Шёпот северных ветров Глава Двадцать вторая

Глава двадцать вторая


     - Где?.. Здесь?.. Сюда?
     Ремизов вздрогнул и поднял голову – кажется, он все-таки умудрился задремать. Качка почти не ощущалась, значит, они уже встали на якорь. На верхней палубе слышалась какая-то суета, значительно большая, чем можно было ожидать от прибытия в порт. Тревожно верещал боцманский свисток, звучали хриплые команды офицеров, на шканцах спешно строился экипаж. Происходило что-то неординарное.
Кто-то торопливо и шумно спускался в трюм, без конца спрашивая по-французски:
     - Здесь? Сюда?.. - голос явно был знакомый.
     На пару мгновений шаги затихли около карцера. Затем кто-то рывком открыл дверь. В светлом пятне дверного проема показалась лохматая шевелюра. Человек, открывший дверь, замер, несколько мгновений всматриваясь в темноту тесного помещения.
     - Здесь! Он здесь! Живой!
     Затем он быстро цапнул Ремизова за шиворот и бесцеремонно выволок в узкий коридор.
     - Ну и воняет там! - фыркнул лохматый. – Как ты только смог высидеть здесь столько времени?
     Только теперь Ремизов окончательно разглядел говорившего. Это, несомненно, был Пти с его непринужденными манерами и вечно взлохмаченной шевелюрой. Только он был явно отмыт, причесан (по крайней мере, были заметны следы безуспешной попытки привести в порядок его волосы) и одет как процветающий рантье [1].
     - Ох, выглядишь неважно, - констатировал Пти. – Тебя, что, били?
     Он продолжал держать Ремизова за шиворот, отчего тот чувствовал себя совсем некомфортно.
     - Ты что здесь делаешь? - Ремизов едва смог выдавить несколько хриплых звуков.
     - Как это, что? – возмутился Пти. – Тебя спасаю! – он гордо выпятил грудь и расправил плечи. – Если бы не я, кто бы тебя вытащил из этой гнилой ямы?
     - Господин Пти, постойте! Я… я не успеваю… за вами!.. - послышалось тяжелое дыхание и грузные шаги: по трапу спускался полный человек лет пятидесяти. -
     - Прошу вас, не предпринимать… более… самостоятельных… действий… и… не уходить… так далеко… на территории… другого… государства… Уххх! - он, наконец, спустился вниз, безуспешно пытаясь перевести дыхание, осмотрелся и брезгливо сморщился. - Как это понимать, капитан Дайк? Это что, кровь? А руки почему связаны?
     Сверху донеслось несколько невнятных фраз:
     - Убийство… Задержать… Виновен…
     - Ого! Виновен! Что, правда? – вслед за грузным посетителем в коридор перед карцером втиснулся худощавый молодой человек с короткими темно-русыми волосами, выдающимся профилем и острым взглядом зеленых глаз. – Вы, что же, поймали его с поличным?
     - Ну, да, так и есть! - снова донеслось сверху. – Да и взгляните, он весь в крови убитого!
     - А я и смотрю… - он вцепился в Ремизова, достал огромную лупу и стал внимательно осматривать кровавые следы на одежде. - Какая прелесть! Даже кусочки кости! Взгляните, господин Шабри, какой замечательный материал!
     - Эхм, ухм, - невнятно пробормотал грузный: он явно боролся с тошнотой.
     - А расположение! – он неделикатно повернул Ремизова. - Ну, что за тупицы! Настолько откровенно! - он прищелкнул языком и сокрушенно покачал головой. - Да он стоял спиной к убитому, когда у того голову разнесли! Как можно было так ошибиться? Вы видите, господин Шабри? Видите?
     - Угумх, - тот уже зажимал платком рот, но зеленоглазый был безжалостен.
     - Пойдемте еще труп посмотрим! - радостно предложил он и, взяв под руку грузного, потащил его дальше по коридору.
     - Нет! Вы лучше сами!!! – запротестовал тот, но было поздно.
     Ремизова тем временем подняли на палубу и, наконец, развязали руки. Казалось, еще часа два, и он мог остаться вовсе без пальцев.
     - Смотри-ка! И, правда, живой! – окликнули его по-русски. – Я-то, грешным делом, и не поверил сперва! Гашевский-то сказал, что помер, мол, раб Божий Алексей. Сгинул в пучине морских вод по причине помутнения рассудка. Мы уж и поминки справили! Отец Иннокентий такую славную панихиду отслужил – вам бы непременно понравилось!
     У фальшборта стоял худощавый человек среднего роста лет сорока пяти в немного поношенном темно-сером сюртуке, придерживая рукой слегка выцветшую шляпу. Этот проницательный и временами лукавый взгляд перепутать было невозможно: самый известный и обсуждаемый русский человек в Бостоне – консул Евстафьев [2], собственной персоной.
     - Здравствуйте, Алексей Григорьевич, - Ремизов все еще разговаривал с трудом, словно продирался сквозь заросли пустынных колючек. – Обязательно поблагодарю отца Иннокентия и извинюсь за хлопоты. А что, «Чайка» еще в Бостоне?
     - Вчера ушла на Мартинику, - Евстафьев подошел к нему ближе, аккуратно пробираясь между снастями. – Чуть-чуть опоздали, Алексей Филиппович, – он мягко улыбнулся и внимательно посмотрел ему в глаза. – Врет Гашевский! Разум чист и ясен, как у отрока Варфоломея после встречи со старцем! Ох, намучаетесь вы с ним, Алексей Филиппович, помяните мое слово!
