Общественное поручение
Настроение было паршивое. Не радовало даже то, что сегодня был канун Международного женского дня. Наоборот, безденежье в такой момент только ухудшало настроение.
Очнувшись от своих горьких раздумий, Гультипакин обнаружил на чистом листе бумаги, лежавшем перед ним на столе, какую-то закарлючку, несколько раз наведенную карандашом, и не таящую в себе никакой смысловой нагрузки. Инженер некоторое время продолжал смотреть на свой «шедевр», тщетно пытаясь вспомнить, когда же он успел его нарисовать.
«Да… - продолжил свои размышления служащий. – Придется взять суп, чай и побольше хлеба».
- Прошу прощения, Соломон Эрастович, что отрываю вас от работы, - голос сотрудника Платона Карповича Тройнякова заставил Гультипакина вернуться в не менее грустную рабочую атмосферу. От неожиданности он даже икнул.
«Какого черта ему от меня нужно?» – разозлился Соломон Эрастович, не терпящий Тройнякова, но озвучивать свою мысль не стал.
- Что вам угодно? – «любезно» спросил он.
- У меня к вам общественное поручение, - почему-то шепотом продолжил Платон Карпович, - давайте выйдем.
Они вошли в курительную комнату. Густой табачный дым, который плотно заполнял небольшое помещение, красноречиво указывал на недавно окончившийся перекур. Минуту-другую стояли молча, медленно адаптируясь в окружающей среде. В двух шагах от них едва проглядывалось очертание какого-то белого предмета: лишь хорошо присмотревшись, можно было с некоторой степенью вероятности допустить, что это умывальник. В предполагаемом углу кто-то кашлянул и, судя по ярко вспыхнувшему в глубине комнаты огоньку, жадно затянулся сигаретой.
У Гультипакина, бросившего курить лет пятнадцать назад, слегка закружилась голова.
- Соломон Эрастович, - начал разговор Платон Карпович. Гультипакин посмотрел на Тройнякова, верней в то место, откуда прозвучал его голос, и никак не мог понять, почему какое-то общественное поручение надо давать именно здесь, в «курилке», но как законопослушный клерк, никогда не претендовавший на свое мнение, покорно стоял и слушал.
- Завтра женский праздник, - снова заговорил собеседник, отчего табачный дым стал перемещаться в сторону Гультипакина, - надо купить женщинам нашего отдела цветы. Мужской коллектив полагает, что вы, как опытный работник, отлично справитесь с этим делом. Заведующий разрешает ехать за покупкой прямо сейчас.
Когда успел принять такое решение мужской коллектив, Гультипакин не знал. Но возражать не стал.
«Прогуляться по городу в рабочее время, по-моему, неплохо. Не каждому днем удается выйти за территорию завода.».
- Хорошо, - сказал он и Тройняков, нащупав его руку, вложил в нее деньги.
* * *
Почти целых два часа Соломон Эрастович, в целях экономии общественных денег, потратил на посещение трех цветочных магазинов, в которых ему сообщили, что цветов не было, нет, и не будет. Ничего не оставалось делать, как ехать на центральный рынок. Такой вариант также был предусмотрен решением мужского коллектива.
* * *
Рынок был заполнен теми, кто что-то продавал и теми, кто что-то хотел купить. Проработавший на одном месте 26 лет, Соломон Эрастович даже мысли себе не допускал, что в то время, когда он трудится, такая масса людей свободно ходит по базарам, магазинам, кинотеатрам и тому подобное.
«Сколько же это у нас бездельников?… Куда только милиция смотрит?…» – размышлял Гультипакин, осторожно продвигаясь вперед сквозь плотный слой «тунеядцев», высматривая место продажи цветов.
Запах жареных пирожков с мясом, хотя за начинку ручаться не имело смысла, напомнил ему о том, что он с самого утра еще ничего не ел. При этом желудок инженера жалобно заурчал. Обойдя источник раздражения пищеварительной системы человека, уполномоченный мужского коллектива вышел на то место, которое было ему до боли знакомо.
