Любовь без прошлого

               


   Жюли, разрешите мне использовать ваше имя – подарить его героине моей будущей новеллы и, взять за основу один из ваших юмористических рассказов – дополнить его. Сам я сочинять уже не берусь. Теперь, только один выход – брать что-нибудь ваше и продолжать развивать (что ли) вашу идею, ваши мысли, желания; ваш идеальный скептицизм, что навеян сомнениями кажущейся далеко не идеальной, по вашему мнению, жизнью… Да, и вот, что я ещё хочу у вас спросить: почему, вы – сочиняющая юмористические рассказы, в жизни не обладаете чувством юмора, он у вас отсутствует напрочь – совсем нет юмора, ни в ваших словах, ни во взглядах на окружающую нас (вас) действительность. Вы, словно специально стараетесь показать себя в виде этакой во всём и всех сомневающейся, причудливой пессимисткой, а ведь в жизни не всегда всё плохо, бывает, и хорошо. Иногда. И даже часто. А вы, вы заклинены на одном образе; разговаривая с человеком, вы постоянно смотрите куда-то в сторону; ваш взгляд косит в бок, будто этот человек вам неприятен. А когда вам дарят цветы, вы, вместо того, чтобы восхищаться ими, как это принято у женщин, и прыгать на месте, вместо этого, брезгливо смотрите на букет (словно это жаба болотная) и холодно говорите: «Спасибо, но не надо было…» При этом, никогда не договариваете, чего именно не надо было? – покупать цветы, или дарить их вам. Вот это меня очень интересует. А в основном, вы очень даже ничего смотритесь в белом меховом манто, розовых сапожках, узких джинсах и широкополой шляпе, скрывающей верхнюю половину лица. А струящиеся из-под шляпы золотистые волосы (длинные и прямые) так невероятно точно дополняют ваш портрет, и всё то, что я рассказал здесь, о вас. Вы почему-то всегда держите руки в карманах, словно у вас там пистолет, а ваши нежные пальчики в тонких белых перчатках сжимают холодную сталь, которая накаляется от горячего прикосновения. Да, я ничего еще не сказал о ваших губах. Ваши губы – мягкие, нежные, подведённые алым – заставляют почувствовать их влажное прикосновение на мужских губах, сливаясь в страстном экстазе, называемом – поцелуй. Не удивлюсь, что вы никогда не дарили мужчине это ощущение. Хотя, вы ещё так молоды, я бы, даже сказал – юны, и давно уже не посещаете занятия профессора Дюрока. Я помню, как среди его учениц, вы выделялись не столько своей непревзойдённой красоты внешностью, сколько умением всегда держаться в стороне, быть серьёзной, временами задумчивой и, немногословной. Вы словно кого-то ожидаете, но при этом, никогда не смотрите на часики, что висят на вашем тоненьком запястье, едва не выпадая; нет, вы никого не ждёте – вам просто неуютно среди этой вечно перебивающей друг друга толпы юношей и девушек – ваших ровесниц. Но, тем не менее, среди них, вы выглядите уже довольно взрослой, и немало испытавшей в жизни; кажется, кого-то уже любившей – или, я ошибаюсь, но вы всё время о чём-то думаете. Не о нём ли? Впрочем, студентка Сорбонны вряд ли станет задумываться, о чём либо, кроме изучаемого предмета. А возможно, я снова ошибаюсь… Интересно, о чём вы думаете?


   Яркие лучи солнца проникали в обставленную дорогой мебелью широкую гостиную двухэтажного коттеджа; ложились на предметы и, исчезали, так же неожиданно, как и появлялись. На обшитом натуральной кожей диване, сидел молодой мужчина в синем костюме; помешивая мизинцем коньяк в бокале, задумчиво глядел на огромные стеллажи, заставленные книгами, журналами и папками, каждая из которых имела свой определённый цвет. Стеллажи, как огромные великаны смотрели на него, завораживая тем, что несли на себе. Находившееся напротив окно, освещало их, как и мужчину, сидевшего посреди гостиной.
   Послышались торопливые шаги. Он повернул голову в сторону лестницы, что вела на второй этаж. На площадке показалась девушка в цветастом, расшитом всевозможными узорами платье без рукавов, доходившем ей до самых щиколоток. Она была юна, свежа и прекрасна; светлые, завивающиеся на концах волосы ниспадали мягкой волной вдоль прямой спины, а большие, немного припухшие глаза внимательно следили за тем, кто, обратив на неё взгляд, сидел неподвижно, будто боялся нарушить звук её шагов, шелест платья и ровное дыхание, которые – притягивали, завораживали, пьянили.
