Убить человека...

     Денёк для штурмовой группы лейтенанта Нефёдова выдался сегодня непростым. Собственно, уж совсем-то простым не был ни один день из тех, когда полк подошёл к окраине Часова Яра и начал упорно, дом за домом, подъезд за подъездом зачищать город от нациков. Оглохшие от близких разрывов и выстрелов, вдоволь наглотавшиеся пыли и оттого харкающие грязью, уставшие и полуголодные штурмовики мечтали о смене, когда можно будет, передав позиции и объяснив обстановку, отойти в расположение. Помыться, поесть горячего, помечтать о «наркомовских» ста граммах, которые в ту войну полагались всякому воину — от рядового до генерала, вытянуться на нарах, без «броника» и берц, в тёплом обжитом блиндаже и уснуть «без задних ног», враспашку, почти беззаботно, то есть не хватаясь за автомат при первом же постороннем звуке.
     Увы, эта чёртова пятиэтажка оказалась для группы ловушкой! Вначале всё складывалось неплохо, и под вечер вся четвёрка штурмовиков без потерь подобралась к дому. Нефёдов и его соратники, прильнув к стене, осторожно продвигались к зияющему проёму первого подъезда, надёжно прикрываемые пулемётчиками. Те, хоть и находились на почтительном отдалении от дома, дело своё знали хорошо и длинными очередями пресекали любые попытки «укропов» выглянуть из окон наружу.
     Группа пробралась под бетонный козырёк подъезда, забросила внутрь, в полумрак пару гранат и, подождав, пока чуть улягутся клубы пыли, двинулась внутрь. На лестничной площадке — четыре двери, четыре квартиры — по квартире на каждого штурмовика. Проверить каждую, при необходимости зачистить, после чего вернуться на площадку. Таков был привычный «алгоритм» работы штурмовиков в жилом здании. Уходить выше, не убедившись, что внизу всё в порядке, было недопустимо.
Николай Старков, коренастый тридцатилетний доброволец, пнул ногой в дверь квартиры справа, от чего она распахнулась и, выждав пару секунд, осторожно глянул из-за косяка в коридор. Встречных выстрелов не было, и Николай шагнул внутрь. Пара шагов — и он быстро взглянул в пустой туалет, ещё шаг — и стала видна пустая кухня, но краем глаза он заметил тень, метнувшуюся из комнаты в спальню. Мгновенно направив туда автомат, Николай шагнул вслед. В дверном проёме спальни стояла невысокая, не выше самого Николая, но щуплая фигура парня в камуфляже. Он сжимал в руках автомат и кажется — забыв, что с ним нужно делать, смотрел испуганно на штурмовика. От того, что был он очень худ, на его измождённом, треугольном, с острым подбородком лице расширившиеся от ужаса карие глаза показались Николаю неестественно огромными. Но это был враг с оружием в руках — и Николай, не раздумывая, нажал на спуск… Взгляд «укропа» остекленел, так и сохранив последнее выражение ужаса, тело медленно опустилось вниз на подкосившихся ногах.
     Больше в квартире делать было нечего, и Николай выскочил на площадку, где его уже ожидали насторожившиеся от близкой очереди соратники. Николай поднял вверх указательный палец, что на привычном языке жестов означало «минус один». Нефёдов одобрительно кивнул головой и жестом указал на лестницу вверх.
Шустрый гибкий Олег Дугин одним прыжком одолел четыре ступени вверх, швырнул на площадку второго этажа гранату и метнулся назад, прячась от взрыва и возможных выстрелов сверху. Выстрелов не последовало, но взрыв не заставил себя долго ждать, и группа рванулась вверх под прикрытием пылевой завесы…
На пятом этаже штурмовикам пришлось пострелять, но всё завершилось благополучно. В конечном итоге Дугин точно вычислил, куда нужно забросить гранату, наповал уложив сразу пару боевиков, которые отступали от них, таща с собой ручной пулемёт Дегтярёва. Наполовину пустая «лента» РПД висела, пропущенная через патронник.
     Задача по зачистке подъезда была выполнена, но уйти не удалось. Штурмовики спускались вниз так же, как и поднимались вверх, — со всей предосторожностью. И всё-таки снизу, с первого этажа, навстречу резанула очередь, и Дугин схватился за плечо. Бойцы немедленно бросили вниз пару гранат, но дальнейшее продвижение вниз вызвало новые выстрелы. Нефёдов понял: они блокированы…
     Первой мыслью стало выбраться на плоскую кровлю здания и спуститься в другом конце. На разведку ушёл Денис — верзила едва ли не двухметрового роста, пригибающийся при входе в любую дверь. Через несколько минут Денис вернулся, но ничем не порадовал своего командира. Кровля сохранилась только над квартирами этого подъезда. Дальше крыши не было, как не было ни пятого, да и частично — и четвёртого этажа. Артиллерия сделала своё дело… Нечего было и думать о том, чтобы спрыгнуть с раненым товарищем с кровли сразу на открытый четвёртый этаж.
