5. История о нехорошем дяденьке

Часть II, Глава 2 - 5



История о нехорошем дяденьке.




         Наши кварталы расположенные в пятистах метрах от Преображенской площади были воздвигнуты в 1912 году и в народе звались Гучками. С тех, дореволюционных пор и до середины 60-х годов ХХ века состав их жителей не претерпел особых изменений. Со временем в опустевшие квартиры районные власти стали заселять семьи мигрантов из союзных республик. Работа, на которую те нанимались не являлась престижной среди так называемых «коренных» москвичей. Да и слово «мигрант» в те годы было не в ходу. Таких лбдей называли просто «приезжими». Таких приезжих местный ЖЭК оформлял на неквалифицированные работы и чаще всего на работу по уборке улиц. Большинство дворников по национальности были почему-то татарами. Работники с семьями заселялись в пустующие квартиры, получали прописку, без которой тогда было не прожить в столице и таким образом становились полноправными москвичами.

         Так или иначе, люди прожившие более полувека в наших кварталах были полностью осведомлены о биографиях своих соседей, их жизни и даже материальном достатке. О пришлых знали меньше, так как те предпочитали держаться особняком, более доверяя своим родственникам и землякам.

         При выходе со двора, в поле зрения попадало  несколько домов напротив, жители которых были мне в разной степени известны. На противоположенной стороне переулка, на перекрестке с 3-й улицей Бухвостова стоял двухэтажный дом. Казалось, что он стоит на небольшой возвышенности и, как оказалось впоследствии, на белом песке похожем на речной. В хорошую погоду его фасад ярко освещало солнце, создавая ощущение тепла даже в прохладный день. Фасад здания обрамлял палисад с космеями - веселыми цветами, похожими на разноцветные ромашки. Созерцание космей вносило в душу особую радость близкую к ощущению счастья.
Двухэтажная постройка, бывшая в прежние времена доходным домом, имела несколько квартир и своей длинной стороной тянулась вдоль 3-й улицы Бухвостова. Вход в двор строения заграждали высокие и крепкие деревянные ворота, но калитка никогда не запиралась. В том доме жила девочка по фамилии Насонова, имя которой я забыла навсегда. Однако в памяти осталось многое другое, поразившее тогда мою детскую душу.

         Свести с той девочкой более крепкую дружбу мне не удалось по той причине, что ее никогда не выпускали гулять за пределы двора. Как оказалось позже эта предосторожность не являлось гарантией безопасности ребенка. Наша же малолетняя бесшабашная компания облазила все сараи, закоулки и пустыри на Гучках и в окрестности.
 
         По другую сторону насоновских ворот стоял тоже двухэтажный дом такой же как и угловой. Вход в него находился во двое Насоновых. Окна того дома находились почти напротив входа в наш двор. Квартира второго этаже в нем считалась нехорошей. В ней, с окнами выходящими в переулок, жила молодая женщина с двухлетней дочкой. Женщина употребляла запрещенные вещества и это было известно всему нашему переулку. Местные сплетницы делились друг с другом информацией и свежими новостями о падшей молодой женщине, а я слушала. Выходило, что муж бедолаги сидел в тюрьме и как следствие к ней в квартиру беспрепятственно тянулась вереница мужчин. Знатоки утверждали, что все они там колются «всякой гадостью» и сделали из квартиры притон.
 
         Хозяйка нехорошей квартиры часто попадала на несколько дней, оставляя свою малолетнюю дочку в квартире совсем одну. Оголодавшая девочка вставала на подоконник и смотрела через стекло на улицу. Так могло продолжаться не один день. Наблюдающие это безобразие, возмущались, комментируя тот факт, что малышка от голода есть оконную замазку и вызывали участкового. Прибывший, в который раз, милиционер, производил действия которые не сильно помогали и через непродолжительное время все повторялось снова и снова. Все прекратилось, как только несчастная мать отдала богу душу. Тогда пропала и девочка. По-видимому ее забрали в Детский дом.

         Третий дом от угла был одноэтажным и с более чем скромной архитектурой. Он не никаких элементов декора и более походил на реконструированный под дом большой сарай, нежели на избу. Все говорило об ограниченных средствах его бывшего владельца. В доме том жила женщина с умственно отсталым сыном. Иногда она выгуливала его около входа во двор или чесала лясы с соседками, а он стоял рядом как бессмысленный болванчик, издавая время от времени звуки, похожие на мычание.

         Следующий, четвертый от угла двухэтажный дом был мне хорошо знаком. Его узкий и мрачный двор вился змеей куда-то в темную глубину и заканчивался, упираясь в небольшой земляной вал с забором. Я частенько заходила в гости в одну из квартир того дома, а по особым дням и сиживала вместе с гостями за праздничным столом. Хозяйкой квартиры являлась наша свояченица, баба Маня. Ее дочку, красавицу и умелую портниху Тамару когда-то взял замуж единственный сын моей прабабушки. Молодые родились и выросли в одном переулке и знали друг друга с рождения, почти как в деревне.