   Подойдя к мини-бару, девушка взяла бутылку, бросила в бокал два кубика льда, а после залила их светло-жёлтым напитком; прохладная хмельная жидкость соблазнительно облизала края бокала, почти так же, как девушка облизала язычком пухленькие губки, а после, приподняв бокал сделала маленький глоток; медленно повернувшись, она некоторое время смотрела на сидевшего на диване мужчину; их взгляды встретились, как два соперника во время утренней дуэли.
   По-прежнему храня молчание, девушка подошла к окну, где на белоснежном подоконнике стоял букет красных роз в хрустальной вазе, блестевшей под тёплыми лучами утреннего солнца. Приподняв ладонь, она задержала её над бутонами; её рука, словно стрекоза зависла в воздухе, а тонкие пальчики медленно шевелились, словно крылышки насекомых, опыляющие цветок, покрытый свежей утренней росой. Он не снимал с неё своего пристального взгляда, который, медленно «прошёлся» по её длинным волосам, мягким ковриком укрывшим спину; точёной фигурке и, задержался ниже спины; немного прозрачная ткань платья так волнительно очерчивала контуры округлых ягодиц – упругих, нежных, гладких – ему так казалось. Приходилось фантазировать – он никогда не видел её обнажённой. Сейчас он не видел её ног, они были скрыты под платьем, но и они были не менее восхитительны, как, впрочем, и она сама – это юное, стройное, до безумия привлекательное создание.
   – Не плохо придумано! – послышался её голос от окна, где она сейчас стояла. – Она влюблена сразу в двоих! Но, любят ли они её? Думаю – нет… Её тоска, томление, невозможность сделать выбор между одним из них, в итоге приводят её к смерти… Она кончает с собой…
   Девушка резко поворачивается. Её взгляд, как холодный магнит прикован к нему.
   – Не слишком ли трагичный финал? – продолжает она. – И, мне кажется,  э т о  вы «слизали» у Анри Бернштейна… В его пьесе «Мело» было что-то подобное. Я не права? – последние слова, она произносит сделав короткую паузу.
   – Но мой герой не скрипач, а учитель, – отвечает он, глядя на неё с той улыбкой, какой смотрят взрослые на детей, и быстро добавляет: – Нет, это идея полностью моя.
   – А главная героиня – это я? – спрашивает она, слегка прищурив свои большие глаза. Иногда она делала так, когда в чём-то сомневалась, или, наоборот, была уверена.
   – Почему вы так решили? – удивляется он, не скрывая этого. Его взгляд метнулся в сторону, как сбитый на шоссе велосипедист, а потом медленно «вернулся» назад, словно путник, в родной город.
– Не знаю, – пожимает она плечами, – мне так подумалось.
– Если хотите, я перепишу внешность героини, и наделю её вашей! – предлагает он, делая такой же прищур, как бы передразнивая её.
– Ну, что вы, зачем… Не стоит портить этот портрет наделяя его моими нестандартными данными, – отвечает она, прохаживаясь по просторной гостиной под его проникновенный взгляд – излучающий томное желание чего-то доселе неизведанного им обоим.
– Вы считаете себя такой? – спрашивает он, для чего-то подавшись вперёд, словно собираясь подняться с дивана, но передумывает.
– Какой?
   – Нестандартной, – это слово, он выговаривает точь-в-точь, как произнесла она – не проговаривая «эр».
   – Это не я себя такой считаю, – отвечает она, и добавляет с усмешкой: – Так думают мужчины, с которыми я сплю.
– У вас их так много? – говорит он, приподняв левую бровь.
– С чего вы взяли?
– Чтобы убедить женщину в чём-то, ей надо сказать это не один раз, – отвечает он, не глядя на неё. Возможно, не хочет видеть выражение её лица, которое, внезапно меняется – он так думает.
– Золото пробуют огнём, женщину – золотом, а мужчину – женщиной! – парирует она, словами Сенеки, хотя он и не понимает, к чему она это сказала, потому продолжает так:
– Женщина может сохранить лишь ту тайну, которой она не знает!
