Месть шпиона

Данное произведение является художественным вымыслом. Имена, персонажи, места и события являются плодом воображения автора или используются в вымышленном контексте. Любые совпадения с реальными людьми, живыми или умершими, организациями, событиями или местами являются случайностью. Автор не несет ответственности за интерпретации, вытекающие из прочтения данного произведения. Все права защищены.

Глава 1

1960 год. Восточная германия. Особняк бывшего начальника Главного управления кадров министерства безопастности ГДР, Альфред Шёнхерр. 60-летний кадровик, восседал за дубовым столом в своей обширной библиотеке.  Его глаза, казалось, видели насквозь и замечали каждую пылинку парящую в воздухе. Стены, увешанные портретами партийных лидеров, безмолвно наблюдали за происходящим. Воздух был напоен ароматом кофе, табака и старых фолиантов. Книжные стеллажи, хранители человеческой мысли, окружали его святилище покоя и уединения. Напротив сидела Виктория Мазур, эффектная 35-летняя брюнетка. Её тело покрывали заживающие раны, словно у побитого подростка. Она ждала ответа от старого друга, но Альфред не спешил. Он хотел тщательно изучить её необычную историю побега от советских спецслужб.

– Итак, красавица моя. – говорил Альфред с хорошо поставленным акцентом – Ты оставила неизгладимое впечатление о себе не только своим видом, но и нелестными отзывами о себе в КГБ. Расскажи, как случилось, что в агентуре советского союза на тебя объявили охоту?

– Мне подробно изложить?

– Конечно, рассказывай, мы же друзья. А потом, мы будем думать, что с тобой делать. Только знай, дорогая, я на пенсии, но тем не менее, я в силах еще помогать своим друзьям.  Расскажи все как на душе. Прошу тебя.

Мазур кивнула,

– Альфред. В моей ситуации нет ничего секретного, и много того, что ты уже знаешь. 

– Тем не менее, мне очень хотелось бы услышать историю об этой вредной старухи-Шпик. – Альфред взглянул на настенные часы и осведомил Мазур – У нас много времени, ты у меня дома, так что детально рассказывай. Будешь кофе, родная?

Кадровик не дождавшись ответа подлил в кружку из кофейной турки кофе и придвинул Мазур, которая приступила к рассказу:



«6 июля этого года я поселилась, по распоряжению нашего комитета в новую квартиру в одном из Ленинградских районов.
Все было бы не плохо, но неделю спустя, я обнаружила, что в соседской квартире живет моя знакомая старуха из аналогичной разведывательной юрисдикции, в которой служила я. Ее прозвище было Шпик, но сослуживцы звали ее Старуха Шпик. С давних лет у нас была особая вражда, и счеты между собой и это напомнило о себе, когда наши пути пересеклись между двумя противоположными квартирами. Можешь ли ты вообразить, что может произойти если два люто ненавидящих друг друга высококлассных шпиона, готовы поквитаться друг с другом, в любую минуту, всеми изощренными для них способами, и судьба дает для этого великолепный шанс? Ты знаешь, что, на моем месте, простой смертный скоропостижно скончался бы, и смерть его была бы объявлена несчастным случаем. Но это была я, и я глядела в ее хитрые и злые, как у гремучей змеи, глаза и знала на что способна эта старуха.

Я не сразу узнала ее и, если бы мое прошлое тесно не было бы связано с этой подлой женщиной, я бы, может быть, никогда ее не узнала. Раньше она была густоволосой накрашенной шатенкой, небольшого роста и в меру упитанной. Однако в этот раз она заметно уменьшилась и скукожилась, хотя и была такой же  невротичной как раньше, с бегающими, нервными глазами, но с уже седой шевелюрой.

– Не знаю случайна ли наша встреча Виктория, родная? – сказала старуха мне вместо приветствия – Я не верю в случайности, как сказал бы святой праведник.

Насколько мне помнится, эта параноидальная старуха, всегда сомневалась и часто видела подвох в каждой случайной встречи.

– Однако Шпик, – заявила я – ты смотришь на меня, так, словно уже прицелилась мне в голову.

– Ну, не знаю, кто у кого на прицеле. Но на всякий случай учти, я бдительна и вижу тебя даже за стеной.

Меня охватил жар от последних ее слов, и от понимания на какие вещи способна эта ведьма.

Старуха-Шпик игриво, с некой загадкой ухмыльнулась, открыла замок своей квартиры и скрылась, хлопнув за собой дверью.

Я не ошиблась относительно деградации ее маразма. Конфликт вскоре разгорелся на почве переезда, во время которого грузчики мебели сбили ручку замка ее двери. Из-за чего та долго не могла зайти в свою квартиру, и вскоре стала нервно ломиться в мою дверь. Я открыла ей, и она как тайфун ворвалась в мою прихожую, оплевывая меня брызгами слюней и обвиняя в произошедшем.

– Эй, на кой мне сбивать ручку твоей двери? – крикнула я мятежнице – Мне это надо? Что я за это получу? Почетный звезду героя?

– Что-то мне подсказывает, что ты пыталась создать мне проблемы Мазур.

– Ты посмотри на себя. Зачем ты мне сдалась? Ты от инсульта скоро сдохнишь.

– Не дождёшься, я еще приду на твои похороны – ответила Шпик.

– Что, мы так и будем упражняться афоризмами или закончим разговор? Давай, каждый будет заниматься своими проблемами – предложила я.

 Старуха на секунды две застыла, затем ее озарило мыслью, а в глазах появился хитрый огонек.

– Я  с тобой согласна, проблемы ведь у тебя. 

– У меня? – изумилась я.

– Да у тебя, огромные проблем. Очень огромные, – повторила старая ведьма и стремительно выскочила из квартиры.

Я вновь занервничала из-за этой провокации, и подумала, что мне не удастся выдохнуть накопившуюся усталость от московской суеты в моей новой тихой квартире, из-за этой стервы. Теперь, свихнувшейся старуха, будет мерещится всюду моя тень. Как бывает под старость у людей нашей профессии, особенно когда в этом замешаны личные счеты.  Десять лет назад я нанесла ей смертельный удар по карьере, обесточив ее лакомую кормушку, и прервав нелегальную деятельность, которой она промышляла в КГБ, получая неплохие дивиденды.

Ее тайная работа заключалась в установки жучков, подслушивания телефонных разговоров и торговлей «скелетами в шкафу». Инсайдерам ЦРУ – она сливала всю информацию касающейся политиканов и военной элиты. Ей заказы зашифрованными списками приходили из Вашингтона, на московский адрес сестры его приятеля, который вел как-бы ученную деятельность в Америке. Одно заказное имя десять тысяч долларов. Она была безупречна и всегда оставалась незамеченной.  Полномочия в КГБ на тот момент практически охраняли ее от нежелательных последствий; она не боялась ни черта ни бога, до тех пор, пока ее не отстранили, и причиной этому была я. Точнее сказать, я сдала ее не из-за личных амбиций, а по уговору моего координатора из SOG, который выполнял чью-то просьбу.  На тот момент, старуха-Шпик знала, что я сотрудничаю с КГБ, но не знала, что я параллельно работаю на два фронта. Тем не менее я боялась, что эта мстительная и обозленная на меня стерва могла уже пронюхать важные детали из моей в биографии.

Как бы то ни было, спустя два дня, поле произошедшего инцидента, я вернулась домой, и увидела залитый свинцом замок моей двери. Теперь я не могла долго зайти в свою квартиру и пришлось вызвать бригаду взломщиков. Эта проклятая гадюка измотает мне все нервы, и я с большим трудом сдерживалась, чтоб не наказать эту гадину, из-за которой я, с десяти вечера, до девяти утра, не могла попасть к себе домой, и выспаться. Служба взломщиков явилась только в девятом часу, и после этого я пошла только на работу. Мерзкая гадюка! Мне хотелось отплатить ей тем же и доставить ей столько же страдания сколько я получила за весь этот день. Но я боялась, что наш конфликт зайдет слишком далеко.

Через день, словно в ответ моим мыслям, Шпик, установила пуленепробиваемую дверь на электронном замке и оградила ее решёткой. Такого кретинизма и маразма я еще никогда не видал на своем веку. Но оказалось, это не столько был кретинизм, сколько расчет, за которым должны последовать у меня неприятности.

Она старалась предугадать каждое мое действие, опередить меня в каждом шаге, и спровоцировать на необратимые ситуации.

Однажды мне поручили задание по расшифровке найденых писем индийского посла, забытыми им в номере. Целую неделю до субботы я занималась этой рутиной работой, пока я физически не выдохлась. В конце концов, я встретилась на выходных с знакомым парнем Андреем Снежинским. Весь вечер мы развлекалась: мы так напились вина, что под утро, отдались на волю безумных ветров. Второй день выходных я просидела дома, читая, размышляя и смотря телевизор, с которым я никогда не расставалась. Он был переносной, немного барахлил, и я всегда, где бы мне не приходилось остановиться, брала его с собой.

Внезапно, когда я смотрела вечерние новости, картинка на экране телевизора померкла, затем вспыхнула и вдруг отобразила то, от чего у меня проступил холодный пот, и затем воспылала дикая ярость. На экране была знакомая мне сцена в штабном кабинете майора Германа Лагранского. Он выглядит молодым парнем, спортивного телосложения, но возраст был его чуть выше сорока лет.

 Там же присутствовал еще некий офицер и я. В записи Лагранский просит меня проводить его даму сердца домой. Он остерегается некоего немца по имени Строц, который кокетничает с его возлюбленной и задает неудобные вопросы.

Но важно не это, а то что всплыло потом в кадрах, откуда было видно, что я провела ночь с Снежинским, который являлся мужем Анны Шишкоморовской: феноменально боевой стервы, и инструктором «ШОН» – Школы особого назначения, специализирующейся в подготовке кадров для советской разведки. Дальше я не стала смотреть. Я со злостью выдернула шнур из розетки и стала лихорадочно искать по квартире скрытые жучки и камеры, со стыдом представляя, как старуха-Шпик, в этот миг, наблюдает в монитор слежения и от смеха покатывается в злорадстве. Как эта не глупая старуха сумела транслировать запись, в мой телевизор мне было не ясно.  Но то, что она следила за Лагранским и сливала все секреты штабу ЦРУ, было самой очевидностью.


Я обнаружила два жучка на кухне и в комнате, затем камеру в спальне и мне стало очевидно, насколько старуха страшно ненавидела меня, что не пожалела для меня камеру, стоимостью целое состояние. 

Я боялась, что с Лагранским у меня возникнут неприятности, из-за записи и решила уничтожить ее. Однако Шпик предусмотрительно установила бронированную дверь с электронным замком в свою квартиру, рассчитывая на то, что я постараюсь проникнуть в ее дом. Я убедила себя, что это не не сложно организовать  и приступила к делу.

Первое, что я сделала, это установил камеры для слежки за старухой-Шпик. Этот способ предполагал дистанционную установку, посредству нити, растопленной жвачки, кое каких необходимых креплений и наработанного мастерства метать механизм в соседние окна.

Это устройство напоминало импровизированный маятник, который я раскачивала, пока оно не прилипло к стеклу окна квартиры моего соседа.

Я увидела, что одна штора комнаты Шпик была приоткрыта, и я лишний раз удостоверилась, что эта гадюка задумала меня уничтожить. Я увидела кучу проводов у стены в мою квартиру и прилепленные «локаторы». Затем я увидела ноги в дырявых носках старухи, покоящийся на диване, и монитор слежения, перед которым она спала.   


Пока пленка оставалась в кассетном адаптере, я спешила уничтожить ее с помощью высоковольтного напряжения и это не заняло у меня много времени.

Кабель я обнаружила в одном административном здании, не далеко от дома. Протянула его в нужное помещение и затем подсоединила к электронной двери соседки.

Я выяснила, что приборы предохранителя во многих квартирах нашего района были бестолковыми, или вовсе отсутствовали. И понадеявшись что, моя идея сработает, включила напряжение. В одну секунду свет во всем доме замерцал, и в квартире старухи, чья комната была оплетена множеством проводами, загорелся настоящий фейерверк.

Я поучила запах гари и увидела из окна как во двор в рейтузах и майке выбирает старуха с обугленным задом и дико кричит. Увлекшись  забавным зрелищем, я едва опомнилась, что квартира соседки осталась пуста, и поспешила туда.

 Когда я с фонарем обследовала все комнаты, где пахло горелой пластмассой от аппаратуры, то обнаружила причину, по которой Шпик так быстро ретировалась из квартиры. Ее диван светился в темноте истлевшими угольками. Приглядевшись, мне стало ясно, что, старая карга, страдая ревматизмом, и прогревая свою спину на китайском матрасе, поджарила свою задницу.

Я нашла кассету в расплавившимся магнитофоне и унесла с собой, сильно не рассчитывая на то, что мне удалось полностью обелить совесть перед Лагранским.

После этих волнительных событий я уснула и проснулась лишь к двенадцати часам от звонка телефонна.  Всю ночь я думала о старухе-Шпик, ее звонке и была готова, к любым поворотам судьбы.

– Я слушаю - ответил я на звонок.

В трубке было молчание и шипение, что могло означить, что меня записывают. На всякий случай я решила взвешивать каждое слово и олицетворять саму простату невинности.

– Ало, я вас слушаю - повторила я и услышала тяжёлый выдох, словно мой тайный собеседник выпускал из груди терновый камень из души.

– Зачем ты это сделала? - узнал я голос старой змеи.

– Это ты милая? Что стряслось? Ты всю ночь кричала как будто тебе богомол в ягодицу вписался.

– Ты издеваешься надомной Мазур?

– Извини, я не в курсе, у тебя бедный родственник умер, или что-то посерьезней случилось?

– Я тебе это никогда не прощу! Слышишь меня? Никогда!

– Да что я сделала такого?

–  Ты пожар мне устроила?

– Не знаю кто тебе пожар устроил. Ты уверена, что во всех твоих бедах должна виновата быть именно я?

–  Да, конечно. Отрицать это трудно. 

– Не сходи с ума Шпик, иначе это далеко зайдет. Сломаешь себе судьбу снова, и снова меня обвинишь.

–  Ты поражаешь меня мастерством перекладывать вину на других. Это омерзительная способность, которую я перевоспитаю.

– Благодарю, но мне не нужны няньки и воспитатели – выпалила, я, но Шпик никак не успокаивалась.

– Очень плохо, Мазур. Я мечтаю преподать тебе урок жизни – сказала она и бросила трубку.


Последние ее слова не очень меня напугали, однако эта злодейка все-таки сделала для меня вопиющую гадость.

Глава 2

Однажды, я возвращалась домой с хорошо заправленной в меня порцией виски, подаренной мне нашим заграничным резидентом. У моей двери я застала две больших коробки бандероли. Я не очень удивилась этому, поскольку мне изредка привозили шифровальные приборы и всякие интеллектуальные приспособления из Китая для моих разведывательных миссий. Я оставила коробки в прихожей и заснула. К утру голова не болела, как это бывает от водки. Виски благотворно воздействовали на мое здоровье, и я бодро чувствовала себя, за исключением того, что плохо соображала. Отчасти, поэтому, я совершила непоправимую глупость, следуя своим низменным амбициям: Когда я осмотрела коробки, и обнаружила инициалы моей соседки, то решила, что курьер ошибся квартирами, из-за того, что номера на наших новых дверях временно отсутствовали.

Если бы я не вскрывала коробки, то смогла бы избежать неотвратимых последствий. Но я горела злобой на старуху-Шпик, и страдала пагубным для себя любопытством. В коробках оказался простой хлам: семейные вещи, групповая фотография цыганкой семьи; одежда, женское пальто, в котором некая цыганка, красовалась на одном фото в Баварии на фоне замка Нойшванштайн.

Я сглупила, оставив коробки у себя на ночь, пока утром не раздался дверной звонок. Взглянув в  глазок двери, я увидела людей в фуражках, и лихорадочно засуетилась. Тревога нарастала с каждой секундой и после минуты растерянности я наконец открыла дверь.

– Добрый день! Обокрали соседа, не чего не слышали по этому поводу? – спросил высокий, стройный с выраженными густыми бровями и бородой, страж порядка. Он зашёл с невысоким, коренастым, с постоянно насмешливым выражением лица, напарником в фуражке.

– Нет, в первые слышу - говорю я ему и вижу, как высокий полисмен не верит моим словам, обследовая глазами мое помещение.

Я покраснела, от того, что в моей квартире находились чужие вещи со вскрытыми коробками, и в мыслях стала горько карать себя за свое необдуманное любопытство. Вскоре взгляд полисмена упал на коробку, и я буквально начала сгорать от стыда на месте. 

– Это ваши вещи? – спросил коренастый мужчина с насмешливой ухмылкой.

– Нет. Это посылка соседки. Ее нечаянно доставили мне – честно ответила я.

– С чего это вы взяли? – спросил высокий мужчина, въедливо изучая коробки, где должны находится надписи с адресом.

Этот вопрос меня смутил и показался излишним, поскольку мужчина в упор должен увидеть эти надписи с адресом. Я промолчала, посчитав это формализмом, с которым полицейский подошел к делу. После чего он задал еще
один глупый вопрос:

– Я не пойму про какую бандероль вы говорите?

– Вот про эту – я указала ему на ту самую коробку, которую он минуту уже разглядывал, обследовав все ее шесть граней.

– Здесь не указано адреса - сказал он, все равно что ошеломив меня молотом по голове.

– Как это нет?

Я подскочила, готовая была накричать на него за опрометчивость и невнимательность. Но когда я взглянула в то место на коробке, где еще вчера я разгадывала написанные синие каракули с адресом получателя, то крайне удивилась, и мое удивление сменилось паникой, от мысли поразившей меня:

Эта старуха использовала специальные исчезающие с течением времени чернила, которые мы, бывает, использовали в особых случаях. Это секретное изобретение оного британского ученого, и оно довольно часто используется в обиходе, под разные задачи, в том числе, чтоб скрыть следы компромиссного материала – точнее грязные делишки каких-нибудь политиканов. Шпик дьявольски хитро подставила меня, так ловко, что вывернуться мне из тех проблем, которые чередой нахлынули на меня, было крайне хлопотливо. И главным образом из-за того, что я должна была по роду моей деятельности сохранять анонимность, и ничто не должно выдать мою псевдоличность.

Что больше всего усложняло мою проблему, это то, что вещи эти оказались вовсе не старухи-Шпик, а некоего телевизионного общественного деятеля из соседнего дома. Этот мерзкая сволочь украла чужие вещи, и посылкой послал мне на свой адрес, написанный на коробке исчезающими чернилами, с расчетом сыграть на моих амбициях. Изощренная мерзавка и сущий дьяволица, сделала так, чтоб ни капли подозрения не подало на ее соучастие в махинации и обстоятельства кражи.

Меня отвели в полицейское отделение, где выпытывали чистосердечное признание. И поскольку мне ничего было сказать следователям, кроме слабых аргументов и банальных объяснений, дела мои были очень скверные.

Сложность дряни, в которую я попала заключалась в том, что чертов общественный деятель, которого обокрали, подключил всю рать журналистов в расследование, потому что, был украден его дорогущий Итальянский светильник и статуэтка, стоимостью два миллиона долларов. Что значило, что моя персона будет во всеобщем внимании, и что могло бы вызвать беспокойство у моих координаторов.

