Принцесса апачей

Индейцы латиносы.
Автор: ГЕНЕРАЛ Чарльз Кинг.
***
ГЛАВА1 ВСТРЕЧА У ВОДЫ, ГЛАВА 2 ШОТЛАНДЕЦ ПРОТИВ САКСОНА, ГЛАВА 3 МОКАСИННЫЕ ПОЛЯ,ГЛАВА 4.СДАВШИЙСЯ ВРАГ,ГЛАВА V.ОТКАЗ КАПИТАНА,ГЛАВА 6.НАХОДКА В ПЕСКАХ,
ГЛАВА 7.«ЖЕНЩИНА, ИДУЩАЯ НОЧЬЮ»,ГЛАВА 8.«НОЖИ АПАЧЕ КОПАЮТ ГЛУБОКО»,
ГЛАВА 9.ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, РЫЦАРЬ КОВРА,ГЛАВА 10.«ЖЕНЩИНА, ИДУЩАЯ НОЧЬЮ» СНОВА,
ГЛАВА 11.ОСТАНОВКА — ПО ТЕЛЕФОНУ,ГЛАВА 12.ОГОНЬ!ГЛАВА 13.ЧЬИ ПИСЬМА?
ГЛАВА 14.ТЁТЯ ДЖЕНЕТ ХРАБРЕЦ,15.ЗОВ О ПОМОЩИ,16 ВОЗВРАЩЕНИЕ К КОМАНДОВАНИЮ,
ГЛАВА 17.СТРАННОЕ ПРИБЫТИЕ,ГЛАВА 18.СТРАННОЕ ОТЪЕЗДНОЕ,ГЛАВА XIX.ОСАДА,
ГЛАВА XX.ГДЕ АНДЖЕЛА?ГЛАВА 21.НАША ИСЧЕЗНУВШАЯ ПРИНЦЕССА,ГЛАВА 22.НАДЕЖДА,
ГЛАВА 23.КОРОЛЕВА АПАЧЕЙ,ГЛАВА 24.ВСТРЕЧА В СЭНДИ,ГЛАВА 25.ТРЕБУЕТСЯ СПАСЕНИЕ,
ГЛАВА XXVI«ЖЕНЩИНА БОЛЬШЕ НЕ ХОДИТ»,ГЛАВА 27.РАССТАВАНИЕ У ВОДЫ,_L'ENVOI_
***
ГЛАВА I

 ВСТРЕЧА У ВОДЫ


Под ивами на берегу пруда сидела молодая девушка и
мечтала, хотя день уже почти закончился. Всё в долине было
окутано тенью, хотя скалы и башни на другом берегу ручья
сияли в лучах заходящего солнца. Ни одно облачко не
смягчало яркий свет выгнутого неба и не сглаживало резкие
контуры соседних вершин или далёких горных цепей. Ни дуновения ветерка не колыхало поникшую листву вдоль песчаных берегов или
не рябило на поверхности жидкого зеркала. Ни звука, кроме сонного жужжания
жуков или тихого журчания воды на галечных отмелях
внизу, нарушая всеобъемлющую тишину. Снежная шапка, сверкающая на
северном горизонте, находилась в сотне миль отсюда и казалась
на расстоянии одного дневного перехода. Чёрные вздымающиеся
горы Матицаль, преграждающие путь в долину на юге, угрюмо
нависали над Верде, завидуя западному хребту, который отбрасывал
тень на их изрезанные ущелья.
Над и под тихим и спокойным озером, всего в нескольких милях от него,
скалистые холмы, поросшие соснами, подступали вплотную к
ручью, но отступали, образуя глубокую полукруглую котловину.
На западе, в центре которого стоял высокий, как свеча, флагшток,
с которого безжизненно свисал обрывок флага, а в унылых, грязно-коричневых глинобитных зданиях, выстроившихся ровными рядами вокруг
тускло-коричневой, плоской вершины _плато_, в тысяче ярдов вверх по течению от
пруда, дремала небольшая группа военных изгнанников, размещённых здесь для
поддержания мира между разрозненными поселенцами и смуглыми, многочисленными
апачами. Форт был их солдатским домом, а одинокая девушка —
дочерью солдата.

Ей едва ли было восемнадцать. Её высокая, стройная фигура в
облегающий костюм для верховой езды, несмотря на округлость и гибкую грациозность, выдавал некоторую незрелость. У неё были длинные и тонкие руки и ноги. Её загорелые щёки и шея были мягкими и округлыми. Её рот был изящно очерчен, а губы были розовыми, как сердцевина розы, но, будучи плотно сжатыми, не выдавали того, что было внутри, и, не заглянув внутрь, нельзя было понять, была ли красота этого милого юного лица настоящей или искусственной. Глаза, брови, ресницы,
и копна вьющихся локонов насыщенного золотисто-каштанового цвета — всё было великолепно.
но кто мог сказать, какой она могла быть, когда открывала эти
красивые изогнутые губы, чтобы заговорить или улыбнуться? Она не говорила даже с
борзыми, растянувшимися на тёплом песке у её ног. Улыбнуться она не могла,
потому что её юное сердце было сильно встревожено.

Там, в ивовой чаще, она оставила своего пони, который лениво моргал и помахивал длинным хвостом, чтобы избавиться от жужжащих насекомых на боках, но так и не смог собраться с силами, чтобы притопнуть копытом или натянуть поводья. Обе длинные, худые, растянувшиеся во весь рост гончие высунули красные, мокрые языки и тяжело дышали в угрюмой тишине.
жара. Даже сама девушка, поначалу нервничавшая и размахивавшая своим изящным хлыстом над осыпающимся песком и беспокойно расхаживавшая взад-вперёд, постепенно поддалась расслабляющему влиянию этого часа и, сев на камень, подперла подбородок рукой и, уже не блуждая и не ища взглядом, погрузилась в девичьи грёзы. Она просидела там целых тридцать минут, ожидая чего-то или кого-то, но это «что-то» или «кто-то» так и не появилось.

Но кто-то ещё был там, совсем рядом. Тень от
западных холмов постепенно поднималась к гребню скалистых утёсов
через ручей. Мягкий протяжный звук далёкой трубы созвал на вечернюю дойку разбредшиеся стада и пастухов, и, поднявшись со вздохом разочарования, девушка повернулась к своему нетерпеливому пони, когда её ухо уловило приглушённый хлопок в ладоши. Она резко обернулась в надежде и удивлении, и её лицо снова помрачнело при виде индейской девушки, несомненно, апачки, которая сидела в листве ивы на противоположном берегу и молча указывала вниз по течению. На мгновение, без любви или страха
Белая девушка и смуглая девушка смотрели друг на друга через водную гладь и молчали. Затем первая медленно подошла к краю, посмотрела в сторону, на которую указывал маленький грязный указатель, и не увидела ничего, что могло бы оправдать воспоминание. Более того, ей было неприятно думать, что всё это время индианка, возможно, пряталась в рощице и украдкой наблюдала за ней. Она снова отвернулась, на этот раз тряхнув головой так, что каштановые локоны рассыпались по плечам
Тонкая спина и плечи, и тут же раздался хлопок в ладоши, низкий, но властный, и Тонто, самый крупный из двух больших псов, приподнял одно ухо и зарычал в знак вызова.

 «Чего ты хочешь?» — спросила белая девушка, стоя на другом берегу.

В ответ смуглая девочка приложила указательный палец левой руки к губам и
снова отчётливо указала на небольшую ивовую рощицу в дюжине шагов
ниже, но с западной стороны.

"Ты хочешь сказать, что кто-то идёт?" — спросила первая.

"Ш-ш-ш!" — тихо ответила вторая, затем снова указала пальцем и
показала с нетерпением.

Дочь солдата неуверенно огляделась по сторонам, затем медленно и осторожно пошла по песчаному берегу в указанном направлении, придерживая складки своей длинной юбки рукой в перчатке и легко ступая в своих тонких мокасинах. Через минуту или две она добралась до края небольшой рощицы и осторожно заглянула внутрь. Индианка была права. Там кто-то лежал,
по-видимому, спал, и юная нарушительница отпрянула в явном замешательстве, если не в испуге. Мгновение она стояла с колотящимся сердцем
и приоткрытые губы, которые теперь позволяли обнадеживающе увидеть жемчужно-
белые зубы. На мгновение показалось, что она вот-вот панически отступит,
но мало-помалу к ней вернулись мужество и самообладание. Что там было
страх в спящий солдат, в конце концов? Она знала, кем он был как на ладони.
Она может, если она будет шептать его имя. В самом деле, она шептала это много раз, днём и ночью, в течение последних двух недель,
пока... пока до неё не дошли кое-какие слухи о нём, из-за которых она невольно отшатнулась от этого красивого, избалованного молодого человека.
солдат, этот Адонис из отряда ее отца, Нил Блейкли, лейтенант
кавалерии.

"Баголог", - называли его в кардиологических кругах "магазина",
где мужчины были крайне нетерпимы к другим занятиям, кроме покера, ибо
от этого времяпрепровождения мистеру Блейкли не было никакой пользы - не больше пользы, чем от него самого.
его приверженцы. Он был мечтательным парнем с большими голубыми
глазами и светлой кожей, что само по себе вызывало неприязнь у прирождённых
охотников за головами, а они в Аризоне в былые времена были
ярким представителем типа, распространённого на равнинах.
Он был кем-то вроде денди в одежде, что они тоже ненавидели;
 кем-то вроде пуриста в речи, что было непростительной манерностью;
 кем-то вроде диссидента в том, что касалось выпивки, ценившего «Кукумунго» и
красное вино, но недолюбливавшего виски — ещё одна причина для
безграничного презрения со стороны избранных из шахтёрских посёлков и
«отрядов».
Но все эти недостатки можно было бы проигнорировать, если бы
лейтенант хоть немного предпочитал покер. «Господь любит щедрых — или проигравших» — таков был девиз карточного зала
Мистер Блейкли не проявлял никакого интереса к делам такого рода, если не считать того, что он украдкой или с улыбкой поглядывал на игру с безопасного расстояния в дверном проёме. К нескрываемому отвращению Билла
Хайд, главный упаковщик и недоброжелательный, хотя и завуалированный, критик
некоторых «спортивных» сослуживцев, Блейкли предпочитал проводить
свободное время, разъезжая вверх и вниз по долине с сачком для
бабочек на плечах и жестяным ящиком, перекинутым через спину, в поисках
редких экземпляров, которых было так же мало, как толкователей Священного Писания.

Даже в этот жаркий октябрьский день он приступил к своей энтомологической работе, но, не найдя в себе сил и немного отдохнув в тени, задремал на песчаной кушетке, подложив под голову руки, надвинув на лицо широкополую шляпу, вытянув стройные ноги в ленивом, роскошном наслаждении. Его высокая и стройная фигура в прохладной белой блузе и брюках была поистине прекрасна. В тот день он тоже, должно быть, пришёл пешком, но его сеть и ящик лежали рядом с ним, и охота не принесла ему добычи, потому что и то, и другое было явно
пусто. Возможно, он уделил мало времени ловле сетями насекомых.
Возможно, он думал встретить дичь покрупнее. Если так, то его увлеченность
спортом, должно быть, была лишь вялой, поскольку он так скоро поддался
сонному влиянию дня. Не было обиды в сердце
девушка, как это произошло с ней, хотя бы возмутила
ей больше не было никого, предложила она пришла в надежде увидеть или
говоря с ним.

И всё же в глубине души она знала, что именно такая
надежда удерживала её там даже в час возвращения. Она знала это,
Поскольку возможности встретиться с ним в гарнизоне были ограничены,
она намеренно решила ехать одна и дальше, чем когда-либо прежде, в надежде встретить его за пределами гарнизона. Она знала,
что в погоне за своей крылатой добычей он никогда не искал открытых равнин
или оврагов и ущелий в предгорьях. Их — и его — можно было найти только вдоль ручья. Поэтому она проехала только вдоль ручья и, не увидев его, спешилась, чтобы спокойно подумать у ручья, как она сказала себе, но на самом деле
ждать и караулить его; и вот она нашла его, не наблюдая
и не ожидая, а пребывая в безмятежном безразличии и дремоте.

Одной из причин, по которой они так редко встречались в гарнизоне, было то, что ее отец
он ему нисколько не нравился. Капитан был ветераном-солдатом,
самоучкой и широко почитаемым, вышедшим из рядов. Лейтенант
был человеком благородного происхождения и с университетским образованием, солдатом по
выбору или по прихоти, но при этом вполне способным в любой момент оставить службу и
вести праздную жизнь, поскольку, как говорили, у него были собственные средства в изобилии.
 Он был первым лейтенантом этого отряда по меньшей мере пять лет, не
пять месяцев из которых он прослужил с ним на посту. Сначала один генерал,
потом другой нуждались в нём как в адъютанте, и когда по собственному
прошению он был освобождён от штабной службы, чтобы сопровождать свой
полк в эту далёкую и негостеприимную страну, он едва успел добраться
до Кэмп-Сэнди, как командир департамента отправил его расследовать
некое нарушение в резервации апачей в долине, а затем, без всякого
просьбы, назначил его ответственным до прибытия нового агента на
место прежнего.
один из них возвращался домой под конвоем, и капитан сказал кое-что
о своём подчинённом, который всегда искал «приключения», что было естественно,
но несправедливо, — кое-что, что дошло до мистера Блейкли в преувеличенном виде и
разозлило его настолько, что он порвал со своим начальником.
Затем Блейкли подхватил горную лихорадку в агентстве, что ещё больше
задержало его возвращение в войска, а затем начались осложнения,
поскольку врач-контрактник, хоть и был искусен в лечении,
ухаживал за ним не так усердно, как жена недавно прибывшего
агента и её юная компаньонка Лола, дочь
переводчик агентства и его жена-апачи-юма.

 Когда лейтенант достаточно поправился, чтобы снова приступить к лёгким обязанностям, он вернулся в Сэнди, и почти первым, кто встретил его по прибытии, было лицо, которое он никогда раньше не видел и которое никогда потом не забывал, — милое, смеющееся, очаровательное лицо Анджелы Рен, единственной дочери его капитана.

 Полк пересёк Аризону по суше, и с ним было мало жён и дочерей. Анджела, осиротевшая в седьмом классе, училась в
школе на далёком Востоке вместе с дочерьми полковника
тогда командовавший полком. Они были старше, заканчивали обучение тем летом и поразили этого выдающегося офицера, потребовав, чтобы им разрешили присоединиться к нему вместе с матерью. Когда они покинули школу,
Анджела больше не могла этого выносить. Она телеграфировала и писала,
умоляя позволить ей сопровождать их в долгом путешествии через Сан-Франциско, и в конце концов это было решено.
Семья полковника теперь жила в штабе полка в
Прескотте, и Анджела была вполне счастлива в Кэмп-Сэнди. Она была там
Прошло всего четыре недели, когда Нил Блейкли, бледный, хрупкий на вид и ещё не окрепший, явился на службу в штаб своего капитана и был встречен на пороге дочерью капитана.

 Ожидая свою подругу Кейт Сандерс, которая жила «дальше по коридору», она поспешила поприветствовать её и чуть не налетела на незнакомца в щегольской кавалерийской форме. Её мгновенный
румянец был прекрасен. Блейкли сказал нужные слова,
чтобы восстановить спокойствие; с улыбкой спросил о её отце, своём капитане;
и, ожидая, что воин, чтобы закончить бритье и сводятся к
получите ним, развлекал Мисс Рен в маленькую армию салона.
Глядя в ее чудесные глаза и счастливое, раскрасневшееся лицо, он забыл
что между ним и командиром его отряда была вражда, пока
жесткое, непреклонное приветствие капитана не напомнило ему об этом. Бездумно
однако люди в the post неделю смеялись над ситуацией
после этого. Нил Блейкли, кавалер дам в Сан-Франциско и других городах, когда служил в штате, «светский лев» и член клуба,
Очевидно, он всерьёз заинтересовался этой беззаботной молодой девушкой из армии,
у которой не было ни гроша за душой — только красота, природная грация
и милая, солнечная натура. И все до сих пор говорили, что Нил Блейкли никогда не женится в армии.

 И была одна женщина в Сэнди, которая видела эти признаки ревнивыми и
предвзятыми глазами — Кларисса, жена майора, командовавшего тогда небольшим гарнизоном из четырёх рот. Другие женщины очень близко к сердцу приняли тот факт, что
майор Плам по возвращении из агентства радушно пригласил Блейкли погостить у них, пока он не обустроится в собственном доме
каюты. У Плюмов были свободные комнаты - и никаких детей. Майор был
на двенадцать лет старше своей жены, но женщины говорили, что часто это выглядело по-другому.
наоборот. Госпожа плюм постарел очень быстро после его пребывания на
рекрутинг долг в Сент-Луисе. Пограничный комиссариат и Варя играли
плита с ее переваривание, сказал майор. Пограничные ветры и вода нанесли
ущерб ее цвету лица, сказали женщины. Но и цвет лица, и пищеварение, казалось, «пришли в норму», как выразилась непочтительная молодёжь,
когда Нил Блейкли пришёл к Сэнди и майору. Да, он остался
но прошло всего шесть с половиной часов, и он переехал в свой собственный дом — квартиру № 7 — после того, как с большой неохотой съехал его младший брат. Майор Плюм и миссис
 Плюм были так любезны, что сказали ему, что он может выбрать свободную половину дома, отлично подходящую для холостяка, под крышей, которая приютила
 капитана Рена, его сестру-девственницу и экономку, а также Анжелу, дочь капитана. Этот дом примыкал к большому центральному дому майора,
его южные окна выходили на северную галерею майора. «Это было бы так по-соседски и мило», — сказала миссис Плам. Однако вместо этого мистер Блейкли
он воспользовался своим правом старшего по званию и «вытеснил» мистера
 и миссис Бриджер с ребёнком, и эти в остальном добропорядочные люди,
выселенные и оскорблённые, ничего не знавшие о Блейкли из прежних
знакомств и не видевшие причин, по которым он должен был находиться в
дальнем конце ряда, а не в середине, рядом со своим капитаном, где ему
надлежало быть, сочли себя объектами беспричинного и капризного
обращения с их стороны и возмутились в меру своих возможностей. Бриджер, будучи
солдатом и подчинённым, должен был выразить это в монологе и
ругательства, но его вспыльчивая помощница, будучи женщиной, женой и матерью, пустила в ход и ум, и язык, и горе тому мужчине, на которого она оба эти средства направит! Отказавшись от комнаты и окон, выходивших прямо на окна миссис Плам, Блейкли задел её за живое.
 Выбрав комнаты, которые занимали мистер и миссис Бриджер, он причинил им небольшие неудобства и сильно разозлил их. Без каких-либо
обременений, с безупречной профессиональной репутацией, с личными
качествами и репутацией, которые делают его завидной партией, со сравнительным достатком и,
Как правило, обладая превосходным здоровьем, Блейкли начал свою карьеру в качестве младшего офицера в Сэнди с тремя серьёзными препятствиями: неприязнью своего капитана, который мало его знал и не любил, предубеждением миссис Бриджер, которая совсем его не знала и не любила, и ревнивой злобой миссис Плам, которая, возможно, слишком хорошо его знала и любила.

 В то время, о котором мы пишем, в Сэнди было мало работы. Мужчины
вставали на рассвете и отправляли лошадей пастись на весь день на
предгорьях под усиленной охраной. Было слишком жарко для учений,
ртуть в термометре зашкаливала за сто градусов. Индейцы-заключённые
«Полицейские» работали на посту, а мужчины и женщины дремали и вяло слонялись в
тени до позднего вечера. Затем Сэнди проснулся и энергично
привёл в порядок стойла, выстроил, выстроил под ружьём на закате, сразу же после этого
встал на караул, поужинал в безупречной белизне; затем катался,
ездил, флиртовал, танцевал, сплетничал, веселился, пел или монотонно
жаловался почти до полуночи; затем спал до рассвета следующего дня.

Индейцы обитали в дебрях Моголлонских гор на юго-востоке и
иногда в редких случаях покидали большую резервацию, расположенную выше по течению
В долине они пугали разрозненных поселенцев из Агуа-Фриа и Хасайампы, но Сэнди редко слышал о них, разве что как о пленниках. По меньшей мере шесть месяцев в окрестных горах не было слышно ни одного выстрела, поэтому никто не испытывал ни малейшей тревоги, а многие проявляли лишь вялый интерес, когда офицеры в белых мундирах доложили о результатах вечерней переклички и смотра и, отдав честь майору Плюму, капитан отряда «С» объявил тоном, который, по его мнению, должен был быть слышен всем:
«Мистер Блейкли, сэр, отсутствует!»




ГЛАВА II

ШОТЛАНДИЯ ПРОТИВ САКСОНИИ


В тот момент на веранде дома майора сидели три женщины: миссис Плам, мисс Джанет Рен, сестра капитана, и маленькая миссис Бриджер. Первая из них пристально наблюдала за офицерами, которые после того, как распустили свои роты по казармам, по очереди присоединились к командиру поста, стоявшему на пустынной площади перед флагштоком в сопровождении адъютанта. Для неё это внезапное заявление
не стало неожиданностью. Она видела, что мистера Блейкли не было с его
войском. Украшенные драгоценностями руки слегка дрогнули, но в её голосе
Она повернулась к мисс Рен с подобающим и традиционным промедлением и сказала: «Полагаю, она гонялась за какой-то новой бабочкой и заблудилась. Во сколько вернулась Анджела?»

 «Несколько часов назад, я думаю. Она была одета, когда я вернулась из больницы.
 Сержанту Лири сегодня, кажется, хуже».

 «Было почти шесть», — мечтательно протянула миссис Плам. «Так случилось, что я оказалась у бокового окна». Стремясь к знаниям, миссис Плам придерживалась главной темы и не обращала внимания на сержанта-инвалида, чьё медленное выздоровление вызывало сочувствие у сестры капитана.

"Да, когда Анджела спешилась, было почти так же, — тихо сказала миссис.
Бриджер. «Я слышала, как Панч ускакал в свою конюшню».

 «Как, миссис Бриджер, вы уверены?» — и сорокапятилетняя старая дева резко повернулась к матроне, которая была младше её вдвое. «На ней был белый муслин, когда она подошла к лестнице, чтобы ответить мне».

 Миссис Бриджер не могла ошибаться. У Анджелы была привычка, возвращаясь с прогулки, спешиваться у задних ворот,
похлопать Панча по шее, чтобы сказать ему «спасибо», и
посмотреть, как он радостно убегает к конюшням, расположенным к западу от большого дома.
во внутренний двор; затем она поднималась в свою комнату и переодевалась к вечеру, а через час спускалась вниз, свежая, милая и изящная, как росистая
Мермет. Как правило, она ездила без сопровождения, кроме гончих, потому что её отец не выезжал до захода солнца и не позволял ей ездить с Блейкли или Дуэйном, единственными холостыми офицерами в
Сэнди. Он ничего не имел против Дуэйна, но, поставив свою печать против
другого, счёл необходимым включить их обоих. Поэтому, как правило,
она уходила около четырёх часов, одна, и возвращалась через час.
В тот год в офицерском городке жили пять молодых девушек, дочерей офицеров, —
потому что это был смешанный полк, и не очень большой, — по две роты пехоты и кавалерии, как это было принято в начале
70-х. Анджела, конечно, знала всех четырёх девушек и была близка с одной из них — той, которая любила кататься верхом прохладными ясными вечерами, когда офицеры устраивали охоту на зайцев в долине. Дважды в неделю, когда всходила Луна, они устраивали эти
встречи при лунном свете, и скачки в этот час, хотя и были более опасны для
шеи, не так вредили коже. Как правило, Анджела и Панч
довольствовались тем, что быстро бегали по резервации, часто переплывая ручей ради удовольствия, которое это им обоим доставляло. Они редко покидали поле зрения часовых и никогда не подвергались серьёзной опасности. Ни один апач с враждебными намерениями не приближался к Сэнди настолько, чтобы рисковать ответными мерами. Шахтёров, старателей и владельцев ранчо было немного,
но они повсюду знали красивую дочь капитана и, как и мужчины из отряда её отца,
рискнули бы жизнью, чтобы оказать ей услугу. Их неприязнь к Сэнди была связана с противоположным полом.

