Фрике - парижский воробей

С тех пор, как у Фрике начал ломаться голос, Базен освободил его от обязанностей хориста. Поводом послужила история на утренней мессе, когда Фрике дал такого петуха, что со смеху повалились все прихожане, и даже сам коадъютор, служивший заутреню, не смог сдержать смешка. Он, правда, попытался спрятать его за приступом кашля, но позор Фрике был налицо.
Теперь он с самого утра прислуживал в трактире. Там было душно и дымно, посетителей хватало: военные, сменившиеся с дежурств, вечно голодные школяры, которые жаждали промочить горло дешевым сидром после ночной попойки, путешественники, ожидающие свой ранний завтрак.
Фрике, невыспавшийся и всклоченный, привычно бегал от стола к столу с той скоростью, что никак не вязалась с его внешним видом, и помогал обслуживать клиентов. И это вопреки тому, что мысли его были далеки от окружающей действительности. Думал Фрике о том, как распорядиться привалившим ему от покойного Майяра наследством. Денег было достаточно, чтобы купить недурственный дом в деревне, да еще и землю в придачу. Соблазн был велик, мамаше Нанетте не надо было бы на старости лет прислуживать господам, она могла бы заниматься своим домом. И Фрике смог бы выбрать себе невесту с приданым – как-никак, он бы стал землевладельцем, фермером.
Резкий шум отвлек его от соблазнительных мыслей: за столом у двери началась ссора. Там, обычно, усаживались те, кому нужно было, поглощая нехитрую снедь, присматривать за улицей. Летом дверь оставалась зазывно открытой, в холод же она непрерывно хлопала, впуская все новых клиентов.
Что послужило причиной для ссоры, Фрике не понял, да и много ли надо двоим на изрядном подпитии? Один из ссорящихся был длинный, как жердь, худой, с  немытыми волосами, студиоз. Предметом ссоры стали места за столом забитого до предела кабачка. Дело шло к драке: противником студиоза выступал краснощекий, широкоплечий парень, по всему – фермерский сын, и исход ссоры несложно было предугадать, поскольку фермер был с двумя друзьями, такими же крепкими и уверенными в себе парнями.
- Я не давал вам разрешения садиться за свой стол, - фальцетом взвизгнул студиоз, стараясь занять побольше места на скамье.
- Мы сели за ваш стол только потому, что больше мест в трактире нет, - стараясь говорить спокойно, ответил фермер. – Придется вам с нами позавтракать за одним столом, давайте не портить друг другу аппетит.
- Не буду я сидеть за одним столом с деревенщиной! – взвился школяр. – От вас за версту несет навозом!
- Гляньте-ка, никак аристократ? – не стерпел сопровождавший фермерского сына дружок, напрочь отбросив правила хорошего тона, который все же пытался соблюсти его товарищ.
- Я – дворянин, - отпарировал студиоз. – Мои предки… - тут он запнулся, видимо решив, что не стоит упоминать всуе имя, которое он носил не со славой.
- Пить надо с утра меньше, - отмахнулся от него парень, знаком приглашая Фрике поставить на стол перед собой заказанный завтрак, и больше не обращая внимания на студента, который наливался злостью, как перегретый котел паром.
Фрике подчинился не без сомнений, и в следующий же миг миски и плошки полетели на пол.
- Скотина ты, а не дворянин, - взорвался приезжий. – Ты что, думаешь, если ты парижанин, то тебе дозволено все? Ты заплатишь нам за уже оплаченный  завтрак!
- Вот еще! – студиоз уселся, как ни в чем не бывало. – Проваливайте отсюда, пока целы! Это мое место, мой стол, мой трактир и мой город. И всякой деревенщине в нем нет места. Dixi! – добавил он для пущей солидности.
Но латынь не возымела действия или возымела, но не совсем так, как рассчитывал студиоз.
- Так он еще и бранится?! -  и трое провинциалов вытащили студиоза из-за стола и принялись лупить его со всей основательностью, на которую способны крестьяне, если они берутся за какое-то дело.
-  Трое на одного? Своих не дадим в обиду! – Фрике бросился в драку прежде, чем сообразил, что он делает. Впрочем, ему тут же оказали поддержку всегда готовые поработать кулаками парижане.
Побоища не случилось: с подачи самого трактирщика, объединенными усилиями клиентов и поварят, пришельцы были с позором изгнаны из трактира. Хозяин ссор и драк не приветствовал: за ними, как положено, следовала стража, которая могла и прикрыть заведение. Тогда пришлось бы платить городским аргусам отступные, и немалые.
Школяр не без труда водрузился вновь за столом. Расквашенный нос и подбитый глаз не так его удручали, как валявшийся под ногами чужой завтрак. Да, он явно перестарался: останься все эти плошки на столе, он бы с чистой совестью мог лакомиться за чужой счет, потому что хозяин, взяв заказ и разглядев приезжих, вопреки обычаю потребовал с клиентов немедленно расплатиться. Теперь же ничего не оставалось, как делать вид, что ему это безразлично: не доставать же из-под лавки, на потеху веселящейся братии,  курицу, всю облепленную соломой!
Фрике был физиономист, Фрике был хитер, Фрике был сообразителен и честолюбив: он заказал студенту завтрак за свой счет; Фрике мог себе это позволить, тем более что не был так уж бескорыстен. У него появились идеи, и идеи эти нуждались, для начала, в добром советчике. Чтобы совет был добрым, его надобно подсластить. И Фрике постарался: пулярка, ветчина, сыры, рагу, кувшин вина, пышный хлебец и на десерт – пирожки. Право, завтрак тянул на полноценный обед, но Фрике просчитал мудро: этот завтрак пойдет и за обед, и за ужин; такое счастье вряд ли выпадает нищему студиозу чаще раза-двух в год, и то, если кто-то из друзей внезапно получит наследство, и на радостях устроит пир.
Итак, студент ел, а Фрике, крутясь поблизости, умильно поглядывал на него: бедный, вечно угрюмый школяр, насытившись и напившись, осоловел и готов был к употреблению на роль собеседника. Фрике уселся напротив, предварительно отпросившись у хозяина на часок.
- Этот час я у тебя высчитаю! - предупредил трактирщик.
- Как пожелаете, хозяин, - согласился Фрике, не спускавший глаз со своей жертвы.
- Ну что, мой господин? – он подпер голову рукой, глядя на студиоза снизу вверх с выражением доверия и умиления. – Вы насытились? Теперь у вас должно хватить сил на учебу.
Студент уставился на Фрике, не очень понимая, к чему тот клонит.
- А тяжело учиться в Сорбонне? – невинно поинтересовался мальчуган.
- А тебе зачем это знать? – студиоз впервые внимательно посмотрел на Фрике. – Ты что, учиться надумал?
- А почему бы и нет? – задорно тряхнул головой сорванец. – Говорят, туда всяк поступить может!
- Поступить, еще не значит – учиться, - важно изрек студиоз, и поднял вверх указательный палец.
- Вот и расскажите мне, сударь, что для этого нужно, - Фрике поудобнее устроился на скамье у стола.
- Прежде всего нужна голова, - и студент постучал пальцем по своей нечесаной голове. – И, если ты обратился за советом ко мне, значит она у тебя на плечах сидит недаром. Никто лучше меня не посвятит в тайны Наварры.
- Наварры? – прикинулся несведущим Фрике.
 - Да, сударь мой, Наварры. Так называется наш коллеж, и он – часть нашей великой Сорбонны. Но, скажи мне, друг мой, грамотен ли ты?
- Читаю, пишу и немножко арифметики: ровно настолько, чтобы хозяин не обсчитал меня, а я – клиента, - хитро усмехнулся Фрике.
- Это хорошо! – студиоз мотнул лохматой, как у пони, головой. – А латынь?
- Я пел в хоре певчих в соборе Нотр-Дам.
- А разве для этого надо знать латынь? – удивился школяр.
- Нам господин причетник переводил, чтобы мы не ударили в грязь лицом, ежели вдруг господин коадъютор поинтересуется, понимаем ли мы гимны, которые поем.
- Причетник? А он откуда ее знает?
- Он и не знает, а вот господин, у которого он в молодости служил – тот знает. Наш папаша Базен хочет быть важной особой, как его бывший господин. А тот иезуит и аббат!
- Аббат, и вдобавок иезуит! Это серьезно.
- Серьезней не бывает.
- Тебе бы учителя латыни надо взять, если ты решил поступить в Сорбонну. А на какой факультет желает господин? – с улыбкой в глазах, но серьезным тоном спросил студиоз.
- Я вот думаю, что богослова из меня не выйдет. Мне надо профессию прочную, денежную.
- А ты, парень, не промах! Из таких, как ты, отличные крючкотворы получаются. Тебе надо об юриспруденции думать, там без денег, если сумеешь хорошо выучиться, не останешься. А если повезет – и от очень хороших денег.
- А что для этого надо?
- Учиться старательно и не бояться голодным оставаться. Учение – это всегда пустое брюхо. А если повезет, и жив останешься, надо еще и связями обзавестись. Вот я не обзавелся, потому и сижу голодный.
- Но вы же учитесь?
- Мои сокурсники уже давно переженились и клиентурой обзавелись, а я все никак до диссертации не дойду: все время что-то отвлекает. Отец мне давно в поддержке отказал: не верит он в меня, - каялся бедняга, обрадовавшись, что нашел внимательного и благодарного слушателя. – Париж – город коварный, много в нем соблазнов. Ты понимаешь, о чем я? – спохватился он, ища взгляда собеседника.
- Конечно, понимаю, - заверил его Фрике. – Я живу в доме господина Бруселя. Там много мудрых слов и мыслей можно набраться.
- Тебе повезло: советник Брусель знает, что нужно простым людям. Но ты обязательно найди себе учителя латинского. Без латыни тебе не попасть в Наварру.
- А разве там не учат языки?
- Учат, конечно, но надо все же иметь кое-какие познания, не совсем же с нуля начинать.
- А вы, сударь, не хотели бы вы стать моим проводником по латыни?
- Я? – школяр задумался на минуту: соблазн был велик. – Я не гожусь на роль учителя, - честно признался он. – И не соблазняй меня; когда у меня в кармане заводится хотя бы полу луидор, я забываю обо всем на свете. Вспоминаю о делах только тогда, когда меня выпроваживает за дверь трактирщик. Или поутру. Знаешь… тебя как зовут, парень?
- Фрике.
- А меня Адонис. Я из Прованса, там у нас небольшое поместье. Фамилия моя тебе ни к чему, можешь меня звать по имени, хоть ты мне не родич и не близкий друг.
Фрике, едва не расхохотался, настолько облик студиоза не подходил к его претенциозному имени. Но ему нужен был учитель, и он не намерен был  отставать от нового знакомого. Оказывается, путь к заветному положению в обществе открывался ключиком, которого звали: учитель латыни!

