Архаика. Глава III. Безнационализм

Глава III. Безнационализм
Нападение – Боевая мама – Чем провинилась гжель – Английский и эсперанто – Стивен Боат – Потушенный лесной пожар – Восстановление дружбы – Наука и религия.

 – Не, дядь Лёш, не идёт мне у вас жить. Я как-то обрюзг. – Стёпа Лодкин стоял с голым торсом в большой комнате дачного дома перед зеркалом в узорчатой раме, крутился и рассматривал себя. – У меня уже, вроде, кубики на животе появляться стали, а тут у вас – снова обрюзг. Так что не идёт мне у вас жить, извините уж. Собираюсь домой.

Алексей, со своей стороны, прекрасно понимал важность телосложения в подростковом возрасте. Оно влияет на отношение со сверстниками, особенно другого пола, а значит, можно сказать, и на всю жизнь.

– Я, право, не знаю, Стёпа, отчего вдруг так. Вроде бы и воздух свежий, и на велосипеде ты катался.
– Не знаю, может здесь нехватка белковой пищи, картошка, то-сё. Белок – это же материал, из которого строятся мышцы, – поумничал парень.
– Лично я никаких недостатков в твоей фигуре не вижу.
– Да нет, дядь Лёш, обрюзг же я – я же вижу, не слепой, – с подростковым напором возражал Стёпа.
– А может тебе, Степан, просто скучно стало?
– Скучно? Знаете? Если честно, и это немного есть. Хоть вы и очень умный, но дни напролёт только с вами общаться – это не моё. Спасибо вам, что за три дня вы мне занятно рассказали про свой институт, про то, что такое культура, то-сё. Но завтра, извините, я двину отсюда. Мне нужно разнообразие в жизни.
– Понимаю тебя, особенно в твоём возрасте.

Алексей потупил взор, а Стёпу впервые кольнула жалость.

– Вам, дядь Лёш, грустно, наверное, будет?
– Да ничего, не беспокойся! Ко мне соседи приходят, хорошо общаемся.
– Павел Николаевич что ли?
– Ну да…
– О-ой! Он так любит всех поучать – ужас вообще.
– Павел Николаевич пережил личную драму. Нужно иметь понимание и уважение.
– Ладно, не лезу в чужую личную жизнь.

На следующее утро Стёпа, предварительно позвонив, поехал на велосипеде обратно в Веснянск.

Уже приближаясь к своему подъезду, он увидел вроде как Рамира… но в то же время и не его. Невозможно было его представить в таком состоянии.

– Здорово, Рамирыч! – воскликнул Стёпа. – Я с дачи приехал, там такая скукота!

Теперь парень совсем поразился происходящему с другом. Рамир ничего не ответил и даже ничуть не улыбнулся, а смотрел с каким-то ужасом и молча пробежал мимо.

– Что такое с тобой? – соскочил Стёпа с велосипеда и бросил его на дороге, чтобы задержать Рамира.
– Уйди, ты, может быть, тоже с ними.
– Что это у тебя, кровь?
– А ты ничего не предполагал как будто?
– О чём?! Когда?! Да что за …та происходит, я могу узнать? – дошёл Стёпа до ругательств.
– Напали на меня русские патриоты. Ещё гонятся за мной.
– Какие патриоты?
– Вот такие! – Рамир провёл ладонью над головой.
– Бритоголовые? Скины?
– Ты их, наверное, хорошо знаешь!
– Да… т-ты… – не смог ничего говорить Стёпа.
– Вот, вот этот муслим! И с ним ещё дружок, пособник оккупантов! Бейте их!

Из-за дома выскочили трое юных парней с чёрных майках и с обритыми головами. А крик издал не кто иной, как одноклассник Стёпы Даня Опарышев. Но Стёпа был не таков, чтобы убегать от них и получил удар в челюсть снизу. Упав, получил ещё удары с боков. Точно так же удары посыпались на Рамира. Уже совсем распластавшись на асфальте, Стёпа обхватил голову и, зарычав, всё-таки собрал силы, выставил ноги в сторону, с кувырком поднялся и, пока не разгибаясь, навалился на одного из скинхедов, отпихнул его, а другому вообще саданул локтем в живот так, что тот согнулся и застонал. Затем Стёпа выхватил Рамира и побежал с ним. Но в подъезде, когда друзья уже стали недосягаемы для озверевших нацистов, Рамир вдруг вырвал руку.

– А ты не будешь с ними?
– Ты о чём? Не видишь, как мне самому досталось? – у Стёпы был раскровавлен нос.
– Это сейчас, пока что. А потом, может, тоже захочешь с ними быть?
– Опомнись, Рамир! Ты хочешь перечеркнуть нашу дружбу с малых лет?
– Но ты ведь тоже называл себя русским!
– Я говорил просто то, что есть! Как если бы говорил, что моя фамилия – Лодкин.
– Ещё тебе не нравилось, что я исповедую ислам!
– Да я не знаю зачем… почему религии разные!

Рамир, презрительно посмотрев, начал подниматься по ступенькам. Стёпа стоял в замешательстве, пытаясь понять, в чём его обвиняет его друг детства. И вдруг замешательство прорвалось диким криком с небывалым ранее содержанием:

– Да я больше не русский, понял? Не желаю больше быть русским никогда в жизни! Я мировой… как его… гражданин мира! Я ненавижу до смерти всякую русскость и всякий патриотизм, от которого столько зла – нападений, убийств, войн! Я больше не русский, понял, Рамир?
– Знаешь? Вроде понял. Но общаться с тобой всё равно… пока не буду.