     Сокрушенно покачав головой, Евстафьев отошел к капитану Дайку и на великолепном литературном английском языке, невероятно учтиво и при этом абсолютно категорично стал излагать целый ворох претензий к нему лично, к командующему Бостонской эскадрой в частности, ко всему американскому флоту вообще и к Соединенным Штатам в целом. Все очень четко, последовательно и без единого шанса для оппонента вставить хотя бы полслова.
     С этим удивительным, невероятно талантливым человеком Ремизов познакомился чуть более года назад, когда эскадра, прибыв в Новый свет, наконец добралась до порта Бостона. Предполагалось, что основным местом ее расположения станет именно Бостон, это было бы значительно удобнее, чем предложенная французами Мартиника. Именно Евстафьеву было поручено вести переговоры. Елисеев, как глава эскадры также принимал в этом участие. Ну, а Ремизова определили на роль его личного адъютанта и переводчика, поскольку к переговорам быстро подключились испанцы и французы, и лингвистические способности Ремизова оказались как нельзя кстати.
     С первого взгляда Евстафьев не производил сильного впечатления: слишком простоватый, слишком скромный в повседневности. Но даже тогда привлекали внимание умный пронзительный взгляд, утонченные манеры и безупречная английская речь. Кто бы мог подумать, просто взглянув на него, что последние пятнадцать лет судьба и настроение русско-американских отношений формировались и поддерживались именно его неординарными талантами и невероятной личностью? Его статьи и опровержения, его пьесы и поэмы, его памфлеты, даже музыкальный талант его старшей дочери – все это тщательно пестовало у бостонцев впечатление о России не как о дикой стране, населенной варварами и медведями, а как о государстве с богатой культурой, развитой наукой и с невероятно одаренными людьми.
     На Ремизова сразу произвела впечатление непринужденная манера, с которой Евстафьев вел переговоры, общаясь с главами флота и начальствующими чиновниками Бостона. С каким изяществом и, казалось бы, легкостью тот проводил своих оппонентов по всем фактам и доводам, выставляя самые спорные моменты наиболее выгодной для себя стороной! Это было красиво, как музыка!
     Но несмотря на все усилия, прийти к нужному решению все не удавалось. По непонятным причинам американцы не стремились пойти навстречу и лишь затягивали переговоры. В один из дней, оказавшийся наиболее выматывающим и абсолютно бесполезным по результатам, они втроем задержались в консульстве.
     Было очень поздно, сумерки уже перешли в прохладную густоту ночи, дневная суета давно улеглась, и ночные тени поглотили плохо освещенные улицы. В гостиной разожгли камин – была ранняя весна, и влажный холод все еще проникал в дом промозглыми вечерами. Теплый свет очага лениво разливался по комнате, мягко скользя по скромной обстановке, высвечивая из темноты очертания людей, сидящих напротив, а также сдобную фигуру Матрёны, выполнявшей здесь роль экономки, кухарки и горничной, и теперь суетившейся около самовара. Обычно чай здесь пили на английский манер – церемониально, с достоинством, даже немного жеманно. Но сегодня был особый случай, в связи с чем появился самовар.
     - Боюсь, Григорий Матвеевич, от бостонцев большого толку не будет, - устало сказал Евстафьев.
Он, по старинке, как, в общем-то и купцы Российско-Американской компании, называл «бостонцами» всех американцев.
     - Испанцы тоже молчат, - продолжал он. – Остаются только французы. Но эти, кажется, даже рады. На собственные силы им сложно полагаться, поэтому готовы принять любую помощь.
     Он вздохнул и посмотрел на Ремизова, стоявшего у окна.
     - А где вы, Григорий Матвеевич, достали такого способного адъютанта? – спросил он, внимательно его разглядывая. – Английский, французский безупречны и, осмелюсь предположить, испанский настолько же хорош. Редкие способности. Помнится, при посольстве в Лондоне еще четверть века назад был некто Василий Алексеевич Вронский. Невероятно способный полиглот. Да и память у него тоже была весьма незаурядная.
     Ремизов напрягся: со слов тетки он мельком слышал про брата своей матери - Василия. Но кем тот был, где он сейчас – все это оставалось для него загадкой.
     - С ним еще всегда была сестра – Анастасия Алексеевна, - продолжал Евстафьев. Удивительная, скажу я вам, была красавица! Печальные серые глаза, фарфоровая кожа, светлые волосы такого редкого оттенка… Знаете? Как зрелые пшеничные колосья, – Евстафьев слегка наклонил голову, продолжая внимательно разглядывать Ремизова. – Ну совсем, как у вас, молодой человек! – он вздохнул. – А как она играла на рояле! Если бы вы слышали! Моя Лизанька прелестно играет… Но это было нечто особенное… Так проникновенно… Словно в душу заглядывала…
