Игренька часть 2. Глава 2 Фатеевна

Предыдущая глава: http://proza.ru/2025/01/29/1350
Приближалось к концу второе лето на новом месте...

Игренька поправился после пчелиных укусов, но всю оставшуюся жизнь вздрагивал, услышав жужжание пчелы. Причем, ни шмель, ни шершень, но оса, ни слепень, ни овод – никто из более из опасных насекомых не выводил его из спокойного состояния, но пчела… Впрочем, это было объяснимо. Не объяснимой была еще одна странность этого замечательного коня: он боялся стоящей, безмолвной техники. Та техника, что тарахтела и двигалась – была ему безразлична, но какой-нибудь неработающий трактор, или отцепленное комбайновское мотовило заставляли его напрягаться, тревожиться, а тому, кто держал в руках повод или вожжи – приходилось приложить немало усилий, чтобы заставить Игреньку приблизиться к «опасному предмету».

…Август 77-го, особенно его последние дни – были шумными, веселыми… То к Але, то к Андрею, то к Юрке приходили друзья и подруги, постоянно обитала тут и семья старшей сестры – Оли. Чайник кипятился не переставая, а дары щедрой и плодородной земли – огурцы, помидоры, дыни, арбузы поедались в неимоверных количествах. И казалось, что так шумно и весело будет всегда, но…

…Первой уехала на учебу в техникум Аля. Ей нужно было «закрыть» академический отпуск и поселиться в общежитии.
...Потом, накануне первого сентября, поехал в «мЕеханку» Андрей. Учащимся сельского профтехучилища общежитие, за неимением такового, не полагалось, но ему, вместе с несколькими другими мальчишками удалось поселиться на квартире у гостеприимной старушки. В училище им выдали красивую форму: черный китель, брюки и «солдатскую» фуражку с технической кокардой. Андрей приехал в форме покрасоваться перед младшим братом, но Юрка был в восторге от своей новой школьной формы: темно-синего цвета, с погончиками, белыми алюминиевыми пуговицами, с шевроном ученика на рукаве… Несколько раз до школы Юрка надевал эту форму и вертелся перед зеркалом: он видел, то чего не видели другие - темно-синяя курточка ученика в воображении превращалась в китель летчика, на тряпичных погончиках сияли офицерские звездочки, а на шевроне, вместо раскрытой книги с восходящим солнцем появлялся крылатый пропеллер. Мальчишка торопил время, он стремился в школу, хотел поскорее её закончить, потом – выучится на летчика и … летать!!!

... Первого сентября Юрка проснулся в непривычно пустом доме. На спинке стула висела новенькая форма с белой рубашкой, на груди, как боевой орден, сияла октябрятская звездочка, а мама уже приготовила шикарный букет из астр и георгинов для учительницы. Вскочив с постели, мальчик быстро умылся, наспех позавтракал, аккуратно оделся, взял букет, ранец и пошел. Мама вышла провожать, но он у калитки обернулся, посмотрел как-то по-взрослому и сказал: «Пока, мама! Не провожай, я - сам!».

...А на маму навалилась какая-та тоска…
Давно ли было, когда этот мужичок только-только засобирался появится на свет. До него она родила троих. И каждые последующие роды были тяжелее предыдущих. Врач в райцентре после рождения Андрея больше рожать не советовала, деревенская фельдшерица без разговоров выписывала направление на «чистку» и пару раз Фатеевна ездила… Но каждый раз ощущала такую пустоту и скорбь, что когда «понесла» в этот раз – твердо решила – РОЖАТЬ! Рожать, даже если погибнет сама. Беременность была не легкой, а роды оказались чрезвычайно тяжелыми: более трех суток она не спала, ни ела, ни отдыхала… Мучилась. Но родила. Родила на исходе четвертого десятка лет и тем, кто пытался её осудить – она отвечала: «Старшие разлетятся – а этот останется со мной! Его я себе на старость родила…»

