Летчик

                Лётчик.

      Наладилось постепенно у Юльки с работой. Весенняя распутица внесла коррективы в боевые действия. Линия фронта в некотором роде стабилизировалась, потому и приток раненых немцев в госпиталь основательно сократился.
      В какой-то из последних дней марта привезли в госпиталь лётчика – обер-лейтенанта. Сбили его над Тулой, приземлился неудачно, сломал кисть левой руки. Больше суток выбирался он из леса к немцам, и ночным сильным заморозком больную руку прихватило ещё больше.
      Опухла рука, побагровела, началась гангрена, отчего сразу было принято решение об ампутации кисти.
      Операцию проводил сам Кригер. Умело отсёк кисть, наложил швы и приказал отправить раненого в офицерскую палату, отходить от наркоза.
      На следующий день, когда обер-лейтенант пришёл в себя, он закатил Кригеру не просто скандал – скандалище.
      Он кричал, и ругался, и проклинал Кригера так, что пришлось привязать его к кровати. Кригер несколько раз подходил в палату и самолично справлялся о состоянии больного. Накричавшись, тот впадал в беспамятство. Температура у него держалась под сорок градусов, и оставалась серьёзная опасность дальнейшего поражения руки. Ко всему прочему, Андрей Иванович определил, что у лётчика ещё и одностороннее воспаление лёгких.
      Чуть позднее Юлька узнала, что лётчика зовут Генрих фон Лютке, он из старинного военного рода Восточной Пруссии, отец у него – генерал, правда уже в отставке, а старший брат – полковник, при штабе группы армий под Ленинградом.
      Приходя в сознание, он постоянно закатывал истерики по поводу того, что Кригер ампутировал кисть руки даже не посоветовавшись с ним лично. Кригер пытался объяснить больному, что его положение оказалось настолько серьёзным, что вопрос о сохранении руки вовсе не вставал, что и сейчас его состояние по-прежнему не предсказуемо, и больной в любой момент может отойти к праотцам.
      Но фон Лютке продолжал психовать и беситься в те редкие мгновения, когда приходил в себя после забытья, грозил тем, что у него достаточно связей в Берлине, чтобы отдать Кригера под суд, что он поступка врача так не оставит и нашлёт на него все кары небесные.
      В отдельные моменты просветления на него находила меланхолия. Он начинал рыдать, объясняя сквозь слёзы, что теперь военная карьера у него закончилась, что ему уже никогда не подняться в небо, и никогда не стать генералом, как его отец, и всё это по вине ничтожного врачишки, бездарного эскулапа Кригера. Потом он снова впадал в ярость, отказывался принимать лекарства, в надежде умереть, швырял с прикроватной тумбочки мелкие предметы и страшно ругался.
      Дошло до того, что из немецкого персонала госпиталя никто не хотел дежурить у его кровати, а из Берлина, между тем, пришло указание – любой ценой спасти лётчика. Андрей Иванович попросил Юльку дежурить по ночам у постели больного, освободив её от дневной работы.
      Лётчика к тому времени перевели в отдельную крохотную палату, потому что в офицерской палате он окончательно измучил других раненых стонами, криками и метаниями.
      В палате едва помещались кровать больного, тумбочка со светильником и графином воды и стул, на котором коротала ночь Юля.
      Первая ночь прошла благополучно. Раненому перед сном вкололи морфины, и он, хоть и метался во сне, не приходил в себя. Во вторую ночь, уже под утро, он очнулся от сна и тихо лежал в койке. Юлька, слегка клевавшая носом в полудрёме, вдруг очнулась от пристального взгляда. В слабом свете ночника она разглядела, как по щекам раненого стекают слёзы.
      -Кто ты? – по-немецки спросил лётчик.
      Юлька, с трудом подбирая слова, объяснила. Что она сестра-сиделка в ночное время и приставлена к нему по приказу из Берлина и теперь отвечает за его здоровье.