     Елисеев многозначительно посмотрел на Ремизова. Тот слушал с каким-то рассеянным выражением лица, но щеки пылали, в голове отчаянно бились, словно стая испуганных птиц, обрывки мыслей и осколки воспоминаний. Его мать. Это была его мать – Анастасия Алексеевна Вронская. Значит, какое-то время она провела в Лондоне? И там же был ее брат Василий? Оба были каким-то образом связаны с русским посольством. И Евстафьев знал их обоих.
     - О! Кажется, мой рассказ взволновал вас? – Евстафьев не упускал ни единой детали. – Это очень трогательная история. Они оба были талантливы. Невероятно талантливы! И, похоже, брат не мог обходиться без сестры – они редко расставались надолго, хотя Анастасия Алексеевна на тот момент уже была замужем за каким-то французом – кажется, из аристократической эмиграции. Он нередко сопровождал ее, когда она приезжала в посольство. Василий, несмотря на все свои достоинства, был крайне высокомерен и несдержан, из-за чего нередко попадал в непростые ситуации, из которых его потом приходилось вызволять. И только Анастасии Алексеевне удавалось с ним сладить.
     Ремизов почувствовал, что ему становится трудно дышать. Оказывается, у него была история. История его семьи – той, русской, семьи, о которой он даже не догадывался. Грозная тетка Мария Петровна ничего не рассказывала ни о Василии, ни об Анастасии. Кто бы мог подумать! Нужно же было оказаться в Бостоне, чтобы узнать об этом!
     - А что с ними стало потом, Алексей Григорьевич? – Елисеев пришел на помощь Ремизову, так как тот продолжал молчать.
     - Потом? – Евстафьев исподтишка наблюдал за Ремизовым, явно думая о чем-то своем. – Потом Анастасия Алексеевна родила сына. Прелестный был ребенок! Золотистые, как у матери, волосы, серые глаза… Только взгляд какой-то странный. Недетский такой взгляд, словно он в душу тебе смотрит, - он вздохнул. – Я так хорошо запомнил, потому как это был первый мой год в Лондоне. Был я тогда всего лишь дьячком при посольском храме. Ну, и при всех обрядах присутствовал. А тут еще дело такое необычное – крестили ночью, как будто даже тайком. И ребенок этот со своим странным напряженным взглядом. Отец Иаков [3], когда в купель-то его хотел окунуть, слегка заколебался, ждал, видимо, что младенец зайдется в плаче. А тот даже не пискнул. Смотрит только внимательно так, вдумчиво, словно понимает, что с ним происходит. Восприемником Василий Вронский был, так тот тоже удивился.
     Матрёна наконец-то управилась с самоваром и теперь подавала чай, проплывая между гостями с невероятной для ее сочного стана грацией и одаривая каждого скромной и загадочной улыбкой. Евстафьев, аккуратно приняв чашку, ненадолго замолчал, наблюдая как поднимаются легкие завитки горячего пара. Ремизов к своей чашке даже не прикоснулся, опасаясь, что не удержит ее в дрожащих пальцах. Происходящий разговор казался сном, настолько удивительно было слышать все это.
     Дождавшись, когда Матрёна выйдет и закроет за собой дверь, Евстафьев продолжил:
     - Рождение племянника сильно подействовало на Василия, он стал как будто серьезнее, перестал встревать во всякого рода истории… Мы даже вздохнули с облегчением – дел-то и без его шалостей было огромное количество. Анастасия Алексеевна показывалась в посольстве все реже. А через два года ее супруг вернулся во Францию, и она вместе с сыном последовала за ним. Василий еще какое-то время держался, но хватило его ненадолго. После особенно неприятного скандала его отозвали, но вскоре перенаправили в Париж. Ходили слухи, что и там он не отличался сдержанностью, а после смерти сестры и вовсе, как будто, обезумел. Умер он, кажется, в 1814 году сразу после падения Бонапарта. Какой-то нелепый несчастный случай. Я бы больше поверил, если бы речь шла о дуэли или самоубийстве… Но…не нам судить!
     Он сделал несколько мелких глотков из чашки и снова поставил ее на столик.
     - А что случилось с тем ребенком, Алексей Григорьевич? – не удержался Елисеев.
     Историю Василия Вронского он немного знал: тогда, весной 1814 г., согласно особому распоряжению, он два месяца крейсировал недалеко от Марселя, ожидая именно его, но в мае пришел приказ о возвращении в Кронштадт. А уже в Бискайском заливе месяц спустя он случайно наткнулся на его племянника. Были ли связаны эти события? Смерть Василия и гибель семьи Анастасии Вронской?
     - Бог весть, Григорий Матвеевич! Бог весть! – Евстафьев пожал плечами и лукаво посмотрел на Ремизова.
     Тот все еще опасался взять чашку в руки, и изо всех сил пытался сделать равнодушное лицо. Однако под проницательным взглядом Евстафьева вздрогнул и отвел взгляд.
     - Если уж простой семинарист дослужился до консула, а сын архангельского рыбака – до капитан-командора, и оба сейчас, как ни в чем не бывало, пьют лучший английский чай в аристократическом квартале Бостона, - он усмехнулся и снова взял в руки чашку. – Кто ж знает, Григорий Матвеевич, куда могло занести сына талантливой русской княжны?..