     Нефёдов включил рацию, вышел на связь:
     — Шатун! Я — Геолог… Отзовись!
     Сквозь фоновый шум и треск прозвучал хриплый голос:
     — Слушаю тебя, Геолог!
     — Нас блокировали в первом подъезде, мы наверху, у меня один трехсотый…
     — Геолог, осаду у вас снять сегодня уже не смогу. Смеркается, я ребят много положу… До утра сможете продержаться? Как боезапас?
     — Негусто, но думаю, до утра хватит, если нас штурмовать не начнут.
     — Добро, но если что, сообщи, начнём немедленно…
     Лейтенант оглядел своё «войско»:
     — Ну, что, братцы, ночевать здесь придётся… Помогите Олегу, его перевязать надо!
     Слава Богу, рана оказалась сквозная, и пуля прошла «удачно», не раздробив ключицу. Николай с Денисом аккуратно обработали и перебинтовали рану, осторожно одели раненого. Как-никак, зимнюю ночь, хоть и не слишком морозную, придётся провести в холодном помещении.
     Нефёдов вполголоса наставлял:
     — Огонь не разводить, ужин всухомятку, воду экономить! Надо бы пост выставить на лестницу, мало ли что…
     Инициативу перехватил Денис:
     — Командир, вы с Олегом остаётесь здесь, на пятом, мы с Николаем посторожим на третьем, подремлем попеременно.
     Нефёдов согласно кивнул головой. Денис хлопнул по плечу Николая:
     — Пойдём, Колюха, пошукаем что-нибудь типа одеял. Ночью пригодятся всем…

     Сумерки сгустились быстро, но штурмовиков никто не беспокоил. В развалинах дома было тихо, только отдалённые разрывы по-прежнему нарушали тишину. Но проверять ещё раз, свободен ли выход, штурмовики не решились. В темноте напороться на засаду — равносильно самоубийству…
     Николай с Денисом устроились на полу в коридоре боковой правой квартиры, наполовину приоткрыв дверь. В эту квартиру невозможно было забросить снизу гранату, а вовремя захлопнутая дверь могла уберечь от осколков. Пока не совсем стемнело, штурмовики запаслись ватным матрацем, который «укропы» успели прожечь до огромной сквозной дыры, и зачуханным ватным одеялом.
     Наскоро перехватили «сухпаем» под свет крохотного огарка свечи, который каким-то чудом «на всякий случай» сберёг Денис. Закурили, чутко вслушиваясь в тишину…
     — Думка вот меня одна мучит, — осторожно подбирая нужные слова, заговорил полушёпотом Николай. — Вот я только что, на первом этаже, укропа грохнул… Вроде бы, всё как надо, всё правильно сделал, а на душе муторно. Человека убил!
     — Ты что, в первый раз, что ли?! — Денис едва не подскочил, полулёжа на матрасе. — Сколько мы с тобой уже нациков угробили! А сколько ещё впереди будет, дай нам Бог здоровья? Ты что это за ахинею порешь?
     — Да верно ты говоришь, Денис, всё так! А только… Нет, ты выслушай меня, не перебивай, ладно! Когда я вижу врага с оружием в руках, у меня сомнений никаких нет. Или я — его, или он — меня… Тут третьего не дано. А вот сегодня у меня сомнения…
     — Он что, безоружным был? — не выдержал Денис.
     — Да нет, автомат в руках… — ответил Николай.
     — Тогда в чём проблема? — с воодушевлением подхватил Денис, — Враг с оружием в руках, и ты его приговорил!
     — Понимаешь, автомат-то в руках, это верно… Вот только на меня он его не направлял… Да и вообще не поднимал, ствол вниз смотрел. Я на него свой, конечно, направил, а он даже не дёрнулся. Только смотрел на меня испуганно. Я вот думаю, что если бы я на него строго цыкнул, мол, бросай оружие, если жить хочешь, так он бы и бросил… Уж очень глаза у него перепуганные были… 
     Николай нервно закурил ещё одну сигарету.
     — Во, блин, Иисусик нашёлся! Ты что, теперь каждого нацика на сознательность проверять будешь? Каждому начнёшь плен предлагать, чтобы он жив остался? А имеет ли он право жить после того, что уже здесь натворил? И нужен ли он нам, пленный? Кормить-поить его, лечить и одевать-обувать? А он потом по обмену — домой и по-новой с автоматом против нас… — от возбуждения Денис вскочил во весь свой огромный рост. — Нациков перевоспитает только пуля!
