Крест

Перевод рассказа Марка Хласко “Krzyz”


Двери заскрежетали, и в камеру вошел охранник. Был типом высоким и худым, с кожей  земляного цвета, под глазами темные мешки – он страдал больной печенью, и об этом знал каждый, кто сидел здесь мало-мальски значительное время, так как он сам частенько во всеуслышание жаловался о своей болезни. Охранник громко гаркнул. Сидящий на нарах человек выжидательно на него посмотрел.
- Родители приехали – сказал охранник. Голос его звучал слегка в нос. – Нужно идти попрощаться.
Сидящий на нарах молчал. Он осматривал свои руки, свои большие, грубые с потрескавшимися пальцами ладони. На первый взгляд такие руки кажутся неловкими и ни к чему, собственно, не годными, пока не увидишь их в работе и не убедишься, как много они способны сделать.
- Да – повторил охранник и переступил с ноги на ногу – нужно идти попрощаться. Они ждут с самого утра, приехали с первым поездом.
Сидящий встал и выпрямился. Был высокий и коренастый, с круглой головой, похожей на шар; это сходство только усиливалось коротко остриженными под самую кожу темными волосами.
- Холодно сегодня? – спросил. И начал тереть ладони.
- Мы не будем проходить по двору – сказал охранник, сделав успокаивающий жест рукой. - Просто сойдем вниз, они там ждут.
Вышли в коридор. Охранник закрыл дверь. Пошли по коридору. Узник шел первым, заложив назад свои огромные ладони. Им встретились два заключенных с ведрами в руках. Один из них махнул рукой в сторону провожаемого и спросил:
- Как дела, приятель?
- Тсс – сказал охранник. – Не разговаривать!
Несущий ведро присвистнул. Пошли дальше. Человек с круглой головой спросил:
- Видно, я уже больше не выйду во двор?
- Должно быть, нет – ответил охранник. На лице имел мученическое выражение: с самого утра чувствовал, что его ждет страшная атака на печень. Свернули в следующий коридор и шли очень медленно. В последнее время узник мало ходил, у него очень сильно болели ноги, обутые в тяжелую тюремную обувь. Он то и дело спотыкался и шипел от боли. В какой-то момент сказал:
- Ноги просто лопаются.
- Ох – сказал охранник. Повел плечами. – Уже недалеко.
Узник что-то проворчал. Старался ступать боком, при этом внимательно разглядывая стены.  Спустя какое-то время сказал:
- Лампочка перегорела.
- Где? – спросил охранник. Остановились.
- Там – сказал узник, и чтобы показать, поднял вверх свою огромную ладонь. Действительно, одна из освещавших коридор лампочек не светила. Охранник покачал головой.
- Ну, скажите на милость – произнес. – Что это за лампочки? Мой зять купил на той неделе три, так две из них сразу же перегорели. Пошел в магазин и хотел поменять, а там ему говорят, мол, не смешите – какие дают, такие и продаем… С лампочками теперь полная беда.
- А сколько стоит лампочка?
- Даже не знаю – озабоченно сказал охранник. И затем спросил подозрительно – А зачем тебе это нужно?
- Так себе.
Охранник посмотрел на него внимательно и гневно сказал:
- Пошли, пошли. Что пан – шутить изволишь?
Шли дальше вдоль запертых дверей. Возле лестничной клетки дежурные заключенные мыли коридор. Громко шуровали щетками с короткими рукоятками. Пахло хозяйственным мылом и горячей водой. Когда проходили мимо, один из них поднял потное лицо и прошептал:
- Приятель, кинь сигаретку. После выписки отдам.
- Цыц – сказал охранник - не разговаривать.
- Да никто ничего и не говорит – ответил моющий пол. – Разве я что говорю? Я ж ничего не говорю…
Бросил с шумом щетку и отставил в сторону ведра. Охранник с круглоголовым прошли. Узник снова как-то неудачно ступил и застонал.
- Ну все, все – успокаивающе произнес охранник. – уже и вправду близко.
Вошли в канцелярию, а оттуда в помещение, где ожидали родители заключенного. При виде входящих они встали с лавки.
- Можно поприветствовать друг друга – сказал охранник, и на его худом лице отобразилось нечто, что могло показаться усмешкой только знающим о его болезни. – Можете садиться. – Поправил пояс с тяжелым пистолетом и уселся на стул возле окна. Узник стоял посреди комнаты и моргал глазами; было тут значительно светлее, чем в камере, в которой он до сих пор постоянно пребывал. Затем подошел к родителям, сначала поцеловал в руку отца, потом мать.
- Так значит сегодня утром приехали? – спросил.
- Ну так – ответил отец. Был могучим и высоким, толстой шее было тесно в узком воротнике, голос был громкий, даже и теперь, когда, не понятно почему, старался говорить шепотом. Сын совсем не был на него похож: ни по облику, ни по поведению.
 – Ехали к тебе всю ночь – сурово проговорил отец.
- С пересадкой в Едлове?
- Теперь – вмешалась мать – нужно делать пересадку в Росташове.