«Пятачок», где продавали старинные вещи, Соломон Эрастович посещал почти каждую субботу в целях приобрести комод работы Чиппендэйла, хотя объяснить, зачем тот ему нужен, инженер не мог, да и денег на эту вещь у него все равно не было. Подойдя поближе к торговцам ценностями, Гультипакин остановился. В двух шагах от него, какой-то щуплый субъект в облезлой шапке, которая, не исключено, в свое время была собственностью Тамерлана или, на худой конец, генерала Деникина, возбужденно, с «профессиональным» знанием дела, уверял стоящего напротив любителя старины, что кусок тряпки, который он держит в руке, есть не что иное, как кальсоны Наполеона Бонапарта, в подлинности которых сомневаться потенциальному покупателю абсолютно непозволительно, поскольку нынешний их владелец чуть ли не самолично выменял раритет у императора на лоток яиц, когда тот после поражения позорно отступал домой по Смоленской дороге.
Подавив в себе желание стать новым владельцем антиквариата за общественные деньги, Соломон Эрастович двинулся дальше. В самом конце рынка, возле кирпичного забора, он заметил усатого гражданина из дружественной нам союзной республики, возле которого в корзинах стояли гвоздики. Слегка удивлённый отсутствием очереди, Гультипакин несмело подошел к продавцу.
- Пакупай, дарагой, - широко улыбнулся усатый, надеясь хоть этим расположить к себе возможного клиента. «Клиент», уже вблизи, внимательно посмотрел на цветы. У них был до того жалкий вид, что, казалось, перед продажей ими тщательно подмели базарную площадь. Соломон Эрастович перевел взгляд на усатого. Тот стоял с широко открытым ртом, демонстрируя ослепительно белые крепкие зубы. Сильно торчащие усы его чем-то напоминали обувную щетку.
- В какую цену? – прикинув, что в другом месте купить цветы вряд ли удастся, спросил Гультипакин.
Усатый, прищурив один глаз, назвал цифру и добавил:
- За штуку.
При этом он вторым глазом честно и доброжелательно смотрел в лицо инженеру, но в любую секунду готовый перейти к рукоприкладству, осмелься тот сказать «нет».
- Хорошо, - каким-то хриплым голосом произнес Соломон Эрастович, отметив про себя тот факт, что он совершенно не умеет торговаться. «Да этот сын Кавказа и не уступит… Быстрей искусственная челюсть «разродится» зубом мудрости».
Достав из кармана пачку мятых купюр, он не глядя протянул ее усатому.
- На все, - сказал Гультипакин.
Пересчитав деньги и, положив их в свой карман, усатый удивленно хмыкнул и быстро принялся откладывать в кучку букетики, состоявшие из трех цветков и несколько зеленых листиков. Объем кучки постепенно увеличивался, отчего Соломон Эрастович невольно почесал затылок: проблема доставки этой зеленой массы к месту назначения возникла для него неожиданно.
«Откуда у нас в отделе столько женщин?» – удивился Гультипакин, - они что – на весь Тем временем, усатый ловко опоясал отложенные цветы веревочкой, подошел к инженеру и сунул ему в руку потрепанный рубль.
- Забирай тавар, дарагой, - широко растянув рот, чем дал понять, что улыбается, сказал усатый.
Соломон Эрастович несколько раз обошел вокруг своего «тавара», не зная, с какой стороны за него взяться. От полной беспомощности у него возникло дикое желание ударить эту кучу растений ногой, но вовремя остановился. Обхватив гвоздики руками, он поднял их, держа перед собой, но тут же опустил на землю, поняв, что такой способ транспортировки позволяет только стоять на месте, поскольку продвижению вперед мешает полное отсутствие видимости дороги.