                *****

Фрике был мальчик расчетливый не по годам. Он был, конечно, сорванец, как и положено парижскому гамену, но о своем будущем задумывался серьезно. И будущее это виделось ему отнюдь не в солдатах, и не в лавке какого-нибудь бакалейщика.
Нет, Фрике хотел учиться, и учиться серьезному делу. Пример у него был перед глазами: его хозяин, советник Парламента Пьер Бруссель. А его сын, господин Жером Лувьер, так и вовсе стоит высоко: исполняет обязанности коменданта Бастилии!
Нет, быть тюремным комендантом не входило в планы Фрике: сегодня ты комендант, а завтра тебя в твою же тюрьму могут посадить по указу его величества. Фрике хотел крепкой, надежной профессии, которая давала бы ему стабильный доход, и возможность совсем иного окружения. Конечно, хорошо быть таким блестящим офицером, как тот господин, что однажды приказал ему проследить за Базеном, но Фрике не родился дворянином, а значит, он будет ученым юристом. Наследство он не намерен тратить на всякую ерунду: он будет учиться, а потом откроет свою контору.
Проще всего для Фрике было бы внести свой пай в какую-нибудь гильдию и пойти в ученики, чтобы со временем стать профессионалом-краснодеревщиком, печатником или, того лучше – ювелиром. Хотя, в ювелиры его точно бы не приняли, туда только своих брали. Но Фрике не хотел работать руками, он хотел работать головой.
Грандиозные планы Фрике были поддержаны советником Бруселем, с которым поделилась Нанетта - матушка Фрике. Он обещал подыскать для Фрике учителя, который мог бы подготовить сорванца к поступлению в колледж.
Обещанный учитель нашелся: тощий, чахоточного вида, молодой человек, который Фрике сразу не понравился. Но «нравится – не нравится» роли не играет: Фрике был полон решимости преодолеть все трудности на пути к знаниям.
Читать, считать и писать он умел, ум у него был цепкий, память – отличная, правда, усидчивостью он не страдал, но понимал, что от зубрежки никуда ему не деться.
Учитель явился с целой связкой старых книг подмышкой, отчего у Фрике заныло под ложечкой.
- Итак, начнем урок, - учитель не без вздоха облегчения водрузил книги на крытый старой скатертью стол мамаши Нанетт. – Меня зовут мэтр Ланжюмо, и мы с вами сегодня займемся латынью. Вы сами должны понимать, что без этого языка, основного для всех ученых людей в мире, вы никуда не сможете продвинуться. Твоя матушка сказала, что тебя зовут Франсуа, но все привыкли называть тебя Фрике, - перешел он на более дружеский тон.
- Если вы будете говорить мне Франсуа, я, пожалуй, почувствую себя очень важной персоной и смогу возгордиться, - хмыкнул Фрике.
- Тогда я буду говорить тебе: «Фрике», а если ты действительно достигнешь вершин, я буду величать вас мэтр Франсуа, - улыбнулся учитель своей бледной, вымученной улыбкой. – Приступим к уроку?
Ох, эти уроки! Фрике готов был слушать учителя: мэтр Ланжюмо преображался, рассказывая о сложностях падежей в латинском языке, еще больше он воодушевлялся, когда рассказывал об истории Греции и Рима, но сколько же он задавал! Бедняге Фрике совсем не оставалось времени гонять по улицам, он теперь разрывался между уроками и службой в трактире. О хоре он уже забыл и рад был тому, что не надо тратить драгоценное время на пение в соборе.
Но свобода в утренние часы освобождения от уроков не принесла. Видимо, у учителя времени было предостаточно, потому что он сразу стал претендовать на освободившиеся часы. Претензия эта была обременительна для наследства, доставшегося от мэтра Майяра, и Фрике тонко намекнул своему учителю, что он по утрам должен работать, чтобы оплачивать уроки, а такие темпы обучения приведут к тому, что он, Фрике, выучит все – и что тогда им делать? Ланжюмо призадумался: он уже заранее предвкушал, что снимет себе жилье поприличнее, не под крышей, и с камином. Расставаться с этой мыслью было тяжело, но оказаться вообще без заработка было бы катастрофой.
- Давай не будем учить все предметы сразу, - предложил Ланжюмо.
Фрике прикинул: а где предел каждому из разделов предложенных ему знаний? Этак, процесс обучения растянется на неопределенное время, он преуспеет в чем-то одном, но этого будет недостаточно, а деньги уйдут. Хитер же этот Ланжюмо, но и Фрике не дурачок!
- Нет, господин учитель, я так не согласен, - решительно замотал головой пострел. – Я хочу поступить в университет, где меня научат всему. Так что для меня важно знать ровно столько, сколько необходимо, чтобы меня туда приняли. Давайте не растягивать это учение, чтобы оно не превратилось в мучение. Учим то, что мне нужно для поступления.
С этого дня у них началось своеобразное состязание: Ланжюмо старался наполнить уроки тем, что Фрике не нужно было, а Фрике… Фрике очень быстро нашел выход из положения.
Развеселая компания Сорбонских шалопаев не спеша шествовала по улицам. Подмышкой у них были увесистые тома, они что-то громко обсуждали, оживленно жестикулируя и не забывая глазеть по сторонам. Длинная и нескладная фигура Адониса возвышалась на добрые полголовы над друзьями, делая компанию особенно заметной в толпе.
Фрике всегда умел находить друзей, и разница в возрасте ему не была помехой. Первое, что пришло ему в голову, это завести знакомых среди студиозов университета. Кто лучше них сможет рассказать Фрике, что и как учат в Сорбонне, и какое поприще ему избрать, чтобы иметь безбедную жизнь и хороший доход? И тут ему должен помочь Адонис.
Знай Фрике, кто такой господин Вийон, он бы о многом мог догадаться из его стихов, но стихи волновали Фрике только если это были мазаринады. Обо всех прочих он был очень дурного мнения благодаря папаше Базену: вот кто знал, к чему приводит увлечение поэзией. Правда, Базен никогда никому не рассказывал, что его бывший хозяин, отец Рене, баловался стишками, но Базен знал, что эти стишки в свое время едва не погубили душу мушкетера Арамиса.
Богословский факультет не привлекал Фрике, факультет медицины пугал, искусство было несерьезным вложением капитала, доставшегося от Майяра, значит, путь был один – право.

 Вопреки всем страхам, Фрике прошел собеседование и был принят в ряды студиозов в Наваррский коллеж.
Быть принятым в члены славной братии означало во всем ее поддерживать: и в веселье, и в печали, в проказах и в наказаниях. Фрике было не привыкать к проказам и наказаниям, а вот печалиться ему пока не привелось. Разве что о Майяре, который был так щедр к нему, он сожалел.
Студиозы развлекались на весьма своеобразный лад: то грабили уличных торговок, то устраивали коллективные драки в людных трактирах с иногородними, обижали, а то и похищали женщин и, конечно же, затевали дуэли между собой. Это племя было настоящей головной болью для горожан, потому что управы на них не было. Городские власти неоднократно пытались наказывать виновных, но всякий раз их вызволял ректор Сорбонны, уверяя, что руководство университета накажет их своей властью.
Уверенные в собственной безнаказанности, студиозы шатались по городу, бесчинствуя не меньше солдат. Активное участие во Фронде делало их неуязвимыми, но королевские войска все же внушали им страх.
О своих подвигах в качестве начинающего студиоза Фрике никому не рассказывал, инстинктивно ощущая, что хвастаться таким не стоит. Он довольно быстро освоился в новой жизни, пройдя первое посвящение без особых проблем и издевательств со стороны старожилов курса: сказалось вольное прошлое парижского воробья. Ввиду юных лет его брали, в основном, стоять на стреме, сторожить, чтобы никто не приблизился незамеченным, но для Фрике это было привычным делом.

                *****

Гостиница «Козочка» пользовалась популярностью у приезжих. Отличная кухня, чистота, приветливая хозяйка и то, что в ней часто столовались мушкетеры короля, делало ее привлекательной для тех, кто приезжал в Париж по делам. Мушкетеры служили гарантией порядка, и само их присутствие и то, что на втором этаже проживал их капитан, господин д’Артаньян, делало ее очень надежной в глазах тех, кто вез в своем кошельке кругленькие суммы.
В этот раз Фрике лично решил выяснить, о ком идет речь; из разговоров однокашников он понял, что в «Козочке» остановился богатый купец из Лиона, которого в Париж привели дела компании. Его сопровождала дочь, прехорошенькая девица лет семнадцати, которой сердобольный и любящий папаша согласился показать столицу. Наивная провинциалочка, как себе представляли ее студиозы, могла быть лакомой добычей. За любимую дочь папаша не поскупится с выкупом, в особенности если платить будет даже не он, а некое заинтересованное лицо.
История с похищением Фрике не понравилась. До этого все, в чем он участвовал, еще можно было расценить, как шалости; похищение с целью выкупа уже было преступлением. Участвовать в таком деле Фрике не хотел, но как вывернуться из него, не утратив расположение студиозов, не знал.
Довольно быстро выяснилось, что купец не просто зажиточный буржуа, а очень разбогател на производстве и торговле лионскими шелками, и явился в Париж в собственном экипаже. Аппетиты разгорелись, когда через болтливую служанку удалось выяснить, что хорошенькая госпожа не собиралась сидеть в гостинице, пока отец бегал по своим делам. Ей нужен был только кавалер, чтобы она могла выходить из дому не одна.
И тогда в рядах студиозов был избран самый вежливый, самый обходительный, самый знающий юноша, которому определили роль чичероне девицы. Юноша был красив, молод, и не прочь влюбиться (в особенности учитывая кошелек отца девицы).
Фрике тоже было отведено место в этом спектакле: он будет носить записочки. В этот раз все продумали до мелочей, приз стоил усилий, да и сами актеры не прочь были пошалить так, чтобы было что рассказывать.