Таким образом, у тёти Джанет были основания сомневаться в словах миссис
Бриджер. Это было так непохоже на Анджелу — так поздно возвращаться домой,
хотя теперь, когда миссис Бриджер упомянула об этом, она тоже вспомнила,
что слышала быстрый стук копыт Панча, когда он скакал домой в 5:45. Однако не прошло и пяти минут, как Анджела, которая обычно по полчаса плескалась в ванне, появилась в полном облачении, по-видимому, у подножия лестницы, когда приехала её тётя, и даже сейчас была где-то внизу, болтая с Кейт
Сандерс. Лейтенант Блейкли пропустил бы отступить поименное
был в себе очень серьезный вопрос. "Проспал в своей каюте,
возможно", - сказал плюм. - Он появится как раз к обеду. В конце концов,
безразличие майора поразило капитана как свидетельство официальной
слабости, достойной порицания со стороны командира, отвечающего за дисциплину
войска на враждебной территории. Рен рассчитывал, что Плюм
попадётся на удочку его формальных слов и манер и прикажет адъютанту немедленно
найти брошенный корабль. Однако ничего подобного не произошло.
он счёл своим долгом заговорить снова. Рен был справедливым человеком и
преданным до мозга костей в исполнении своих обязанностей. Чего он не мог
потерпеть, так это халатности со стороны офицера или рядового, со стороны вышестоящего или нижестоящего, и он сразу же попытался «наказать» Плюма.

"Если его нет в каюте, мне отправить людей на поиски, сэр?"

"Кого?" Блейкли? Боже, нет, Рен! Зачем? — возразил начальник почты,
явно раздражённый. — Полагаю, он не поблагодарит вас даже за то, что вы обыскали его
комнату. Вы можете наткнуться на его большой музей в темноте и разбить
вещи. Нет, оставьте его в покое. Если он не придет на ужин, я, как правило,
это сам".

И вот, получив отпор, как это случилось, от офицера, намного уступавшего ему по
уровню опыта и отчасти по годам, Рен молча и натянуто
отдал честь и отвернулся. Фактически ему дали понять,
что его предложение было дерзким. Поэтому он добрался до своей комнаты в не самом лучшем расположении духа и обнаружил, что сестра ждёт его с выражением долга на лице.

 Джанет Рен была женщиной благородных качеств, которая сделала много добра тем, кто болел, страдал или переживал другие невзгоды.
Женщина, безгранично верящая в себя и в свои убеждения, но не слишком надеющаяся на других и не слишком милосердная к ним. В её жилах текла кровь шотландских ковенантеров, потому что её мать родилась и выросла в тени церкви, жила и умерла в тени креста. Джанет была женщиной с миссией, и она неуклонно следовала ей. Она всегда любила своего брата, но не одобряла его брак с такой юной и неопытной женщиной, как его жена. Позже она с самого начала осуждала воинственный дух,
проистекавший из его шотландской крови, который разрывал его на части
из-за наставлений их нежной матери и её любимого мистера
забрал его у прекрасной молодой жены, когда он был ей так нужен, и отправил
прямо в ряды единственного шотландского полка в армии Союза в начале Гражданской войны. Его доблестный полковник пал
при Первом сражении при Булл-Ран, и сержант Рен сражался за его тело,
вызывая горячее восхищение южан, которые взяли их обоих в плен. Первая война
Секретарь, оплакивая любимого брата и будучи благодарен его защитнику,
сразу же зачислил последнего в регулярную армию и по возвращении
Либби, Рен вступил в армию в звании старшего лейтенанта. С истинно
шотландской бережливостью его скудное жалованье откладывалось для него и его осиротевшей дочери преданной сестрой, и когда в конце войны он, уже в звании капитана, приехал, чтобы прижать дочь к сердцу, он обнаружил, что у него на несколько сотен фунтов больше, чем у большинства его сослуживцев. Именно тогда Джанет, сама оставшаяся без матери,
взяла на себя управление армейским домом своего брата и стремилась
доминировать в нём, как и во всём остальном, с раннего детства.
Рен нежно любил её, но у него тоже был характер. Они часто ссорились. Именно это привело к тому, что Анджела так рано пошла в восточную школу. Мы все — образцы мудрости в воспитании чужих детей. Но в общении с собственными детьми наши недостатки становятся очевидными. Как бы сильно она ни любила милую юную мать Анджелы,
надо признать, что тех, кого Джанет любила таким образом, она часто
наказывала. Соседи клялись, что не горе и не болезнь, а невестка
довели добрую женщину до белого каления.
Огромное, сильное сердце солдата было почти разбито этой утратой, и Джанет, которая никогда не видела, чтобы он проливал слёзы с раннего детства, на этот раз, по крайней мере, стояла в благоговейном трепете и дрожала при виде его ужасного горя. Время и природа сыграли свою роль и постепенно привели его к смирению, но не к подлинному утешению. Он обращался к маленькой Анжеле с почти страстной любовью и нежностью. Он, может быть, и избаловал бы её, если бы пограничная служба не держала его так далеко от дома, что воспитанием девочки занималась Джанет, но не по строгим правилам.
буква закона. Рен хорошо знала, что это такое, и запрещала.

 Несчастья обрушились на Джанет Рен, когда она была ещё привлекательной женщиной
тридцати пяти лет. Она могла бы выйти замуж, и выйти удачно, за своего товарища, капитана из полка её брата, но его, по крайней мере, она считала своим, и, любя его с искренним пылом и преданностью, она стремилась во всём привить ему свои серьёзные взгляды на жизнь, её многочисленные обязанности и ответственность. У неё был свой идеал мужчины — монарх среди других мужчин, но не знающий другого Бога, кроме её Бога,
ни вероучения, кроме её собственного, ни господина, кроме долга, ни госпожи, кроме неё самой, и ни единой слабости. Более храброго, простого и доброго человека, чем её капитан, не было на службе у его страны, но он любил свою трубку, свою песню, своих собак, своих лошадей, свой отряд и некоторые солдатские привычки, которые она не имела возможности наблюдать во время его выздоровления после ранений. Она вернула его к жизни и любви
и, сама того не желая, к его прежним безобидным привычкам. От всего этого она хотела бы, чтобы он отказался, не столько ради неё, как она говорила, сколько ради
они сами по себе были греховными и недостойными его. Она пыталась привить ему утончённость, не свойственную закалённому солдату-ветерану, и ткань порвалась у неё в руках. Она отправила его прочь с разбитым сердцем из-за своей непрекращающейся назойливости. Она сказала ему, что он должен не только отказаться от всех своих привычек, но и, если он хочет сделать её счастливой, должен говорить словами Руфи, и на этом всё закончилось. Он перевелся в другой
корпус, когда она порвала с ним; отвёз своё разбитое сердце на Южные
равнины и погиб в жестокой битве ещё через месяц.

Вскоре после этого её небольшое состояние, вложенное в соответствии с
мнением духовного, а не светского советника, — и вопреки желанию её брата, —
пошло по пути «богатых, у которых есть крылья», и теперь, зависящая
только от него, принимаемая в его доме и у его очага, она, тем не менее,
стремилась доминировать, как и прежде. Ему пришлось сказать ей
Анджела не могла и не должна была подвергаться таким ограничениям, которые
предписала бы сестра, но пока он был единственной жертвой,
он капризно сносил это без яростных протестов. «Обращайте меня, сколько хотите».
«Можешь, Джанет, дорогая, — сказал он, — но не пытайся перевоспитать весь полк. Об этом уже не стоит молиться».

Теперь, когда другие женщины шептали ей, что миссис Плам была красавицей в Сент-Луисе, а мистер Блейкли — молодым светским львом, масштабы их флирта едва не помешали её замужеству, мисс
Рен увидела возможность оказать услугу и не только не избегала, но и искала общества задумчивой жены майора. Она даже почувствовала укол разочарования, когда появился молодой офицер, и после первых тридцати шести часов, проведённых под крышей командира, редко уходила.
вообще туда. Она знала, что ее брат не одобрял его, и думала, что
это из-за моральных, а не военных недостатков. Она увидела с
мгновенным опасением его быстрый интерес к Анджеле и
почти бессознательную реакцию ребенка. С серьёзной убеждённостью девушки, которая до этого момента никогда не любила, она смотрела на Анжелу как на слишком юную и незрелую, чтобы думать о замужестве, но слишком поверхностную, тщеславную и легкомысленную, слишком испорченную этой пагубной светской школой, чтобы уклоняться от флирта, который мог ничего не значить для
мужчине, но стала бы проклятием для девушки. Даже в имени этого крупного, голубоглазого, светлокожего молодого приверженца науки было что-то такое, что заставляло её буквально ощетиниваться, потому что однажды лейтенант Блейк из полка, предшествовавшего им в Сэнди, 1-го кавалерийского, назвал её «суровой весталкой», и общий друг рассказал ей об этом — ещё один недостаток для Блейкли. Надо признать, что в последние годы она стала несколько измождённой и неприветливой, что побудило некоторых недалёких людей провести различие между
Мисс Рен в роли Анджелы и Угловатой, которую, услышав, несколько женщин
осудили, но все повторили. Мисс Рен, сестра, была прекрасной женщиной,
которой многие восхищались, но мало кто стремился к ней. Именно Анджелу все в Кэмп-Сэнди
встретили бы с распростертыми объятиями.

— Р-р-р-роберт, — начала мисс Рен, когда капитан отстегнул портупею с саблей и передал её Микелю, своему немецкому «напарнику». Она бы продолжила, но он предостерегающе поднял руку. Он вернулся домой рассерженным и смущённым. Он с самого начала невзлюбил Блейкли, «солдата из танцзала», как он его называл, а позже отдалился от него.
Он слышал и другие слухи о привязанности дочери вождя к агентству,
прежде всего о странном увлечении жены майора, и это, по его мнению,
послужило основанием для предостерегающих слов, обращённых к его старшему
подчиненному, когда тот отказался от предложения Анджелы прокатиться верхом. «Я возражаю против любых подобных ухаживаний — против любых встреч
— Ни в коем случае, — сказал он, но прежде чем назвать истинную причину, добавил: — Моя дочь слишком молода. Теперь он думал, что видит в мрачных глазах и сдержанности сестры надвигающуюся беду. Он понял это, когда она начала
раскатывая буквы "р" - это было так похоже на духовного наставника их детства
и ментора Мактаггарта, в прошлом придерживавшегося убеждений "Старого Лихта", и
обладавшего властью.

"Подожди немного, Джанет", - сказал он. "Микель, возьми мою лошадь и скажи сержанту
— Прикажите, чтобы мне прислали верхового санитара. Затем, когда Микель бросил саблю в открытую дверь и ушёл, он повернулся к ней.

"Где Анджела? — спросил он. — И что она делала после отбоя?
Конюший говорит, что было шесть часов, когда Панч вернулся домой.

— Р-р-роберт, именно об этом я и хотел с тобой поговорить, пока она не
пришла на ужин. Тише! Она уже идёт.

Вдоль ряда затенённых деревянных портиков, у дома майора по соседству, у дома доктора Грэма, шотландского хирурга и закадычного друга и приятеля Рена, у домов Линнов и Сандерсов, за ними, собрались небольшие группы женщин и детей в лёгких вечерних нарядах и офицеров в белом, чтобы весело поболтать и посмеяться. Нигде, кроме как в глазах одной женщины в доме
командира и здесь, в доме Рена, не было ничего зловещего в отсутствии этого офицера, который так недавно присоединился к ним.
 Голос Анджелы, радостный и звонкий, донёсся до ушей отца.
внезапная радость. Кто бы мог подумать, что стыд или уловка могут быть
связаны с такими весёлыми интонациями? Лицо Анджелы, внезапно появившейся из-за угла боковой веранды,
мгновенно озарилось улыбкой, милой, доверчивой и приветливой, а затем медленно омрачилось при виде
напряжённого выражения его лица и жёсткой, бескомпромиссной, решительной
печали на лице её тёти.

  Прежде чем она успела произнести хоть слово, отец спросил:

— Анджела, дитя моё, ты не видела мистера Блейкли сегодня днём?

На мгновение её большие глаза затуманились, но она смело встретила его взгляд.
Затем что-то в суровом взгляде тёти пробудило в ней бунтарский дух.
И всё же уголки её розовых губ неудержимо дрогнули, а в больших карих глазах
появился огонёк, который должен был заставить их задуматься, даже когда она
скромно ответила:

 «Да».

 «Когда?» — спросил солдат, зловеще сжимая мускулистой рукой деревянный поручень и
прямо держа голову. — Когда… и где?

Но теперь веселье, с которым она начала разговор, медленно сменилось
выжиданием, когда она увидела сдерживаемую ярость на его суровом гэльском лице. Она тоже
дрожала, когда ответила:

"Сразу после отзыва - у бассейна".

Мгновение он стоял, недоверчиво глядя на меня. "У бассейна! Ты! Мой
малыш!" Затем, с внезапным порывом страстным гневом: "идите в свой
номер!" - сказал он.

"Но послушай, отец, дорогой," - начала она, умоляюще. В ответ он схватил её за тонкую руку почти грубой хваткой и буквально втолкнул в дверной проём. «Ни слова!» — процедил он сквозь стиснутые зубы. «Уходи немедленно!» Затем, захлопнув за ней дверь, он развернулся, словно желая увидеть лицо сестры, и увидел, как она, завернув за угол северо-западной части дома, идёт к нему.
на дороге, ведущей к _меса_, высокая белая фигура пропавшего
человека.

Еще мгновение, и лейтенант Блейкли, бледный и странный,
стоял в передней комнате своего дома, а Дуэйн, его младший по званию,
с жаром расспрашивал его, когда деревянные ступени и веранда
заскрипели под быстрой, тяжелой, зловещей поступью, и командир
отряда вошел с мертвенно-бледным лицом и сжатыми кулаками.

— Мистер Блейкли, — сказал он низким от гнева и дрожащим от страсти голосом, — три дня назад я сказал вам, что вы и моя дочь не должны встречаться.
и — вы знаете почему! Сегодня вы заманили её на свидание у
почтового отделения...

«Капитан Рен!»

«Не лгите! Я говорю, что вы заманили её, потому что моя девушка никогда бы не встретилась с вами...

«Вы не должны так говорить, сэр», — тут же возразил Блейкли. «Вы
с ума сошли или что? Я никогда не видел вашу дочь сегодня — до этого момента.

А затем раздался голос молодого Дуэйна, зовущего на помощь.
С грохотом, отчётливо слышным на параде, Рен сбил своего
младшего с ног.




Глава III

Следы от мокасин


Когда мистер Блейкли покинул пост в тот день, он пошёл пешком. Когда он
Вернувшись, сразу после отбоя, он вскочил в седло.
Он намеренно избегал дороги, которая вела к длинным рядам офицерских палаток, и вместо этого выбрал путь для водовозных телег вдоль
тыла. Люди, жившие в прачечных к югу от _плато_ , на котором располагался четырёхугольный лагерь Сэнди, с любопытством смотрели на него, когда он проезжал мимо на взятом напрокат пони; но он не смотрел ни направо, ни налево и спешил вперёд в явном замешательстве. Он выглядел бледным и очень уставшим, сказала жена сержанта-наездника,
Час спустя, когда весь гарнизон гудел от разговоров о безумной атаке Рена, он, казалось, не замечал двух или трёх солдат, семейных мужчин, которые вставали и отдавали ему честь, когда он проходил мимо, и ни один офицер в полку не был более точным и скрупулёзным в проявлении такой солдатской вежливости, чем Блейкли. Поэтому они удивлялись его странному отстранённому поведению. Они ещё больше удивились, глядя ему вслед,
когда, как только его спотыкающийся пони достиг вершины, всадник натянул поводья и резко остановился в явном замешательстве. Они не могли его видеть
То, что он увидел, — две молодые девушки в тонких белых платьях,
обнявшись за талии, спиной к нему, медленно идущие на север по плато
справа от дороги. Повсюду были разбросаны старые крокетные клюшки, мячи и молотки, давно заброшенные и пришедшие в негодность. Девушки были так увлечены своим доверительным разговором, прерываемым весёлым смехом, что не обращали на них внимания, пока одна из них, та, что повыше, не запуталась в жёсткой проволоке и не упала.
Она упала, едва не утянув за собой своего спутника. Блейкли, который держался позади, ударил пятками без шпор в бока пони, заставил его рвануть вперёд и в мгновение ока оказался в седле, помогая ей подняться. Он так сильно смеялся, что она на мгновение потеряла дар речи и не могла ни говорить, ни благодарить его. Если не считать развевающейся юбки, она не пострадала ни
капельки, но его взгляд, его голос, его почти дрожащие руки
свидетельствовали о глубоком беспокойстве, прежде чем он снова
вскочил в седло, приподнял широкополую шляпу и неохотно
пожелал им спокойной ночи. Кейт Сандерс побежала
Мгновение спустя он уже спешил домой, но большие сияющие глаза Анджелы
провожали его до самого конца пути, пока он снова не спешился в конце ряда и, оглянувшись, не увидел её и не помахал ей шляпой.
Тогда она, краснея, улыбаясь и не без удивления, взволнованная и счастливая, побежала в галерею, где жил её отец. Тем временем Блейкли позвал своего слугу:

— Отведите этого пони к мистеру Харту, — сказал он, — и передайте, что я вернусь, как только увижу командира.
— Я вернусь, как только увижу командира.

Когда Даунс, посыльный, вернулся в дом примерно через полчаса, он увидел, что его хозяин лежит на кровати в своей комнате, истекая кровью. Доктор Грэм и санитар хлопотали над ним, а майор и несколько его офицеров стояли рядом.мрачные лица и бормотание
языки, совещающиеся на площади перед домом, и один из драгоценных ящиков
лейтенанта с жуками и бабочками - осколок
разбитого стекла. Присутствовало более половины офицеров поста.
В сумерках на некотором расстоянии от них собралась группа женщин и девушек в конце
ряда. Удивленный милезианец шепотом расспрашивал молчащих солдат.
Они задержались у дома, но грубый голос сержанта Клэнси велел им
идти по своим делам. Только спустя почти час стало известно, что капитан Рен был
сопровождён в свои покои.
адъютант поста и приказал оставаться там под строгим арестом.

Если бы там был кто-то старше и опытнее Дуэйна,
возможно, дело не обернулось бы такой трагедией, но последний был совершенно подавлен яростной атакой Рена и неожиданным результатом.
Без всякого предупреждения здоровяк-шотландец ударил своим огромным кулаком
прямо в челюсть Блейкли и отправил его стройное, всё ещё ослабленное лихорадкой тело
в полёт через витрину с экспонатами, превратив её в щепки, которые
жестоко порезали и разорвали избитое и потерявшее сознание лицо. Капрал
Один из часовых, сменявший своего товарища в задней части казарм, где все двери и окна были открыты, услышал грохот, дикий крик о помощи, ворвался внутрь со своими людьми и увидел, что капитан стоит ошеломлённый и бледный, покрытый испариной, и смотрит на результат своей ужасной работы. С фронта
спешили капитан Сандерс и его изумлённый лейтенант. Вместе они
перенесли раненого и истекающего кровью мужчину на кровать в задней комнате и
послали за доктором. При виде этого мужчины
мчался вдоль ряда, всю дорогу засыпаемый вопросами, на которые он не мог
остановиться, чтобы ответить, напугал каждую душу на этом обращенном на запад
фронте и заставил мужчин и женщин устремиться вдоль очереди к Блейкли
квартиры в северном конце. Доктор буквально смахнул их со своего пути.
и майору Плюму было нелегко убедить заплаканных, бледных
группы армейских жен и дочерей удалиться в соседний
четвертаки. Одна только Джанет Рен отказалась наотрез. Она не ушла бы,
не повидав сначала своего брата. Именно она взяла его под руку
благоговеющий, растерянный, охваченный стыдом и угрызениями совести человек, и повел его, с опущенной и поникшей головой, а адъютант шел с другой стороны, обратно к двери, которую он так сурово захлопнул перед своим единственным ребенком, а теперь так же решительно захлопнул перед ним. Доктор Грэм признал, что молодой офицер серьезно ранен, и командир поста был вне себя от гнева.

Там была одна женщина, которая вместе с другими бесцельно бродила вдоль
ряда и, казалось, была на грани истерики — жена майора. Именно миссис Грэм с упрёком
посмотрела на свой отважный молодой выводок
Она поспешила домой в сгущающихся сумерках, а затем завладела вниманием миссис Плам. «Потрясение расстроило вас, — сочувственно и успокаивающе прошептала она. — Пойдёмте со мной», — но жена майора отказалась. Харт, крупный торговец почтой, как раз подъехал на своей лёгкой двуколке. Его обычно весёлое лицо было полно сочувствия и беспокойства. Он не мог поверить в эту новость, сказал он. Мистер
Блейкли был с ним совсем недолго и сразу же собирался
вернуться, так что Даунс, рабочий, сказал ему, когда какой-то солдат
прибежал сказать, что лейтенант был наполовину убит капитаном Реном.
Плюм услышал его слова и спустился по невысоким ступенькам, чтобы поговорить с ним, в то время как остальные, мужчины и женщины, с интересом слушали, ожидая развития событий. Затем Харт заметно смутился. Да, мистер
Блейкли поднялся снизу и попросил одолжить ему пони, сказав, что ему нужно немедленно добраться до поста, чтобы увидеться с майором Плюмом. Разве он не видел майора? Нет! Тогда смущение Харта усилилось. Да, что-то случилось. Блейкли сказал ему, и на самом деле они — он — все они
что-то очень важное. Он не знал, что делать теперь, когда мистер Блейкли не мог говорить, и, к явному разочарованию быстро собравшейся группы, Харт в конце концов попросил майора отойти с ним на минутку, чтобы рассказать ему то, что он знал. Все взгляды устремились на них, а затем на майора, когда он поспешно вернулся с раскрасневшимся лицом и направился прямо к доктору Грэму, стоявшему рядом с пациентом. "Могу я поговорить с ним? Он достаточно здоров, чтобы ответить на вопрос или
два?" спросил он, и доктор покачал головой. "Тогда, клянусь Господом,
Мне придется телеграфировать Прескотту! - сказал Плюм и сразу же вышел из палаты.
 "Что это?" - слабо спросил пациент, теперь уже в полубессознательном состоянии.
Но доктор ответил только: "Тише! Сейчас никаких разговоров, мистер Блейкли", и
велел остальным покинуть палату и дать ему поспать.

Но в тот тихий и звёздный вечер, когда прозвучала эта табулатура,
странная история о почте, привезённой из магазина торговца
погонщиками, которые сказали, что были там, когда мистер
Блейкли пришёл и спросил Харта, — «он хотел его прямо сейчас, очень сильно», —
Вот как они это сформулировали. Затем выяснилось, что мистер Блейкли не нашёл
удовольствия в охоте на жуков и задремал, ожидая появления крылатых
насекомых, а когда проснулся, то сделал поразительное открытие: из
одного кармана исчезли его прекрасные швейцарские часы, а из внутреннего
нагрудного кармана белой куртки — плоский бумажник, в котором было
около ста долларов.
Возможно, какой-то бродяга-солдат или «отчаянный отряд»
золотоискателей наткнулся на него спящим и
с его немногими ценностями. Двое солдат ловили рыбу ниже по течению,
называемую ими «тонто», но их сразу же заметили, и они оказались
честными людьми. Двое старателей были у Харта в полдень и
уехали вниз по течению около трёх часов. _Это_
был след, за которым стоило пойти, и некоторые прихлебатели торговца,
«поджидавшие» работу, вскользь намекнули на возможность игры
на ранчо Сникерса, расположенном в пяти милях ниже. Здесь тоже было
что-то, что стоило расследовать. Если Блейкли ограбили, как теперь казалось более чем
Скорее всего, в Кэмп-Сэнди считали, что преступник всё ещё где-то поблизости и принадлежит к классу упаковщиков или старателей.

Но прежде чем ряды сомкнулись, после переклички, которая неизменно проводилась в половине десятого, Харт вернулся на повозке с фонарём и пассажиром, одним из самых проницательных сержантов из отряда капитана Сандерса. Сандерс был с майором, когда мужчина спрыгнул с повозки и отдал честь.

 — Нашли что-нибудь, сержант? — спросил Плюм.

 — Не следы ботинок, сэр, но следы лейтенанта.

— Никаких следов на этом мягком песке! — воскликнул майор,
разочарованный и не верящий своим глазам. Его жена медленно вышла из-за
двери и, слегка наклонившись к ним, прислушалась.

"Следов от ботинок нет, сэр. Но есть другие — мокасины Тонто!"

Плам стоял в замешательстве. "Ей-богу!" Я никогда об этом не думал! — сказал он,
поворачиваясь к своему второму командиру отряда. — Но кто-нибудь слышал, чтобы апачи забирали у человека часы и оставляли его?

 — Если майор посмотрит, — сказал сержант, незаметно доставая
разведовательный блокнот, который тогда выдавался инженерным отделом,
— Я измерил их и сделал черновые копии здесь. Их было _две_, сэр. Обе
пришли, обе ушли по тропинке через ивы вверх по течению. У нас не было
времени идти по следам. Одна длиннее и тоньше другой. Если
вы позволите, сэр, я бы поставил там на ночь охрану, чтобы не подпускать
людей; иначе следы могут исчезнуть до утра.

