Суровая правда жизни

Свет, назойливый и рваный, как осколки битого зеркала, впивался в глаза, словно желая вырвать их из орбит. Корн не хотел просыпаться, даже сейчас, когда тюремная вонь и холод терзали его тело. Он, некогда воин и предводитель, а ныне – лишь тень себя самого, сидел в каменном мешке Тарбара, столицы Империи. Не за предательство, не за корысть. За веру в правду, за отказ склонить колено перед жестокостью нового императора. Когда подлое отравление унесло жизнь старого правителя, а на трон взошел Хильдрик – властолюбивый и безжалостный, Корн и его верные соратники, их было всего полтора десятка тысяч, подняли меч. Против легионов. Они сражались, пока не пали почти все, и вот теперь Корн, последний из угасших факелов, терпел боль. Его истязали, унижали, пытались сломать дух, но огонь надежды в его груди продолжал тлеть. Тело было изувечено, но душа по-прежнему жаждала справедливости.
Замок камеры с резким скрежетом отворился, пропуская троих его мучителей. Двое, дородные, с одутловатыми лицами, были обычными исполнителями, а вот третий, тощий, с острыми, как бритва, чертами лица, сержант, в юношеской дерзости не знавший границ.
- Вставай, крыса! – рявкнул один из солдат, толкая Корна копьем. – Давай, шевелись, а то я тебе ребра посчитаю, как на бойне.
Корн поднялся, тело отзывалось на каждое движение вспышкой боли, но он не дал им заметить ни одного вздоха. Он знал, что им доставляют удовольствие его страдания, поэтому он давал им лишь то, что они ожидали – безропотную покорность.
По мере того как они шли по темным, душно пахнущим плесенью коридорам, ужас тюрьмы душил Корна. Казалось, стоны и крики боли здесь были не звуками, а неотъемлемой частью самого воздуха. Он чувствовал, как надежда постепенно утекает, словно кровь из открытой раны. Завернув за угол, они наткнулись на двух стражников, увлеченных разговором о каком-то Джеке и его злоключениях. На секунду замешавшись, Корн уловил слабое дуновение надежды.
- Служивые, – прохрипел он, его голос был как треснувший камень, – а не отпустить ли вам меня?
Сержант чуть не подавился слюной от такой наглости.
- Как ты смеешь, мерзкий червь! Ты думаешь, мы тебя выпустим? – его лицо пылало, словно угли в кузнице. – Размечтался, ты, падаль! Вы двое, - закричал он подчиненным, - уроните его на землю! Пусть почувствует, кто здесь хозяин!
Корна повалили на грязный пол. Он почувствовал вкус крови, теплой и соленой, на губах, когда ледяная сталь ботинка раздробила его бровь.
- Больно? – прошептал сержант, с садистской усмешкой, - Потерпи, скоро ты познакомишься с профессионалами. С нашими палачами. На твоем месте, я бы не спешил радоваться.
В глубине мрачного коридора Корн почувствовал, как в его душе вспыхнула искра отчаяния и решимости. Он поднялся, собрав все остатки воли в кулак. Резким движением ударил сержанта, его кулак врезался в горло, сбив с ног, а нога прошлась по виску одного из солдат. Его схватили, толкнули, и когда сержант, багровый от ярости, затрубил в рог тревогу, Корн уже бежал.
Он лежал на холодном каменном столе, его тело пронзала агония. Палачи в капюшонах, с лицами, скрытыми за прорезями, возникли, как порождение кошмара. Инструменты пыток – щипцы, ножи, раскаленные прутья – сверкали зловещим отблеском. Над ним навис Ким Одноглазый, начальник тюрьмы, с пронзительным взглядом, который, казалось, просверливал Корна насквозь.
- Ну что, падаль, – прошипел Ким, - теперь ты готов рассказать нам всё?
- Нет, – прохрипел Корн, стараясь не выдать страха, - Так не выйдет, Одноглазый.
- А что ты хочешь? – усмехнулся Ким, – Нам нужно знать всё. И да, забыл сказать, завтра тебя ждет последний допрос, а на рассвете - наш палач. Специалист с большой буквы. - Ким улыбнулся, наслаждаясь страхом пленника.
- Я буду молчать! – Корн почувствовал, как страх и отчаяние холодными когтями впиваются в его сердце, но не даст им поглотить себя.
- Сам выбрал, – промолвил начальник, махнув рукой палачам.
И Корн провалился во тьму.
Проснулся он в боли. Каждая мышца кричала от пыток, словно в них горел огонь. Его тело было словно чужое, избитое и истерзанное. Он почти забыл, каково это – чувствовать силу, а не агонию. Ему принесли “королевский” обед – колбасы, жирная похлебка, паштеты. Попытка смягчить его душу перед завтрашним, последним допросом. А послезавтра, с рассветом, его шея станет добычей для бердыша палача. Но сегодня в нем пробуждалось предчувствие. Предчувствие свободы.
Наутро, вместо отчаяния, в Корне клокотала сила. Он знал, что их уже ведут. На последний допрос, к самому Хильдрику, епископу Льену и Киму. И он не ошибся. В дверях появился сержант и два солдата. Его повели через внутренний двор, где не было ни души. Увидев открытое небо, он решился. Его нога с силой врезалась в горло сержанта, а его меч был уже в руке. Один из солдат пал от его клинка, второй полетел от подсечки.
“Куда бежать? – промелькнуло в голове. - Бежать некуда. Значит…”
Корн выбил дверь и ворвался в зал допросов. Хильдрик, Льен и Ким сидели за столом. Четыре арбалетчика не успели среагировать. Корн бросился на Хильдрика, желая положить конец тирании. Льена отбросило в сторону, но Ким принял бой. Мечи столкнулись, но Корн был слаб. Первый болт пронзил его спину, но Корн успел перерезать сонную артерию Кима. Он отбросил епископа… Второй болт вошел глубже. Но меч его полоснул по руке Хильдрика. Корн упал, жизнь покидала его, но миссия была выполнена.
Так закончилась жизнь Корна, героя Алгардора. Он не просто пал, он посеял семена надежды. Шрам, проклятье рода Корна, остался на руке Хильдрика, напоминанием о несгибаемом духе борца за свободу. И этот шрам, этот ожог, навсегда остался его позором.