   Она не отвечает; продолжая порхать по гостиной, оглядывая предметы, словно находясь здесь впервые; кончиками пальцев дотрагивается до вещей, как бы «пробуя» их чувствительность; поднимает кверху острый носик, и как кошка внюхивается в запахи, что источает помещение.
– Кстати, спасибо за цветы! – произносит она, сделав короткий кивок в сторону окна;
машинально, он бросает свой взгляд туда же. – И я вовсе не смотрю на букет брезгливо – как вы изволили выразиться, и не говорю: «Спасибо, но не стоило беспокоиться…» Мне, как и любой женщине, приятно, когда мужчины дарят цветы. А, впрочем, вам этого не понять…
– Почему же, я понимаю! – возражает он, с улыбкой.
– Чего именно?
– Что вам приятно, когда мужчины дарят вам цветы.
– С чего вы это взяли? – сделав смешную гримаску, спрашивает она, и даже на мгновение прерывает своё занятие – оглядывать и ощупывать предметы.
– Вы сами это только что сказали, – напоминает он, глядя на неё, как на капризную, взбалмошную девчонку, какой она, благодаря выражению лица и интонацией в голосе, представлялась ему.
– Вы насмехаетесь надо мной? Или, пытаетесь кокетничать? – облизав губки, говорит она, и вновь приподнимает бокал; делая глоток, не сводит с него глаз. Он только сейчас замечает бокал, который, всё это время, она не выпускала из рук, но он так пристально смотрел на неё, что не заметил этот уже до половины опустевший стеклянный предмет, что тискают обе её ладони; сначала правая, потом – левая, а после – обе; периодически она перекатывает бокал в ладонях, играет с ним.
   «Так, она играет и с мужчиной» – думает он.
   – Да, я думаю только о себе! – выговаривает она, мечась из стороны в сторону, при этом правой рукой делая резкие жесты. – Да, я сплю с кем попало! То, что я делаю, сплошное свинство… Сердце у меня величиной с высохший орех и плевать мне на всё и на всех… Да и на себя тоже…
   Это «признание» заставляет его на время забыть о своих мыслях, виновницей которых является эта юная особа, и переключает внимание на только что услышанное. Он чувствует себя так, словно оказался в зрительном зале, где на большой, просторной сцене разыгрывается театральное представление, а она – ведущая актриса, и эти слова, что она выпалила с быстротой молнии были не иначе, как выученный текст её роли – именно так она это и передала: отыграла то, что выучила накануне вечером, томясь в одиночестве в гостинице на берегу моря, когда все постояльцы уже заняли свои номера, и коридоры опустели, как пустеет сознание, когда всё там «расставлено» по своим местам, и уже не о чем больше думать. Впрочем, это могла быть роль. Всего-навсего её очередная – роль.
– Да не пугайтесь вы так, – произносит она, замечая его возбуждённый вид. – Это из пьесы Жана Ануя. Вы, наверное, не читаете пьес? Хотя, писатели не брезгуют ни чем в литературе. Авось пригодиться. Надо иметь большой запас знаний, чтобы быть писателем.
– А мне думается, достаточно фантазии, – возражает он, и собирается задать тот вопрос, на который, она сама, словно бы прочитав его мысли, отвечает:
– Одной фантазией тут не обойдёшься, – и добавляет: – В свободное от учёбы и работы время, я учусь театральному мастерству у мадам Жозефины Андра в Парижском театральном институте на улице де Гра.
– Я так и подумал, – обманывает он, и быстро добавляет: – И как успехи? – справляетесь?
– Смотря, что вы подразумеваете под словами «справляетесь», – глядя на него своим «традиционным» прищуром, отвечает она.
– Я имел в виду – справляетесь ли с предложенными вам ролями?
– Когда – как. По-разному. В основном, всё зависит от настроения.
– Сегодня оно у вас прекрасное! – замечает он.
– Вы так думаете? –  она вновь кривит своё по-детски свежее личико.
– Ну, судя по тому, что я только что увидел…
– Это так – разминка! – хвастает она и, вдруг, будто желая переменить тему, заметно грустнеет; если бы он сейчас наблюдал за ней, то, возможно, подумал бы так: «Хочет сказать, что-то грустное. Она превосходная актриса. Жесты, тембр голоса, мимика, переходы от одного состояния в другое…»
– И вовсе, я не сторонюсь людей, и не кошусь в сторону при разговоре с человеком, будто бы он мне неприятен, и чувство юмора у меня есть. И пишу я, пусть не лучше, но и не хуже, кого бы то ни было. Так-то вот, мсье без имени.