****

Я связалась с Лагранским, и он обещал выпутать меня из этой тины, отчего я слегка утешилась. Однако на утро он мне перезвонил, и попросил явиться в его офис, что я и сделала. Когда я явилась в Москву,  у нас с Лагранским состоялся разговор:

– На меня в суд подают, меня поймали за руку как почетного члена лузеров, – пояснила я ему. – Я имею дело с этим геморроем из телевизора, общественным деятелем.  Журналисты ходят за ним как прислужливые лакеи и у них знакомые связи с полицией. Если за дело возьмется какой-нибудь слишком пронырливый и въедливый прокурор и пронюхает мои отношения с Вашингтоном я могу прослыть, как иностранный шпион. Они обыскали мою квартиру, и к счастью ничего не нашли.

  – Есть небольшая правда в твоих гипотезах. Я попытаюсь уладить ситуацию. Твое дело ждать адвоката, которого я тебе вышлю – сказал мне майор.

– Что делать со Шпик?

– Трудно сказать. Тебе не повезло. Скользкая она баба. Повлиять на нее не могу. Слышал она хвостиком виляет перед главой НКВД, кокетничает с ним как потаскуха. И странно, что она может кого-то возбудить.

Я подсчитала оставшейся время на осуществления моего плана, который должен был все поставить на свои места. Еще вчера, ночью, я досконально обдумала все нюансы и решила, что моя идея достаточно реализуемая. Я условно свободная, с подпиской о не выезде, благодаря хлопотам Лагранского, поэтому времени, до судебных тяжб, у меня хватало достаточно. Я простиль с Лагранским, переночевала в гостинице, и к семи часам утра села на поезд. К двум я прибыла в Питер. Потом явилась в полицейский участок, отчиталась, и под конец вернулась домой.

У меня была мысль, так же как у моей соседки, установить бронированную дверь, и слегка усовершенствовать ее, обив карбоном. Когда я привела это желание в исполнение, и монтажёры, установили электронную дверь, я меньше стала волновался, от мыслей, что Старуха проникнет в мою квартиру, и установит жучки.

Затем я переключилась на исполнение моего замысла. Мне нужно было вывести Шпик на чистую воду. Я могла сделать так, чтоб развязать ей язык. Был у меня эффективный способ, которым я в очень редко пользовалась, и который, в моем случае мог бы помочь все сделать правильно. Зная, что шансы у меня не много, я приступила к делу.

Два или три дня я заготавливалась: искала и находила необходимые мне технические средства, измеряла, считала метры и проводила опыты собственных экспериментов, и пришла к общему знаменателю, что лучший способ, это привязать флакон сыворотки правды к заготовленной четырехметровой бамбуковой трости, и пропихнуть ее в приоткрытую фрамугу квартиры Шпик. Для этого я, прикрепила к бамбуковой трости камеру слежения и стала дожидаться момента, когда летняя июльская духота вынудит ночью старуху проветрить помещения. Вообще, она редко открывала окна, и шторы ее были всегда задвинуты. Она была предельно, до болезни, насторожена и всегда маскировалась, закрывая лицо шляпой, когда выходила из квартиры.

Наступил момент, когда меня стало бесить оттого, что ее окна уже несколько дней не открылись для проветривания помещения. – «Может эта параноидальная больная думает, что какой ни будь шпион внезапно проникнет через ее окно в виде реинкарнации летающего термита и пронюхает все ее шпионские секреты?»  – Ухмыльнулась я в мыслях.

Следующей ночью, в пик жары, перед самым сном, когда сонливость почти взяла надо мной вверх, я услышала еле различимый скрип, и пулей подскочила с кровати к окну, высунув голову на улицу. Форточка старухи-Шпик и окно дальней ее комнаты были приоткрыты, а на кухне горел свет. Я выждала несколько минут и приступила к делу. Я просунула на улицу бамбуковую трость из моего окна, и стала пропихивать в фрамугу соседней квартиры. Перед моими глазами стоял штатив с установленным на него экраном слежения. Когда микрокамера уже в одном метре находилась от фрамуги, я удостоверилась, что на кухне никого не было, и просунув ее в помещение кухни, осторожно продвигалась к кастрюле с борщом. Я намеренно выгнула трость таким образом, чтоб ее пропихнуть к намеченной цели. Чтобы содержимое флакона вылить в кастрюлю с борщом, я стала поворачивать ручку трости, и чтобы не наделать лишнего шума, осторожными движениями, наклонила флакончик сыворотки. Картинка на мониторе перевернулась, и я заметила в кадре какое-то движение, и в следующую секунду, руку с подставленным средним пальцем старухи-Шпик. Затем она ехидно скривила губы, схватила с плиты сковороду, и вырубила ей мою камеру. Монитор погас, и я выругалась.

Я рассчитывала, что Шпик отведает борща с разбавленной в него сывороткой правды, забудет старые обиды и в задушевной беседе изольет свою душу. раскаянием и правдой. Затем, записав ее чистосердечное признание, я могла бы обратиться в комитет, и предоставить им запись. Но я прогорела, недооценив ситуацию.

Через день, раздался звонок в дверь, и я насторожено заглянула в дверной глазок, увидев размытый силуэт полисмена. Я не видела его лица, ибо линзы глазка были размыты. Посчитав это странным, я задумалась, что, опять хотел от меня полицейский.

Я отворила дверь и так не осторожно, что в следующее мгновение пожалела об этом. Проклятый полисмен, оказался старухой-Шпик, которая выбила дверь ногой и наставила на меня дуло девятимиллиметрового Беретта. Я пропустила ее и пожалела, что недооценила ее маленького роста и щуплого телосложения.

– Иди в комнату! И присядь на диван – приказала мне Шпик.

Она провожала меня в комнату, не спуская с меня пристального взгляда, и подталкивала пистолетом, чей глушитель упирался в мою спину. Я уселась на диван и затем она сама уселась на стул лицом ко мне.

– Вот ты скотина какая Мазур. Признавайся, ты хотела меня отравить?

– Нет. Я хотела подсластить.

– И что ты хотела этим доказать? -

– Я хотела, чтоб ты задумалась над тем, что все твои безумные действия приведу, к зеркально противоположной реакции – сказала я, и Шпик покривившись физиономией, фыркнула, и затем заявила:

– Только все наоборот получилась, ты усилила конфликт.

– Ты не неосторожна. Теперь по твоей вине меня станут допрашивать, и я могу невзначай проболтаться, и выдать тебя за шпиона.

– Это имеет отношение к ограблению соседей на ущерб в два миллиона долларов?

– Иметь, если в отчаяние мне придется раскрыть о тебе правду.


–   Не сильна ты в попытках меня одурачить.  К тому же ты станешь стрелять себе в ногу. Ты же понимаешь, что я отныне официальная гражданка с безукоризненной репутацией. И обвинить меня все равно, что обратить на себя пристальное внимание.

 Понятное дело, что в реестровых архивах  старуха-Шпик числилась легальной  гражданинкой. Так  так что доказывать обратное бессмыслица, при его связях с НКВД, обеспечивающим ей надежное прикрытие.

– А если найдутся умники, которые глубоко пороются в твоем прошлом? – предположила я.

– Нет у меня прошлого, у меня только настоящие.

– Окей. Я поняла. Твою обеленную совесть трудно теперь запачкать дерьмом.


– Пойми наконец! – сказала старуха, направляя на меня пистолет – у тебя выход один. Пытаться из всех сил самой не утонуть в навозной кучи.

– Ну ладно. Ты зачем пришла, застрелить меня?

 Старуха сдержано ухмыльнулась и ответила:


– Очень хотел бы, но мне нужно, чтобы ты помучилась. Потому что в мучении люди осознают все свои плохие поступки.

– Только и всего?

– Нет, насладится твоим горем, увидеть поражение и в конце жалкую кончину.

– Ладно. Для начала, могу изобразит тебе страдающую от горя вдову. Могу тебе помочится на пиджак слезами?

– У тебя и так несчастный вид – сказала Шпик.

– Может, ты с самого начала подстроила нашу встречу? – задала я ей вопрос.

– Нет, – ответила она – но я молила небеса, чтоб это произошло нечаянно, где-нибудь в переулке.

– То есть ты не преследовала меня?

Шпик вновь тихо и сдержано но лживо засмеялась и ответила:

– Нет, но эти мысли всегда напрашивались.

 Шпик встала со стула и настороженными шагами попятилась к двери коридора, не упуская меня из виду и целясь в меня пистолетом.

– Умирать ты будешь необычной смертью Мазур. От убийства пулей, не получишь такое удовольствие, как от твоего медленного, методичного умирания. Хочу, чтоб ты, при этом, постигла всю мерзость совершенного поступка. Ты предала меня. И мне важно, чтоб ты ощутила всю силу и агонию расплаты. Осознания своего жалкого греховного состояния.

– Ну ты, прямо, заговорила как праведный Моисей в пустыне Синай. При том что предать или продать душу за кусочек ластика, способна только ты – отразила я ответом, и Шпик, сделав еще пару шагов назад, скрылась в коридоре.

– Уже скоро, тебя настигнет моя копающая рука мести, Мазур – крикнула она из прихожей, затем шаги затихли и входная дверь захлопнулась. Я вскочила с дивана и заперла дверь на замок».

Глава 3

Раздался телефонный звонок и Альфред, который отрешился от всего земного, слушая рассказ агента Мазур, дернулся на месте.  Он взял трубку и спросил так, как будто не ждал не чей звонок:

– Кто это?

Дослушав ответа, он произнес:

– Я все понимаю Алиса, приходи в понедельник. Счастливого дня.

Альфред положил трубку, сообщив что, что звонила уборщица, и восхищенно посмотрел на Мазур:

– Хорошо рассказываешь, родная. Продолжай.

Девушка, которая успела сделать глоток кофе из кружки, продолжила рассказ:

«Будущее мое обещало быть довольно не приятным, как мне дали понять. Но я уже была готова к неприятностям, когда произошло то, что я меньше всего ожидала в ближайшие часы. Я лежала на своей койке и обдумывала способы обезопасить свое жилище в тех обстоятельствах, в которые я попала по вине моей изобретательной соседки. Когда я размышляла над тем, что в следующий раз старуха-Шпик придумает, чтоб меня погубить, я услышала какой-то не ясный, едва слышный щелчок в моей квартире. Секунды тикали, но я все медлила, пока проникнувший неизвестный не издал звук напольного скрипа. Я встала с кровати, и она со скрипом выдала мои намерения. Неизвестный знал, что я иду к нему и был наготове. Вытащив пистолет из прикроватной перегородки, где всегда прятались мои орудия спасения, я кралась к двери коридора, затем затаилась; прижалась к стене, и стала прислушиваться к мельчайшим шорохам и скрипам неизвестного. Слух у меня всегда был предельно хорош, но в эти минуты шум в ушах от кровяного давления приглушал звуки. Мой таинственный противник не плохо скрывался, и когда я приоткрыла зеркальное дверце гардероба, повернув отражение на необходимый мне угол обзора, то убедилась, что коридор пуст. Однако, достигнув дверного порога и сделав шаг вперед, передо мной распахнулась дверь спальни, и вышибла меня из равновесия. Я грохнулась на пол, но я, умея падать, тут же вскочила на ноги. Мне не хватило секунды, чтоб увернуться и разглядеть незнакомца. Он настиг меня, встал за моей спиной, и вставил пистолет мне под лопатку.

– Спокойно, иди к стене – услышала я голос, но этот баритон я не узнала. Он был тихий, а слова хрипучие и протяженные.

 – Руки к стене, ноги раздвинь – сказал он вкрадчиво и тихо.

Наконец, в этом голосе я распознала знакомую мне тональность, но я была еще в догадках.

– Не волнуйся, это не то, что ты думаешь. Я сказал раздвинь ноги! – Прикрикнул этот не-накомец, и на этот раз я наконец узнала его голос.

Я последовала ее приказу, и горько пожалела об этом. В то же мгновения, он крепко, свирепо и с дикой злобой, двинул ногой мне между ног. Точнее сказать не он, а она и это была мстительная Шишкоморовская, которая своими грубыми манерами, стервозностью, боевыми характером и низким баритоном – походила на мужика в кальсонах.

– Это чтоб ты больше не трахала моего парня. И жаль, что у тебя нет яиц – гневно прокричала Шишкоморовская.


Тем не менее, мне было больно, и клитор, мой в последствии так набух, что мне казалось, что я все таки высидела яйцо гигантского детеныша.   

– Ну ты мерзавка еще та, надо бы сказать – промолвила она.

– Хорошо, давай закончим это недоразумение. – попыталась я смягчить обстоятельства, еле выговаривая слова и затирая больное место.

Тотчас раздается телефонный звонок. Реакция на лице этой женщины отражалось зловеще, словно она ждал звонка.

– Возьми трубку дура – рявкнула Шишкоморовская. Она целилилась в меня из револьвера, указывая долом на телефонный аппарат.

Я, кряхтя, доковыляла до телефона и подняв трубку, различила знакомый женский голос.

– Вика? Она уже у тебя? Я хотел предупредить, но ты знаешь на что она способна.  Эта сумасшедшая вырубила меня и заперла на ключ.

 От неловкости ситуации я лишь молчала, и Шишкоморовская ответила вместо меня:

– Передай привет этому кретину.

Я бросила трубку, и кинулась на неее.

– Еще не хватало мне одной спятившей психопатки – с злостью прокричала я, когда прижала Шишкоморовскую к полу, и стала месить ее кулаками. Я знала ее как довольно ловкую и проворную в вольной борьбе. Мы не раз бились в спаррингах на инструктаже. Она была эластичена и гибка в ближнем бою и могла, как Гудини выкрутиться из любой хватки. Она совершила такой немыслимый фокус вращением вокруг оси, ногами лежа, что я мигом оказалась под ней, а ноги ее вскоре крепко прижимали мою шею.

– Сука, это надо же так проникнуть душу моего парня, и нагадить мне верблюжьим дерьмом. Подлая скотина –  цедила она сквозь злобный оскал зубов, и при этом пытался кулаками достать до моей физиономии, которую я старалась прикрыть руками.

Эта баба душила, как мадагаскарский удав, при этом несколько раз отхлестала меня по физиономии. Но и я умела выходить из мертвых хваток, и просунув руку под ее икроножную мышцу, а другой, ухватившись за лодыжку, крутанула ее тело, так что оказалась за ее спиной. Я причиняла ее лодыжке страшную боль и ее рефлексы повиновались мне. Она дико билась в конвульсиях, а правая рука стучала по полу, подавая знаки остановить бой. В те секунды я так озверела, что, наскочив на нее, стала безумно колошматить, абсолютно потеряв над собой контроль.

– Ты абсолютно лишена женственности Шишкоморовская. Баба которая по любому поводу бьет кирзовом сапогов в морду, в постеле может только насиловать, потому то Снежинский пришел ко мне – высказала я свою злорадную тираду и в каждое мое слово и фразу я вкладывала всю ярость моих ударов.

Мое злорадное заявление было не случайно , потому что мне нравился Снежинский, и мне хотелось подразнить Шишкоморовскую из-за причененной мне боли.

Шишкоморовская была сильна и жилистая телосложением. Мне иногда казалось, что в ней есть доля мужских ген, которые делали ее такой сильной. Она совершала титанические усилия скинуть меня со спины и в конце концов ей это удалось. Я повалилась на бок, и мы тут же вскочили на ноги. В следующую секунду она совершила серию ударов, слегка зацепив мою бровь, и я, ответив ей тем же, врезала хуком в челюсть. Она пошатнулась, растерялась, и пришла в себя.

Шишкоморовская, пощупала свою челюсть, скривила физиономию, и встала в боевую готовность, пытаясь сфокусировать на меня свой обезумевший взгляд. Этим взглядом она буквально испепелял меня, как это делают бойцы, пытаясь прицелится для удара. Я ждала этого и ловила момента, но Шишкоморовская тоже что-то ждал. Потому то я решила спровоцировать ее. Она еще раз скривила свою челюсть, которая доставляла ей неудобства, и я сказала:

– Может стоматолога на дом? А то набухнет щека. Придешь домой, и твой парень перепутает тебя с местной продавщицей.

– Я убью тебя, мерзавка!

Шишкоморовская набросилась на меня, и было похоже, что от психоза она совсем потеряла на собой контроль. Я поймала ее удар правой, мгновенно, и так как она зарядил в него весь свой вес, и весь свой неуправляемый гнев, я в инерции швырнула ее через плечо. Окна у меня были низкие, так что она приняла довольно замысловатое положения, когда спиной рухнула на пол, раскинув ноги на подоконнике. У меня треснуло стекло от ее ботинка, и я через всю эту возню и шум услышала, как кто-то вошел в мою квартиру.

– Мазур! – крикнули мне, и я вздрогнула, обернувшись назад – Разошлись немедленно! – добавил он.

Это оперативный помощник –  молодой прапорщик. Он не любил Лагранского, и при случае за спиной всегда высмеивал его. Едкий тип и нахальный. Наваерное, Снежинский связался с нашим управлением и донес о моем инциденте с Шишкоморовской.

Шишкоморовская молча встал и как столетний старпер, страдающий ревматизмом, заковыляла к выходу. Как только они оба покинули мою квартиру, я, заперев дверь на все замки, бросилась в кровать и провалилась в сон».

****

Не подошло и двух часов как ко мне позвонил адвокат общественного деятеля.

– Добрый день Виктория. Это Фарид, адвокат, – произнес он. – Вы догадываетесь от кого я звоню?

Я услышала в трубке человека с хорошо поставленной дикцией и ответила вежливо и утвердительно.

– Мне нужно спросить вас, – сказал он – готовы ли вы абсолютно мирно решить наш вопрос, чтоб темные тучи развеялись над вашей головой?

– Конечно. Что нужно для этого? Станцевать с вами мазурку или спеть «синий платочек»?

– Давайте вы не будете кусаться. Я ведь со здравым предложением к вам.

– Ну если это здраво, постараюсь быть задушевным и ласковым собеседником.

– Отлично. – Откашлялся Фарид, чтоб закрепить связки своего выдающегося голоса. – Мое предложение закрыть ваше дело. – Он снова кашлянул, и это был нехороший вестник к тому, что он будет говорить дальше. – Но вы должны вернуть украденную вещь или написать расписку, о добровольной выплате, постепенно или сразу, как вам угодно, компенсации за финансовый ущерб на два с половиной миллиона долларов. Это в том случае, если вы успели продать вещь и бездарно растратить деньги. Я даже готов скостить вам сумму в половину, а может и меньше, в зависимости от вашего искреннего желания исправить положение дел и загладить вину – Он сделал паузу и спросил – вы хорошо зарабатываете? Много у вас денег?

– Ну как вам сказать, – подсчитала я в уме – достаточно, чтобы триста лет понемножку отсыпать вам на ладошку.   

– Это нас не устраивает. Вы же польская публицистка, должны много зарабатывать, – сказал он и снова закашлял. – Я правильно вас понимаю, что в принципе вы не против компенсировать или вернуть пропажу вещи? Если да, то мы готовы пойти вам на уступку. Все просто, как понимаете.

