Иеромонах Рафаил (Симаков). «Как тревожен этот путь!»
Глава для второй книги «Удивительные – рядом!»
Как тревожен этот путь!
Не уснуть мне, не уснуть!
Деревеньки, купола
И метель - белым-бела…
Автор слов процитированной песни, исполнявшейся популярнейшей в Советском Союзе во второй половине ХХ века певицей Аллой Пугачёвой, поэт-песенник Илья Резник.
Не всякий поэт-песенник – поэт, да и текст процитированной песни, мягко говоря, не высокая поэзия, однако Пугачёва назвала и свой двойной альбом так – «Как тревожен этот путь».
Жена моя Вера обожала Пугачеву. Потому-то в нашем доме появился и этот комплект её виниловых пластинок. Пластинки упаковывались в яркий лоснящийся конверт (или конверты – не помню), обложка которого по тем временам (начало 1980-х) оформлена была непривычно и необычно – в стилистике, как мне казалось, полузапретного в Стране Советов Сальвадора Дали. На рисунке – погрудный портрет Пугачёвой. Задумчивая Алла (тогда её ещё никто не называл по отчеству - Борисовной), полулежа, по всей видимости, размышляет, «как тревожен этот путь». Она, в платье с внушительным декольте, на фоне горного пейзажа, который едва просматривается, поскольку, как ковром, прикрыт растрепанной рыжей шевелюрой певицы.
Фамилию и имя автора рисунка (картины?), не указанные на конверте, я узнаю сорок лет спустя, незадолго до того, как познакомлюсь с ним…
Параллельные прямые не пересекаются только в точных науках. В жизни же человеческой всё настолько бывает переплетено, что отделить одно от другого часто очень сложно, а то и вовсе невозможно.
Одни и те же люди могут быть героями моих книг «Узелки блокадной памяти», «Блокадной памяти верны» и – в то же время – другой, не имеющей по замыслу автора никакого отношения к Великой Отечественной войне и блокаде Ленинграда - «Удивительные – рядом!» Например, Анна Загребнева, создатель и художественный руководитель Театра драмы имени Ольги Берггольц. В каких-то случаях, один герой подсказывает мне другого.
Вскоре после нашего знакомства я от Анны Александровны получил в дар книгу Ольги Берггольц «Углич», выпущенную в Угличе, к 100-летию со дня её рождения. То есть совсем недавно, в 2020-м.
Даритель обратила моё внимание на послесловие:
- Написано оно священником, настоятелем церкви Михаила Архангела, что в бору, под Угличем, отцом Рафаилом. Отче инициатор издания книги в том виде, в каком она была выпущена в 1932 году. Это удивительный человек! При случае я вас познакомлю…
Сказала и сказала.
Где Петербург, а где Углич!
В Угличе мы с сыном были 1 января 2000-го, когда ездили в город Мышкин к Владимиру Александровичу Гречухину (см. первую книгу «Удивительные – рядом!») и путешествовали по Ярославии, и в ближайшее время в те края не собирались.
Прежде, чем перечитать «Углич» Берггольц, я, конечно же, раскрыл книгу на послесловии, названном «Крест поставьте надо мною, деревянный русский крест». Отец Рафаил цитировал стихотворение Берггольц, начинающееся словами: «Как я жажду обновленья…» (Теперь, зная историю жизни отца Рафаила, не могу не видеть в этой строке некую перекличку судеб.)
Сразу вспомнился Лесков. Николай Семёнович завещал похоронить его «самым скромным и дешевым порядком», никогда не ставить на могиле «никакого иного памятника, кроме обыкновенного, простого деревянного креста». Мол, когда деревянный крест от времени придет в негодность, а имя и литературные произведения его, Лескова, кому-то будут ещё интересны, пусть поставят новый, такой же деревянный.
Потомки пренебрегли завещанием писателя – на могиле Лескова на Литераторских мостках Волкова кладбища (неподалеку от могилы Ольги Берггольц) на высоком гранитном постаменте установлен крест, но чугунный.
К слову, власть пренебрегла и завещанием Ольги Фёдоровны – похоронить её на Пискарёвском кладбище, где «лежат ленинградцы… горожане – мужчины, женщины, дети. Рядом с ними солдаты-красноармейцы. Всею жизнью своею они защищали тебя, Ленинград»…
«Для Ольги Берггольц как для художника высокого Углич стал той святой, чудотворной обителью, к которой стремилась она припадать всю свою жизнь…», - пишет отец Рафаил. (И в этих словах я опять же вижу двойной смысл!)
Отец Рафаил признаётся, что, к стыду своему, поздно начал «по-настоящему» читать книги Берггольц, хотя отец его, воевавший на Ленинградском фронте, очень любил её стихи и хранил книгу «Дневные звезды» как великую драгоценность.
«Для выжившего в блокаду, прошедшего войну отца Ольга Фёдоровна была чем-то совершенно особенным, - пишет автор послесловия, - наверное, тот её голос, звучавший в репродукторах Ленинграда, он потом слышал всю свою жизнь. Как ни странно, и я слышу этот голос, может, я с ним родился? Отец и его «тетя Тата» ничего о блокаде не рассказывая, поминали только, что кто не пережил блокаду, тот не знает, что такое война…».
Послесловие подписано следующим образом: иеромонах Рафаил (Симаков). Фамилия в скобках.
На авантитуле книги «Углич» значилось: Церковь Михаила Архангела что в бору. Без знаков препинания.
В интернете я нашел различные варианты написания названия: «…что во бору», «…что в бору», «…что в Бору», «…на Бору».
Наткнулся я и на интервью, озаглавленное «Такая служба», - с игуменом Рафаилом (Симаковым) беседовали Михаил и Екатерина П. (так в оригинале), из которого узнал следующее.
В десяти километрах к северо-востоку от Углича, в глухом сосновом бору, ещё в конце XI века возник монастырь, названный Архангельским. В Смутное время, как и многие другие угличские монастыри, он был разорён поляками. В 1610-м году от рук интервентов погибли 40 иноков монастыря во главе с игуменом Михаилом, а вместе с ними – 300 жителей окрестных деревень. Много позже здесь были построены две деревянные церкви (при согласовании моего текста о. Рафаил «две» исправил на «четыре»), а монастырь упразднён. В 1787-м году вместо прежних сгоревших деревянных храмов прихожане построили новый каменный, до сих пор украшающий здешний пейзаж. В конце XIX века рядом с храмом возвели высокую колокольню из красного кирпича.
В конце XX века в деревню Загайново, что неподалёку от храма, переселился из Москвы известный художник-нонконформист Сергей Симаков. Он входил в группу «20 московских художников» и участвовал в знаменитых выставках на Малой Грузинской улице.
Сергей Симаков взялся за восстановление церкви Архангела Михаила и внутреннюю роспись храма. Стал священником, а потом и настоятелем храма.
После смерти супруги отец Сергий принял монашеский постриг с именем Рафаил.
Нелирическое отступление
Священнослужители делятся на две категории: женатые и монашествующие. Фамилия монаха обязательно берется в скобки. Это объясняется тем, что в момент пострига он умирает для мира и рождается новым человеком для Бога и Церкви. Ему даётся новое, монашеское имя. Даже если оно совпадает с именем гражданским, это имя даётся ему заново. Он умер и возродился. Более ничего: ни отчества, ни фамилии. Если в документе или где-нибудь ещё появляется необходимость написать фамилию, то её обязательно пишут в скобках, как несуществующую перед Богом и Церковью.
По материалам общедоступной интернет-энциклопедии Википедия.
В Угличе существует Галерея современного православного искусства «Под Благодатным Покровом», в которой представлены картины художника Сергея Симакова. Помимо этого, есть клуб с небольшой картинной галереей, где проходят показы фильмов - отец Рафаил входит в состав жюри православного кинофестиваля.
«Вне всякого сомнения, современную культурную жизнь Углича и Ярославля невозможно представить без отца Рафаила,- пишут Михаил и Екатерина П. - И ещё хочется рассказать…»
Стоп! Довольно пересказа и цитирований других! И самому есть что рассказать.
Декабрь 2021 года (короновирусные ограничения ещё в полной силе!), звонит сын:
- А не продолжить ли нам знакомство с Поволжьем?
Речь шла о приближающихся выходных днях, которые точно продлятся от Нового года до Рождества Христова.
Зима, разумеется, не лучшее время для путешествий, прежде всего из-за короткого светового дня, а, если путешествовать на машине, так ещё и из-за сложных дорожных условий, да и других неудобств масса. Но у нас с сыном (Вячеслав уже преодолел сорокалетний рубеж) не так много возможностей вместе куда-либо выбраться.
Я предложил маршрут: Рыбинск – Тутаев - село Вятское. На том и согласились.
Зная, что Загребнева уроженка Рыбинска, позвонил ей.
- Анна Александровна, помните, я вам рассказывал про Владимира Александровича Гречухина из Мышкина? Хотелось бы и в Рыбинске – с вашей помощью – с таким же удивительным человеком познакомиться, пообщаться. Наверняка, ведь есть, может, и не один.
- В Рыбинске – так сразу не скажу, надо думать, а вот под Угличем точно есть – отец Рафаил. Я вам о нём говорила. В Рыбинск вы поедете через Углич?
- Не знаю. Возможно.
Анна Александровна восторженно начала рассказывать про отца Рафаила.
Спрашиваю:
- Думаете, он пойдет на контакт?
- Думаю, да. Я договорюсь.
В ходе информационной подготовки к поездке узнаю, что сейчас центр Рыбинска выглядит как декорация для съёмок исторических фильмов – вывески магазинов, включая сетевые, выполнены в стилистике начала ХХ века. Инициатор этого – музыкант Дмитрий Кузнецов.
- Митя - муж моей подруги! – воскликнула Анна Загребнева.
- С ним получится пообщаться?
- Его-то я точно уговорю!
Ни договариваться с отцом Рафаилом, ни уговаривать Митю, Анне Александровне не пришлось. Поездка сорвалась. Дня за два до намеченного старта я позвонил ей – извинился за напрасное беспокойство.
- Не переживай, - сказал мне сын Слава, - не получилось зимой – получится летом. Может, на майские.
До майских (праздников) оставалось три дня – Слава не звонит, я его тоже не беспокою. Осталось два дня.
Вечером – звонок:
- Готов ехать в Рыбинск?
- Хоть завтра!
- Завтра не получится, а если послезавтра? Выедем ближе к вечеру, заночуем в Твери…
Я – звонить Загребневой:
- Анна Александровна! Помните наш декабрьский разговор?..
- Конечно, помню!
Вскоре перезванивает:
- С отцом Рафаилом о вашей с ним встрече договорилась.
- Он согласился говорить под диктофон?
- Да.
- Разрешит себя фотографировать?
- Да. Сейчас пришлю вам по электронной почте номер его мобильного телефона, номер телефона матушки Анны, которая помогает отцу Рафаилу по хозяйству, и Елизаветы – она тоже его помощница.