– С чего вы это взяли? – он снова удивлён, как её словам, так и перемене настроения.
– Вы сами это написали в том сообщении, что скинули мне в инстаграм в прошлый четверг, – напоминает она, чуть заметно хохотнув, или издав горлом, что-то похожее на смешок, во всяком случае, ему так показалось.
– Я ещё сказал, что не удивлюсь, если вы никогда не целовали мужчину, – отвечает он, вспомнив своё сообщение, о котором она только что говорила. – Но, судя по тому, что вы недавно сказали – я понимаю, что ошибался.
– А что я такого сказала? – говорит она и, не дожидаясь ответа, спрашивает: – Вы женаты?
– Если бы я был женат, неужели вы думаете, что сейчас сидел бы в вашем доме и созерцал вашу несравненную красоту, словно подросток, впервые оставшийся наедине с красивой одноклассницей, в которую, к тому же, давно влюблён.
   – О, да вы романтик! – говорит она, мечтательно скосив глаза в сторону, а после, подняв их кверху, и снова на него. Это было проделано так, будто подражая какой-нибудь актрисе, она «примерила этот жест» на себя, решая – подходит он ей или нет. Он бы дал положительную оценку – ей было всё к лицу.
– Я был женат. Давно, – признаётся он, снова прочитав на её лице желание – узнать ответ на заданный вопрос.
– Вы любили её? – спрашивает она и тут же, резко вставляет: – Хотя, если бы не любили – тогда не женились бы.
– Это была любовь с первого взгляда. И сразу – венчание. В первой же церкви в Жуан-ле-Пен. Такая маленькая церковь, среди елей. Только она и я… И двое бродяг, как свидетели. Свадебное путешествие в Венецию! Она там уже была, я – в первый раз. Это было прекрасно!..
   Крутанувшись на месте в сторону окна, открыв его обозрению свою прямую спину и мягкий коврик волос, прикрывающих её, девушка медленно подходит к окну, снова разворачивается и, сначала ставит бокал на подоконник, потом садится сама; грациозно, с едва уловимой долей эротизма, она опускает свою упругую попку на белоснежное покрытие, придавливая его своим нежным, лёгким станом.
– Тс-тс-тс, а вы, однако ж, вор, мсье без имени! – цокая язычком, произносит она.
– Что вы хотите этим сказать? – не понимает он, глядя на неё озадаченно, будто бы, и правда его застали за чем-то противозаконным. – И почему без имени? Разве я вам не представился? Меня зовут Жан-Клод.
– Ваши слова ещё не доказательство того, что это так и есть! – тоном взрослого, много повидавшего в жизни человека, отвечает она. – Это, всего-навсего ваши слова. Вы можете быть кем угодно, и даже сбежавшим из психушки маньяком, насилующим женщин, а потом расчленяющим их ещё тёплые тела.
– Вы это серьёзно? – задавая этот вопрос, он надеется, что она всё же – шутит.
– Ваше счастье, что у меня есть чувство юмора, в коем вы недавно изволили усомниться! – отвечает она, скребя левой ногой по той части паркета, который не был застелен ковром, как почти всё помещение, где он распластался, как шкура огромного медведя.
– Я так и подумал, что вы шутите, – снова соврал он. – Вам что же, чтобы убедиться в правоте моих слов – показать паспорт? Чтобы вы прочитали моё имя выведенное префектурой, а не названное мною, в чём вы, и я вас понимаю, можете сомневаться, дабы совсем ещё не знаете меня.
   Жан-Клод машинально просовывает руку под пиджак, нащупывает во внутреннем кармане паспорт, и быстро вытащив его, протянув вперёд руку.
– Нет, в ваш паспорт я заглядывать не хочу! – отвечает девушка, отворачивая лицо от протянутого в её сторону предмета, будто это жаба с выпученными глазами смотрит на неё.
– Отчего так? – удивляется он, продолжая держать паспорт.
– Так… – пожимает она плечами, опираясь ладонями о подоконник и глядя в окно, отвернув голову в сторону; левая  сторона её лица по-прежнему предоставлена его обозрению, а правая обращена к солнцу. – Тогда, мне будет любопытно узнать, были ли вы женаты; мои дрожащие пальцы перевернут несколько страничек, а возбуждённый до предела взгляд, ткнётся в ваше «семейное положение», где я прочту имя вашей жены, и… возненавижу его. Так, чисто по-женски. А пока, я буду думать, что вы, дожив до… сколько вам? – тридцать… сорок… Так вот: я хочу думать, что дожив до этих лет, вы так и не женились.