         Семьи первых обитателей Гучков, прожившие бок о бок более полувека, знали всех не только в лицо, но как минимум по фамилиям. Также и я, будучи ребенком, могла рассказать немало о жителях близлежащих домов. Но был один дом, в котором я знала всех соседей и побывала во всех квартирах. Это был угловой дом стоящий рядом с моим. В том доме жила моя лучшая подружка Таня Токмакова. Ее дом достоин отдельного и подробного рассказа.

         Дальше, в сторону Богородского вала шли ничем не примечательные для меня дома. Людей живущих в них я видела только издалека. Смотрела как они стоят у ворот своих домов или ходят за водой на колонку. В той отдаленной части переулка отчего-то совсем не было детей моего возраста и по этой причине он был мне не очень интересен. Только один совсем взрослый мальчик лет четырнадцати жил в самом его конце, в доме напротив колонки. Летом он с отцом ходил за водой, прихватив большие оцинкованные ведра. Их колонка пригодилась и нам, когда стоящая около нашего дома пришла в негодность. Тогда, взяв детское цилиндрическое ведерко, я увязалась за соседкой на дальнюю колонку за водой. В жаркую летнюю погоду это занятие приносило особое удовольствие.

         Я любила наблюдать как из носика колонки под напором вырывается струя воды, рассыпаясь на солнце золотыми брызгами. Вода в колонке имела свой особый запах. Для этого не обязательно было ее пить. Запах можно было почувствовать стоя рядом и ощущая на лице брызги летевшие из ее клюва. И ничего, что это был всего лишь запах хлорки смешанный с чем то еще, но в тот момент он превращался в запах водопада тропических джунглей и был полон аромата произрастающих там диковинных растений.

         Отчего мы брали воду из колонки мне неизвестно, так как к тому времени во всех домах давным-давно действовало централизованное водоснабжение. Возможно случались перебои с водой.

         Девочка Насонова жила в угловом доме на противоположенной стороне нашего переулка. Ее имя не осталось в моей памяти, но ее фамилию я запомнила хорошо. С девочкой той я дружила недолго всего несколько дней, но случилось так, что один из этих дней стал незабываемым.
 
         Квартира, в которой она проживала с мамой и отчимом находилась в пристройке большого двухэтажного дома. У девочки Насоновой была отдельная небольшая комнатка с окном.  Жилище девочки произвело на меня неизгладимое впечатление. Комнатка, где она обитала, была обставлена небогато – только кровать и стол у окна. Каждое посещение ее комнатки удручало меня, так как я заставала в ней ужасный беспорядок и кучи не убранной одежды на кровати. Каждый раз, приходя к ней, я начинала старательно разбираться на ее столе и на следующий день, придя к ней вновь, я заставала тот же самый беспорядок, как будто и не бывало моих трудов. Помню я очень расстраивалась по этому поводу и говорила своим родным, что если бы у меня была своя комната, то в ней всегда был бы порядок.

         В один из моих визитов во двор к Насоновым, произошла довольно противная история, после которой помыть хотелось не только комнату девочки-Насоновой.

         Бывает, идет человек по дороге в новых ботинках, мечтает, а потом раз… и вляпался в какую-нибудь гадость! Гадость, конечно же надо срочно смыть, но прикасаться к ней до того противно, что не знаешь как и приступить. Потом помыл и вроде все чисто. Потом понюхал, а запах то противный остался… Вот и с этой историей также. Не одно десятилетие прошло, а душок остался отчего то до сих пор.

         В ту летнюю пору нам с подружкой было лет по семь. Я, девочка Насонова и ее мама стояли в их дворе и мирно беседовали. Вдруг в открытую калитку двора крадучись зашел мужчина субтильной наружности и в очках. К груди он бережно, как некую драгоценность, прижимал черную, немного облезлую дерматиновую папку. Был он неопределенных лет, весь какой-то усредненный и неприметный, с серыми ласковыми глазками и нездоровым цветом лица.
 
         Надо сказать, что в наши дворы мог зайти кто угодно и когда угодно. Во дворах, за редким исключением,  не было не то что запоров, но даже и ворот.  А у кого они и были, то ни ночью, ни днем не запирались – заходи кто хочешь!