– Нет. Я не собираюсь вам компенсировать за придуманные вами обвинения.

– В таком случае, у вас будут очень большие проблемы, милая моя. И ваша красота пострадает больше всего, потому что вы будите выгорать и стареть, в грязном бараке тюрьмы.

– Найдите настоящих виновных.

– Виновные? Вы говорите во множественном числе, а виновный, на самом деле, только один. Признавайтесь, может у вас были сообщники?

– Мне не в чем признаваться.

– Вы знаете, что в следующую пятницу вам надо явиться в суд?

– Тогда-то мило и побеседуем с вами, до встречи! – с раздражением бросила я трубку.

Как выяснилось, Фарид оказался русифицированным кавказским цыганом, как и его подопечный по имени Оскар. Как мне кажется, в советском Союзе, такие экзотические имена не редкость. Они всплывали из неоткуда, внезапно и бывало с излишним пафосом. Этот тип людей, был тщеславен, и часто южных или кавказских кровей. У кавказских цыган, как мне доводилось не раз засвидетельствовать, эта характерная черта. Об этой персоне из кавказских степей я впервые узнала, когда на меня завели дело. У себя в республике он, по слухам, считался звездой. Но звезды там иногда мерещатся. На мой век попались два злодея, Биджо и Гоги, которых, я занесла в список отъявленных жуликов. С тех пор я очень настороженно относилась к ловкачам сомнительной профессии, тем более к людям с пафосными именами. До сих пор этот Оскар не предъявил доказательств существования какой-то пропавшей статуэтки стоимостью два миллиона долларов. Я мигом раскусила подвох его хитрого адвоката, почувствовав за его предложением выгоду. Очевидно было, что деньги им были важнее, чем пропавшая статуэтка, и конечно же, жулик-адвокат, активно содействующий в афере своего подопечного, будет с особой изощренностью искать уловки обвинить меня в преступлении.

Глава 4

После заявления потерпевшей стороны, не прошло и недели, как я оказалась на скамье подсудимых. Дела пошли так стремительно, что было ощущение, словно обстоятельствами управлял сам Мефистофель. На суде, моя попытка внести ясность по ситуации сложившийся у меня в квартире, обернулось абсолютной путаницей в умах судьи, присяжных и обвинителей. Когда пришла очередь отвечать мне на каверзные вопросы адвоката Фарида, я говорила примерно такой вздор:

– Все это недоразумение можно легко объяснить. – пыталась я нелепо произвести впечатление, и сама смутно верила в здравость моих аргументов.

–  Вы не слышали разве, что существуют ручка с исчезающими чернилами. Эту ручку можно купить на черном рынке.

– Вы держали в руках эту ручку? – спросил адвокат Фарид, но выглядел он в этот миг очень иронично.

– Нет, но я видела как она работает. В начале я подумала, что это какой-то необычный фокус, а потом убедилась, что ручка действительно обладают необычным свойством.

– Если допустить на секунду, что это так, вы способны доказать это?

– Это невозможно, если адресованная надпись с этикетки исчезла.

– Но сами чернила, вы можете нам показать?

– Могу, но не гарантирую.

– Отлично фантазируете – сказала Фарид – вот вам типичный ответ лгуна, которому нечего больше сказать – обратился Фарид к залу заседания.

Адвокат повернулся ко мне и властным тоном произнес:

– Очень много треплите языком, но никаких фактов. Почему на почте не оказалась опись с вложением содержимого бандероли, Мазур? Объясните, дорогая.

– Откуда мне мне знать. Возможно, коробки прислали не через почту, а напрямую.

– Напрямую – повторил адвокат – Тогда, постарайтесь хоть как-то доказать, что вы стали жертвой чей-то коварной интриги.

– Я постараюсь, но, и я тоже желаю удостовериться в существование статуэтки стоимостью два с половиной миллиона. – Заявила я. – Я требую предоставить мне доказательства существования ее, до того самого периода, когда вас обокрали.

Фарид разразился фальшивым смехом, а его хозяин Оскар сидящий с права от него, хитро и загадочно поглядывал на меня

 – Конечно же, это не проблема. У нас куча свидетелей – заявил адвокат, указывая в сторону зала заседания, где я увидела в конечном ряду, всю рать Черкизского рынка. Эти жлобы, и торгаши сжигали нас своей алчностью и готовы были продать ради такого дела все святое что у них есть. Некоторые из них скалили свои золотые коронки в самоуверенных ухмылках, и я хорошо понимала с чем я буду иметь дело, – с бесконечным фарсом и ложью, которая будет литься рекой со свидетельской скамьи.

Все шло как я и ожидала: ложные показания со слов пол десятка цыган, уверявших судью о своем необычном происхождении, и свидетельстве существования статуэтки, подаренной неким испанским бароном. Все они были дальние или близкие родственники Оскара, и все они говорили очень слажено; представлялись высокопоставленными сановниками, общественными деятелями, потомственными князьями и графами. В этот день я так много наслышалась хвастовства от них и вранья, что я окончательно убедилась, что вся их семья не имеет равных себе в притязаниях на графские титулы и имена. Вот например: выходит на свидетельскую скамью среднего роста, коренастый, с профилем попугая Какаду, мужчина. Очень важный тип, накрахмаленный, в смокинге и начинает речь о своей личной биографией. При этом, очевидно, он так старается понравится судье и присяжным, что в своей речи пытается отчеканить каждое слово, и закрутить каждую фразу, как философ или оратор Цицерон. И в этом заключалась вся его нелепая карикатура на интеллигента-аристократа, которого он фальшиво играл. И все для того, чтоб получить два с половиной миллиона долларов. 


– Ваша честь, – говорит этот мужчина с корявым акцентом, но с изысканными манерами, не плохо отработанными, но заметно фальшивыми – меня зовут Умар Чабанович. Брат Оскара и потомок великого Джафара Чабанович. Пятнадцатый век, смею вам напомнить, если вы знакомы с этой грандиозной личностью. Граф Джафар Чабанович имеет дальние корни с Испанской Герцогиней…

Речь Чабоновича оборвалась, глаза его бешено забегали. Ясно было, что он забыл важные слова к своему монологу, и пытался вспомнить. Наконец он достал из кармана брюк шпаргалку, надел очки на нос и стал читать.


– Эээ… Испанской Герцогиней, эээ… некой Аной Лопес де Валенсуэлы – не без труда выговорил Чабанович, так косноязычно и нелепо, что было очевидно, что он в первые произносит это имя.

– Вы уклоняетесь в сторону истец. Давайте по делу и кратко – напоминает судья – пожилой мужчина, похожий на альбиноса с красными, но свирепыми глазами, которые кусали и кололи всех на кого смотрели.

– Да, ваша честь. Как раз я подхожу к ключевому моменту». – Отвечает Чабанович – Так случилось, неведомыми и непостижимыми путями всевышнего Алаха, что род наш имеет, кровную связь с испанской знатью. Об этом упоминает наш Граф Чабанович в своем дневнике, который хранился пять веков в нашем фамильном склепе, как реликвия. Наш Граф, из Галгайского княжества, в пятнадцатом веке уехал в Испанию, и там, заимел любовные связь с испанской Герцагиней. Родилось крохотное дитя, и отец, сразу же, включив амбиции настоящего кавказца, увез его на родину. С этого момента в нашем роде Чабановичей стала течь испанская кровь Герцогини Аны Лопес де Валенсуэлы». – снова он с большим трудом вычитал имя с бумажки и добавил – «Покойся она с миром. Понимаете, в чем дело, ваша честь?  Подлинность моих слов я могу вам подтвердить. Клянусь вам. У меня неопровержимое доказательства.

Чабанович протягивает судебному ассистенту в застекленной коробочке то, что он называл семейной реликвией, и тот передает это судебному эксперту.
Но тут судья начинает нервничать.

– Товарищ Чабанович, мне кажется, вы уклонились. Вы могли бы объяснить, от куда у вас статуэтка? Кажется, вы говорили о статуэтке Пабло Пикассо. В чем ее уникальность и ценность, уточните пожалуйста? 

– Конечно ваша честь, это главный вопрос, к которому я уже подошел. Мы поехали с Саидом, моим племянником, в Испанию – Чабанович поднял руку в сторону присяжных – Саид! Племянник мой, подтверди, дорогой – крикнул он и Саид слегка приподнялся, кивнув судье в знак подтверждения. Судья уколол въедливым взглядом Саида и продолжил слушание.

– Для того, мы туда поехали, чтобы навестить нашего испанского предка – продолжал Чабанович – чью родословную наш граф Джафар упомянул в дневнике. – Внезапно Чабанович сжалился, над своим вымышленным персонажем и взмолился, – О небеса, они приняли его в свои объятия, Аллах смилостивился над ним, он почил с честью в райскую обитель. И имя его… – Чабановичь напялив на нос очки продолжил – Адриан Валенсуэла, ваша честь, последний из рода графини… – снова он заглянул в свою шпаргалку и продолжил повторять по слогам – Аны Лопес де Валенсуэлы. Когда мы последний раз виделись с ним двадцать лет назад, он подарил нам Пабло Пикассо. Для этого богача это дешевая безделушка, а для нас это целое состояние. Ваша честь. Статуэтка из золота, с стремя вот такими рубинами. – Чабанович показал свой кулак - представляете, с мой кулак. И это не просто вам статуэтка размером с бутылки лимонадо, ваша честь…

Чабановичи, при всех их хитростей, оказались парадоксально невежественными и глупыми. Они не гнушались, не достоверностью исторических личностей, которых упоминали, и всю их фантазию, на следующим слушание, опроверг мой адвокат.

****

– Прошу прощения, ваша честь – вскочил со свидетельской скамьи Чабанович. – Все, что я говорил, существует в неофициальных материалах по истории. Как знаете, история о многом умалчивает.

– Сядьте на место! Вы меня достали, гражданин Чабанович! – раздражено осадил его судья и цыган уселся, поправляя плечи и воротя головою, как недовольная вдова, потерявшая многомиллионное наследство. Рядом сидел адвокат Фарид и что-то шептал ему на ушко.

– С такими доводами, Чабановичи, – говорил мой адвокат – вполне могли бы заново переписать историю «Расцвета Римской империи». И клятвенно утверждать, что Римский император имел генеалогическое родство с их потомством. Что было бы не удивительно услышать от этих на титулованных жуликов. Мы узнали, ваша честь – говорил теперь в сторону судьи адвокат, – что Герцогини Аны Лопес де Валенсуэлы не существовало. Так же, как и Адриана Валенсуэла. Ваша честь, предоставляем вам доказательство из «Центрального гражданского реестра». Друзья из Испании добыли нам отчет, вот он. – Мой адвокат передал документ судебному ассистенту и тот передал судье.

Складывалось впечатление из дневника, что «великий Джафар» вышел из ума от несчастной влюбленности к испанке. Бывает такое, что, когда съезжают с катушек от безумной любви, несут всякую дичь, вроде высокого своего происхождения. Мнят себя королями, баронессами, князьями, лордами. Нечто подобное, вероятно, случилось с Джафаром.  Из-за этих бредней дневника больного влюбленного, похоже у семьи Чабанович такая страсть пиарить свое наследственное происхождение, и присваивать высокие дворянские титулы. 

С самого начала судебного процесса, мне казалось, будто дух старухи-Шпик витает где-то в забитом людьми зале суда, и потешается где-нибудь в скромном уголке над поставленным им зрелищем. В тот день, в зал заседания пришло много народа, из-за приглашенной делегации репортеров каналов и газет. И дело видимо было в том, что для советского народа два миллиона долларов была космическая сумма, и своего рода сенсация года. Кроме того, хитрый мастер пиара, Оскар, считавший себя «общественным деятелем», обзвонил кучу репортеров, создав интригующий прецедент, самого масштабного грабежа века. Я не помню, чтоб на моем веку, хоть у одного мецената, государственного деятеля, банкира, в советском союзе, было украдено или замечено имущество в таком астрономическом масштабе, как у этого цыгана. Мне мерещился Шпик по всюду, и я даже пыталась найти его взглядом, но зал был так переполнен, что я, всякий раз увлекаясь судебным процессом, на время исключала Шпика из своего внимания. 

Третье слушание было кульминационным и мощным потрясением для меня. Когда Оскар со своим адвокатом вошли в зал суда, лица их были мрачными и выражали тотальное поражение, а речь была не столь уверенная, как раньше. Оскар был крайне раздражен и свиреп, неудавшимся планом разбогатеть. Но вдруг на них свалилось чудо, от которого они долго не могли опомнится. Перед этим Оскар все время оправдывался, и изворачивался, как скользкий червяк, но был так жалок. Однако, когда случилось чудо, все изменилось. И вот с чего это началось:

– Ладно, согласен с адвокатом. – стал оправдываться Оскар – Не нужно было ссылаться моему брату на наших родню из средневековья, чьи личности забыла упомянуть предвзятая история. Сколько замечательных людей сгинуло из жизни, оставшись безвестными, хотя они были великими. Забывали даже королей, герцогинь, принцев, виконтов. Всех нельзя знать. Если вы хотите доказательства вины этого поляка, они у нас есть, и никто в этом не должен сомневаться. – Оскар фамильярно ткнул пальцем на меня и свирепо надул ноздри – в ее квартире обнаружили мои вещи, мои фотоснимки, одежду моей жены. И кто застал ее с поличным, ваша честь? – Спросил судью цыган и тут же ответил – наши неутомимые стражи порядка, благослови их Аллах, поймали за руку подлую воровку. Преступница не успел скрыться и избавится от улик, как была схвачена, зато успела спрятать статуэтку, подлая негодяйка.

– Это все мы слышали, господин Чабанович – ответил судья – но ваши притязания на два миллиона долларов остаются беспочвенны.

– Как вы не поймете, ваша часть, мои притязания не к двум миллионам, а к компенсации за вещь, эквивалентную двум миллионам.

– Это одно и тоже.

– Пускай будет так, ваша честь. Я всего лишь предлагаю обвиняемой сделку, на чистосердечное признание.

На этих словах адвокат Оскара испугался услышав, очевидно, внеплановую речь Чабановича. Он взглянул на него, разинув рот, словно у того съехала крыша.

– Я предлагаю обвиняемому, чья виновность не подлежит сомнению, и чья перспектива загнивать много лет в тюрьме…

– Это не вам решать, товарищ Чабанович.  – перебил судья.
 
– Хорошо – небрежно процедил цыган, и продолжил – предлагаю чистосердечное признание, взамен на свободу, счастье и удовольствия жизни.

Опешивший Фарид, одновременно, стал что-то активно шептать Оскару на ухо, но, алчность цыгана была выше вразумлений, и он отмахнулся от адвоката.

–  Этих прелестей жизни, комфорта, любови к мужчинам, – говорил Оскар – вы Мазур лишитесь на долго. Вместо секса у вас будет любовь к женщинам, а вместо комфорта и свободы одни лишения и тяготы плоти. Ваша вина, в краже моих вещей, не нуждается в доказательстве. А сказку про исчезающие чернила, вам придется рассказывать зекам на ночь грядущий.

Адвокат Оскара со стыдом приложил кулак ко лбу и застыл в позе, как это делают люди, когда убеждены, что близкий их родственник публично опозорился. Он буквально краснел за своего клиента, и еще раз попытался остановить разгоряченную реплику безумца. Но тот, сделав кислую физиономию, остановил его жестом ладони и продолжал:

– Если подумать хорошо, вам дадут за кражу лет восемь. А за Пабло Пикассо, принудительные работы, на протяжении стольких лет, пока вы не покроете сумму, равной цене статуэтки. В таком случае, у вас целой жизни не хватит. – Захохотал цыган и судья забарабанил судейским молотком. Но вдруг на сцену вышла, небольшого роста, черноволосая, загорелая испанка, средних лет в традиционной шляпе. Она влетела в зал, как метеор, так внезапно, что судья, адвокаты, присяжные и вся династия Чабановичей, изумились чудесному явлению.
– Это в том случае, мой дорогой Оскар, если тебе удастся доказать существования статуэтки – заявила испанка, – и похоже было, что говорил он с испанским акцентом.

Первое, что мне пришло на мысль, что это приятельница цыгана,  было в ней что то от цыганского: грубые черты лица, смуглая кожа. Однако она говорила с испанским акцентом, что почти меня убедило в том, что мы имеем дело с испанкой. Она скинула сомбреро на спину и обняла Оскара, как старого приятеля, с которым не виделась пол века. Но цыган не смог признать незнакомку, и отшатнулся, как от проказы. Он глядел на испанку с крайним опасением.

– Это я друг мой, Хулиета, вспомнил? - спросила испанка и Оскар рассеянно почесал свою репу, оценивая ситуацию с выраженным недоверием, пытаясь опознать пожилую женщину.

– Я принесла тебе статуэтку, Оскар. Неужели ты меня не узнал?

Эти волшебные слова, мигом оживили цыгана, и он сразу же признал испанку.

– А, Хулиета… статуэтку. Где ты так долго была Хулиета, куда пропала, моя хорошая, –  фальшивил он незнакомке?

Они обнялись притворно, но весь вид цыгана все равно выражал тень недоверия.

– Еще неделю назад я прилетела из Кастельон де ла Плана, дружище, как только узнала о твоей беде.

– Ты принесла мне статуэтку? – искренне удивлялся Оскар, чье выражение лица отражало очевидное неверие в то, что его фальшивая подруга говорила.

– Конечно. Мы посадим этого воришку. – В полу голос проговорила она на ушко цыгану.

– А, прекрасно – возбужденно потер свои руки Оскар. – Где она? Вернее… –Цыган замялся и растерялся, затем добавил. – Я был уверен, что у меня ее украла Мазур, а статуэтка  у тебя. – С недоверием говорил таинственной незнакомке Оскар. Его же адвокат пялился на всю эту сцену, пытаясь в голове переварить ситуацию.

– Мадам! Как вас там Хулиета. Почему так вероломно и так нагло? Вас приглашали сюда? – Наконец вышел из оцепенения судья.

– Доказательство не терпит отлагательств. Мне нужно бежать к своей большой и многодетной семье, ваша честь. 

Хулиета вынимает из внутреннего кармана пиджака конверт и поднимая над собой, показывает всем.

– Я участница процессии, Хулиета Монтес. У меня неопровержимые доказательства. Я свидетельница! – Торжественно и громко заявила она.

Адвокат Фарид теперь расслабился, просиял и слегка ухмыльнулся. 

– Милый мой друг, общественный деятель, знатный, потомственный аристократ. Ты ошибся, увы, – говорил Хулиета Оскару, у которого, похоже, защекотало честолюбие, и который довольно обнажив белые, с единственной золотой коронкой, зубы, совершил заискивающий поклон досточтимого дворянина.

– Что ты имеешь введу, Хулиета? – спросил он ласково и уточнено, как благородных муж знатных кровей.
 
– А то, друг мой, что у Пабло Пикассо, на самом деле, четыре алмаза, диаметром двадцать пять миллиметров, и что он несравненно больше бутылки лимонада.

– Да? - фальшиво изумился Оскар, и искренне недоумевая спросил – А что у тебя в руках, дружище?

– Фотоснимок, с неоспоримым доказательством – ответил испанец.

