Мгновения конкисты. глава первая

               
                К пятисотлетию открытия               
                Америки Колумбом.

               
                1
        В самом начале шестнадцатого столетия, в самый разгар жестокой конкисты, на берегу одной из кубинских речек, прятался в тени вечнозеленых деревьев, меднотелый туземец. Это был высокий, красивый, как для мужчины, индеец, лет двадцати четырех – двадцати пяти, с крепким жилистым строением тела. Он был совсем голый, если не учитывать набедренную повязку, бусы из ракушек и каких-то хорошо обработанных косточек. В ухе его торчала золотая палочка. Индеец, а звали его Гуакан, наловил плетёную корзинку рыбы для своей семьи и перед обратной дорогой к посёлку прилег немного отдохнуть, под кронами тропических деревьев.

        А вокруг, сияя всеми цветами радуги, порхали исполинские бабочки. Они были похожи на какие-то удивительные, яркие цветы. А цветов! Цветов! Чудесных, нежных разнообразных цветов, было такое множество, что от благоухания, которое они излучали, дурманилось в голове. Даже деревья плодоносили и цвели одновременно. А между этими вечнозелеными деревьями, с шумом летали разноцветные беспокойные попугаи, и много других удивительных птиц. Иные пернатые солисты, спрятавшись в развесистых кронах тропических растений, красиво пели, услаждая своим чарующим голосом слух человека. И все это: и негромкий плеск волн, что с лёгким шумом набегали на берег, и таинственный шепот листвы и трав, от лёгенького ветерка, и мелодичное пение птиц, и громкий цокот цикад и кузнечиков - все это смешивалось, переплеталось, сливалось в какую-то замечательную, успокаивающую, даже усыпляющую, музыку. Все эти звуки настолько гармонично сплетаются, соединяются между собой, что даже резкий, правда, смягченный расстоянием, крик попугая не вносил никакой дисгармонии в эту благозвучную симфонию природы.

        Но отдохнуть в таком прекрасном, казалось, райском месте туземцу не пришлось. Лишь только он умостился поудобнее под пальмой, как внимание его привлекли к себе, какие-то невыразительные, далекие крики, донесенные сюда, порывом ветра, со стороны его поселка. Гуакан быстро приподнялся на локоть и, прислушиваясь, повернул голову в ту сторону. На взволнованном его лице появилось выражение напряженного ожидания. Вдруг явно услышал далекие мушкетные выстрелы. Индеец порывисто вскочил на ноги и стремительно помчался, извилистой едва заметной тропой, к поселку. Он бежал во весь дух и на одном повороте, как-то случайно, зацепился ногой за лиану, которая пересекала тропу почти над самой землей, и покатился кувырком, сбивая колени и локти об землю, и узловатые корни. Но сразу же сорвался на ноги и, не обращая внимания на ссадины и царапины, изо всех сил помчался дальше. Гуакан быстро приближался к поселку, тропа становилась всё более заметной, а возбужденные крики воинов, вопли женщин и верещание детей, становились все громче и громче, и больно терзали ему душу. Эти вопли иногда заглушали одиночные мушкетные выстрелы. Индеец, вдруг сошел с тропы, стал осторожно пробираться кустарниками к своей хижине.

        Спустя некоторое время, с большими трудностями, он все-таки добрался до задней стены своего жилища. Хижина имела форму прямоугольника с двухскатной крышей, построена была из ветвей и широких листьев. Гуакан застыл возле стены, прислушался и услышал, как в середине тихонько плакала от страха его старшая дочь, и ещё уловил едва слышные нервные шаги своей жены. Индеец крадучись пошёл к входу, но, выглянув из-за угла хижины, увидел, как со всех концов селения испанцы, в блестящих латах, сгоняют, в середину, на площадь его родственников, и соплеменников. Кое-где на земле валялись раненные и убитые туземцы, кое-где горели хижины. Гуакан опасаясь, чтобы его не увидели враги, снова вернулся к задней стенке. Приподняв часть большого листа, и между сплетёнными прутьями, нашёл небольшую шелку, припал к ней глазом - заглянул в середину.

        Молодая красивая индианка, нервно ходила по хижине, держа на руках крепко спавшего грудного ребенка. В уголку тихонько плакала их шестилетняя дочка, размазывая пухленькими кулачками по зарёванному личику слезы. Женщина подошла, нежно погладила её своей маленькой мягенькой рукой по черным жёстким волосам и снова, сорвавшись с места, заметалась по хижине, нервно покусывая губы.
        - Акаона! Бери детей и быстро беги сюда – за хижину!.. Акаона! - негромко проговорил Гуакан, приблизив губы к щели в плетёной стене.
        Но в этот самый миг, отодвинулась циновка, которой был завешен вход в хижину, и в проёме появилась высокая, широкоплечая фигура молодого конкистадора. Он, держа меч наготове, с опаской заглянул внутрь и крикнул грубым голосом:
        - А ну, выходите! Чего попрятались? Выходите быстрей!