— Возьми с собой трёх человек и отправляйся сам, — быстро сказал майор. — Видел что-нибудь из имущества лейтенанта? Мистер Харт говорил тебе,
не так ли? — Плам изучал карандашные наброски сержанта.
Свет фонаря торговца, пока он говорил, освещал его лицо, на котором застыло
любопытное, озадаченное выражение.

 «Я видел, где на песке лежал ящик, сэр, но никаких следов сети», —
сержант Шеннон думал не столько об этом, сколько о своих набросках.  Он считал, что майору следует кое-что увидеть,
и вскоре он увидел.

"Ну, сержант, это, может быть, следы мокасин Тонто, но не взрослых"
"мужчин". Они ведь простые мальчики, не так ли?"

"Простые девочки, сэр."

На пустой площади послышался шорох юбок. Плюм
нетерпеливо оглянулся через плечо. Миссис Плюм исчезла в
в неосвещённом коридоре.

"Это объясняет, почему они взяли сеть," — задумчиво сказал он,
— "но что, чёрт возьми, могла делать бесхитростная девушка Тонто с часами или
с зелёными бумажками? Они бы не осмелились появиться с ними в агентстве! Как
далеко вы прошли по следам?"

"Всего ярд или два. Один раз в ивах они могут не прекращать их до
они достигают мелководья над бассейном, сэр. Мы можем охранять.
ночью и начать отставая на рассвете".

"Да будет так!" - и вскоре конференция завершилась.

Сидел на соседней галерее, один, в темноте, пораженный и
Скорбящая женщина молча наблюдала за встречей и время от времени
слышала обрывки разговоров. Вскоре она встала, тихо вошла в дом и
прислушалась к закрытой двери с северной стороны — в комнате капитана
Рена. За час до этого, разрываясь между собственными мыслями и её
благонамеренными, но нежелательными попытками подбодрить его, он
попросил оставить его одного и закрыл дверь от всех входящих.

Теперь она так же тихо поднялась по узкой лестнице и на мгновение остановилась у другой двери, тоже закрытой. Немного послушав, она постучала.
робко, нерешительно, но ответа не последовало. Через некоторое время, бесшумно,
она повернула ручку и вошла.

На маленьком столике у белой кровати горел тусклый свет. На кровати лицом вниз лежала
длинная, стройная фигура в белом одеянии, со всей самозабвенностью девичьего
горя. Спутанные пряди волос
скрывали большую часть шеи и плеч, но, наклонившись, мисс Рен
смогла частично разглядеть раскрасневшуюся и мокрую от слёз щёку,
лежавшую на тонкой белой руке. Измученная долгим плачем, Анджела наконец
уснула, но маленькая рука, выглядывавшая из-под
Густые, ниспадающие локоны по-прежнему цеплялись за странный и незнакомый предмет — то, что пожилая женщина раньше видела только на расстоянии, — то, на что она смотрела с изумлением и восхищением в эту странную и торжественную ночь, — тонкую, с длинной ручкой, сачок для бабочек из прозрачной марли.




Глава IV

Сбившийся с пути часовой


Часовому в Кэмп-Сэнди в 175 году не позволялось слишком сильно утомлять свой маленький гарнизон. В этом месте не было ничего, что стоило бы украсть,
сказал Плюм, и поблизости не было ломбарда. Конечно, там были
правительственные лошади и мулы, еда и фураж, оружие и
боеприпасы, но в те дни в этой засушливой и далёкой стране господствовали солдаты, и у них был быстрый способ расправиться с мародёрами, что отпугивало предпринимателей. Поэтому воровство было малоизвестно до тех пор, пока закон с его проволочками и обходными путями не укоренился на девственной земле, и люди на таких постах, как Сэнди, редко запирали двери, даже ночью. Днём окна были закрыты и завешаны от палящего солнца и невыносимой жары, но вскоре после наступления ночи все двери и окна обычно широко распахивались и
Часто так и оставляли на всю ночь, чтобы более прохладный воздух, спускающийся с плато и гор, мог проникать в каждую комнату и коридор, оседая на гладкой округлой поверхности огромных _оллас_ — пористых кувшинов для воды, которые висели на каждом крыльце, — и принося облегчение разгорячённым лицам спящих, которые были лишь слегка прикрыты. В армейских кругах тогда не было принято носить пижамы, иначе можно было бы обойтись и одной простынёй, которой был накрыт дремлющий солдат.

Среди помещений, занимаемых женатыми мужчинами, как в офицерских каютах, так и
В Садсвилле, расположенном на плато, двери не имели большого значения в общине, где единственным нарушителем спокойствия была жара, и поэтому, несмотря на то, что загона, конюшни и склады охранялись, только один часовой патрулировал восточную сторону поста. Считалось, что одной пары глаз и одного ружейного ствола вполне достаточно, чтобы защитить от возможных злоумышленников задние дворы и входы в ряд домов. Западная сторона домов офицеров была на виду, по крайней мере, в ясные ночи.
часовой на гауптвахте и не нуждался ни в каком другом защитнике. Темными ночами
предполагалось, что он сам о себе позаботится.

Одинокое времяпрепровождение, как правило, проводил № 5, "часовой на заднем дворе", но
в эту октябрьскую ночь ему не хватало сенсаций. Свет горел до самого позднего вечера
во многих помещениях, в то время как у капитана Рена и
Люди лейтенанта Блейкли не ложились спать и не расходились до
полуночи. Конечно, № 5 слышал обо всём, что произошло
ранним вечером. Он и его товарищи недоумевали, что могло
стать причиной яростной атаки капитана Рена на своего подчинённого.
Дуэйн, проявив неожиданную осмотрительность, придержал язык и не стал рассказывать о коротком разговоре, предшествовавшем удару.
 Было уже больше одиннадцати, когда доктор в последний раз заходил к больному,
и сиделка вышла на заднее крыльцо за кувшином прохладной воды из _оллы_. Было уже далеко за полночь, когда в комнате на втором этаже дома капитана Рена зажёгся свет, и в течение двух часов после этого капитан, опустив голову, нервно расхаживал взад-вперёд, оставляя на мягкой песчаной почве скорбные следы
параллельно с его задним крыльцом. Было уже после трёх, отметил рядовой
Маллинс, когда из задней двери майорских
покоев вышли две фигуры в женской одежде и, поскольку не было никаких
препятствий в виде заборов, поспешили прочь в тусклом свете звёзд, мимо
Комнаты Рена, Катлера, Вестервельта и Трумэна, пока их не поглотила
общая мгла вокруг дома лейтенанта Блейкли. Рядовой
Маллинс не мог с уверенностью сказать, вошли ли они через заднюю дверь
или обошли дом по глубокой тени веранды. Когда они вернулись
Пятнадцать минут спустя он увидел, как они так же быстро и бесшумно возвращаются.
Маллинс размышлял, не стоит ли ему бросить им вызов и заставить их объясниться. Согласно приказу, он должен был пропускать обитателей офицерских
квартир в помещение и из помещения ночью без досмотра, при условии, что он «узнает их». Теперь Маллинз был морально уверен, что эти двое — миссис Плам и её бойкая служанка, франко-канадская девушка, которой восхищались и которую искали в солдатских кругах на посту, но Маллинз не видел их лиц и не мог
по праву настаивать на том, что это его долг и прерогатива. Вопрос в том, как к этому отнесётся и воспримет «дама командира». Поэтому Маллинз покачал головой. «У меня не хватило духу», — как он выразился много лет спустя. Но обитательницу соседнего дома такая слабость не угнетала. Как только они добрались до задней части каюты Рена и были в пятидесяти шагах от безопасности, капитан снова появился в дверях и низким, но властным голосом обратился к ним: «Кто_
правда? - спросил он, нетерпеливо и сурово склоняясь над ними. Один быстрый взгляд
он бросил и, почти мгновенно отшатнувшись, воскликнул: "Миссис Плюм! Я
прошу прощения... - Затем, словно внезапно вспомнив: - Нет, мадам, я прошу прощения.
не прошу прощения. - И, повернувшись на каблуках, резко покинул их.
Не говоря ни слова, но опираясь на руку служанки, высокая женщина быстро
пересекла узкую проезжую часть и снова скрылась в тени дома своего мужа.

 Рядовой Маллинз, молчаливый и, вероятно, невидимый свидетель этого эпизода,
медленно перевёл винтовку из положения «на грудь» в положение «на плечо» и покачал головой.
Он в замешательстве покачал головой, на мгновение уставившись на смутную фигуру капитана Рена, который нервно расхаживал взад-вперёд по своему узкому участку. Затем он механически побрёл по дороге, размышляя о том, что увидел и услышал за короткое время своей утренней смены. Дойдя до южного, нижнего, конца своего участка, он снова повернул. До конца двухчасовой смены оставалось всего десять минут. Вторая смена должна была начаться в 3:30 и прибыть к нему в 3:35.
 Он гадал, не заглянет ли дежурный офицер «на огонёк».
в это время, спрашивая его, что он получил приказ делать и всё ли в порядке
на его посту? И не заметил ли он чего-нибудь необычного? Капитан
Рен, как тигр в клетке, расхаживал взад-вперёд за своей каютой.
 По крайней мере, он там был, а теперь исчез. Там были, или,
скорее, были, две дамы в длинных плащах, порхавшие в тени
от каюты майора к каюте лейтенанта-инвалида. Маллинз,
конечно, не хотел говорить о них с каким-либо официальным лицом,
что бы он ни шепнул позже Норе Шонесси, шорнику
дочь сержанта — Нора, которая была медсестрой у Труманов и знала все тонкости светской жизни в Сэнди, — Нора, на чьё окно под северным фронтоном он смотрел с любовью, когда обходил свой пост. Он был хорошим солдатом, этот Маллинс, но в ту ночь он был рад уйти со службы. Сквозь просвет между второй и
третьей четвертями он увидел огни караульного помещения и смутно различил
перед ними чёрные силуэты вооружённых людей. Подкрепление прибывало
точно по расписанию, и вскоре капрал Донован
Привёл солдата Шульца из роты «С» прямо через плац в
поисках его. Майор разрешил сменить часового на посту № 5
ночью. Маллинз с благочестивым рвением возблагодарил святых за то, что в эту ночь, по крайней мере, перед его взором больше не будут мелькать дамы, когда в тусклом свете сумерек на фоне усыпанного звёздами северного неба он заметил ещё одну фигуру, крадущуюся вдоль верхнего края его поста и направляющуюся прямо к освещённому входу в заднюю часть офицерских покоев. Значит, кто-то ещё заинтересовался
Блейкли — кто-то крадётся снаружи. Минуту спустя
некоторые бодрствующие услышали стонущий крик о помощи.

 То, что произошло и как это произошло в течение минуты, привело к
противоречивым рассказам на следующий день. Первым, кого осмотрел майор Плам,
был пехотный лейтенант Трумэн, который в тот день был дежурным офицером. Он сказал, что был у Блейкли около полуночи,
нашёл пациента спящим под действием успокоительного,
и, перебросившись парой слов с Тоддом, дежурным врачом,
снова вышел на цыпочках и в темноте на заднем крыльце столкнулся с Даунсом, лейтенантовым денщиком. Даунс сказал, что так взволнован, что совсем не может уснуть, и мистер Трумэн пришёл к выводу, что
взволнованность Даунса была в значительной степени вызвана местными причинами, совершенно не связанными с событиями раннего вечера. Даунс был
Ирландец, который любил «крючок» и, как известно, прибегал к
нетрадиционным методам, чтобы заполучить его. В двенадцать часов, по словам мистера
 Трумэна, нападающий явно был на взводе. Теперь Плюм стоит
Приказ гласил, что в магазине Даунсу не должно продаваться никаких спиртных напитков, а другим солдатам — ничего, кроме «пони» в стаканах для использования на месте. Ничто не должно было оставаться непотребованным. Таким образом, единственными законными спиртными напитками, к которым Даунс мог получить доступ, были те, что находились в
В запертом шкафу Блейкли хранились спиртные напитки, которые до сих пор использовались только для консервации образцов и, хотя, вероятно, были не намного хуже виски, продававшегося в магазине, почитатели презрительно называли их «соком жуков Блейкли». Поэтому мистер Трумэн потребовал у Даунса ключи от кабинета лейтенанта и с оскорблённым достоинством
Даунс направил его к доктору, чьи подозрения уже были
вызваны. Намереваясь навестить своих часовых после смены
караула в 13:30, Трумэн плюхнулся в кресло в своей маленькой
гостиной, в то время как миссис Трумэн и маленькие Трумэны
мирно спали наверху. Прочитав около часа, лейтенант задремал и
вздрогнул, проснувшись. Миссис Трумэн наклонилась над ним. Миссис Трумэн проснулась, услышав осторожные, но взволнованные голоса, доносившиеся из тени заднего крыльца Блейкли. Она почувствовала
Трумэн был уверен, что это Даунс, и по звуку решил, что тот, должно быть, пьян, поэтому Трумэн вышел посмотреть, и кто-то, согнувшись пополам в сумерках, убежал при его приближении. Он скорее услышал, чем увидел. Но Даунс, по крайней мере, крался обратно в дом, и Трумэн остановил его и заговорил. — Кто это был с тобой? — спросил он,
и Даунс, запинаясь, поклялся, что не видел ни души. Но всё это время Даунс
неуклюже засовывал что-то в боковой карман, и Трумэн, схватив его за руку,
вытащил её на свет. Это был один из
В больничной сумке были бутылки по 180 миллилитров с этикеткой, указывающей на то, что это глицериновый
лосьон, но цвет жидкости, содержащейся в бутылках, противоречил этикетке. Одного
взгляда было достаточно. «Кто дал вам это виски?» — был следующий вопрос, и
 Даунс заявил, что это был «посыльный» из больницы, который принёс его,
подумав, что оно может понадобиться лейтенанту. Трумэн, охваченный гневом,
затащил Даунса в тускло освещённую комнату позади той, в которой
лежал лейтенант Блейкли, и стал упрекать его и допрашивать,
когда его напугал приглушённый крик, внезапно раздавшийся ночью
то, что произошло на открытой _плато_ неподалёку, так встревожило многих в
гарнизоне. О том, что к этому привело, он тогда знал не больше, чем
мёртвый.

Капрал Донован, которого допросили следующим, сказал, что он вёл Шульца на смену Маллинсу на 5-й пост, сразу после половины четвёртого, и направлялся к короткому пути между казармами капитанов Рена и Катлера, где обычно сменяли 5-й пост, когда, когда они были на полпути между флагштоком и строем, Шульц начал хромать и сказал, что, должно быть, у него в ботинке камешек. Они остановились. Шульц
Он сбросил ботинок и потряс им в воздухе, а когда снова стал натягивать его, они оба услышали какой-то булькающий, задыхающийся крик, доносившийся с _плато_. Конечно, Донован вскочил и побежал туда, оставив  Шульца позади, и, не добежав до дома капитана Вестервельта, третьего с северной стороны, он чуть не столкнулся с лейтенантом
Трумэн, дежурный офицер, приказал ему сбегать за доктором Грэмом и
быстро привести его к лейтенанту Блейкли. Так что о том, что произошло,
он тоже узнал позже.

 Следующим рассказал свою историю санитар Тодд, и
Плюм вскочил на ноги с ужасом в глазах. Тодд сказал, что сидел у постели лейтенанта, когда около трёх часов
ему пришлось выйти и попросить Даунса вести себя потише. Даунс был
совершенно расстроен из-за того, что его офицер попал в беду, и каким-то образом
ухитрился спрятать несколько бутылок с успокоительным, и это заставило его
петь какую-то дурацкую ирландскую песню, которая действовала Тодду на нервы. Он
боялся, что это потревожит пациента, и уже собирался выйти и
возразить, когда пение прекратилось, и вскоре он услышал
Голос Даунса в возбуждённом разговоре. Затем послышался тихий, настойчивый, убедительный женский шёпот, и это поразило
Тодда до глубины души. Он хотел пойти и посмотреть, кто это, но тут внезапно послышался шорох юбок и топот ног, а затем раздался голос мистера Трумэна. Затем лейтенант что-то резко сказал Даунсу, и после этого, когда наступило своего рода затишье, раздался этот жуткий крик на плато, и, остановившись лишь для того, чтобы убедиться, что лейтенант не встревожен и не
Встревоженный, Тодд поспешил вперёд. Одна или две смутные фигуры, тёмные и неясные, были едва различимы на восточной возвышенности, всего в десяти шагах от него, и туда побежал слуга. Даунс, тяжело пошатываясь, шёл прямо за ним. Вместе они подошли к небольшой группе. Кто-то побежал на юг — лейтенант Трумэн, как позже узнал Тодд, — за доктором. Солдат, одетый как часовой, лежал на песке,
прижимая окровавленную руку к боку, а над ним, суровый, молчаливый,
но взволнованный, склонился капитан Рен.




Глава V

Неповиновение капитана


Не прошло и десяти минут с тех пор, как Тодд прибыл на место, как мягкий песок
_плато_ был втоптан в грязь десятками солдатских сапог. Приглушённые
звуки взволнованных голосов, раздавшиеся вскоре после
неожиданного происшествия, произошедшего накануне вечером, и
последовавшие за ними торопливые шаги разбудили почти все
дома вдоль улицы и привели на место происшествия половину
офицеров, дежуривших на посту. Патруль
охраны прибыл в два раза быстрее, и солдат срочно отправили в
больницу за носилками. Доктор Грэм не терял ни минуты.
добрались до раненого часового. Тодда отправили обратно к постели Блейкли, а Даунса — за фонарём. Через пять минут они нашли последнего, он, спотыкаясь, бродил по кухне Труманов и оплакивал утрату. Сержант охраны схватил его и потащил в караульное помещение — по крайней мере, один свидетель устранён. В четыре часа утра доктор осматривал своего измученного и потерявшего сознание пациента в больнице. Маллинсу дважды нанесли ножевые ранения, и он был в опасности. Полдюжины мужчин с фонарями бродили по
окровавленные пески, где верный пёс упал, ища оружие или ключ и, вероятно, уничтожив всякую возможность что-либо найти. Майор Плюм через своего адъютанта мистера Доти счёл необходимым напомнить капитану Рену, что офицер, находящийся под домашним арестом, не имеет права покидать свою каюту. Поздно вечером, как
оказалось, доктор Грэм доложил командиру поста, что капитан находится в таком нервном и возбуждённом состоянии, что он, как врач, рекомендовал предоставить его пациенту возможность прогуляться по прилегающей к его каюте территории.
его чрезмерное возбуждение. Грэм давно был другом капитана Рена и теперь был его другом, а также врачом, несмотря на то, что сожалел о его поразительной вспыльчивости, но по мере того, как ночь подходила к концу, у Грэма появились другие дела, требовавшие его внимания, и некому было заступиться за Рена, когда молодой адъютант, пехотный офицер, с ненужной важностью в голосе и манерах предложил капитану немедленно вернуться в свои покои. Рен склонил голову и ушёл в
ошеломлённом и упрямом молчании. Ему никогда не приходило в голову, что
В тот момент, когда он услышал этот полузадушенный, мучительный крик о помощи, он и представить себе не мог, что кто-то осмелится осудить его за то, что он бросился на помощь часовому. Ему и в голову не приходило, что его присутствие на месте происшествия может иметь другое, и роковое, значение, но, добравшись до упавшего первым, он опустился на колени рядом с ним в течение тридцати секунд после сигнала тревоги. Когда первые свидетели подбежали к месту происшествия, там не было ни одного живого существа. И Трумэн, и Тодд могли бы поклясться в этом.

 Поэтому утром санитар пришёл с обычным
Передайте капитану Рену, что начальник почты желает его видеть в своём кабинете.

Было почти девять часов утра. Рен провёл бессонную ночь и
консультировался с доктором Грэмом, когда его вызвали. «Попросите, чтобы
капитана Сандерса немедленно вызвали», — сказал хирург, пожимая руку своему товарищу-пациенту. — У майора есть адъютант и писарь, и, возможно, ещё несколько офицеров. У вас должен быть хотя бы один друг.

 — Я понимаю, — коротко ответил Рен, выходя в коридор за своей шляпой от солнца. — Я бы хотел, чтобы это был ты.
мчит обратно в офис на южной оконечности коричневый прямоугольник
Adobe и окрашенные сосновые, но Джанет Рен, служа, по ее
света, Анжела в маленькой комнате в воздухе, слышал сообщение и
спускался. Выше и острее, чем когда-либо она выглядела как, с
струящиеся платья, она медленно спустилась по узкой лестнице.

"Я только что удалось получить ее спать", - пробормотала она. «Она была ужасно взволнована с тех пор, как проснулась от голосов и топота ног этим утром, и, должно быть, вчера вечером она выплакала себе сон.
спокойной ночи. Р-р-р-Оберт, не лучше ли тебе навестить ее, когда она
проснется? Она не знает - я не мог ей сказать, - что ты под
арестом."

Грэм выглядел более "угрюмым", чем его ближайший друг. Про себя
он удивлялся, как бедная Анджела вообще могла заснуть, когда тетя
Джанет была рядом, чтобы успокоить ее. Худшее время для того, чтобы преподать моральный урок,
надеяться на положительный результат — это когда тот, кому его преподают,
испытывает чувство полной несправедливости и неправоты, но вынужден слушать. Но это
любимый случай для «проводника цветов». Джанет подумала, что это было бы
долгий шаг в правильном направлении, чтобы привести свою упрямую племянницу к
убеждению, что все неприятности были прямым результатом того, что она
вопреки желанию своего отца добивалась встречи с мистером Блейкли. Верно,
Теперь Джанет немного сомневалась, что так оно и было, но из-за того, что она
считала всего лишь упрямой гордостью, ее племянница отказалась от каких-либо объяснений.
- Отец тогда не захотел меня слушать, - всхлипнула она. «Я обречена
на смерть, не имея возможности защитить себя или его». И всё же Джанет преданно любила милого ребёнка и пошла бы за ним в огонь и воду.
Интересы, только те интересы, которые, по мнению Джанет, были наилучшими. Она и представить себе не могла, что в результате жестокого нападения её брата на Блейкли может произойти что-то серьёзное. Она ни на секунду не могла поверить, что возникли какие-то осложнения, которые могут запятнать его репутацию. Маллинз всё ещё лежал без сознания, и ему нельзя было ни с кем разговаривать или видеться, пока он не придёт в себя. Грэм
дал слабую надежду на выздоровление и заявил, что всё
зависит от того, не будет ли у его пациента серьёзной лихорадки или осложнений. Через несколько
через несколько дней он, возможно, сможет рассказать свою историю. Тогда тайна его нападавшего будет раскрыта в мгновение ока. Джанет была глубоко оскорблена тем, что командир отправил её брата под домашний арест, не выслушав сначала о крайней необходимости. «Это совершенно неслыханно, — сказала она, — держать офицера и джентльмена под стражей без расследования дела», — и она непонимающе уставилась на Грэма, когда он, нетерпеливо пожав широкими плечами, спросил её, что они сделали друг другу.
Анджела. Это его жена подговорила его сказать это, рассудила она, потому что
кальвинистские догмы Джанет в отношении дочерей-подростков всегда расходились со взглядами её милой соседки. Если с Анджелой обошлись жестоко, незаслуженно, то долг Анджелы — сказать об этом и объяснить почему, сказала Джанет. Тем временем её главной заботой был обиженный и несправедливо осуждённый брат. Она бы с радостью пошла с ним в офис
и гордо встала рядом с ним в присутствии его угнетателя, если бы это было
возможно. Она удивлялась, что Роберт теперь так
немного нежности к той, кто так долго преданно, пусть и мастерски, служила ему. Он просто положил руку ей на плечо и сказал, что его вызвали к командиру, а затем вышел на свет и оставил её.

 Майор Плам сидел за своим столом, задумчивый и озадаченный. В
штаб полка в Прескотт Рен был в почете, и
краткое телеграфное сообщение майора вызвал беспокойство запрос
и что-то похожее на завуалированное недовольство. Штаб не мог понять
как Рен мог напасть на лейтенанта Блейкли без
по какой-то серьёзной причине. Проводил ли Плам расследование? Нет, но сейчас он это сделает, сказал он себе, когда Рен вошёл и молча встал перед ним.