Мене уже надоело это сборище жуликов и с их больными претензиями, но испанка привнесла некое разнообразие ко всей этой интриге. У нее забрали снимок и заседание прервалось на совещание.

Я встретилась с Лагранским в его кабинете и увидела что он снова взялся за старое: я заметила на его столе опустошенные виски Джонни Уокер и столичную водку, что означало что в кабинете не скоро перестанут звенеть стаканы и бутылки.

– Ты узнал что-нибудь про Хулиету Монтес? – спросила я его.

– Да. Мои ребята узнали, через испанский реестр ЗАГСа, что Хулиете Монтес шестьдесят семь лет, она из Кастельон де ла Плана – ответил Лагранский. Я приняла это молча, и затем попросила Лагранского, во чтобы то ни стало, достать мне эти проклятые чернила.

****

На последнем судебном этапе произошло то, что должно произойти, как следствие фарса, моря лжи и потасовки.

– Хватит, довольно с меня! – крикнул на семейного адвоката Чабановичей судья – Я думал у вас реальные факты, а вы мне фигово листочек суете! – Имел введу судья снимок с размытым изображением, где изображена Хулиета, держащая в руке, какого-то отполированного из золота греческого жреца, облицованного драгоценными камнями и росписью. Хулиета, на этом фото, одетая в однотонное позолоченное платье, держала статуэтку так, словно он на церемонии награждения. 

– Что это такое? – выставил на показ снимок судья и свирепо швырнув себе на стол.

– Это та самая статуэтка Пикассо, под символическим видом прорицателя волхва – увернулся от неловкого вопроса с видом девственной невинности Адвакат.

– Вы хоть раз в жизни видели в глаза Пикассо? – спросил судья.

– Конечно. Но это иносказательный образ. Я хочу сказать, что здесь нет нашей вины, в том, что художник проявил новаторство, изобразив его в виде жреца.

– Вы смеетесь надомной!

– Нет, ваша честь. Пикассо, насколько я слышал, современники считали богом сюрреализма. Так же его называли жрецом экспрессионизма. Не удивительно, что потом какой-то авангардист изобразил его в таком виде.

– Более странной чепухи я не слышал. Считайте, Чибановичи, что вы зря потратили время на отстаивания ваших претензий на денежную компенсацию! – заявил судья.

– Что ж поделаешь. Доказать не можем. Договориться тоже. Добровольно вернуть нам не хотят. Придется грабителя наказать и посадить в тюрьму – злорадно процедил адвокат Фарид, скосив на меня ухмыляющийся взгляд.

Судья не был против такого расклада дел и дал мне два года лишения свободы. Лагранский не успел добыть чернила и моя сказка про чудесную ручку осталась не подтвержденным мифом. Казалось, легче поверить, в барабашек, или летающих на гробницах египетских мумией, чем в версию, про тайный сговор цыган против меня. И от того мои аргументы выглядели так нелепо, что я не мог указать, (по упомянутым выше причинам), на главную злодейку в этом деле, у которой имелась куча мотивов подставить меня».

Глава 5

– Виктория, родная – обратился к агенту Мазур кадровик – Единственное что мне не понятно в этом инциденте, куда делся отчет описи вложения присланной на твой адрес посылки.

– Ну я же, сказала,  никакой описи не было найдено – ясно объяснила Мазур.

– Я имею введу список вложенных предметов, который должен быть прикреплен к коробке бандероли.

– Не было такого списка, Альфред.

– И еще, дорогая. Конечно, ты зря ляпнула про эти чернила. Честно скажу, не обижайся, звучит, дико глупо и наивно.

– У меня не было выбора. Мне нужно было заполнить нелепую паузу, в которой мне абсолютно нечего было сказать.

– Ты думаешь?

– Ну даже если и было бы что сказать, от этого мало что изменилось бы.

– Понятно дорогая. Я тебя слушаю дальше, – с искреннем увлечением уставился Алифред на Мазур, которая снова погрузилась в рассказ:

«В почтовой службе мы выяснили, что на адрес старухи за последнюю неделю прибыло около семи посылок и они как раз имели описи. Но это ничего не значило в моем случае, в моей посылке не было описи а надпись этикетки исчезла на моих глазах.

Я не переживала за свою судьбу, поскольку мне обещали досрочное освобождение.  Выяснилось потом, что сидеть мне не месяц, не условный, не два года, а шесть месяцев, по ходатайству комитета и милости судьи пересмотревшего дело. Мне оставалось неделя свободного времени, чтобы собрать свои манатки и поселиться в тюремной камере. За этот промежуток времени мне позвонил куратор Итан Морис. Он поляк, и представлял интересы ЦРУ. Он говорил корявым русским и спрашивал про мою ситуацию. Я отвечала заготовленными ответами.

Мы договорились встретиться в кафе и через час я была уже на месте. Он был худощавый, молодой, холеный, одетый в серый костюм, с тонким выражением лица, но при этом с траурным видом. Он пил свой кофе за столиком, а я пила свой.

– Наше министерство обороны, – говорил Итан – высказало опасение, относительно реакции ген секретаря, на новость о разведывательном самолете U-2.

– Да я слышал это. Заладили одну и тоже тему, как мантру цедят через каждый эфир! – сказала я.

– У репортеров одна версия на подобные случаи. Летчик Пуаэрс, потерявший управление американский шпион.

– Я не сомневалась, что их головы, как засохшие тыквы, набитые пустотой, способны только на одну версию?

– Я тоже. Давай о другом поговорим.

Я была готова ответить на все вопросы и молча кивнула. Голос Итана звучал то тихо то взволновано.

– Ты нас удивила. – не умолкал он –  С какой, кстати, к тебе придираются эти цыгане? Ты что-то у них украла?

– У них нечего красть. Они вымогатели денег.

– Ничего себе вымогательство. О тебе так громко заявили, будто ты залезла в хранилище арабского шейха.

– Благодари прессу, которую навел на меня этот цыган.

– Так чем все закончилось?

– Ни черта они у меня не получат денег.

– Я слышал, полицейские поймали тебя за кражей. Что происходит на самом деле?

– Цыгани пытались надуть меня на два миллиона долларов, и для этого спрятали в моей квартире сумку со своим вонючим цыганским хламом, чтоб потом заявить претензии – с небольшой долей лукавства ответила я, дабы поляк скорее перестал меня допытывать вопросами.

– А как полиция тебя поймала?

– По традиции, в самый подходящий момент.

– Ясно – Итан сделал паузу и мне стало ясно, что он в чем-то сомневается, затем он доложил мне. – Мой приятель был на суде. Ну и дичь ты там несла. Как тебе такое только в голову пришло? Чернила, которые сами исчезают.

– Да, признаюсь, глупо звучит – ответила я немногословно, и увидела, что поляк полон сомнений.

– Я знаю, что тебя посадят в тюрьму.

– Мы с адвокатом подаем на апелляцию, и рассчитываем исправить положение.

– Очень странная ситуация, очень странная – твердил поляк, обдумывая мой инцидент. Затем сказал с замороченным видом – ты у всех на виду, ты у все на устах. КГБ тобой еще не заинтересуется?

– Нет, пока.

– Мазур, не сомневайся, теперь ты на мушке НКВД. Господи, да что я тебе объясняю! Ты же профессионалка. Хотя твоя дурацкая идея с чернилами, заставляет меня усомниться в этом.

Я изобразила недоумение, почесала в затылке, похлопала ресницами, надеясь произвести впечатления искреннего раскаяния. Он не спускал с меня хитрых глаз, но, когда я смотрела на него, он тут же отводил их в сторону.

– Знаешь Итан, – попыталась я смягчить напряжение – скажи мне. Как меня будут спасать твои крутые парни, на случай если вдруг я попадусь, и меня станут колошматить как кусок сырой говядины. Я слышала, что русские камеры пыток самые жуткие в мире.      

– В этом случае, извини, наверное, помочь уже нельзя будет. Смирись с этим, и прими свою участь с частью.

– А я-то думала, что ты отправишь ко мне спасать на вертолете какого ни будь каратиста вооруженного карбоновым гранатометом – ухмыльнулась я и понимающе улыбнулся поляк.    

Я мягко дала понять поляку, что мне пора идти и он совсем не мягко дал понять мне, что вызнал, где моя новая квартира и, после этого мы попрощались. Когда я уходила, я сознавала, что я на пол пути к завершению карьеры с ЦРУ. Ниточка за ниточкой, рано или поздно, и клубок распутается. Они однажды заедут ко мне в гости, а затем узнают о моей соседки. Вот и все, думала я, пока через день не случился новый поворот событий. 

Глава 6

Я проснулась в два часа ночи от услышанного сквозь сон хлопка двери соседской квартиры. Сон у меня был чуткий, слух изумительный, а нервы обостренные. Я от любопытства вскочила на ноги и устремилась в коридор, от куда из дверного глазка стала наблюдать. Дверь квартиры соседки была закрыта, и тогда я заглянула в окно. Во дворе я заметила машину, в багажник которой, Шпик засовывала дорожный чемодан.

Вся машина была переполнена сумками с дорожными вещами и было очевидно, что она переезжает в новое жилище. Наконец, мне наскучило за ней следить, и я легла в кровать, естественно не сомкнув глаз, лишь думая о ней.

Под утро я вновь вскочила с койки от звука сигнализации; затем от громыхающих ударов, доносящихся с лестничной площадки. Я побежала в коридор, и заглянув в дверной глазок, увидела, у двери старухи-Шпик, группу оперативников. Один из сотрудников ручным тараном пытался выбить ее бронированную дверь. Она не поддавалась и тогда на смену ему вступили двое мужчин в униформах с сварочными аппаратами, затем пошел в ход электрический резак. Полчаса они возились и вскоре им удалось вскрыть дверь. Каскадом ворвавшись к старухи домой, они без излишней возни и выстрелов вывели ее из дома, усадили в фургон, а дверь опечатали лентой.

Я была изумлена этим событием, поскольку глубоко верила, в неприкосновенность старухи, которая имела прочные связи с НКВД. Я воспользовалась шансом попасть в ее квартиру и там наткнулась на маленькую деталь, которая добавляла последний штрих к моей зарисовке, на вопрос, кто такая загадочная испанка. И вновь я была изумлена, незаурядными навыками старухи. И именно в этот миг мне вспомнилась одна деталь, которую я вычитала в ее досье десять лет назад. В молодости, до аспирантуры она обучалась актерским тренингам и даже год проработала директором театра для лилипутов. Эта ее прошлое напомнило о себе, при ассоциации с предметами увиденными в камине: полусгоревшие латексные маски, разновидности париков и кусочек материи оставшейся от испанской шляпы.

Через пять часов мне удалось связаться с Лагранским, который просил меня заехать к нему. Он уже был в курсе дела и рассказал мне все что случилось в то утро со старухой Шпик.

– Хочешь узнать, что на самом деле с ним случилось? – спросил Лагранский развалившись в рабочем кресле кабинета, и словно маятник раскачивался в нем,  отпивая по глотку из фляги какую то смесь горячительного напитка.

– Еще как хочу – ответила я, усевшись на против.

 – До того, как за Шпик приехал наряд спецслужбы и до того, как скрыться из виду, она по определенным частотным волнам радиотелеграфа, грамотно, очень грамотно, выслала послание по сигналу Морзе, отлично понимая, какую волну прослушивает радио разведчика. Она анонимно отправляла ложные сведенья о предателе советской разведки, утечки секретных данных к врагам государства, с обозначением твоих координат местоположения, указав тебя как виновника и предателя. Наше НКВД обожает стукачей и мигом отреагировало, так что, за тобой должны были приехать.

– Но это же глупость, указывать место жительства, где по соседству проживает она же сама – возразила я.

От похмелья, вид у Лагранского был как у верблюда, который пытается освоить китайский язык. Но он все же сумел прояснить вопрос.

– Я понимаю тебя. Они тут же, вычислили бы твою соседку, и пронюхали бы о ее неординарных способностях. Однако, не забывай, Шпик фигурирует под другими инициалами, и ты никогда не докажешь ее фактическое проживания, даже сейчас.

Именно так и было, как сказал Лагранский. Мы узнали кто в этот момент числился жильцом соседней квартиры, и это был некий гражданин Лебединский. Потому то, если бы старухе Шпик удалось скрыться, проблемы с НКВД и комитетом были бы именно у меня. Ибо мой подставной сосед Лебединский (он же старуха-Шпик), – был как фантом. Он числится в архивном реестре официально, но найти и поговорить с фантомным призраком никогда не представится невозможным. «Кто такой ваш сосед Лебединский?» - озадачат меня на допросе. - «А вы знаете, что он вчера вечером улетел в рамке деловой командировки в Кубу, и он абсолютно чистый; инженер-техник предприятия «Аэрофлот». – скажут они, и возможно будут ждать его возвращения, но ни черта не дождутся. А затем, возможно, раскопают досье Шпик, которая официально будет числиться погибшим агентом «STASI», например».

Мазур остановила рассказ,  подняла глаза и обратилась к сидящему напротив нее кадровику:


– Ты знаешь Альфред, что стирать свои жизни и писать их заново, в другой стране, это привычное дело любого контрразведчика. В изобретательной схеме Шпик было тоже самое: исчезнуть и умереть с личностью Либединского, и вновь, где ни будь воскреснуть».

– Ты мне это не объясняй, дорогуша, а просто скажи,  что же помешало старухи вовремя исчезнуть? – С нетерпение спросил Альфред.

Мазур углубилась в мысли на секунд пять и затем пояснила:

 – Ошибка старой маразматички, ее забывчивость на мелочи.

– Обожаю такой ход событий – ответил кадровик и с волнением посмотрел на настенные часы, а затем на агента Мазур.

– Время у нас много. Но ты особо не растягивай, мне важно по существу.

– Да, но в этом эпизоде каждая деталь имеет значение – ответила Мазур и продолжила рассказ:

«Когда Шпик сделала свою последнюю пакость, в ее распоряжении оставалось пару часов. Обычно у русских, в момент зафиксированного сигнала, о какой-либо угрозе безопасности, – за пять минут, разведывательный штаб связывается с министерством комиссариата. После чего, по определившемуся местоположения направляется наряд спецслужбы. Полтора часа езды, и они на месте.

Старуха действовала методично: собрала вещи, замела следы и покинула квартиру. Через час дороги, вдруг вспомнила о маленькой бобине с очень важной записью политического компромата, которую она на протяжении месяца хранила у себя дома и должна была бы доставить в штаб-квартиру «MGB». Шпик нажала на газ и через сорок минут вернулась домой. Бобина была спрятана за настенными часами, и чтобы достать ее, требовалась переносная стремянка, уже упакованная в автомобиль. Возвращаться к машине за забытым предметом было рискованно, и старуха осторожно выглянула в окно. Она не заметила ничего подозрительного, хотя у здания за ней уже незаметно наблюдали.

Наконец старуха решается снять бобину с помощью изношенного, скрипучего кресла в квартире. Оно было низкое и едва выдерживало ее вес. Шпик понимает, что остались считанные минуты и, что даже если она не успеет до приезда оперативников, ломиться будут, в первую очередь, в номер моей двери. Но память ее и в этот раз подвела. Она напрочь забыла одну мелочь, когда устанавливала бронированную дверь. А именно – повесить дверной номерок на место. Впрочем, и я тоже. Ведь моя дверь была из метала и прикрутить к ней номерок было крайне хлопотливым делом. Именно по этой причине, когда приехал наряд оперативников у них был выбор между двумя не пронумерованными квартирами.

Рассвет за окном был еще сумрачным, и я в этот миг тихо лежала на кровати, не подавая признаков жизни. Это послужило мне на пользу.  Кто-то из сотрудников за окном, у здания, заметил, что в комнате старухи включился свет, и всему наряду поступила команда брать на задержания того, кто будет обнаружен первым дома.

Шпик надеялась, что в первую очередь мою квартиру будут брать штурмом. Сама же она в это время прыгала уже на скрипучем кресле, отчаянно пытаясь дотянуться до заветной бобины, висевшей на гвозде рядом с настенными часами. И вдруг произошло то, про что конечно же вылетело из ее памяти: Один из оперативников принялся копаться в ее замке, и в долю секунды сработал вой сигнализации. Внезапная сирена взвыла так, что старуха, которая уже ухватилась руками за бобину, вздрогнула от испуга, и потеряв равновесия грохнулась с кресла.

Я слышала вой сигнализации, и как кто-то стучался в дверь Шпик, затем настойчивее. Но в этот миг старуха стонала, лежа на полу и держась за поясницу. Она растянула поясничную мышцу и сильно ушиба копчик задницы. Удары от тарана, скрежет от электрического резака, крики, и наконец ее задержали.

После этого события, я наконец насладилась сладким сном, но в скором времени я вновь обеспокоилась. На третий день, то есть, за два дня до моего ареста, я узнала, что сидеть я буду в Лефортовской тюрьме для политзаключенных со своим извечным врагом и худшего сюрприза от судьбы я представить не могла. Мне сидеть шесть месяцев, со злой на меня старухой, которой дали пятнадцать лет лишения свободы.  С такой безнадежной перспективой, злость ее ко мне будет неисчерпаемая, и кто знает, что в этот раз этой изобретательной злодейки придет в голову, чтоб со мной расквитаться.

Те средства, которые она использовала для расправы со мной, удивляли своей способностью создать форс-мажорные обстоятельства, и я все же признаться, немного побаивалась ее. Так что, я стала собирать свои вещи и готовиться к новой жизни, испытаниям и ловушкам, какие уготовит для меня моя отчаянная мстительница.

****

В последний вечер, перед отъездом, я прогулялась по городскому парку, наслаждаясь прелестями свободы. Уединившись в ландшафтном сквере, я разглядывала звезды и луну, размышляя над тем, какой сущий ад могла бы для меня придумать в тюрьме старуха-Шпик. 

Помню, я как то тебе говорил Альфред, что был в моей ранней молодости идеализма инцидент, из-за которого я отсидела в Мордовском лагере за драку с партийным членом политбюро. Я была тогда горячим и неутомимым активистом за права политической свободы. Сидела не долго, но этого хватило, чтоб понять, что в тюрьмах политзаключенных, среди интеллектуалов, диссидентов, великодушных борцов за справедливость, сидели конченные отморозки. Среди них были шпионы-убийцы, по сути, серийные убийцы, выполнявшие самую грязную работу. Это были люди, работавшие на различные криминальные организации, в том числе на китайскую и корейскую мафию. Судя по сведениям, которые я ранее откопала про старуху, она работала когда-то на «MGB» Китая, в том числе на «STASI», и несколько других европейских контрразведок. И даже сотрудничала с какими-то криминальными структурами. Жизнь чекистская у нее была насыщена огромными связями, и это не предвещало для меня ничего приятного в тюремном заключении. 

У меня был выбор сесть за решетку или исчезнуть, и стереть Мазур с лица земли. Но я прислушалась к совету Лагранского, убедившего меня не губить миссию Мазур. Мой блеф был прекрасен, говорил он, и в ЦРУ со мной считались как с лучшим осведомителем, по перехвату сведений у важных персон советской элиты. Бывало, что после очередного выдуманного разоблачения политической конспирологии, и заговора, меня награждали денежной премией, присылали послания с благодарностями от высокопоставленных чиновников, и сажали за стол с министрами и их женами. Лагранский убеждал меня, что лучше пережить короткий срок в тюрьме, чем оставить дело не завершенным. Как бы то ни было, спустя два месяца, я очень пожалела о моем выборе, и моей не искоренившейся склонности, подпадать под влияние чужого мнения.