Застыв в подъезде на пару минут, Стёпа затем вспомнил про оставленный на улице велосипед. Но там же ещё могли быть скины. В общем и целом парень ещё мог бы подраться с ними, но… Если их много, и у них есть ножи или железяки… Не хотелось пока умирать от рук нацистских выродков. Стёпа выглянул из подъезда – скинов не было, но и велика тоже. «За кражу ещё ответят!». Всё-таки парень вышел, чтобы не подумали, что он прячется. Он оглядел улицу в обе стороны и обнаружил-таки велик с другой стороны, в кустах. Стёпа пошёл с ним домой, оглядываясь.

И, главное, он полностью отдавал себе отчёт в том, что проорал в подъезде – эти слова были совершенно искренни. «Ничего, если меня слышал весь подъезд – я бы хотел, чтобы меня слышал весь мир. Тот мир, который нужно избавлять от патриотизма!».

В квартире мать встретила сына сначала с улыбкой, но она быстро слетела с лица.

– Степан! Что за лицо у тебя?

Кровь из носа он вытер.

– Почему я должен русским называться?! Зачем?!
– Ой… Да что случилось-то? – остолбенела Ольга.
– А то случилось! Кто придумал все эти нации? Людей разделять на какие-то нации поганые?

Ольга стряхнула с себя ступор.

– Ох-х… Сынок! Ты можешь прямо ответить на вопрос: что случилось? Ты всегда всё говорил прямо.
– Хорошо, скажу. Скинхеды напали на Рамира, а потом и на меня. Патриоты эти. Хоть бы передохли все эти патриоты! Русские в первую очередь! Ублюдки эти!
– Так, Стёпа, уймись и выбирай выражения! – уже строго сказала Ольга.
– Да трудно мне их выбирать! Теперь ты, мам скажи: кто придумал эти нации и этот патриотизм грё… кхм… патриотизм этот?

Ольга затруднялась так сразу ответить на такой вопрос.

– Ну-у… Вроде, никто. Вроде, нации сами по себе существуют… от природы.
– От природы? Может, ещё скажешь «от Бога»?
– Может, и от Бога
– А ты уверена, что он есть?

Ольга пришла совсем в замешательство.

– Ну-у… Обычно уверена.
– Так вот, Рамир тоже, вроде как, в Бога верит, но ты что-то всё боишься этого. Что он в какого-то не того бога верит.

Матери снова потребовались усилия для выхода из ступора и осознания происходящего.

– Может и в того, но… как-то по-особому.
– Как именно по-особому?
– Не так, как мы.
– А «мы» – это кто?
– Православные.
– А почему мы православные?
– Нас такой вере научили.
– А у Рамира с семьёй – другая вера. И что теперь?
– Им другая вера от предков досталась. А мы – русские.
– Вот! Опять русские! Опять эта нация лезет! Так кто её придумал, эту нацию и все эти нации? Природа, говоришь? Может, тогда и скинов природа придумала? Не было бы наций – не было бы и скинов, этих… не знаю, как их цензурно назвать… выродков этих!
– Так, сын, прекрати кричать! Ты с матерью разговариваешь!
– Я не на тебя ору, а на них. Мне надо же как-то выплеснуться. А то я расшибу здесь чего-нибудь. Я не собираюсь больше – слышишь, мам? – я не собираюсь больше называться русским! Если русские такое творят!
– Ну что, прям все русские такое творят? Мы не творим, Лодкины.
– Это не столь важно: «все – не все»! Главное, что эта жуть вся от разделения людей на нации. И на религии. Что вы с папой так испугались, что я от дружбы с Рамиром ислам приму? Ну принял бы, и что?
– Не поняли бы тебя, трудно бы тебе пришлось!
– Ах, опять эти русские не поняли бы!
– Нас просто учили, что наша вера единственно правильная.
– А Рамира, думаешь, не так что ль учили? Мусульмане тоже называют себя правоверными. А для меня важно – что он просто друг настоящий и не важно, православный ли он или…  левославный!
– Не искажал бы ты, сынок, название своей веры.
– А что, Бог накажет?
– Может быть. Всё! – Ольга выставила руки, решившись, наконец, отстраниться от неожиданно сложных вопросов. – Наш разговор, Стёпа, слишком затянулся. Ты с папой ещё поговори вечерком на эту тему.
– Я и ему скажу, что не собираюсь больше быть русским.
– Вот-вот! Это и скажи – может, он лучше поймёт ситуацию и что-нибудь тебе растолкует, – мать прижала пальцы к вискам. – Я же просто ошарашена теми вопросами, которые ты на меня обрушил. Я и отдалённо не предполагала таких вопросов. Я просто в замешательстве. Так что попробуй ещё папе их задать.
В комнате сыновей разговор со Стёпой продолжил Гордей.
– Значит, не хочешь быть русским? – спросил первоклассник.
– Нет, Гордей, не хочу. И тебе не надо им быть. От этот столько зла, что кто-то называет себя какой-то нацией! Так что не будь русским, – последовал братский хлопок по плечу.
– А каким мне быть?
– Будь гражданином мира, космополитом.
– Ладно, буду политом.
– И я буду политом, – подал голос Игнат, – не буду русским.

Этот особенный сын Лодкиных понял, что нужно Стёпе и обрадовался этому. Обрадовался, в свою очередь, и Стёпа.

– Эх, Игнашка, молоток! – встал он и хлопнул брата по плечу. – Какой же ты иногда бываешь понятливый!
– Хе-хе-хе!

За обедом явилась реакция на произошедшее и от Глаши.