Постояв минуту-другую, Гультипакин попытался было взвалить цветы себе на спину, но тут же передумал, представив себе тот жалкий вид, который бы он принял в этом случае, чем, несомненно, привлекал бы внимание прохожих.
Не придумав ничего лучшего, Соломон Эрастович, проклиная на чем свет стоит весь мужской коллектив, давший ему такое общественное поручение, Тройнякова, и, почему-то, краснодеревщика Чиппендэйла, который, видимо, за свою жизнь сделал так мало комодов, взял куль цветов за веревку и, как дорожный чемодан, потащил его к рыночным воротам. Выйдя за базарную территорию, работник расчетного бюро Управления Главного Конструктора решил на оставшийся от покупки рубль честно выпить пару кружек пива, так как рубля все равно не хватало на поездку в такси, а докладывать свои 47 копеек он не собирался, чтобы не понести личных растрат.
«Ничего, это компенсация за мои страдания, господин Тройняков…» – злорадно ухмыльнулся Гультипакин, направляясь в ближайший пивной бар.
* * *
Минут через пятнадцать, Соломон Эрастович тяжело дыша, весь мокрый, как загнанная лошадь, стоял у двери знакомого заведения. Собрав последние силы, он открыл дверь, и, прижимая огромный букет к своей груди, при этом изогнувшись интегралом, стал осторожно спускаться по лестнице в подвальное помещение. Не сделав и трех шагов, Гультипакин неожиданно оступился, потерял равновесие и упал, больно ударившись лицом о ступеньки.
Громко обзывая нецензурными словами почему-то опять Тройнякова, он кувырком покатился вниз, догоняя свой букет. На полу пивной, обнулив потенциальную энергию своего тела, инженер, вскочив на ноги, свирепым взглядом обвел всех присутствующих, готовый убить на месте любого, кто посмел бы над ним посмеяться. Но, к удивлению, на него никто не обращал внимания. Сидящие за столиками громко разговаривали о каких-то наболевших проблемах, кто-то пытался выяснить у собеседников, уважают они его или нет. Немного успокоившись, Соломон Эрастович заказал две кружки пива и потащил цветы к свободному столику.
После того, как Гультипакин отложил в кучку 14-ю убитую им муху, которые в прокуренном баре не переводились даже зимой, принесли пиво. Он взял в руки бокал и, предвкушая удовольствие, жадно сделал несколько глотков. Допив кружку, Соломон Эрастович посмотрел на цветы, которые, пересчитав все ступеньки, приняли еще худший вид, чем до продажи, затем на свои часы.
«Стоит поторопиться…» – подумал Гультипакин, и принялся за второй бокал.
То ли оттого, что он за целый день так ничего и не съел, то ли оттого, что злополучное общественное поручение, все-таки, с горем пополам удалось выполнить, но допив вторую кружку пива, Соломон Эрастович почувствовал, что прилично захмелел. Он медленно обвел осоловевшим взглядом сидящих за столиками посетителей. Они, которые полчаса назад казались ему подозрительными и враждебно настроенными элементами, сейчас были для инженера милыми и добрыми людьми.
Гультипакину захотелось даже спеть для них что-нибудь такое, соответствующее предпраздничному настроению, но, как на зло, он не мог вспомнить ни одной песни, не говоря уже о написанной в честь женского дня. Неожиданно для самого себя, Соломон Эрастович поднялся из-за столика и, что есть духу, заорал:
«У павильона «ПИВО-ВОДЫ», стоял счастливый человек…»
Устремив взгляд в потолок, Гультипакин как школьник, читающий наизусть стихотворение, стоял перед пьяной аудиторией бара и интуитивно понимал, что делает что-то не то. В зале притихли. Когда «счастливый человек» «…вышел родом из народу, но вышел и упал на снег», Соломон Эрастович, густо покраснев, опустил голову, но тут же поднял ее, услышав аплодисменты и шумные голоса посетителей.