 Глава 7

Целый месяц я пробыла в общем бараке с заключенными и в этом промежутке времени я познакомилась с многими интересными людьми. Среди них я сдружилась с одной молодой грузинской девушкой, буддисткой. Звать ее Анна Алерциани. Анна, расчувствовалась ко мне на фоне всеобщего конфликта разразившимся против меня с заключенными. Была дикая драка, после которой я неделю восстанавливалась, лежа на койке, и все время мечтая о том, как бы сбежать из тюрьмы. При этом, я дала жару своим противникам, и едва ли не скончалась. У меня жутко болели кости, а тело все, с ног до головы, было исколото ранами и порезами. Я лежала в лазарете без анестезии и стонала от боли. Рядом на соседней койке выздоравливала Алерциани от брюшного тифа, и рассказала мне одну философскую притчу, помогшую мне стерпеть мои невыразимые мучения: «Однажды некий мужчина потерял память - рассказывала мне Анна  – и при этом он не в чем не нуждался, был как беззаботное дитя, опекаемый своими состоятельными родителями. Он всегда улыбался и был счастлив. Но внезапно, в один из самых прекрасных дней жизни, к нему вернулась память, и он дико закричал. Вопль его был жутким от сознания событий, вспыхнувших в его воображении из его горького прошлого. Настолько ужасным оказались воспоминания, что он упал в бессознательный обморок, но, когда очнулся, вновь ничего не помнил, приняв свой прежний беззаботный образ жизни». – Отсюда вывод, говорила Алерциани, что мне нужно уйти в нирвану; исчезнуть из бытия сознания реальности, как этот несчастный парень.

Не могу сказать точно, что тогда мне удалось исчезнуть из сознания собственного мучительного бытия, но притча Алерциани немного помогла мне отвлечься от боли и освоить ее личную технику медитации. Однако, когда мне полегчало на шестой день, Анна стала допытывать меня о моем конфликте, случившимся в бараке, и я ей подробно и деликатно всё описала, за исключением тех вещей, о которых надо умалчивать.

Осенью, ровно через месяц, от начала моего прибытия в Лефортовскую тюрьму, из камеры меня перевели в общий барак, в котором было много иностранных шпионов, и в котором содержали подпольных контрразведчиков, революционных агентов, киллеров и подрывников, и многие из них, с самого начала моего визита в барак невзлюбили меня. Как только я перешла порог казармы на меня начали смотрели как на суку, которая трахнула их мужей и матерей. Было ощущение всеобщего заговора против меня. Некоторые заключенные, которых я узнала, кипели неудержимым желанием убить меня. Были личности, которым я мешала жить, и которые из-за меня потеряли годы жизни в заключении. Я чувствовала себя наживкой провалившийся в логово хищной стаи гиен, оскаленных лютой злобой на меня. Двое китайских девушек киллеров, огромная и жирная скандинавка, чувствующая себя хозяином, и само собой разумеющийся – хитрая старуха-Шпик. Все они особенно меня ненавидели. Шпик захохотала так злорадно и зловещи, когда меня увидела, что по телу у меня пробежали мурашки от невыносимой ярости. Она всем своим видом давала понять мне, что именно этих обстоятельств она целую вечность ждала.

– О, на этот раз я точно не поверю в случайность. – продолжала зловещи хохотать старуха – Именно так фортуна судьбы иронизирует над тобой.    

– Мазур ты прям вовремя, еще бы два дня, я бы ушла бы в запой от скуки, что до сих пор не смогла почесать руки от твое изысканное кукольное личико – прозвучал как из медной трубы могучий голос скандинавки, которую здесь звали Норманн. Она была здорова, и обожала кулачные состязания.

Она говорила с едва уловимым акцентом и была похожа на рокера, в кожаной куртке, натыканной стальными клепками, и в тонированных очках. И это несмотря на то, что почти все в бараке заключенные были в тюремных робах. Из чего я заключила, что скандинавка в бараке иноагентов главная, и на особом счету у тюремного начальства. В чем я не была удивлена, потому что не раз слышала про Нормана, что эта особа облизывает того хозяина, который дал лакать ей из блюдечка. К ней со снисхождением относились по той причине, что она была главной осведомительницей, и сливала КГБ своих же коллег из подразделения «SOG”. Она столько же важна для чекистов, сколько важны стукачи для начальника тюрьмы. Она разбалтывала и запугивала шпионов, а затем сливала информацию, туда, откуда кормили ее из ложечки. Она работала то на одну оппозицию чекистов, то на другую, но не как двойной агент, а как продажная куртизанка. И это качество, объединявшее ее со Шпик, притянуло их общие интересы и дружбу. Кстати говоря, тонированные очки Норманн носила из-за врожденного отсутствия радужной оболочки глаза. Но во всем остальном она выглядела, по честолюбивым мотивам.

– Может тебе выдать запасное полотенце и снабдить бинтами? У меня их много – так же с акцентом, обратилась ко мне какая-то черномазая, ехидная кубинка, лет тридцати пяти. Как потом выяснилось она была кладовщик и выдавала новичкам сменную одежду с бельем.

Я промолчала и прошла к своей койке, и она добавила под гул смеха заключенных:

 – Кто-то ведь должен вытирать с полу кровь. Здесь ночью она рекой льется!
 
Ее истошный смех подхватили другие женщины арестантки. После этих слов кладовщицы, многие с испытующим любопытством оценивали меня, а в лицах их отражалась жажда увидеть меня, какова я на деле.

Тяжко выживать там, где все против тебя, и где коллективным мнением управляют – здоровенная, не самая умная стиляга, и самая хитрая русская старуха. Сложно себе представит, что будет со мной этой ночью. Тем не менее, выслушав с десяток нелестных комплиментов и угроз, я с каменным бесчувствием на лице улеглась в выделенную мне койку. Был вечер и я, включив настенную лампу, стала читать. Спустя час, никто со мной не разговаривал. Многие иностранные зеки неплохо умели разговаривать на русском и были увлечены бурными спорами, и игрой в карты; смеялись и пили чай. Изредка какая-нибудь женщина из компании Шпик поглядывала в мою сторону и в эти секунды мне было ясно что их беседа касалась меня. Я понимала, что против меня что-то замышляют, но я, не отрываясь от книги, с тем же каменным бесчувствием на лице, стала навивать себе в мысли страхи, что однажды ночью я не смогу проснуться. Это жутко изводило нервы, а спать вовсе не хотелось. Вдруг я отчетливо осознала, что перевели меня не случайного в барак к агентам отморозкам. Конечно, эта мысль еще раньше должна была прийти мне в голову, но я была сбита с толку стрессом. Я знаю, что в тюрьмы для политзаключенных, зеков распределяют в разные камеры, в зависимости от их типа наказания и степени тяжести преступления. И это для того, чтоб хладнокровный киллер по чьему-либо заказу не прикончил, например, какого-нибудь бюрократа или чиновника. В этом тюремном отсеке были одни диверсанты, киллеры, и мафиози. Я конечно догадывалась почему я оказалась рядом с ними. Этот старая и ядовитая гадюка, имея связи в верхушке, подстроила мой перевод в казарму. Я чувствовала так же, что чья-то могущественная невидимая воля с верху направила меня в Лефортовскую тюрьму. Теперь я уже наяву сознавала насколько старуха-Шпик ненавидела меня, и насколько жаждал расквитаться с моей жизнью. От этой мысли я преисполнилась адской яростью и готова была изувечить ее до полусмерти. Но еще больше я разозлилась, когда эта мерзкая гадина, демонстративно, очевидно специально, зашагала мимо меня, чуть ли не парадным маршем к своей койке, расположенной в противоположном ряде спальных мест, прямо на против меня. Она плюхнулся в кровать, раскрыла газету и сквозь нее стала колоть на меня взглядом, с издевкой ухмыляясь, и обещая этим молчаливым взглядом устроить мне какой то неприятный сюрприз. Этим она пыталась морально сломить меня или свести с ума. И сказать честно, немного ей это удалось. Но я была во гневе, и была уже совсем близко от того, чтоб вскочить со своего места и забить мерзавку кулаками.

  Я заставила себя сдержаться и уткнулась в книгу. В эту секунду, с боку от меня, взорвалась ночная лампа. Я вздрогнула как заяц под выстрелом. Свет погас, а нервы были на приделе. Я посмотрела на старуху, и вновь ярость моя вскипела. Она как комедиант фальшиво изображала удивления и сожаление. Тогда, я отложила книгу, и поднялась с постели. Но не для того, чтоб выплеснуть мою злобу на нее или того, кто это сделал, а чтоб успокоить себя в уединение. Ржавая кровать жалостливо заскрипела вскриком рыдающего осла, но никто мне слова не сказал. Все женщины лежали на своих койках, кто читал под ночной лампой, кто пытался заснуть, а я пошла в сортир. Лучший способ успокоить нервы – ополоснуться под краном ледяной воды.

Через полчаса я привела чувства в порядок и вернулась в барак. Однако, на этот раз, я взорвалась не на шутку: когда я снова легла в кровать она рухнула подо мной. Раздался откуда-то смех. Шпик же в это время изображала невозмутимую спящую. Она с закрытыми глазами чмокнула сладко губами, перевернулась на бок и пару раз притворно скосила на меня левый глаз. Это я расценила как манеру пошалить со мной, и решила наказать старую проказницу. Руководствуясь неуправляемой стихией гнева, я подошла к симулянтке и подняла ее тощее тело над полом.

– Я знаю, гадина, что это ты сделала – взорвалась я криком, и выкинула этот комок дерьма на мое спальное место, затем произнесла срывающимся голосом, когда Шпик шмякнулась о пружины моей развалившейся кровати. – Поспи-ка на ровном полу старуха, тебе же надо выпрямлять свой позвоночник –

Я устроилась на ее мягкой постели, довольно уставившись на нее. Она кривлялась на полу, кряхтела и растирала свою больную поясницу. Изумленные взгляды заключенных женщин, со своих мест, таращились то на меня, то на старуху. Несколько человек включили свои ночники. Я изобразила саму не возбудимость; опустила голову на подушку и расслабилась; затем выдохнула, расслабилась и прикрыла глаза. Не успел я отдышаться, как вдруг старуха-Шпик подскочила ко мне, и ухватившись за обе мои ноги, с невероятной силой стащила с кровати. Я шлепнулась на пол, но старуха, продолжая меня тащить, вывела в центр помещения. Кто-то врубил яркий свет, и я на мгновения ослепла.

Стала собираться толпа зеков, вскакивая со своих коек. Среди их оказалась мне знакомая девушка со шрамом на правой щеке, тянувшейся от рта до мочки уха, и звали ее Шрам. Она стала выступать в качестве комментатора и заряжала публику. Мы работали с ней в (Directorate of Operations) и я сломала ей руку в тренировочном центре, лет семь назад, в отмщение за провокацию, которую. она устроила, для того, чтоб наложить на меня зловещую тень коллаборациониста. Это сложная, многоходовая история из которой я чудом вышла сухой.

– Итак господа! Поясню обстановку дела – заговорила Шрам. - Перед вами агент Мазур. Серьезная баба, если честно. Она многим искалечила жизни, и сегодня пришло время возмездия. Присоединяйтесь все в очередь, те, у кого этот геморрой застрял в заднице. Предупреждаю. Я выхожу на бой следующая.

Ее речь подхватила толпа свистами и криками, в то время пока старуха тянула меня за обе ноги, а две руки мои держались за ножки кроватей. Тут я заметила, что мое самое открытое место уязвимо для удара. Эта мысль пришла мне в голову, когда я почуяла куда своей ногой метилась старуха. Я угадала ее действие и поймала ее пятку рядом с моей физиономией. Вспоминая, что еще недавно в нее зарядил Дагранский, я со злостью отбросил ногу Шпик и она, потеряв равновесие, рухнула на спину. Мы почти одновременно поднялись и заняли боевые стойки. 

   Я не могла предположить, что моя противница, которую я считала развалившейся клячей так мастерски боксировала. Со всех сторон старуху вдохновляли кличами, когда она меня молотила. Она буквально истязала меня молниеносными ударами, уклонениями, контратаками. Я ловила ее хитрые последовательности верхних, нижних, прямых выпадов, парировала апперкоты, уворачивалась, и все равно я много пропускала оплеух. Наконец я озверела настолько, что, позволив коснуться моего лица еще пару раз, я поймала ее выпад правой, за запястье, и двинув другой ладонью в ее локтевой сустав, вывернула руку. Никогда не придерживалась определенной направленности узкого стиля боя, а использовала универсальный «Микс Файт» без правил на все случаи в драке. Теперь рука старухи служила для меня рычагом управления ее хлипким телом. Она была легка как перышко, и я буквально крутила ей как фигуристкой на льду. Под воздействием моего рычага, я обернула ее тело вокруг своей оси, лицом ко мне; согнула пополам как балерину, и локтем, от всей накопившейся во мне злобы, врезала в переносицу.

Она свалилась на пол и застонала, держась за сломанный нос. Я настолько потеряла контроль над собой, из-за накопившейся злобы и тех неприятностей, которые она создала для меня, что мне захотелось добавить ей еще хороших ударов ногой в живот, так, чтоб она на всю жизнь запомнила этот день. Я сделала шаг, однако в этот миг меня пронзило болью в правое плече. Потом еще и еще много раз, в бедро, в колено, в руку. Эта внезапность обстрела повергла меня в растерянность, пока в толпе дико ликующих арестанток я не заметила одну, черноволосую, спортивного телосложения женщину, тридцати лет, с сумасшедшим взглядом садистки.

– Ладно, ладно, уступаю очередь мафиози – услышала я, сквозь всеобщий гул триумфа и возгласов, агента Шрама, которая говорила в отношении сумасшедшей садистки.

Говорят эта садистка была самым жестоким и изощренным «интеррогатором» в русской мафии. Она держала в руке, направленное в меня устройство «игломет», и решетила меня вонзающими иглами, до тех пор, пока не закончились боеприпасы. Я решила не терять время, пока эта психованная сучка перезаряжала свой механизм, и я рванула к ней. Но тут из толпы выскочил китаянка и сбыла меня с ног. Удар в прыжке достался в грудь, и я влетала в входную, застекленную, под решеткой, дверь коридора. Разбив стекла, я поранила себе руки, но боль под адреналином не напоминала о себе. Китаянка дерзко, решительно, вызывающе шла на меня, а на плече ее покоилась бейсбольная бита, по которой было видно, что ее грубо обтесали из бруса. 

Агент Шрам, рвавшийся в драку, с возмущением пялилась на дерзость китаянки, и проглотив досаду, крикнула в ухо  женщины с лева:

– Хорошо, так и быть, уступаю и китаянке, но следующая иду я.

Бесстрашие, уверенность в каждом движении китаянки, самодовольная гримаса на лице, не вызывали сомнений, что, эта профессиональная убийца, без жалости переломит мне кости. Я лежала в дверном проеме и пыталась привстать. Она уже была близко и замахнулась для удара, когда я приподнялась и снова опустилась на пол. Как только девушка переступила дверной порог, мой инстинкт подсказал выход, и я двинула ее ногой в кость голеностопного сустава. Она согнулась, выставив в перед физиономию, и второй ногой я двинула по двери. Она любезно поцеловалась с ней, и снова я двинула в коленный сустав, заставив китаянку согнуться пополам, и еще раз поцеловался с дверью. Когда в третий раз я провела ту же манипуляцию, и китаянка вновь скорчилась от боли, подставив мне свою физиономию, я пяткой ноги добила ее в челюсть.

Она грохнулась на пол, и я быстро встала, но тут же ощутив каскад игл, впившихся в мою плоть, я оглянулась, увидев садистку, с безумным порывом нажимающую на курок «игломета». Старуху Шпик оттащили куда-то в сторону, и на месте нее стояла уже эта дикая психопатка. Зрачки ее в бешенстве были расширены, глаза выпирали из орбит, зубы оскаленные в агонии безумства; на курок она нажимала, с таким видом свирепости и бездушной ожесточенности, с какой она вероятно истязала своих жертв. Я закрыла лицо руками, чтоб одно из игл не вонзилось мне в глаз, и отвернулась. В окошке, за решетчатой двери, мне попался осколок стекла и я, выхватив его, метнула в психопатку. Я метилась в руку, и угодила ей запястье. Кровь фонтаном хлынула в стороны, забрызгав толпу зеков. Окровавленная с ног до головы садистка дотошно взревела и ее убрали со сцены. Какая то сердобольная женщина пошла вызвать тюремного доктора, но ей преградили дорогу две свирепых лесбиянки, одна из которых вежливо пояснила, подставив ей под нос свой кулак, что у них есть свой доктор.

От столь неожиданного исхода драки, шум и крики заключенных женщин не утихали. Было ясно, что от представления они ждали нечто большего, и я, со всей, оставшейся во мне силой, сорвала ржавую спицу со спинки кровати. И поскольку я уже заметила краем глаза надвигающуюся на меня тень, с поблескивающим предметом в руке, я молниеносно воткнула ее, в успевшую шагнуть ко мне, седовласую, коренастую женщину. Я проткнула ее плече на сквозь, и она дико визжала. Заточка выпала из ее рук, она опустилась на колено, и к ее дикому крику подскочили другие арестантки. Они втащили ее в свою толпу и в эпицентр внимания вышла, наконец, здоровенная скандинавка . Она была, как не странно, в это позднее время сна, в своем привычном стильном костюме стиляги: в темных очках, и кожаной куртке истыканной металлическими клепками; и игралась в руках с громадным строительным ключом, которым он похлопывала себе по ладони. Похоже, не было ничего странного в том, что многие заключенные, перед сном, не снимали с себя верхние одежды в бараках сквозившими могильным холодом.

Агент Шрам измерила взглядом громилу Нормана и обратилась к публике:

– Внимание, девочки! Если еще кто-то обгонит мою очередь, тот выходит со мной на дуэль на ножах.

– Мазур!

Голос скандинавки, прогремевший как из трубы, заглушил все звуки. Наступила кратковременная тишина, которую нарушали лишь стоны раненых арестанток. Психопатке остановили кровь бинтами, одна из квалифицированных в медицине заключенная, и та мирно, почти без звука лежала в койке, и лишь слегка судорожно дрожала. Китаянка валялась где-то в стороне и ее обхаживала другая китаянка. Громила Норман, скривила в призрении губы, для устрашения приподняла свои темные очки обнажив бельмо своих глаз и продолжила свою вступительную тираду:

– Мы будем драться как на Каролингских мечах, Мазур. – Заявила скандинавка , подняв в руках свой строительный ключ, который она воображала мечем, длиной пятьдесят дюймов и весом двадцать два фунта. Она держала его за оба конца и как бы восхищалась его мощью – но учитывая, что ты, Мазур, маленькая ростом, – продолжала громила Норман, – и хрупкое твое тело не способно выдержит удара этого страшного оружия, готовься расплющится на полу красным пятном.

Норманн, под всеобщих хохот публики обратилась к зекам:

 – На да же, такая красота погибнет в бою, – произнесла она и громко приказала. – Дайте ей ее меч!

