Горькая правда

Вырос я в небольшом южнорусском селе. Отец мой был шахтёром – другой работы рядом и не было. Работал по вахтам – раз в две недели приезжал пазик, привозил смену отработавших мужиков и тут же забирал другую партию. Пока я был маленьким, жилось нам неплохо – отец получал хорошие по тем временам деньги, да и мама работала. Она была учителем. Жили мы в своём доме и с большим хозяйством – куры, утки, овцы, корова и огород в придачу.

После школы я поступил в ПТУ на автослесаря. Училище находилось в районном городке В., в 100 километрах от нашего села. Шёл 1990 год. А ещё через год грянул путч. Советский Союз закончился. Страна стала другая, деньги другие, вернее, их как раз совсем не стало. Отцу платить перестали – бывало, по нескольку месяцев зарплату задерживали. В школе у матери тоже были перебои с деньгами. Отец приезжал из шахты и пил. Я учился хорошо, стипендию, пускай скудную, но выплачивали регулярно. Домой на выходные старался теперь не приезжать – и денег на автобус было жалко, и смотреть на пьяного отца не было никакого желания. Мать моя тянула хозяйство теперь одна. Утром – школа, после обеда на дворе да по дому хлопочет, а вечером ещё надо тетрадки проверять, к урокам готовиться.

А весной, в марте, случилась беда.

- Спиридонов, - во время урока по автоделу в класс без стука вошла заместитель директора Валентина Петровна или «Валя-Петя», как мы её звали между собой, - к директору.

Я вздрогнул. Нельзя сказать, что я был примерным учеником, но и нарушителем порядка или двоечником никогда не был – за что к директору, да ещё во время урока? Учитель мой, Николай Петрович, невысокий коренастый жилистый мужичок, который ко мне относился по-отцовски сердечно, встревоженно взглянул на меня и сказал:

- Иди, Лёша.

В кабинете директор мне передал телеграмму матери: «Отец погиб приезжай мама».

Похороны отца я помню, как в тумане. Мать не плакала – не могла почему-то. Она осунулась, не разговаривала ни с кем, даже со мной. Сидела на диване, глядя в одну точку, или лежала на кровати, уткнувшись носом в подушку.

Отца с другими шахтёрами засыпало в шахте. Случился обвал. После похорон матери выплатили весь долг по зарплате, но вернуть ей мужа, а мне отца уже никто не мог. В училище мне разрешили побыть с матерью две недели. Через несколько дней после похорон она вышла на работу – был конец четверти, надо было проводить контрольные, выставлять оценки, да и что сидеть дома тосковать? Подруги по работе, соседи и родные – все надеялись, что работа поможет ей быстрее справиться с горем, вернуться к жизни.

Пока мать была на работе, я от нечего делать слонялся по дому – пересматривал свои любимые журналы, листал семейный альбом с фотографиями. Не помню, что меня дёрнуло заглянуть в материнский шифоньер. Раньше такие шкафы были для одежды – справа отделение со штангой, чтобы повесить платья и рубашки на плечики, слева – полки, и на одной из дверец – обязательно зеркало. Мать в праздники любила наряжаться перед ним, а я за ней наблюдать – как она укладывает свои густые кудрявые волосы в красивую высокую причёску, подпоясывает шифоновое платье тонким кожаным белым ремешком с золотистой пряжкой, достаёт из деревянной расписной шкатулки бусы из жемчуга – подарок отца к годовщине свадьбы, надевает туфли-лодочки на каблуке. Шифоньер был запретной зоной – мать не разрешала мне открывать его. А тут – я почувствовал себя уже взрослым, мне 17, единственный мужчина, считай, глава семьи… И мне хотелось вернуться хоть на минутку в детство – взглянуть на мамины платья, отцовский костюм, который он надевал только по особым случаям, потрогать её блузки и его всегда отпаренные брюки, вдохнуть нежный, едва уловимый запах её духов, который всегда раздавался по комнате, когда она открывала шифоньер.