 В маленьком кабинете едва хватало места для столов командира и его адъютанта, а также для стола, на котором были разложены папки с приказами из различных вышестоящих штабов — полкового, департаментского, дивизионного, армейского и военного министерства. На маленьких окнах спереди и сзади не было занавесок. Ни ковёр, ни половик не спасали от скрипучего
пола. Три стула, похожие на кухонные, стояли у сосновой перегородки
это не позволяло видеть, но ни в коем случае не слышать троих клерков
, скребущихся за своими плоскими столами в соседнем кабинете.
Карты Соединенных Штатов, Тихоокеанского военного округа
и Территории, насколько это было известно и обследовано, висели на
деревянных стенах. Чертежи и фотографии разведчик карты, сделанные по их
предшественники ----тысячная конница во времена мошенник кампаний,
рассыпались с приказом файлов о стол. Но мрачный ящик был лишён каких-либо изображений,
украшений или рельефов
В унылом парадном зале царила официальная суровость. Она ощущалась во всем: в мрачном кабинете, в
командующем майоре.

 Между человеком за столом и человеком на дыбе перед ним
наблюдался разительный контраст. Плюм вел жизнь, лишенную тревог и забот. К военной службе он относился спокойно. Она ему нравилась, пока не грозили серьезные трудности. Он неплохо служил в корпусе
Штаб-квартира во время Гражданской войны; в 1861 году получил звание капитана регулярной армии и никогда не занимал никаких постыдных должностей
возможно, до тех пор, пока это не привело его в далёкую Аризону. Плюм был
джентльменом и неплохим солдатом в гарнизоне. Он действительно блистал на
парадах и смотрах в таких прекрасных гарнизонах, как Ливенворт и Райли, но
ему никогда не приходилось заниматься разведкой в горах или преследовать
индейцев на равнинах. У него был приличный доход помимо жалованья,
и когда в конце её четвёртого сезона в обществе он женился на
знаменитой, пусть и слегка увядшей красавице, люди считали его
более чем удачливым человеком, пока полк не отправили в Аризону, а его —
Сэнди. Ходили слухи, что он обратился к генералу Шерману с просьбой о какой-нибудь
ответственной должности, на что этот грубый и прямолинейный вояка
воскликнул: «Что, что, что! Не хочешь идти с полком? Да вот же Блейкли
просит освободить его от службы в штабе Терри, потому что он
безумный, чтобы идти». И это, по словам некоторых комментаторов из Сент-Луиса, решило дело,
потому что миссис Плам объявила о своём решении в пользу Аризоны.

Хорошо одетый, ухоженный и сытый Плюм был красив и строен, как солдат.
Он выглядел очень спокойным и невозмутимым в безупречной белой форме, которая даже тогда, по местным обычаям, была официальной одеждой Сэнди; но под
Снежная поверхность. Его сердце тревожно билось, пока он изучал
сильное, суровое, мрачное лицо солдата, лежавшего на полу.

 Рен был высоким, худым и седым.  Его лицо было испещрено глубокими морщинами;
 в его коротко подстриженной бороде виднелись седые пряди; его руки и ноги были
длинными, жилистыми и сильными; его грудь и плечи были широкими; его
полковая форма была не такой выглаженной, как у командира. Слишком
заметны были костлявые запястья и кисти, слишком мало изящества и
изящных линий. Но, хотя он стоял по стойке смирно, демонстрируя
уважение и подчинение, блеск его глубоко посаженных глаз,
Дрожь длинных пальцев выдавала сильное и сдерживаемое чувство, и он
посмотрел старшему офицеру прямо в лицо. Сержант, стоявший у стола адъютанта, на цыпочках вышел в комнату писаря и закрыл за собой дверь, а затем стал прислушиваться. Молодой Доти, адъютант, нервно вертел в руках ручку и пытался продолжать подписывать бумаги, но не мог. Плам должен был нарушить неловкое молчание, но не знал как. В этот момент
вошёл капитан Вестервельт, поклонился майору и сел. Очевидно, за ним
послали.

— Капитан Рен, — сказал Плам, слегка дрожащими пальцами перебирая бумаги в папке, — я был вынужден послать за вами, чтобы вы ещё раз расследовали вчерашнее происшествие — или происшествия.
 Мне не нужно говорить вам, что вы можете отказаться отвечать, если посчитаете, что ваши интересы... затронуты. Я надеялся, что это болезненное дело можно будет
объяснить таким образом, чтобы... чтобы избежать необходимости в крайних мерах,
но ваше второе появление рядом с покоями мистера Блейкли при всех
обстоятельствах было настолько... настолько необычным, что я вынужден
— Требую объяснений, если у вас есть что сказать.

Мгновение Рен стоял, изумлённо глядя на своего командира. Он ожидал, что ему предоставят возможность изложить обстоятельства, приведшие к его глубоко прискорбному нападению на мистера Блейкли, и отклонить это предложение на том основании, что ему следовало предоставить такую возможность до того, как его подвергли унизительному аресту. Он намеревался
отказаться от всех предложений, потребовать военного трибунала или
расследования генеральным инспектором, но ни в коем случае не
просить о пересмотре дела сейчас; и вот он, командир поста,
кого он никогда не служил пока они не пришли к Сэнди, человек, который не
начало см. в службе, в боях и походах, которые упали
на его долю, фактически обвинив его в дальнейшем проступок, когда он
бросились только спасать и помогать. Он забыл о Сандерса или других
свидетели. Он вырвался стремительно:

"Экстраординарный, сэр! Было бы очень странно, если бы я не помчался со всех ног, услышав этот крик о помощи.

Плюм с внезапной радостью поднял голову. — Вы хотите сказать, что вы не... что вас там не было до... до этого крика?

Суровое шотландское лицо Рена было само по себе зрелищем. «О чём вы только думаете, майор Плюм?» — медленно спросил он, потому что гнев
бушевал в нём, но он старался сохранять самообладание. Он получил
урок, и урок болезненный.

"Я отвечу на это чуть позже, капитан Рен," — сказал Плюм, вставая со своего места и радуясь тому, что на него пролился новый свет.
Вестервельт тоже вздохнул с облегчением. Никто никогда не знал,
 что Рен хоть на волосок отклоняется от истины. «В данный момент время
на вес золота, если мы вообще хотим поймать настоящего преступника. Вы были
первым добежал до часового. Ты больше никого не видел?

В мертвой тишине, воцарившейся в комнате, топот копыт
снаружи резко ударил по уху. Потом пришел пришпорил каблуками сапог на
полые, высушенный жаром посадки, но ни один звук из уст капитана
РЕН. Прочный лица, дергались от сдерживаемого негодования момент
прежде чем, теперь медленно седеют. Шлейф стояла перед ним в выращивании
интересно и новое подозрение.

«Ты ведь слышал меня, не так ли? Я спросил тебя, видел ли ты кого-нибудь ещё
во время... на посту, когда выходил?»

Перчатка с бахромой просунулась в дверной проем и постучала. Сержант
Шеннон, прямой, как сосна, стоял, ожидая приглашения войти, и
его лицо красноречиво говорило о важных новостях, но майор махнул рукой
он отошел в сторону и, пораженный, медленно попятился к краю крыльца.

"Конечно, вы можете ответить на этот вопрос, капитан Рен", - сказал Плюм, и его четкое,
красивое лицо наполнилось тревогой и раздражением. — Вы, конечно, должны ответить, или…

Многоточие было многозначительным, но бессильным. После мучительной паузы последовал
ответ:

"Или — принимайте последствия, майор?" Затем медленно: "Хорошо, сэр, я
«Мы должны взять их с собой».




ГЛАВА VI

НАХОДКА В ПЕСКАХ


Ближе к вечеру в лагере Сэнди наступил насыщенный событиями день —
такой же, с точки зрения метеорологии, как и тот, с которого началась эта история почти двадцать четыре часа назад, когда тени легли на восточные скалы. На закате вторника гарнизон зевал от скуки, порождённой однообразным и безсобытийным существованием. Когда
наступил закат в среду и тени гор окутали долину, даже противоположные гребни далёкого Моголлона,
гарнизон был охвачен сдерживаемым волнением, потому что
С тех пор, как флаг был поднят на рассвете, произошло несколько событий.

Во-первых, арест капитана Рена был подтверждён, и Плюм
отправил телеграмму в штаб-квартиру департамента в ответ на довольно срочный запрос,
что в его обвинительном заключении против капитана было несколько пунктов,
любого из которых было достаточно, чтобы потребовать военного трибунала, но он
хотел, чтобы Плюм по личным и официальным причинам отправил своего
инспектора, чтобы тот сам всё рассмотрел.

Старший сержант и трое рядовых услышали достаточно
Каждое слово, произнесённое майором и обвиняемым капитаном, было отчётливо слышно, а поскольку в Сэнди было около трёхсот любопытных душ, жаждущих правды и света, вряд ли можно было ожидать, что этот квартет будет хранить полное молчание, даже несмотря на то, что адъютант приказал всем молчать. Ещё до полудня по всему посту разнеслась весть о том, что Рэна фактически обвинили в нападении на часового и лейтенанта Блейкли. Ходили слухи, что в приступе безумной ярости по отношению к младшему офицеру Рен
около 3:30, нарушив свой арест, он снова пошёл по ряду домов с
намерением снова войти в дом Блейкли и, возможно, снова напасть на него. Считалось, что часовой заметил это и вмешался, и что, разъярённый тем, что ему помешал солдат, Рен выхватил нож и ударил его. Правда, на месте преступления не было найдено ни одного ножа, и Рен никогда не носил с собой нож.
Но теперь дюжина мужчин, вооружённых граблями, методично прочёсывали
землю под бдительным присмотром сержанта Шеннона — Шеннона, который
Он услышал краткий, но выразительный разговор между майором и командиром отряда и почти сразу же был отправлен руководить поисками, несмотря на то, что только что вернулся с другого задания, о результатах которого рассказал только двоим: Плюму, командиру поста, и Доти, своему изумлённому и растерянному адъютанту. Но у Шеннона с собой было трое солдат,
один из которых, по крайней мере, не был защищён от любопытных расспросов,
потому что второй сенсацией дня стала история о том, что один из двух
Следы от мокасин, оставленные на рыхлом песке ивовой рощи, вели от того места, где дремал мистер Блейкли, к тому месту, где в тени дремал пони. Там следы терялись, так как погонщик, очевидно, сел на пони и уехал. Сэнди знал, что у Панча не было другого всадника, кроме хорошенькой Анджелы Рен.

Третью историю перешептывались в полудюжине домов и распространяли по всему гарнизону. Суть её заключалась в том, что капитан Рен, когда его обвинили в нападении на Маллинса, фактически заявил, что видел, как другие люди пробирались на пост часового, и что это были они, а не он.
Виноваты были они, но когда Рен попросили назвать или описать их, он
либо не смог, либо отказался; кто-то говорил одно, кто-то — другое, и
в Судсвилле, как и в казармах, преобладала мысль, что капитан Рен сходит с ума из-за своих проблем. И теперь были женщины, да и мужчины тоже, хотя они и говорили с затаённым дыханием,
которые рассказывали жуткие вещи об Анджеле — единственном ребёнке капитана.

И именно это привело к сенсации № 4 — словесной битве
первой величины между сержантом-сабёрдинером и его соседом
и не кто иная, как защитница девичьей чести Нора Шонесси —
дородная дочь сержанта-наездника. С самого утра
Нора была настолько взвинчена, что миссис
Трумэн, которая знала о симпатии Норы к Маллинсу и не удивлялась этому,
Маллинс всегда предпочитал одиночество и уединение на посту № 5.
Ближе к полудню он решил отправить девочку домой к матери на денёк-другой, и Нора с благодарностью ушла, бросилась на широкую грудь матери и громко зарыдала. Прошёл час, прежде чем она успокоилась.
Она не могла себя контролировать, и её волнение было таким сильным, что другие пришли ей на помощь. Конечно, было только одно объяснение: Нора была влюблена в Маллинса и чуть не сошла с ума от горя из-за его безвременной кончины, поскольку последующие сообщения из больницы были крайне удручающими.
 По крайней мере, до конца дня это было достаточным объяснением. Затем, частично придя в себя, девочка сидела
и обмахивалась веером в тени дерева, растущего на крыше дома ее отца, когда
ее разбудил голос вышеупомянутой соседки - миссис
Куинн, давняя прачка в отряде капитана Сандерса и завистница Рен, рассказывала о том, что _она_ слышала об открытиях Шеннон, и считала, что и капитан Рен, и его дочь заслуживают расследования. «Не нужно говорить мне, что другие бродили вокруг
поста Маллинса в три часа ночи. Что касается Анджелы…» Но тут мисс
Шонесси вскочил с деревянного дивана и с поразительной энергией и
силой бросился на миссис Куинн.

"Не нужно мне ничего говорить, ты сама знаешь! Не нужно мне ничего говорить,
ты, грязная сплетница! Что ж, тогда я скажу тебе, что капитан Рен видел
другие тоже прокрадывались на пост бедного Пэта Маллинса, и другие, кроме него, тоже их видели. Идите к коменданту, как только вам вздумается, и скажите, что я их видел,
и если капитан Рен не назовёт их имена, то это сделают другие.

Пронзительный голос разъярённой девушки был отчётливо слышен по всей
равнине, на которой теснились маленькие бревенчатые и глинобитные хижины,
отведённые в качестве жилья немногим женатым солдатам. Это были
безмятежные дни старой армии, когда каждая батарея, отряд или
рота имели право на четырёх прачек, а каждая прачка — на одного
рацион. По меньшей мере пятьдесят пар ушей, старых и молодых,
находились в пределах слышимости битвы, которая разразилась
немедленно, и шум от неё доносился даже до затенённых
дворов лавки торговца, находившейся в трёхстах ярдах от
места событий. Невозможно было, чтобы такое заявление Норы
не дошло до задних дверей «Ряда» и, передаваясь из уст в уста,
не было вскоре рассказано некоторым офицерам. Сандерс услышал это, когда вернулся с дежурства, и доктор Грэм был уверен, что это повторилось под крышей майора, когда в 6 часов вечера командир поста вызвал его.
профессиональные услуги в интересах миссис Плюм, которая заболела
необъяснимо, если не сказать серьезно.

Грэм только что вернулся после серьезного совещания с Реном, и
его лицо мало походило на лицо семейного врача, когда он неохотно
подчинился вызову. Как представитель старой шотландской школы лихтов
Пресвитериане, он также питал глубоко укоренившееся предубеждение к этому.
легкомысленный француз, адъютант жены майора. Девушка танцевала,
флиртовала и кокетничала в совершенстве, и полдюжины здоровенных сержантов
теперь были на ножах из-за этой возмутительной Элизы.
Грэм, конечно, слышал своими ушами и понимал своим умом первые сообщения о знаменитом ответе Рена своему командиру; и хотя Рен не признался ему в большем, чем майору, Грэм был уверен, что жена майора была одной из тех таинственных личностей, которых Рен видел, а Нора утверждала, что видела в тусклом свете звёзд ранним утром, когда они прятались у поста №
5. Грэм не сомневался, что Элиза была второй. Человек, больше всех заинтересованный в этом деле, сам майор, был, пожалуй, единственным, кто
закат, который никогда, казалось, не подозревать, что миссис шлейф может быть в
каким-то образом связан с делом. Он встретил доктора с миром
неподдельная тревога в его глазах.

"Моя жена, - сказал он, - работает в очень секретной организации, и она
была совершенно расстроена этой чередой скандальных дел.
Они с Блейкли были большими друзьями в Сент-Луисе три года назад;
в самом деле, многие люди были достаточно любезны, чтобы соединить наши имена до нашей
свадьбы. Я бы хотел, чтобы вы могли... успокоить её, — и звуки наверху,
где мадам нервно расхаживала по комнате, подтверждали его слова.
предложение. Грэм поднялся по узкой лестнице и постучал в Северном
дверь на лестничной площадке. Его открыла Элиза, чьи большие черные глаза
были расширены от волнения, в то время как миссис Плюм, ее светлые волосы
рассыпались по спине, ее пеньюар был явно помят, а ее
общий вид растрепанный, стояла посреди зала, заламывая свои
украшенные драгоценными камнями руки. «Она выглядит на шестьдесят», — мысленно отметил доктор,
— «и, вероятно, ей не двадцать шесть».

Её первый вопрос поразил его.

"Доктор Грэм, когда мистер Блейкли сможет видеть — или читать?"

"Не на день или два. Швы должны зажить, прежде чем бинты могут
оторваться глазами. Даже тогда, Миссис шлейф, он не должен быть нарушен,"
был бескомпромиссный ответ.

"Этот негодяй, Даунс, еще не протрезвел?" спросила она, вставая и
глядя ему в лицо, вся ее фигура дрожала от сильных, наполовину подавленных
эмоций.

- Этот негодяй отрезвляет, - серьезно ответил Грэхем. - А теперь, мадам,,
Прошу вас присесть. Вы," с учетом грим
немилость, "нужна эта девушка на данный момент? Если нет, то она может также
пенсию".

- Мне нужна моя горничная, доктор Грэм, и я ясно сказала майору Плюму, что мне нужна
— Вы мне не нужны, — импульсивно ответила леди, пытаясь высвободить запястье из его крепкой хватки.

 — Возможно, миссис Плюм.  Мы часто не видим своих интересов. Присядьте на минутку, а потом я позволю вам потоптаться на
моих ногах, если вы так хотите. — И он практически силой усадил её
в кресло. Элиза, злобно глядя на них, стояла рядом.
Антипатия была взаимной.

"Вы слишком мало спали в последнее время, миссис Плюм, — продолжил доктор,
к несчастью, попав в цель, и это вызвало мгновенную реакцию, потому что
дама снова вскочила на ноги.

«Спать! В этой убогой дыре люди только и делают, что спят!» — воскликнула она. «Я
наспалась на всю жизнь. Я хочу проснуться — проснуться от этого ужасного кошмара! Доктор Грэм, вы друг капитана Рена. Что, чёрт возьми, заставило его, с его грубой силой, напасть на такого больного человека, как мистер Блейкли?» Какой
возможный предлог он мог бы выдвинуть? И снова она потянулась к своей
скованной руке, пытаясь освободиться, а Грэм спокойно наблюдал за ней,
отмечая учащённый пульс. Не прошло и получаса
раньше он стоял у постели больной юной девушки,
которая теперь была сильно встревожена, но лежала терпеливо и
безропотно, почти не произнося ни слова. Ей не рассказали и половины
того, в чём обвиняли её отца, но того, что ей было известно, было более
чем достаточно, чтобы отбросить все мысли о себе и своих страданиях и
наполнить её любящее сердце мгновенной заботой о нём. Никто, даже Джанет, не присутствовал при последующем разговоре между отцом и сыном. Грэм нашёл его
позже заперся в своей комнате, не желая впускать даже его, и
долго сидел, задумавшисьОн открыл дверь, но даже тогда на его морщинистом лице были видны следы слёз, и доктор понял, что он рыдал от всего сердца, глядя на фотографию своего ребёнка — ребёнка, которого он так сурово осудил и приговорил, ничего не выслушав. Грэм пришёл к нему после встречи с Анжелой, чтобы осудить его, но так и не произнёс ни слова. Он понял, что в этом больше нет необходимости.

"Пусть Лесси лежать еще сутки, - сказал он, - с Кейт, наверное,
прочитайте ее. Твоя сестра не может выбрать восхищаться книгой. Тогда
возможно, завтра мы снова выпьем ее пунш для верховой езды ". Но Грэм сделал
не улыбаться, встречая Джанет в дверях гостиной.

Он имел в виду отличие этих двух, своих пациентов, как с
профессиональный спокойно учился смутные черты жена майора
когда голос сержанта Шеннон был слышен в нижнем зале,
вопросительно на майора, и в одно мгновение шлейф присоединились к ним. В
то же мгновение Элиза по-кошачьи метнулась к двери, и миссис
Плюм последовала за ней. Возможно, именно по этой причине майор вывел сержанта на
площадь, и разговор происходил вполголоса, так что те, кто был в
доме, ничего не слышали; но не прошло и минуты, как
Назвали имя доктора, и Грэм спустился вниз.

"Посмотрите на это," — сказал Плам. "Они выкопали это из песка рядом с тем местом, где лежал Маллинс." И майор протянул предмет, который
блеснул в последних лучах заходящего солнца. Это были прекрасные часы Блейкли.




Глава VII

«Женщина, идущая в ночи»


Наступал рассвет очередного безоблачного дня, и тусклые огни караульного помещения и госпиталя мерцали красным и тусклым светом на песчаной площадке для парада. Повара роты уже были на своих местах, и одного из музыкантов караула послали разбудить своих товарищей
в казармах, потому что на многих постах в Аризоне по-прежнему
звучала старая побудка, прежде чем барабан и горн почти полностью
уступили место более резкому горну в пехоте нашей разрозненной
маленькой армии. Плюм любил традиции. В Вест-Пойнте, куда он
часто приезжал в молодости, и во всех «старых»
В гарнизонах утренний выстрел из пушки и одновременный бой барабанов были военными средствами, призванными разбудить солдата. Затем он совершал краткие омовения под аккомпанемент
Боевые марши полевых музыкантов, чередующиеся со сладкими
мелодиями Мура и Бёрнса, песнями Ирландии и «Старого Рики»,
быстрыми шагами под популярные мелодии того времени, завершаются
торжественным маршем у подножия флагштока, на вершину которого
флаг был поднят при первых звуках тревоги; затем следует
стремительный переход к «двойному тремоло».
«быстро» — это призыв к отстающим поспешить в молчащие ряды, и, наконец, одним энергичным «ратапланом» утренний концерт резко обрывается, и грубые голоса первых сержантов
В быстром монотонном тоне раздавались призывы к построению их призрачных
роты, и, окончательно проснувшись, гарнизон «выстраивался в ряды» для
долгой дневной рутины.

Мы всё это изменили, и не к лучшему. Одинокий трубач
выходит из караульного помещения или кабинета адъютанта и в
назначенное время издаёт протяжный, унылый звук, известный в
учебниках по строевой подготовке как «Сбор трубачей», а в армии в
целом как «Первый сигнал». Без посторонней помощи он никого не
разбудит, но издалека и вблизи сбегутся бесчисленные собаки
почтового отделения — «дворняги, гончие и
«Псы низкого ранга» — поднимают свои собачьи голоса в каком-то необъяснимом сочувствии и будоражат утренние ветры своими скорбными воплями.
Затем, когда весь гарнизон встаёт, ругаясь, и необходимость в побудке отпадает, начинается официальная побудка, которую объявляют объединённые трубачи, и так, без радостных звуков, солдат начинает свой день.

Две пехотные роты в Сэнди, о которых мы рассказываем, принадлежали к
почётному старому полку, сражавшемуся вместе с Уортом при Монтерее.
Барабанщики и флейтисты этого полка учились у своих предшественников
чьи ловкие пальцы наигрывали старинные мелодии под стенами епископского дворца и в гулких залах Монтесумы. Плюм и
 Катлер любили их радостные, ритмичные звуки и с радостью оставили бы кавалерийские горны для чисто кавалерийских сигналов, но только для подъёма по тревоге и сбора на плацу это было возможно, и стало заметно кое-что странное. Индейцы-апачи иногда затыкали уши,
и это всегда выглядело невежливо, когда рядом звучали медные трубы;
тогда они садились на корточки на залитых солнцем песках и невозмутимо слушали,
безмятежное блаженство в каждой ноте флейты и барабана. Во время единственной регулярной церемонии — построения караула — сразу после захода солнца — заключённые-апачи в караульном помещении умоляли позволить им остаться снаружи, чтобы они могли молча смотреть на маленький отряд солдат в центре плаца и так же молча слушать звуки горна и барабана. В тот момент, когда все было кончено, они
хотел подняться, не дожидаясь направления, и перемешать флегматично обратно
их горячие деревянные стены. Они имели один интеллектуальной лечить дня.
Дикарь груди успокаивается на время, а шлейф пришел к
вывод о том, что, помимо того факта, что его пленных индейцев были лучше
ФРС, чем когда на родную пустошь, индийской тюрьме ручка на Сэнди не был
место покаяния командиру отделения было задумано. Присоединения
стали такими частыми; сбросы - такими редкими.

Затем появился еще один симптом: часовые на северном и восточном фронтах,
Номера 4 и 5 поначалу немного испугались, когда вскоре после рассвета увидели, как из чёрных глубин долины медленно поднимаются призрачные фигуры, неуверенно парящие вдоль края плато, пока не разглядели одинокую фигуру утреннего наблюдателя, а затем медленно, осторожно, с дружелюбными жестами и поклонами, постепенно приближаясь. Крепкие немцы и вспыльчивые кельты поначалу были склонны «прогонять» этих призраков, считая их враждебными или, по крайней мере, неуместными. Но вскоре офицеры и солдаты поняли, что это было
чтобы послушать утреннюю музыку, эти дети пустыни собирались так рано. Агентство находилось всего в двадцати милях от них. Границы резервации не приблизились, но слава большого кленового томагавка захватчика (мы по-прежнему носили с собой глубокий, звучный барабан Банкер-Хилл и Ватерлоо, Джемаппес, Саратогу и Чапультепек, а не современный погремушечный барабан, позаимствованный из Пруссии) и трели его волшебной трубки распространились по всей земле апачей, так что агент не мог предложить своим смуглым подопечным более высокой награды за хорошее поведение, чем
выпрошенная _папе;ль_ позволяла им по двадцать человек пробираться
сквозь вечерние сумерки к окраинам солдатского замка на _плато_ и
ждать там всю долгую ночь, пока мягкий свет на востоке и щебетание
птенцов в ивах вдоль ручья не придавали им смелости начать
свой робкий путь.