Часа через два звонит Слава:
- Если твоя знакомая из Рыбинска не поможет с жильем, поездка вновь сорвется. В Твери на ночь с 29-го на 30-е жилье нашёл. И всё. Ни в Угличе, ни в Рыбинске – ничего! Где-то на задворках Ярославля можно было снять номер за 29 тысяч. За ночь!
- Можно было?
- Да. Уже нельзя. Уже сняли. Вероятно, москвичи. Они богатые. А больше вообще никакого жилья! Ни номеров в гостиницах, ни съёмных квартир. Заграница закрыта (в связи с санкциями), у людей каникулы, вот и ринулись путешествовать по «Золотому кольцу».
Звоню Загребневой:
- Анна Александровна! Без вашей помощи поездка не состоится!
- Что такое?
Объясняю.
- Может быть, в монастыре у отца Михаила можно на ночь остановиться? Нам лишь бы где-нибудь приткнуться в горизонтальном положении, потому что Слава – за рулем, ему нужно выспаться, отдохнуть.
Загребнева плохо себя чувствовала, но сказала, что «сейчас займется» поиском жилья и часа через два перезвонит.
Не перезвонила! И на мои звонки не ответила.
Договариваемся со Славой: если до обеда проблема с жильём решится, ближе к вечеру выезжаем, если нет – не едем.
29 апреля 2022 года.
Ближе к полудню звоню Загребневой.
Отвечает:
- Вчера ни до кого не дозвонилась, потом – вырубилась. Болею же. Сейчас займусь. Через час перезвоню.
Перезванивали мы друг другу не один раз.
Насчёт ночёвки в монастыре Анна Александровна договорилась сходу. И стала мне по электронной почте присылать ссылки на съёмное жилье в Рыбинске, её письма я пересылал сыну. Слава на работе, заниматься поиском жилья может только урывками.
Загребнева пишет:
«1-к. квартира, 36 м;, 2/5 эт. | Объявление на Авито (avito.ru)
Квартира-студия, 22 м;, 1/9 эт. в аренду Рыбинске | Снять квартиру | Авито (avito.ru)
-1-к. квартира, 15 м;, 1/3 эт. в аренду Рыбинске | Снять квартиру | Авито (avito.ru)
Можете прямо по этому сайту искать, вариантов много. Если что-то смущает – звоните».
Звонит Слава:
- Эти варианты я обзвонил ещё вчера!
Ещё подсказка.
Слава:
- Позвонил. Сказали, что женщина забронировала. Вероятно, Анна Александровна. Позвони ей, пусть снимет бронь, объяснит, что бронировала для нас.
- Анна Александровна, снимите, пожалуйста, бронь, объясните…
- Я никуда не звонила.
- Значит, квартира забронирована не для нас.
В другом письме Загребнева пишет: «Ищу по своим каналам, не верю, что всё занято».
И наконец, письмо: «По этому телефону я дозвонилась. Свободный номер, 1800. Устраивает?»
- Да!
Проблему с жильём общими усилиями и с Божьей помощью решили, но ехать уже было поздно. Выезжаем 30-го утром.
День потерян!
Едем без остановки в Твери.
Загребнева писала, а потом и в телефонном разговоре объяснила: с 12-ти до 16-ти у отца Рафаила служба, звоните ему в половине пятого.
Ни в половине пятого, ни в пять, ни в половине шестого, ни в шесть отец Рафаил трубку не снял. После шести я звонил ему уже постоянно, с небольшими перерывами. Дозвонился только в семь. И услышал:
- Сегодня нам встретиться не получится. Я уже уехал из храма.
Говорит тихо; голос то ли уставшего, то ли больного человека, но сказано было так, что уговаривать – нарваться на отказ о встрече. Этого мне не хотелось. И я невольно жалостливо спросил:
- Где же мы ночевать-то будем?
- Куда вы сейчас едете?
- В Архангельское, в монастырь.
- Там и переночуете, вас встретят.
- Завтра мы с вами сможем поговорить?
- Да. После службы, за трапезой.
Отец Рафаил «отключился».
- Слава, - говорю сыну, - похоже, батюшка нам не особо рад. Разговор может не состояться. Или не получиться.
Далее, до Углича, я постоянно звонил матушке Анне и Елизавете. Ни та, ни другая не отвечала. Либо следовал сброс вызова.
На подъезде к Угличу предлагаю сыну:
- Давай вначале доедем до монастыря, определимся с проживанием, а потом вернемся в Углич и поужинаем.
- Может быть, вначале поужинаем? Чего гонять-то туда-сюда.
- А если в монастыре никого не застанем? В монастырях спать ложатся рано. Рано встают, но и ложатся рано.
- Как скажешь.
С Ярославского шоссе свернули на проселочную дорогу, на окраине Грибаново по мосту пересекли речку (Улейма), поехали вдоль реки, по ту сторону которой был еще один населенный пункт (Яковлевское); дорога нырнула в лес. Навигатор подсказывал: от шоссе до Архангельского шесть километров. Получается, что «безлошадным» прихожанам приходится преодолевать эти километры пешком. И не только летом, и не только в хорошую погоду.
Дорога, которую плотненько обступал хвойный лес, после очередного поворота уткнулась в высоченную (аж до неба!) краснокирпичную колокольню с серебристым куполом, резкий поворот, и – колокольня осталась в стороне, ещё один, правый поворот, и перед нами храмовый комплекс: белокаменный двухэтажный собор с встроенной колокольней, двухэтажное здание - сразу за арочным кирпичным входом на прихрамовую (монастырскую?) территорию. Слева – небольшое озерцо.
В двух окнах, в первом и втором этаже, здания при вратах горел свет, но все три двери были закрыты. Постучал, постучал я то в одну, то в другую, стал стучать в окно. Никто не ответил, но в глубине здания вроде бы промелькнул силуэт.
К нам вышла женщина в чёрном.
- Вы от Ани Загребневой?
- Да. А вы – матушка Анна?
- Да.
Познакомились. Говорю, что хорошо бы нам смотаться в Углич - поужинать, поскольку последний раз ели мы утром, на полпути от Петербурга до Твери.
- Поезжайте, поезжайте. Я, к сожалению, вам ничего кроме чая предложить не могу. Только начала готовить на завтра.
У матушки лицо приветливое, улыбчивое. И – очень знакомое! (Вспоминал я, да так и не вспомнил, где мог видеть её.)
- Можно, мы вещи оставим?
- Конечно. Пойдёмте, покажу комнату, где вы будете ночевать.
Вошли в дом. Несколько ступеней вниз – зал с длинными столами и лавками. Трапезная.
Поднялись на второй этаж. Просторный, такой же, как трапезная, зал; это, похоже, детская – много игрушек. Далее две небольших комнатки. Первая была предложена нам.
Стены – из стружечной фанеры, несколько картинок православной тематики в рамках. Пол дощатый, светлый, словно лаком покрытый. Стол, два стула, книжный шкаф. Кровати – из советского прошлого, одна деревянная, другая металлическая. Вся мебель, что называется, «из подбора». Но разве это важно? Тем более, для нас. Нам же только переночевать. Но – холодина в комнате! А на улице вообще уже минус два!
Прежде, чем сесть в машину, я сделал парочку снимков храмового комплекса с его отражением в озерце. Отражение исключительно четкое, зеркальное, а небо ещё более голубое, чем четверть часа назад.
Сажусь в машину, а на заднем сиденье – пассажирка. Пожилая женщина. Попросила довезти до Углича.
По дороге – короткий разговор. Женщина, оказывается, из Москвы, переселилась в Углич:
- В Москве жить невозможно! Душно! А в Угличе благодать! Почему Углич? Я, как только приехала сюда, сразу поняла: это мой город!
Поинтересовался я, как она узнала про храм Михаила Архангела: его же ещё отыскать в бору нужно!
- Добрые люди подсказали, дескать, есть такой, и батюшка там замечательный. На службе сразу же поняла: батюшка – настоящий молитвенник! Таких поискать надо!
Прихожанка, как выяснилось, собиралась ночевать в комнате, что рядом с той, что выделена нам, но, чтобы нам не мешать, решила вернуться на ночь домой. Мои увещевания, что она нам не помешает, и мы постараемся не мешать ей, оказались неубедительными
Вернулись из Углича мы затемно. Сделал я еще парочку снимков - с той же точки. Теперь в пруду отражался только подсвеченный храм. И он сам, и его отражение были желтого цвета.
Слава извлек из незастекленного, тоже советского времени, книжного шкафа два толстенных тома:
- Ого! Сколько батюшка написал!
Фолианты назывались несколько странно - «Книга». Часть первая, часть третья.
- Значит, минимум есть еще одна.
Забрался я под одеяло и принялся знакомиться - «по диагонали» - с «Книгами». Это были дневники отца Рафаила.
- Слава, - сказал я вскоре сыну, - попадаются и интересные фрагменты, но, по большому счёту, это хороший пример того, как не надо вести дневник! Кому такой дневник, кроме отца Рафаила, его биографов и краеведов может быть интересен?
И привел парочку примеров:
«25, Воскресенье.
Жара. В Загайново остался один Миша. На нашем доме при церкви начали прибивать Сергей с Володей шифер. Уколотили около 20 листов.
26, понедельник.
Жара с утра. На дворе Вова. В 8 часов скотина уже дома. Вечером был ливень. На дворе Вова…»
Читаешь «Книги» - впечатление, что их писал не настоятель, не священнослужитель, а трудник, не простой, конечно, облеченный какой-то, не особо высокой, властью.
1 мая 2022 года.
Ранний подъем.
Перекусили пиццей, вчера вечером располовиненной в ресторане «Гости».
(Написал и расхохотался: совсем, как в дневнике о. Рафаила!)
Заглянули в храм. Прогулялись по округе. За храмом – погост. По левую руку от собора за ручьём два-три дома и несколько хозяйственных построек. Это все вместе взятое, как я понимаю, и есть сельцо Архангельское. Оазисом не назовешь. Таежный тупик? Медвежий угол? В двух шагах, пусть и от провинциальной, но цивилизации. Нет. Островок духовности!
Ближе к девяти привезли отца Рафаила. Седовласый старец (а всего-то на четыре года старше меня!). Поверх подрясника – черный свитерок, поверх свитерка – черная безрукавка со множеством накладных карманов.
Прямо у машины мы поздоровались и познакомились, я вручил ему две книги: о Ксении Петербургской, и свою - «Узелки блокадной памяти».
- Думаю, вам будут интересны обе; насколько я знаю, ваш отец защищал Ленинград, жил в блокадном Ленинграде. Батюшка, вы найдете время для общения?
- Конечно. После службы.
- Примерно во сколько?
- Часов в двенадцать. Вы на службе не будете?
- Я до нашего разговора хотел бы в Угличе посмотреть ваши живописные работы.
- Правильно.