         Рассказывали, что многие ворота были снесены еще перед войной. Зачем? Возможно на дрова, а может чтобы не мешать заезду во двор машин ассенизаторов и помойных машин. До войны, да и после, как рассказывала мне моя бабушка, вместо крупногабаритного уборочного автотранспорта во двор заезжала лошадиная повозка золотаря с цистерной небольшого размера похожей на бочку с надписью «Квас». То же происходило и с вывозом мусора. В голодные послевоенные годы отходов, в том числе продуктовых, было настолько мало, что их вывоз не составлял проблем. Со временем жить стало лучше и веселее. И чем лучше и веселее становилась жизнь, тем быстрее переполнялись короба мусоросборников во дворах. И теперь уже на рассвете мусоровозы сигналили и будили весь переулок требуя открыть ворота во двор. Жители возмущались и не возражали против сноса оных. Ворота стали сносить и пускать на дрова. Еще несколько десятилетий после войны печное отопление в столице имело место быть.

         Во дворы, не имеющие ни калиток, ни ворот, заходили все кому не лень. Нищие, попрошайки, цыгане, забредшие пьяные дядьки из пивнушки по соседству, точильщики ножей, сборщики старья, металлолома и другие умельцы. Весь этот народ шел нескончаемой вереницей через наши переулки. Некоторые даже переходили в разряд знакомых, а значит «своих». Услуги, предоставляемые ими, были регулярно востребованы и необходимы. К их разряду относились точильщики ножей - люди особо уважаемые среди домашних хозяек, а также сборщики различного старья. Их встречали тепло, так как каждая копейка была дорога.

         Но тот человек был не из их гвардии. Редкая птица залетела во двор  Насоновых. Раскланявшись, он поманил нас троих в самый дальний угол двора, обещая показать что-то интересное. Легковерная мать-Насонова добродушно улыбаясь повелась на предложение незнакомца. От этого он, расправив крылья, но все еще будучи скромным в своих порывах, достал из дерматиновой папки то ли альбомчик, то ли тетрадку со своими, как оказалось, художественными произведениями. Демонстрировал он их матери-Насоновой, держа высоко в руках, перелистывал страницы слюнявя палец и вкрадчиво комментировал. Но мы с девочкой Насоновой, были не промах. Поднявшись на цыпочки старались и ухитрились кое-что разглядеть. Рисунки были достаточно мелки и выполнены цветными карандашами на развернутых тетрадных листах в клеточку. На них неумело в художественном отношении были изображены мужчины и женщины в стиле «ню» и в различных жизненных ситуациях.
Сейчас бы это назвали фовизмом или примитивизмом. Но тогда таких слов никто не знал, как не знали и множества законов, по которым можно было припаять этому «художнику» немалый срок. Но мать-Насонова оказалась женщиной недалекой, ведомой и любопытной. Она не увидела веских причин для изгнания извращенца со двора или вызова милиции. Открывая рот и временами ласково улыбаясь и заглядывая просветителю в глаза, слушала она лекцию проходимца, подкрепленную убогими иллюстрациями. Картинки были выполнены непрофессионально и, скорее всего, им же самим. Рядом на цыпочках, отгоняемые матерью-Насоновой прыгали мы с подружкой, стараясь рассмотреть рисунки и понять что к чему.

         Свой экзотический лубок, самостийный лектор комментировал вкрадчивым  голосом, отчего его серые глазки приобрели зеленый оттенок и замаслились. А может в них просто отразилась дворовая трава. Он раздухарился и порозовел восхваляя обнаженную плоть и натурализм изображенных сценок. Приводил матери-Насоновой примеры из истории Древней Греции и параллельно продвигал тему раннего погружения детей в запретную тему. После такого педагогического откровения легковерная мать-Насонова перестала нас культурно отгонять от рассказчика и позволила даже заглянуть в картинки.
 
         Сочтя, что заслужил доверие, «коммивояжер» начал предлагать матери-Насоновой купить сии произведения оптом по сходной цене. Предлагая ей выгодное и полезное приобретение, дядька совсем разошелся, разволновался и начал тыкать ей своей тетрадкой чуть ли не в нос, возбужденно в чем то убеждая и брызгая слюной.
 Дядька показался мне очень неприятным и даже подозрительным, отчего находиться рядом с ним совсем не хотелось. Матери-Насоновой, дядька тоже уже порядком надоел, но она не знала как ей побыстрее избавиться от непрошенного и похоже не совсем адекватного гостя. Она была уже сама себе не рада, молча стояла, хлопала своими телячьими глазами и сочувственно улыбалась.

         Совершилась сделка продажи картинок, мы с подружкой так и не узнали. Через какое-то время нам все это порядком прискучило и мы с девочкой Насоновой убежали со двора гулять за ворота.  Увлеченная рассказчиком мать даже не заметила, что ее дочь нарушила правило и вышла за калитку.

         И все же , все кончилось неплохо, ведь главное, что все остались живы.