– А как же маленькая церквушка в Жуан-ле-Пен?
– Это вы украли у Робера Тома! – отвечает она тоном, не терпящим возражений – уверенно, громогласно, с тем прищуром, который он неоднократно наблюдал в течение того короткого времени, что провёл с ней, и ещё проведёт – на что он страстно надеется.
– Ах, вот, что вы имели в виду под словами «вор», – улыбается Жан-Клод, заметно успокоившись, у него даже появляется румянец, а может, он просто вспотел от волнения.
– Эти слова я помню в его пьесе «Ловушка».
– Вы, вероятно, много читаете пьес.
– Да, есть немного.
– А, верно, вы ведь хотите стать актрисой.
– Почему вы так решили?
– Вы же сами сказали, что посещаете курсы актёрс…
– Я соврала.
– Вот как…
– А ещё: я уже давно не посещаю предмет Жан-Луи Дюрока, – добавляет она, по-прежнему игнорируя его взглядом – глядя в окно. – Провалила экзамен, и бросила.
– Чем же тогда вы занимаетесь? – задавая этот вопрос, он был уверен, что и на этот раз она скажет не правду. Сейчас, он открывал её заново, как открывает мореплаватель новые берега, за которыми скрывается неизведанные дали, куда ещё не ступала нога человека. Такой, была для него и эта сидевшая на подоконнике девушка, что-то пристально наблюдавшая за окном, а может, её сосредоточенный взгляд блуждал наугад, как путник, потерявшийся в просторах пустыни, и вот теперь, не терявший надежды, наконец-то, выбраться из неё.
– Мечтаю! – отвечает она, дёрнув плечом.
– О чём же?
– Смотрите! – вдруг кричит она; поднимается с подоконника, вытягивает руку с указывающим куда-то за окно, пальцем, что его вновь заставляет улыбнуться, но с места он так и не двигается, продолжая смотреть на неё, и видеть то, что он видеть не хочет, а может, боится, или, ему это всё только кажется, а на самом деле, всё иначе – всё банально иначе. Так, как и бывает в жизни. – Да подойдите же вы… Что сидите, как прикованный…
Повинуясь её желанию, он встаёт, подходит к ней и всматривается туда, куда указывает её палец.
– Видите? – говорит она, возбуждённо. – Видите, как красиво! Какой дивный сад! Всё в цветах и зелени! А эти милые животные; уверена, они ни разу ещё не встречались с человеком; с его жестокостью и цинизмом, а смерть видели только тогда, когда более крупный хищник поедал слабого, но только ради насыщения, а не по своей врождённой прихоти, когда убивают просто так – ради развлечения. Вы видите эту красоту? Эту девственную тишину и природу, что дарят гармонию душе и сердцу!
– Вижу! – отвечает он, хотя, на самом деле ничего подобного из того, что она только что сказала – не было.
– Вы лжец! – произносит она, сердито. – Зачем вы врёте? Ведь ничего этого нет…
– Почему же нет? – возражает он, стоя к ней вплотную, вдыхая нежный аромат, что исходит от неё,
наслаждаясь зрелищем молодого, свежего тела, скрытого под тонкой материей её цветастого платья. 
– Всё это – есть! Нет, разумеется, не в реальности; оно скрыто в нас – в нашем воображении! Я вижу
то, что дарит мне моё воображение!
И после короткой паузы:
– Теперь, я знаю, о чём вы мечтаете!
Она медленно оборачивается, отходит от окна, грациозно, как пантера, обходит его, и вновь встаёт около мини-бара с напитками; наполняет бокал, делает глоток, глядя на его отражение в зеркале.
– Да, и о чём же? – спрашивает она, не отрывая бокал ото рта; её голос звучит приглушённо, как если бы она говорила в большом помещении, где нет ни единого предмета.
– О том же, о чём и я! – отвечает он, так же медленно, как она до этого, поворачиваясь к ней. Их разделяет несколько шагов, как несколько лет, проведённых – до, и после.
– Вы лжёте! Вы не можете думать о том, о чём мечтаю я! Я мечтаю о тихой пристани где-нибудь на берегу моря! Я мечтаю о любви… О любви без прошлого.
– Как это – без прошлого?