В тот день что-то не заладилось у хозяйки «Козочки». Под утро она в очередной раз поссорилась с д’Артаньяном, и капитан ушел проверять караулы голодный, демонстративно хлопнув дверью.
Потом оказалось, что каминная труба в комнате у постояльцев из Лиона забита золой, и они едва не угорели ночью. В погребе завелись крысы, потому что кошка хозяйки родила котят, и ей было не до ловли грызунов, а бочонок анжуйского, который был обещан хозяйке, не завезли с вечера, потому что новый посыльный не знал Парижа и проблуждал весь день в поисках «Козочки».
Мадлен, злая, и чуть не плача, стояла на крыльце под вывеской собственной гостиницы, когда рядом остановился молодой человек приятной наружности и нерешительно потоптался, прежде чем решился обратиться к Мадлен.
- Мадам, не подскажите мне, где бы я мог поговорить с хозяйкой гостиницы «Козочка»?
- Она перед вами, - Мадлен смерила юношу пронзительным взглядом с ног до головы. – Что вам угодно?
- Я хотел бы знать, не остановился ли у вас пожилой господин из Лиона? Он путешествует с дочерью.
- А вы кто такой?
- Мое имя Клод Марен, мадам, к вашим услугам.
- Услугам? А какие, собственно, услуги вы собираетесь мне оказывать?
- Я прекрасно знаю Париж.
- Эка новость! Я тоже прожила в нем всю жизнь, и прекрасно знаю город.
- Мадам, я не просто знаю Париж, я знаю историю Парижа, я могу о каждом доме в нем, каждой лавке, каждой коновязи, не говоря уже о дворцах и отелях, рассказать много интересных и поучительных историй.
- Прекрасно, но зачем это мне?
- В вашей гостинице останавливаются путешественники, которые приезжают не только по делам, но, и для того, чтобы посмотреть наш прекрасный город. Вот тут я бы мог им пригодиться. Вы знаете, в Италии, в Риме, это очень доходная работа. Вот я и подумал, что мои знания не должны пылиться без дела и решился попробовать, какой чичероне мог бы получиться из меня за совсем символическую оплату.
- Кто-кто мог бы получиться? – Мадлен подозрительно прищурилась.
- Чичероне. Так в Италии называют проводников, которые вам не только покажут места в городе, но и расскажут массу важных и нужных сведений.
- Ладно, оставьте свой адрес, - предложила Мадлен, только бы поскорее избавиться от надоевшего ей молодого человека. – Если найдутся желающие, я пошлю за вами мальчика. И не мешало бы вам обзавестись рекомендательным письмом, юноша.
И, считая разговор исчерпанным, она приняла от него листочек бумаги с адресом, сунула его за манжет, и тут же забыла о разговоре.

Не прошло и получаса, как ее разыскал лионский господин и сообщил, что он хочет съехать из гостиницы. Ему не подходит в ней все: постель жесткая, камин дымит, кухня оставляет желать лучшего, а дочь его не знает, чем себя занять в такой дыре.
Мадлен почувствовала себя оскорбленной.
- Я не могу заставить вас остаться, сударь, но одну вашу проблему я, пожалуй, могу решить, - она внезапно вспомнила об оставленном адресе. – У меня есть знакомый ученый юноша, он может составить компанию вашей дочери и показать ей Париж. Молодой человек весьма обходителен, и знает Париж не только как горожанин, но и как ученый человек.
- А вы можете поручиться за этого ученого? – задал вполне уместный вопрос для такого дела осторожный папаша. – Кто вам его рекомендовал?
Мадлен только собиралась развести руками, не зная как ответить на законное требование, как за спиной отца возникла очаровательная и капризная мордашка юной особы.
- Если это тот молодой человек, что беседовал с вами на крыльце, то я согласна! По крайней мере он не даст мне скучать! – заявила она непререкаемым тоном.
- А приличия, Сюзанна? Вы подумали о том, прилично ли в городе гулять с незнакомым мужчиной? – всплеснул руками папаша.
- Не более неприлично, чем идти на исповедь к незнакомому священнику! – парировала девица. – И какое это имеет значение, если меня в городе никто не знает?
Мадлен едва не фыркнула от такого выпада.
- Я не собираюсь с ним ходить по всяким заброшенным и безлюдным углам. Я хочу посетить службу в Нотр-Дам; в конце концов; вы, батюшка, никак не найдете для меня времени сводить меня в храм.
- Ты же видишь, как я занят! – господин Лаперуж был возмущен своеволием дочери, но возражать не имел ни сил, ни времени.
- Я не для того просила вас взять меня в Париж, чтобы сидеть и смотреть в окошко по целым дням. Я хочу увидеть двор, хочу увидеть короля, наконец! – воскликнула Сюзанна. – Кроме вашего компаньона к нам никто в гости не ходит.
- Короля? Ну, его величество ты сможешь увидеть разве что он будет проезжать в карете! – расхохотался отец. – А господин Макронель весьма достойный господин, и он вдовец.
- Ваш господин Макронель скучен и пресен, как вчерашний хлебец. А я хочу общения с умным человеком, которому есть о чем рассказать, кроме шелковичных червей.
- Вот только вопрос, насколько на него можно положиться, - подхватил папаша Лаперуж. – Париж полон прохвостов. Еще похитят мою дочь и потребуют выкуп.
По лицу Сюзон промелькнуло странное выражение: словно она не прочь оказаться жертвой похищения.
- Зовите вашего знатока Парижа, - заключил папаша Лаперуж. – Я хочу взглянуть на него. И, Сюзанна, девочка моя, учти, что без твоей горничной Амели я тебя никуда не отпущу. Амели – девица шустрая, осторожная и может дать отпор любому парижскому хлыщу.
Словно в подтверждение его слов, рядом с Сюзанной выросла мощная фигура деревенской девицы: румяной и крепкой, как молодая кобылица.
- Со мной мадемуазель может никого не бояться, - и Амели подбоченилась, как заправский забияка.