- Угу – произнес узник. Старался занять такое положение, чтобы ноги немного отдохнули. Оперся сзади руками о стену, а ноги выставил немного вперед. И вдруг его сердце сильно забилось: испугался, что отец – человек очень суровый – скажет ему встать и разговаривать стоя прямо, ибо не любил, когда его дети не оказывают должного уважения. И потому сразу же спросил отца: – А что там у Сидоровича?
- У Сидоровича? – повторил, задумавшись, отец. Молчал секунду другую, ища подходящих слов, потом произнес: - Да все как обычно у него. Вот только что разве конь пал.
- Пал конь – успокоился узник. Мечтал о том, чтобы поскорее добраться до камеры и наконец снять обувь. – как же это могло случиться?
- Пал и все тут – сказал отец. – Звали ветеринара, но было уже слишком поздно – почесал в голове, снова помолчал еще секунду. Потом сказал наставительно:
 – С конем нужно деликатнее.
- Пора кончать. – сказал, обращаясь к ним, охранник. – Осталось еще пять минут.
- Это конь – быстро произнес узник и еще немного дальше отставил ноги. – Так, так… Конь, конь… Конечно, с конем только осторожнее… Ну ясно, что ж сделаешь, если падет… Нужно осторожнее, и все тут… Так, так…
 Узник поморщился при одной мысли, что сейчас, при прощании, наверняка нужно будет встать на ноги. Он цыкнул и быстро спросил: - А как там у нас?
- Да слава Богу – сказал отец. – если все хорошо пойдет, то по весне купим корову.
- Конец – сказал охранник, встав и подтянув ремень. Огромная кобура с пистолетом выглядела очень смешно на его худом теле.
- Ну так – сказал отец. – Не время теперь на наши разговоры. Теперь, сынок, ты должен с Богом разговаривать. Ты теперь уже Его. Да. Ну, так молись.
Поднял вверх ладонь, охранник отвернулся.
– Прощаюсь с тобой крестом Господним – громко сказал отец. – Встань на колени.
Узник молчал.
- Нет – сказал он наконец, ясно осознавая, какую это могло бы причинить ему боль, при самой мысли о которой буквально горело в глазах.
- На колени, сын, – сказал отец торжественным голосом. – Перед крестом должно стоять на коленях.
Узник покачал головой.
- Нет – сказал. Подхватил и поцеловал руку отца. Потом поцеловал мать и вышел вместе с охранником. Старики тоже вышли, прошли через двор и очутились на улице. Направились в сторону вокзала, откуда через два часа отходил их поезд. Шли сельским обычаем: впереди отец, а на два шага позади мать.
- Подменили его – сказала мать. – Не захотел встать на колени. – Всхлипнула, ее старческое лицо жалобно скривилось. – Может, он и в Бога уже не верит?
- Первый раз – сказал отец таким тоном, будто сам себе не верил. – Первый раз, когда сделал что-либо не по моей воле. Но дитяк с него хороший.
В одном из скверов присели на минутку. День был теплый, таял снег. В цвете неба, в легком набухании веточек, в блестящей шерсти проезжающих лошадей, в мокрых шинах автомобилей чуялось приближение весны. Прохожие расстегивали пальто, выходящие со школ дети бегали стайками, грязный снег с шумом сплывал до ливневки.
- Да – сказал отец. – Осенью Митек вернется с армии. Ему достанется костюм после Янка. До осени нужно будет еще помучиться…
- Янек был толще – сказала мать.
- Толще, толще… Митек на военных харчах раздастся, там кормят как положено – молчал какое-то время, смотря на свои блестящие ботинки. – Ну что – сказал наконец. – Дитяк с него был хороший. Ничего не сказал, что это я ему говорил сделать. Ничего, до самого конца.
- А это ты ему сказал? – спросила мать.
- Ну да – сказал отец. – Так получается, что я… - Шея его внезапно покраснела. - Мне отродье в доме ни к чему. – Потряс кулаками. – Этими самыми руками добился себе всего: земли, дома, жены. Я на старости лет стыдом светить не намерен. Согрешили – их дело. Но разве обязательно ему было жениться на нищенке? Что она имела? Чего стоит человек без земли? Ничего, разве только смерти, хотя даже и ее не стоит. Хотел ему добра. Я ему сказал, чтобы положил ее возле коня - пусть будет, будто конь ее лягнул. А он так перепугался, что убежал и топор оставил. У меня для него была жена в Завадове. Был бы у него и дом, и кусок земли. Но он хотел её, а должен был сделать по моей воле. И ничего не сказал. Сыновье послушание имел.
- Только бы не сильно мучился – всхлипнула мать.
- Где там. – Хмыкнул нетерпеливо. – Смерть то смерть, только и всего. Что, мало людей умирает? Что, он не видел смерти? Вон, еще перед демократией в одну зиму в Глуховичах пол села вымерло. А в Завадове? А в Яновицах? С голоду и холоду всегда тяжелее умирать было. Добрый с него был хлопец, и смерть у него будет легкая. Но еще только через три дня. Как вернемся домой, то пойдем помолиться, чтобы ему та смерть легко пошла.
- Хороший был – сказала мать. – Точно, хороший. – На ее круглом, морщинистом лице нарисовалось полное неуверенности сомнение. – Хороший, хороший. – Повторила ворчливо. - Но почему же тогда не захотел встать на колени?