      Фон Лютке быстро-быстро заговорил, проглатывая слова и окончания. Юлька жестом руки остановила его речь и неторопливо, подбирая слова, объяснила, что хоть она и немка, но с детства жила в России и потому не знает немецкого в совершенстве и просит говорить помедленнее.
      Лётчик кивнул. Он снова заговорил, теперь неспешно, акцентируя слова.
      Юлька поняла, что она похожа на его невесту. А теперь невеста, узнав, что у него, Генриха, проклятые врачи отрезали кисть левой руки, не захочет выходить за него замуж.
      Юлька осторожно погладила его по лежавшей поверх одеяла, перебинтованной култышке и, с трудом подбирая слова, сказала:
      -Спи, всё образуется.
      Ещё одну ночь отдежурила Юля у постели больного. Но в этот раз он спал и ни разу не очнулся.
      Зато она рассмотрела его лицо, внимательно и как следует. В те, первые, дежурства она относилась к лётчику в душе, как к врагу, и даже про себя позлорадствовала: «Отлетался «сокол», хорошо, что тебя сбили, и ты больше не будешь убивать наших людей»! Но в этот раз, рассматривая его лицо, с ввалившимися из-за болезни щеками, плохо выбритыми немецким парикмахером, с уголками рта, опущенными книзу (совсем как у Кольки, когда он обижался), со светлыми, слегка кудрявыми волосами, ниспадавшими на широкий бледный лоб, прорезанный одной единственной морщинкой, поняла вдруг, почему-то ей жаль этого немца, пусть и врага, но теперь беспомощно лежащего на кровати.
      Утром Андрей Иванович объявил, что её снимают с ночных дежурств, и после обеда ей уже предстоит приступить к своим привычным обязанностям. Ей сделалось немного жаль себя, что она больше не будет следить за здоровьем лётчика, вытирать лоб от выступившего пота, поправлять одеяло, скинутое им в порыве бешенства, утихомиривать его в эти минуты.

      …Она шла по утреннему городу, смотрела на ручейки вдоль дороги, радовалась солнышку, светившему так, что показалось – вот-вот и наступит лето. Ей было удивительно, что ещё год назад существовала совсем другая жизнь, в общем-то, беззаботная, спокойная и определённая. А за этот, неполный ещё, год произошло столько событий, глобальных событий, что другим этого могло бы хватить на полжизни, а то и на всю жизнь.
      Она и не заметила, как какой-то мужичонка догнал её, приноровился к её шагу и уже некоторое время следовал почти рядом с ней.
      Он надвинул старый треух чуть глубже, тронул её за рукав, сказал ехидно:
      -Девушка, вам привет от дедушки.
Юлька вздрогнула от неожиданности. Обернулась, разглядывая мужичка. Старый, рваный в нескольких местах тулупчик, подпоясанный наискось на груди лямками заплечного мешка, на ногах обмотки, обвязанные ремешком от лаптей, треух на голове, надетый почти до бровей. Лицо, заросшее лохматой бородкой, и лишь глаза, смотрящие как-то особенно, задорно, с искоркой улыбки, показались знакомыми.
      Она настолько опешила, что и ответ забыла в первый момент.
      -Эт тебе што ле привет от дедушки? – повторил мужичок.
      -А как здоровье дедушки? – наконец опомнилась Юлька.
      -Дак, нормально, - улыбнулся он, - нештоль не признала ишшо? Ну делы господни…
      Юлька внимательно пригляделась.
      -Василий Петрович, неужели вы это?
      -Слава те богу! Признала. Вот, Юля, экстренная необходимость встречи с тобой. Пришлось замаскироваться. Ты сейчас куда идёшь? Есть ли время поговорить серьёзно?
      -Домой иду, после ночного дежурства, - сообщила Юлька. – До трёх пополудни время есть. А поговорить можно и у меня в комнатке, заодно и чаем напою.
      Дома у Андрея Ивановича Юлька согрела чайник, нарезала хлеб, разложила другую нехитрую еду, присела напротив, в ожидании, что скажет Столяров.