Передо мной был совершенно другой человек – не тот, с которым я вчера говорил по телефону. Приветливый, доброжелательный…
Двухэтажное здание на центральной Успенской площади Углича, на подходе к кремлю, - Галерея современного православного искусства «Под Благодатным Покровом». А через дорогу - музей «Авангард. Углич».
В январе 2000-го, когда направлялись в Мышкин, мы, разумеется, не могли не видеть галерею. А на музей авангардного и наивного искусства могли и не обратить внимания. В этом же здании находится Музей русской водки – это-то я хорошо запомнил. Но тогда у нас не было времени для посещения музеев.
Нелирическое отступление
Галерея современного православного искусства «Под Благодатным Покровом» - это удивительное пространство, единственное в своём роде духовное произведение, которое соединило в себе живописные полотна и графику художника Сергея Симакова, ныне игумена Рафаила, шедевры церковного декоративно-прикладного искусства XV-XIX вв., письменные и материальные свидетельства трагической истории Русской Православной Церкви, её подвижников и исповедников в XX веке. Вниманию посетителей предлагаются экскурсии по выставкам «Россия в картинах игумена Рафаила (Симакова)», «Святая Русь в картинах игумена Рафаила (Симакова)» (для детских групп), «Сокровища древнего Углича», «Камни Углича», «Новомученики и исповедники угличские», а также поездка в храм Архангела Михаила «что в бору», настоятелем которого является игумен Рафаил (Симаков).
По материалам открытых интернет-источников.
К сожалению, и на сей раз с экспозицией я смог ознакомиться только бегло.
Но не могу не упомянуть об одном интересном моменте. Увидев на стене у кассы книгу Ольги Берггольц «Углич», я воскликнул:
- О! Ольга Федоровна!
- Вы из Петербурга? – предположила служительница, которая, вероятно, в силу оптимизации, выполняла две функции – кассира и смотрительницы, симпатичная женщина бальзаковского возраста.
Не могу сказать, что мы разговорились – на разговор у меня не было времени. К стыду своему, я не спросил, как женщину зовут.
Выбирая объекты для фотографирования, щелкая затвором камеры, я мог только «попутно» участвовать в «диалоге». Когда служительница назвала Берггольц «блокадной музой», я не удержался и заметил, что власть предержащие, как прежние, так и нынешние, отвели Ольге Фёдоровне в истории, в жизни и творчестве всего четыре года! «Тебя называют «блокадной музой» - вот и оставайся ею! Всегда!» До 41-го Берггольц словно не существовала по одним причинам. После 45-го по другим. Свою тираду я завершил фразой:
- Ольга Берггольц как поэт у нас недооценена!
И вдруг служительница, которая, всяко, не готовилась к встрече со мной, и тем более к разговору о Берггольц, стала читать лирические стихи Ольги Федоровны – те, которых я не знаю; если когда и читал, то забыл…
Позже я прочту у отца Рафаила, каким образом удалось «отхватить» двухэтажный особнячок в самом центре Углича. Дневниковая запись от 28 октября 1999 года:
«…С Виктором Ивановичем Ерохиным и с Элеонорой Михайловной обсуждали возможности передачи городу (музею) моих религиозных картин и их размещение в каком-нибудь здании. Только вот долго не могли найти подходящего, пока не освободился на Успенской площади двухэтажный дом – городской архив».
Виктор Ерохин – в то время – директор Угличского историко-архитектурного и художественного музея, Элеонора Шереметьева – мэр Углича.
Переходим с сыном через дорогу, то есть через Ярославскую улицу. Поднимаемся на крылечко. На открытой двери красного цвета в полиэтиленовых файлах три объявления. Первое – крупно, жирным шрифтом:
«Музея водки
здесь нет.
Совсем».
Второе: «Частное учреждение культуры» - и полное название музея.
Третье – прейскурант, или – по-нынешнему – прайс-лист.
- Открытая дверь – это наше ноу-хау, - скажет мне Юрий Галыбин, фотохудожник, уж не знаю, какую должность занимающий в музее.
Нелирическое отступление
Музей авангардного и наивного искусства «Авангард. Углич» возник благодаря игумену Рафаилу, настоятелю церкви Михаила Архангела «в бору» - в прошлом известному московскому художнику Сергею Симакову. Он состоял в художественной группе «Двадцать московских художников» на протяжении всего её существования. За эти годы они с супругой собрали коллекцию;произведений ведущих московских художников 1960-1980-х годов. Творчество этих авторов развивалось вне рамок официального искусства и известно по выставкам на Малой Грузинской улице в Москве.;
В коллекции игумена Рафаила собраны картины таких известных представителей как: Анатолий Зверев, Н. Конышева, С. Блезе, С. Бордачев, С. Шаров, С. Перелыгин, Василия Шевченко.;
Сорок лет - достаточный срок, чтобы взглянуть на позднесоветские времена другими глазами: как на часть драматичной, абсурдной, иногда комичной, но всё же славной и живой истории. Когда искусство не обслуживало идеологию, но уже выражало трагизм и напряженность жизни современников, воплощало в картинах и графических листах свое видение, чувствование, понимание времени.;
Музей замыслен основателем как культурный центр, где наряду с постоянной экспозицией и выставками, проводятся музыкальные вечера, концерты, лекции, кинопоказы и дискуссии. ;
Это возможность для угличских ценителей искусства прикоснуться к столичной культуре, а гостям города приобщиться;к мировым культурным традициям. ;
«Чтобы посмотреть на Москву 1960- 80-х годов, нужно попасть в Углич – небольшой и неспешный. Здесь современному человеку проще замедлиться, понять себя, свои смыслы и ценности», - объяснялось на сайте туристического информационного агентства города.
По материалам открытых интернет-источников.
О выставках говорить не буду – не искусствовед, но общее впечатление от живописного творчества Сергея Симакова у меня более чем благоприятное. Во всяком случае, по возвращении в Архангельское, я уже мог говорить с отцом Рафилом и как с художником.
Мы поспели к трапезе, и были на неё приглашены.
Беседовали же в храме. Сидя на деревянной скамье, вытянувшейся вдоль стены; стена представляла собой живописное полотно на библейский сюжет; местами, вероятно, от сырости тонкий слой штукатурки потрескался, имелись сколы и трещинки.
В храме было прохладно, и я пожалел, что не прихватил с собой куртку.
Слава фотографировал и часть беседы заснял на видео. Сумеречность - условия для съёмки далеко не самые лучшие…
В начале разговора я предупредил отца Рафаила, что многое из того, о чём буду спрашивать, знаю, но мне нужна его «прямая» и «разговорная» речь:
- Вы уж не обессудьте.
- Спрашивайте.
- Как к вам обращаться – отец, батюшка, отче?
- Как вам удобнее.
- Тогда - батюшка. Батюшка, как вы уже поняли я автор книги «Узелки блокадной памяти». Эта тема близка и вам. Из послесловия к книге Ольги Берггольц «Углич» я знаю, что ваш отец во время Великой Отечественной защищал Ленинград, воевал на ленинградском фронте и даже бывал в блокадном городе…
- Об этом надо спрашивать мою сестру Наташу. Военную историю отца я знаю плохо. Знаю, что отец был артиллеристом, под Ленинградом оказался в самом начале войны, дважды контужен. Уцелел и выжил чудом. В 42-м эвакуирован по Ладожскому озеру в ужасном состоянии – вторая степень дистрофии. Может быть, и выжил он только потому, что каким-то образом ему удавалось вырываться в город. Как уж он с передовой уходил, этого я не знаю. Одна из наших ленинградских родственников «тётя Тата», профессор микробиологии, была в то время главврачом какого-то медицинского учреждения, скорее всего, госпиталя. Она его подкармливала. И всё равно обессилел до крайней степени.
Перед тем как быть вывезенным по Ладоге, отец лежал на каком-то дебаркадере. Фамилию перепутали. Вызвали не Симакова, а Симонова. Отец пытался кричать, объяснить, что он не Симонов, а Симаков, но говорить уже не мог. На глазах отца и тех, кто остался на дебаркадере, транспорт потопили.
Бабушка, папина мама, Мария Альбертовна, была каким-то заместителем министра здравоохранения по санитарной авиации. Она вывезла моего будущего отца уже с противоположного побережья Ладожского озера в Вологодскую область. Бабушка рассказывала: отец всю дорогу показывал на рот. Она думала: курить просит, а он просил хлеба.
- «Тётя Тата» - ленинградка? Может быть, у вас корни ленинградские?
- Семья Симаковых была большая. Симаковы занимали немалые должности. Кто Комсомольск-на-Амуре строил, кто был директорами заводов всяких разных, и, надо сказать, что никто из этой огромной семьи, не был репрессирован – почему-то. Владимир Николаевич Симаков, родной брат моего дедушки, Дмитрия Николаевича, «дядя Володя», как его называли, женился на этой самой «тёте Тате». И у них большая семья была. Жили они на Гагаринской улице.
Летом 64-го года – мне 15 лет было – папа привёз нас с мамой в Ленинград. Гагаринская улица в то время уже была улицей Фурманова. Мы под ковриком взяли ключ, неделю прожили в их квартире – никто из родственников так и не появился. Они где-то на даче были. Папа свозил нас на Пискарёвское кладбище. Там я, помнится, подумал: «А ведь здесь в братской могиле мог быть похоронен и мой папа».
- Это всё, что вам известно со слов отца?
- Да. Что-то знаю от мамы.
- Есть темы, которых лучше не касаться даже при общении с близкими людьми.
- Наверное, я чувствовал, что лучше не надо. Потому что как-то неохотно отец рассказывал о войне. Он Наташе, сестре моей, больше рассказывал. Может, она была понастойчивее. Может, он к ней больше доверия испытывал, чем ко мне. Хотя в нашей большой семье я был первым ребенком, который после войны родился, и ко мне все относились с незаслуженно большой любовью.
- Кем был ваш отец в послевоенное время?
- Специалистом по отоплению и вентиляции. В институтах преподавал. В его трудовой биографии, в нашей жизни был Томск, потом – Воронеж.
Везде, где бы и кем ни работал, папа любил создавать команды – футбольные и хоккейные. В хоккей с мячом играл - до своей кончины; умер отец рано, в 58 лет, в 79-м году, в Москве.
Ходили разговоры, что до войны отец в футбол играл, в команде «Динамо». Сестра сказала, что это не совсем так. Сохранилась фотография – отец и его команда на футбольном поле. Оказалось: снимок сделан на стадионе «Динамо». Он играл за юношескую команду. На стадионе «Динамо» отцу бутсой кто-то въехал в лицо. На игровое поле одновременно с Марий Альбертовной выбежала и моя будущая мама. Отец весь в крови лежал в воротах. Моя будущая мама сказала: «Либо - я, либо - футбол!» На этом большой футбол для отца закончился.
- Художников, архитекторов в вашем роду не было?