     — А ты его видел? — Николай тоже вскочил, едва сдерживая эмоции. — Шкет, мальчишка совсем, тощий, как есть — доходяга… Моя бы воля, я у такого щенка отобрал бы автомат, да пинка хорошего ему под задницу, мол, иди к мамке до хаты, да больше с ружьём не балуй! Ты бы в глаза ему глянул — сам бы всё понял… Да и нацик ли он убеждённый — большой вопрос. Скольких пацанов в Хохляндии с детства пропаганда охмуряла…
     — А вот утром, дай Бог, спустимся вниз и посмотрим на твоего невинного хлопчика, какие у него татуировки-свастики наколоты! Что ты мне тогда скажешь?
     — А что ты мне скажешь, если окажется, что нет у него никакой нацистской символики, и выяснится по его документам, что в окопах он всего как неделю, рекрут несчастный. А ему ни обратно не убежать, ни к нам не сдаться. Дезертировать — нацики, которые настоящие, из заградотрядов прихлопнут. К нам перебежать — тоже непросто, сноровка нужна да и поддержка тоже… И может быть, так получилось, что я его жизни лишил только за то, что он вовремя не подсуетился оружие бросить да руки поднять?
     Денис долго молчал, наконец, выдавил:
     — Коля, я чувствую, что ты неправ… А вот чем тебе возразить — не знаю, аргументов и фактов у меня против твоей логики не хватает. Но вот что я тебе всё же скажу: попробовал бы ты так пофилософствовать перед матерями погибших детей на Аллее ангелов! Да они бы тебя порвали за твой гуманизм…
     — Денис, я взываю к твоему разуму мужчины и воина, а ты прикрываешься женским горем и эмоциями. Так не годится! Я вот тоже разумом пробую себя успокоить, мол, я присягал, мол, бить врага — мой священный долг. А сердце молчит… Болит — и молчит. Мне, прежде чем приехать на Донбасс, казалось, что на войне как на войне, всё ясно. Бить врага — это моя обязанность. Но оказывается, бывают и на войне случаи, когда я должен сам сделать выбор: убить врага или оставить его в живых. И наверное, это — не самый лёгкий выбор… Тем более что не я ему жизнь дал, а вот право распорядиться ею судьба мне предоставила.
     — Николай, а вот интересно, что бы тебе на твои рассуждения наш полковой священник ответил?
     Николай задумался:
     — Трудно сказать… Ведь он нас на эту битву благословил, как в своё время отец Сергий — своих Ослябю с Пересветом идти на поле Куликово. Но думаю, что это благословение не даёт нам права на всепрощение…  Вернёмся, непременно встречусь с батюшкой, спрошу!

     Ночь прошла тихо, а на рассвете Нефёдов решил не ждать, пока вновь разгорится бой, и проверить, оставили ли «укры» засаду в подъезде или с темнотой ушли. Уж очень подозрительной казалась мёртвая тишина внизу, на первом этаже — ни звяка металла, ни шороха, ни вспышки спички… Николай с Денисом осторожно спустились вниз. Никого! Вероятно, нацики тоже вовремя сообразили, что, оставшись в доме, утром они попадут под двойной обстрел — снаружи и сверху.
Доложили Нефёдову, и решение было единодушным: уходить немедленно. За ночь Олегу стало хуже, у него начался жар. Николай почти тащил его на себе, закинув здоровую руку Олега себе за шею и крепко обхватив его другой рукой. Олег с трудом шёл заплетающимися от слабости ногами. Денис и командир прикрывали медленно идущую группу…
     Одинокая короткая очередь хлестанула по ним откуда-то сбоку, из развалин. Нефёдов и Денис отреагировали мгновенно двумя длинными очередями, после которых уже никто не подгонял группу в её неспешном шествии. Теперь штурмовики шли ещё медленнее: лейтенант вёл Олега, а Денис нёс на руках Николая. Из уголка рта Николая стекала тонкая струйка крови, он захлёбывался на каждом своём прерывистом вздохе, а на выдохе булькал кровавой пеной. Денис нёс его разом отяжелевшее тело и приговаривал:
     — Ничего, Колюха, ничего… Донесу… Вылечат тебя. А с батюшкой мы оба с тобой поговорим, как только выходишься…
     Наконец, Денис опустил свою ношу на землю, провёл широкой ладонью по лицу Николая, закрыв ему открытые веки, и поправил сам себя:
     — Я один с батюшкой поговорю… Да я и сам теперь знаю, что прав ты… был.