– Если нападают, то надо уметь защититься. Вот, у Ксюши Напружной в моём классе мама ведёт секцию по каратэ.

Об этой воинственной женщине, Ирине Напружной, распространялись сведения из ряду вон выходящие. Что она когда-то давно, только вступив в совершеннолетие, защищалась от насильника в привокзальном парке и убила его, толкнув под проходящий поезд. Потом отсидела за превышение самообороны. Все родственники посчитали её героиней и по её освобождении расцеловали. Не все верили этим рассказам, но мало кому хотелось проверять – поднимать архив газеты «Вестник Веснянска» начала нулевых. Дочка же Напружной, Ксюша, необычайно её слушалась и говорила о маме с благоговейным трепетом. На фоне такой мамы папа-автослесарь оказывался мало заметен.

Вечером к Лодкиным пришёл глава семейства. Тема разговора с ним Стёпы могла быть только одна.

– Я хочу сказать, пап, о своём решении, которого ты не ожидал и возможно… не поймёшь его. Но я всё объясню.

Глеб изумлённо вскинул брови.

– Что ж, Степан, говори!
– Ты только серьёзно отнесись. Я больше не хочу быть русским.
– Вот как! – хмыкнул отец. – Пока действительно непонятно. Чем же тебе свой народ не нравится?
– Дело не в том, свой народ или не свой. Мне вообще не нравятся народы, которые ещё нациями называются. Должен быть единый народ Земли! Сегодня я так решил. Понимаешь?
– Смутно пока… Это из-за конфликтов на национальной почве? А! Постой! Из-за скинхедов?
– Да, пап, именно. Эти изверги напали сначала на Рамира, а потом и на меня за то, что я дружу с ним.

Слово «изверги» Стёпа долго подбирал перед приходом отца, чтобы оно звучало и прилично, и точно. Также Глеб узнал подробности схватки сына со скинами, и, главное, реакцию на всё это Рамира.

– Вот и скажи, пап, как я теперь могу называться русским? Русский для меня – это тот, кто с ними.
– Ты слишком обобщаешь, сын. Тогда получается, что с этими скинами были бы и Есенин, и Гагарин?
– Я теперь и их не хочу считать русскими!
– Но Есенин воспевал именно русскую землю. Сравнивал её с другими: «Как бы ни был красив Шираз / Он не лучше рязанских раздолий».
– Вот-вот! Теперь видишь, к чему приводят эти воспевания и сравнения?
– Прям таки поэзия Есенина к этому приводит?
– Да! Пусть даже Есенин этого не хотел! Не надо было ничего воспевать! Надо было воспевать только единый народ Земли! Единую Землю, планету! Согласен, пап?
– Резко, конечно, ты заявляешь. Но тебе свойственно так заявлять в таком возрасте. И что ты собираешься предпринимать?
– Я буду продвигать свои идеи. В первую очередь, в школе. Чтобы бороться с нацистскими, патриотическими идеями Даньки Опарышева.
– Для тебя, получается, патриотизм – синоним нацизма?
– Ну, почти. Это – начало нацизма, – отец в ответ снова с сомнением хмыкнул. – Что, не согласен? Может, за русскость свою держишься?
– Как тебе, сын, сказать? Пожалуй, держусь. Для меня от своего народа отречься – все равно что от семьи отречься. Если я не русский – это всё равно, что я не Лодкин. Понравилось бы тебе, если бы я вместо вас к чужой бы семье пришёл после работы?
– Ты путаешь. Семьи так не враждуют кроваво. Войны не ведут. И вообще, ты не собьёшь мой настрой на борьбу с нацизмом. А для этого нужно бороться с нациями и патриотизмом. Не будешь противиться продвижению моих идей?
– Пока я воздержусь от оценок. Посмотрим, что у тебя получится с продвижением твоих идей, тогда ещё поговорим.

В гостиной, где происходил разговор, появилась Ольга.

– Пора бы уже ужинать, мальчики.
– Подожди, Оль, тут разговор на такую важную тему, что даже ужин подождёт.
– Ну смотрите, чтобы режим особо не сбивался.

Только сейчас Глеб и Стёпа заметили, что за их дискуссией внимательно следят все дети – вплоть до маленькой Агнюши, держащей в объятиях Маню-ню. Агния была единственной, кто не подключился к теме скинов.

– А теперь, – продолжал отец, – я хотел бы ещё про такую деталь спросить. Вот, ты уверял Рамира, что больше не будешь русским, чтобы сделать ему приятное. А он в ответ обещал ли тебе перестать быть татарином? Вряд ли. Все нацменьшинства в России, насколько мне известно, очень дорожат своей этнической принадлежностью и своей культурой.

– Так вот зачем они всем этим дорожат? Не дорожили – ничего бы не было. Лучше бы дорожили единством человечества. – Стёпа вдруг засмотрелся в шкаф. – Вот в этой гжельской росписи посуды уже исток нацизма. Она представляет собой что-то национальное, от неё, значит, патриотизм и национальное превосходство. И вся прочая жуть! Я бы разбил всю эту гжель, если бы она не была так дорога вам с мамой.
– По-моему, Степан, тебе уже остыть пора! По поводу твоих идей ничего больше не скажу, посмотрим, как они продвинутся.
– Ну да, ты как всегда сдержанный такой весь. 
– Это ты как всегда горячий.

Наговорившиеся отец и сын согласились только в одном – что пора ужинать. Глаша повторила при папе свой совет Стёпе записываться в городскую секцию каратэ.