- Были. Дед моей бабушки был архитектором, он проектировал железнодорожные вокзалы. Кузнецов - не помню, кем он приходился ей по родству, известный художник. Не тот Кузнецов, что из «Голубой розы», но очень хороший пейзажист, в Третьяковке его работы есть.
- Вы верите, что способности передаются на генетическом уровне?
- Да, конечно, что-то передаётся. И то передается, и это, потом всё смешивается.
- Все дети рисуют, но приходит время – один ребёнок перестаёт рисовать, другой продолжает, а третий понимает, или ему подсказывают, что у него есть способности, которые надо развивать.
- Я, сколько себя помню, всегда рисовал и лепил. Родители отдали меня в Дом пионеров, в знаменитый Дом пионеров, что в переулке Стопани. Скульптор Попов нас учил лепить. Помню, как я лепил кролика. Но мне очень скоро пришлось уйти из студии. Для папы нашлась серьёзная работа, и мы переехали в Воронеж. Но лепить я продолжил - дома. И рисовал я всегда и кроме как художником стать, больше ни о чем и не думал. Художником кино.
- В таком случае, что привело вас в Московский архитектурный?
- Военная кафедра!
- Так! Но кафедра - в вузе, а в вуз надо поступить!
- Да, ещё вот что. У папы была кинокамера, и я мечтал в кино попасть. Из Воронежа в Москву написал письмо Вадиму Васильевичу Шверубовичу, брату Качалова, – он возглавлял постановочный факультет Школы-студии МХАТ, - что хочу поступить на обучение художником сцены.
Как ни странно, Шверубович мне ответил – длинное письмо написал. Да, съездили с отцом мы в Строгановку в Москве, в Суриковский – ознакомились с требованиями к поступающим. Я понял: мне ни туда, ни туда не поступить!
- Почему?
- Обнаженную натуру я никогда не рисовал.
- На вступительном экзамене нужно было рисовать обнажёнку?!
- Абитуриент должен уже что-то уметь – не начинать же обучение с нуля.
- Абитуриент мог своё умение продемонстрировать, рисуя зайчиков, кошечек.
- Это, пожалуйста, где-нибудь в другом месте. Но главное: ни там, ни там не было военной кафедры. А в архитектурном была. Решили так: если не поступлю в архитектурный, то забираю документы и - в строительный. Там тоже военная кафедра.
- Кто так решил?
- Родители.
- Они боялись, что, в случае не поступления, вас призовут в армию?
- Вообще-то у них было одно желание, чтобы я художником не стал. Потому что у родителей было очень много знакомых художников, искусствоведов…
- И они вели аморальный образ жизни!
- Нет, они просто бедствовали!
- Кукрыниксы не бедствовали!
- Не все знакомые художники даже были членами Союза художников. Родители были правы.
- Итак, вы поступаете в архитектурный! Батюшка, в 70-80-е годы я задавался вопросом: зачем в Советском Союзе в нескольких вузах готовят архитекторов? В стране ведётся типовое строительство: все новостройки – сплошь дома-кораблики, универмаги, кинотеатры –по типовым проектам…
- Я тоже с ужасом думал на последнем курсе: что дальше? Дальше-то что делать? Шикарные проекты на стенах в коридорах института вывешивались, и всё это не реализовывалось. В нашем Институте генплана…
- В Институт генплана вы попали по распределению?
- Да, по распределению. Я просился на кафедру живописи в Архитектурный институт, к своим, там, у меня друг преподавал - Виталий Михайлович Скобелев, прекрасный художник, – мы с ним до конца его дней вместе были. Не прислушались. В Институте генплана на работу ходи, тебя отмечают, а делать-то нечего на работе-то. Для меня это было невыносимо печально… Ну и, конечно, желание быть свободным…
- Иосиф Бродский попытался быть свободным…
- И я постарался быть свободным. Я демонстративно лёг на диван и перестал ходить в институт.
- Это была форма протеста?
- Да, внутренне и внешне это как-то выражалось среди окружающих. Ничего более серьёзного. Кто виноват? Если всё так устроено, ничего же не сделаешь. Меня на 20 дней положили в Соловьёвскую психиатрическую больницу. Пока я лежал в психушке, папа устроил мой перевод в Строительный институт – преподавателем.
- Со справкой из психбольницы – вузовским преподавателем?!
- Меня же там не лечили – как в санаторий отправили. Я преподавал черчение, начертательную геометрию, машиностроительное черчение, металлические конструкции, деревянные конструкции – предметов десять.
- Могли бы преподавать и по сей день.
- Не, для меня это была такая обуза – ходить на работу. Потом я занимался дизайном (тогда, правда, такого слова ещё не было) в Литературном музее Пушкина на Арбате; в нём и числился. Оформлял экспозицию в Оружейной палате. Но и в Музее Пушкина я тоже долго не выдержал, потому что директор музея, замечательный человек, Александр Зиновьевич Крейн потребовал, чтобы я на работу ходил постоянно. Потом – были стадионы московские, парк Сокольники, тоже художником работал. Музей милиции оформлял после того, как там случился пожар. В определенных кругах уже знали про меня, знали, что работаю я качественно и быстро. И если нужно было кого-то бросить на прорыв, вспоминали обо мне. Надомником я был. Халтуры всякие брал. Надгробия делал.
- Золотая жила!
- Для пробивных людей – да. А когда от случая к случаю – нет.
- И всё время параллельно, в свободное от основной работы время, занимались живописью?
- Да, я всё время писал картины. Не смотря ни на что.
- Это была реалистическая живопись или абстракции?
- Абстракционизмом я никогда не страдал. Приверженность к материальному у меня брала верх всегда. Я в любой манере мог чего-то написать, но, когда сюжетной живописью увлёкся, в основном писал картины с элементами сюрреализма. Писал про свою жизнь. Так, как где-то внутри себя представлял. Все эти сюрреалистические работы появились, правда, уже тогда, когда я попал на Малую Грузинскую – в так называемое Товарищество авангардистов. Правда, там были и реалисты, и сюрреалисты, и абстракционисты.
Нелирическое отступление
Созданию творческой группы «Двадцать московских художников» предшествовали следующие события:
15 сентября 1974 года состоялась и была разгромлена властями знаменитая «Бульдозерная выставка» в Беляеве.
29 сентября 1974 года с 12 до 16 часов в лесопарке «Измайлово» состоялась уже разрешённая властями выставка художников-авангардистов «Второй осенний показ живописи и графики». В октябре 1974-го открылась выставка в ЦДРИ. В прессе появились негативные публикации, носившие откровенно угрожающий характер. В рядах художников-нонконформистов воцарились упаднические настроения. Тогда художники вспомнили старый и простой способ заявить о себе как об истинном добровольном союзе художников с правом демонстрации и продажи своих произведений по желанию авторов, а не властей, в противовес официальному Союзу художников СССР с его обязательным «членством» и государственными художественными салонами.
В том же 1974 году, с 20 по 30 сентября, в помещении Дома культуры ВДНХ прошла следующая выставка. В средствах массовой информации о дате открытия выставки не сообщалось ни слова, но слух об этом событии мгновенно разнёсся по Москве, так как западные радиостанции, вещавшие на СССР, сообщили об этом накануне. В день открытия вернисажа километровая очередь выстроилась от главного входа ВДНХ к Дому культуры ВДНХ.
До этих событий большинство художников-авангардистов были безработными, или перебивались случайными заработками. Для того, чтобы узаконить свой статус и исключить преследования правоохранительными органами по закону о тунеядстве, 7 июня 1976 году авангардистов объединили в секцию живописи при Московском объединённом комитете профсоюза художников-графиков, который располагался на ул. Малая Грузинская дом 28.
Решение о создании секции живописи на базе Объединённого Комитета (ОК) ещё в конце 1975 года принимал первый секретарь МГК КПСС Гришин В.В. Таким образом, власти решили проблему организованного надзора за инакомыслящими живописцами.
Художникам была выделена часть подвала в доме на Малой Грузинской 28, которая служила им и офисом и выставочным залом. Трудоустроенные живописцы начали готовиться к своей первой серьёзной акции - первой общей выставке Секции живописи. Выставка вызвала острый интерес у москвичей и продолжала свою работу с января по февраль 1977 года.
Однако во время проведения этой выставки стало понятно, что ввиду ограниченности выставочной площади, один художник не может показать более 1-2-х своих работ. Внутри секции постепенно зрело недовольство, возникали конфликты, и в связи с этим художники начали группироваться в небольшие коллективы.
Особенно выделялись творческие группы «20 московских художников», «Мир Живописи», группа «21 московский художник», «Мост», «18 московских художников». Среди них наибольшую известность и популярность приобрела группа «20 МОСКОВСКИХ ХУДОЖНИКОВ».
Вторая выставка состоялась 23 марта 1979 года.
Восьмая, девятая, десятая выставки… Это была победа, триумф, международное признание. Англоязычная газета «Интернэшнл геральд трибюн» в апреле 1986 г. писала: «Десятки тысяч москвичей приходят посмотреть произведения художников, представителей андерграунда, в Москве на Малой Грузинской 28».
По материалам общедоступной интернет-энциклопедии Википедия.
…В Ленинграде тогда тоже такое было.
- Ну да, Газаневщина.
Нелирическое отступление
Газаневщина - выставочная деятельность ленинградских художников-нонконформистов на официально разрешенных площадках ДК им. Газа и ДК «Невский», давшая объединительное название «Газаневщина». Выставки неофициального ленинградского искусства в СССР стали важными событиями ленинградской независимой культуры и вызвали всплеск общественного интереса к современному искусству в широком многообразии направлений - от абстракционизма до поп-арта. Определили новый этап существования советского андеграунда. Оказали влияние на развитие не только российской, но и мировой культуры.
По материалам общедоступной интернет-энциклопедии Википедия.
- В Ленинграде, в Киеве, Новосибирске, Тбилиси, ещё где-то с подобной независимой выставочной деятельностью быстро покончили. А мы остались! Вероятно, потому что Малая Грузинская недалеко от Кремля. (Иронично улыбается.)
- ???
- Когда в Кремль приезжали важные иностранные делегации, их, можно сказать, прямиком от Брежнева привозили к нам. «Вы говорите, что в Советском Союзе нет свободы творчества? Поехали на Малую Грузинскую! Сами увидите!»
- Шумная история случилась при посещении Хрущёвым в декабре 1962 года выставки художников-авангардистов студии «Новая реальность» в Манеже. Никита Сергеевич обошёл зал три раза и разразился бранью: «Что это за лица? Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше нарисует!»
- Хрущёва в Манеж специально привели, настроили, подсказали, кем возмущаться. Не, не, такого у нас не было. У нас было всё проверено, отработано. Несколько раз приходила комиссия из управления культуры…
- Перед тем, как привезти «заморского гостя»?
- Нет, перед выставкой, после развески картин. И потом эта комиссия приходила где-то за час или за два непосредственно до открытия и велела снять ту или иную работу. Над нами просто издевались. Насколько я знаю, издевались и при устройстве выставок Союзом художников. Чиновники привыкли так поступать. Нам они ломали экспозицию. Иной раз получались дыры, которые ничем не закроешь.