– Это когда у тебя не было никого, до меня. И у меня не было никого, до встречи с тобой. Я не хочу, однажды заметив тебя мило беседующего с другой женщиной, узнать, что это твоя бывшая. Я не хочу думать, что ты, возможно, думаешь о ней, находясь рядом со мной. Со мной, к которой ты  давно привык, и я для тебя стала чем-то, наподобие вещи; она нужна тебе только потому, что ты привык к ней, и без неё тебе будет непривычно. Я не хочу делить тебя с твоим прошлым! Если, оно у тебя есть…
– У меня всё-таки будет спортивная машина. И по чётным дням я буду гением. У меня будут небритые щёки, круги под глазами, я буду срывать с вас сиреневое платье и рисовать на вашей коже солнца и радуги. А по нечётным я буду гладко выбрит, нежен, любезен, буду распахивать перед вами дверцу машины и возить вас в Булонский лес. Я буду умолять вас подарить мне хоть немного любви. Вы задержите свою руку в моей чуть-чуть дольше. И это мне потом будет сниться по ночам… – выпаливает он, перебивая её тираду, будто хочет внести поправку в её «неточное представление о их дальней совместной жизни». Если, таковая состоится у них.
   В задумчивости постучав зубами о край бокала, она ставит его на полированную поверхность стола, произведя этим приглушённый звук, а после, медленно поднимает глаза в его сторону, говорит:
– Франсуаза Саган «Бежевое платье Валентины».
– Сиреневое, – поправляет он.
Девушка усмехается, то ли своей ошибке, то ли ещё чему-то, чего он так и не узнает, а после, медленно идёт в сторону лестницы, ведущий в комнаты, что располагаются на втором этаже.
Останавливается. Спрашивает:
– Сколько вам лет?
– Мне тридцать четыре года. Работаю в частной фирме, – отвечает он, словно даёт показания в суде.
– Мне девятнадцать, – вставляет она, перебивая его, и быстро добавляет: – Так вы были женаты?


   Он услышал шаги, которые тут же узнал. Видение исчезло. Он снова сидел на то же диване в её гостиной. Она вновь показалась в верхнем пролёте лестницы. Только в этот раз на ней был не цветастый халат, а голубые потёртые джинсы, серая рубашка, концы которой были связаны узелком на талии, и коричневые полусапожки, как у ковбоя, только без пряжек. Волосы собраны сзади и затянуты резинкой. Руки она держала в карманах джинсов. Вернее – пальцы – только нижние фаланги могли протиснуться в узкое пространство карманов. Как и тогда, он пристально наблюдал за ней – спускавшейся по лестнице, только сегодня её лицо не светилось юной, завораживающей восторгом, улыбкой – улыбкой нежной юности, которую ещё не покрыл мрак первых в жизни разочарований, обид, потерь, неудач и ошибок, что несёт взрослая жизнь, в юности казавшаяся нам такой далёкой и неправдоподобной, а возможно, и это ему только казалось; но, тем не менее, сегодня она была другой; припухшие глаза не источали восторг, а появившиеся на лице первые морщинки, не портили, но в то же время и не украшали, они были чем-то естественным, от чего нет возможности убежать, спрятаться, скрыться, исчезнуть – на время, а потом, появиться вновь, чтобы тебя не коснулась холодная рука прожитых дней, постепенно переходящих в месяцы, годы, а затем, ставящих крест на твоих так и не сбывшихся мечтах, желаниях, надеждах. Сейчас, она казалась взрослой, прожившей долгую жизнь, много повидавшей, что-то приобретшей, но не мало и потерявшей, что заставило её быть твёрже и вынудило стать сильной, дабы не совершить тех же ошибок, и это, не смотря на то, что ей было всего двадцать лет.
   – Вы снова с цветами мсье Жан-Клод? – произнесла она с сарказмом в голосе, глядя на букет, что
 стоял на подоконнике. – Стоило ли тратиться для той, с которой вы намерены расстаться?
– С чего ты взяла, что я хочу с тобой расстаться? – ответил он, игнорируя её насмешку и по-детски дерзкий вид; она казалась подростком, дующимся на отца за то, что он не подарил обещанный на день рождения «Шевроле».
– Что ты хочешь? – спросила она, застыв посреди гостиной.
– А ты? – ответил он вопросом на вопрос.
– Развестись с тобой мсье с двойным именем! – усмехнулась она, не вынимая пальцев из карманов.
