображаемые котурны. Она шла, как бы, босиком. Из Города, по дороге, вымощенной камнем. На каменоломнях работал её отец, поэтому она не любила слово “рабы”. И я не написала, что дорога была вымощена РАБАМИ, как в первом варианте. Она никогда не забывала о том, что все римские радости, вся римская роскошь - это плод ежедневного труда сотен, тысячи невидимых, безымянных рабов. Поэтому я, автор, поставила союз “но”. Это “но” долго мне не давалось. Хотелось написать союз “и”, не противительный: она шла по улице сильно униженная И сняв котурны. Можно было бы поставить запятую, сделав всё перечислением, вписав всё в одну мысль. Это вызывает сострадание. Говорит о смирении той, кто стал ниже ростом. Котурны — обувь театральная. Её надевали актёры на сцене Коллизея, чтобы их было видно с дальних рядов амфитеатра. Акустика и котурны — вот всё, что нужно актёру. Нет. Главное — талант. Ещё специальный грим. Как застывшая гримаса мига. Радости, гнева, печали, восхищения, ужаса. Плача. Вот бы ей маску! Котурны, тогу императрицы (бутафорскую), маску с гримасой (унижения и смирённости), рупор (чтобы молчание разносилось ветром по городской округе, долетая до самого Города, проникая в мысли, в спящее сознание рабов и пробуждая его до великих озарений, воспоминаний, и снова озарений). Она держала в руке тяжёлую обувь, размахивая ею в такт своим шагам. Сегодня всё нужно было вернуть актёрам. Сократу, который частенько бывал у актёров, Виол хотела вернуть только одно: мечту о Ксантиппе молодой и загадочной. Пусть он не узнает её, сильно изменившуюся за эти годы: ставшую строже, малословнее, сосредоточеннее. Похудевшую. Любовь к Призраку переродила её неузнаваемо.
Она хотела, чтобы Сократ исправил свои диалоги о ней. Для этого нужно было, чтобы он принял её за одну из обычных девиц, развлекающих патрициев танцами, беседами, редкой едой и изысканными ласками. Ксантиппа не должна была упоминать в беседах с Сократом, часто развлекающим патрициев своей философией, наряду со всем остальным, его и своё прошлое. Виол сама должна была забыть о Ксантиппе! Но, как?! Она же пришла в Рим с целью спасти себя, спасти Ксантиппу!... Двойственность сознания Виол мешала ей мыслить молниеносно. Она постоянно обдумывала подуманное и, тем более, произнесённое. Плела, как Арахна, ткань своего внутреннего взгляда. Им она окутывала всё, встречающееся на её пути, набрасывала себя на глиняные лачуги   колонов и великолепные мраморные хоромы патрициев.

     Виол шла из Рима в провинции, надеясь, что сможет забыть Призрака. Sanctus. Санктуса. Ей нужна была встряска, встреча. Но, одна только встревоженность искрила её взор. Санктус слишком много значил для неё.
Она отвечала привычными улыбками на поклоны знакомых. Сама же старалась первой не проявлять учтивости, которые навсегда были слиты в её сознании с раболепием. Она была отрешённа. Степенно шла по дороге, но, казалось, стоит на дороге неподвижно как мраморная статуя, облачённая в

     Рим же привлекал многих.


     Четыре строки туманили её ум. Их она сочинила сегодня.


     “Не расширяю владения свои, а сужаю.
     Чтобы букв мерцающих стало меньше.
    
     Хотя, какая разница?

     Есть ли те, кто за пределом Рима
     плачет о том, что ему НЕКУДА мечтать?”


     Виол закрыла глаза и подставила лицо ветру.
Ей казалось, что это Санктус нежно гладит её по щекам и подбородку, целует в губы, обмениваясь вкусом и ароматом специальных плодов, усиливающих воображение. Она приоткрыла рот и ветер проник внутрь её рта, поглощая её внутреннюю влагу, властно и самоуверенно. Мечтая и не думая о том, что она будет есть сегодня вечером, Виол напевала песенку о счастье, которой научил её императорский цирюльник, которого ублажала она две недели подряд за его услугу научить её языку жестов, принятых в окружении императоров.

    Три бедных плода Виол понесла от этого цирюльника, и он сам с нескрываемым удовольствием лишил их её с помощью своих инструментов. Три плода носила теперь Виол вечно в своём естестве. Ей часто грезилось, казалось, что это её плата за то дитя Сократа, от которого она решила избавить себя сама в своей юности... Может быть, всё пошло бы у них иначе. И Сократ не стал бы нищим философом, живущим не делом, а словами.

    Виол представлялось, что Сократ, которого она полюбила за его ясный ум, никогда бы не превратил её в сварливую Ксантиппу, тень свою, если бы у него был сын, которого она испугалась.

    Виол давно шла босиком по насту, колючему и тёплому. Кожа её ступней не была приспособлена к долгому контакту с землёй. Ступни покрылись мельчайшими ранками и стали черны, как кожа рабов. Виол и сама была одной из них, по сути. Только вольный взгляд и одежда, подаренная ей императрицей, дарила окружающим обманчивое впечатление, что перед ними патрицианка, а не одна из многочисленных, похожих друг на друга, “недолюдей”.

    Заметив знакомых юношей, возвращающихся с поля, Виол остановилась, и, опустив обувь, надела котурны, тщательно обвязав бечевой щиколотки.
Теперь главное — не упасть...


(...)