     - Господин Ремизов, примите глубочайшие извинения за это недоразумение, - рядом расшаркивался какой-то официального вида человек. - Мы уже связались с командующим эскадрой, и, несомненно, капитан Дайк понесет наказание за все неправомочные действия в ваш адрес…
      Ремизов почувствовал, что палуба уходит у него из-под ног. Он или сошел с ума и бредит, или…
      - Пти, что происходит? – хрипло спросил он.
      Пти усадил его на бак и сунул в руки флягу с водой.
      - Да я и сам не знаю, - пожал он плечами. – Только, похоже, тот мелкий парень – Александр-Элоиз… как там его? Ровальи?.. Похоже он какая-то крупная шишка! Может, он принц инкогнито? Как думаешь?..
      Ремизов сделал несколько глотков воды и осмотрелся: офицерский состав «Неустрашимого Джека» явно пребывал в растерянности. На палубе, кроме экипажа было несколько человек в полицейской форме, двое – явно из русского консульства, помимо Евстафьева, а также несколько французов. Капитан Дайк то ли с сердитым, то ли с испуганным выражением лица слушал того самого официального вида человека, который только что извинялся перед Ремизовым.
     - Так вот, - продолжал Пти. – Мы высадились еще до рассвета и сразу же поехали в консульство Франции. Знаешь, я даже и не знал, что здесь есть такое место… И там, как только этого мелкого увидели, сразу же все стали такие вежливые-вежливые! Забегали, засуетились… Один толстяк – перед ним все уважительно раскланивались - тот сам стал расшаркиваться и вежливо говорить. А этот парень сидит такой, лицо, как фарфоровая маска, и только указывает: подайте, мол, это, сделайте, мол, то… А все вокруг бегают и боятся! Ну вот. Потом заехали в русское консульство. Но там все быстро, обошлись без реверансов и долгих расспросов… А вот в полицейском управлении пришлось долго ждать того востроглазого парня, который труп пошел смотреть. Тот как увидел нашего мелкого, так сразу заулыбался, закомандовал, начал всем распоряжения давать… А потом, как корабль показался на горизонте, все сразу в порт поехали, и вот мы здесь.
     - А где сам Ровальи? - спросил Ремизов. - Я не вижу его.
     - А господин виконт отбыли в форт на аудиенцию к командующему флотом, - над самым ухом прозвучал низкий голос с сильной одышкой.
     Грузный человек, ранее спускавшийся вместе с Пти к карцеру, стоял рядом и с трудом пытался отдышаться, без конца обмахиваясь белым платком. Чуть дальше от него зеленоглазый молодой человек бойко распоряжался погрузкой тела на один из ботиков, пришвартованных у борта фрегата.
     - Он просил передать вам, чтобы вы не покидали территорию русского консульства, пока не будут известны результаты следствия... - продолжал грузный. – Господин Евстафьев поручился за вас, так что проблем быть не должно.
     - Да, кстати, это и есть французский консул - Пти небрежно махнул рукой в его сторону. – Тяжело бедняге на всех этих узких лестницах…