Сорвавшаяся из-за столиков толпа, рукоплеща, окружила его со всех сторон. Такой реакции от посетителей бара Гультипакин не ожидал.
Как гонорар за исполнение песни, на его столике появились три кружки пива. Выпив в одно дыхание две из них, инженер, в благодарность, прошелся через всю толпу в каком-то диком танце, криком напеваючи мелодию «Турецкого марша», которая, почему-то, пришла ему в голову после выпитого хмельного напитка.
Публика была в восторге. Каждый хотел пощупать рукой Гультипакина и угостить его пивом. Считая отказ проявлением бестактности по отношению к окружающим, Соломон Эрастович хватал полные бокалы, и опорожнял их со скоростью помпового насоса. Аплодисменты «слушателей» только подбадривали инженера на новое исполнение песни или танца.
Когда лимит более-менее приличных шлягеров закончился, Гультипакин начал петь те, которые содержали нецензурные слова, количество которых увеличивалось прямо пропорционально количеству выпитого спиртного. Закручивая сложнейший арабеск, Соломон Эрастович случайно заметил возле своего столика одиноко лежавший огромный букет гвоздик, объем которого визуально увеличился вдвое.
«Черт бы их всех побрал, - мелькнуло у инженера, - а ведь меня же ждут на работе!».
Он был готов уже покинуть это проклятое заведение, но толпа «милых людей» ходила за ним по пятам и, явно, не собиралась его никуда отпускать. Очередные две кружки пива коренным образом изменили решение Гультипакина уходить из пивбара. Окончательно захмелевший Соломон Эрастович вскарабкался на столик, предварительно сбросив на пол пустую посуду, и стоптанными каблуками начал выстукивать «Циганочку».
«Да, мы совершенно не умеем пить» – успел подметить «танцор», падая со столика. «Артиста» тут же подняли и поставили на ноги, за что тот, прослезившись, начал целовать всех подряд в губы. Откуда-то из тумана выплыла огромная кружка с пивом, и Гультипакин, с трудом удерживаясь в вертикальном положении, крепко вцепился в нее.
* * *
Было совсем темно. В городском парке культуры и отдыха, рядом с мусорной урной, без никаких признаков жизни, лежал инженер-конструктор третьей категории с окладом 160 рублей в месяц – Соломон Эрастович Гультипакин. Руками он крепко вцепился в огромный букет гвоздик… хотя, скорее всего, это был огромный стог завядшей травы. Проходившая мимо девушка, решив, что у мужчины инфаркт, подошла к нему и попыталась его поднять. Приняв, более-менее, вертикальное положение, Соломон Эрастович открыл глаза, и увидел перед собой красивое женское лицо. Он вдруг вспомнил свою жену, которая ушла от него после того, как супруг закупил на базаре у старух все семечки, и тут же, с целью наживы, стал продавать их по 30 копеек за стакан.
- Д-дарю, - выдавил Гультипакин, пытаясь поднять цветы, но, потеряв равновесие, снова рухнул на землю.
Впереди показался свет фар приближающегося автомобиля и девушка, размахивая руками, побежала ему навстречу. Из остановившегося милицейского «УАЗика» вышли двое, ловко подхватили «нарушителя» под мышки, и потащили к машине.
- К-как пер-рспективный и-инж-женер, - сопротивлялся Соломон Эрастович, - п-поздравляю всех с наступа… - конец фразы утонул в звуке захлопнувшейся двери автомобиля.
* * *
На четвертый день отбывания своего пятнадцатисуточного срока, Гультипакин, подметая улицу, встретил своего соседа по дому, который сообщил ему две свежие новости. Соломон Эрастович очень обрадовался, узнав, что 7-го марта Тройняков на работе в своем столе обнаружил 28 рублей общественных денег, собранных на покупку цветов для женщин, а 417 рублей, которые он 6 лет копил на новый холодильник, куда-то бесследно исчезли.
06.03.1987 г.
Свидетельство о публикации №225012801926