– Ох, это чтобы драться? – вздохнула мать.
– Ну видишь, Оль, если такие нападения страшные. Другого бы вообще покалечили, но Стёпа у нас сильный, ловкий.

Тот не смог сдержать самодовольной улыбки. Глаша продолжала:

– Ксюша вообще так гордится своей мамой! Сначала боялась, как узнала в первом классе, что она «убила плохого дядьку», а потом гордиться стала.
– Ох! Каково же это всё-таки – женщине убивать? Самое противное женской природе. Не тяжело теперь ей на сердце, совесть не мучает?
– Да нет, я видела тётю Иру. У неё довольный вид.
– Ладно, мам, – вставил слово Стёпа, – какая совесть, если она такую мразь прикончила, которая и её, и многих других изнасиловала бы.

Были у Стёпы, помимо Рамира, и русские друзья, которых он теперь не хотел считать русскими, считал их землянами, просто людьми. Друзей у него хватало. А в преддверии лета появилась и подружка Рита. На следующий день после мрачного происшествия парень радостно вспомнил о ней и решил позвонить для прогулки по той же аллее и вообще по окраине города.

При выходе Стёпы из дома первое время после нападения мать просматривала с шестого этажа начало его маршрута перед его выходом и оттуда же провожала его взглядом.

И Рите на прогулке он, пусть уже тихим и вкрадчивым голосом, но объяснял всё те же свои идеи, возникшие буквально вчера.

– Что же получается? – отвечала Рита. – И на девушек русских эти твои идеи распространяются? Им тоже нельзя, нам, в смысле, называться русскими?
– Знаешь, Рит, пожалуй, что так, лучше и вам не называться.
– А если русских девушек за что-то хвалят, это для тебя ничего не значит?
– Хм-хм… Для меня это, пожалуй, значит, что хвалят просто девушек. И тебе, Рит, при всём твоём очаровании, не надо бы называться русской. А то из-за вопроса, какие девушки лучше, красивее, тоже ведь межнациональная рознь может возникнуть, то-сё.
– Надо же как! Озадачена я твоими идеями, Стёп.
– А ими все пока озадачиваются, то-сё. Но потом я всё проясню. И их должны потом понять. И разделить.
– А как считаешь, мы, девушки, тоже подвержены скиновским идеям?
– Знаешь, к сожалению, я встречал такие случаи. В контакте там, то-сё. Вроде девушка такая милая на вид, хорошенькая, то-сё. А контент такой мерзотный выдаёт – расистский, нацистский!
– Мда, дела! – глубоко задумалась Рита. – Внешность бывает обманчива.

Но далее Стёпа её повеселил, вспомнив происшествия из начальной школы.

–…«Ладно он там другие предметы прогуливает, но без физкультуры-то он каким дохлым будет!». На нужное место физрук надавил… Помнишь, как весь класс угарнул над вопросом Андрюхи «что такое насекомое»? А ведь никто не знал тогда, что это – класс отряда членистоногих, то-сё…

В числе лучших друзей Стёпы значился ещё Федя – если не как Рамир, то на втором месте. Последнее время Стёпа рубился с ним в «World of tanks», но летом предпочитал подвижные игры на воздухе, футбол, например. И перед очередной встречей Стёпа кое-что задумал. Парень полдня выжидал момент, когда в гостиной никого не будет. Затем достал из бара спички.

– Что ты тут хотел? – спросил отец.
– Да так, брелок твой посмотреть. Да и вообще походить по квартире, то-сё, тесно в моей комнате, нас там трое аж, то-сё.

Из своего же шкафчика Стёпа достал особую футболку красного цвета, стилизованную под русскую косоворотку. О ней парень тоже внезапно вспомнил и положил в спортивную сумку вместе с футбольным мячом. И спички кинул туда же… И пошёл с этой сумкой на плече…

С Федей он, разумеется, не только мяч гонял. И теперь реакция на его идеи последовала неожиданная.

– У меня вообще-то брат старший, Савелий, Сава, тоже такие идеи про-двигает.
– Да-а? Где это?
– В инете где-то. В контакте, в частности, какое-то сообщество, навроде… счас… «Космополиты-человеколюбцы», что-то навроде того.
– Да ты чё? Не гонишь?
– Не-э! Если б я гнал, то чего-нибудь полегче.
– Это уж слишком совпадает с моими мыслями! Как он к этому пришёл, брательник-то твой? Тоже из-за скинов?
– Наверно… Из-за чего-то похожего. Можешь у него самого спросить.
– Во, мнять! Это ещё как?
– Да хоть прям счас, он дома должен быть. Раз тебя так вштырило.

Стёпа добавил нецензурных восклицаний. Он не курил и не пил, но матюкаться имел слабость. Разумеется, когда об этом не могли узнать дома. Брат Феди Бурунова, бухгалтер строительной кампании, жил чуть подальше – перейти Октябрьский проспект и ещё пару улиц.

Когда он открыл на звонок в дверь, Федя затараторил:

– Здоров, Сав, отработал? Сегодня, имею в виду. Вот это, кароч, друган мой, Стёпка, разделяет твои идеи, и я его сюда привёл. Какие у тебя там идеи? Космополитизм?
– Да, радикальный причём – безнационализм.
– Вот и побазарьте друг с другом.

Стёпа подал руку для приветствия, переступил порог квартиры, и далее не было предела его изумлению от общения с Савелием Буруновым. Настолько сходились мысли!