Клод Марен был смущен, Клод Марен был в восторге: он даже забыл, для чего его пригласили сопровождать девицу, и для чего затеяна вся эта кампания. Сюзанна была очаровательна, остра на язык, любознательна, и обладала своим мнением по каждому предмету, о котором они вели беседу. Единственное, что готово было испортить начинавшуюся идиллию, это неотступное присутствие служанки Амели. И хотя девица держалась несколько позади молодых людей, Клоду казалось, что от ее дыхания у него на затылке волосы шевелятся.
Каждый день, как на работу, являлся Клод в гостиницу к Сюзон, и они гуляли несколько часов по Парижу, заглядывали в Люксембургский сад, и покупали горячие вафли у разносчиков. И с каждым днем совесть все сильнее мучила Марена. Теперь он ломал голову, как избежать похищения, потому что девица нравилась ему все сильнее, а товарищи все чаще напоминали ему для чего он водит мадемуазель Лаперуж к мессе то в Нотр-Дам, то в Сен-Сюльпис, а то и в Сен-Жермен л’Оксерруа.
Наконец, Сюзанна посчитала, что она достаточно времени посвятила Господу, и пора отдать должное Меркурию.
Вы можете себе представить средневековую ярмарку со всеми ее чудесами? С ее представлениями, фокусниками, гадалками, дрессированными зверями, со всеми ее товарами со всех концов Европы и даже из заморских стран? Зрелище красочное, пестрое, как юбка цыганки, шумное, как балаган, ошеломляющее своими запахами, красками, толпой разнообразного люда. Тут зевать не приходится: держи крепко кошелек!
А чего стоят дрессированные медведи, обритые наголо и одетые подобно людям? Эти медведи произвели на Сюзон такое впечатление, что она забыла обо всем. Смешного она ничего не увидела в этом представлении, а вот жалость к несчастным животным заставила ее всхлипнуть, глаза наполнились слезами, и она уже ничего не видела из-за них.
Галерея со множеством лавок кишела таким количеством народу, что Сюзон не заметила, как ее оттерли от ее кавалера и Амели, и она не обратила внимания, что опирается уже не на руку Клода. Мягко, без излишней настойчивости, ее уводили по галерее в направлении, совсем противоположном тому, куда она ранее направлялась: перед ней освобождалась дорога и она, не задумываясь, шла туда, где появлялась возможность пройти. Только оказавшись у колонн, поддерживавших мрачные своды, она оглянулась на своего спутника и взвизгнула так, как это умеют делать только женщины. Но было уже поздно: ей зажали рот, накинули на голову какой-то мешок, и подхватили на руки. Смертельно испуганная, она все же успела заметить, что рядом нет ни Клода, не Амели. Дальше, как не пыталась она отбиваться, ее схватили за руки и за ноги и куда-то потащили. Тут она вспомнила, что она женщина, и лишилась чувств.
Она уже не увидела, как ее затащили в какую-то лавку в конце галереи, спустились с ней на руках на десяток ступеней, и вышли через дверь, выходившую на сторону поля. Там их ждал неуклюжий, времен королевы Марго, экипаж.
Никто, кроме Марена и Амели, ничего не заметил, но они, затертые в толпе, которая растащила их в разные стороны, были бессильны что-либо сделать, пока их не выбросило этим людским приливом в разных точках ярмарки. К этому моменту кареты и след простыл.
Напрасно бедняги бегали и звали Сюзанну: никто не отозвался на их призывы.
Но был еще один человек, о котором все забыли, и этот факт его очень радовал. Фрике все видел и все знал. То ли он случайно оказался поблизости, то ли (что вернее), все время следил за влюбленной парочкой, но Фрике все успел заметить: и то, как Сюзон подхватил незнакомец, и то, как направил он ее в подозрительную лавчонку, и то, как девушку утащили в сомнительное заведение. Юркий и шустрый паренек мгновенно сообразил, что у галереи есть потайной выход. У него много времени не заняло обежать ряд лавочек, и успеть заметить, как Сюзанну усадили в карету, и в какую сторону понеслись лошади. Увы, в кучере Фрике узнал одного из своих соучеников.
Впрочем, он и не сомневался, кто разыграл весь этот фарс. Не зная, как выпутаться из этой истории, Фрике мучительно размышлял: действовать в пользу папаши Лаперужа и помочь найти ему дочь, за что его изгонят из сообщества студиозов или оставить все, как есть, и ждать, пока все устроится само по себе: лионцу сообщат, он уплатит выкуп, провинциалы вернутся в свой Лион, оставив себе о Париже не самые лучшие воспоминания, а Фрике продолжит свои занятия. Правда, его будет некоторое время мучить совесть… На плечо ему легла тяжелая рука.
- Фрике? Я не ошибся, это точно Фрике.! Ах, бездельник, у кого ты теперь намерен увести кошелек или лошадь? – запомнившийся Фрике голос заставил его извернуться, и из-под удерживавшей его руки разглядеть лицо военного.
- Господин офицер, это вы! – не без радостного удивления воскликнул мальчишка.
- Я, собственной персоной! А что ты здесь делаешь, сорванец? Ты же в трактире должен быть.
- Я, видите ли, - и тут Фрике осенило. – Я тут гулял, хотел вафель купить, и увидел, как одну девушку силой затащили в лавку.
- А тебе какое дело?
- Так это постоялица из гостиницы «Козочка».
- Вот как! А тебе откуда известно, что она живет у мадам Мадлен? – удивился мушкетер.
- Я иногда бываю у нее на посылках.
- Везде-то ты успеваешь, дитя Парижа, - непритворно восхитился офицер. – А скажи-ка мне, Фрике, не приметил ли ты, в какую сторону увезли девицу?
- Приметил, господин д’Артаньян.
- Так ты меня знаешь?
- Вас в Париже все знают! – с восторгом воскликнул юный льстец. – Как же не знать капитана королевских мушкетеров!
- Рад узнать, что моя персона знакома каждой собаке из подворотни, и каждому коту в подъезде, - широкая известность капитану королевских мушкетеров польстила, но для порядка он нахмурил брови.
- Вас знают не только в Лувре, но и в Сорбонне, - заметил Фрике.
- Так-так! Продолжайте. А откуда вам известно про Сорбонну?
- Я там учусь, - скромно потупился Фрике.
- А как ты туда попал?
- Прошел собеседование.
- И давно ты там учишься?
 - Почти год.
- Учишься или участвуешь во всех проказах студиозов? – д’Артаньян покрутил ус.
- Учусь. И немного проказничаю, - с покаянным видом признал Фрике. - Видите ли, господин капитан, податель святой воды с церкви св. Евстахия, умирая, сделал меня своим наследником в благодарность за некоторые оказанные услуги.
- Какие еще услуги?
- Я привел ему священника для последнего причастия. Накануне он получил удар палашом тот гигант, который из ваших друзей, - и Фрике с видом крайнего простодушия уставился на д’Артаньяна.
- Так ты и моих друзей знаешь? – гасконец готов был уже схватить сорванца за шиворот, но хитрец вовремя отскочил.
- И их слуг тоже, - проказливо заверил Фрике.
- Говоришь, ты наследовал тому нищему, что бунтовал во время Фронды? Как его звали?
- Майяр. Но дядюшка Базен говорит, что это было не настоящее его имя.
- Базен знает, что говорит, - д’Артаньян замолчал на мгновение под гнетом нахлынувших воспоминаний. - Послушай, Фрике, мне надо знать, кто и куда увез девушку. Если поможешь, можешь рассчитывать на мое заступничество.
Фрике задумался: капитан не стал ему предлагать деньги, понимая, что пол луидора ему погоды не сделают, а вот помощь королевского мушкетера в случае проблем ему совсем не помешает.
- Я попробую, - честно ответил Фрике, не желая связывать себя обещаниями: как еще дело повернется, он предсказать не мог. – Я знаю, где вас найти, господин офицер.
- Если меня не будет в «Козочке», оставь записку хозяйке. В конце концов, я забочусь о репутации ее заведения, - пробормотал себе под нос мушкетер.
Нельзя сказать, что д’Артаньяна серьезно смутила утренняя ссора с Мадлен – не первая и не последняя в их многолетней связи. Но она заставила капитана задуматься по-настоящему: а место ли капитана королевских мушкетеров в заштатной (будем справедливы) гостинице? Тревиль, в свое время, был обладателем большого отеля. Но то, что мог себе позволить граф де Тревиль от щедрот короля Луи 13, капитан д’Артаньян от щедрот кардинала Мазарини позволить себе не мог.
От этих мыслей настроение у мушкетера испортилось вконец. Он вернулся в гостиницу, но не успел подняться к себе в комнаты, как его перехватил лейтенант.
- Господин капитан, вас вызывает его преосвященство господин кардинал.
- Что опять? – д’Артаньян недовольно обернулся к своему лейтенанту.
- Понятия не имею, - тот развел руками. – Только у Мазарини был слишком елейный вид.
- Значит, будут неприятности, - подытожил капитан.
Чутье не обмануло старого мушкетера: кардинал, при виде его, принял скорбный вид и молча указал ему на табурет напротив.
Д’Артаньян уселся, пристроив шпагу у ноги, и прямо взглянул в глаза кардиналу. Мазарини встретился с ним глазами и тут же их отвел с тяжким вздохом.
«Жди либо неприятного поручения, либо отказа в финансах на новых лошадей» - подумал капитан.
- Господин д’Артаньян, вы просили о новом финансировании для королевской конюшни мушкетеров, - начал Мазарини, поерзав в своем кресле: тема денег всегда вызывала у него тоскливое чувство неуверенности.
- Господин кардинал не хуже меня знает, в каком плачевном состоянии находятся лошади: мы потеряли многих в сражениях Фронды.
- Вы мудрый и проницательный человек и прекрасный офицер, лейтенант д’Артаньян, и сами видите, что королевская казна после этой разрушительной войны с Парламентом не в состоянии обеспечить все нужды его величества.
Д’Артаньяну показалось, что он ослышался.
- Ваше высокопреосвященство считает, что проблемы королевской казны должны касаться личных телохранителей нашего христианнейшего короля и их, как вы изволили выразиться, лейтенанта?
- Вы не ослышались: я назвал вас лейтенантом, а не капитаном, не от хорошей жизни: с сегодняшнего дня его величество подписал указ, в котором упраздняет должность капитана мушкетеров. Я вынужден отобрать у вас патент, господин лейтенант д’Артаньян. О, временно, уверяю вас, временно, господин д’Артаньян, - воскликнул кардинал, увидев, что гнев ухватил мушкетера за горло, заставив его сначала покраснеть, а затем побледнеть, как полотно. – Я вам клянусь, что при первой же возможности его величество вернет вам патент.
Д’Артаньян встал, поклонившись тем небрежным поклоном, которым он умел выразить обуревавшие его чувства.
- Надеюсь, монсиньор, что так и будет. Но до тех счастливых времен я подаю в отставку.
- Я вашей отставки не принимаю, - помолчав, вдруг возразил кардинал. – Д’Артаньян, - перешел он почти на дружеский тон, - поймите меня правильно: я вынужден изыскивать деньги там, где это возможно.
- Вам подсказать, где вы можете найти необходимые средства? – с ехидной ноткой напомнил гасконец.
- Умоляю вас! Я достаточно работаю для королевства Франции, чтобы подумать и о своей семье, - взмолился Мазарини.
- А я достаточно пролил крови за королевскую семью, и не заслужил такого отношения, - в сердцах воскликнул мушкетер. – Впрочем, это все слова, ваше высокопреосвященство. У каждого из нас свое представление о чести и о Французском королевстве. Отставки, я требую отставки!
- Я сообщу об этом королю.
- Какой смысл, если король пока ничего не решает!
- Я поговорю с ее величеством.
- Она женщина и согласится с решением своего первого министра.
- Господин мушкетер, вы перешли все границы!
- Монсиньор, вы прекрасно знаете, что ни я, ни мои друзья, никогда не переходили границ чести и верности, в которых мы поклялись королевскому дому. Делайте, что пожелаете, но с этого дня у меня нет веры в королевское слово. Прощайте! – и, развернувшись на каблуках, д’Артаньян покинул кабинет, не озаботившись реакцией кардинала. Что ему Мазарини, когда он заставил самого Ришелье относится к нему с почтением!