Она была дерзка, вульгарна, и это всё сочеталось в ней с чем-то, чего он никак не мог себе объяснить, или, просто не хотел.
– Спустя год? Не рановато ли?
Резко поднявшись с дивана, он сделал широкий шаг в её сторону, схватил за руку выше локтя и выпалил, прямо в лицо, словно бросил кинжал с хорошо отточенным лезвием:
– Ладно, кончай выпендриваться! В чём дело? Что произошло?
– Жюли, разрешите мне использовать ваше имя… Подарить его героине моей будущей новеллы и, взять за основу один из ваших юмористических рассказов – дополнить его… Сам я сочинять уже не берусь. Теперь, только один выход – брать что-нибудь ваше и продолжать развивать… – процитировала она, скривив губы в презренной ухмылке. – Чушь, бред, вздор, идиотизм… Мерзкий лгун и отвратительный лжец – вот кто вы мсье с дурацким именем! О, как я могла поверить вам? Клюнуть на вашу лицемерную удочку… Эти премерзкие записочки, шептание на ушко глупых пошлостей, ажиотаж диких страстей, мимолётные взгляды, стрелой пущенные, но попавшие не в ту цель… А на деле всё шло к одному!
– Что ты несёшь? Опять напилась?
Она вырвала руку, злобно произнесла, пятясь от него в сторону окна:
– Убирайся вон, и чтобы я больше никогда вас не видела мсье идиот. Ни вас, ни вашу лахудроншу! Да, и не забудьте ваши цветочки…
Схватив вазу, она бросила её в его сторону. И только хорошо развитая реакция, какую он приобрёл за этот год, спасла его; резко отвернув голову, он проследил, как разлетелись в разные стороны цветы, услышал глухой удар стекла о стену, увидел покрывшие ковёр мелкие осколки.
– Ненормальная, – бросив на неё брезгливый взгляд, резюмировал он. – Прекращай истерику, и объясни что случилось!
– А случилось то, что я освобождаю вас мсье лживый ублюдок от всех обязательств передо мной – вашей супругой, и даю возможность вашей дорогой Летиции вновь воссоединиться  с вами…
– Что? Ты в своём уме? Что ты несешь? – он снова подошёл к ней, попытался (только попытался) взять за руку, но она резко отбежала к мини-бару, нервным движением руки сбросила стоявшие на столе бутылки и снова взорвалась, как начинённая взрывчаткой:
– Она звонила мне вчера вечером. Эта мерзкая тварь призналась, что я была нужна тебе только для того, чтобы вызвать её ревность, а ещё, ты решил попользоваться моей молодостью. Вы, оказывается, женаты. Мерзкая тварь была твоей женой, когда ты распускал свои любовные сопли на этом вот диване, уверяя, что я у тебя единственная… Будто бы прошлое не коснётся нас, ибо его у тебя нет. Я без прошлого, потому что, ещё юна, а ты… Потому что лживый засранец… Вон… Пошёл вон, из моего дома, и из моей жизни! Отправляйся к ней, к своей жёнушке, тварь.
Завизжав как дикая фурия, топая ногами и сжимая кулаки, она сбросила ещё несколько предметов, стоявших на журнальном столике, и свалила небольшой книжный стеллаж. Всё это она проделала с видом человека, у которого слабая психика и он не отдаёт отчёта своим поступкам – как лунатик, шагающий с вытянутыми вперёд руками в пустом пространстве ночных сумерек.
– Истеричка чёртова, – произнёс он, после чего метнул правую руку во внутренний карман пиджака, вытащил паспорт, бросил его на диван, и вышел из гостиной.
Она стояла у зеркала, провожая потухшим взглядом его отражение, удаляющееся от неё всё дальше и дальше, всхлипывала, шмыгала носом, утирая пальцами выступающие на глазах слёзы.
Потом заметила брошенный им на диван предмет. На какое мгновение задержала на нём взгляд, глядя на него сквозь зеркало.
Медленно повернулась, облокотилась спиной о широкую стойку за которой находился мини-бар, долго смотрела на лежавший на диване предмет, будто боясь подойти.
Но, тем не менее – подошла.
Медленно наклонилась, дрожащими пальцами взяла его, перевернула страницы и остановила взгляд на графе «семейное положение». Сквозь затуманенные слезами глаза, всё же разобрала стоявшее на странице имя – это было её имя.
Других имён не значилось.