Вы могли видеть мою картину «Дружина Евпатия Коловрата» в Угличе в Галерее современного православного искусства «Под Благодатным Покровом». Так вот, перед открытием одной из выставок на Малой Грузинской, в последний момент, чиновники потребовали, чтобы я «удалил» Николая Угодника. Если не «удалю», велят снять картину. Дыра! «Святых Благоверных князей Бориса и Глеба тоже удалить?!» - «Нет, Бориса и Глеба можно оставить - это наша история». Мои друзья-художники умоляли, чтобы я выполнил это нелепое требование. Николая Чудотворца я заклеил газеткой и записал…
- Через подвал на Малой Грузинской прошла вся интеллигенция столицы…
- Не только интеллигенция. Люди по четыре часа в очереди стояли, причём на самые обыкновенные выставки, например, «Натюрморт», «Пейзаж», или «Портрет». Или на экспозицию, посвященную московской Олимпиаде. В основном, конечно, посетителям интересны были сюжетные работы.
- Мастерская автора олимпийского мишки Виктора Александровича Чижикова была в том же доме.
- В доме 28 по Малой Грузинской улице много кто из известных людей жил.
- Самые известные – Владимир Высоцкий, Никита Михалков.
- Владимира Высоцкого и Марину Влади мы видели неоднократно. Высоцкий посещал наши выставки.
Нелирическое отступление
Владимир Высоцкий посетил вторую выставку «Двадцатки». Его друг Анатолий Утевский в книге «Возвращение на Большой Каретный» вспоминал: «Многое из увиденного не принимал и Володя, но никогда не отрицал возможности существования таких работ. «Раз они существуют, значит, кому-то нужны. Если мы не понимаем замысла художника, не чувствуем его мысли, так это наша вина, а не мастера».
По материалам общедоступной интернет-энциклопедии Википедия.
…Мы были все разные и писали абсолютно по-разному. И это было интересно посмотреть. Когда мы устраивали персональные выставки Анатолия Зверева, скажем, или Владимира Яковлева – тоже известный художник, в Москве в каждой квартире картинка его висит, никто не ходил. Мы целыми днями дежурили, я тоже дежурил, - ну никого не было! Неинтересно людям было! Интересна была «каша» - такая, какая у людей в головах.
- Странно... Анатолий Зверев – художник мирового уровня. Сейчас уже в Москве Музей Анатолия Зверева есть.
- Мировой уровень как делается? Разберёмся на примере Ван Гога. (Я помню – это во времена моей юности произошло.) Считалось, что он «один из». И вдруг на аукционе за «Подсолнухи» назначили какую-то несусветную цену. До этого никто и не думал, что Ван Гог величайший художник своего времени. Тем более, что написал он очень много, а это снижает цены на картины. Чем больше картин, тем дешевле они должны быть. И понеслось! А Зверев, он, как бы сказать, свидетель – свидетель разрухи. Его работы – это взрыв разрушения действительности. Это было модно. Это модно во все времена.
- Кого-то из вашей двадцатки недооценили или, наоборот, незаслуженно поднимали?
- За время существования Горкома (Московский Горком художников-графиков - независимый профсоюз художников, графиков, фотографов. – В.Ж.), а нас было человек сто пятьдесят, «поднимать» кого-то, «не поднимать», даже не задумывались. У нас была общая задача – пробить выставку, ну а там, кто сколько картин продал за время выставки, это уж у кого как получится. Другое дело, что существовала некая взаимоподдержка. Скажем, у нас с женой купили картины, а у нашего друга Сергея нет. И мы на половину вырученных денег покупаем у него «Обнаженную» - эта его работа моей жене очень нравилась. В Угличе есть картины, которые мы покупали с выставки.
- Сейчас в Угличе у вас, по сути дела, два музея. А в прежней, московской, жизни, где вы размещали свои живописные произведения?
- Складывали.
- У вас был склад?!
- Нет, конечно (улыбается). Однокомнатная квартира. Она и сейчас есть. Как-то размещали.
- Бочком приходилось по квартире пробираться?
- Вроде того. (Смеется.) В «Книге» есть и дневник моей жены 1982 года. Елена Александровна пишет, что нам отдали книжный шкаф, а дальше идёт так: «Придётся опять Бог знает куда распихивать картины, чтобы влез шкаф».
- К потолку картины не крепили?
- А, вы знаете, было и такое! На потолок я крепил картины, когда мы в 91-м году привезли их в товарном вагоне с выставки в Иркутске. Ящики пришлось у моего друга Володи Кириллова в гараже прикрепить, и там через них вода текла. Эти картины, наверное, и составляют сейчас основную часть экспозиции угличской галереи. Если бы в своё время директор Угличского историко-архитектурного и художественного музея Виктор Иванович Ерохин не забрал их к себе, наверное, всё бы пропало.
- Так ведь и живописью, поди, приходилось заниматься дома. Мастерские полагались членам Союза художников, но и им не всем хватало.
- Дома, к сожалению, приходилось заниматься. Потому-то я редко писал большие картины. Если картина больше грузового лифта по диагонали, её надо снимать с подрамника и сворачивать в рулон. У меня была только одна такая огромная картина.
- В таких ситуациях художники часто ищут домик в деревне…
- Мы с женой мыкались-мыкались в этой своей однушке и нашли дом в деревне – здесь, потому что в Москве не получилось мастерскую заполучить.
- Поближе к столице домика не нашлось?
- Получилось так. У нас был знакомый – поэт Александр Флешин. В его домашней библиотеке были запрещённые тогда авторы – Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Владимир Набоков, Николай Бердяев и, конечно, Александр Солженицын. Книги брали почитать многочисленные наши друзья и знакомые. В 1974-м Сашу арестовали. Девять месяцев он провел в Лефортовском следственном изоляторе и был осужден на четыре года за «распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй» и «спекуляцию книгами».
В Лефортово Флешин познакомился с человеком, которого взяли за то, что он вагонами возил из Афганистана пушнину и золото, другие разные изделия.
- Это какой год был? Война в Афганистане началась в 79-м.
- Это еще до той войны было.
- Кем же был этот человек?
- Кем-то при посольстве работал. Видимо, не поделился с кем-то. И вот Володя Логунов, вышедши из мордовских лагерей, купил здесь, под Угличем, дом - избушку такую махонькую, и был счастлив.
- У Логунова была статья, запрещающая жить в столице и крупных городах?
- Не, не, не, ничего такого у него не было. Саша Флешин меня и привёз сюда, познакомил с Володей. Это было 9 мая. 9 мая 82-го года. Путь от Москвы с Сашей Флешиным мы проделали под дождём в открытом кузове грузовика – среди мебели, укрытой брезентом, среди каких-то бочек, которые постоянно катались. А здесь вообще выпал снег.
- Стоп! Прошу прощения. Вы едете смотреть… Вы что, сразу с мебелью поехали?
- Мебель вёз сюда Вова – Владимир Алексеевич. Он нас прихватил с собой. В кабине его мама ехала, поэтому мы с Сашей и оказались в открытом кузове. Это был настоящий кошмар! Если сейчас четыре часа ехать, то мы ехали часов шесть-семь. Дороги были совершенно жуткие.
Приехали, обосновались, выпили самогонки, с местным населением познакомились, и узнали, что в соседней деревне, через ручеёк, хозяин умер, и хозяйка дом продаёт. Пошли посмотреть дом. Там как раз – сороковой день что ли был – местные сидели за столом, поминали. Хозяйка две тысячи запросила. Володя сказал: «Чего там! Найдем подешевле как-нибудь». Ещё Володя сказал, что церковь здесь есть – в лесу, действующая. И меня сюда привели. Я до этого был в экспедициях: в Костромской области составляли свод памятников архитектуры – в студенческие годы мы подрабатывали в Министерстве культуры – много церквей я видел. Но когда эту увидел… Меня, конечно, она как-то сразу поразила. И я решил: дом – большой, это хорошо, но то, что ещё и церковь в такой глухомани… Надо соглашаться!
- Первый раз, как я понял, вы сюда приехали без жены.
- Первый раз – да, во второй раз – с Еленой Александровной. Недели через две. Матушка – тогда еще, конечно, не матушка – в уже упомянутом мною дневнике пишет: «Ужасно хочется удрать из Москвы, несмотря на все тяжести деревенской жизни».
- Когда вы ей сказали, что решили купить дом? Позвонили из Углича? Или по возвращении домой?
- Когда вернулся.
- Елена Александровна до этого была в Угличе?
- Нет. Ни она, ни я не были.
- И она не спросила: почему там? Не сказала: «Давай поближе к Москве поищем»?
- Да поближе сплошь дачи! До Загорска! У дедушки была дача на 55-м километре – Радонеж сейчас станция называется; ну чего там, сплошняком «куриные» домишки. В то время ручьи были завалены мусором, леса как такового уже не было. А здесь!.. Но года три или четыре мне дом не продавали. Не разрешали его оформить – в сельсовете. Мы тут обхаживали всех начальников.
- Потому что вы – москвич?
- Нет, наверное, надо было сразу заплатить – много, а у меня с деньгами не очень было. Вова – Владимир Алексеевич помогал очень сильно. Он на своей машине возил нас сюда. У него же и своя семья - жена, и дочка, кроме мамы, и теща. Года через четыре после того, как деньги отдали мы хозяйке, нам дом оформили.
- К тому времени вы уже жили здесь?
- Жили. Я писал картины. Володя возил их в Москву, или мы на электричке, таскали на себе - на выставки, на продажу. Особым спросом пользовались пейзажи – картинки с деревянными домами очень даже покупали иностранцы. Подспорье было.
- Вчера мы отсюда ужинать отправились в Углич, и с нами ехала одна ваша прихожанка, которая из Москвы переселилась в Углич, она сказала: «Приехав в Углич, я сразу поняла, что это мой город. В Москве жить невозможно». Возьмем Дмитров, Переславль-Залесский, Загорск – они примерно одинаковы. Значит, в Угличе должна быть какая-то притягательная сила, как, скажем, в поэзии: кого-то до слёз трогает лирика Есенина, а другой к ней совершенно равнодушен. Что здесь оказалось такого притягательного для вас?
- Если бы я сейчас попал в Углич первый раз, я бы в нём никогда не поселился. Потому что его – как Москву – разломали основательно. То, что увидел в Угличе, я видел в Томске, видел в Воронеже; Воронеж во время войны был сильно разбомбленный, но на окраинах было то же самое. Это для меня было родное. А места… Я ещё застал в Москве примерно такие куски – живые. Живые дома, без перенаселенности, без гигантизма, когда бараки строят не горизонтально, а вертикально. Да, это было для меня привлекательно.