                *****

Д’Артаньян вернулся в «Козочку» в полной растерянности, еще не остыв после аудиенции у кардинала, и не имея ни малейшего представления, что делать дальше. Ему требовалось одно: несколько дней тишины, чтобы привести мысли в порядок, и выработать хоть какой-то план действий.
Но вместо тишины гостиница встретила его женским плачем и гневными криками. Д’Артаньян понял, что в «Козочке» уже известно о похищении мадемуазель Лаперуж. Но ни Клода Марена, не Фрике там уже не было: вернее, Марен даже не рискнул приблизиться к гостинице, заслышав крики и проклятия, а Фрике, сообщив о беде, благоразумно смылся под защиту матери. Но и там он попал в самый раз: его тут же послали за врачом, потому что болевшему уже несколько дней советнику Бруселю стало намного хуже. Дальше все завертелось: Фрике бегал то за врачом, то за исповедником, в доме Бруселя стоял плач, потом были грандиозные похороны, потом Фрике созывал на чтение завещания родственников покойного, а потом оказалось, что надо думать о собственном доме, потому что старухе Нанетте, едва ли не всю свою жизнь прожившей рядом с советником, нет места в доме его сына Лувьера. Вот тут пригодилось бы наследство Майяра, но Фрике не спешил: ему хорошо был известен характер сына покойного советника Бруселя - Лувьер может и передумать.
Матушку Фрике любил, хотя не считал нужным это показывать: кроме нее и кормилицы у него не было никого. Она была для него единственным, по-настоящему близким человеком, и он поступился бы и своей учебой, если бы не понимал, что именно так он сможет обеспечить будущее не только себе, но и матери.
За всеми этими хлопотами он едва не забыл, что обещал разузнать, куда могли упрятать мадемуазель Лаперуж. Множество коллежей, составлявших прославленный университет Сорбонны, имели каждый свое помещение. Пришлось хорошо побегать, узнавая новости и сплетни, но Фрике старался не зря: три дня, прошедшие со дня похищения, оставили свой след в жизни студиозов. Фрике догадывался и раньше, а теперь, после рассказа кормилицы, мог быть уверен: пленницу поместили в Нуази-ле-Сек, деревне неподалеку от Парижа, что было удобно для похитителей. Деревня славилась своими садами и иезуитским монастырем. А еще там же помещался дом архиепископа парижского, где когда-то царила герцогиня де Лонгвиль. Дом был огромный, довольно мрачный, со множеством служебных помещений и заброшенным флигелем, в который складывали ненужную мебель, садовый инвентарь и прочую, вышедшую из употребления дребедень.
Вот в этот флигель и привезли Сюзон. Место показалось похитителям подходящим: вряд ли кому-то придет в голову искать девушку под носом у парижского архиепископа. Охрана тоже была надежной: нашлась парочка приятелей, которым была обещана награда из выкупа, на который рассчитывала компания шалопаев. Впрочем, они были уверены, что лионский торговец достаточно быстро расстанется со своими деньгами, не в силах выносить, что его дочь рискует честью, а может быть и жизнью, в компании похитителей.
Сюзон заставили написать жалостливое письмо отцу, доставить которое поручили Фрике. Но Фрике, получив письмо из рук похитителей, решил иначе: ему совсем не хотелось быть не только замешанным в эту историю, но и давать в руки того, кто займется этой историей, ненужные нити. И Фрике использовал почтовый ящик, который с некоторых пор красовался на входе в «Козочку». А так как в те времена еще не известна была система дактилоскопии, письмо господину Лаперужу, в собственные руки, доставила Мадлен. Бедняга, едва прочитав угрожающую записку, стал так причитать и возмущаться, что Мадлен решила принять в своем постояльце самое деятельное участие. И, как всегда в сомнительных случаях, посоветовалась с д’Артаньяном.
- Но я уже лицо штатское, Мадлен, - напомнил ей д’Артаньян. – И в этом качестве никак не могу устрашить преступников. Все, что я могу – это посоветовать.
- Ваши советы – сами по себе необыкновенно ценны, - польстила ему Мадлен,  подозревая, что такой же точки зрения придерживались многие люди. – К тому же, речь идет о чести моего заведения, в котором и вы проживаете, Шарль, - позволила она себе намекнуть, – вы же не станете смотреть спокойно, как из моей «Козочки» нагло похищают постояльцев.
- Ладно, давайте сюда вашего потерпевшего, - согласился бывший капитан. – Хотя похитили вашу девицу не прямо из гостиницы, а где-то в городе, куда ее черт понес.
Через минуту Лаперуж был в мансарде д’Артаньяна, который перебрался туда вновь, как только лишился капитанского чина.
- Рассказывайте! – коротко приказал гасконец. - Рассказывайте все, что вам известно, все, что вы, может быть, успели заметить.
- Да тут и замечать было нечего, господин офицер, - горестно покачал головой бедняга. – Дочери моей стало, видите ли, скучно меня ждать, и она вознамерилась в одиночку изучать Париж. Мадам Мадлен нашла ей проводника, весьма симпатичного молодого человека.
- Вот об этом молодом человеке поподробнее, прошу вас, - остановил Лаперужа мушкетер.
- Да я о нем ничего толком и не знаю. Молодой, симпатичный, говорит красиво, дочь в восторге от его познаний. Вежливый, обходительный. Не то закончил Сорбонну, не то учится еще.
- Как его зовут?
- Марен. Клод Марен, господин капитан.
- Говорите, он студиоз?
- Вроде.
- Внешность опишите, - потребовал д’Артаньян.
- Высокий, блондин, с голубыми глазами.
- Не много вы знаете. Ладно, попробуем что-то выяснить. Мадлен, можете позвать Фрике? Это паренек, которого я уже несколько раз видел у вас, - обернулся он к нетерпеливо слушавшей Мадлен.
- Я вызову его. А что вы намерены делать с ним?
- Он мне кое-что обещал, - туманно намекнул гасконец.
Фрике не рискнул избежать встречи с д’Артаньяном, а когда ему задали прямой вопрос: «Что тебе известно о Клоде Марен?» он и вовсе предпочел не увиливать, и признался, что сумеет найти Клода. Впрочем, он ничем не рисковал: сам косвенный виновник похищения не на шутку был напуган тем, как повернулось дело.
Д’Артаньян, конечно же, был наслышан обо всех непотребствах, творимых школярами. Так что он был почти уверен, что и в этот раз не обошлось без их участия. Поэтому он очень внимательно выслушал все, что рассказал ему незадачливый чичероне. Впрочем, от проницательного гасконца не ускользнуло и то, что Марен рассказал не все: идею посещения ярмарки Сюзон нашла не сама – кто-то ей подсказал эту мысль, а этот момент Клод в своем рассказе  старательно обошел.
У мушкетера проскользнула мысль о монастыре, как воспоминание о прелестной Констанции, и он вздрогнул. Однако же, мысль о монастыре сразу напомнила ему об Арамисе.
- Давненько мы с нашим аббатом не виделись, - пробормотал д’Артаньян, - не прогуляться ли мне в Нуази? Если память мне не изменяет, этот сорванец Фрике говорил, что его кормилица там живет. Вот пусть и навестит ее, а по дороге завезет записку Арамису.
Проще, конечно, было это поручить это Базену, но д’Артаньян здраво рассудил, что шустрый паренек не упустит возможность пронюхать, что слышно и видно в округе.
- Свезешь записку моему знакомому в иезуитский монастырь в Нуази-ле-Сек, - не попросил – приказал мушкетер Фрике. – Заодно навестишь свою кормилицу.
- Ну и память у вас, господин офицер, - восхитился Фрике.
- Сам видишь, я никогда ничего не забываю, - кивнул головой д’Артаньян. – Ты мне много чего обещал, пришло время выполнять. А твоя кормилица давно живет в Нуази?
- Почитай, всю жизнь. Я и сам там первое время жил, это потом матушке нашли место у господина Бруселя.
- Так ты хорошо знаешь деревню?
- Как дом, в котором живу, - уверенно ответил мальчуган, который такие сведения дал охотно.
- Заметишь, если что не так?
- Без сомнения. Меня в Нуази многие знают, так что…
- Вот и поезжай, не медли, - заключил мушкетер. – Найдешь, как добраться?
- Попрошу лошадь у хозяина, не волнуйтесь, - заверил Фрике.

Чутье не подвело д’Артаньяна: в Нуази что-то происходило.
Записку Фрике отнес первым делом, так что д’Артаньян мог быть спокоен. Базен, оказавшийся при своем бывшем господине, записку принял и велел за ответом не приходить. После этого визита Фрике, немного не в духе (он надеялся повидать аббата д’Эрбле лично), отправился к кормилице, не забывая внимательно смотреть по сторонам, и то и дело почтительно раскланиваясь с многочисленными знакомыми.
Мальчишки, игравшие на мостовой, с интересом оглядывали старого приятеля, явившегося на этот раз верхом.
- Франсуа, куда путь держишь? – мальчишка, сверстник Фрике, довольно бесцеремонно ухватил лошадь под уздцы.
- К кормилице. Ты в одном доме с ней живешь, не заметил: дома она?
- Дома, булочки печет. Тебя в гости ждет?
- А как же! – Фрике ударил пятками своего коня. Кто-то из ребят попытался улюлюкнуть ему вслед, но, получив затрещину от старшего товарища, обиженно засопел.
Фрике любил Париж, но он любил и свою первую родину – Нуази-ле-Сек. И, поедая булочки с творогом и изюмом, внимательно слушал новости от своей кормилицы. Первая и самая важная новость насторожила Фрике: в деревне появились чужаки.
- А что им нужно в Нуази? – с безразличным видом задал он вопрос.
- А Бог их знает: ходят по вечерам ко дворцу архиепископа, какую-то женщину привезли. Меня приглашали к ней в служанки и кухарки, да я отказалась, - кормилица придвинула Фрике горшочек со сливками. – Ты ешь, ешь, а то в столице и приличного молока не найдешь, не то, что сливки.
- Почему ты отказалась? – удивился Фрике, знавший, что кормилица не упустит возможности заработать лишний пистоль.
- Я глянула и не понравилось мне там: странная девица: то плачет, то ругается.
- Ругается?
- Так вести себя благородная девушка не станет. Какая-то купеческая дочь попалась. Видно, поехала за сердечным другом, а тот на месте не оказался. А может, вовсе, и выкрали ее.
- Почему ты так решила? – расспрашивая, Фрике не забывал о своем желудке: булочки на блюде перед Фрике таяли.
- Мне велели никому не рассказывать, что я ее видела, не то конец мне, - понизила голос женщина. Потом встала и посмотрела, нет ли кого за дверью.
«Горячо» - подумал Фрике. – Ее сторожат?
- Два здоровенных школяра.
- А почему ты решила, что они студенты?
- Так они между собой на каком-то непонятном языке говорили, - пожала плечами кормилица.
- На молитвы похоже?
- Нет, совсем иначе. Фрике, воробушек, ты меня не выдашь этим бандитам?
- Ну, что ты, кормилица! А ты уверена, что они выкрали девушку?
- Знаешь, у нас тут всякие страшные истории рассказывают об этих парижских школярах. Говорят, что они портят девушек, похищают жен. Может и эта девица тоже попалась в их лапы?
- Возможно. Только это не наше с тобой дело, кормилица. Пусть этими делами власти занимаются.
- Какие власти, деточка? Нынче нужно быть герцогиней или маркизой, чтобы тебя защищали.
- Вот потому и молчи, кормилица! А тот, кому надо, займется этим делом, - заключил Фрике, довольный наведенными сведениями.
- А у тебя как дела, сынок? – с облегчением сменила тему женщина.
- Я тоже школяр, кормилица. Учусь, немного работаю. Вот дом надо подыскать: хватит нам уже с матушкой Нанеттой по чужим домам приживалами быть. Наследство у меня есть небольшое, хочу присмотреть маленький домик с садом где-нибудь в окрестностях Парижа.
- Ты у меня умница. Выйдешь в люди, авось и старую кормилицу не забудешь.
- Я тебя и так не забываю, - и ухватив последнюю булочку, Фрике чмокнул в щеку кормилицу и убежал. Надо было спешить. Он уже не сомневался, что Сюзанну держат в Нуази.