 И это бездыханное октябрьское утро не стало исключением. Часовой на
северной линии, № 4, узнал и пропустил старшего врача вскоре после четырёх часов, спеша в госпиталь в ответ на
Потребовался срочный вызов от встревоженной медсестры. Маллинс выглядел слишком возбуждённым. № 4, а также № 5 заметили, как долго Шеннон и его люди накануне вечером прочёсывали и обыскивали плато, где рано утром был заколот Маллинс, и они не собирались позволять незнакомцам приближаться к ним без разрешения. Первые тёмные фигуры, показавшиеся на краю, смущённо отступили, столкнувшись с суровым приёмом. Пехотная винтовка Четвёртого и кавалерийский карабин Пятого были
наведены на первых же появившихся, и суровые голоса говорили что-то
Апач не мог ни перевести, ни понять. Предполагаемые
слушатели утреннего концерта пригнулись и стали ждать. При
большем освещении часовой мог бы быть более снисходительным. Накануне
вечером агент отправил вниз шестерых новых заключённых под усиленной
охраной, увеличив список в Сэнди до тридцати семи и заставив Плюма
сжать зубы — и поставить ещё одного часового. Теперь, когда рассвело
поярче, а свет стал ясным и сильным,
Четвёртый и Пятый были удивлены, если не сказать напуганы, увидев, что над ними нависли не двадцать,
а, вероятно, сорок апачей с несколькими скво.
по всей _плато_ безмолвно ждали сигнала о разрешении войти. По крайней мере, пятеро сочли этот симптом достаточно серьёзным, чтобы доложить вышестоящему начальству, и ровно за десять минут до начала побудки его голос эхом разнёсся по пустынному плацу: «Ка-а-а-прал гвардии, № 5!»

При этом среди грязных белых рубашек и грязных белых тюрбанов,
стоявших вдоль края, наблюдавших за происходящим, наблюдались признаки паники, а мужчина в белоснежной
форменной куртке беспокойно расхаживал взад-вперёд по задней части
майор внезапно развернулся и вышел на
_плато_, глядя на север в направлении звука. Это был сам Плюм, и у Плюма была бессонная ночь.

 Своим поступком и приказом майор ещё больше
обострил ситуацию. Находка часов Блейкли, лежавших в песке всего в десяти футах от того места, где упал часовой, показалась ему настолько важной, что, пока Грэм сохранял профессиональную серьёзность и не давал никаких объяснений, майор послал за тремя капитанами, которые ещё несли службу, — Катлером, Сандерсом и
Вестервельт и спросил их мнение. Один за другим они брали часы в руки и внимательно осматривали их снаружи и внутри, как будто ожидали, что где-то в механизме они найдут полное объяснение их загадочным перемещениям. Затем, по очереди, с одинаковой серьёзностью, каждый заявил, что у него нет никакой теории, если только, по словам Сандерса, мистер Блейкли не ошибся, предположив, что его ограбили в бассейне. Мистер Блейкли держал часы где-то при себе, когда
спрыгнул с лошади, а затем бросил их в песок, где они вскоре
растоптанный ногами. Сандерс признал, что Блейкли был человеком, который нечасто ошибался.
и что потеря, о которой сообщили почтовому торговцу квартиры.
записная книжка, вероятно, была правильной. Но никто не мог быть должен посмотреть, много
мало сказать, что Рен был в малейшей степени связано с
временное исчезновение смотреть. Но к этому времени шлейфа были некоторые
такие придумывает собственную теорию.

Где-то под утро прошлой ночи он сонно попросил жену, которая тихо ходила по комнате, дать ему немного воды. «Обезьянка» обычно стояла на подоконнике
Подоконник, его прохладная и влажная поверхность была совсем рядом с его рукой; но позже он вспомнил, что она тогда не подошла к окну — не сразу принесла ему стакан. Он лёг очень поздно, но почти не удивился, обнаружив, что она не спит и нервничает больше обычного. Она объяснила, что Элиза была очень больна, всё ещё страдала и, возможно, ей снова понадобятся её услуги. Она сказала, что не может и подумать о том, чтобы послать за доктором Грэмом после всего, что он ему сделал. Должно быть, прошло довольно много времени, так крепко спала Плюм, когда она
Он наклонился над ним и сказал, что что-то не так и что мистер Доти ждёт его у входной двери. Он почувствовал странное оцепенение, тяжесть и тупость, когда наспех одевался, но известие Доти о том, что Маллинса зарезали на посту, как будто привело его в чувство, и, забежав в свою комнату за парусиновыми туфлями, он быстро оказался на месте происшествия. Миссис Плам, когда ей вкратце рассказали о случившемся, закрыла лицо руками и зарылась лицом и всем телом в подушку,
содрогаясь. За завтраком Плам сам подал ей чай и
Тост за хозяйку и служанку, которые всё ещё были в списке больных, и,
с любовью склонившись над ней, он предложил ей немного подкрепиться, а затем вздремнуть. Грэм, сказал он, должен прийти и выписать рецепт для Элизы. Но мадам была в лихорадочном волнении. «Каков будет результат? Что будет с капитаном Реном?» — спросила она.

Плюм не сказал, что именно, но он сказал, что ему, безусловно, придётся предстать перед военным трибуналом. Миссис Плюм содрогнулась ещё сильнее. Что хорошего это даст? Гораздо лучше было бы всё замять, чем устраивать скандал.
такой ужасный скандал. Теперь дело в руках начальника
департамента, сказал Плюм, и оно будет рассмотрено.
 Затем, когда она сказала, что капитан плохо выглядит,
Плюм каким-то образом понял, что она видела его после ареста, и задал прямой вопрос. Да, призналась она, — из
окна, — пока она помогала Элиз. Где он был? Что он делал?
Плюм спросил с интересом, потому что, должно быть, было уже очень поздно,
на самом деле, ближе к утру. «О, ничего особенного, просто смотрю на
его смотреть", - подумала она, "он, вероятно, не мог спать." Да, она была
уверен, что он смотрел на часы.

Затем, как назло, ближе к вечеру, когда пришла почта
из Прескотта, там была небольшая посылка для капитана Рена, выраженная,
и Доти подписала квитанцию и отправила ее санитаром. "Что это было?"
спросил Плюм. "Его часы, сэр", - последовал краткий ответ. "Он отправил их наверх".
в прошлом месяце отправил в ремонт. И миссис Плюм в девять вечера того же дня, ничего не зная
об этом, но удивленная настойчивостью мужа, продолжала настаивать на
своей истории. Она была уверена, что Рен консультировал, заводил или делал
что-то с часами, и, крайне озадаченный и немало удивленный
скрытностью командиров своих рот, которые, казалось, что-то знали
о чем они не хотели говорить, Рен послал за Доти. Он решил на другой
интервью с Реном.

Между тем "Bugologist" терпеливо лежал в своей кроватке,
говорят мало или вообще ничего, повинуясь указаниям врача, но
думаю, кто знает, что. Дуэйн и Доти время от времени на цыпочках заходили в
комнату, чтобы взглянуть на сиделку, которая обмахивала их веером, а затем на цыпочках выходили. Маллинсу
становилось всё хуже, и он был очень болен. Даунс, негодяй,
болезненно, с сожалением, с раскаянием трезвея на посту
стража, и из всех пациенток Грэма, пожалуй, та, которая больше всего нуждалась в его заботе, доставляла меньше всего хлопот. Пока тётя
Джанет беспокойно расхаживала по нижнему этажу, время от времени останавливаясь, чтобы прислушаться к тому, что происходит в комнате брата, Анджела Рен лежала молча и лишь иногда вздыхала, а верная Кейт Сандерс тихо читала у её постели.

Капитаны вернулись в свои каюты, переговариваясь приглушёнными голосами. Плюм со своим несчастным молодым адъютантом сидел на
Он стоял на веранде, пытаясь сформулировать своё послание Рену, когда в северном конце ряда послышался щелчок кнута, хруст копыт и колёс, и вниз быстрой рысью спустилась блестящая упряжка из четырёх мулов и повозка с надписью «Конкорд». Это могло означать только одно — прибытие инспектора штаба генерала прямо из Прескотта.

Это было именно то, к чему Плам призывал в телеграмме, но сам факт того, что полковник Бирн был здесь, доказывал, что начальник был далёк от уверенности в правильности диагноза майора. Однако Плам с солдатской готовностью бросился навстречу прибывшим.
сановник, протянув руку, чтобы помочь ему выйти из тёмного помещения на свет. Затем он с некоторым огорчением отступил назад. Раздался весёлый и ободряющий голос полковника
Бирна, но первым появилось лицо и фигура мистера Уэйна Дейли, нового агента по делам индейцев в резервации
апачей. Пробираясь по извилистому руслу Черри-Крик,
полковник, должно быть, нашёл способ отправить телеграмму заранее, чтобы
забрать этого гражданского чиновника на некотором расстоянии вверх по
долине и переговорить с ним, прежде чем они доберутся до владений
майора.
«Это нехорошо», — сказал Плюм. Тем не менее он провёл их в свою уютную армейскую гостиную, велел своему слуге-китайцу немедленно подать обильный ужин и, пока их провожали в свободную комнату, чтобы они стёрли с себя пыль после многомильного путешествия, снова вернулся на парадную веранду к своему адъютанту.

"Капитан Рен, сэр, — сразу же сказал молодой офицер, — просит разрешения увидеться с полковником Бёрном сегодня вечером. Он утверждает, что у него срочное дело.

«Капитан Рен получит возможность встретиться с полковником Бирном в надлежащее время», — таков был ответ. «Не стоит ожидать, что полковник Бирн
«Я не увижу его, пока он не встретится с командиром полка. Тогда,
вероятно, будет уже слишком поздно», — и этот суровый ответ,
предназначенный для ушей просителя, ожесточил сердце шотландца
против его командира и сделал его безжалостным.

 «Совещание
начальствующих» действительно затянулось надолго после
10:30, но, к удивлению Плюма, в конце разговора полковник сказал, что, если Плюм не возражает, он
поедет и лично встретится с Реном. «Видите ли, Плюм, генерал очень высокого мнения о старом шотландце. Он знает его ещё со времён Первой битвы при Булл-Ран и, по сути, я
Мне поручено выслушать, что может сказать Рен. Надеюсь, вы не
придадите этому неверного толкования.

 «О, вовсе нет, вовсе нет!» — ответил майор, явно недовольный
тем, что, вопреки всем прецедентам, некоторых пленных апачей приказали
вывести на допрос к агенту в 22:00. Это тоже оставило бы его в одиночестве,
хотя бы на полчаса, и сам воздух, казалось, был пропитан
интригами, направленными против могущества, величия, власти и
доминирования командующего. Бирн, солдат старой закалки, мог бы сделать всё возможное,
убедите майора, что доверие командующего генералом ни в коей мере не ослабло, но все признаки говорят об обратном. «Я бы тоже хотел сегодня вечером увидеться с доктором Грэмом», — сказал официальный инквизитор, прежде чем покинуть площадь и отправиться к Рену, который жил по соседству. "Он будет здесь, чтобы встретить вас по возвращении", - сказал Плюм с
чуть-чуть величавым видом, с напускным достоинством в манерах, и повернулся
еще раз в коридор, чтобы позвать своего улыбающегося Китайца.

Какой-то шорох на верхней площадке лестницы заставил его быстро поднять глаза
. Что-то тусклое и белое парило, свисая, над лестницей.
Балюстрада, и, вскочив на неё, он увидел свою жену в полуобморочном состоянии.
Элиза, больная, что-то яростно бормотала по-французски и
пыталась оттащить её от себя. Плам оставил её в 8:30,
по-видимому, она наконец уснула под действием лекарства Грэма.
 И вот она снова здесь. Он поднял её на руки и положил на широкую белую кровать. - Кларисса, дитя мое, - сказал он, - ты _ должна_ вести себя
тихо. Ты не должна вставать с постели. Я посылаю за Грэмом, и он
немедленно придет к нам.

- Я не хочу его видеть! Он не должен меня видеть! - в бешенстве воскликнула она.
«Этот человек сводит меня с ума своей... своей наглостью».

«Клэрис!»

«О, я серьёзно! Он и его брат Скот — они бы привели в ярость... даже святого», — и она нервно заёрзала.

"Но, Клэрис, как?"

- Но, месье, нет! - вмешалась Элиза, наклоняясь со стаканом в руке.
- Мадам только пригубит это... мадам успокоится. И майор
почувствовал, что его оттолкнули в сторону. "Мадам не должна говорить в эту ночь. Это слишком
много."

Но мадам будет говорить. Мадам должна знать, куда уехал полковник Бирн,
разрешат ли ему увидеться с капитаном Реном и доктором Грэмом, и
этот негодяй Даунс. Конечно, у командира должны быть _какие-то_
права. Конечно, сейчас не время для расследования — _в_ такой час
ночи. Пятью минутами ранее Плам придерживался того же мнения. Теперь
он считал, что его жена бредит.

— Присмотри за ней, Элиза, — сказал он, высвобождаясь из хватки длинных, украшенных драгоценностями пальцев, и, сбежав по лестнице, столкнулся лицом к лицу с доктором Грэмом.

 — Я шёл за вами, — сказал он, увидев суровое, мрачное лицо.
 — Миссис Плам…

 — Я слышал — по крайней мере, я понял, — ответил Грэм, подняв руку.
«Леди находится в крайне возбуждённом состоянии, и моё присутствие не успокаивает её. Лекарства, которые я оставил, со временем подействуют. Оставьте её с той женщиной, которая её ждёт; она лучше всех её понимает».

 «Но она почти бредит, приятель. Я никогда не видел, чтобы женщина так себя вела».

 «Вы не так давно женаты, майор», — ответил Грэм. «Прогуляйтесь немного», — и, взяв своего командира под руку, хирург повел его по залитому светом звезд ряду, затем к караульному помещению и полчаса наблюдал за странным разговором между мистером Дейли, агентом, и
Полдюжины измождённых апачей с горящими глазами, от которых он пытался
добиться признания или информации, с Арахавой, «Вашингтонским
Чарли», в качестве переводчика. Один за другим шестеро качали
своими косматыми головами. Они ничего не признавали — ничего не знали.

"Что ты обо всём этом думаешь?" — спросил Плам.

"В резервации что-то не так," — ответил Грэм. — В основном так и есть. Дейли думает, что они курсируют туда-сюда между Тонтосом в Сьерра-Анча и его подопечными здесь, наверху. Он думает, что их больше, чем должно быть, и что их становится ещё больше. Что ты нашёл, Дейли? — спросил он.
добавил, когда агент присоединился к ним, машинально вытирая лоб.
Влаги там не было. Она быстро испарялась по мере того, как выступали поры.

"Они достаточно хорошо знают, черт бы их побрал!" - сказал новый чиновник. "Но они
думают, что со мной можно справиться. Я все же прижму их - завтра", - добавил он.
— Но не могли бы вы немедленно отправить разведчика в бассейн реки Тонто? — и Дейли
с надеждой повернулся к командиру поста.

Плам размышлял. Кого он мог отправить? Людей было много,
они томились на посту из-за отсутствия занятий, чтобы размять суставы;
но кто поведет их? Вот в чем загвоздка! Тридцать солдат, двадцать
Проводники из племени апачей-мохаве, обоз и один или, в крайнем случае, два офицера
составляли обычный состав таких экспедиций. Люди, лошади, разведчики,
мулы и погонщики — все были там по его приказу; но, поскольку Рен был
под арестом, Сандерс и Линн вернулись всего неделю назад после
долгой вылазки в район Блэк-Меса вплоть до форта Апачи, Блейкли был
инвалидом, а Дуэйн — младшим лейтенантом, выбор кавалерийских офицеров
был ограничен. Ему и в голову не приходило заглянуть дальше.

"В чём непосредственная нужда разведчика?" — сказал он.

"В том, чтобы прервать движение, которое происходит, и в том, чтобы они не добрались до ранчо"
— У нас там кое-что есть. Если у нас ничего не будет, я не буду отвечать ещё месяц.

 Дейли, может, и новичок в этом районе, но не в этом деле. — Я посоветуюсь с полковником Бёрном, — осторожно ответил Плам. И Бёрн ждал их, высокая тёмная тень в глубине площади. Грэм хотел было уйти в свою берлогу, но
Плюм держался за него. Ему нужно было что-то сказать, но он не мог этого сделать, пока агент не удалился. Дейли увидел — возможно, он уже понял, что происходит, — и поспешил в свою комнату. Плюм
взял маленькую керосиновую лампу; гостеприимно указал путь; предложил, как обычно, «на посошок» и вежливо извинился, что у него нет льда; вежливо попрощался со своим необычным гостем и, проходя через холл, бросил взгляд наверх. Там было темно и тихо, хотя он сильно сомневался, что успокоительное Грэма подействовало. Он оставил двух мужчин у двери. Он нашёл их
в южной части площади, они стояли, склонив головы. Они
выпрямились, чтобы вскользь поговорить о главном враче, его
радикальные методы и взрывоопасные способы; но веселье было наигранным, а юмор — слишком сухим. Затем воцарилась тишина. Затем в неё вторгся Плюм:

"Как вы находите Рен — в психологическом плане?" — спросил он через некоторое время. Он чувствовал, что
необходимо как-то начать разговор.

"В порядке," — ответил полковник медленно и многозначительно. — «Конечно, он очень обеспокоен».

«Своим делом? Ах, полковник, не закурите ли вы?»

«Блейкли. Думаю, нет, Плюм; уже поздно».

Плюм чиркнул спичкой о подошву своего щегольского ботинка. «Можно было бы предположить, что он испытывает вполне естественное беспокойство из-за затруднительного положения, в котором оказался».
«Он поставил себя в затруднительное положение», — осмелился он.

 «Рен очень беспокоится из-за травм Блейкли, которые в результате несчастного случая оказались гораздо серьёзнее, чем он нанёс бы их, даже если бы у него были основания для насилия, которые, по его мнению, у него были. Блейкли был не единственным пострадавшим и не единственной причиной его глубокого раскаяния. Рен говорит мне, что он был ещё более жесток с Анжелой. Но это всё семейные дела.
Полковник говорил медленно, задумчиво.

"Но эти более поздние дела, которые Рен не мог объяснить или не хотел объяснять.
Голос и цвет лица Плюма становились всё более возбуждёнными.

«Не мог — это подходящее слово, майор, и особенно не мог — по отношению к вам», —
был многозначительный ответ.

Плюм встал со стула и мгновение стоял, слегка дрожа и нервно теребя пальцы.
— Вы имеете в виду… — хрипло начал он.

— Я имею в виду вот что, мой друг, — мягко сказал Бирн, тоже вставая, — и я попросил Грэма, ещё одного моего друга, прийти сюда, чтобы Рен не стал оправдываться перед вами, даже упомянув других, и, возможно, не раскрыл бы правду даже мне, если бы был единственным, кто её знал. Но, Плюм, _другие_ видели то, что видел он, и то, что теперь известно
на посту было много людей. В ту ночь там были не только Рен. Одного из них осторожно, бережно вели домой — _провожали_ домой — под вашу крышу. Вы не знали, что миссис Плюм была сомнамбулой?

В наступившей гробовой тишине полковник протянул руку, словно желая поддержать молодого солдата, командира поста.
 Плюм стояла, слегка покачиваясь, и смотрела. В конце концов он попытался заговорить,
но поперхнулся от натуги.

 «Это единственное подходящее объяснение», — сказал Грэм, и они вдвоём увели майора в дом.

 Так и случилось, что вместо Рена он расхаживал взад-вперёд по комнате.
С трудом передвигаясь в предрассветных сумерках, когда часовой
взволнованно окликнул Сэнди, чтобы тот позвал капрала. Так, опередив
капрала, командир поста добрался до встревоженного солдата и
потребовал объяснить, в чём дело; но к тому времени, как он
подошёл, причина уже исчезла из виду.

"Апачи, сэр, десятками, — по всему краю _плато_,"
— заикаясь, произнёс № 5. Он мог бы убедить капрала, не боясь насмешек, но его голосу не хватало уверенности, когда он стоял перед своим командиром. Плюм услышал это мгновенно
подозрение. Он был не в том состоянии, чтобы обращаться в суд.

"Апачи!" — свысока. "Чушь, приятель! Из-за того, что один часовой подрался с каким-то ночным бродягой,
следующий должен потерять самообладание? Ты боишься теней, Хант. Вот что с тобой не так!"

Это «дошло» до ветерана-солдата, и он развернулся. Хант отслужил
свой четвёртый срок, «сменил четыре одеяла» в полку,
и его нельзя было обвинить в трусости.

"Пусть майор сам посмотрит," — твёрдо ответил он. "Иди сюда, ты!" — громко позвал он. "Идите все, скопом.
«Концерт начинается!» Затем медленно вдоль восточного края начали
вырисовываться чёрные столбы, обвязанные грязно-белыми, чёрными
верёвками, не скованными ничем. Затем с запада послышались
быстрые шаги, и капрал с одним или двумя добровольными товарищами
поспешил на помощь. Там, молчаливый и опечаленный, стоял командир поста, с удивлением
считая десятки фигур, похожих на пугала, которые теперь были хорошо
видны, сидя, стоя или присев на корточки вдоль края _плато.
Самые северные из них, почти напротив жилища Блейкли, были
две, отделившиеся от общей массы, но тесно прижавшиеся друг к другу, — две стройные фигуры в платьях, и именно на них смотрел агент
Дейли, когда тоже подбежал к ним.

"Майор Плюм," — закричал он, задыхаясь, — "я хочу, чтобы этих девушек арестовали, немедленно!"




ГЛАВА VIII

"АПАЧСКИЕ НОЖИ ВРАСТАЮТ В ТЕЛО!"


В пять часов этого безоблачного октябрьского утра полковник Монтгомери
Бирн, «из старой армии, сэр», проклинал судьбу, которая возложила на него
задачу распутать такой клубок, какой он обнаружил в Сэнди. В шесть он
благодарил звёзды, которые послали его. Проснувшись намного раньше обычного,
час, когда он, полусонно и с болью в душе, думал о том, что на него возложена обязанность на весь день, и желал, чтобы это поскорее закончилось, когда сон стал явью, а впечатление — ярким. Часы показывали, что сейчас должен зазвучать сигнал к подъёму. Его слух подсказывал ему, что звуки, которые он слышал, не были сигналами к подъёму, но что-то разбудило обитателей Офицерского ряда, и вдруг вместо нежных звуков «Рассвета» или «Бонни Лэсс»
О, Гори, в утреннем воздухе, резком и порывистом, разнеслась тревога времён Гражданской войны, хриплый грохот барабанов, отбивающих длинный roll, а над всем этим звучал громкий сигнал кавалерийской трубы «К оружию».

 «Фитц-Джеймс был храбр, но в его сердце
 Кровь внезапно застыла».

 Бирн вскочил с постели. Он был солдатом, закалённым в боях, но это
значило для него нечто совершенно новое на войне, потому что,
смешиваясь с нарастающим шумом, он слышал крики охваченных ужасом женщин.
Кровать была пуста. Агент ушёл. Элиза что-то бормотала на _патуа_
своей ошеломлённой и испуганной хозяйке. Китаец Сьюи вбежал,
топая ногами, размахивая руками и косичкой, с побледневшим лицом и выпученными глазами. «Патчиз! Патчиз!» — взвизгнул он и нырнул под ближайшую кровать. Затем Бирн, натянув сапоги и бриджи и
не надев мундир, схватил револьвер и бросился к двери.

По плацу из казарм выбежали «пехотинцы»,
ни один из них не был одет для смотра, скорее, как
матросы, раздевшиеся для боя, не дожидаясь, пока их выстроят в ряды, но следуя примеру сержантов-ветеранов и сигналам или приказам офицеров, находившихся где-то в строю, побежали прямо к восточной возвышенности. Из казарм кавалерии, расположенных на севере, тоже выбегали
солдаты, но они направлялись к конюшням, расположенным позади
поста, и Бирн, в распахнутой настежь ночной рубашке, которая была
шире его глаз, пробежал между казармами Плюма и Рена и увидел
арестованного капитана, стоявшего с мрачным видом.
Он вскочил на спину мула и побежал с первыми сержантами к краю плато, где в своём белом мундире стоял Плюм и выкрикивал приказы тем, кто был внизу.