Мы хотели ещё в Угличе дом купить – замашки такие дурацкие были; деньги тогда позволяли, потом отказались от этой идеи. Достаточного было того, что у нас есть. Здесь мы – самостоятельные и до сих пор, несмотря на то, что мы дорогу построили… нам построили дорогу, всё равно, на нашей стороне реки мало народу.
- Забегая, что называется, вперед – в хронологическом плане, спрошу. Вот храм, вы – настоятель. Храм в глубине леса находится, шесть километров только до шоссе – изначально было понятно: число прихожан будет небольшое, такого многолюдия, как в Лавре в Сергиевом Посаде, не будет. На это же надо идти сознательно.
- Там - проходной двор!
- Да, в ваше Архангельское, если люди и будут идти, то – целенаправленно, но их будет мало, а значит, и доход у прихода…
- По праздникам здесь очень много народу было – даже тогда, когда не было моста, по которому вы приехали сюда, и других мостов, которые мы навели, и подвесных тоже не было.
- Что вас подвигло принять сан, постричься в монахи?
- Мы с матушкой ещё некрещеные были, когда сюда приехали. Я стал материал собирать для картины «Угличское разорение». Познакомился с музейными работниками. Выставки они мне устроили здесь, в Угличе, в Ярославле. По линии патриархии моя выставка постоянно была в разъездах. Начали вообще с Риги, от Риги до Иркутска доехала выставка. Мне домой звонили митрополиты, для моих картин выделялись военные самолеты, чтобы куда-то доставить, останавливали поезда пассажирские, если где-то нужно было отцепить или прицепить вагон с моими картинами. Везде принимали нас обалденно - во всех городах, куда мы попадали.
Друг мой еще по МАРХИ (в одной группе учились) Геннадий Огрызков в том же 82-м поступил в Московскую духовную семинарию, а года через полтора уже был рукоположен в сан иерея с назначением в храм Воскресения Словущего, что на Успенском Вражке. Он-то нас с женой и вынудил, что ли, быть по-настоящему православными людьми. Матушка встретила его в метро. «Гена, где ты сейчас? Чем занимаешься?» - «Служу. Я священник». Однажды он сказал: «Ребята, я, наверное, к вам больше не приду. Сан не позволяет. Вы ж не венчанные». Мы с матушкой и зарегистрировались-то далеко не сразу. Мы крестились. Потом обвенчались.
- Дома – в Москве или уже здесь?
- В Москве. Совершенно незнакомый мне священник окрестил нас.
Здесь же, в деревне, мы почти сразу познакомились со священником – отцом Иоанном Семёновым, стали ему помогать. Я немножко знал церковно-славянский язык. Мне, чтобы картину писать, надо было тексты старинные научиться читать. Литературных переводов тех книг не было – у нас в России не печатали такие книги давно. В букинистических магазинах я разыскивал и покупал антикварные издания. Да и здесь набрал целую машину старинных книг, в том числе и рукописных; какие-то водой пропитанные, в топке нашей печки сушили: толстенные тома - постранично. Какие-то оказались уникальными - я в музей их передал.
Отец Иоанн доверил мне чтение Апостола, а Елене – чтение и пение на клиросе; я прислуживал батюшке в алтаре. Затем батюшка меня в алтарь забрал, я ещё очень плохо знал, что и как должно быть, не всегда понимал, что нужно делать. Но священники, к которым мы испытывали неподдельное уважение и восхищение даже, уже говорили: «Серёжа, художников-то много, а вот священников в современной России не хватает. Тебе уже надо идти в попы».
Когда я Огрызкову сказал, что мне предлагают в священники в Ярославской области идти, он в ужас пришёл, потому что знал меня как облупленного, и не решился вообще даже слова сказать по этому поводу, но привёз к своему духовнику – отцу Алексию (Поликарпову), наместнику Свято-Данилова монастыря, и в Лавре он меня благословил – подавать заявление.
В заявлении я написал, что не принадлежу и никогда не состоял в обновленческом расколе, и всё. Тогда быстро всё делалось. Это сейчас справки требуют из психбольницы, из ГАИ, и прочие документы. Сейчас я, конечно, точно не попал бы в попы. За мной тянулся нехороший шлейф – общение и дружба с диссидентами, с евреями, отъезжающими на ПМЖ в Израиль, подписание множества диссидентских писем. Но Господь все управил. И вот я уже 31 год здесь.
- Вы подписывали бумаги - в защиту кого?
- Да разве упомнишь, какие-то бумаги на тусовках подписывал… Одно время мы с женой снимали комнату-пенал в коммунальной квартире Виталия Рубина и его жены Инны Аксельрод. Они уже собрались в Израиль, а их не выпускают! Это были настоящие диссиденты. Они находились под колпаком у КГБ, в квартире проходили обыски.
У Инны с Виталием собирались огромные компании, иногда до ста человек, а то и больше. Обсуждались какие-то проблемы, какие-то бумаги подписывались. Выпили вина сухого – чего не подписать-то! Подписываешь всё, что предлагают. Тем более, что озлобленность на нашу социалистическую действительность была уже не шуточная. Жить становилось невыносимо, а нам всё время врут, врут, врут! В 1917-м году начали врать - и по нарастающей! Враньё сделалось доблестью в глазах определенного круга людей; за это медали выдавали, премии. Ну всё, предел наступил! Да и физически я начал сдавать. Я с детства не был физически крепким, а картины писать – это очень тяжелый труд. И вот захотелось от всего сразу избавиться. И мы уехали сюда.
- Хорошо, вы переехали в деревню, живёте в своём мирке, занимаетесь живописью – любимым делом…
- Нет, я бросил заниматься любимым делом. Всё! В 91-м году я подписал последнюю свою картину, которая, кстати, потом мироточила, на одной из выставок. И больше не писал никогда картин. Нет, писал – вот икона здесь мной написана, но это уже не та живопись, не придуманные вещи, что я делал прежде.
- В 91-м году вы поставили – как художник – точку?
- Да, всё, писать мне больше нечего. Я уже на все религиозные сюжеты картины написал. А сюрреалистические – уже давно забыл, как это делается.
- И взялись за перо? Или за перо взялись раньше?
- Я писал ещё когда в институте учился. И пьесы, и рассказы, и какие-то повести. Почти всё пропало. Друзья удивлялись: «Что ты всё пишешь! Тебя никто никогда не напечатает!» Я и сам понимал: то, что я пишу, никто никогда не напечатает. Читая литературные произведения в журналах «Юность» или «Новый мир», читая книги современных авторов, Битова, например, или того же Солженицына – я понимал: меня не напечатают! Почему? Да потому, что у меня не про то написано. А про то, про что все пишут, мне писать неинтересно. А картины… Не будут меня выставлять – не надо. Я могу намалевать и показывать друзьям. Это как-то безобиднее. Чего там – натюрморт написал, и всё. Мне друг нашей семьи искусствовед Юрий Иванович Нехорошев – он был главным редактором журнала «Творчество» - говорил: «Ну что ты делаешь?! Зачем всё пишешь натюрморты! Ну один натюрморт, другой, третий. Сколько можно!» Я говорю: «Моранди одни бутылки белые писал!» - «Ну так то Моранди!» Но натюрморты, оказалось, можно продавать.
- На что-то надо же было жить.
- Я ни за одну картину от общества нашего социалистического, от официального общества, ни за одну строчку мной написанную, не получил никогда денег.
- Как?! Вы же картины продавали!
- Я же с рук на руки продавал. В 81-м меня вызвали в Министерство культуры, говорят: «Как вы осмелились продать иностранцам?!..» Они проворонили! В Новодевичьем монастыре комиссия была, она установила: иностранцы вывезли две мои картины, очень большие. Я говорю: «Продал и продал – жить-то на что-то надо». Мне говорят: «Вступайте в Союз художников». Я говорю: «Хорошо, даже если найдутся безумные люди, которые мне дадут рекомендации, вы меня в Союзе художников будете выставлять с этими моими картинами?» - «Нет», - честно сказали в министерстве. «А что мне тогда делать?» - «Вы пишите что-нибудь другое».
Другое я не захотел писать. Но меня все равно приняли в Союз художников, но ни на одной официальной выставке я так и не был представлен, ни копейки не получил. Нет! Было! Получил. Когда я ещё до моего вступления в Союз художников, скульптор Олег Комов, автор многих замечательных памятников, в том числе Ярославу Мудрому в Ярославле, опять же через друзей моих родителей мне устроил заказ. «Вы же, - говорит, - архитектурный институт закончили. Пишите особняки московские». Ну, я и накатал по фотографиям штучки четыре, две работы у меня сразу взяли. Вот тогда мне заплатили. Это был единственный мой официальный гонорар.
А что касается моих литературных трудов… В 2017-м году в рамках проекта Международного книжного фестиваля «Волжская волна» в Угличе побывал «Литературный теплоход». В составе писательского «десанта» были известные российские писатели - Юрий Поляков, Сергей Шаргунов, Алексей Варламов, другие. Человек двадцать. Все они посетили галерею «Авангард. Углич» - тогда экспозиционным был еще только один зал. Выступали там перед учителями угличскими.
Ко мне подходит человек, слово за слово – разговорились. Сказал я ему, что картины больше не пишу, спрашивает, чем я сейчас занимаюсь. Говорю: «Книжки пишу. Только что одна вышла – про священника написал, протоиерея Сергия Вишневского, «Под покровом Божьей Матери» называется. В работе - про кинорежиссера Алексея Балабанова, с которым мы были хорошо знакомы». Он попросил показать книгу про отца Сергия, что-то его в ней заинтересовало. «А у вас ещё, - говорит, - что-то есть?» Ну, я ему сказал, что; у меня есть. Недели через две от него посыльные приехали, взяли рукописи. Вскоре увидели свет первые два тома моих дневников. И альбомы – авангардного искусства и Василия Ивановича Шевченко. Привезли ко мне спонсора, который эти издания оплатил. И он нам дал деньги, огромные деньги, на которые мы произвели ремонт и реставрацию храма и прихрамовой территории, школу построили.
Гонораров за книги я не получаю, но и за издание не плачу. Времена, обстановка в стране изменились, похоже, и у спонсора с деньгами не всё хорошо. Во всяком случае, ещё альбом напечатать уже не удаётся.
- Батюшка, извините, но мы не можем в нашем разговоре обойти вниманием вашу супругу. Ко всем ли столь неожиданным поворотам в жизни Елена Александровна относилась с пониманием? Во всех ли делах становилась соратницей? Когда выходила замуж за вас, она едва ли предполагала, через что; ей с вами предстоит пройти, к чему прийти.
- Начнём с того, что я довольно долго Елену в жены не брал. Я считал, что со мной вообще жить нельзя. В то время я фактически был безработным, постоянных доходов не имел, да и общение моё с диссидентами могло привести к выселению меня из Москвы или вообще мог в тюремной камере оказаться. «Что я из себя представляю? Это же погибель сплошная. Одно сплошное расстройство и катастрофа». Через пять лет нашей совместной жизни матушка настояла, и мы поженились, а ещё лет через пять обвенчались.