      Он долго примеривался, как бы половчее начать разговор, понимая, что придётся, может быть, затронуть очень неприятную тему. Наконец выдавил:
      -Юля, тут вот какое дело получается. Необходимо в самое ближайшее время найти подходы к НТС. Это Народно-трудовой Союз. Организация создана из бывших белоэмигрантов и предателей Родины. Они сейчас в Смоленске с подачи немецкой оккупационной администрации осуществляют руководство городом, расставляют на все главные посты своих людей, создали свою полицию, в которую вербуют военнопленных, изъявивших желание сотрудничать с этой властью. Это они пытаются создать так называемый «Новый порядок», смысл которого заключается в том, чтобы доказать населению города и области, что их управление лучше, чем Советская власть. Немцы их во многом поддерживают и даже рады тому, что НТС не только помогает, но и облегчает им управление оккупированными территориями. Их полиция начала борьбу с партизанским движением, высвободив значительную часть немецких войск и жандармерии от этой борьбы. Вот такая получается петрушка.
      Попасть к ним в организацию непросто. Нужно прямо сказать – сложно. Мы, конечно, пробуем разные подходы, но пока толком не складывается.
      Что хотелось бы от тебя получить в этом вопросе? Ты – молодец. Андрей Иванович говорит, что на работе освоилась, и даже немец, начальник госпиталя, не помню, как его по имени, о тебе высокого мнения. Но беда в другом. На этой работе ты слишком занята, и практически не остаётся времени для других моментов нашей деятельности…
      -Да, это по началу так было, - перебила Юлька, - сейчас свободнее стало, и я больше смогу полезного сделать!
      -Понимаешь, Юля, - замялся Василий Петрович, - то, что я хочу тебе предложить, скажем так, не совсем то, чем ты сейчас занимаешься, - он снова замолчал, и даже как-то прищурился по-особому, - это, честно сказать, совсем не то.
      Он пригладил левой рукой спутанные на затылке волосы, другой рукой помял подбородок, отчего Юльке показалось, что он хочет сказать, что-то такое неприятное, что и ему самому непросто произнести эти слова.
      -Так вот, Юля, - продолжил он, - есть предложение поработать тебе проституткой!
      Юлька чуть со стула не упала. Кровь так сильно бросилась ей в голову, что всё тело занемело, а на голове, показалось, волосы встали дыбом.
      -Подожди, подожди, Юля! Не отвечай сразу! – чуть не прокричал Столяров, сразу заметив и прочувствовав Юлькино негодование. – Не торопись сразу с ответом. Понимаю, слишком это для тебя неожиданно. И мы с Батей долго думали над тем, что придётся тебе предложить вот такое…
      -Да как… - задохнулась в бешенстве Юлька, - как вы смеете даже говорить про это!!! Я… я на вас жаловаться буду… - и вдруг осеклась, поняв, что и жаловаться некуда и некому.
      Столяров нахмурился и опустил голову, понимая Юлькин гнев и принимая его на свою совесть.
      Он ещё помолчал немного и вдруг добавил:
      -Юля, знаю, ты не девушка, потому и решили обратиться к тебе с таким предложением.
      -Это подло… - вскричала Юлька. – Понимаете, подло! Про это никто не знал!
      Слёзы ручейками потекли у неё из глаз.
      -Я… Я ведь не сама отдалась фашистам!!! Они, они силой меня взяли!
      Тут уже Столяров впал в замешательство. Оказалось, что и он до конца не знал всех обстоятельств последнего года Юлькиной жизни.
      -Извини, Юля, - поперхнулся он, - видишь, как тут дело оборачивается. Мы-то с Батей думали, что у тебя была связь с нашим партизаном. А тут вот как всё получается. Да, задала ты нам задачку! Понятна теперь твоя реакция на наше предложение.
      Он виновато опустил голову. Помолчал немного.
      -Пойми, если бы не крайняя нужда, то и не обратились бы к тебе с таким предложением.
      -Честное слово, Василий Петрович! – заторопилась Юлька. – Честное слово, не могу переступить через себя.
      -Ладно, Юля. Остановимся пока на старом. Ещё подумаем, как тебя пристроить к делу.