Там, внизу, на песчаной равнине, всё объяснилось.  Два солдата склонились над распростёртым телом в гражданской одежде.  Два смуглых апача, один из которых лежал на его лице, а другой, в десяти ярдах от него, корчился на боку, истекая кровью. Вдоль песчаной пустоши и
среди зарослей мескитового и сального деревьев, возможно, около десяти
солдат, членов караула, в беспорядочной схватке
то останавливаясь и опускаясь на одно колено, чтобы выстрелить, то бросаясь
вперед; в то время как в ивах, широко раскинувшихся вокруг равнины,
исчезали какие-то фигуры в грязно-белом или вообще ничего, кроме развевающихся
набедренных повязок.

На севере, за постом № 4, тоже виднелись небольшие отряды и группы,
спешившие укрыться в ивняке, и когда Бирн подошёл к майору с
ожидаемым вопросом «Что, чёрт возьми, происходит?», последние из
бегущих апачей скрылись из виду, и Плюм повернулся к нему в
гневе и отвращении:

"Это ... задница агента!" - это было все, что он смог сказать, указывая на
распростертую фигуру в перце и соли.

Бирн наполовину соскользнул, наполовину споткнулся на берегу и склонился над раненым
мужчина. Мертвым он не был, за, обеими руками прижав к груди, дали
качала на руках из стороны в сторону и говорить вещи Апачей полностью
негоже индейский агент, а человек Бога. "Но кто это сделал? и как? — и почему? — спросил Бирн у солдат, оказывавших помощь.

[Иллюстрация: «Теперь остановитесь, опуститесь на одно колено, чтобы выстрелить»]

 «Пытались «уложить» двух девушек-патчи, сэр», — ответил первый.
выпрямившись и отдав честь, «а её парень, я думаю, не вынес бы этого. Зарезал агента и Крейни тоже. Вон тот парень».

Там, как и было сказано, лицом вниз лежал жилистый молодой воин из племени
апачей-мохаве. Его новая, чистая рубашка, богато украшенный пояс и головной убор свидетельствовали о высоком положении в племени.
Едва взглянув на Крейни, присевшего на корточки возле куста, и стиснув зубы
руками, завязывающими платок на кровоточащей руке, Бирн наклонился над
апачом и повернул лицо к свету.

- Боже милостивый! - воскликнул он в тот же миг. - Это Куонати, Щит Ворона!
Да ведь ты его знаешь, капрал! — это он обращается к Кейси из отряда Рена, подбежавшему к нему. — Сын старого вождя Куонахелки! Я бы не допустил, чтобы это случилось со всеми девушками в резервации. Кто они такие? Почему он пытался их арестовать? Вот! Я должен спросить его, ранен он или нет! — и, встревоженный и разгневанный, полковник поспешил к агенту, которого медленно поднимали на ноги. Плюм тоже спустился по песчаному склону вместе с Катлером из пехоты и спросил, где ему разместить своих людей. — О, просто разверните их на равнине, чтобы
отразите любую возможную атаку, - сказал Плюм. - Не пересекайте Сэнди,
и, черт бы все это побрал! вызовите горниста и повторите звук! Пока что
звуки далеких выстрелов эхом отражались от восточных скал.
Погоня распространилась за ручей. "Я не хочу, чтобы кто-нибудь из этих несчастных пострадал.
Бедняги. Здесь и так достаточно проказ, - заключил он.

"Я бы сказал, что да," — эхом отозвался полковник. "В чём дело, мистер
Дейли? Кого вы хотели арестовать? — и почему?"

"Почти любого из них," — простонал Дейли. "Там была дюжина тех, кому я
отказал в разрешении прийти на этой неделе. Они были здесь вопреки
я получил приказ и решил отвести эту девчонку, Нэтзи, — ту, что увела Лолу, — обратно к её отцу в агентство. Это был бы хороший урок. Конечно, она сопротивлялась и царапалась. В следующий миг я понял, что дюжина из них навалилась на нас — дайте мне воды, ради всего святого, — и вытащите меня отсюда!

Затем с серьёзным и измученным лицом Грэм поспешил к ним,
пройдя весь путь от постели Маллинса в больнице и тяжело дыша.
Он бросил суровый взгляд на стонущего агента, который теперь пил из бутылки,
которую один из мужчин поднёс к его бледным губам. Политика
Предшественник Дейли решил свить собственное гнездо и позволить индейцам
самим заботиться о себе, и это привело к его окончательному свержению. Дейли,
однако, был воспитан племенем пуэбло, миролюбивыми и возделывающими
землю, кроткими, как пимамы и марикопа, коренными жителями, которые
пресмыкались перед ним, когда он хмурился, и вздрагивали от щелчка
его кнута. Он успешно и не бесчестно правил ими, но этот опыт не подходил ему для управления горными апачами, которые пресмыкались перед ним не больше, чем перед благородными сиу или
Шайенны пресмыкались перед каждым, кто был хоть немного похож на вождя племени. Блейкли,
солдат, хладнокровный, бесстрашный и решительный, но скрупулезно справедливый, внушал им страх и уважение; но этот новый хвастун лишь смешил их, пока не шокировал массовыми арестами и наказаниями. Затем их детская веселость быстро сменилась яростной и хмурой ненавистью,
открытым неповиновением и, наконец, когда он осмелился поднять руку на
избранную дочь племени, мятежом и ножом. Грэм, служивший в долине третий год, предвидел надвигающийся кризис и пытался
предупреди этого человека. Но что должен знать армейский врач об индейце-апаче?
сказал Дейли, и, глупый в своем самомнении, кризис застал его врасплох.
неподготовленным.

"Идите вы на носилках", - сказал хирург, после беглого взгляда на
в ярости лицо. - Осторожно положите его сюда. - и, опустившись на колени, занялся
тем, что открыл доступ к ране. Над равниной колыхалась длинная линия
передовой, живописная в своей наготе. Катлер
шагал за ней, громко выкрикивая приказы, а горнист,
запыхавшись, бежал далеко на восток, чтобы сделать
слабый и прерывистый вдох
в безжизненную медь. И всё же от спусков и каньонов в скалистой глуши за ручьём доносились
всё те же далёкие, разрозненные выстрелы. Стража всё ещё преследовала, а индейцы всё ещё
уходили, но те, кто хорошо знал местность, понимали, что скоро
последние обратятся в бегство, и Бирн расхаживал взад-вперёд,
сходя с ума от беспокойства. — Слава Богу! — воскликнул он, когда оглушительный топот копыт по пустому и звонкому дереву возвестил о приближении кавалерии, и Сандерс поскакал вокруг песчаной насыпи в поисках врага — или приказа. — Слава Богу! Здесь,
Сандерс — простите, майор, нельзя терять ни минуты — ведите своих людей прямо на передовую! Распределитесь по позициям, но не стреляйте, пока не будет массированной атаки! Догоните этих идиотов и приведите их сюда! Клянусь Богом, сэр, у нас и так будет война с индейцами!
Сандерс кивнул, пришпорил своего коня и пропел:
«Левой передней в строй — галопом!» — и остальное потонуло в облаке пыли и звуках кавалерийских труб.

Затем полковник повернулся к Плюму, который стоял молча и выглядел расстроенным.
«Это был самый быстрый способ», — сказал он извиняющимся тоном.«Обычно я, конечно, отдавал бы приказ через вас. Но эти нищие вооружены до зубов. Они, вероятно, оставили свои ружья в расщелинах вон тех скал, когда пришли послушать утреннюю музыку. Мы не должны вступать с ними в бой, если только они не вынудят нас. Молю небеса, чтобы мы
не убивали ... этих двоих, - и он с сожалением посмотрел на застывшие
фигуры - мертвый любовник Натзи, задыхающийся туземец чуть поодаль,
умирающий с ножом в руке. "Генерал пытался обуздать Дейли в течение
последних десяти дней, - продолжил он, - и предупредил его, что он навлечет
— Проблемы. Переводчик расстался с ним в прошлый понедельник, и с тех пор
начались беспорядки. Если бы мы только могли удержать Блейкли там —
всего этого можно было бы избежать!

Если бы только! — думал Плам, с нетерпением и тревогой оглядывая восточный берег, поднимающийся зубчатый, скалистый и неприветливый над ивами у русла реки. Если бы только! Не только весь этот ряд, который Бирн так хорошо знал, но и весь этот другой ряд, этот ряд внутри ряда, эта запутанная череда неудач и несчастий, которые затрагивали социальную вселенную Кэмп-Сэнди, о которой полковник, по-видимому, ещё не знал
так мало, о чём Плюму, как коменданту, ещё предстояло ему рассказать! Прибежал ординарец с подзорной трубой и клочком бумаги.
 Плюм взглянул на последний, на карандашные каракули неразлучной спутницы его жены и, насколько он знал, её доверенного лица.  «Мадам», — разобрал он, и ещё что-то вроде «_affreusement_», но этого было достаточно. Санитар
дополнил: «Лис, сэр, говорит, что леди очень плохо…»

«Иди к ней, Плюм, — с поразительной быстротой воскликнул полковник.
«Я присмотрю за всем здесь. Всё идёт как надо», — и с
тантара--тантара-ра-ра Сандерс войск, распространяясь вдоль и поперек, были
карабкаться вверх по глинистые склоны тысячу ярдов. - Иди к своей жене
и скажи ей, что опасность миновала, - и, едва взглянув еще раз на
стонущего агента, которого теперь безвольно поднимали на больничных носилках,
к счастью, майор ушел. - Эта леди очень плоха, не так ли? - проворчал он.
Бирн, в ожесточенных Грэхему. "Что французский карга иногда говорит
правда, несмотря на себя. Как ты нашел его?" Это с кивком
головой в сторону исчезающих носилок.

"Тоже плохо. Эти ножи апачей вонзаются глубоко. Теперь Маллинс ..."

— Думаешь, это был апач? — прищурился Бирн, и в его глазах внезапно вспыхнул огонёк, потому что Рен рассказал ему о своих проблемах — обо всём.

 — Апач с ножом — да.

 — Что, чёрт возьми, ты имеешь в виду, Грэм? — и солдат-ветеран, который знал и любил хирурга, снова повернулся к нему с глазами, в которых не было ничего похожего на сочувствие.

Доктор обернулся, его мрачный взгляд следил за удаляющейся фигурой командира
поста, который с трудом поднимался по зыбкому песку крутого склона на плато. Носилки и санитары
уходили в госпиталь с бесчувственным грузом. Несколько человек
люди, задержавшиеся поблизости, сгруппировались вокруг мертвых апачей.
Собравшиеся на берегу наблюдатели были вне пределов слышимости. Штабной офицер
и хирург были практически одни, и последний ответил:

"Я имею в виду, сэр, что если бы нож апача был воткнут в тело
воина-апача, Маллинс был бы мертв давным-давно - чего он
не сделал".

Бирн поседел еще больше.

"Могла ли _ она_ это сделать?" - спросил он, дернув головой вбок.
Голова в сторону квартиры майора.

"Я не утверждаю", - ответил шотландец. "Я спрашиваю, был ли там кто-нибудь еще?"




ГЛАВА IX

РЫЦАРЬ КОВРА, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО


Флаг в Кэмп-Сэнди свисал с вершины. Если только не по приказу, он никогда не висел на полпути. Флаг в агентстве развевался не выше, чем кроны деревьев, напоминая о том, что Смерть любила какой-то блестящий знак и не зря судилась. Под этим символом траура, далеко в долине, переводчик рассказывал кругу мрачных, угрюмых и безучастных лиц то, что каждый апач знал и раньше. Под
развевающимся на ветру флагом на посту лежал гражданский служащий,
одетый для погребения. Бедняга Дейли скончался, едва успев
расскажите его историю, и пусть его оплакивают лишь любящая женщина или две.
Над лагерем тень смерти смягчила ослепительный солнечный свет, потому что
Сэнди чувствовал напряжение и говорил только с сожалением. Он хотел как лучше,
и Дейли теперь это признавал. Ему не хватало «смекалки», как говорили те,
кто долго жил на земле апачей.

В больнице две бедные женщины плакали, и вдвое больше людей
пытались их утешить. Джанет Рен и миссис Грэм, как всегда, были там, когда
пришли горе и беда. Миссис Сандерс и миссис Катлер тоже
суетились вокруг скорбящих, делая всё, что могли, и в больнице
Мадам, которая в последнее время была занята днём и ночью, не отходила от своего пациента, пока он не перестал в ней нуждаться, а затем занялась теми, кого он оставил, — вдовой и сиротами. На затенённых верандах другие женщины перешёптывались мягким сочувственным тоном, уместным на похоронах, а мужчины молча кивали друг другу. Смерть была чем-то, что эти последние видели так часто, что она не вызывала у них особого ужаса. Происходили и другие события, гораздо более важные,
которые они вообще не могли себе представить.

Капитан Рен после четырёх дней содержания под стражей был освобождён
по приказу самого майора Плюма, который, ожидая решения по своему
заявлению об отпуске, взял бюллетень и уединился в своих покоях. Ходили слухи, что миссис Плюм была серьёзно больна, настолько серьёзно, что ей приходилось отказывать всем сочувствующим женщинам, которые приходили навестить её, даже Джанет, сестре их соседа-солдата, который недавно стал военнопленным, но теперь, по закону и обычаю, командовал постом.

Несколько факторов привели к такому положению дел.
Во-первых, Бирн тщательно допрашивал Шеннона и
были сделаны определённые выводы относительно убийства Маллинса,
которые были доведены до сведения Плюма, уже потрясённого известием о том, что,
спав, как утверждали его доброжелательные советники, или бодрствуя, как подсказывало ему внутреннее
сознание, Клэрис, его молодая и всё ещё красивая жена, покинула свою
постель и ночью отправилась к северной границе поместья. Если бы Рена судили или даже обвинили,
этот факт стал бы первым аргументом в его защиту. Суровое обвинение Плюма в адрес Элизы вызвало у неё бурю негодования
возражаю. Мадам была больна, не спала, нервничала — вышла прогуляться, чтобы
успокоиться. Она, Элиза, отправилась на поиски и привела её домой. Даунс, негодяй, когда его хорошенько допросили, заявил, что был пьян в стельку; никого не видел, ничего не знал и, должно быть, выпил виски лейтенанта. Плюм не стал задавать Норе вопросы. Он
не мог заставить себя говорить о своей жене с девушкой из прачечной, но теперь
он знал, что должен отказаться от большей части обвинений в адрес Рена.

Затем последовал последний удар. Бирн отправился в агентство, чтобы сделать всё
Посылая гонцов с обещаниями неприкосновенности, чтобы уговорить
отступников вернуться в резервацию и тем самым предотвратить новую войну с апачами, Плюм,
будучи в полном замешательстве, молился о полном восстановлении
Маллинса — это было единственное, что могло предотвратить расследование, — когда, войдя в свой кабинет утром этого знаменательного дня, он увидел на юном лице Доти
многозначительную новость.

Одним из первых дел, которые лейтенант Блейкли сделал, когда доктор Грэм разрешил ему сесть и говорить, было продиктованное письмо адъютанту, оригинал которого вместе с архивами лагеря
Сэнди давно покоится среди тайных сокровищ Военного
министерства. Ниже приводится копия документа, который мистер Доти
вручил майору ещё до того, как тот добрался до своего стола:

 Кэмп-Сэнди, А. Т.,

 октябрь 187--

 ЛЕЙТЕНАНТ Дж. Дж. ДОТИ,

 8-й пехотный полк США,

 адъютант.


 _Сэр_: имею честь представить на рассмотрение командующего постом следующее:

 Вскоре после отступления --го числа я внезапно
 ко мне в моей квартире подошёл капитан Роберт Рен, 1-й
 кавалерийский полк, и обвинил меня в предательстве по отношению к нему;
обвинение, которое вызвало мгновенное и возмущённое отрицание.
 У него, как я теперь знаю, были веские основания
полагать, что его обвинение было правдой, и единственный удар, который он нанёс мне, был результатом сильного и естественного гнева. Он не мог предвидеть, что последствия будут такими серьёзными.

 Как человек, наиболее пострадавший в этой истории, я искренне прошу не выдвигать против меня никаких обвинений. Если бы мы были в гражданском браке, я бы
 отказываюсь от судебного преследования, и, если дело будет передано в военный трибунал, оно, вероятно, будет отклонено из-за отсутствия доказательств.


 С уважением,

 Ваш покорный слуга,

 Нил Д. Блейкли,

 1-й лейтенант ----го кавалерийского полка.

Теперь Доти, как известно, держал язык за зубами, когда мог распространиться какой-нибудь
вредный слух, но он не мог подавить свою радость по этому поводу, как не мог
подавить желание выразиться на сленге. «Послушайте, разве это не просто
«Потрясающе!» — сказал этот простодушный юноша, раскладывая газету на столе перед мрачно сверкающими глазами Грэма. Плам читал её в унылой, апатичной, ничего не видящей манере. Это было на следующее утро после _эмуте_ апачей. Плюм
с минуту пристально смотрел на своего адъютанта, затем, схватив шляпу от солнца, которую бросил на стол, и просто сказав: «Я скоро вернусь», — поспешил в свою затемнённую комнату и не появлялся там целый час. Затем первым делом он попросил принести письмо мистера Блейкли, которое на этот раз читал, сжав губы и слегка подергивая их уголками. Затем он позвал
телеграфный бланк и отправил провода для перехвата Бирн в агентстве. "Я
обратимся за команду Рена в полдень. Я слишком болен для дальнейшего
долг", - только и сказал он. Бирн, остальное читать Между строк.

Но Грэм тотчас в каюту капитана Рена, грубый
карандаш копии самых необычных бумаги в руке. "Р-Роберт "Ворона","
войдя, он сказал, не постучавшись и без предупреждения: "Ты будешь слушать
это? Нет, Анджела, девочка, не уходи". Когда сильно двигались, как у нас
видно, наши доктора за пограничья диалект.

В тусклом свете, проникавшем через затенённые окна, он не сразу заметил
девочку. Она сидела на скамеечке для ног, положив руки на колени отца,
и с любовью смотрела на него, а его сильная костлявая рука
лежала на её голове и играла с лентой, «повязкой», как он
любил её называть, которой она перевязывала свои густые локоны. Услышав голос доктора, Джанет, всегда опасавшаяся болезней, вышла из столовой с серебряной щёткой и полотенцем в руках и встала в дверях, сурово глядя на него. Она всё ещё не могла простить брата.
подруга осудила ее методы, поскольку это касалось ребенка ее брата
. Анджела, выпрямившись во весь рост, оперлась одной рукой на
спинку отцовского кресла, другой начала нежно поглаживать
седеющую щетину на его нахмуренном лбу.

Никто не произнес ни слова, когда Грэхем начал медленно, до последней строчки
читать черновик послания Блейкли. Некоторое время никто не произносил ни слова.
после того, как он закончил. Анджела с приоткрытым ртом и расширенными глазами сначала
стояла, вслушиваясь в каждый слог, затем, тяжело дыша,
медленно повернулась, опустив левую руку. Рен сидел в
Он молчал, его глубоко посаженные глаза сверкали, глядя на мрачного чтеца, на его суровом лице застыло ошеломленное выражение. Затем он протянул руку, убрал тонкую дрожащую руку со своего лба и прижал ее к своей щетинистой щеке, но по-прежнему не мог говорить. Джанет медленно попятилась в темноту столовой. Ситуация смягчала ее, но Джанет была не склонна к сентиментальности. Голос Грэма снова нарушил тишину.

«Для тщеславного рыцаря-ковбоя, чьим главным достижением было носить
косу своей прекрасной дамы, наш охотник за бабочками, как мне кажется, обладает некоторыми
достоинства джентльмена, - сказал он, медленно складывая газету. "Я мог бы
сказать больше", - продолжил он вскоре, удаляясь в холл. Затем,
остановившись в дверях, добавил: "Но я не буду", - закончил он и внезапно
исчез.

Час спустя, когда Джанет лично пошла открывать дверь, она заглянула в гостиную и увидела, что Анджела снова сидит на скамеечке для ног, положив свою хорошенькую головку на колени отца, а его рука снова играет с её блестящими локонами, и они оба выжидающе смотрят на неё. Да, там
перед ним стоял молодой адъютант, официально экипированный ремнём, саблей и
безупречными перчатками. «Могу я видеть капитана?» — спросил он, приподняв свою щегольскую
_фуражку_, и капитан встал и направился к двери.

"Майор Плюм передаёт привет и это письмо, сэр,"
пробормотал юноша, краснея при виде Анжелы, которая улыбалась ему из-за двери гостиной. — И... вы командуете, сэр. Майор отпросился по болезни.

В тот вечер торжественная процессия двинулась по извилистой дороге к
северным равнинам и почти дошла до маленького кладбища.
весь гарнизон провожал в могилу всё, что было смертного в этом
несчастном агенте. Бирн, вернувшийся из агентства, представлял
там генерала, командующего департаментом. Рен торжественно
следовал за ним как командир поста. Даже женщины шли за ними,
изящно ступая по песку. Грэм наблюдал за ними с крыльца
почтового госпиталя. Он не мог надолго оставить Маллинса,
метавшегося в лихорадке и бреду. Он только что оставил лейтенанта Блейкли, который сидел и спокойно занимался починкой крыльев бабочек, и Блейкли
даже подошёл к входной двери, чтобы посмотреть на собравшихся вдалеке
приличных скорбящих. Но он отвёл забинтованную голову, когда две высокие
женственные фигуры торжественно прошли вдоль ряда, одна такая чопорная и
почти античная, другая такая гибкая и грациозная. Он вернулся в
гостиную и одним глазом, смотревшим в занавешенное окно, следил за
ней, последней, пока белая струящаяся юбка не исчезла из поля его
зрения. Всего несколько часов назад он стоял на том же месте, где пять ночей назад получил тот страшный удар, и на этот раз сердечно пожал огромную руку, которая нанесла его
между его белыми и тонкими ладонями. «Прости нам наши прегрешения, как мы
прощаем тех, кто их совершил», — пробормотал Рен, читая полные сожаления
слова своего покойного обвинителя и командира, ведь не он ли, в свою
очередь, без промедления, тоже съел пирог с повидлом? В позе крупного солдата, когда он вошёл в тёмную комнату и встал перед своим младшим по званию и подчинённым, было что-то почти жалкое, но тот не обращал внимания на сбивчивые, неуклюжие, неуверенные слова, которыми этот сильный, властный человек пытался загладить свою вину. «Я не буду
слушайте, капитан Рен", - сказал он. "У тебя были причины, я никогда не
снилось что-то. Наши глаза были открыты" (один из его еще
закрыта). - Ты сказал более чем достаточно. Давай начнем сначала
сейчас - с лучшим пониманием.

- Это... это великодушно с твоей стороны, Блейкли. Я недооценил
все... всех, и теперь... ну, ты знаешь, что все еще есть
Хотспур на службе. Я думаю, что кто-то может быть настолько глуп, чтобы
сказать, что ты получил удар, не возмущаясь...

Блейкли улыбнулся, возможно, искажённой и неуверенной улыбкой, сильно
ограниченной пластырем. И всё же в его глазах было спокойное безразличие.
видны морщины на его бледном лице. "Думаю, я знаю, как ответить",
сказал он. И так в течение дня, и без упоминания имени верхний
в мыслях каждого, эти двое расстались, впервые за все время, как
друзья.

Но ночь еще не наступила.




Глава X.

СНОВА "ЖЕНЩИНА-ГУЛЯЮЩАЯ-В-НОЧИ"


С самого первого дня недели события развивались так стремительно, что мало кто из светского общества Сэнди мог до конца осознать, а тем более понять всё, что произошло, и когда они собрались на верандах прохладным вечером после похорон Дейли, разговоры шли о
все в одну сторону. Мужчина, который мог бы пролить свет на определенные вопросы, о которых шла речь.
Его похитили, и были женщины, готовые поклясться.
это было сделано просто для того, чтобы вывести его за пределы досягаемости их расспросов.
Сержант Шеннон был направлен в управление с каким-то заданием
предписанным полковником Бирном. Это был почти последний приказ, отданный
Майором Плюмом перед передачей командования.