Казалось, бас скандинавки прогремел как гром, по всей тюрьме. – «Быть может, наконец, придут надзиратели?» - надеялась я, потому что хотела, чтоб все это кровавое безумие поскорее закончилось, ибо я уже выдохлась из сил. У меня болели все гости, тело и руки, исколотые насквозь иглами. Все что функционировало из моих частей тела, это правая рука. Я чувствовала, что эту драку с громилой я не смогу выдержать.

Мне под ноги бросили биту китаянки, и я неохотно с безысходным видом ее подобрала. Однако, к счастью, мне помогла импровизация, и я мигом сообразила, что делать, используя минимум возможностей и максимум результата. Я раскусила Норманн, что весь ее прикид: темные очки, гаечный ключ и клепаная куртка – образ неустрашимого мстителя и способ заявить о притязаниях. Такие особы утоляются вашим страхом, и самоутверждается в комплексе не полноценности. Темные очки закрывали ее пустые, лишенные содержания и смысла глаза, покрытые бельмом. Они придавали ее глупой физиономии статности и крутости, но ни йоты извилин в голове.

Я стала играться с битой и толпа, увидев в моем жесте готовность сражаться, возбудилась кличами и свистами. Покрутив ее еще раз в руке, я швырнула биту в потолочную лампу. Свет погас, и в это мгновение, подхватив с права, со стола, стальной самовар, я стала бешено колотить им ослепшую в очках верзилу. Она уронила строительный ключ и стала закрывать руками лицо. Затем упала на пол и забрыкалась как жирный мясной червь. Я использовала все возможные способы нанести ей урон, не только самоваром, но и ногами. Когда я уже выдохлась силами, облегченно взирая на скорчившейся комок отбивного бифштекса, я услышала позади знакомый голос:

– Вставай, черт тебя подери. Я приказываю тебе, мерзкая жердяйка. Будь мужиком, прошу тебя! - надрывалась голосом агент Шрам, воодушевляя скандинавку.

Не теряя ни секунды, я наотмашь повернулась, и одним ударом в челюсть самоваром свалила ее с ног. При этом ручка моего орудия не выдержала, и отскочив в сторону, влетело в оконное стекло.

Очевидно, это послужило сигналом явиться в казарму наряду из шести надзирателей. Когда они ворвались в помещение, я сразу же оказалась в эпицентре внимания, и меня тут же повели в медсанчасть.   

 Глава 8

Мне щипцами из всех частей моего тела выдергивали иглы и куски стекла, причиняя невыразимые мучения. Мой врач собрал в контейнер больше трех десятка игл, длиной шести дюймов. Самое неприятное, что после этой процедуры, кожа моя, истыканные суставы и мышцы, горели пламенем. Целых пять дней я чувствовала себя как в чистилище у черта на сковороде. Я лежала на койке вся забинтованная, словно покойный труп мумии.

Мои изувеченные противницы легко отделались, кроме психопатки и агента Шрама. Первая, едва не скончалась от потери крови, вторая, две недели пролежала в лазарете со сломанной челюстью. Громила Норман на деле оказалась выносливой. После моего каскада диких ударов, она, на следующий день, как бешеный бык метался по казарме, с намерениями навсегда покончить со мной. Меньше всего пострадала старуха-Шпик: ей лишь вправили на место нос. Как бы то ни было, все эти женщины поклялись расплатится со мной, как только я вернусь в казарму. Я это узнала от Алерциани, которая за два дня до моей выписки вышла из лазарета. Она имела пару знакомых из моей казармы и вызнала от них готовившийся против меня преступный план. Из ее слов, меня не просто станут наказать или калечить, а инсценируют убийство, что в русской тюрьме довольно распространенная практика, чтоб замести следы преступления. Поэтому моя задача была как можно скорее связаться с Лагранским. Поле того, как я добилась с ним встречи, мой замысел досрочно перевестись потерпел фиаско. Ибо Лагранский признался в бессилии найти решение так быстро, как это хотелось бы мне. И это из-за того, что по приказу генсека расформировали нашу агентуру и нашим вопросом, на тот момент, некому было заниматься. От этой злободневной новости у меня земля ушла из под ног, и возник вопрос, который давно вертелся у меня в подсознании.

– Какое то внутреннее чутье мне подсказывает, что это не случайно. – высказала я свои подозрения Лагранскому, и он растерялся.

– Говорят, что сам генсек дал приказ.

 – А почему, ты так легко веришь слухам? Ты проверял эту информацию?

– Как ее можно проверить, если она прошла через единственного человека, а именно Шелепина.

– Это правда, что расформировывают отдел?

– Это правда, не сомневайся.

– Я не хочу много разглагольствовать на эту тему, но разъясняю тебе только суть вещей. Подумай сам. В последние месяцы со мной стали происходить, неслучайные совпадения. – Решила я поделится с Лагранским своими тревогами. – Первое, меня отправили в командировку в Ленинград и поселили рядом с этой мерзавкой, которая много лет мечтала со мной разделаться, и которая имела лояльные связи и протекцию с комиссариатом. Второе, я не случайно оказалась в той же тюрьме, в какую посадили эту гадкую старуху. Третье, меня засунули в ее вонючую казарму, где орава ее подружек агентов, в сговоре с ней старались расквитаться со мной. И за всем этим чувствуется покровительство верхушки и влияние Шпик. Ты видишь Герман, что мне создали обстоятельства не совместимые с жизнью. Как я буду выживать теперь? Меня во сне зарежут, понимаешь меня?

Я надрывалась голосом, лежа на койке вся перебинтованная, и даже слегка охрипла. А Лагранский лишь отражал на лице беспомощность, но затем он собрался мыслями и было заметно, что он собирался сказать мне что-то по секрету:

– Ладно. Я озвучу тебе некоторую правду – сказал он и, у меня запульсировала кровь в венах, причиняя мне боль. – Я попросил начальницу тюрьмы – продолжал Лагранский – перевести тебя в другую казарму. Она сказала, что не может ослушаться распоряжение Шелепина, который подозревает тебя в измене. Кто то видимо донес ему. Как разведка донесла: Норманн должна была тебя выпотрошить на изнанку, чтоб добыть сведенья, какой организации ты продался.

С этой поры, целые ночи и дни, до конца моей выписки из лазарета, я стала думать о побеге из тюрьмы.

Лагранский, перед тем как уйти, наконец, показал мне добытый флакон чернила. В палате были только мы с ним. Алерциани выписали.   

– Это те самые чернила, из-за которых, ты в столь бедственном положение, – сказал он разглядывая меня как на анатомический труп.

– Оставишь мне чернила? Или их тебе надо вернуть? – спросила я, и Лагранский поставил флакон на тумбу. Я потянулась за ними и с уверенностью констатировала, что боль в теле уже не такая зудящая как раньше.

– Что ты с ними будешь делать? - спросил он, когда я зажала в кулак флакон.

– Не знаю, – ответила я, и Лагранский усмехнулся, пожелал мне здоровья и покинул палату.

****

Наконец, мне сняли бинты. Когда я взглянула на себя в зеркало, на голом теле все еще красовались ссадины и порезы. Цвет тела был настолько мертвецки мрачен, словно патологоанатом только что воскресил меня в морге. В день, когда меня выписали из лазарета, тюремная начальница, вызвала меня в свой кабинет. Фамилия этой особы была у всех на устах, и звали ее Глинкина. Это была среднего возраста, полноватая, женщина с очень густой шевелюрой волос, похожей на капроновую мочалку, и с харизмой на лице алчной бюрократки. Несмотря на то, что начальницей тюрьмы для политзаключенных Глинкина стала относительно недавно, было ясно, что она, так или иначе, сотрудничала с КГБ: страсть выпотрошить информацию выражалось в ее манере пытливо смотреть в глаза. Когда я вошла в кабинет, где она, сидя за рабочем столом, листала ведомственный журнал, она указала мне на стул. Затем, отбросив журнал, обратилась ко мне с заумной речью:

– Ты необычайная девушка, Мазур, и какая-то совсем неубедительная полячка. Неплохо, Мазур, хоть и с наигранным акцентом, говоришь по русски.

Глинкина мило усмехнулась и тут же прищурилась на меня, как первоклассный спецагент, в которого она играла. Каждая из нас, в данный момент, отыгрывала свою роль.

 – Статус публициста так же тебе не к лицу, дорогая, – говорила Глинкина. – Особенно, если вспомнить, как ты нокаутировала шестерых агентов. Некоторые из которых тебя не плохо знают, и утверждают, что ты работала на их подразделение SOG. Это правда?

– Было такое, давно – призналась я.

– Замечательно. Значит у нас с тобой есть общая профессиональная тема для обсуждения. Ты могла бы со мной поделиться нужной информацией?      

Я посмеялась тому, какой общий профессионализм нас может объединять? Но согласилась на сделку, чтобы собиралась блефовать.

– Что вы хотите знать? – спросила я, готовая сразу приступить к делу, и ублажить любые ее запросы, высасывая информацию из мизинца моей правой руки.   

– Я хочу знать. Ты работала когда-нибудь на английскую разведку?

Было заметно, как начальница тюрьмы старалась ловить каждое мое микродвижение лица, изображая себя прозорливой кагэбэшницой. И я, закрыв на это глаза, как можно искреннее слукавила ей:

– Да, конечно. Я работала в MI6. Я отвечала за анализ и сбор информации.

 Моя цена тут же возросла, а алчность Глинкиной, заставила ее подавиться слюной. Она закашляла и продолжила допрос:

– Вот это мне и важно Мазур. Ты не представляешь, как ты мне нужна – снова откашлялась она в руку, и загорелась как бенгальский огонек, сжав в нетерпении, крепко свои ладони. 

– Скажи пожалуйста, Мазур, насколько ты компетентена во внутренних делах английской разведки?

– Более чем достаточно.

– Прекрасно. Слава богу Мазур, что ты не конченая дура, и откликнулась мне на помощь. Ты ведь из нашего комитета? Правда?

Я кивнула утвердительно, и вскипела от упоминания неприятной детали в моей истории, от мысли, что эта организация разбила мне сердце. И хоть это вина отдельных людей, я предпочитаю скрыться с горизонта ее влияния, чтоб сохранить себе жизнь.

– Отлично. Мазур. А теперь послушай меня, девочка моя. Все с чем ты со мной сейчас поделишься по секрету, послужит тебе наградой.

Ну да, конечно. Посмеялась я в мыслях, представив, как скоро меня объявят в национальный розыск. 

– Дело такое серьезное, что ты можешь стать единственной спасительницей, кто спасет тонущую в дерьме миссию. О тебе на вечно останется память, – возносила мне вдохновительную речь Глинкина, – будут воспевать в народных поэмах и сочинять повести.

– Наконец то моя мечта детства осуществится. Спасибо за предоставленный шанс отличится, –  заявила я клоунессе гороховой, и спросила ее, – а вы какое отношение имеете к секретной миссии и к шпионажу в целом?

– Мне поручено дело государственной важности. Запомни Мазур. – заявила она неуверенно.

У меня была уверенность, что награду вовсе не мне собираются вручить, и петь заслуженные дифирамбы с героическими повестями, а этой самозванке советской разведки. Но я подыгрывала ей, ибо мой задуманный замысел был уже так ощутим и реален.

Лишь позже я узнала, что эта авантюристка выпендривалась так перед главой комитета, и каждый добытый секрет или распутанное дело о шпионаже, она приписывала себе как личную заслугу, которая, затем, неплохо вознаграждалась.

– Итак, Мазур. Вот суть моего доклада. Слушай внимательно – начала Глинкина – позавчера днем, некто проник в архивную службу «СМОАС» и выкрал рапорт о ходе секретной операции ФЛАМИНГО2. Личность проникшего не установлена. Но ясно одно, что он из MI6, ибо документ касается стратегии внедрения микросхемы в устройства считывания голосов, что в офисе Vauxhall Cross.

– Да, я что-то слышала об этой операции. Некий монтажник в здание Vauxhall Cross должен был впаять микрочипы в панели индефекации – гипотетически предположила я, чтоб начальница тюрьмы не сомневалась в моем добром соучастие в спасении, как она сам выразилась, «утопающей в дерьме миссии».

– Да, по-моему, если мне память не отшибает. – блефовала начальница, изображая сведущего во всем деятеля спецслужбы. – Я от тебя хочу одно. Знаешь ли ты, кто крысятничает в кагэбэшном штабе. Кто способен незаметно проворачивать такие дела. Кто из MI6 обычно такими делами занимается в нашей стране?

– Какие вы имеете полномочия к знанию этой засекреченной информации? - спросила я, чтоб не быть подозрительно сговорчивой, и Глинкина вспылила:

– Черт подери! Я сказала же тебе, мне поручены дела государственной важности. Я работаю на КГБ. Тебе ясно?

– Ну раз так, тогда я раскрою вам все карты, - улыбнулась я и сообщила. - Он двойной агент. Ну конечно же MI6.

– Кто он? И как его звать? – жадно загорелась Глинкина

Да уж, - подумал я - действительно, этой дилетантки не сложно будет навешать лапшу на уши. 

– Есть один спецагент, который, на данный момент находится в нашей республике, и он промышляет сбором секретных сведений – заявила я, чтоб еще больше растопить жлобство и азарт Глинкины.

– Как его звать? 

– Как угодно, начальница. Даже если вы его назовете бачком от унитаза или рваным калошем, от этого суть не изменится.

– Не понимаю тебя.

– Конечно, у вас же нет профильного образования в сфере шпионажа. Откуда вам знать, что кодовые имена выдаются на каждый план миссии.

– Ну да конечно. Я в этом не сомневалась – со стыдом  на лице пробормотала Глинкина и перешла к следующему вопросу. – А как он выглядит?

– Да никак.

– Как это никак?

– Сразу видно, начальница, вы мало видели настоящих шпионов. Я не про ваших тюремных бездарей говорю, а про настоящих, неуловимых экспертов маскировки. Если я вам его опишу, его описание подпадет под сотни тысяч похожих на него граждан. Эти гении превосходно маскируются. Они приучены вливаться в массы, быть незаметными, и бегать по хирургам, каждый месяц. Но я, все равно, смогу опознать его.

– Глинкина с недоумением и небольшим опасением скользнула глазами сквозь меня, и впервые глубокомысленно ушла в себя. Затем очнулась из небытия и вновь с подобострастием приступила к опросу:

– Сейчас приостановили все рейсы за границу. Он должен быть еще в стране. Ты знаешь где он свел себе гнездышко?

– Приблизительно да. Я могу визуально и ориентировочно отыскать его укрытие.

– Я устала от твоих загадок, девочка моя. Что этот значит?

– Начальница. MI6 закрытая организация. И шпионы, в гости на кофе, в штаб-квартиру никого не зовут.

– Я правильно поняла, что ты знаешь ориентиры его места укрытия?

– Да.

– Но, как ты изначально его нашла?

– Признаюсь, честно, не хотела говорить. У меня личная неприязнь к этому парню. Пару лет назад он надругался над моей напарницей и сделал ее колясочным инвалидом – поведала я ей очередную байку – так что, у меня личные интересы. При других обстоятельствах, я бы не стала вам помогать, даже если вы пообещали восхвалить меня героическими одами и торжественными гимнами.

–  Не ускользай от темы. Что это за история, как ты его нашла?

– Я буду говорить вам вещи, в которые простой смертный не должен быть посвящен. Вы давали присягу на верность и неразглашение государственной тайны? Клянитесь не проболтать кому попало сведенья чрезвычайной важности?

– Клянусь, клянусь, продолжай Мазур!– мучительно выжимала гримасу нетерпения Глинкина.

– Этот парень, кроме шпионажа промышлял киднепингом. – опять безбожно врала я, – Я отыскала его секретный штаб, чтоб обменять, важный компромат, на похищенного агента, и заодно расквитаться с ним. 

– Как, как ты его нашла, где нашла? – вспылила Глинкина.

– В шпионских делах никто вам адрес тайного штаба не скажет. Я нашла его по радиолокационным кодам, продиктованным мне неким анонимом по телефону. Это место глухое, и оно в лесу, площадью в двести с лишним гектаров.

Начальница тюрьмы явно разочаровалась, в злобе стиснув зубы и я добавила:

– И, самое важное, там опасно и может быть заминировано. Но, со мной вы не пропадете, я проведу вас туда.

– Что-то мне подсказывает, что ты хочешь завести меня в лес - вдруг, занервничала Глинкина.

– Вы же знаете мое дело. Моя репутация чиста. Служу советской разведки.

Глинкина замялась, выдохнула, и о чем-то задумалась, затем, внезапно сменила тему разговора:

– Я вот сейчас подумала, действительно, нелепое дело, в которое ты вляпалась – слегка расплылась в ухмылке начальница. – И я хотела спросить. Зачем ты сперла бабское пальто со шмотками своих дворовых соседей?

– Эта глупая история, ее долго можно вспоминать со смехом и слезами на глазах.

– Хорошо, теперь опять вернемся к нашему вопросу. – Глинкина сделала паузу, с подозрением вцепившись в меня взглядом и продолжила – Если ты знала фактическое место штаба укрытия агентов из MI6, почему до сих никто про это не узнал?

– Почему? – этот вопрос чуть не сбил меня с толку, но я тут же нашла что ответить, – Не знаю. По делу этого парня, должен остаться доклад. Так что поторопитесь начальница. Завтра, какой-нибудь спецагент, перехватит вашу инициативу, залезет в картотеку, и спасет, утопающую в дерьме спецоперацию. И ваше место Олимпа, займет другой герой славы.

Реакция честолюбивой Глинкины возопила. Она встала со стула и нервно стала расхаживать по кабинету кудахча как курица, которая снесла яйцо:

– Нет, нет, нет Мазур. Тебя не туда понесло. Мне не нужна слава. Я бескорыстная патриотка. Меня интересует только вопросы государственной важности, слышишь меня?

Когда эта пустословка закончила кудахтать, выражение мимики на ее лице стало суровым и она повернулась ко мне лицом к лицу:

– Сейчас же садись за мой стол и пиши доклад. – Вкрадчиво и в пол голоса говорила Глинкина, акцентируя каждое свое слово. – Все что ты мне наговорила Мазур напиши на бумаге. Если ты поведешь меня не по тому следу, ты официально станешь врагом государства и пособником преступной организации, похоронишь карьеру, и сядешь сюда уже на долго. Ясно тебе!

Я кивнула, и Глинкина сделала шаг к столу, достала из ящика кипу бумаг, и бросила мне поднос.

– Не забудь поставить подпись и дату, – сказала она и сев за свое рабочее место стала заниматься своими делами.

Через пол полчаса я оформила доклад и была рада, что вовремя успела загнать чернила в стержень своей ручки, с помощью медицинского шприца, который я украла у медсестры. Сделав подпись этой ручкой, я придвинула кипу бумаг к начальнице тюрьмы. Она взглянула на мой доклад, пролистала, и отложив в сторону, сообщила:

– Сегодня, вечером тебя вызовут. Будь готова отвечать за свои слова.

– Хорошо. Я могу позвонить в картотеку? 

– Зачем?

– Я не помню радиолокационные коды, что в старом отчете по делу этого парня.