– Утверждался когда-то пролетарский интернационализм, но это не то! Это недостаточно последовательная борьба за единство человеческого рода. А вот, что самое наше – это безнационализм, идеи Эжена Ланти. Лет сто назад, в тысяча девятьсот двадцать первом году был выпущен «Манифест безнационализма». Знаешь, на каком языке?
– Английском?
– А вот и нет – эсперанто. Это такой искусственный язык, вобравший в себя наиболее простые элементы всех европейских языков. Главным злом, с которым надо бороться человечеству, там провозглашался патриотизм, который проистекает из всего национального, вплоть до языков, культур и, как сказал Ланти, объектов национального поклонения. Или национальных объектов поклонения. Человеческая культура должна стать единой и безнацональной, а все национальные языки должны быть вытеснены эсперанто.
– А разве английский сейчас не заменяет это эсперанто? Его во всём мире учат.
– Сначала может так показаться, что и английский сойдёт. Но это изначально тоже национальный язык, он просто распространился шире всех в мире и стал, можно сказать, мировым. Но! Его национальные истоки создают ощущение, что кто-то на планете всё-таки главнее. Пусть даже это и не будет выражено в грубой силе, но будет просто ощущение чьего-то главенства, что кто-то наиболее развит – какой-то народ, народы. А ведь по опросам большинство людей на Земле хотело бы, чтобы на ней был один язык, но проблема знаешь в чём? – Стёпа завороженно кивнул. – В условии, чтобы этот язык был именно их родным! Таким образом, безнационалисты, лантисты гораздо глубже, чем интернационалисты усмотрели исток войн и прочих масштабных конфликтов на планете – этот исток они увидели просто в том, что кто-то относит себя к какой-либо нации. Цепочка такова: нация – патриотизм – рознь – война. Как это прочувствованно выразил Эжен Ланти: «Патриотизм в настоящее время является самой действенной религией, которая превращает добрых и мирных людей в палачей, уничтожающих себе подобных и творения человеческих рук». Таким образом, у безнационализма самая что ни на есть гуманная цель – положить конец войнам. Это воззрение, как никакое другое, основано на гуманизме, человечности. Лантисты выступали за единое мировое правительство, единую систему мер и весов, справедливое распределение ресурсов в масштабах всей планеты.

Стёпа испытывал восторг с некоторой примесью зависти – что не он первый высказал все эти идеи.

– А что всё-таки делать с национальной культурой? Например, с русскими избами, или с гжелью – такая роспись посуды – которая, например, у меня дома стоит? Всё это разбивать что ли? Или Великую Китайскую Стену взрывать?
– Ну, не совсем… Просто сделать из этого что-то вроде музейного экспо-ната. Чтобы люди смотрели на это как на архаику, на то, что отжило своё, на пройденный этап развития культуры.
– А этот Ланти откуда был родом?
– Из Франции. Чтобы его имя «Эжен» не звучало по-французски, он чуть изменил его на «Эугено». Эугено Ланти.
– Послушайте! Я понял, как я хочу называться! Я не знаю пока эсперанто, но английский я знаю неплохо. И называться теперь хочу не Степан Лодкин, а… внимание!.. Стивен Боат! «Boat» – это по-английски «лодка». Теперь буду тетради так подписывать и представляться всем. Я – Стивен Боат! Ура!

Савелий ухмыльнулся.

– Что ж, молодец ты, что внимательно слушал и решил так творчески развить наши идеи.
– Да вы что, как же мне не внимательно слушать! Я такого ни на одном уроке не слышал! Таких прекрасных идей, таких гуманных!
– А ты давай за уроки садись! – Савелий теперь строго обратился к брату. – Залип уже в своём смартфоне!
– Вы, вроде, базарите тут. Идеи ты свои толкаешь.
– Носителем наших идей не может быть неуч, так что давай!

Уже уходя, открыв входную дверь, Стёпа вдруг спохватился:

– Ах, совсем забыл вас спросить, Савелий, а где можно выучить эсперанто?
– Туго с этим. В Веснянске точно не выучишь – ни курсов не найдёшь, ни даже учебника в книжном. Если только в Москве. Подрастёшь, школу кончишь и, если так же будешь хотеть – что-нибудь найдёшь. Пока что довольствуйся английским. Тем, что ты – Стивен Боат.
– Спасибо большое, до свидания!

Эти слова Стёпы не были простой вежливостью, он действительно шёл из той квартиры необычайно ободрённым. Парень пребывал в уверенности, что теперь знает, как положить конец войнам на земном шаре и всякой международной напряжённости.

А на плече Стёпа нёс всё ту же спортивную сумку с мячом, футболкой, стилизованной под русскую рубаху и… спичками. Стёпа не курил. Он по-прежнему что-то задумывал.

Мимо своего дома он прошёл ещё в сторону леса, прилегающего к дачному посёлку. Дойдя до подходящего места, опустил сумку, расстегнул её и достал красную футболку, в которую всматривался минуты три. «Подарок это мне. За отличное окончание седьмого класса. Жалко? Есть немного. Но эта всё-таки та зловредная архаика, которая стравливает людей по национальному признаку, из-за которой одна нация возносится над другой. Но их вообще не должно быть, значит, и этой прогнившей архаики быть не должно, которую отображает эта футболка. Значит, я сделаю задуманное».