Сам Бирн всё ещё оставался на посту, «наблюдая за ситуацией», как
понималось, и постоянно телеграфируя генералу в Прескотте и командиру небольшого отряда, охранявшего
административные здания в резервации — лейтенант Бриджер из
пехоты. Вместе с сержантом и двадцатью солдатами этот молодой офицер был
отправлен туда сразу после тревожной и непредвиденной катастрофы,
вызванной вспышкой эпидемии. Катастрофа — так назвал это Бирн, и он имел в виду именно это, не столько потому, что это стоило жизни Дейли, агенту, чьё ошибочное рвение привело к непониманию, сколько из-за гибели двух таких выдающихся молодых воинов, как «Щит» и его друг, который пал, нанеся смертельный удар тому, кто его предал.
жестокие руки, как они это расценили, на двух молодых девушках, одна из которых была дочерью вождя, и обе были объектами благоговейного и дикого сентиментального интереса. «Если война не начнётся сразу, — сказал Бирн, — то это будет потому, что у апачей появилось новое чувство или тщательно продуманный план. Присматривайте за ним».

От гонцов, отправленных на поиски разбредшихся беглецов, которые вскоре должны были снова собраться в
крепостях Моголлон на востоке или в стране Ред-Рок на
севере, — вероятно, в последней, поскольку она была ближе к их друзьям в
резервация и дальше от нескольких отступников Тонто, скрывающихся в горах
в направлении форта Апачи. Обещание Бирна the wanderers, отправленное
этими посыльными, заключалось в том, что они будут в безопасности от любого судебного преследования
, если они немедленно вернутся в агентство и сообщат
они сами обратились к переводчику и лейтенанту, командующему охраной.
Он не хотел, он сказал, нести ответственность за то, что может случиться, если они
упорно оставаясь на свободе. Но когда выяснилось, что, в отличие от входящих, многие выходят, и что Натзи
Отец и брат уже ушли, и сердце Бирна упало. Сообщение пришло по телеграфу из агентства вскоре после возвращения похоронной процессии, когда вечер был ещё в самом разгаре. Он сразу же послал за Реном, и, сидя на террасе перед домом майора, в то время как ординарец маячил неподалёку, а многие с тревогой наблюдали за ними из окон, два ветерана серьёзно беседовали.
Майор Плам был у постели своей жены, как сказал Грэм, когда спустился вниз около восьми. Миссис Плам, продолжил он, по крайней мере, не
ему стало хуже, но он очень нервничал. Затем он сам отвез себя обратно в больницу.

Еще одной темой для обсуждения были часы Блейкли и их
странное восстановление, и многие пытались узнать, что сам Блейкли
сказал об этом. Офицеры, почти все они, конечно, время от времени наведывались к Блейкли и спрашивали, не могут ли они чем-нибудь помочь. Это было принято и правильно, и все, кто с ним разговаривал, почти без исключения, заводили разговор о дежурстве и хотели знать, как он его проводит.
за то, что они оказались на посту № 5. Было замечено, что на эту тему и на тему убийства рядового Маллинса мистер Блейкли был странно
молчалив. Он не мог предложить никакого объяснения ни по одному из этих
вопросов. Часы были украдены из внутреннего кармана его тонкого белого
пиджака, когда он спал у бассейна, в этом он был уверен, но не
стал бы утверждать, что это сделал кто-то другой. К тому времени все знали, что
Анджела Рен видела, как он спит, и в порыве озорства
унесла его сачок для бабочек, но кто бы стал обвинять Анджелу
забрать его часы и деньги? Конечно, такое случалось, говорили
одна или две мудрые головы, но не с такими девушками, как Анджела.

 Но кто мог сказать, о чём всё это время думала сама Анджела?
Когда-то давным-давно наши молодые люди на Севере и Западе
обыкновенно проигрывали в игре «Поймай ласку спящей».
Действительно, существовали сообщества, и до того, как совместное обучение
стало модным в некоторых наших великих университетах, где девушка,
застигнутая за дремотой, не считала это грехом против бдительного
парня или даже
Он прижал её к себе и запечатлел на её губах поцелуй. С другой стороны, если юношу застанут спящим, он не всегда может рассчитывать на поцелуй, но должен будет заплатить штраф — пару изящных перчаток. В те армейские дни, о которых мы пишем, было много случаев, когда
ангелы забирали и перчатки, и губы, и Анджела, натолкнувшись на
Блейкли, когда он дремал под ивами, прониклась к нему симпатией и
сожалела о том, что её отец так сильно его недолюбливает, — возможно,
даже немного возмущалась этим, — и не смогла устоять перед
искушением
мягко высвободить эту сеть-ловушку из ослабевших пальцев
и быстро, украдкой, с восторгом унестись прочь, пока он не проснулся. Именно об этом поступке, не подозревая о роковых последствиях, она и Кейт Сандерс так радостно болтали,
чуть не прыгая от девичьего веселья, когда обесчещенная жертва, направляясь домой, заметила их на _плато_. Ещё десять минут, и она в полной мере ощутила на себе гнев своего
отца. Ещё двадцать минут, и она под ударом
Блэйкли, охваченная яростным гневом отца, упала, как подкошенная.

 Когда тётя Джанет с вытянутым лицом и преувеличенно мрачным видом пришла, чтобы заставить её осознать ужасные последствия её преступления, первым порывом Анджелы было закричать, протестуя против беспричинного гнева отца. Когда она узнала, что его вот-вот арестуют, несомненно, за его безумное нападение, она в полном смятении чувств, в любви и нежности, в невыразимом горе и раскаянии бросилась к его ногам и, обхватив его колени, зарыдала.
от всего сердца умоляя его простить ее за то, что она назвала своим порочным,
беспечное, бессердечное поведение. Никто не видел той благословенной встречи, той
сцены взаимного прощения, сладостного примирения; действительно, слишком сладостной и
безмятежной для суровой и кальвинистской натуры Джанет.

Интересно, довольны ли мы когда-нибудь тем, что чужие дети должны быть
так быстро, так полностью прощены? И все из-за того, что у нас были все
Проявления сочувствия Джанет к Роберту должны быть сдержанными. Что касается Анджелы, то нельзя позволять ребёнку так
Вскоре она забыла, что это должно было стать ужасным уроком. Поэтому, когда тётя Джанет, держа в руках сачок для бабочек, потребовала от племянницы полного объяснения присутствия в комнате этого похищенного трофея, это было чревато слишком большим количеством будущих наказаний и вечным гневом. Даже в своём подавленном настроении Анжела сохраняла бдительность.
"Я всё рассказала отцу, тётя," — заявила она. «Я оставляю всё
ему» и молча выслушивала замечания, без которых, по мнению старшей весталки, она не могла бы уйти по собственному желанию
филд. "Дерзкий", "нескромный", "неподобающий", "распутный" - вот несколько избранных выражений
ругательства тети Джанет, и на них никто не ответил. Но когда она
закончила словами: "Я немедленно отправлю ему эту ... вещь с моими
личными извинениями за поступок безответственного ребенка", - вскочила с места.
В глазах Анджелы вспыхнул бунт. Она понесла наказание как женщина. Теперь с ней не будут обращаться как с ребёнком. К
нескрываемому удивлению и неодобрению Джанет, Рен решила, что Анджела сама должна
отправить и извинения, и сеть. Это было первое послание
Такого она ещё не писала, но даже в этом случае она не стала бы отправлять его
ни за советом, ни за критикой, даже если бы его написание стоило ей
многих часов, слёз и листов бумаги. Никто, кроме адресата, даже не взглянул на него, но когда Блейкли прочитал его, на его бледном и всё ещё забинтованном лице появилась серьёзная улыбка. Он убрал маленькую записку в стол, а потом достал её и перечитал ещё раз, и ещё раз, а потом медленно положил во внутренний карман своего белого халата и держал там, пока медленно расхаживал взад-вперёд.
Поздно вечером, в звёздную ночь, я спустился по веранде. Это был вечер похорон
Дейли, вечер того дня, когда он и его капитан пожали друг другу руки и
должны были начать всё сначала, лучше понимая друг друга.

 Молодой Дуэйн был дежурным офицером и после проверки
своей маленькой стражи на посту на несколько минут зашёл в госпиталь, где
Маллинс лежал, бормоча и ворочаясь в лихорадочном сне; затем, встретив
Рен и Грэм по пути заглянули к Блейкли,
возможно, чтобы немного поболтать и кое-что узнать. Вскоре после этого
Однако, когда прозвучал сигнал «отбой», мальчик присоединился к маленькой группе,
осторожно переговаривавшейся на крыльце дома капитана Сандерса, далеко в конце
улицы, и в ответ на вопрос сказал, что «Жуки» — это
Блейкли, чьё настоящее имя было коротким, как удар хлыста, должно быть, быстро поправлялся, он «не нуждался в своих друзьях», и, поскольку парень казался несколько взвинченным и обиженным, что могло быть естественнее, чем потребовать от него объяснений? Сандерс и его жена присутствовали при этом, и миссис Бриджер,
весьма любопытная и не без злорадства, тоже.
Кейт тоже была в компании, и Доти, адъютант, и мэм
 Катлер и Вестервельт — было так мрачно и тихо, сказали последние,
сидя в конце ряда. Много говорили о миссис Плам.
болезнь и её «хождение во сне», как это называли, и
многие думали, но мало кто говорил о том, что она могла находиться на посту № 5 в то время, когда № 5 был заколот. Конечно, они знали, что она не могла этого сделать, но как странно, что она вообще там оказалась! К тому времени эта история раздулась, как воздушный шар.
на этот раз спекуляций было более чем предостаточно. Но тут Дуэйн пожаловался на новую обиду, которая, если перевести её на английский Дуэйна, звучала так: «Похоже, Багз хотел избавиться от меня и ждал кого-то другого», и они хорошо запомнили это. По крайней мере, никто больше не подходил к парадной двери Блейкли, но в одиннадцать часов его самого ещё можно было смутно различить, когда он размеренно расхаживал взад-вперёд по террасе, по-видимому, один и погружённый в раздумья.
 Свет в его доме тоже был притушен, новый человек из отряда попросил и взял на себя обязанности, которые раньше выполнял этот несчастный.
Даунс, который теперь отбывал срок в гарнизонной тюрьме. Однако до одиннадцати часов
этот новый слуга-воин отправился наверх спать, и
Блейкли остался один, как он и хотел, потому что ему нужно было
что-то спланировать и о чём-то подумать, что помогало ему
преодолевать одиночество.

 Вдоль линии офицерских казарм только в двух или трёх домах
горели огни. В доме Плюма, где всё ещё жил Бирн, царила тьма. В домах Рена и Грэма царила тьма, несмотря на то, что хозяева этих поместий всё ещё были в отъезде, оба у постели больного
Рядовой Маллинс. К этому времени на веранде у
Сандерса собралось с десяток человек. Все остальные веранды, кроме веранды Блейкли с её одиноким
наблюдателем, казались пустыми. К этим бездельникам, наслаждавшимся мягкой и звёздной
ночью, сидевшим с непокрытыми головами на галерее и дружески
беседовавшим по-фронтирному, вскоре подошёл молодой солдат,
вышедший из кабинета адъютанта в южной части. "Тотсамый
ночной оператор, - объяснил он. "Только что пришли две депеши за
Полковник Бирн, и я подумал, может быть...

- Нет, Кэссиди, - сказала Доти. - Полковник в своей каюте. Отправить,
— В чём дело? Может, мне лучше пойти с вами, — и, поднявшись, молодой офицер
пошёл впереди, на цыпочках войдя в холл среднего дома, где на дальнем конце стола тускло горела лампа. Постучав во внутреннюю дверь, он получил разрешение войти. Бирн лежал в постели, накрывшись простынёй, но не спал. Он взял первое письмо и нетерпеливо разорвал его. Это было от Бриджера из агентства:

 Бегуны только что сообщили, что Нэтси и Лола повернули назад с тропы к колодцу Монтесумы, отказавшись идти дальше от своих
мертвых тел. Вероятно, их можно будет найти, если группа отправится на рассвете или раньше.
 Alchisay с ними. Еще индейцы наверняка отсюда.

Брови Берна контракту, и его губы сжались, но он не дал никаких других
знак. "Капитан Рэн еще не спишь?" - Что это? - коротко спросил он, протягивая руку за
другой депешей.

"В больнице, сэр", - ответила Доти и посмотрела на лицо этого знаменитого
участника кампании, когда он вскрывал второй коричневый конверт. На этот раз он наполовину вылез из постели, не успев дочитать даже это короткое сообщение. Оно было от генерала:

 «Новости о неприятностях, должно быть, дошли до индейцев в Сан-Карлосе.
 Там и у апачей большое волнение. Мы отправимся в лагерь
 Макдауэлл, завтра, как только я увижу Плюма. Он должен прийти пораньше.

 Полковник был в тапочках и халате меньше чем через минуту, но Плюм наверху услышал приглушённые звуки с нижнего этажа и спустился через мгновение. Без единого слова Бирн протянул ему второе послание и подождал, пока тот прочтёт, а затем спросил: «Вы сможете выехать на рассвете?»

"Я могу начать прямо сейчас", - последовал мгновенный ответ. "Наша лучшая команда справится"
за десять часов. Закажите "Конкорд", мистер Доти. И Доти исчез.

- Но, миссис Плюм... - неуверенно начал полковник.

"Миссис Плюм просто нужен покой и чтобы ее оставили в покое", - последовал безрадостный ответ.
"Я думаю, возможно ... я немного мешаю". "Я думаю, что возможно".

"Что ж, я знаю, генерал оценит вашу оперативность. Я... не знал
, что вы просили о встрече с ним", - и Бирн взглянул на него из-под своих
косматых бровей.

- Я точно не знал, но в моем письме намекалось на это. Я так много
не могу написать, что, конечно, он должен услышать, — я не имею в виду вас, полковник Бирн, — и он должен знать факты. Теперь
я сразу же соберусь и — увижусь с вами перед отъездом.

«Лучше возьмите с собой сопровождение, Плюм».

«Один человек на месте водителя. Вот и всё, сэр. Я сейчас вернусь, если вам нужно что-то отправить», — сказал Плам и поспешил обратно наверх.

 Была едва ли полночь, когда большой чёрный фургон Плама «Конкорд», весь из пружинной стали и гикориевой древесины, как сказал почтмейстер, помчался прочь, запряжённый четвёркой огромных мулов из Миссури. Было 12:30 по часам караульного помещения и по сигналу часовых, когда Рен вернулся домой и увидел, что Анджела, с длинными роскошными волосами, ниспадавшими на её мягкий белый халат, ждёт его у входной двери. Из своего окна она
Она видела, как он подъехал; заметила, что повозка уехала раньше;
услышала голос майора Плюма, прощавшегося с ней, и задумалась, что
это значит — такой полуночный отъезд старшего офицера. Она сидела
молча, глядя на сверкающие звёзды, и гадала, будет ли ответ на её
записку? Сможет ли он написать прямо сейчас? Есть ли вообще
причина, по которой он должен писать после всего, что произошло? Почему-то она чувствовала, что он обязательно напишет,
и скоро, и эта мысль не давала ей уснуть.
беспокоилась о Маллинзе, так она сказала себе и отцу,
что, трепеща, спустилась вниз, чтобы встретить его у двери. Но нет
успел он ответил: "все еще в бреду и все же, держа его собственного,"
чем она спрашивает, куда и зачем основных шлейф ушел.

"Генеральная проводной для него", - ответил Рен. "И что делает моя высокая
девчушка, выглядывая из окон в такое время ночи? «Иди спать, дитя». Может, она и теряет сон из-за красоты, но не красоту из-за сна, с нежностью подумал он, когда она так же нежно поцеловала его и повернулась, чтобы уйти. Затем послышались тяжёлые шаги по галерее снаружи, и появилась тёмная фигура, прямая и
Солдат встал между ними и тусклым светом караульного помещения.
Это был капрал из караула.

"№ 4, сэр, докладывает, что слышал выстрелы — два — в долине."

"Боже правый!" — начал Рен, но проглотил ругательство, не успев его произнести.
Могли ли они осмелиться напасть на майора — и так близко к посту? Ещё мгновение, и он уже спешил в казармы своего отряда; пять минут, и сержант с десятью солдатами бежали за ним к конюшням; десять минут, и дюжина лошадей, быстро оседланных, была выведена под звёздное небо; пятнадцать минут, и они поскакали галопом.
Они скакали галопом, растянувшись в колонну по двое, по песчаной дороге, оставляя гарнизон в недоумении. Три, четыре, пять миль они проскакали мимо
Боулдер-Пойнт, мимо Ратлснейк-Хилл, и по-прежнему не было никаких признаков
неладного, никаких следов ночного набега апачей, ведь апачи действительно
боятся темноты. Трижды сержант спрыгивал с лошади,
зажигая спичку, и изучал тропу. Мулы и повозка продолжали двигаться вперёд без каких-либо видимых перерывов или остановок, пока далеко за утёсом, который скрывал дорогу от всех в Сэнди, они не начали
Долгий, извилистый подъём на перевал к Черри-Крик. № 4, возможно,
слышал выстрелы, но если они и предназначались для повозки, то не причинили
вреда. Было уже далеко за час, когда Рен дал команду возвращаться на
пост. Они снова сели в седла и направились домой. Первые пять минут
они ехали почти прямо на восток, а когда поднялись на небольшой
склон холма, сержант, ехавший впереди, внезапно натянул поводья.
— Смотрите туда! — сказал он.

 Далеко за скалистыми возвышенностями за долиной, скрытыми с
юга от Сэнди отвесными утёсами, которые служили почти
В направлении резервации внезапно вспыхнуло яркое пламя — сигнальный огонь апачей. Значит, кто-то из них находился в самом сердце этого труднопроходимого региона, не более чем в десяти милях к северо-востоку от поста, и подавал сигнал своим товарищам; но майор, должно быть, благополучно проскользнул мимо.

Направив своего коня к конюшне с отрядом, Рен нашел номер 4
более к востоку конце своего поста, почти до угла с
что с № 5. "Часы для сигнальных огней или бродяги в ночи", он
заказал. "Ты видел кого-нибудь из них?"

— Сигнальных костров нет, сэр, — ответил часовой. — Уэлчу, который был до меня, показалось, что он слышал выстрелы...

 — Я знаю, — нетерпеливо ответил Рен. — Там ничего не было. Но мы видели сигнальный костёр на северо-востоке, так что они где-то рядом, и, возможно, кто-то подкрадывается, чтобы посмотреть, что мы делаем, хотя я в этом сомневаюсь. Вы ничего не видели?

 «Ну, нет, сэр, мы почти ничего не видим, так темно. Но
многие из почтенных людей встали и ходят туда-сюда, наверное, волнуются. У лейтенанта, мистера Блейкли, горел свет,
время назад, и-голоса".Выпуск № 4 указал на темные фронтоны едва
сорок ярдов.

"Это достаточно просто", - сказал Рен. "Люди, естественно, приходят к
это конца, чтобы увидеть, что стало с нами, почему мы ушли, и т. д. Они
слышал об этом, смею сказать, и некоторые из них были, наверное, вздрогнет".

— Да, сэр, похоже, кто-то плачет.

Рен отвернулся. — Что? — внезапно спросил он.

Номер 4 повторил своё заявление. Рен на мгновение задумался, начал было говорить, чтобы задать ещё вопрос, но сдержался и задумчиво побрёл прочь по зыбкому песку. Ближайшая тропинка вела мимо
Первая квартира, Блейкли, находилась с восточной стороны, и, подойдя к дому, капитан остановился. Где-то в тени заднего крыльца были едва слышны приглушённые голоса. Один из них, взволнованный, принадлежал не мужчине, и, пока Рен стоял в нерешительности и удивлении, задняя дверь быстро открылась, и на фоне слабого света изнутри показались две тёмные фигуры. В одном, более высоком, он без сомнения узнал Нила Блейкли, а другого не узнал совсем. Но он узнал интонацию. Он узнал
форма должна быть, вне всякого сомнения, что молодая и стройная женщина. Тогда
вместе тени исчезли внутри, и дверь закрылась позади
их.




ГЛАВА XI

СТОП--ПО ПРОВОДАМ


Три дня спустя пехоты гвардии в гарнизон были в подошве
бесплатно. Рен и Сандерс, с почти пятьюдесятью солдатами на каждого, вышли на поле боя
в соответствии с телеграфными приказами Прескотта. Генерал временно разместил полевой штаб в лагере
Макдауэлл, в долине Верде, и под его несколько отстранённым
руководством четыре или пять небольших конных колонн двигались
в колонну по одному.
Они углубились в дебри Моголлонского хребта и бассейна реки Тонто.
Беглецы потерпели неудачу. Отступники не вернутся. Полдюжины небольших групп кочевников, постоянно живших за пределами резервации, с радостью приняли этих мятежников и новости, которые они принесли: двое их молодых воинов были убиты, когда пытались защитить Натси и Лолу. Это дало всё необходимое для оправдания мгновенного
нападения на поселенцев в глубоких долинах к северу от Рио-Саладо,
и несколько ничего не подозревавших, неподготовленных людей встретили свою
Гибель. Беспощадная война уже началась, и генерал, не теряя времени, отправил своих всадников в погоню за врагами. Тем временем пехотные роты, расквартированные в разбросанных по округе постах и лагерях, остались «держать форт», защищать женщин, детей и имущество, а Нил Блейкли, у которого было тяжело на сердце из-за того, что хирург запретил ему пытаться уйти, злился, негодовал и затягивал своё выздоровление в одинокой
 палатке. Мужчины, которые ему больше всего нравились, ушли, а те немногие женщины, которые могли бы стать его подругами, теперь, казалось, держались от него подальше.
Что-то, он не знал, что именно, настроило чувства гаррисона против него.
он.

В течение дня или двух мистер Блейкли был настолько поглощен своим огорчением по поводу вердикта Грэма
и телеграфных распоряжений генерала по этому делу, что мистер Блейкли
так и не узнал и не заметил, что что-то еще было не так. К тому же, у него
не было возможности встретиться с гарнизонными жителями, за исключением нескольких
офицеров, которые заходили, чтобы вежливо поинтересоваться, как у него идут дела. Повязки были сняты, но гипс всё ещё уродовал одну сторону его лица и шеи. Он не мог выходить в свет.
На самом деле на почте была только одна девушка, чьего общества он искал. У него были книги и жуки, и это, по словам миссис Бриджер, было «всем, чего он требовал, и даже больше, чем он заслуживал». Подумать только, что комната, которая совсем недавно была священной для сына и наследника, превратилась в то, что эта разгневанная маленькая женщина назвала «магазином жуков»! Это была одна из мистеров.
Непростительные грехи Блейкли в глазах противоположного пола заключались в том, что он находил
столько интересного в занятиях, которые не интересовали и не привлекали
их. Мужчина с мозгами и банковским счётом не имел права жить один,
— сказала миссис Сандерс, у которой была дочь брачного возраста, пусть и не слишком привлекательная. На всё это женщины могли жаловаться в нём до того, как катастрофа, по крайней мере на какое-то время, испортила его внешность. Он знал об этом и переносил всё с философским и причудливым стоицизмом. Но всё это и многое другое не могло объяснить, почему
он отвёл взгляд и вёл себя сдержанно, если не холодно,
когда поздним осенним вечером, внезапно выйдя из своей комнаты,
он столкнулся лицом к лицу с группой из четырёх молодых женщин
в сопровождении адъютанта — миссис Бриджер и миссис Трумэн
впереди всех четверых и первыми, кто получил его вежливое, но слегка смущённое приветствие. Им пришлось остановиться на полсекунды, как они потом говорили, потому что он действительно столкнулся с ними, чего никто не ожидал. Но две другие, Кейт Сандерс и Мина Вестервельт, с опущенными головами и без единого слова проскочили мимо него и прошли дальше по ряду. Доти
торопливо объяснила, что они заходили в почтовую больницу, чтобы
узнать о Маллинсе, а теперь должны были прийти к Сандерсам на концерт,
после чего Блейкли извинился за столь долгое ожидание и
приподняв фуражку, отправился на сторожевую вышку № 4, чтобы понаблюдать за
тёмными и отдалёнными всполохами в районе Ред-Рок, где почти
каждую ночь в последнее время были замечены сигнальные костры апачей.
Только оставшись в одиночестве, он понял, что те, кто с ним разговаривал, встретили его почти
холодно.  Это заставило его задуматься.