– Ах, - злобно процедила Глинкина. – Черт тебя побрал, ты невыносима Мазур.
 
Глинкина встала со стола и отправилась к стеллажной полке.

– Обратись к дежурному. Можешь идти – сказала начальница, взяв в руки папку с документами, и зашагала обратно к рабочему столу. 

****

Во время обеда в подвальном помещении столовой, рассчитанной на шестисот мест, огромная фигура скандинавки, в населенном зеками зале, шла в мою сторону. Она выглядела надменной и была замкнутой в себе. Проходя мимо меня, она презренно взглянула мне в глаза, и шмыгнув носом, молча, без слов, харкнула в мою похлебку. К счастью голодной я не осталась, этот шалость на долго отбила у меня аппетит. Вскоре подтвердилась чья-то теория, что все мысли дураков отображаются на их лицах: когда я оглянулась, то разглядела всю компанию скандинавки. Они все косились на меня, а по лицам их и глазам можно было прочитать все их мысли, идеи и планы. Понятно было, что этой ночью они готовят мое убийство, и от этого кровь в жилах от пяток до корней волос застывала. Вскоре, в дальнем ряду, мне на глаза попалась старуха-Шпик. Она будто меня не замечала, и была наедине со своими мыслями. На носу ее красовался белый пластырь, а под глазами ее все еще просвечивали два синяка. К моему столу присела Алерциани и спросила меня, как я себя чувствую.

– Значительно лучше, благодаря практической медитации, – пояснила я. – Ты сама как, дорогоя?

– Отлично, аппетит вернулся.

Алерциани похлопала себя по животу и ненасытно посмотрела на мою не тронутую баланду.

– Почему ты ничего не ешь? - спросила она.

– Боюсь подхватить брюшной тиф. Одна здоровая горная горилла сплюнула в тарелку свою заразную бациллу.

– Понимаю тебя. Эти уродины постоянно плюются в чужие в тарелки.

– Алерциани? Ты можешь мне помочь? – задала я вопрос.

Алерциани была доброй души человек, и недолго думая ответила:

– Ну, что-же, попробую. А в чем суть дела?

За столом сидели только трое. Какая то смуглая женщина славянской внешности, с торца от нас, и мы с Алирциани. Так, что наша беседа на фоне общего шума голосов никому не была слышна, и я обратилась к моей приятельнице с просьбой:

– Ты могла бы через час вырубить рубильник щитовой, и затем включить его?

– Ничего себе просьба - изумилась она.

– Не волнуйся, тебе за это никто не накажет.
 
– Ну, а зачем тебе это надо? - спросила она, но тут же совладала с любопытством – Впрочем, лучше не вникать в шпионские козни. Как я вскрою щитовую?

Я не заметно протянула ей ключ от медицинского ящика, украденного из лазарета, и она приняла его с улыбкой на устах, стараясь казаться естественной. Этот ключ совпадал с ключом на электрощетке и я не сомневалась, что на весь процесс у Алерциани уйдет не больше десяти секунд.   

–  Хорошо. Дело то не сложное, – сказала она, и я еще раз проинструктировала ее:

– Как только стрелка часов подступит к двум часам, ты должена дернуть рычаг и вновь вернуть его на место.

– Да, кажется это не сложно сделать – промолвила девушка. 

После обеда, я отправилась к дежурную часть и охранница, подозрительно на меня устаивалась, и затем безьлишних вопросов позволила мне позвонить.

Когда я направилась в телефонную будку, на часах в дежурной части было без одной минуты два. Вскоре моргнул свет и я, не боясь, что меня могут прослушивать, набрала номер телефона. Я знала, что еще одна охранница сидит в радиорубке и прослушивает телефонные звонки. Но в этот момент ее аппаратура вышла из строя, и у меня на анонимный звонок оставалось две минуты. Трубку взял приятель, которого я знала под имением Леонтий. Именно с этим именем он долгое время, со мной прорабатывал операцию «Бемоль», в которой нам приходилось играть роль сменных лакеев в гостинице у одного посольского делегата – араба. Он в Армении посещал деловые съезды с лидерами арабской диаспоры.

На два года нас командировали в Ереван, и мы за это время сдружились как два полицейских напарника, прошедшие вместе сквозь огни, сталь и медные трубы. Сейчас мой приятель на пенсии, но поскольку он еще не так стар, и полон сил, то работал в сфере ловли медведей. Он отлавливал их, затем отдавал в природные заповедники, зоопарки и цирковые амфитеатры. Его лесные владения назывались «медвежьи угодья».

– Я слушаю – хрипло раздался голос в трубке.

– Привет Леон, как ты? – спросила я, и мой друг мигом оживился.

– Привет Мазур! Все нормально. Я о тебе только и думал последнее дни, с те- пор как ты в газету попала. Хотел бы услышать твою историю.

– У меня нет времени. Кратко изложу мою просьбу Леон. Скажи, ты по-прежнему работаешь в лесу с медведями?

– Да, конечно, работаем. Мы гребем лопатами мусор в заповеднике, а после работы отдыхаем и пьем чай с конфетами.

– Отнесись серьезно к делу Леон. К тебе на днях забредет стая медведей. Займись ими. Когда ты укротишь их, богом молю, не отдавай их в цирковую школу. Они слишком тупые и необучаемые. Покорми, поласкай, а потом отпусти на волю. Хорошо?

– Ладно, ладно, понял тебя, – после короткой паузы ответил Леонтий. 

Я услышала щелчок в телефонной трубке и стала завершать беседу.

– Отлично, сделай так, чтоб к утру все было готово. В беседке «Доброй леди», оставь маршруты для меня. Пока.

Леонтий сходу понимал любые зашифрованные послания, и я была уверена, что он сделает все так как я задумала.

Я бросила трубку, зашла к дежурному, расписалась в учетном журнале своей чудесной ручкой и отправилась в казарму.

По пути в казарму я вспомнила что должна зайти к Глинкиной и сообщить кодовые ориентиры. Я вернулась в ее кабинет, постучалась в дверь, но никто не открыл. Я обернулась на шаркающие шаги за моей спиной и увидела, что в мою сторону шла группа здоровых отмороженных, накаченных девиц. Среди этой кучи женщин, начальница тюрьмы казалась нелепой, и смешной лилипуткой. Она молча пронеслась мимо меня вместе с могучими амазонками и зашла в свой кабинет. Я ждала за дверью, пока меня не вызвали.

– Мазур заходи! - крикнули мне, и мне показалось, что это был голос одной из верзилки.

Я зашла в кабинет и уселась на предоставленное мне место на стуле. Здоровые воительницы стояли в ряд и глядели на нерасторопную нервозность Глинкиной, которая, что-то искала в ящиках и выкладывала на стол пустые кипы бумаг, изумляясь собственной рассеянности. Я думала, что это группа внештатных охранниц, должна была отправиться со мной на поиски в лес, но на деле оказалось по другому.

– Вот чума такая. Куда же я их дела? – Раздражено закипела Глинкина.

– Что-то потерялось? - спросила одинна из женщин.

– Мазур написала отчет. Куда-то он исчез.

Глинкина перерыла все четыре ящика стола и до меня дошло, что чернила на бумаге слишком быстро исчезли.

– Ладно, черт с ними. – наконец сказала Глинкина и обратилась ко мне. – Пиши заново рапорт Музур.

Глинкина придвинула ко мне пустые листы бумаги, и я заново принялась писать доклад. 

Пятеро здоровых столпов стояли так, и ждали команды от начальницы, которая в течении получаса колупалась в бумагах, все время перебирая их и подписывая одни за другими, пока женщины переглядывались, шептались и шутили между собою.

Я закончила с докладом и придвинула его к Глинкиной. Она взглянула на него, перелистала, прочитала между строк и отложив в сторону уставилась на меня.

– Все Музур, ты мне больше не нужена.

Этой новостью меня сразило как наковальней весом сто тон. Я с огромным трудом встала с места и заковыляла к двери. Мене было страшно досадно, настолько, что у выхода я остановилась и уточнила:

– Вы уверены, что я больше ничем вам помочь не могу?

– Мазур. Видишь, это отличные саперы и следопыты – указала Глинкина пальцем на женщин – они прочешут весь лес и, если надо они даже в непроходимых джунглях отыщут канцелярскую булавку.

– Ясно. До свидания – обреченно прощебетала я и вышла из кабинета.

Глинкина явно злоупотребляла своими полномочиями. Потворство ГУ-2 ее неправомерной деятельности и жажда прославиться, способствовали самоуправству и самочинству, а именно: допрашивать агентов, и использовать собственный персонал для ловли шпионов за пределами ее влияния и власти. Не знаю кого эти головорезки недоучки могут найти, но ясно одно, что никого они в ближайшие дни не найдут, кроме разъяренных медведей и кучи проблем.

Возможно, покажется, что я перестаралась со своей идеей побега, но я видела в Глинкиной слабость честолюбия, поэтому я считала, что она клюнет на мою хитрость. Однако, все сложилось иначе, и будущее мое до сих пор оставалось неясным, заставляя нервничать, и со страхом ожидать очередной адской ночи, исход которой был неясный. В добавок в голове крутилась неприятное перспектива моей карьеры, и что Глинкина, рано или поздно, раскусив мой обман, воспользуется случаем, чтобы лишний раз самоутвердиться в героизме, выдав меня властям как пособника «врага народа».

– Моя дорогая,  я тебе больше скажу – вывел из воспоминаний Мазур, голос Альфреда – в MFS (STASI) русская разведка, прислала запрос о тебе. Так что, ты «враг народа» номер один. – Сказал Альфред и добавил, – Хорошо над собой поработай, милая, прежде чем, в этой стране, чувствовать себя комфортно и уверенно. Но не переживай, я дам тебе я начала все необходимое, чтоб начать жить с нуля.

Альфред взглянул на часы и разочарованно промычал, цокнул языком и сказал:

– Похоже, тебе надо заканчивать свой рассказ. Что произошло дальше. Мне интересно, как тебе все таки удалось сбежать из тюрьмы, после того как Глинкина тебя обнадежила, а план твой, кажется, сорвался.
 Глава 9

«День уже близился к ночи, – продолжала Мазур свой рассказ, – в казарме была лишь я и кладовщица. Она заявилась с пачкой наглаженных наволочек и разложив их на оставшейся ряд коек плюхнулась в свое место. Она лежала, скрестив ноги на кровати в кирзовых сапогах и витала в своих мыслях; грыз ногти, вытирал ноздри руками и шмыгала носом. Я была ей не интересна, и она тоже меня не интересовала. Постепенно казарма стала оживляться и пополнятся арестантками, возвращавшимися с исправительно-трудовых работ. Я, как всегда, лежа в своей койке, уткнулась в газету, создавая видимость занятости, сама же при этом, краем глаза, стараясь никого не упустить из виду. 

Я насторожилась, когда заметила скандинавку, которая осталось без очков, с бельмом на глазах, в арестанткой робе и проходила мимо меня. Но вдруг, остановившись, со всей дури ударила ногой в спинку моей кровати. Я дернулась от внезапности; металлические вставки скрипнули, напомнив мне пронзительные вскрики лебедей-крикунов.

– На да же, приперлась сюда? Не терпится сдохнуть, сучка! – рявкнула она и пошла дальше, затем схватила по пути металлический чайник со стола и швырнула в меня.

Я увернулась и в следующее мгновение заметила старуху-Шпик. Она с едва уловимой улыбкой загадочника посмотрела на меня, и направилась к компании картежников.

Затем явилась мрачная китаянка, от которой за версту веяло опасностью. Она с бесстрашием война-катана прошла к своей койки, не глядя на меня, и за ней следовала агент Шрам с челюстным корсетом. Она остановилась возле меня и оперлась руками о кровать спинки:

– Ты хоть понимаешь Мазур, что ты ударила меня исподтишка?   

– Ну, тебе зевать надо было меньше – пояснила я.

– Я буду молиться господу Одину, чтоб ты не сдохла сегодня. А когда я поправлюсь, мы сразимся с тобой по-честному.

– Я не против, но, если опять зевать станешь, слезы не лей, жаловаться не приходи.

– Ну и ублюдочная гадина ты, во всех отношениях – процедила злобно агент Шрам и зашагала к картежному столу, где собралось уже много женщин. 

Пялясь в газету, я думала о своем, стараясь предугадать свое недалекое будущее. Я краем глаза почувствовала движение в мою сторону, но оставалась неподвижной и безразличной ко всему. Голос, который я услышала был дружелюбным и спокойным, но от этого мне лучше не становилось. Это была старуха-Шпик и она пришла, чтоб поиграться на моих нервах:

– Слушай, милая, я кажется придумала, что сделать чтоб ничто на свете не разлучило нас – начала говорить она мне, щупая пальцами свою изувеченную переносицу.

– Я надеюсь ты не церемонию бракосочетания задумала устроить.

– Что ты дорогая, я не верю в любовь до гроба. Все гораздо хуже.   

– Что-то ты заговорил как гомо-сапфистка, проваливай к своим фаворитам! - вежливо попросил я, и Шпик с позором на лице покраснела. 

В наш разговор вклинилась скандинавка, крикнувшая из толпы играющих в карты зеков:

– Эй старуха, иди сюда. Оставь эту усопшую, она уже наполовину покойница.

– Слышишь старуха, твоя любимая жена тебя зовет на свидания – с большим удовлетворением уколола я Шпик, и она сосредоточила на мне свой пристальный взор, наполненный мстительной злобой:

– Слушай, я приготовила тебе сюрприз – начала она с радостной новости, от которой я ничего хорошего не ждала – через три дня к нам наведается ГУ пятого отдела. Ты, наверное, уже осведомлена зачем они обычно сюда приезжают. Так вот, завтра Глинкина узнает все твои тайны, и ты догадываешься что потом произойдет?

– Да, догадываюсь – ответила я – он еще раз ознакомиться с твоим делом и ни на секунду не усомнится, что ты прирожденная сребролюбивая лицемерка, которая с помощью кодов Морзе может подставить напарника. Кто то еще есть, кто серьезно воспринимает тебя? Тебе перестали давно уже верить.

– А кто тебе поверит, когда узнает, что ты агент-двойник, а следовательно лицемерка, которая лицемерит интересам двух агентур. Сейчас ты утонишь в своей лжи. Я знаю твою репродукцию из Нью-йорака. Джиоджиоло, это еще одно твое имя? Ты в Штаб офисе «Квинтет» отравила пятерых служащих на тот свет, которые служили интересам русской разведки. Ты это не забыла?

– Двинутая мозгами старуха. Ты можешь все вывернуть наизнанку, свет представить тьмой. – Спокойно сказала я, но из всех сил сдерживала себя от рукоприкладства.

– Ну естественно, эта тайная сторона твоей жизни, имитируется игрой, в преданность и ангельскую честность, –  не прекращала Шпик донимать меня. – По тебе видно, прямо блаженная Мария, которая говорит только святую правду. Наверное, ты фанатеешь от твоего Генсека, который обожает, за твою отвагу перед отчеством, воздавать тебе почести, нежными засосами в губы. 

Шпик спровоцировала меня, и я мигом вспылила, подскочила к ней и ударом ноги врезала в пах. Когда она откинулась на пол и скорчилась от боли, в нашу сторону выскочила огромная тушь скандинавки, преградив мне путь, и шагая ко мне. Она сменила уже каторжную робу на свой кожух истыканный металлическими клепками. И в этот раз она была без тонированных очков, с бельмом на глазах и чавкала жвачкой.

– Не понимаю Мазур - сказала великанша, разминая свои кулаки - Ты могла пожить еще пару часов, но ты решил сдохнуть именно сейчас.  Ты так не любишь жизнь? Ласточка моя.

– Не обольщайся, я собираюсь пережить тебя – заверила я.

– Да? Ну поглядим на это - сказала Норманнн, метясь своими кулаками мне в лицо.

Я не стала ждать когда меня превратят в сардельку в тесте, и сделала финт, на что скандинавка дернулась, закрывшись локтем, и я, в секунду, заскочив за ее спину, ударом в коленный сустав сбила ее с ног. Когда эта волосатая горилла падала лицом в пруты, она навсегда запомнила вкус металлической рампы от спинки моей кровати. Держа ее за волосы, и всем весом навалившись на ее туш, я сокрушительными ударами продолжала дробить ее зубы об ржавую спинку. В завершение урока вежливости, этой грубиянке, я схватила чайник, которым, пару минут назад она швырнула в меня, и одним махом закончила дело, сразив нокаутом мерзавку.

– Мазур, собирай вещи, идешь с нами - послышалось мне.

Я швырнула на пол чайник и обернулась. Две надзирательницы молча разглядывали, стонущую, полуживую Норман, чей окровавленный рот был заполнен выбитыми зубами, которыми она плевалась во все стороны. На что двое женщин никак не реагировали, и было ясно, что для них в данный момент была важна я. Старуха-Шпик, почуяв это, веся напряглась, и тогда одна из надзирательниц обратилась к двум женщинам и с хладнокровием приказала:

– Вы двое, несите ее в лазарет, – указала пальцем надзирательница на Норман.

Я стала собирать вещи: одежду, аксессуары, книги, и спохватилась, что пропал брелок-кошель для монет, в котором лежала итальянская лира Микеланджело. Она была мне дорога и я все перевернула верх дном, чтоб ее найти. Когда я поняла, что это пустая трата времени, я взглянула на заключенных женщин, которые в молчании и с завистью наблюдали за мной. Очевидно было, что у меня ее украли, и я обратилась ко всем с просьбой, не особо надеясь на то, что мне его вернут:

– Может вернете мне мой кошель?

В тот момент, две женщина, под присмотром одной из охранниц, повели под руки искалеченную скандинавку, и на мою просьбу, в этот момент, все оставались глухонемые.

– Мазур мы ждем тебя - напомнила мне надзирательница.

– У меня украли кошель – пояснила я.

Шпик засуетилась в смятении. Ее взгляд нервно заблуждал, как у рыболова, из сетей которого ускользнула морская косатка.

– Что она вам наплела? Эта хитрая лиса обольстительница. Не верьте ей. Очнитесь, говорю вам! – пыталась старуха образумить надзирательниц – Глинкина должна допросить ее. Пятый отдел. Ей должен заняться пятый отдел. Эта скользкая змея хочет ускользнуть от сюда. Поверьте мне. Я такое про нее скажу, вам не снилось.

Шпик так завелась, что я напугалась, и, оставив поиски утерянной вещи,  быстрее помчалась к выходу. Но старуха не умолкала, он все болтала и болтала, стараясь заронить в головы надзирательниц сомнения.

– Проклятье, услышьте меня – обогнала она нас, и преградив нам путь, взмолилась, сложив ладони на груди, словно молящейся монахиня Фаустина, повторяя – Она промыла вам мозги, она всем полоскает мозги. Никто ее так хорошо не знает, как я. Клянусь вам! – надрывалась Шпик, но надзирательницы, у выхода, лишь отстранили ее с пути, вытолкнули меня в коридор, и заперли перед носом старухи дверь на ключ. Даже после этого истерика не умолкала, и Шпик барабанила по двери.

– Боже мой, Мазур. Похоже ты прирожденная провокатор. Давно никто не доводил зеков до такого остервенения. Тебя здесь страшно ненавидят, – сказала одна из надзирательниц.