Насильно перебираться из столицы в ярославскую глушь никто никого не принуждал. Одно дело отказаться от привычного уклада, другое – невозможность постоянно проживать с дочерью её от первого брака. Конечно, Сашенька время от времени жила у нас здесь, в Загайнове, но всё больше с бабушкой да с дедушкой. Когда дедушка умер – с бабушкой.
Да, приживались мы с трудом, но как-то прижились. Поняли, что здесь есть что-то такое, чего не было в нашей прежней жизни, то, заради чего стоило отказаться от неё. И потом, всё происходило последовательно, не в одночасье. Господь нас аккуратно подводил к нашему духовному пути и служению.
Матушка человек была своенравный, но и решительный. Одним упорством не объяснишь, как она всё выдерживала. Не знаю, многое мне трудно объяснить… Городской житель, никогда с землей не имевшая дела. Я ещё хоть что-то на даче у дедушки делал, а вся прежняя жизнь матушки исключительно городская, разве что их с сестрой летом родители на море вывозили. Но ведь это же её инициатива была сначала огород завести, а потом и скотину. Всем этим поначалу она одна занималась, я только помогал по мере сил и возможностей. Потом появились помощники, наёмные рабочие, но много ли от них было пользы? Больше нервотрёпки. Но были и есть здесь интересные, хорошие люди, близкие нам по духу, которые как-то сразу стали нас привечать.
И когда мне предложили в попы пойти, она безоговорочно согласилась. Незадолго до смерти Елена Александровна Котикова приняла постриг и умерла монахиней Анной. Про матушку разговор должен быть особый, отдельный и неспешный.
Нелирическое отступление.
В фильме Людмилы Улановой и Валерия Золотухо «Попы» (1999 г.) показана – без прикрас – деревенская жизнь супругов: матушка ухаживает за коровами, батюшка на вилах выносит навоз из коровника…
- Прозвучала фамилия Балабанов. Как вы с Алексеем познакомились?
- После смерти матушки про неё захотели снять фильм две студии: одна - Московской академии образования Натальи Нестеровой, другая – «Мосфильм». Обе снимали нас ещё, когда матушка Елена была жива. Мосфильмовский фильм - «Попы». Герои этой картины - три попа: продолжатель древнего поповского рода, провинциальный мальчишка, прошедший Афганистан, и – «в прошлом богемный художник». То есть аз многогрешный. Эти же режиссеры захотели снять фильм про мою жену. И сняли – «Ребро. Портрет жены художника на фоне эпохи» на «Мосфильме», и у Нестеровой – «Анна и Рафаил. История жизни и любви». Для этих фильмов я писал сценарии, и то, что не входило в сценарии, попытался наговорить с тем, чтобы они, когда будут монтировать, мои тексты вставили в фильм. Такую провокацию предложил. Всё, в общем, получилось.
Но неиспользованного материала осталось много. Думаю: у меня есть друг, батюшка Алексий Волосенко, а у него прихожанином артист Андрей Мерзликин. Андрюша играл небольшую бессловесную роль в картине «Жмурки» - роль, которую я до сих пор считаю лучшей его актерской работой. Режиссер «Жмурок» - Алексей Балабанов. Матушке Елене очень нравились картины Балабанова. Я специально покупал на рынке копии картин «Брат», «Брат-2», «Война», «Жмурки». Возникла безумная идея – предложить Балабанову сделать фильм по моему сценарию. Как потом Лёшина жена Надя говорила, «с большими приключениями». Мне дали телефон Алексея Октябриновича. Я ему позвонил – тогда здесь у нас были радиотелефоны. И он мне битый час рассказывал… про свою жизнь.
Договорились, что и дальше будем общаться. А потом я увидел его фильм «Мне не больно» и понял, что всё, что я хотел снять, он уже снял. И про афганскую войну – когда я увидел «Груз-200» - он тоже снял! Так что мне не надо кино заниматься. Но Лёша стал мне звонить. Мы с ним по часу разговаривали. Я послал ему книжки свои и фильмы – «Ребро» и «Анна и Рафаил». Надя потом рассказывала: «Лёша прибегает ко мне весь в слезах: «Пойдём, я тебе покажу – священник Рафаил прислал кино». Потом он мне позвонил и сказал, что решил у нас в Угличе снять «Морфий». Каждую сцену «Морфия» мы по телефону обсуждали по часу.
- «Морфий», насколько я знаю, снимали в Угличе и в Калязине.
- И в Калязине, да, и в Кашине. Во время подготовительного периода к съёмкам, я выбирал натуру. В доме Зиминых сцен десять, наверное, снято. В общем, удалось вместе с Алексеем поработать. Потом «Кочегара» он без меня делал. И на картине, оказавшейся для него последней, я тоже натуру выбирал. И участвовал в обсуждении. Чуть не каждую сцену мы обсуждали. Больше всего я был удивлен – я просто в ужас пришёл, когда понял, что Балабанов решил, извините, переплюнуть Тарковского! «Вы (тогда мы еще были на «вы»), - говорит, - читали «Пикник на обочине» Стругацких?» - «Нет. Такую литературу я не читаю». – «Прочтите». Мне нашли «Пикник» - я прочёл и, опять же, пришёл в ужас. «Алексей, на что вы замахиваетесь?! Помойка какая-то…»
Нелирическое отступление
В фильме «Я тоже хочу» режиссёр Алексей Балабанов рассматривает проблему ухода человека из жизни. С этого времени в интервью он стал намекать на скорую свою смерть и говорил, что это будет его последний фильм.
Фильм имеет некоторое сюжетное сходство с картиной Андрея Тарковского «Сталкер». Фильм описывает путешествие пяти человек к мистической Колокольне Счастья, которая, по слухам, находится в некой зоне, где-то между Санкт-Петербургом и Угличем, в которой высокий уровень радиоактивного заражения, и местное население в одночасье погибло.
Несколько очень разных по своей природе людей - музыкант, бандит, его друг Матвей со стариком-отцом, а также подобранная по дороге девушка-проститутка - едут в это загадочное место, чтобы обрести счастье. Но известно, что Колокольня «принимает» не всех (а женщин - только без одежды) и никто никогда не возвращался из этой зоны.
В качестве Колокольни Счастья использовалась ветхая колокольня Запогостской церкви (Вологодская область, Шекснинский район), построенная в начале XIX века. По словам Алексея Балабанова, именно «покосившаяся колокольня, которая стоит на острове», подсказала ему идею картины. Через сорок дней после смерти режиссёра, 27 июня 2013 года, строение обрушилось…
Кроме того, одного из второстепенных героев - режиссёра, члена Европейской киноакадемии - сыграл сам Балабанов, что для него было весьма нетипично; с момента, когда он сыграл смерть своего героя, отвергнутого Колокольней Счастья, до реального ухода Алексея Балабанова из жизни прошло меньше года…
По материалам общедоступной интернет-энциклопедии Википедия.
…То есть побудительным мотивом к Лёшиной последней картине стало желание сделать картину не хуже, чем у его любимых режиссёров.
- Батюшка, вы как-то деликатно ушли от ответа на вопрос: что притягательного в храме, служению в котором решили посвятить свою жизнь.
- Мне здесь хорошо, покойно, ну и присутствие своё где-то рядом с чем-то святым и Божьим, конечно, сильно действует. В 90-м году, когда в епархиальном управлении мне предложили служить в храме Михаила Архангела, я возрадовался. Удалённый от шума городского, храм казался мне уединенным, мало посещаемым. Какое-то время так и было. На будущее Господь мне в то время глаза закрыл. Предвидя весь тот ужас, который произойдет в нашей жизни, здесь и везде, я ни за что бы не согласился.
- Что вы подразумеваете под словами «весь этот ужас»?
- Он, весь этот ужас, хлебался всей нашей страной, и продолжает хлебаться – он собственно никуда не девался. Может быть, просто здесь как-то напрямую касаешься апокалипсистического кошмара. Не случайно Лёша Балабанов - Надя привезла его сюда венчаться; вон там, на скамейке, мы сидели – хотел финальные сцены последнего своего фильма снимать в нашем храме. Потому что всё вокруг свидетельствует о страшной трагедии, которая совершается внутри того, что называется Россия, и русскими людьми. Тяжело жить. На земле вообще тяжело жить, а когда на ней никто не живёт больше, кроме тебя во всей округе, которая была мелиолирована, где были построены дороги, где было огромное количество техники – всё это превратилось в помойку. Это всё на наших глазах было. В городе я, может быть, этого и не пережил бы. Потому что там до Бога далеко очень. Не случайно Господь проповедовал на природе.
- Батюшка, не хотелось бы заканчивать наш разговор на тревожной ноте. Поставьте, пожалуйста, оптимистическое многоточие.
- Не знаю, не знаю, какое «оптимистическое многоточие» тут можно поставить… Всё-таки большая склонность в нас живёт к жизни, чем к смерти, поэтому уповаем на милость Божию, и на Его помощь нам. Мы стремимся оказаться в жизни, и здесь сейчас рядом с Ним, и потом тоже. Он нам в этом помогает. Помощь Его мы чувствуем, чувствовали и будем чувствовать. Господь нас любит.
Строчные буквы в заглавные в местоимениях переправлены о. Рафаилом при согласовании текста.
По завершении беседы я сказал:
- Батюшка, можно сказать у нас была такая, ознакомительная беседа. Хорошо бы мне приехать на несколько дней, пожить здесь у вас, чтобы была возможность поговорить обстоятельно.
- Приезжайте летом. Думаю, найдём для вас местечко.
Поинтересовался я, есть ли у отца Рафаила электронная почта – на тот случай, если не удастся приехать.
Батюшка указал перстом на диктофон:
- Я и с такой-то штуковиной не знаю, как обращаться.
- И секретаря у вас нет!
- Откуда здесь секретарь!
- Надо завести!
Это, конечно же, была шутка, возможно, неуместная.
Выйдя из храма, я предложил:
- Батюшка, давайте мы вас отвезём домой.
- Спасибо. Здесь есть кому меня отвезти. Да и машина ваша там не пройдёт…
Точка в моей истории про удивительного человека – отца Рафаила (Симакова) поставлена. Точка была поставлена. Но, прежде, чем взяться за воображаемое перо, то есть начать стучать по клавишам компьютера, я, естественно, приступил к чтению подаренных нам с сыном отцом Рафаилом книг. Первой прочёл книгу с довольно странным названием – «Повесть о горе-зло-счастье по Алексею Балабанову».
Книга – замечательная.
При встрече с сыном я сказал:
- В Архангельском я говорил, что так вести дневники, как отец Рафаил, нельзя. Так вот: я был неправ. Точнее: не совсем прав. Если бы не эти его дневники, он вряд ли смог бы написать такую строго документальную книгу.