В шкафу был идеальный порядок: на каждой полке аккуратными стопками лежала одежда, бельё, носовые, шейные платки. Справа над штангой была ещё одна полка. Я не знал, что там хранилось – полка располагалась слишком высоко. Даже сейчас, когда я вырос, мне было неудобно тянуться туда. Я пододвинул табурет и встал на него. На полке лежали письма отца – по штемпелям я понял, что они были написаны ещё до свадьбы. Мать никогда не рассказывала мне про них. Я стал класть их обратно и задел за какой-то шуршащий предмет, лежавший у задней стенки шкафа, подцепил его пальцами и подтащил к краю полки. В пакете из тонкой слюды лежал детский набор: розовый чепчик с белыми кружевами, такая же распашонка, фартучек-слюнявчик, крохотные ползунки, пелёнка и байковое одеяло с розовыми мишками – всё новое. Я растерянно смотрел на свою находку. Для кого мать могла купить это? Если кому-то в подарок, то зачем спрятала так далеко в шкаф? Или?.. Я никогда раньше не задумывался, почему у меня не было ни брата, ни сестры, и не спрашивал об этом родителей. Очевидно, я нашёл то, что мать явно не хотела мне показывать, аккуратно сложил вещи обратно в пакет и положил его на прежнее место.

Спросить или не спрашивать: я мучался и не мог ни на что решиться. Не спросить – невозможно, потому что мне хотелось знать правду. А спросить – значит, признаться в том, что без разрешения рылся в её шкафу.

Мать пришла с работы, как мне показалось, в хорошем настроении, рассказывала про школу, про своих учеников, строила планы на лето. Она старательно избегала разговоров про отца, про шахту и только тихо сказала:

- Лёшенька, первое время проживём, деньги за отца выплатили, а там посмотрим, да?

Она так трогательно смотрела на меня, в этом взгляде было столько надежды на то, что мы будем с ней вместе, что я её поддержу, буду часто приезжать домой, и язык у меня так и не повернулся спросить её о неожиданной находке.

Через год я закончил училище, поступил в институт на инженера и переехал жить ещё дальше от дома – в областной центр. Потом устроился на работу, женился. К матери приезжал теперь в основном только в отпуск.

- Лёшенька. Мама. Лизонька наша. Умерла, - в телефонной трубке звучал прерывающийся голос тёти Нины, маминой младшей сестры.

Уже за полночь приехал я на машине в родное село. Домой было идти как-то не по себе. Я не знал, там ли мама, или её увезли… И пошёл сразу к тёте Нине. Она посадила меня пить чай. Сидели мы долго – клонило в сон, слипались глаза.

- Тёть Нин, я так и не спросил у мамы, побоялся, что расстроится. Может, ты знаешь. Как-то, когда отец только умер, я нашёл у неё в шифоньере на верхней полке детский набор – чепчик, распашонка, одеяло, всё розовое, новое. Откуда это – не знаешь?

Тётя Нина как будто поперхнулась, закашлялась, из глаз снова брызнули слёзы.

- Лёшенька, она тебе не рассказывала? Ждала доченьку. Забеременела незадолго до смерти отца. Так уж радовалась, вся ровно расцвела – глаза светятся, лицо – как будто помолодела лет на десять. Варенькой хотела назвать. Да ты-то учился, потому, видать, и не стала раньше времени тебе говорить, волновать. А как отец-от ушёл, у ней на нервной почве выкидыш и сделался. Лежала в больнице тогда неделю. Не сказали тебе – не хотели расстраивать.

Я вскочил. Безумно посмотрел на тётку. Не знал, что делать, что говорить. Хотелось тут же выбежать из тёткиного дома – туда, в ночь, на улицу и выть, выть как волку. Тётя крепко взяла меня за руку, как маленького, молча отвела в комнату и уложила на застеленную кровать.

На следующий день в родительском доме я зашёл в мамину комнату, придвинул к шкафу табурет, влез на него и стал искать на верхней полке тонкий слюдяной пакет. Но его там отчего-то не оказалось.

27 января 2025 г., г. Вологда