И действительно: уже старшая дочь вышла замуж и даже сама дважды стала матерью, другая дочь – уехала на учебу в техникум, старший сын – первый помощник родителям по хозяйству – тоже уехал учиться в райцентр, а теперь и младший. Сам пошел в школу. В прошлом году, в первый раз – в первый класс» он уходил со страшим братом. Даже не уходил, а убегал в припрыжку, а теперь, ушел степенно вышагивая, как взрослый… Вот и навалилась тоска на сердце: «жизнь моя, иль ты приснилась мне…», и, хотя, долго тосковать Фатеевне было некогда, в девять она должна была быть на работе, в садоводческой бригаде, но тоска, нахлынувшая утром – не отпускала весь день… Вся жизнь проплывала перед глазами, как сон…
…Вспомнилось, как будто вчера: ей – годика три. Папа и мама собираются ехать в гости, в другое село. Маленькая Шура просится с ними, но зима, мороз, дорога дальняя. Ребенок может замерзнуть, и родители пытаются оставить дочку на попечение своих родителей – Дедоньки и Бабоньки. Шурочка капризничает, а потом и вообще начинает требовать. Папа запрягает кошевку, а мама, собираясь в дорогу - расстраивается и нервничает и тогда на помощь приходит бабушка – «Мама –Стара»: «Доченька! – говорит Бабонька – да пусть они на своей этой кошевке едут. Тебе там и правда будет тесно, а ты за ними езжай на соломке!»
- «Как, на соломке?» - спрашивает девочка. «А вот так! – отвечает бабушка и кладет охапку соломы позади кошевки и усаживает Шурочку на солому спиной вперед. Родители сели в сани, папа понукнул коня, тот с места пошел размашистой рысью, а Шурочка даже и не сразу поняла, как её «прокатили на соломке»…
«Мама-стара» или «Бабонька». Добрейшей души человек.  Фатеевне вспомнилось, как та всячески старалась показаться строгой, могла «шикнуть», но по-настоящему голоса не повышала никогда. И даже если сердилась – добрые лучики в глазах никуда не исчезали. Может быть поэтому они – маленькие сорванцы – три сестры и старший брат Павка, развлекались, обижая ту, кого больше всех любили. Бабонька была «старой веры», но «кержачила» не строго. И только когда «ходила на покаяние» начинала пользоваться не общей посудой, а своей, индивидуальной кружечкой. Павка терпел день-другой. А потом, выбрав момент, предлагал: «Девки! Давайте попоганим Бабонькину кружечку!»  и они, выбрав момент, когда старушка выходила из дома, каждый, по очереди пили воду из заветной посудинки. А потом Павка не выдерживал и признавался: «Бабонька! А мы, ведь, твою кружечку опять по поганили!» и она расстраивалась, ругалась на них, но совсем необидно, а расстроившись еще больше – старалась всех и каждого приласкать и как-то утешить.
… А еще Павка, достигнув подросткового возраста, решил начать курить.  Смастерил себе трубку, набил то ли табаком, то ли травой и стал раскуривать. А Бабонька увидела. «Шикнула» так, что незадачливый курильщик потерял свою трубку.  И только на другой день, когда вся семья собралась за столом, Бабонька, как бы между прочим, сказала сыну: «Фотьша! Ты в район-то поедешь, купи Павке трубку базарную, а то, поди, самоделишную курить неловко!» 
…Как так получилось – непонятно, но до самой армии Павел Фатеевич больше к табаку не тянулся…
…А еще Фатеевна вспомнила, что когда Бабонька молилась – а молилась она почти незаметно, но помногу раз на дню – то рядом с ней всегда было как-то по-особому тихо, спокойно и радостно…
А сейчас радость была где-то далеко… Зато вспоминалась ещё и война, которая началась тогда, когда ей – Шурочке – было 10 лет… Папа был призван военкоматом в числе первых. Правда сначала, как искусный кузнец, оказался в «трудармии» – работал, где-то в Омске, на заводе, но потом попал и на фронт, мама была на работе в колхозе «от зари и до зари», а Бабонька уже «на погосте». Наравне со взрослыми, особенно летом,  трудились в колхозе  и старшие брат с сестрой. А она, вместе с младшей сестренкой Нюрой, полностью «волокли» домашнее хозяйство, где одной картошки сажали, чуть ли не гектар… Вспомнились и эвакуированные из Ленинграда… Их привезли весной, наверное, 42-года. Тогда есть и самим было нечего, но семья эвакуированных, несмотря на то, что уже отъехали несколько тысяч километров от блокадного города – страдали неимоверно. Как-то Шурочка, увидев голодные глаза приезжей девочки, пожалела её настолько, что весь свой обед – одну-единственную вареную картофелинку – отдала. Думала, что блокадница тотчас съест, моментально проглотив лакомство, но та отдала подарок матери, а уж та – разделили этот скудный дар на всех, и пожилой, исхудавший мужчина, умирающий от голода, ел свой кусочек со слезами и приговаривал: «Картожина горячая! Слаже яйца. Вот бы картожины до сыта…» А еще Шурочка обратила внимание на его, какие-то страшные, изуродованные у него пальцы. И только позже, когда этот мужчина умрёт, а его близкие немножко окрепнут – эвакуированная девочка – Шурочкина ровесница, расскажет, что её дедушка отдавал им все, что мог отдать, а сам от голода грыз пальцы… И через тридцать, и через сорок лет после войны, об этом Александра Фатеевна будет вспоминать об этом эпизоде со слезами…

…Вспомнилась и молодость, и учеба на комбайнёра и первая любовь… Вспомнилось и вспоминалось многое, но если раньше воспоминания несли хоть какую-то сладость, то теперь на сердце опускалась липкая, беспросветная мгла. Раньше – там, на «родине», рядом были сёстры, брат, были родные могилки, а теперь… Как так получилось, что за год жизни в этой деревне ей так и не удалось ни с кем сблизиться, подружиться? Местные не слишком охотно подпускали к себе приезжих, вот и получилось, что дом опустел, а сердце – опустело еще больше...
Так горестно размышляя, Фатеевна пришла на работу и пока, бригада собиралась, а потом дожидалась, когда им дадут задание – она нечаянно услышала, как Наталья рассказывала Марии, о том, как в воскресенье ездила в Бийск и ходила в церковь. Наталья восторгалась пением клироса и красотой храма, а Александра Фатеевна вдруг опять вспомнила, как было сладостно в детстве стоять рядом с «Мамой–старой», когда та молилась… Фатеевна вспомнила, как «Бабонька» пела, а она – подпевала.
…Вспомнились забытые слова, где-то внутри сама зазвучала мелодия и, Александра, незаметно для себя, неслышно для других стала тихонечко, напевать: «Богородице Дево радуйся! Благодатная Мария Господь с Тобою….»
…Даже не поняв смысла произносимых слов она вдруг ощутила, что непроглядная тьма на сердце отступила, а где-то в его глубине вдруг блеснул лучик неведомой радости…
...И, несмотря на то, что глаза были готовы наполнится слезами – на душе вдруг стало светло… Как в детстве. Рядом с «Мамой-старой».

Глава 3 :http://proza.ru/2025/01/29/1382