        Акаона от страха застыла на месте и только крепче прижала к себе ребёнка. Конкистадор с жестоким и высокомерным выражением лица, посмотрел тяжелым, нехорошим взглядом на красивую молодицу, и застыл на миг, с откровенным удивлением в своих суровых, карих глазах.
        - Ох, и красавица, - через минутку восторженно выговорил он, и губы его растянулись в слащавой улыбке.
        Воин медленно сделал несколько шагов в середину хижины и, не отрывая от молодицы восхищённых глаз, стал с нескрываемым любопытством, бесстыдно, рассматривать её, с ног до головы.
        Акаона была очень красивой индианкой, с хорошо развитой, стройной фигурой, которую ничто не скрывало – лишь набедренная повязка была на ней. Она напряженно со страхом смотрела на молодого воина своими чёрными, глубокими, как два колодца глазами, опушенных длинными пышными ресницами. Её очень стеснял и властно угнетал этот внимательный, откровенно сладострастный взгляд незнакомца, которым он прямо прикипел к ней. Акаона ощущала себя очень неловко, нехорошо, не знала куда деваться и от этого тревога всё больше и больше наполняла её душу.

        А конкистадор застыл на месте, неотрывно вглядываясь в эту красивую молодую женщину, и ощутил, как её необычайная красота сладким ядом вливается в него через глаза и, взвихривая чувства, разжигает похоть. Которая, быстро откликнувшись, забурлила в его молодом горячем сердце. Какое-то легкое дрожание горячей волной пробежало по телу и он, вдруг ощутил сильное, властное влечение к этой прелестной женщине. Конкистадору нравилось в ней всё, и чем дольше он смотрел, тем бешеней бурлила в нём страсть. Тем всё гуще и гуще туманная вуаль окутывала его разум, заглушая абсолютно всё, кроме страстного, непреодолимого желания: владеть этой очаровательной женщиной. Ему, во что бы то ни стало, захотелось прижать, её красивое, соблазнительно-упругое тело к себе. Почувствовать его в своих, крепких, объятиях. Припасть к её, немного приоткрытым, чарующим устам страстным поцелуем. Конкистадор уже желал её каждой клеточкой своего молодого горячего тела. Он жаждал слиться с ней в одно, провалиться в сладкое марево, хотя бы ненадолго, удовлетворяя неодолимую страсть, что так неожиданно охватила и пленила его совершенно всего, без остатка.

        Конкистадор вложил меч в ножны, потихоньку сдвинулся с места, выйдя из сладкого оцепенения, плавно, вкрадчивым шагом, чтобы не спугнуть, приблизился к индианской красавице, пожирая её своими восхищёнными глазами. Он с хищной, напряженной улыбкой, крепко, но не больно взял красивую, маленькую, нежную ручку Акаоны и властно отвел её в сторону. Горящими глазами рассматривал её стройные ноги, соблазнительные бедра, припухшие, налитые молоком груди, с как-то вызывающе торчащими сосками. Смотрел на её встревоженное, взволнованное лицо и ему казалось, что это волнение только украшало её, делало ещё более привлекательной, чарующей, и ещё роскошнейшей женщиной. Конкистадор левой рукой старался взять ребёнка, которого Акаона держала одной рукой у себя под персами. Но красавица крепко прижимала к себе сына и ни за что не хотела выпускать его из своих рук, и только кротко, умоляюще смотрела прямо в карие глаза испанца. Тогда воин резким движением прижал индианку к себе, ребенок вскрикнул и заплакал.  Акаона, что было сил, отстранялась от конкистадора, отталкивая его рукой и выгибалась телом, чтобы не причинять боль сыну. Плач младенца выводил испанца с того чарующего настроения, Да и сам ребёнок, будучи между ними, очень мешал ему, создавая собою большие неудобства. Тогда конкистадор, пылая неудержимым желанием, заметно занервничал, лицо его стало жестоким. Он выпустил индианку, резко схватил обеими руками младенца, с силою вырвал его из рук матери и мгновенно швырнул назад, через свою голову, даже не оглянувшись. Женщина испуганно ойкнула, дитя громко вскрикнуло от боли и упало, ударившись головою о ручные каменные жернова. Несколько раз дернулся мальчик в предсмертных судорогах и затих с кроткой улыбкой ангелочка на лице.