Стёпа положил футболку на узенькую тропинку, откуда, он думал, огонь не должен никуда перекинуться. Затем зажёг спичку и не с первого раза поджёг футболку, засунув внутрь горящую спичку. Ветра не было и огонь по чуть-чуть расползался, увеличивая дырку. Стёпа ещё помахал, чтобы лучше разгорелось и стал потихоньку отходить от горящей футболки-«косоворотки». Он уже отвернулся и пошёл быстрее, но вскоре насторожился: «А дождя-то давно не было? Пламя точно никуда не перекинется?». Парень развернулся, протопал обратно, и сердце его ёкнуло. Пламя лизало уже пару веток близлежащего кустарника. Со стоном Стёпа начал затаптывать огонь, затем поднял то, что осталось от футболки и стал сбивать огонь с кустарника. «Не получится потушить – тогда придётся в пожарную звонить, говорить, что кто-то окурок бросил. А если следствие всё-таки на меня выйдет? Ладно, скажу, как есть – что меня до этого скины довели». И всё-таки, нагнув горящие ветви, Стёпа затоптал огонь и на них. Тяжело дыша, рассмотрел, не осталось ли где огонька. Снова медленно отходил и, наконец, пошёл обычным шагом, надувая щёки и ужасаясь своему помрачению. «Весь лес мог бы загореться. Особенно если бы ветерок налетел – деревья бы вспыхнули до самых верхушек. И до дачного посёлка пожар бы дошёл, где дядя Лёша. Ему бы пришлось спасаться! Да-а!».

Вернувшись, наконец, домой, Стёпа объявил на всю квартиру:

– Мам, пап, я уже совсем с ума сошёл – чуть лес не поджёг! Простите!
– Что ещё такое? – в ужасе прошептала Ольга.
– Да футболку хотел сжечь – вот, что осталось от неё, – Стёпа достал из сумки.
– Зачем это? – подключился Глеб.

Слегка свихнувшийся сын сбивчиво всё пояснил.

– Стёпа! Ты чего, совсем? – неожиданно подала голос маленькая Агния. Ведь чуть не загорелся тот лес, который она любила всю свою коротенькую жизнь, считая волшебным. Глаза малышки были широко распахнуты от испуга и возмущения.
– Агния! Не разговаривай так со старшим братом! – повелела мать.
– А что, Агнюша права! Я действительно уже совсем, у меня рассудок совсем помутился от этих скинов.
– Но ты понял, сынок, что ты чуть не натворил? Или тебе уже лечиться пора? – вновь всхлипнула Ольга.
– Понял. Не пора ещё лечиться.

Вскоре улёгся разговор о вовремя потушенном лесном пожаре.

 А Глаша всё ещё уговаривала Стёпу поступить в секцию каратэ, выражая явное намерение обидеться в случае отказа.

– Поступлю, может, скоро. Понимаешь, Глаш, я больше идеями занят, идейным противостоянием со скинами. Но и о физической борьбе подумать стоит, о физическом развитии. Так что как-нибудь поступлю на каратэ. Я с рождения крепыш – мне чуть-чуть подучиться.

Он посмотрел на мать, а та, естественно, восторга не выражала, а только лишь покорно вздыхала.

А ещё запись в эту секцию являла собой пока единственный повод связаться с Рамиром.

– Не каменное же всё-таки у него сердце? Может ответит всё-таки спустя две недели? Другу детства, то-сё? – рассуждал Стёпа с матерью перед звонком.
– Может, и ответит. А может, ему эти бритоголовые совсем психику повредили. Тебе ж повредили чуть-чуть.
– Ладно, чем гадать, лучше взять и позвонить. А то я как девчуля влюблённая, «ответит – не ответит», то-сё.

После пяти гудков раздался отстранённый голос Рамира:

– Алло.
– Рамир, дружище, ты можешь, наконец, заговорить со мной?
– А ты точно не со скинами?
– Да ты чего, совсем что ли ёкнулся в самом деле? Когда я был похож на скина, когда говорил что-то нацистское?
– Мне просто тот самый твой одноклассник Данька сказал, что ты был с ними на русском марше.
– Что-о? Так вот оно в чём дело! Вот отчего с тобой вся эта ху… муть! Ну и выродок же этот Данька, ещё вон чего добавил! Рамирыч! Я тебе скажу как есть, положа руку на сердце. Мне легче… – дальше шёпотом, – от семьи своей отказаться, чем к скинам примкнуть. Понял? Веришь наконец?
– Ну ладно, считай, что у меня прошла эта «хумуть», как ты выразился. Я слушаю, Стёпа, что ты хотел?
– Хотел тебе кое-что предложить.
– Уехать из Веснянска?
– Потрясающий у тебя юмор. Хотел предложить записаться вместе со мной в секцию каратэ. Или ещё какие-то у тебя подозрения есть?
– А ты уверен, что это надо?
– А как же? Чтобы отпор мы могли дать в случае нападения нацистской мрази.
– Хорошо, я, может, и пойду, но в сопровождении отца.
– Да хоть в чьём сопровождении, лишь бы пришёл. К тому же идти не прям счас, я пока не знаю ни номера, ни расписания, ни адреса даже – в инете всё узнаю. Мне сестрёнка предлагает настойчиво. – В телефоне возникло молчание. – Ну так что, готов будешь, когда сообщу всё?
– Да, постараюсь.
– Ну, молоток!
– Только знаешь что? – голос Рамира задрожал.
– Так-так?
– Они меня не только били. Перед этим ещё заставляли… – Рамир вздохнул с рычанием и продолжил шёпотом – задницу показать! Я никому не говорил этого, только тебе сейчас. Представляешь, что это для мусульманина?

Стёпа не сразу ответил, сотрясаясь от ярости.