КОММЕНТАРИИ

[1] Рантье - (фр. rentier от rente — рента) — человек, живущий за счёт ренты, то есть доходов, получаемых с капитала, как правило, размещённого в виде банковских вкладов, ценных бумаг, доходной недвижимости, земли, бизнеса, а также за счёт доходов, получаемых от авторских прав и гонораров.

[2] Консул Евстафьев - Алексей Григорьевич Евстафьев (1783—1857) — русский дипломат, публицист, драматург, переводчик. Русский консул из первого посольства России в Соединенные Штаты в 1808 г.. Родился в Славянске в семье священника. По окончании Харьковской духовной семинарии был направлен в 1798 году в церковь при русском посольстве в Лондоне, где служил в течение 10 лет. В это время он проявил себя как публицист и литератор. Во время наполеоновских завоевательных походов Евстафьев издал в Лондоне на английском языке множество брошюр в защиту русской политики. Он метко опровергал французскую клевету на Россию.
В 1808 году был назначен русским консулом в Бостоне, а в 1828 году — в Нью-Йорке, где жил до конца жизни. Периодически приезжал в Россию. В 1815 году он был обвинён американцами в том, что вмешивается во внутрипартийную борьбу в США и был вынужден уехать из страны. В Бостоне он организовал театр, директором которого был, профессионально играл на скрипке в Бостонской филармонии. участвовал в организации Бостонского музыкального общества. Его старшая дочь Элиза с раннего возраста прекрасно играла на фортепиано, ее сравнивали с юным Моцартом. Главные сочинения написаны на английском языке: «Reflections, notes and anecdotes, illustrating the character of Peter the Great» (Boston, 1812; 2 изд., 1814); «The Resources of Russia in the event of a war with France» (3 изд., London, 1813 и Boston, 1813); «Demetrius, the hero of the Don» (Boston, 1818 — эпическая поэма в 7 песнях). Евстафьев своими книгами о России способствовал дальнейшему интересу американских читателей и зрителей к русской теме, став первым пропагандистом русской истории и культуры в Соединенных Штатах». Ему по праву принадлежит одно из самых видных и почетных мест в истории первых русско-американских культурных и общественно-политических связей. («Дипломатия и дипломаты. Из истории международных от-ношений стран Запада и России», Институт всеобщей истории РАН, под ред. Т.Л.Лабутиной. – СбП, 2022 г.)

[3] Отец Иаков - Яков Иванович Смирнов (при рождении Линицкий) (1759- 1840) - священник, протоиерей (1817) при церкви русской миссии в Лондоне в 1780—1837 годах. Исполнял не только священнослужительские, но и посольские обязанности. В 1800 г. после разрыва дипломатических сношений между Россией и Англией, в Лондоне не оставалось ни одного официального представителя России. И, поскольку некоторые сношения и дела с Англией по необходимости должны были производиться, император Павел I Высочайшим рескриптом от 29 сентября 1800 года повелел Смирнову, бывшему в то время настоятелем посольской церкви, исполнять обязанности русского поверенного. Среди бумаг Московского архива министерства иностранных дел хранятся дипломатические донесения Смирного о политических делах, а также о заседаниях парламента Великобритании. Кроме того, он руководил деятельностью российских учеников и студентов, занимался научными и литературными трудами, состоял в переписке со многими влиятельными британцами и другими иностранцами. Не лишним будет отметить, что английский пастор Тук, которому принадлежит история России в царствование императрицы Екатерины II, пользовался для своего сочинения указаниями Смирнова. («Дипломатия и дипломаты. Из истории международных от-ношений стран Запада и России», Институт всеобщей истории РАН, под ред. Т.Л.Лабутиной. – СбП, 2022 г.)

предыдущая глава:    http://proza.ru/2025/01/28/1419

продолжение    http://proza.ru/2025/01/30/1829