        Громко и страшно вскрикнула индианка в отчаянии, бросилась к сыну, но её быстро перехватил, своей крепкой рукой, конкистадор и прижал к себе. Женщина, горько рыдая, отчаянно старалась вырваться из его объятий. Но испанец был намного сильнее. Ещё б немножко и повалил бы он её на плетёную циновку. Быстро преодолел бы сопротивление молодицы, грубо удовлетворяя свою животную потребность. Но в этот самый момент, испуганная такими необыкновенными событиями дочь Акаоны, с громким плачем бросилась на помощь матери. Вцепилась за руку непрошеного гостя и повисла на ней. Испанец легко, как докучливую муху, стряхнул девочку, но она снова вцепилась за руку и, не зная, как помочь матери, больно впилась в неё зубами.
        - Вот, сучка! - сердито выругался конкистадор и со злостью отбросил малышку далеко от себя.

        Девочка упала, покатилась по полу, но снова стремительно вскочила на ножки и, заливаясь крупными слезами, бросилась на обидчика. Незнакомец, не выпуская из объятий её мать, которая яростно сопротивлялась, стараясь вырваться, внимательно наблюдал за ней, злобно и хищно улыбаясь. И улучив момент, когда девочка почти подбежала к нему, с силой выбросил вперед ногу, ударил своим большим тяжелым сапогом в ее нежную детскую грудь. Акаона будто услышала, как хрустнули ломаясь под кованым сапогом приблуды, ребра доченьки и замерла в страшном парализующем ужасе. Девочка пронзительно вскрикнула и как перышко отлетела в угол хижины. Она упала, упершись спиной в стену, головка ее бессильно склонилась на грудь, черные глазки сразу же стали стекленеть, а из уголков ротика вытекли две струйки крови, медленно стекая с подбородка на грудь.

        Дико закричала в страшном горе мать, но через миг, глаза её вдруг высохли и вспыхнули невыразимой ненавистью, лицо стало суровым. Акаона, что было сил сопротивлялась, но конкистадор быстро содрав набедренную повязку, легко повалил её на циновку. Женщина судорожно вцепилась своими маленькими руками ему в горло. Лицо воина побагровело, глаза налились яростью и он, приподнявшись над молодицей на левой руке, с силой ударил её своим большим кулаком в лоб. Голова индианки откинулась, больно ударившись в твердый, утрамбованный пол. И тут женщина, явно чувствуя, что проигрывает, как-то изловчившись, высвободила одну руку и с воплем, полным отчаяния и страшного материнского горя, с силой ударила пальцами, в эти беспредельно ненавистные, ужасные карие глаза конкистадора. Незнакомец, как раненный бык, громко заревел и, опрокинувшись на спину, схватился руками за глаза.

        Акаона, будто подброшенная какой-то мощной пружиной, вмиг вскочила на ноги и горящими гневом глазами, быстро шарила по хищные, искала что-нибудь в руки, для защиты, но ее взгляд все время натыкался на мертвых детей.
        - Акао-она-а!!! - заревел за стеной Гуакан, придя в себя, так как было застыл, оцепенел от быстроты, с которой происходили эти события, и от такой непостижимой, невиданной до сих пор, циничной жестокости пришельца.
        - Акао-она-а! - кричал он и не понимая, что делает бросился просто на стену хижины, но она пошатнувшись, выдержала его натиск, не поддалась.
        - Ах ты, паршивец! Чего тут прячешься? А ну, пошёл, пошёл ко всем! - громко прозвучал чей-то злой голос над самым ухом Гуакана, и вслед за этими словами ощутил сильный удар в затылок, который сбил его с ног.
        - А ну, вставай бегом! Быстро вставай! - громко кричал толстый, заросший, звероподобный конкистадор и больно до крови колол, остряком сверкающего меча в голые ягодицы и спину, индейца. И вот таким простым бесцеремонным способом, толстяк привел в чувство Гуакана, поднял с земли и погнал, кругом хижины, на площадь поселка.

        А тем временем, молодой конкистадор проморгался, острая боль немного утихла. Звездочки уже перестали вспыхивать и он, красными слезящимися глазами, зло уставился на Акаону. А молодая женщина, в отчаянии бросалась от одного мертвого ребенка, к другому. Не знала, да и не в состоянии была чем-то помочь им, и от этого: от своего бессилия, от своей абсолютной беспомощности, она еще больше терялась и только заламывала в страшном отчаянии руки.
        - А-а-а, вот где ты, сука! - заревел конкистадор, порывисто выдернул кинжал из ножен, и громко сопя, двинулся к ней.
        Акаона повернулась на звук голоса и встретилась с его покрасневшими карими, полными ярости и ненависти глазами. Животный, панический страх охватил индианку и она, дрожа всем телом, бросилась вон из хижины. Конкистадор, хищным ястребом, кинулся следом за ней.
        А в этот самый момент Гуакан выбежал из-за угла хижины и увидел, как его жена, изо всех сил убегает, старается спастись от озверевшего великана с длинным кинжалом в руках. Сердце индейца болезненно сжалось, он как-то упруго выгнулся, сделал резкий прыжок в сторону, на помощь жене, но новый сильный удар в затылок кулаком в железной рукавице снова свалил его с ног.