 Глава 10


Вызвали меня по той причине, что группа заключенных женщин пропала без вести в Красногвардейском лесу, и моя задача была до приезда ГУ пятого отдела, перед которым отчитывалась Глинкина, не только отыскать пропавших, но и принять участие в поимке разыскиваемого шпиона.

Еще когда я не дошла до кабинета, я услышала из-за приоткрытой двери возбужденный голос Глинкиной. Она казалось напуганной и перед кем-то оправдывалась. Одина из надзирательниц зашла в кабинет, оставив нас с наружи. Я слышала за дверью пожилой голос какого то нервного мужчины. Тон голоса был требовательным. Потом я узнала, что это был Шелепин, председатель КГБ, который, по заявлению Лагранского, распорядился пересилить меня в казарму к иностранным агентам.

– Ты представляешь какой ты выставляешь себя критинкой, в роли самозванки-шерифа? - отчитывал Шелепин начальницу тюрьмы. – А что, если, в результате твоего авантюризма и правду они подорвались на минах?

– Вряд ли, среди них минеры высшего касса.  И кстати, я сотрудничаю с ГУ-шниками.

– Если по-честному, Глинкина, это не твоя забота, ловить шпионов. 

– Но я нашла след, вернее мне подсказала одна арестантка. Я знаю где искать этого парня.

– Если вдруг прогремит новость, что тюремные охранницы одна за другой погибли на минных полях, ты понизишь должность до уборщицы тюремных коридоров, в худшем случае станешь зеком, и все равно будешь драить полы.

– Не волнуйтесь, все с ними хорошо. Я же дала вам слово, что я исправлю дело. Сегодня найдут девочек и вернут их обратно.

– Глинкина, вы разве не знали, что выпытанные сведенья у зеков, нужно доставлять в главное управление?

– Вот об этом я и говорила вам. Я всегда сотрудничаю с этими ребятами. Кстати, на днях они к нам заглянут в гости.

– Вы понимаете почему я приехал к вам?

Голоса затихли. Они отдалились в другую комнату, и я, прежде чем зайти в кабинет, прождала в коридоре целый час. Дверь отворилась и меня подозвала надзирательница.

– Входи Мазур – сказала она и провела меня в дальнюю комнату, где за столом кабинета сидела Глинкина и как обычно рылась в настольном ящике. Она подняла на меня взгляд и сказала:

– А вот и Мазур.

Противоположно от нее сидел на стуле Шелепин, на коленях которого покоился саквояж, из темно-красной кожи. Он поднял на меня свои полуседые брови, склонил седую голову в лево и уставился из-под левого глаза. Он был плотный, в плаще и шляпе, средних лет.

– И так, вы тот самая прекрасная дива, которая указала на преступника обчистившего СМОАС.

– Нет, я всего лишь предположила, что это мог быть он – с деликатностью пояснила я.

– А того ли мы типа ищем, Глинкина? - спросил Шелепин начальницу тюрьмы.

– Я думаю, что того самого. – ответила женщина, выкладывая на стол из ящика бумаги.

– Значит, это вы Мазур? – спросил меня Шелепин, и я ничего ему не ответила, лишь слегка кивнула.
 
– Что же, я очень удовлетворен, что имею дело с профессионалом – похвалил меня мужчина в шляпе. Мне нечего было сказать и я уперлась взглядом в пол.

– Необычная фамилия для гэбиста, если не знаешь, что вы двойной агент.

– Я приняла и эту похвалу, молча и снова кивнув ему.

 – То, что вы наш человек, уже очень замечательно. – в десятый раз повторил он дифирамб, чтоб, до смерти замучить меня слащавыми речами. – Вы нам поможете, а мы вас досрочно освободим.  – Заявил Шелепин, но я особо не обрадовалась его заявлению, и он, очевидно, заметив мои сомнения, решил вдохновить мня:

– С этой минуты, у вас будет работа оперативного руководителя. Вы будете разыскивать особо опасного агента подрывной деятельности, выкравшего чрезвычайно важную запись. По-вашему же описанию доклада, вы знаете кого искать и где искать. В вашем распоряжении группа саперов и ищеек. Вы лично отчитаетесь мне. Вы готовы Мазур? 

– Да, только предупреждаю, нужно быть, как можно осторожней с собаками сыщиков.

– Вы о чем? - изумился Шелепин.

– Британские центры военной инженерии изощрились до того, что теперь подсыпают в мины колбасные приправы.

– А что делать в таком случае? - растерялся Шелепин, и я успокоила его:

– Я же говорила уже Глинкиной, пускай следопыты следуют гуськом за мной, и не рыпаются, если не хотят, чтоб их псины взлетели в воздух. Поверьте мне, хвостатые ищейки неудержимо будут тыкать косом в мины. А наша задача не мины искать, а обходить их стороной.

Теоретически предполагала я, сыщики с собаками могли бы существенно испортить весь мой замысел, и потому я вплела несуразную былину про колбасную приправу, но когда эта идея перестала казаться мне привлекательной, Глинкина, внезапно, проявила признаки своего рассудка:

– Вот и я думаю, зачем нужны саперы, если мы идем не мины искать, а преступника ловить?

– Мазур, объясните этой женщине, что если кто-то наступит на мину, нужен сапер.

– Разумеется. Но в нашем случае, собаки будут идти на запах мины, а нам надо обходить их стороной, иначе они наделают шума, – пыталась донести я до их разума простую мысль.

– Мазур в чем-то права, если собака попытается сожрать мину, она взорвется, и тогда мы не сможем взять их банду врасплох. Может попридержать псов, или переобучить их? – предложил Шелепин.

– Сложная дилемма, надо посоветоваться – неуверенно сказала Глинкина и взяв трубку телефона, набрала внутренний номер охраны.

– Позови сюда нашего сапера – попросила она охранника и положила трубку. Затем она сделала выражение глубокомысленного философа, приложив указательный палец к щеке, и заговорила:

 – Да, умно придумано. Засыпать мины колбасной приправой. А если еще предположить, что голодные собаки станут сходить сума от запаха колбасы, они же поведут нас по ложному следу.

Я боялась, что сапер окажется немного умнее этих балбесов, и развенчает мои хитрости.

Вскоре явился, лысый, маленького роста мужчина и вопросительно уставился на Глинкину:

– Скажи-ка, эээ… как бы это сформулировать? – растерялась Глинкина и продолжила – минные ловушки обсыпаны колбасными снадобьями. Могут ли из-за этого у нас возникнуть хлопоты? Что скажешь?

Мужчина осмысливал пару секунд сказанное, затем с неуверенностью сказал:

– Это странно. Хотя, не знаю, как поведут себя собаки сыщиков.

– Может тогда не рисковать, и придержать собак? – Предложил Шелепин, и сапер обернулся, заметив его.

– Добрый вечер, понятий не имею, – ответил сапер и после паузы заявил – это вопрос к сыщикам, а не ко мне. Одно дело их собаки, другое дело наши. Они обученные на запах, и возможно, запах колбасы только поможет нам выявить, и избежать мины.

Я упустила из виду, что саперы могут иметь своих псов. Но, судя по тому что сказал мужчина, это ничего не меняло.

Что же, думала я, кажется моя хитрость удалась. В любом случае, если что-то пойдет не так,  я использую любую возможность в открытом лесу ускользнуть от группы сыщиков. 

****

Двойственность моего положения заключалась в том, что мне протягивали руку помощи, в тот момент, когда я готовила побег из тюрьмы. Я не знала где искать вражеского шпиона и много врала моим благодетелям, цинично поступивших со мной. Шелепин и кое-кто из гэбистов мигом переобулись, как только оценили мою важность в их новой операции, не глядя на то, что успели уже меня как изношенные трусы запихнуть в сливной бочонок.

До сих пор я дивлюсь тому, как старуха-Шпик умела управлять людьми, внедрятся в партийные сообщества, и плести интриги, с такой масштабностью дела, что влияние ее простиралось даже до верхушки комитета. Но мне было многое понятно из того, в чем я неплохо разобралась в этом отношении: далеко не все мы безупречны, и что любой, хотя и не каждый, комитетчик рано или поздно идет на компромиссную сделку с необходимой подлостью в зависимости от факторов влияния на него. Потому то, я по правилу всегда сомневалась в моих изменчивых друзьях, и готова была в любую минуту перестраховать себя.   

****

Мы в составе мужской группы из семи человек: саперов, сыщиков и одного мускулистого надзирателя, приставленного специально ко мне, к утру приехали к опушки Красногвардейского леса. Мы ехали четыре часа, с трех ночи до семи утра. Наша машина застряла в пастбище, сквозь которое мы ехали, чтоб сократить значительную часть пути. Наш шафер решился на риск и наткнулся на грязевые воды. Полтора часа мы на пустынном поле провозились, чтоб в конце концов высвободить колеса из вязкого блато. Спустя получаса прибытия в лес, я отыскала «Добрую леди», где Леонтий запрятал для меня ориентиры, и вскоре мы подходили уже к месту, из которого должно состояться мое бегство. Надзиратель не спускал с меня глаз и я боялся, что он будет первым кто раскусит все мои коварные козни.

Я смотрела на клочок бумаги с кодовыми показаниями и картой ориентира, и считала шаги от заброшенной охотничьей бухты, в то время, пока группа сыщиков, включая двух собак, послушно следовали за мной. И было понятно что до всех них донесли приказ Шелепина, руководствоваться моими оперативно розыскными действиями.

Когда я обернулась и заметила, как псина сапера сбилась с пути, и потянула за собой хозяина, я гневно окликнула мужчину:

– Куда ты попер? Хочешь стать одноногим ветераном войны?

– Видимо уже запахло колбасной приправой – кто-то ответил. 

– Лунтик, иди сюда - приказал мужчина и потянув собаку за собой поравнялся в строй.

– Я же сказала. Неосторожный шаг, и вы наделаете много шума – повторила я для всех.

– Все может быть гораздо трагичней для тех кто это сделает – отозвался высокий мужчина в бакенбардах, одетый в пальто, стегнутое вязанными манжетами.

– Возможно, но все произойдет так быстро, что потом им будет все равно, зато мины привлекут внимание наших противников, – ответила я.

Я подсчитала еще десять шагов и остановилась. Затем повернулась к группе, и мы с надзирателем чуть не врезались лбами. Он так плотно подступил ко мне, и так навязчиво впился в меня взглядом, что я почувствовала, что этот парень  в любое мгновение мог схватить меня.

– Итак, – сказала я – кажется, теперь мы в зоне повышенного риска. Здесь могут быть мины. Я точно знаю, нам надо отступить восемь шагов назад и десять в лево.

Все почти одновременно повернулись назад и двинулись по прямой, подсчитывая шаги. Я оказалась позади всех и старалась найти нужный мне предмет. Когда он попался мне на глаза, замаскированный в кроне листьев осины, я приказала всем стоять. Потом я прокралась к дереву и подозвала всех к себе.

– Господа, это самое безопасная зона. Я его проверяла. Идем гуськом внимательно друг за другом, и не спотыкаемся, – говорила я и команда послушно пробиралась ко мне.

Мой караульный обогнал всех и стал первым в ряду. Меня этот тип очень раздражал, и я хотела его проучить.

– О, кажется медведь к нам бежит –  ткнула я пальцем им за спины, и все обернулись.

Я дернула спусковой механизм, и вся группа с псами угодила в ров. Почва в яме оказалась рыхлая и только один сапер подвернул себе ладошку. Он сидел на земле, ругался и растирал себе ногу. 

– Боже правый, кто мог знать, что мы угодим в ловушку медведя – воскликнула я и увидела, что единственный мой надзиратель сумел ухватиться за выпирающий корень дерева. Он крепко держался за него обеими руками, и я боялась, что  у меня с ним возникнут сложности.

– Держись крепыш, я иду спасать тебя! –  проворковала я, и побежала к нему.   

Я схватила атлета за мускулистую руку и потянула за собой, затем другой подтянула его за плечо, и когда он вышел наружу и присел на корточки, чтоб отдышаться, я, с насмешкой на губах, ударом колена в физиономию, отправила его назад. Он мягко приземлился на спину, и стал перекатываться по земле, держась за разбитое лицо.

– Ну и дура ты Мазур! - процедил он сквозь окровавленный рот.

– Я слышу в твоих словах много претензий на самого умного. Тогда думай сам как выбираться из ямы. Прощай качек – сказала я и скрылась из виду.

Я добралась до автомобиля, где шофер стоял перед распахнутым кузовом фургона и рассеянно курил, осматривая ящики с какой-то провизией. Мне не составило труда его оглушить и угнать машину. Через тридцать километров я почти добралась до идеального места укрытия. Подъехав к реке, я направила руль на возвышенность над водой. Затем разогналась и выскочила из машины. Фургон, подпрыгнув на три метра, рухнул в реку и затонул.

Я прошла пару километров в обратную сторону и, оказавшись в лесной чаще, увидела водосточную трубу. Вскоре я узнала старинный огромный тополь, возле которого в земле, под пожелтевшими листьями, скрывался металлический люк. Я расчистила листья, нащупала кромку люка, затем поддела её руками и открыла. Вниз вела лестница, по которой я спустилась в шахту, где было три тоннеля: вверх, вправо и влево. Было темно, поэтому я оставила дверь люка открытой, чтобы хоть немного проникало света в проходы.

Свернул влево я нашла дверь в комнату, оборудованную для жилья. На двери висел навесной кодовый замок. Я расшатала слегка проржавевшие кодовые рулеты и, набрав комбинацию, открыла замок. В комнате была кромешная тьма, и я нащупала тумбу, в которой должно было находиться всё необходимое для того, чтобы затаиться на несколько дней. Я нашла спички и керосиновую лампу, залила её керосином и зажгла фитиль. Комната была пыльная и холодная, но в ней была буржуйка, кровать и охапка дров на первые три-четыре дня. Наконец, я могла закрыть люк и вернутся в комнату, чтоб растопил печь. Дым был незаметен, так как труба выходила в обрыв утёса в сторону озера. Я заснула.

Проснувшись, я достала из тумбы пару консервных банок и в этот момент услышала лай собак. Такого быстрого развития событий я мало ожидала и стала выжидать, предварительно потушив печь. Двадцать минут я слышала отдалённые голоса и лай собак, но шум с наружи приближался и теперь он был совсем рядом. Я выскочила с лампой из комнаты и как можно тише зашагала к водосточной башне. Дневной свет озарял тоннель, скрипнула дверца люка, и я выключила лампу. Было ясно, что здесь мне не спрятаться, и единственный выход был наверх по лестнице. Я стала забираться наверх, и столько наделала шума оборвавшейся ступенькой подо мной, что сыщики снизу тут же меня услышали. Они, один за другим, стали бежать ко мне, вскоре начали лезть за мной по лестнице. Один из них, мужчина, поймал меня за штаны, но я ударила его ногой в лицо. Он отпустил меня, едва не сорвавшись, но продолжал лезть за мной. Меня предупредили, что будут стрелять, и через секунду раздались выстрелы. Меня снова схватили за ногу, и я едва не упала вниз от ещё одной сорвавшейся ступени. Я поймала её на лету и ударила ею парня, державшего меня за ногу. Он сорвался с лестницы и с криком рухнул вниз. В тот же миг я швырнула ступеньку в другого парня, целившегося в меня из пистолета, и попала ему в голову. Он вскрикнул от боли и заметался в стороны, совершая поклоны и держась за свой разбитый лоб.

 Я добралась до верха башни, вылезла через решетку люка на площадку, и подошла к брезенту, в котором был предусмотрительно завернут раскладной планер. Пока я его распаковывала, еще трое мужчин лезли наверх. Я обернулась на скрип решетки. Мужчина в темно синем пальто стал лесть на платформу, и я закрыл его ударом металлической решетки. Он улетел вниз, но было слышно, что его подхватили напарники. Я вытащила из брезента планер, и стал собирать его. Вновь этот парень стал лесть на платформу и снова я прихлопнула его решеткой люка. Но в этот раз он крепко схватился за решетку и с низу его удерживали его напарники. Я встала на люк ногами, а мужчина старался сдвинуть меня с места.

– Мазур, давай по-хорошему и мирно все решим – сказал мужчина и я нашла балку, на который можно было запереть люк. Я просунула ее в ушко решетки, и после этого, я сказала парню:

–  Хорошо, давай по мирному. Чем тебя угостить? Может холодным чешским пивом?

Я увидела небольшое корыто доверху наполненное грязной дождевой водой, подняла его над ними, презрительно плюнула туда и окатила их свежим разливным пивом.

– Пейте нездоровье – сказала я и парни стали ругаться, а первый из них стал бешено трясти решетку по домной.

–  Тварь мерзкая – процедил мужчина, и я, расправив крылья планера, залезла в корсет, и ступив ногою на ограждение, оттолкнулась, взлетев над пропастью лесной чащи в сторону юго-запада, к причалу.

Через пять минут я пролетала над причалом и обогнала большой грузовой паром. Я неслась к грузовому трюму и когда я его достигла, я сбросила с себя корсет планера и упала в грузовой отсек. Планер рухнул в воду и я, поднявшись на ноги, спряталась за двумя большими контейнерами. Никого на палубе не было. Грузовой отсек был пуст, и я выглянула за борт. Мой планер, медленно тонул. Я повалилась на пол, подложила под голову мой джемпер и так провалялась до вечера, пока паром не приплыл к гавани.

 Пока я плыла, я размышляла над тем, как меня вычислили. Мое тайное место знал только один человек, и этого было достаточно. Я не не волновалась за это, потому что знала, что это место было не только для укрытия, но и для идеального побега».

– Теперь, когда за мной никто не гонится, я пришла к тебе Альфред. Мне нужен паспорт, мне нужна работа, – на этом закончила свой рассказ Мазур и Альфред, подняв брови выдохнул.  Затем изумленно покачав головой, произнес одно слово:

– Впечатляет.

Альфред секунд десять молча сидел и восхищенно ухмылялся. Затем он сказал:

– Ты все правильно сделала. Твое чутье не подвело тебя. Немного нудно рассказала, но я доволен тобой. Одно скажу, учти, поскольку сейчас министерство ГДР имеет тесный альянс с разведкой спецслужб СССР, тебе придется быть чрезвычайно бдительной. Ты будешь работать на нас, но ни единая тень, и выпавший волосок с головы исчезнувшей Мазур не должен разоблачить тебя в глазах твоих врагов. А это значит, что ты должна очень хорошо поработать над образом у хирурга, чтоб однажды случайно не нарваться на какую нибудь очередную старуху-Шпик.

Мазур задумалась и потом ответила:

– Альфред, я не хотела бы испортить свое личико. У тебя есть деликатный хирург, который не навредил бы моей симпатичной мордашки?

– Безусловно, красотка, есть самый деликатный во всей германии хирург. 

Мазур снова задумалась о своей милой мордашке и наконец сказала:

– Я готова поработать над собой, Альфред. Мне нужна работа.

Альфред довольно ухмыльнулся, заметив, как Мазур с готовностью ответила ему сдержанной, но многозначительной улыбкой. Этот краткий, но многоговорящий обмен взглядами словно скреплял их связи, намекая на волнующие перспективы, которые могли открыть Мазур будущее.

Конец.