Д’Артаньян получил новости от Фрике одновременно с письмом Арамиса. Арамис писал, что в ближайшие два дня он не покинет своего монастыря, и ждет друга. Д’Артаньян не стал терять время и отправился в Нуази с Планше: с какой стороны не посмотри, а Планше становился важной птицей, и ему не помешало бы убедиться, что творится под носом у жандармов новой власти.
В этот раз Планше даже не пытался изображать из себя слугу – ведь ему ничто не грозило. И потому он, полный уважения к своему бывшему хозяину, тем не менее держался почти на равных с д’Артаньяном. Впрочем, мушкетер и не старался поставить Планше на место: он ему был нужен, как свидетель и офицер народного ополчения Фронды.
Арамис ждал их в условленном месте и, пользуясь своей привилегией церковнослужителя, провел их ко дворцу архиепископа. Дворец стоял полупустой и необитаемый: архиепископу было не до поездок в деревню, а его племянница отбыла вместе с супругом и маленьким сыном в Нормандию.
- Д’Артаньян, что вас привело в эти края? Соскучились? – Арамис, пожимая руку мушкетеру, посмотрел ему в глаза. Взгляд друга ему не понравился, он был унылый и равнодушный.
- Скорее любопытство. – Д’Артаньян, скрывая усмешку, - посмотрел на своего старого товарища; Арамис непринужденно опирался на ограду, идущую вдоль мрачноватого дворца. В элегантном облике аббата ничто не говорило о его духовном звании – Арамис всегда пользовался известной свободой, предоставлявшей членам иезуитского ордена право выбора своего внешнего облика. – Так вот, я вспомнил, что из дворца архиепископа ведет подземный ход!
Арамис закусил губу: значит тогда, когда гасконец подсматривал за свиданием с Анной -Женевьевой, он еще и услышал, что она говорила.
- Говорят, что такой ход имеется, правда, мне так и не пришлось в этом убедиться, - ответил он, глядя прямо в глаза д’Артаньяну.
- Вот досада! Я-то был уверен, что вы покажите мне его.
- Да зачем он вам?
- Видите ли, Арамис, у моей хозяйки гостиницы украли постояльца. Вернее – его дочь. Мадлен очень заботится о чести своей гостиницы, а я забочусь о том, чтобы у моей хозяйки были клиенты. Она попросила меня о помощи – как же мне не откликнуться на просьбу столь гостеприимной хозяюшки?
Аоамис выразительно хмыкнул, ответив таким образом на упоминание подземного хода.
- Друг мой, а чем я смогу помочь вам?
- Вы же знаете, что происходит в деревне?
- Положим, о многом догадываюсь. Только вот понятия не имею, куда можно спрятать вашу девицу, - и Арамис сделал вид, что ворошит в голове план дворца.
- Подземный ход, по-видимому, должен соединять дом архиепископа и ваш монастырь, - предположил д’Артаньян.
- А чем это вам поможет?
- А он позволит подобраться к нашей похищенной, и незаметно увести ее из-под носа наглецов. Да, я не сказал вам, что за нее требуют выкуп.
- Само собой разумеется. Вы догадываетесь, чья это работа?
- Думаю, обитатели Сорбонны постарались – они издавна так «шалили», а в последнее время распоясались окончательно. Ее заманили на ярмарку в Сен-Жермен с помощью одного молодого знатока парижских достопримечательностей. Похоже, он сам в отчаянии от того, что произошло: девушка ему очень нравится, но теперь она для него потеряна; даже если мы ее вытащим, ее отец все равно будет считать этого Марена виновником происшедшего.
- А кто вас навел на след? – Арамис расспрашивал скорее из любопытства, чем из желания составить себе представление о случившемся.
- Один парижский сорванец, этакий воробей, который клюет везде по зернышку, и все подмечает.
- Проще всего было бы обратиться к королю или в Парламент, - заметил Арамис.
- Я забыл вам сказать, что мое слово ничего уже не значит, - вздохнул гасконец, который и сам еще не привык к изменению своего положения.
- То есть слово капитана королевских мушкетеров…
- Я подал в отставку, - без обиняков объяснил ситуацию бывший капитан мушкетеров.
- Что случилось, д’Артаньян? – уже совсем другим тоном спросил Арамис.
- Вы с Атосом абсолютно правы в своем отношении к кардиналу: этот скупердяй отобрал у меня патент под предлогом экономии казны. Я в ответ заявил ему, что требую отставки.
- И он вам ее дал?
- Я сам себя уволил, - упрямо набычился мушкетер.
- Вам скучно? – Арамис, как всегда, понимал с полуслова то, что д’Артаньян не хотел говорить.
- Не то слово! – признался старый вояка. -  Я не знаю, чем себя занять.
- И эта история с похищением вас развлечет?
- Не сомневаюсь. К тому же, когда я в действии, мне в голову всегда приходят полезные мысли.
- В таком случае, помня наш старый девиз, я с вами, куда бы вы не пошли, - развеселился аббат д’Эрбле.
- Спасибо, Арамис! – д’Артаньян с чувством пожал протянутую руку.

По тому, с какой легкостью Арамис провел друга и Планше в подземный ход, д’Артаньян догадался, что связь аббата с герцогиней дала трещину. Будь по-иному, д’Эрбле никогда в жизни не признал, что он знает об этом тайном пути, который обнаружила с год назад герцогиня де Лонгвиль. Но она ныне была далеко, и Арамис не видел ничего, что бы могло помешать ему помочь давнему другу. Подземный ход, начинавшийся в бывшей спальне Анны-Женевьевы, уходил в сторону иезуитского монастыря и имел еще один выход, о котором и не подозревали любовники: это был старый колодец на заброшенном дворе служб дворца. Наверх вели каменные ступени, снабженные веревочными перилами. Веревки были новенькими, ступени еще хранили липкую грязь с подошв: кто-то поднимался по ним совсем недавно, грязь не успела просохнуть.
Идя по этим следам, д’Артаньян уперся в маленькую, но крепкую, оббитую железными гвоздями с квадратными шляпками, дверь. Дверь была заперта, но просунув кинжал между створкой и косяком, мушкетер сумел поддеть задвижку. Без особого труда они проникли в какую-то кладовую. Свет проникал через узкое окошко где-то наверху. В его слабом мерцании д’Артаньяну показалось, что на полу ворочается какой-то тюк. Неожиданно из этого вороха тканей раздался слабый стон.
Мушкетер бросился на звук и едва не упал, споткнувшись о чье-то тело.
- Огня, черт побери, - воскликнул он. – Что, не найдется у вас ничего подходящего?
- Найдется, - неожиданно отозвался запасливый Планше, шедший в арьергарде. И он высоко поднял фонарь, в котором зажег свечу: при свете этого фонаря стало видно, что споткнулся мушкетер о связанного, с мешком на голове, человека. Человек застонал, и Планше приблизил свой фонарь, чтобы д’Артаньяну было сподручнее перерезать веревки, стягивавшие руки и ноги пленника. Когда с головы лежавшего стянули мешок, стала видна рана на голове пострадавшего. Арамис смочил свой платок в вине из фляжки, которую протянул ему мушкетер, обтер лицо пострадавшего, и стало ясно, что это совсем молодой человек лет двадцати.
- Сюзаннна? – позвал бедняга, и увидев, что над ним склонились двое мужчин, простонал, - Где я? Где мадемуазель?
- Мадемуазель Лаперуж? – спросил д’Артаньян. – А вы кто такой?
- Марен, Клод Марен, сударь.
- Марен? Тот самый, что вызвался показать Париж мадемуазель?
- Увы, да. Будь неладен тот день, когда мне пришло в голову показать мадемуазель Сюзанне ярмарку. Как я мог быть так самоуверен и неосмотрителен? – пробормотал бедняга.
- Вот что, юноша. Сейчас мы вам поможем, а потом вы ясно и недвусмысленно расскажете нам обо всем, и в частности: кто внушил вам эту мысль показать Париж мадемуазель? – Арамис приложил платок к ране Марена, отчего тот охнул от боли.
- Конечно, господа. Я все вам расскажу, это единственный способ спасти мадемуазель.
- Куда ее увели? Ведь она была здесь. Вы воспользовались колодцем, чтобы проникнуть в подземный ход?
- Да, я спустился по лестнице. Я нашел ее в этом чулане, но за мной следили и, как только похитители увидели меня, крадущегося в темноте, они нанесли мне удар по голове, и я потерял сознание. Сюзанну уволокли, но они не заметили Фрике, который сторожил двор.
- Ах, Фрике сторожил! – протянул д’Артаньян. – Ну, раз вы знакомы и действовали вдвоем, он много, о чем сумеет рассказать. Планше, друг мой, не сочтите за труд посмотреть, не крутится ли поблизости этот шустрый воробей.
- Я знаю, о ком вы говорите, господин капитан, - Планше поставил фонарь поближе к раненому и вернулся во двор. Но Фрике он не нашел. Да и мудрено было найти пострела, который, едва завидев Планше, решил, что тот явился арестовать его: ведь доблестный лавочник за время Фронды успел продвинуться по военной службе до чина капитана городского ополчения, о чем Фрике было известно.
Поэтому благоразумный Фрике предпочел иметь дело с д’Артаньяном, тем более что ему было что рассказать мушкетеру. И Фрике подождал, пока на белый свет вывели перевязанного офицерским шарфом незадачливого поклонника мадемуазель Лаперуж.
Только увидев д’Артаньяна в сопровождении незнакомого дворянина, которые поддерживали Морена с двух сторон, Фрике рискнул подойти. Д’Артаньян сделал вид, что появление Фрике было в порядке вещей, но спрашивать не стал ни о чем. Фрике заговорил сам, хорошо помня, что с капитаном мушкетеров шутить не стоит.
- Вашу пленницу утащили в дом к архиепископу.
- Ты сам это видел? – прищурившись, д’Артаньян оглядел Фрике.
- Конечно!
Д’Артаньян перевел взгляд на Арамиса, который в ответ только пожал плечами.
- Конечно, я знаком с расположением некоторых комнат в доме, но только некоторых, - прибавил господин аббат не без ехидной нотки.
- Дом пуст?
- Пожалуй. Если кто и остался, так привратник и кто-то на кухне, - вставил Фрике.
- Как вы думаете, куда ее могут потащить? – д’Артаньян в полном недоумении огляделся по сторонам.
- На кухню, - подсказал Фрике.
- На кухню? А что им там делать?
- Мадемуазель очень замерзла и проголодалась. Сюзанна Лаперуж нужна им живой, они очень боятся, что с ней может случиться беда. А она объявила голодовку. Если она умрет, похитителям не сносить головы.
- Вот это женщина! – восхитился Арамис.
- Голодает она вряд ли больше суток, - заметил д’Артаньян. – А если дворец архиепископа необитаем, то и на кухне вряд ли найдется что-то съестное.
- Есть еще погреба. Не может быть, чтобы там было пусто. Но как туда пройти мне неизвестно.
- Я знаю дорогу, - вмешался Фрике. – с кухни есть дверь в погреба.
- Из одного погреба – в другой. В чем логика такого перемещения пленницы? – мушкетер пожал плечами: история начала ему надоедать.
- Да никакой логики тут нет: они не знают, что делать с упрямой пленницей и ее, неожиданно упрямым, отцом. Они рассчитывали на его любовь к дочери, а напали на расчетливого и скуповатого торговца. Она единственная дочь? – Арамис обратился к незадачливому влюбленному.
- Единственная. Жена его умерла, а сам господин Лаперуж давно перепоручил дочь кормилице и служанке Амели. Он не особенно балует дочь деньгами и подарками, Сюзон сама была удивлена, что он согласился ее взять с собой в деловую поездку. Она, тем не менее, не обделена вниманием родителя, поскольку папенька предпочитает строгое воспитание и, когда у него появляется время и желание, он начинает общаться с дочерью. Мадемуазель рассказывала, что ее отец был очень удивлен, когда обнаружил, что дочь его из ребенка превратилась в очаровательную девушку.
- И он согласился взять ее с собой, потому что подумал, что заодно может решить и вопрос с ее замужеством, - насмешливо заключил д’Артаньян.
- Вы так думаете? – с ужасом спросил Марен.
- Так думаю не только я, но, что для вас, молодой человек куда как страшнее, и ее отец.
Клод Марен залился краской, а потом побледнел и пошатнулся.
- Эх, юноша, да вам нужен лекарь, - спохватился Арамис. – Планше, проводите молодого человека в монастырь, вы знаете, где это. Там ему смогут оказать должную помощь.
- А вы, господа? – засомневался доблестный лавочник.
- А мы продолжим наши поиски.
- Иди, Планше, - кивнул д’Артаньян. – И не беспокойся о нас. Только оставь нам фонарь, он может нам еще пригодиться. К тому же, с нами будет Фрике, он наверняка, знает все закоулки в Нуази.
Фрике смущенно засопел: отрицать очевидное он не решился.
- Послушайте, д’Артаньян, а вам не кажется, что все намного проще в этой истории: папаша договорился с будущим женихом. И чтобы выбить у дочери из головы всякие свободолюбивые начинания, устроил ее судьбу за ее спиной таким своеобразным образом. Вряд ли после этого похищения найдется желающий посвататься к девушке.
- Если это так, то папаша Лаперуж изрядная скотина, - д’Артаньян выпрямился, держа в руках обрывок ленты. – А девушка действительно тут была, взгляните на эту ленту.
- Идемте на кухню: не может быть, чтобы будущий супруг решил уморить свою невесту голодом до заключения брака. И увидите: я был прав. Скорее всего потенциальный муженек предложил подзаработать вечно безденежным студентам, и именно им принадлежит честь похищения.
- Тогда поспешим.