– Только одно могу сказать: станешь каратистом – не страшны будут никакие изверги. Хоть задницу они заставляют показать, хоть передницу. Поверь мне! Я с этой сволочью теперь ещё идейную борьбу веду. С одним светлым человеком разрабатываю идеи безнационализма, исчезновения наций. И называться теперь хочу не Стёпой, а Стивом. Стив Боат я теперь, понял?
– А это тебе зачем?
– Чтобы по-русски не называться. Отказываюсь быть русским, если ты забыл. Ну ладно, на первый раз я достаточно сказал, до связи!
– До связи!

В большом и просторном спортивном зале подростки, облачённые в белоснежные кимоно, встали к стене в ожидании своего сэнсэя, что по-японски значит «учитель». В связи с женским полом сэнсэя его называли «сэнсэйша», что к тому же напоминало «сенсацию» по-английски. Такая вот заварилась международная игра слов.

А эта женщина-тренер действительно являла собой сенсацию. Ирина Напружная, не желая того, обрела криминальное прошлое. Многие считали, что она не должна была сидеть – не просто родня так считала, а видные юристы – что при защите от насильника вообще неприменима квалификация «превышение самообороны». Такие ситуации являлись слабым местом отечественного правосудия. После освобождения Ирина долго не могла куда-нибудь устроиться – куда-то не брали, боялись, а куда-то она сама не хотела. А тянуло её всё-таки к подрастающему поколению. И вот, нашёлся однажды такой прекрасный вариант: вместо завхоза – тренер по каратэ. А после образовалась и семья, в которой царило идеальное спокойствие. Никому не составляло труда догадаться, на чём это спокойствие основывалось.

Пока «сэнсэйша» не пришла, подростки в кимоно обсуждали событие почти двадцатилетней давности. Во что превратился тот незадачливый насильник под колёсами поезда: в кровавое месиво, фарш с костями? Кто-то предполагал, что рельсы были в крови до самого вокзала, что пассажиры увидели на железнодорожном полотне глаз, что кишки протащились в соседнюю область. Словом, буйно работала фантазия подростков.

В зале появился тренер и воцарилась тишина. Подростки стояли по стойке «смирно», не отличаясь от солдат. Тогда как Ирина Напружная имела вид совершенно не грозный – она вполне доброжелательно улыбалась. К улыбке добавилось удивление при виде замерших, возможно, не дышащих подростков. Но у детей просто никак не мог выйти из головы тот факт, что когда-то ещё в юности она, пусть и вынужденно, но убила человека. Теперь Ирине было тридцать пять и, несмотря на свои крупные габариты и боевое мастерство, она никому не собиралась ничем угрожать. Она попросила (а в восприятии детей – приказала) назваться всех в строю по фамилии и имени, и тут всех ждал сюрприз. 

– Петров Максим.
– Гуфаров Рамир.
– Боат Стивен.

Все как один ахнули.

– Как-как, прости?
– Боат… Стивен! – в большом волнении, но твёрдо повторил Стёпа.
– Ты, мальчик, англичанин или американец?
– Я был русским, но отказался им быть.
– Это ещё почему? – не переставала изумляться Ирина.
– Из-за скинхедов.

При всём своём объяснения Стёпа смотрел в одну точку. Подростки издавали изумлённый вой. Кое-кто из девочек даже присел, закрыв лицо. Но Ирина после таких заявлений Стёпы не велела ему выйти из строя и начать поединок с ней.

– В общем, что у тебя там за ситуация, я разбираться не буду, но только скажу тебе, Сти-вен, что по закону ты внесён в список только по-русски, как в паспорте. Представься по-русски, пожалуйста.
– Лодкин Степан, – выдохнул парень, сжав затем губы.

Далее начались занятия и никаких сюрпризов больше не последовало. По дороге из секции Рамир разговорился:

– Ну ты дал! Не думал, что ты и при ней так кривляться будешь!
– Это не кривляния, Рамир, отнесись к этому серьёзно! Это выражение моих взглядов. С которыми я тебя защищаю.

О своём поступлении в секцию друзья не жалели.
 
                ***
Алексей Скрипучин для лучшей концентрации в молитве стал выходить на воздух. Туда же выносил икону. Вроде помогло. Но однажды он свои молитвы стал вынужден прервать – окликнул сосед.