Потом прочёл я «Под покровом Божьей Матери», и, наконец, раскрыл первую «Книгу». «Книг» пять – пять толстенных томов. Одним махом их не осилить – и в первой, и во второй больше тысячи страниц в каждой. К тому же, читал я с карандашом в руке. Делая пометки на полях. Очень скоро решил начать интервью-очерк-портрет отца Рафаила с калейдоскопа цитат из его «Книг». Впрочем, не правильнее ли будет завершить ими?..
«Появилась возможность взять этот лес в аренду на 49 лет…»
«Мужики до вечера с раннего утра копали колодец, с утра откачивали воду насосом и ведрами черпали…»
«Вечером отобрал у пьяного Валентина Петровича автобус, после чего он пригнал 2 трактора с телегой, и разразился скандал с дракой. Удалось выключить гусеничный трактор и не дать ему уехать на нём. Физиономия моя была разбита в кровь…»
«Сруб пропускает с водой песок. Нужно рубить было в паз, а тут плоские обрубки, да еще халтура…»
«Течёт масло из трактора. Лесники заклеймили нам сухостой у пожарища».
«Пошли в Шемякино грузить доски… потом заготавливать черенки для лопат…»
«Набрали железа на свалке. Хозяин её, Петр Петрович, дал нам сварщика, два баллона для сварки пилить рельсы…» «Наши мужики доделали автобус и УАЗ. Вася чинит гусеничный трактор».
«Объягнилась черная овца, - два ягненка, около 8 утра. Перевёл их к корове…»
«Матушка проверила вчерашние сливки, - оказалось, что это сливочное масло, на хлеб мажется, воды в нём совершенно нет. Даст Бог, будем и дальше его получать».
«Галя сделал прививка 5-м коровам – Доня трудно переносит вакцинацию».
«Владыка вручил мне наперстный крест. Сегодня 9 лет, как отслужил 5 мая 1991 г. первую литургию в нашем храме. Спаси Христос».
«Всенощную отслужили с матушкой Еленой в Загайново. Не было сил доехать до церкви».
«Пекли просфоры».
«Понадёргав» цитат, я решил обратиться к моему воображаемому читателю с вопросом: как вы полагаете, кто автор дневника – по социальному статусу, по профессии, по должности? Фермер? Предприниматель? Священник? Трудник? Простой работяга? Возможны другие варианты ответа?..
Когда черновой вариант текста интервью-очерка-портрета был в компьютере, взялся я за просмотр упомянутых отцом Рафаилом фильмов. Первый же – «Анна и Рафаил. История жизни и любви» - удивительный фильм-портрет Анны и Рафаила – решен оригинальным способом. Видеоряд и закадровый текст - цитаты из «Книг» (дневников Анны и Рафаила). Я убедился: при правильном отборе цитат из дневника, который я опрометчиво раскритиковал, можно создать, если и не шедевр, то что близкое к шедевру.
Точка в моей истории про удивительного человека – отца Рафаила (Симакова) - второй раз! - поставлена. Точка была поставлена. Но…
То, что вы прочтёте ниже, любой редактор удалил бы одним махом. «Это – лишнее! Текст и так чрезвычайно велик». И он был бы прав. Но, но, но… Вам судить, дорогой читатель, правильно ли я сделал.
Дело в том, что и по завершении работы над очерком-интервью-портретом отца Рафаила я продолжил шерстить интернет. Большинство публикаций были построены на одном и том же базовом материале (цитируемом мной вначале), но на каком-то невнятно обозначенном сайте, что-то вроде «Livejournal» (прошу прощения у его владельцев, если что-то перепутал) я наткнулся и на оригинальный текст «Зацепило…». Это был отклик на фильм «Ребро. Портрет жены художника». Текст не был подписан, но из подтекста ясно, что фамилия автора - Котикова. Привожу фрагмент.
Моя старшая дочь - Елена Котикова…
И сын мой младший - Александр Котиков…
Кинулась с поисками в Интернет…
Увы, широкому кругу имя генерал-майора Александра Котикова сейчас не говорит ничего. И даже всезнающий Интернет на мой запрос выдавал крайне скупую информацию. Причём информация эта касалась старшей дочери генерала, Светланы, с которой скульптор Вучетич создавал образ девочки, сидящей на руках знаменитого воина-освободителя в Трептов-парке.
Сам генерал-майор фигурировал лишь в качестве её отца. И более ничего.
Парадокс, но в Германии память о Котикове, который был комендантом Берлина с 1946 года и до самого конца 1950, жива и по сей день. Хотя самого Александра Георгиевича более двух десятков лет уже нет на этом свете. Даже после того как по Берлину прокатилась волна переименований, благодарные немцы оставили без изменений площадь, названную именем благодетеля - Котиковплац. Сохранилось в лексиконе, особенно пожилых немцев, и слово из послевоенной поры – «котиковэссен». Так называлась еда, которую на безвозмездной основе раздавали по приказу коменданта Котикова советские солдаты голодным и измученным войной жителям Берлина.
Именно при Александре Георгиевиче по-настоящему началось восстановление разрушенного города. Александр Георгиевич во всем был человеком очень хозяйственным. Кстати, одним из первых по его приказу было восстановлено здание Берлинской оперы.
Не забывали в Германии Котикова и при жизни, регулярно приглашая на торжественные мероприятия, раздавая награды.
А вот в СССР, куда Александр Котиков с семёй вернулся в 1951 году, его почти сразу забыли. Вернее, забыли чуть позже, а поначалу генерал чуть было не загремел под суд по «подозрениям в связях с иностранцами». Спас Котикова маршал Жуков, который поручился за честность генерала головой. Ведь именно Жуков рекомендовал его на должность коменданта Берлина…
Вот как все переплелось…
Отец Рафаил в промежутках между восстановлением разрушенного временем и людьми храма (первое упоминание о котором в летописях относится к XI веку) занимается переписыванием рукописей генерала…
А мне надо обязательно ещё раз посмотреть этот фильм… и думать о многом…
Сколько раз в моей журналистской практике было, что собеседник первым делом говорил о своих именитых родственниках-свояках и только потом о себе. Когда с гордостью говорил, а когда и просто, что называется, примазываясь к чужой славе. Отец Рафаил повёл себя иначе – он даже не заикнулся о тесте-генерале, о том, что со старшей сестры его жены скульптор Вучетич создавал образ девочки, сидящей на руках знаменитого воина-освободителя в Трептов-парке. Но ведь автор отклика на фильм «Ребро. Портрет жены художника», однофамилица супруги отца Рафаила могла что-то напутать.
Самая элементарная на сегодняшний день, но отнюдь не стопроцентно достоверная проверка информации, - Википедия. Набираю «Воин-освободитель» – Трептов парк», читаю: «Известны имена и тех, кто позировал для скульптуры. Так, в качестве немецкой девочки, которую держит в руках солдат, позировала трёхлетняя Светлана Котикова (1945—1996) — дочь коменданта советского сектора Берлина генерал-майора А. Г. Котикова. Позже С. Котикова стала актрисой, наиболее известна её роль учительницы Марьяны Борисовны в фильме «Ох уж эта Настя!».
К сожалению, побывать в Архангельском летом, как я собирался, не получилось, хотя в июле Анна Александровна предлагала поехать вместе с ней и ее мужем актером Юрием Загребневым («Местечко у нас в машине для вас зарезервировано») и в Рыбинск, и в Архангельское к отцу Рафаилу, но я по приговору врачей вынужден был находиться под «домашним арестом»…
Попросил я Анну Александровну согласовать рабочий текст материала с отцом Рафаилом, прежде всего для того, чтобы избежать фактологических ошибок. Отец Рафаил внёс точечные исправления. Но вернулась Загребнева с журналом «Встреча», №4, 2005 г., (на обложке в парадном мундире, с боевыми наградами, генерал-майор Александр Котиков), и с книгой «Записки военного коменданта Берлина».
Непосредственно мемуары генерала предваряют воспоминания его младшей дочери и зятя.
Позволю себе процитировать то, что считаю нужным.
Елена Александровна Котикова (монахиня Анна):
«Папа рассказывал, что когда делался проект Трептов-парка, Е.В. Вучетич попросил выделить ему какого-нибудь солдата и ребёнка, чтобы он мог делать эскизы для своей знаменитой монументальной скульптуры – русский солдат со спасённой им немецкой девочкой на руках. С детьми и свободными от службы солдатами в то время было плоховато, поэтому в качестве модели комендант Берлина предложил повара и свою златокудрую дочь Лану – Светлану. Конечно, ни тот, ни другая не могут похвастаться, что это они увековечены в монументе, но эскизы делали именно с них».
Сергей Борисович Симаков (прот. Сергий):
«Запомнился ещё один, очень тяжелый для меня, день. (…) Ушёл (я), оставив на столе свои рабочие бумаги и недавно приобретенное мною «с рук» маленькое Евангелие бельгийского издательства «Посев». (…) Когда я вернулся в квартиру. Александр Георгиевич стоял в полумраке большой комнаты, и я к ужасу своему заметил в руках его Евангелие.
Людям нашего поколения не надо объяснять значение словосочетаний «самиздат», «антисоветчина», или, например, что такое издательство «Посев». За ними брезжило, если и не препровождение за колючую проволоку, то, вполне возможно, переселение из Москвы за 101-й км.
Конечно, Александр Георгиевич перепугался за свою дочь, за свою семью. И, наверняка знаю, что больше всего его возмутила «идеологическая» сторона обнаруженного. Будь это Евангелие издано в Московской патриархии, разговоров бы никаких не было. (…) И ещё, конечно, серьёзным ударом было открытие, что его дочь с мужем, несмотря на всю мощь коммунистической пропаганды, подались в, казалось бы, находящуюся в такой немощи и дремучести, почти забытую, церковь.
(…) Жена передавала мне рассказ отца, как тот, будучи красноармейцем, плакал, когда увидел, как другой красноармеец выстрелил в икону.
(…)
Незадолго до кончины в госпитале, в Сокольниках, куда мы с женой ходили к нему, он в присутствии Надежды Петровны (жены. –В.Ж.) говорил, что мы в своих убеждениях и устремлениях, скорее всего, правы, и он очень хотел бы жить с нами нашими интересами».
И ещё.
«…только лет через пятнадцать Надежда Петровна неожиданно передала всё, что осталось из написанного Александром Георгиевичем мне. Тогда я радовался, как ребёнок игрушке, перебирая тяжелые стопки писчей бумаги, мелко исписанные почти неразборчивым почерком. За пятилетний срок я набело переписал рукопись только из одного чемодана…».
«Записки военного коменданта Берлина» (серия «Военные мемуары») изданы в 2016-м… по инициативе «храма Св. Михаила Архангела, что близ Углича, в бору». Как и книга Ольги Берггольц «Углич».
Июнь-июль-август 2022 г.
Иеромонах Рафаил Симаков. Как тревожен этот путь!
© Copyright: Владимир Григорьевич Желтов, 2025
Свидетельство о публикации №225012800986
Свидетельство о публикации №225012800986
Рецензии