                ******

Теперь на кухне было пусто и холодно. Помещение было огромным и легко было себе представить, что здесь творилось во времена, когда архиепископ парижский принимал гостей или во дворце проживала госпожа де Лонгвиль. Горел огромный очаг, в котором жарились целиком туши оленя и кабана, по помещению летали поварята, гремел голос старшего повара, звенели сковороды и кастрюли, начищенные до зеркального блеска, высились горы фруктов, зелени, в углу росла гора пуха и перьев из ощипанной птицы, и над всем витал восхитительный аромат шафрана. Но сейчас в самой глубине кухни теплился небольшой очаг, пахло луком и на колченогом табурете стояла миска с какой-то похлебкой. А на полу, под охраной бабки, сидела чумазая девица. Руки ее были связаны, а прямо перед ней устроилась на скамеечке старуха. Старуха, сущая ведьма по своему облику и пестрым лохмотьям, скрывавшим костлявое тело, пыталась кормить девицу с ложки тем самым варевом из плошки на табурете, та активно вертела головой, уклоняясь от насильственного кормления, и злополучная каша летела мимо рта на измазанное личико и на платье, давно утратившее свой нарядный вид.
- А вот и наша пленница, - громко возвестил д’Артаньян, с довольным видом поглаживая усы. – Мадемуазель, я понимаю ваше желание умереть голодной смертью, но с этой минуты она вам не грозит.
Голос мушкетера, насмешливый и властный, произвел должное впечатление: старуха поспешно, насколько ей позволял возраст и низкая скамеечка, подхватилась со своего места, Сюзанна же развернулась в сторону д’Артаньяна так резко, что не удержалась и боком повалилась на пол.
Первым к ней подбежал Арамис, вызвав невольную улыбку у своего друга. Аббат д’Эрбле никогда не упускал возможности оказать женщине галантную услугу, но в этот раз речь шла о вещах более серьезных.
- Мадемуазель не ушиблась? – он осторожно поднял девушку с пола и, усадив ее на огромный кухонный стол, своим кинжалом осторожно перерезал веревки, стягивавшие ее руки. – Вас давно связали? – он внимательно рассматривал ее запястья, осторожно растирая их.
- Это старуха. Ей было велено меня накормить, пусть и силой.
- И вы отказались?
- Ну конечно же! И я не привыкла есть такую еду! - она брезгливо изогнула губы. Выглядело это забавно: чумазое создание в изорванном и перепачканном платье брезгует пищей бедняков, точно дама из высшего света.
Пока Арамис занимался пленницей, д’Артаньян ухватил старуху за шкирку, держа ее на расстоянии вытянутой руки, как держал бы злобного зверька. И не зря: старая ведьма вытащила из своих лохмотьев тонкий и острый кинжал, которым попыталась ударить гасконца. Но тот с силой отбросил ее в сторону. Кинжал выпал из старческой руки и отлетел в сторону, а д’Артаньян поспешно схватил его: оружие показалось ему знакомым. Решив рассмотреть его на досуге, мушкетер сунул его за голенище сапога и нагнулся над старухой.
- Так кто тебя приставил сторожить мадемуазель? Отвечай, и не вздумай пытаться обвести меня вокруг пальца.
Старуха молчала.
- Она цыганка со Двора Чудес, - громко заговорила Сюзанна. – Она сама мне хвасталась, что может там приказывать и, если я не буду исполнять ее указания, она меня отдаст туда на потеху всем этим ужасным людям.
- Положим, это было бы не в ее интересах, - с сомнением покачал головой мушкетер,-  но вот кто ей заплатил за то, чтобы она вас сторожила, это вопрос.
- Я знаю, кто заплатил за мое похищение, - вдруг совершенно спокойно объявила пленница, улыбкой награждая аббата д’Эрбле, который подал ей смоченный в воде платок, чтобы обтереть лицо.
- Кто же?
- Парижский компаньон моего батюшки, господин Макронель.
- Ну, что я вам говорил, д’Артаньян! – с победным видом Арамис помог девушке слезть со стола. – А откуда вам это стало известно?
- Проболтался один из моих похитителей.
- Вы знаете, кто они?
- Студиозы из Сорбонны. Они ради денег готовы пойти на любую авантюру.
- Фрике, - позвал д’Артаньян. – Фрике, не прячься, иди сюда.
- Господин офицер, вы меня выдали, - проговорил мальчишка, едва не заикаясь. – Ведьма меня видела и не раз, теперь она все расскажет моим однокашникам.
- Если останется жива, - Арамис любовно погладил эфес своей шпаги.
Этот многообещающий жест заставил старуху сесть прямо.
- Что господами угодно знать? – прошамкала она на вполне понятном французском.
- Ага, так ты, оказывается, и говорить умеешь? – расхохотался д’Артаньян. - А знать нам нужно, где найти заказчика всей этой истории.
Неожиданно ведьма улыбнулась, и оправила свой причудливый наряд сухими, как птичьи лапы, руками.
- А вы ничего сделать не сумеете, храбрые господа. Девица уже просватана, брачный договор подписан всеми, кому положено, а невеста тоже поставит свою подпись. Как миленькая поставит, будьте уверены.
- Ни за что! – твердо заявила Сюзанна.
- Есть верный способ заставить тебя подчиниться, красавица.
- Не твоя ли похлебка, старуха?
- Нет, ты не пойдешь против воли отца.
- Так мой папаша в заговоре? – опешила мадемуазель.
- А как ты думаешь, зачем ты ему нужна была в Париже? – хихикнула старуха. – И делу польза и будущее твое решено.
Фрике, тем временем, с трудом сдерживал свое возмущение и страх. Он отлично понимал, что цыганка непременно сообщит его дружкам, останься она на свободе, что видела Фрике рядом с теми, кто освободил похищенную девушку. И это будет ему приговор: однокашники никогда не простят ему предательства. В лучшем случае его изобьют, в худшем, его безжизненное тело найдут где-то на задворках Дешо. Такая перспектива совсем не устраивала паренька, и он выступил вперед.
- Мадемуазель Сюзон, вы знаете, что господин Марен храбро защищал вас, и его тяжело ранили?
- Клод ранен? Они хотели убить его? – в ужасе Сюзанна прижала ладони к шекам, невольно выказав свое неравнодушие к Клоду.
- Твой красавчик из той же банды школяров! – прошамкала старуха, ехидно улыбаясь.
- Неправда, он не мог быть с ними заодно! – воскликнула девушка, отбрасывая мысль, что Клод мог быть участником похищения.
- Спросишь его сама.
- Что ты все врешь, старуха! Марен не виновен, он влюблен в мадемуазель! Это господин Лаперуж придумал все свалить на него, - заступился за Марена Фрике.
Сюзанна, при этой последней новости, только закрыла руками свое, залившееся краской стыда, лицо.
- Я и в страшном сне не могла представить, что отец станет торговать мною. Что же мне теперь делать? Я не хочу, я не могу вернуться к отцу, - слезы покатились по ее щекам.
- Мадемуазель, - мрачный Арамис только головой покачал. – К сожалению, закон на стороне вашего отца. А потом он будет на стороне вашего мужа. Вам остается только пожелать, чтобы ваш будущий муж не слишком долго связывал вас своим присутствием.
- Что вы хотите сказать?
- Только то, что все мы смертны, - лицемерно вздохнул аббат.
- Я должна молиться за то, чтобы Бог распорядился в мою пользу? – мадемуазель попыталась поймать взгляд Арамиса, но тот, кто дал ей такой двусмысленный совет, уклонился от прямого ответа.
- Боже вас сохрани от такой молитвы: желать зла ближнему своему – это тяжкий грех.
- Если бы вы видели этого человека, вы бы ужаснулись. Это дряхлый старец.
- Тогда вам не долго придется наслаждаться с ним радостями брака. А если вы подарите ему наследника, со временем он унаследует приличное состояние, умноженное браком его родителей. Ведь вы наследница своего отца?
- Я единственный его ребенок.
- Подумайте, мадемуазель, стоит ли так сопротивляться этому браку, - и Арамис улыбнулся с таким многозначительным видом, что Сюзанна тихо ахнула. В самом деле, нужно только немного женской хитрости и выдержка, чтобы все были довольны.