– Алексей! Позвольте вопрос!
– А, Павел Николаевич! Вы, как всегда, по вечерам беседовать любите. Что ж, слушаю вас.
– Вот вы здесь на этом участке живёте совсем безвыездно?
– Ну да, если в магазин только или прогуляться.
– И как это вы так ещё с ума не сошли? Никакие голоса не слышатся? Тени не видятся?
– Да нет, слава богу.
– А то у меня бы на вашем месте что-нибудь такое началось бы. Один раз эксперимент провели учёные, который показал, что человеку, чтобы сойти с ума, достаточно пятнадцати минут. Испытуемого посадили во что-то наподобие карцера, где он был полностью лишён восприятия внешнего мира – ничего не видел, не слышал и так далее. Сенсорная депривация. Вам можно так сказать как учёному человеку. И вот, минут через пятнадцать у испытуемого начались галлюцинации. Ощущаете сходство?
– Очень отдалённое. Здесь у меня нет сенсорной депривации. Я вижу дом и участок, слышу пение птиц, чувствую запахи деревьев, плодов, блюд, вкус этих блюд. Так что много я здесь ощущений испытываю, Павел Николаевич.
– Ну а что касается занятий, в них, может, всё-таки испытываете недостаток?
– Вот это уже бывает. Так я – когда огородом займусь, когда почитаю что-нибудь из классики там или из научных книг, взятых из квартиры покинутой – Алексей рассказал ещё про эту квартиру, в которую мог вернуться, но не хотел. – А ещё я, позвольте вам признаться, молитвы читаю.
– Да-а? – изумился сосед.
– Ну да, – как бы извиняясь, произнёс Алексей.
– И это как, с вашей учёностью сочетается?
– Вполне.
– Просто, я думал… А-а. вы, наверное, гуманитарий?
– Ну да, культуролог.
– А то я всё-таки считаю, что занятия естественными науками плохо сочетаются с религией.
– Тоже, бывает, сочетается: Галилей, Ньютон, Паскаль… Да что там, святитель Лука Крымский был хирургом, за свои труды Сталинскую премию получил.
– Ладно, особо в этом не разбираюсь, но хотите я вам сейчас прямо выскажусь о своём мировоззрении?
– Оно у вас материалистическое?
– Именно! У меня мировоззрение с юности – научно-атеистическое. И я нахожу серьёзные расхождения между научной и религиозной картиной мира. И мне трудно понять, как они могут сочетаться у одного человека. Вот, например, что человек произошёл от обезьяны – это уже давно и стопроцентно доказанный научный факт. И по ДНК доказали, и по анатомии, и по всему. А религия всё упирается. Что вы на это скажете?
– Не всегда так уж религия упирается, но чаще всего – да. Для меня в религии главное – совершенствование себя и соблюдение заповедей. Заповеди не зависят от того, каким способом был сотворён человек. 
– И ещё астрономы Вселенную всю изучили на немыслимых расстояниях от Земли, до квазаров всяких. И никто ни Бога не нашёл, ни его царства.
– А вот Царствие Божие – это не место вообще, а состояние. «Царствие божие внутри вас» – сказал Христос. Ещё атеисты любят козырять Гагариным, он, мол, «летал – Бога не видал». А на такое заявления Хрущёва или сам Гагарин, или кто-то за него ответил: «Кто не нашёл Бога на Земле, тот не найдёт его и в космосе». Гагарин вышел только в физический космос, но не в духовный. До духовного космоса в принципе невозможно добраться на техническом средстве, на ракете, какая бы не была скорость.
– В общем, у вас, я вижу, гибкие религиозные взгляды. Вы стремитесь веру с наукой примирить.   
– Вы верно заметили. Я давно хотел найти такое мировоззрение, в котором наука и религия не противостояли бы друг другу. Знаете, что я ещё хочу сказать? Если Бога нет, то моё появление на свет является нелепейшей из случайностей и случайнейшей из нелепостей. Меня бы никогда не существовало, если бы, например, родители мои не встретились. А это от скольких условий зависело? Например, у мамы был сначала другой избранник, а потом ей соперница чем-то пригрозила. Вот, в частности, благодаря этой сопернице я и существую на белом свете. Как и сестра Ольга и её пятеро детей. Я слышал, что даже после встречи родителей вероятность начала чьей-то конкретно жизни микроскопическая. То есть если даже после встречи моих родителей вероятность моего возникновения из небытия составляла один к десяткам миллионов, то какова же она была до их встречи? Я возник из небытия за счёт того, что из него не возникло и никогда не возникнет астрономическое число людей. А ведь вместо меня мог появиться на свет кто-то куда более достойный, кому не пришлось бы отшельничать. А если Бога нет, как вы считаете, то всем всё равно возвращаться в то же небытие, как будто не рождались. И никакие свершения не помогут.

Павел Николаевич задумался, и Алексей решил чуть-чуть прерваться.

– А ещё у меня был когда-то некоторый шанс завести отношения с девушкой, жениться, ну и детей иметь. Очень давно, в юности, лет где-то в двадцать, – собеседник снова оживился. – Но помешал снова нелепый случай. Для верующего, правда, не должно быть случайностей, но это другой разговор, не о том я сейчас. В жаркий день я сел с книгами в деревенском саду в кресло под деревом, которое, я думал, надёжно меня укрывает от жары. Но, видимо, нашёлся какой-то прогал в ветвях, через которое солнце меня садануло своим кулачищем. И вот, в дом пришёл – возникло несвойственное мне желание лечь и такое же мучительное желание прохлады. Только вечером, когда солнце садилось, я смог выйти из дома и даже немного поработать в огороде. Это заметила пожилая соседка и говорит маме с папой: «А что это молодой человек работает, а вы сидите?». А ночью мне снова плохо стало от солнечного удара: температура за сорок, ходить не могу и говорю с трудом. На следующее же утро уехали из деревни с родителями, сестра только осталась. Но как только уехали – к бабушке тут же приходит соседка вышеуказанная, да не одна, а с внучкой, близкой мне по возрасту, которая хотела что-то у меня спросить. Моя бабушка ничего не поняла, но сестре и мне стало ясно как день, что соседка хотела внучку со мной познакомить, чтобы мы разговорились, а дальше – кто знает, к чему бы это привело. Но помешал тот солнечный удар. Та девушка больше не приходила ни с какими вопросами и вышла замуж. И родила. Одного или нет – не знаю. Её дети появились на свет благодаря моему солнечному удару. А которые могли бы родиться от меня – не появились на свет по той же причине. А если бы появились, то тогда рождённые ей никогда бы не появились. Так жестоки законы мироздания.
– Да-а! Вон что вы, Алексей, мне поведали и как меня грузанули! А я уж думал – вы неразговорчивы, кое-как разговорю вас.
– На сегодня мне хватит вам высказываться, поздно уже, – стояли летние сумерки и пели сверчки. – Спокойной ночи, Павел Николаевич!

Сосед ответил тем же. Когда он ушёл, Алексей, уже лёжа, но продолжил прерванные вечерние молитвы.