        Молодой конкистадор, делая большие прыжки, быстро настигал Акаону и, ухватив ее за длинные, развевающиеся за плечами, волосы, резко дернул на себя. У молодицы сразу же откинулась голова, задралось красивое лицо к небу, и беспомощно взмахнув руками, она больно упала на спину, на утоптанную землю, прямо под ноги осатаневшему испанцу. Конкистадор останавливаясь, с силой ударил её сапогом в бок, и быстро согнувшись с разгона, всадил кинжал, по самую рукоять, под припухшую, полную молока, левую грудь. Тело индианки напрягшись выгнулось дугой и почти сразу же ослабло, обмякло, она с негромким, едва слышным, как вздох, стоном распласталась на земле. А конкистадор большой, сильный, страшный в своем жестоком гневе, стоял над ней и тупо смотрел обезумевшими от ярости глазами, как по её молодому красивому, ещё минуту назад, полному жизни, роскошному телу, несколько раз пробежало судорожное дрожание и затихло. А с торчащего к верху острого соска, от удара, вышло несколько капель молока и, скатившись по крутобокой груди, смешалось с обильно струившейся кровью, и так, вместе с ней, сбежало в пыль. Еще несколько раз дернулась рукоятка кинжала, пробившего нежное женское сердце, и всё затихло.

        Молодой конкистадор слегка отдышался, немного успокоился, выдернул кинжал из тела мёртвой красавицы. Потом, согнувшись поднял её набедренную повязку, которая, зацепившись за его острую шпору, в виде звёздочки и от самой хижины волочилась за ним следом. Тщательно вытер ею блестящее, острое лезвие от крови, и с выражением безграничной гадливости, двумя пальцами опустил, эту окровавленную полосу ткани, на красивое лицо индианки.
        - Фу, сука бешеная, - с чрезмерным отвращением процедил он сквозь зубы, и с силой вкинул кинжал в ножны, пошёл прочь, поправляя на себе одежду.
        Бросил последний взгляд. Взгляд полный тоски и безмерного горя на мёртвую жену, Гуакан порывисто вскочил на ноги и в безграничном отчаянии бросился прямо на толстяка, который непрерывно и немилосердно колол его остряком меча, принуждая встать. Но новый сильный, ошеломляющий удар кулака в железной рукавице, снова бросил индейца на землю. Кровь, из разбитого носа и губ, вмиг залила лицо Гуакана.

        - Ах ты, скотина!!! Я тебя в момент научу, как с сеньорами вести себя надо! Я тебя, дикое отродье, быстро воспитаю! Я из тебя, животное, в момент выбью зверя! Я тебя, мерзавец, враз отучу, как на благородных сеньоров с кулаками бросаться! Я шо-олко-ового из тебя сде-е-елаю! - аж побагровев от натуги, брызгая слюной от злости, неистово орал толстяк и, что было духу с жестокостью, которую тяжело вообразить нормальному человеку, избивал туземца ногами почём придется, не давая ему возможности подняться.
        - А ну, зверюга, вставай! Вставай скотина! Чего разлёгся? - уморившись бить закричал толстяк, шумно отдуваясь и вытирая, голой ладонью, обильный пот с одутловатого небритого лица.
        Вдруг среди всклокоченных, спутанных волос Гуакана, конкистадор увидел золотую палочку, что торчала у него в ухе. Удивительно быстро, как для такого тучного человека, он согнулся, мгновенно ухватил украшение толстыми пальцами и сильным резким движением дернул на себя. Вырвал клок волос и, разорвав туземцу мочку уха, конкистадор моментально завладел золотым украшением. И воровато оглядываясь на все стороны, быстро спрятал добычу в карман, явно не желая, чтобы кто-то увидел его трофей.

        - Вставай, вставай, бездельник, чего разлёгся? Вишь, как пригрелась эта обезьяна на солнышке, что даже, несмотря на все мои любезные просьбы, и встать не хочет. Вот ленивая скотина, - цинично насмехался толстяк и противно захохотал, подмигнув по заговорщически другому конкистадору, который как раз прогонял мимо него несколько крайне испуганных, дрожащих туземцев.
        Гуакан едва поднялся, выплюнул сгусток крови и три выбитых зуба. Осторожно провёл рукой по разбитому, моментально опухшему, окровавленному лицу, вытирая кровь или вернее её размазывая и пошатываясь, побрёл к гурьбе пленённых соплеменников. А испанца явно что-то тешило, он радостно улыбался, своим, безусловно, приятным мыслям и всё время подгонял индейца.