- Господин аббат, а что будем делать со старухой? – д’Артаньян с трудом сохранял серьезный вид при этом уроке лицемерия.
- От нее самой зависит, останется ли она при своем интересе или с ней разберутся ее же друзья. Как ни говори, а она не сумела спрятать свою пленницу. И накормить ее тоже не сумела, - Арамис тяжело вздохнул. – Я, пожалуй, способен отпустить ей грехи перед концом…
- Не надо, господин, я вам и так все скажу. Только пусть этот мальчишка уйдет: слишком он глазастый и сует свой нос, куда не следует. Так вот, скажу я вам, господин, - убедившись, что Фрике отошел подальше, старуха стала разговорчивее, - скажу я вам как на духу, пришел ко мне этот, из школяров, высокий такой, худющий, как жердь. Пришел и наказал, чтобы я стерегла девицу, к которой меня отвезут. Кормила, поила и следила, чтобы она не убежала. Обещал десять пистолей, если девица будет жива, здорова и покладиста. Если не уберегу, голову мне снесут, о пощаде чтоб и не думала.
- Так она у тебя все время связанная сидела? – ахнул д’Артаньян.
- Как можно! Она есть не хотела, вот я и решила связать ее и кормить силой.
- И откуда у тебя, старая, силы появились, чтобы связать молодую и здоровую девушку? Видно, был у тебя помощник, - предположил мушкетер.
Глаза у старухи забегали.
- Одна я была, клянусь, одна!
- Лжет она, господин офицер, был у нее помощник. Повар здешний. Она обещала ему половину от десяти пистолей, если он поможет сторожить мадемуазель, - выскочил Фрике.
- Ах ты, подлец! – взвилась старая ведьма. – Вот погоди, доберусь я до тебя!
- Короче, надо идти к ректору Сорбонны и разбираться с этими школярами, - вздохнул мушкетер. - Только он и может управиться с ними.
- Не ищите себе ненужной головной боли, друг мой, - остановил его Арамис. – Закон все равно передаст девицу в руки отца.
- Арамис, вы само благоразумие, но ведь есть еще и любовь этих молодых людей.
- Никто не помешает их счастью, если они проявят немного терпения и благоразумия. Если же они будут действовать только по велению сердца, они ничего не добьются.
- Арамис, вы стали циником.
- Мой сан требует любви к ближнему и терпения, - двусмысленно улыбнулся Арамис.
- Раньше вы так не рассуждали.
- Раньше я был поэт, - сухо бросил Арамис.
- А теперь?
- А теперь я ударился в политику, мой милый. А она дама претенциозная, отношения с ней требуют двоякого подхода: быть авантюристом и не забывать об осторожности.
- Кого в вас больше, Арамис: аббата или мушкетера?
- Последнее время я все больше склоняюсь к церкви, господин капитан.
- Я штатский, д’Эрбле, уже штатский, - напомнил д’Артаньян.
- Это временно, помяните мое слово, - уверенно провозгласил господин аббат. -Вы знаете, я редко ошибаюсь, когда даю оценку событиям. Немного терпения, мой друг, и все устроится к вашему удовольствию.
- Все это очень мило, но что мы будем делать с этими влюбленными?
- Дочь вы отвезете к отцу, а я займусь этим чичероне.
- Мадемуазель Сюзанна, а откуда вы знаете, что заплатил за ваше похищение компаньон отца? – вспомнил о важном обстоятельстве Арамис.
- Я его видела с отцом в Париже: он приходил в гостиницу, очень внимательно меня разглядывал. А потом этот школяр проболтался, что он заплатил им, чтобы увезти меня и спрятать в этом доме.
- Вы ему нужны, чтобы заполучить дело вашего отца. Ему нужен наследник. Ничего нового в этой истории нет, вас покупают.
- Я знаю. Но я не хочу быть проданной, как лошадь на ярмарке.
- Вы рассчитывали на любовь в духе романов мадемуазель Скюдери? – насмешливо поинтересовался аббат.
- Я хотела красивой любви.
- У вас все еще будет. Покоритесь отцу, но не забывайте и вашего друга. А теперь вам надо привести себя в порядок, и мы отвезем вас в гостиницу «Козочка».
- Так вы мне поможете повидаться с Клодом?
- Непременно.

                *****

Д’Артаньян с Арамисом слово сдержали: перед возвращением к отцу Сюзон повидалась с Клодом Мареном. О чем говорили молодые люди наедине, осталось между ними, но свадьба была сыграна, Сюзон поселилась в богатом особняке, супруг ее был в постоянных разъездах, но это не помешало ему стать через год счастливым отцом.
Клод Марен, удостоился звания «друг дома», и мог беспрепятственно заниматься образованием мальчика, а затем и девочки, рожденных в этом браке. Через пять лет Сюзанна овдовела, а еще раньше почил в бозе ее батюшка, оставив ей свое дело и приличный капитал. Клод Марен, ставший к тому времени управляющим преуспевающей компании по производству шелковых лент в городе Перуже**, не преминул упрочить свое положение, сочетавшись, наконец, законным браком со своей дорогой Сюзанной. В этом браке у них родилось еще трое детей.
А что Фрике? Фрике, ни жив ни мертв после того, как попался на глаза обитательницы Двора Чудес, некоторое время отсиживался у матери, пользуясь покровительством коменданта Бастилии и постаравшись, чтобы это покровительство, как и знакомство с капитаном королевских мушкетеров господином д’Артаньяном, стало известно школярам Сорбонны. Его оставили в покое, но в один из дней к нему явился посланец от ректора, и Фрике пришлось предстать перед коллегией деканов. Его предупредили в достаточно мягкой, но не вызывающей сомнений, форме, что избранная им профессия требует корпоративной солидарности, и никто и ничто не должны становиться между ним и его товарищами и коллегами. Иначе ему грозит большой штраф и отчисление. И эта корпоративность отныне и до той минуты, что он решит оставить Сорбонну и избранный путь или, напротив, будет продолжать продвигаться по этой стезе, определит его будущее.
Получив заслуженное порицание, Фрике брёл по шумным парижским улицам. Вот покупатель ругается с булочником из-за того, что тот торгует чёрствым хлебом под видом сегодняшней выпечки – ну, да, это известный жулик! Почище карманника, которого… ого, поймали карманника-то! Вон полицейский сержант повёл его.
"Зря, надо было поколотить от души, а так откупится поганец и снова на промысел!"
В другое время Фрике непременно был бы в самой гуще событий, но сейчас он просто остановился и смотрел, как если бы рассматривал картину.
В соседнем дворе ребятишки мал-мала-меньше затеяли игру, один водил, другие с визгом носились наперегонки. Что за игра-то? Хотел бы Фрике присоединиться к этой веселой стайке? Он поймал себя на мысли, что, пожалуй, нет. Увернувшись от всадника-дворянина и получив-таки хлыстом по спине, мальчик оступился на мокрой земле: под ногами яркой солнечной искрой блеснула монетка! Фрике уже нагнулся поднять её, но вдруг с неожиданной злостью втоптал каблуком в грязь. А потом ещё и ещё!
– На, на! На тебе!
На штаны и чулки летели грязные брызги.

Да, Фрике урок усвоил: отныне он стал заложником своего профессионального долга и верным слугой гильдии адвокатов. Со временем пришли к нему и деньги, и известность, и клиентура. Он остепенился с годами, отрастил брюшко, женился, купил контору в Париже и дом в Нуази-ле-Сек, но нет-нет, да и вспоминал времена, когда его еще называли Фрике и он не упускал возможности поучаствовать в какой-нибудь шалости парижских сорванцов или шалопаев-школяров. И только свою последнюю шалость с кражей девицы вспоминать он не любил. И хотя давно уже не было на свете капитана д’Артаньяна, и друг его Арамис исчез из Нуази, Фрике, а ныне мэтр Франсуа Жервез, старательно обходил стороной Тиктонскую улицу и гостиницу «Козочка», словно опасаясь встречи с их тенями.

*Фрике (Friquet) – в переводе с французского – полевой воробей.
** Перуж – город в окрестностях Лиона.