Миссис Плам всё ещё не выходила из своей комнаты.  Майор вернулся из
Прескотт, несмотря на то, что полк находился в поле и столкновение с противником было неизбежным, готовился к
переезжайте. Книги, бумаги и картины хранились в сундуках, больших и
маленьких, которые он изготовил на всякий случай. Было очевидно,
что он ожидал приказа о переводе на другое место службы или о продлении отпуска,
и тем, кто осмелился расспросить солдата с серьёзным лицом, который, казалось, за последние десять дней постарел на десять лет, пришлось довольствоваться кратким, осторожным ответом, что миссис Плам никогда не чувствовала себя хорошо с тех пор, как приехала в Аризону, и даже если бы он вернулся, она бы не поехала. Он сказал, что везёт её в Сан-Франциско.
Остальные редко говорили о ночном походе несчастной женщины и
только с затаённым дыханием. «Конечно, лунатизм!» — говорили все, что бы они ни думали. Но теперь, когда майор Плюм узнал, что его жена во сне прошла по коридору до самой двери — задней двери — комнаты мистера Блейкли, не странно ли, что он не приложил никаких усилий, чтобы предотвратить повторение столь компрометирующего похода, ведь ходили странные слухи. Часовой № 4 слышал и рассказывал о женском голосе, «словно кто-то плакал» в темноте коридора
В полночь, когда Блейкли и Нора Шонесси вернулись к своим обязанностям в доме Труманов, но беспокоились о критическом состоянии своего возлюбленного-солдата и из-за этого не могли как следует выспаться, они узнали кое-что новое и поразительное. Однажды ночью она услышала, а в другой раз смутно разглядела, как к задней двери Блейкли подошла посетительница в платке. Нора рассказала об этом своей
хозяйке, которая очень разумно велела ей никогда больше не упоминать об этом ни перед кем, и сама тут же упомянула об этом перед несколькими людьми,
из них — Джанет Рен. Джанет, по-прежнему испытывавшая отвращение к Блейкли, рассказала эту историю своему брату в тот самый день, когда он вышел на тропу войны, и Джанет была поражена, увидев, что она не сообщила ему никаких новостей. «Тогда, в самом деле, — сказала она, — майору давно пора забрать свою жену», — и Рен строго велел ей замолчать, она не понимала, что говорит! Но, как сказал Кэмп Сэнди, кто же это мог быть, кроме
миссис Плам или, возможно, Элиз? Пару раз в своём бурном прошлом
Кэмп Сэнди переживал романтические моменты, тайны и даже скандалы, но
это было нечто, что затмило все предыдущие эпизоды; это
потрясло Сэнди до глубины души, и, несмотря на запрет брата, Джанет Рен
посчитала своим долгом подробно рассказать об этом Анджеле.

Отдавая ей должное, следует сказать, что мисс Рен мужественно боролась с этим порывом — и действительно сдерживала его в течение нескольких часов, — но вид яркого румянца и радостного выражения на милом юном лице, когда новый «нападающий» Блейкли передал записку, адресованную мисс Анджеле Рен, оказался слишком сильным фактором, который сломил её.
это великодушное решение. Девочка тут же убежала со своим трофеем в свою комнату, и, поскольку она не вернулась, тётя отправилась туда же в течение часа. Сама записка не была ни длинной, ни пространной — просто милое, сердечное, дружеское послание, в котором она возражала против идеи, что нужно извиняться. В ней была только одна строчка, которую можно было считать хоть сколько-нибудь значимой. «Маленькая сеть».
Блэйкли писал: «Теперь он имеет ценность, которой никогда не было раньше». И всё же Анджела прижимала эту ничем не примечательную записку к своей щеке, когда
Скрипучая лестница зловеще возвестила о скором приходе. Еще десять минут, и записка осталась лежать на бюро, а
Анджела стояла у окна, глядя на унылые мили почти пустынного пейзажа, на скалы, сланцы, песок и кактусы, с глазами, из которых исчез свет, и с новой, странной тревогой, терзающей ее девичье сердце. Будь проклята комната № 4 и Нора Шонесси!

Было решено, что, когда Плюмы будут готовы к отъезду, миссис
Дейли и её дочь, недавно овдовевшую и оставшуюся без отца, отправят в Прескотт, а оттуда через пустыню в Эренберг, на
Колорадо. Хотя к западу от долины Верде
 не было замечено враждебно настроенных апачей, следы указывали на то, что они следили за дорогой
по крайней мере до Агуа-Фриа, и сержант с шестью солдатами были
выбраны в качестве сопровождения для небольшого конвоя. Предполагалось, что
Плюм предпочёл бы отправиться в путь утром и доехать до ранчо Стеммера в долине Агуа-Фриа, где его жена-инвалид могла бы отдохнуть ещё один день, тем самым преодолев 50-мильный путь через горы.
 К всеобщему удивлению, Дали предупредили, чтобы они были наготове
чтобы отправиться в путь в пять утра и в тот же день добраться до Прескотта. Поэтому в пять утра санитарная машина интенданта была у дома почтмейстера, где с тех пор, как умер бедняга Дейли, жили недавно овдовевшие люди, и там, вместе с их щедрым хозяином, был бывший пациент вдовы, Блейкли, полный сочувствия и заботы, пришедший попрощаться. Собственный «Конкорд» Плюма появился почти в тот же миг перед его квартирой, и вскоре миссис Плюм, закутанная в вуаль и явно не в лучшей форме, вышла, опираясь на руку
под руку с мужем, а за ними по пятам следовала Элиза. Затем, несмотря на ранний час, к ужасу Плюма, который планировал начать без каких-либо прощальных демонстраций, почти в каждом доме вдоль улицы замигали огни, и стайка женщин, кто-то из них с нежностью и сочувствием, кто-то с болезненным любопытством, собралась, чтобы пожелать жене майора приятного путешествия и скорейшего выздоровления. Они совсем не любили её и не слишком хорошо к ней относились, но она была больна и несчастна, и этого было достаточно. Элизу они терпеть не могли, но даже Элиза приходила к ним.
Добрые слова и советы. Миссис Грэм была там, великодушная и полная полезных предложений, а также обременённая корзинкой с лакомствами.
Капитан и миссис Катлер, капитан и миссис Вестервельт, Труманы, Дотти, молодой адъютант, Джанет Рен, конечно, и дамы из кавалерийского полка майора, все без исключения, пришли попрощаться с майором и его женой. Анджела Рен плохо себя чувствовала,
объяснила её тётя, а мистер Нил Блейкли был занят своими
делами.

 Было замечено, что в те несколько дней, когда они спешно собирали вещи,
и приготовления, майор Плам ни разу не заходил в комнату Блейкли.
Правда, он навестил только доктора Грэма и попросил его объяснить,
что беспокойство из-за миссис Плам помешало ему нанести прощальные визиты;
но то, что он до последнего заботился о других, проявилось в следующем:
Плам попросил капитана Катлера, командира поста, приказать освободить этого негодяя Даунса. «Я думаю, он был наказан вполне достаточно, — сказал Плюм, — и поскольку я способствовал его аресту, я прошу его освободить.» Таким образом, накануне вечером «негодяя» вернули в Тату.
Дежурный, которого в пять часов утра застали в комнате майора,
когда он объяснял, что это было, ответил довольно вежливо, что он хотел попрощаться с Элизой.
"Мы с ней, — сказал он, — были хорошими друзьями."

По-видимому, он уже воспользовался своим шансом у кухонной двери перед
началом, но всё равно задержался, притворяясь, что его
профессионально интересует состояние холёных мулов, которые должны были
протащить «Конкорд» по ухабистой дороге длиной в пятьдесят миль,
поднимаясь на холмы и спускаясь в долины, до наступления
солнце. Затем, пока офицеры и дамы толпились с одной стороны
чёрного автомобиля, Даунс проскользнул с другой, и большие чёрные
глаза француженки на мгновение взглянули на него, когда она наклонилась
к нему и, шепнув что-то, незаметно опустила маленький свёрток в его
подставленную ладонь. Затем, словно теряя терпение, Плюм крикнул:
«Хорошо. «Конкорд» улетел, и собравшиеся в Сэнди издали что-то вроде вздоха облегчения, когда первые лучи восходящего солнца осветили лысую макушку Скво-Пика, огромного стража
долина, вырисовывающаяся из темноты, теней и тумана над неглубоким ручьём, который спал в бесчисленных тихих заводях вдоль своего массивного каменистого русла. Сказав лишь несколько поспешных, смущённых слов, Клэрис Плам попрощалась с Сэнди, думая, что никогда больше его не увидит. Они стояли и смотрели, как она проходит мимо единственного неосвещённого дома, самого северного в ряду. Они не знали, что мистер Блейкли в тот момент прощался с другими, более скромными людьми. Они лишь отметили, что даже в
последний момент он не пришёл, чтобы попрощаться с женщиной, которая когда-то
так повлияла на его жизнь. Затем маленькая группа медленно распалась и
рассеялась. Она не столкнулась ни с каким сопротивлением, хотя
судьба Маллинса всё ещё висела на волоске. Очевидно, что в отчёте Бирн не
упоминал её, если вообще в этом отчёте кто-то был упомянут. Не было необходимости в коронере и присяжных.
 Не было бы ни коронера, ни присяжных, если бы они были
потребованы. Лагерь Сэнди представлял собой отдельный мир, и единственным гражданским служащим в радиусе сорока миль был владелец ранчо, живший в семи
миль вниз по течению, у которого был какой-то территориальный ордер в качестве мирового судьи
.

Но Нора Шонесси, у иллюминатора торца Трумэны кварталов,
пожал жесткий клинч ирландский кулак и посыпались проклятия, после
стремительно несущейся машины скорой помощи. - Я хочу тебя, - всхлипнула она, - чтобы ты сдал Пэта
Маллинз — трус и жестокий негодяй, и я узнаю, кто он такой, как только эта бедняжка сможет сказать правду. Она бы сама сказала это ненавистной француженке, если бы мать и хозяйка не запретили ей выходить из комнаты, пока не уйдут Плюмы.

Три сундука были сложены и закреплены на вешалке в задней части «Конкорда». Другие сундуки и ящики были погружены в один большой фургон и отправлены вперёд. Санитарный фургон с
Дэйли и небольшим эскортом из семи всадников ждал остальной
конвой на северных равнинах, и облако поднятой ими пыли
долго висело над изрезанными склонами, пока первые лучи
восходящего солнца не позолотили скалы в Боулдер-Пойнт, и то, что осталось от гарнизона в Сэнди, не вышло на построение.

В тот вечер, впервые после ранения, мистер Блейкли
он оседлал лошадь и поскакал на юг в мягком лунном свете и не вернулся, когда зазвучала барабанная дробь. Почтальон, пришедший с последними новостями из Сан-Франциско, сказал, что остановился на минутку, чтобы спросить в магазине, не заходил ли недавно на почту Шэндэйн, мировой судья с ранчо, о котором шла речь.

 В тот вечер, впервые после опасной раны, рядовой Маллинс очнулся от долгого бреда, слабый, как ребёнок.
он спросил о Норе, и что с ним такое — лежит в постели
в бинтах, а доктор Грэм смотрит в тусклые глаза бедного парня.
Приоткрыв глаза, он послал посыльного в штаб-квартиру капитана Катлера, чтобы
спросить, не может ли капитан немедленно приехать в госпиталь. Это было в девять
часов.

 Менее чем через два часа конный ординарец отправился с депешами
от временного коменданта к полковнику Бирну в Прескотт. Телеграмма,
отправленная оттуда около захода солнца, сообщала о благополучном прибытии
отряда из Кэмп-Сэнди. Ответ, отправленный в десять часов, прервал
игру в вист в кабинете генерального инспектора. Бёрн,
получатель письма, мрачно прочитал его, отошёл от стола и тщетно
не видеть тревожного вопроса в глазах майора Плюма, своего гостя.
Но Плюм загнал его в угол.

"От Сэнди?" — спросил он. "Можно мне прочитать?"

Бирн помедлил всего секунду, а затем вложил бумагу в руку своего подчинённого. Плюм прочитал, побледнел, и бумага выпала из его дрожащих пальцев. В послании говорилось лишь:

 Маллинс выздоравливает и вполне вменяем, хотя и очень слаб. Он
 говорит, что нападавшими на него были две женщины. Курьер с депешами
 немедленно.

 (Подпись) КАТЛЕР, командующий.




ГЛАВА XII

ОГОНЬ!


«Не столько его раны, сколько его слабость, — говорил доктор Грэм позже той же осенней ночью, — привели к тому, что я объявил
Блейкли непригодным к службе. Он бы ушёл, несмотря на меня,
если бы не приказ генерала. Теперь он ушёл, несмотря на меня, и никто не знает, куда».

Было почти двенадцать часов, а «Буголог» всё ещё
был в отъезде. Ужин, как обычно после его несчастья, был доставлен
ему из офицерской столовой вскоре после захода солнца. Его лошадь, или, скорее,
положенную ему в пользование строевую лошадь, накормили и почистили в
поздно вечером, а потом оседлал в семь часов и привел к
в задней части кварталов стабильного упорядоченного.

Были некоторые возражения против того, чтобы дольше присылать еду Блейкли из столовой,
теперь количество участников сократилось до двух. Сэнди была "сильно замужем".
во второй половине 70-х годов холостяков в списке было всего трое — Блейкли, Дуэйн из кавалерии и
Доти из пехоты. С ними был Хартберн, врач по контракту, и
теперь Дуэйн и врач были в горах, а Блейкли — на больничном
отчитываюсь, но в состоянии быть на связи. Доти думала, что он в состоянии прийти на столовую.
Блейкли, думая, что выглядит намного хуже, чем чувствует себя, из-за своей
залепленной пластырем челюсти, настаивал на своих правах в этом вопросе и не пошел.
Там были некоторые возражения со стороны стабильный сержант из Рена
войска для отправки через коня. Несколько офицеров принес Восточно-разводила
лошадей в Аризоне, в эти дни. Бронко лучше всего подходил для этой работы. Дежурный офицер мог взять лошадь, закреплённую за его подразделением, в любой момент до отбоя без лишних вопросов, но сержант
сказал посыльному мистера Блейкли, что лейтенант не на службе, и это может вызвать проблемы. Так и случилось. Капитан Катлер послал за старым Мюрреем, сержантом-ветераном, и спросил его, не знает ли он своих приказов. Он позволил отправить лошадь больному человеку — офицеру, не находящемуся на службе, — которого доктор предостерегал от физических нагрузок, по крайней мере, на какое-то время.
А теперь офицер ушёл, как и лошадь, и Катлер,
измученный вечерними откровениями и страхом за Блейкли, был настолько неосторожен, что намекнул солдату, который
носил шевроны гораздо дольше, чем он, Катлер, носил портупею,
что следующим, вероятно, будут сняты его сержантские нашивки,
на что Мюррей покраснел до корней волос, которые «продолжили
краснеть», и сказал, скрипнув зубами, что получил эти шевроны, как и приказы, от командира своего отряда. Суд мог бы приказать их уволить, но капитан не мог, кроме как по собственному желанию. За такую наглость ветеран отправился прямиком в Садсвилль под конвоем. Капралу Болту было приказано
возьмите на себя управление конюшнями до возвращения капитана Рена, а также отдайте приказ, чтобы впредь ни одна государственная лошадь не отправлялась к лейтенанту Блейкли, пока лейтенант не будет признан военным врачом годным к службе.

 В каждом из двух кавалерийских отрядов осталось по дюжине человек для ухода за конюшнями, казармами и имуществом. Семь из них отправились с конвоем в Прескотт, и, когда Катлер в полночь приказал полудюжине всадников отправиться по следу Блейкли и попытаться найти его, им пришлось воспользоваться обоими конюшнями, и
одним из указанных лиц был негодяй Даунс, - и Даунса не было на
его койке, - нигде в помещениях или загонах. Был почти час дня.
когда группа двинулась по песчаной дороге на юг,
Харт со своей повозкой и пара крепких мулов присоединились к ним, когда
они проходили мимо магазина. "Возможно, нам придется вернуть его обратно в этом", - сказал
он капралу Квирку.

- И что вы принесли, чтобы привести его сюда вдвоем? - спросил капрал.
Харт слегка коснулся груди своей куртки, затем кудахтнул своей команде.
- Черт возьми, тогда есть более чем жалкий способ прикоснуться к нему, - сказал Квирк, но
кавалькада двинулась дальше.

Полумесяц уже давно скрылся за западным хребтом, и
следовать за ним было слишком медленно и утомительно. Поэтому они
поскакали к ближайшему ранчо, расположенному в пяти милях вниз по
течению, и сделали там первый запрос. Содержатели ранчо не спешили
вставать, но быстро ответили. Блейкли никто не видел и не слышал. О Даунсе
они вообще не хотели ничего знать. Индейцы не появлялись в нижней части долины со времени
«прорыва» на посту на прошлой неделе. Один из заключённых заявил, что
он в одиночку добрался из Кэмп-Макдауэлла за три дня, и там
не было ни клочка земли к западу от Матицаля. Все вопросы задавал Харт.
Он был деловым человеком и братом. Солдаты, которых не любили владельцы ранчо
солдаты придавали слишком большое значение государственной собственности.

Тропа проходила всего в нескольких сотнях ярдов к востоку от ручья, недалеко от
глинобитных стен ранчо. Стром, владелец магазина, достал свой
фонарь и поискал ниже того места, где маленький отряд свернул
. Никаких недавних следов копыт, ведущих на юг, видно не было. "Он не мог
зашли так далеко", - сказал он. "Лучше положи обратно!" Поставить обратно они совершили, и по
С помощью фонаря Харта они нашли свежий след подкованной правительственной лошади, которая повернула на восток, почти на две мили в сторону дома. Квирк выругался, взял фонарь и предусмотрительно прихватил фляжку, велел своим людям следовать за ним гуськом и устремился сквозь подлесок в упорную погоню. Харт и его команда теперь не могли следовать за ними. Они прождали больше получаса, не услышав ни звука от фургонов, а затем быстро вернулись на пост. В телеграфном отделении горел свет,
и Харт поспешил туда. Лейтенант Доти, объединив
обязанности адъютанта и дежурного офицера, встал и отправился на
обход. Часовые только что отбили три часа.

"Зря старался, Харт," весело окликнул он юношу.
"Где люди?"

"Пошли по его следу — свернули на восток в трех милях отсюда,"
ответил торговец.

— «На три мили ниже! Да, приятель, он не был ниже. Он встретил их у Бивер-Крик
и привёл сюда».

— Привёл кого? — спросил Харт, опустив кнут. — Я не понимаю.

— Да разведчиков или гонцов! Рен послал их сюда. Он вёл ожесточённый бой.
в горах за Снежным озером. Трое раненых. Не успели вы
пройти и мили, как Блейкли привёл их к посту № 4. Ахора
и ещё один парень — Пэтчи-Мохаве. Мы передали новости в Прескотт
больше часа назад.

Оловянный отражатель на окне кабинета бросал свет от
свечи в стеклянной рамке прямо на румяное лицо Харта, и это лицо
было задумчивым. Он немного помедлил, прежде чем спросить:

 «Блейкли выглядел нормально? Я имею в виду, не измотанным?»

 «Выглядел слабым и уставшим, но он рвётся в бой — хочет отправиться с Ахорой утром, и капитан
Катлер говорит, что нет. О, они здорово повздорили!

 Если честно, они не просто повздорили. Доти слышала лишь часть их разговора. Катлер был застигнут врасплох, когда появился Буголог в сопровождении двух странных жилистых апачей, и поначалу довольствовался тем, что читал донесение Рена и пересылал его Прескотту по телеграфу. Затем он повернулся к Блейкли, который молча, устало ждал, сидя за столом Доти, и к двум апачам, которые молча, невозмутимо ждали, сидя на корточках на полу. Катлер хотел знать, откуда Блейкли узнал, что эти курьеры приедут, и как он
покинуть пост без разрешения. Мгновение лейтенант просто смотрел на него, не отвечая, но когда старший по званию довольно резко повторил вопрос, Блейкли почти так же резко ответил: «Я не знал, что они придут, и что в моём уходе было что-то неправильное.
 Майор Плам не требовал ничего подобного, когда мы просто собирались прокатиться».

[Иллюстрация: «Блейкли пронесся мимо поста № 4»]

Это задело Катлера. Он всегда говорил, что Плюм расхлябанный, и вот доказательство. «Возможно, я хотел тебя — я _действительно_ хотел тебя несколько часов назад».
назад, мистер Блейкли, и даже майор Плам не стал бы одобрять, если бы его офицеры проводили большую часть ночи вне поста, особенно на казенной лошади, — и тут Катлер показал, на что способен, и Блейкли хватило ума это заметить, но не хватило ума это принять. Он был нервозен и раздражителен, а также устал. Грэм сказал ему, что он слишком слаб, чтобы ехать верхом, но всё же поехал,
не думая, конечно, что его не будет так долго, но поехал намеренно,
и не спросив разрешения у командира поста. «Я нашёл
«Это был несчастный случай», — сказал он с некоторой резкостью в голосе и манерах. «На самом деле, я их не нашёл. Это они нашли меня. Я знал их обоих в резервации. С вашего разрешения, сэр, — он сделал ударение на этом слове, — я возьму их с собой перекусить. Они очень голодны, — они проделали долгий путь и хотят отправиться в путь пораньше, чтобы присоединиться к капитану
Рен, как и я.

 — Они начнут, когда я буду готов, мистер Блейкли, — сказал Катлер, — и вы, конечно, не начнёте раньше. На самом деле, сэр, вам, возможно, вообще не разрешат начать.

Теперь настала очередь Блейкли покраснеть до бровей. - Вы, конечно же, не станете
препятствовать тому, чтобы я присоединился к своему отряду, теперь, когда он вступил в контакт с
врагом, - сказал он. - Все, что мне нужно, - это несколько часов сна. Я могу начать в
семь.

- С моего согласия вы не можете, мистер Блейкли, - сухо сказал капитан.
«На самом деле есть причины, по которым вы не можете покинуть это место ни при каких обстоятельствах,
если только сам генерал не отдаст противоположный приказ. Возникли обстоятельства,
которые... вам, вероятно, придётся объяснить».

И тут вошла Доти, услышав только последние слова капитана. При виде
Его адъютант, капитан, прервал свой выговор. «Позаботьтесь о том, чтобы у этих бегунов был хороший ужин, мистер Доти», — сказал Катлер. «Если понадобится, позовите моего повара, но заберите их с собой сейчас же». Затем, снова повернувшись к Блейкли, он сказал: «Доктор хочет, чтобы вы немедленно легли спать, мистер Блейкли, и я увижу вас утром, но больше не уезжайте без разрешения», — заключил он и тем самым завершил разговор. Ему действительно нужно было кое-что сказать Блейкли и кое-что у него спросить, но не раньше, чем он проконсультируется с Грэмом. Он уверенно
Предполагалось, что на следующий день из штаба поступят инструкции задержать Блейкли и рядового Даунса на посту в связи с его донесениями, основанными на показаниях бедного Пэта Маллинса. Но Даунс, возможно, предупреждённый, где-то спрятался — это была его старая уловка, когда наказание было неминуемым. Прошло два или три дня, прежде чем Даунс снова появился, если вообще появился, но Блейкли был здесь, и его можно было задержать. Отсюда и «конский порядок» предыдущего вечера.

Было почти два часа ночи, когда Блейкли добрался до своей комнаты, получив отказ и
уязвленный. Однако он так нервничал, что, несмотря на серьезную усталость,
больше часа не мог заснуть. Он оказался его
свет и лежал в темноте, и атмосфера в комнате, казалось
насыщена ранг табачными изделиями. Его новый "нападающий" сел в постели, она
кажется, что, сохраняя верность бдение против возвращения своего хозяина, но, как
часы носили по вопросам, имели утешил себя труба после того, как труба, и скитания
о том, чтобы бодрствовать. Большую часть времени, как он заявил, он провёл в большом кресле-качалке на крыльце у боковой двери, но запах
Запах травки и старой трубки пропитал всё помещение, и
Буголог возненавидел мёртвый табак. Он встал, сорвал занавески с
боковых окон, широко распахнул все двери и снова попытался
улечься на кушетку, но всё равно тщетно призывал сонного бога.
«Ни мак, ни мандрагора» не могли его успокоить. Вместо этого его одолевали новые тревожные мысли, и он ворочался с боку на бок ещё полчаса, а когда наконец, казалось, погрузился в сон, то подумал, что, должно быть, снова заболел и ему нужны новые бинты или
прохладительный напиток или что-то в этом роде, потому что приглушённые шаги, выдававшие себя скорее скрипом сосны, чем другими звуками, подсказали ему, что слуга или кто-то ещё, предупреждённый о том, что его нельзя беспокоить, медленно передвигается по комнате. Возможно, он вышел на боковую веранду за прохладной водой из _оллы_, но ему не нужно было так чертовски медленно и осторожно передвигаться, хотя он не мог не скрипеть. Тогда что же могло понадобиться слуге в гостиной, где всё ещё стояли нетронутыми
драгоценные стеклянные витрины и любимые книги и
его большой стол, заваленный бумагами и т. д.? Блейкли хотел окликнуть его и
предостеречь от передвижений среди этих хрупких стеклянных вещей, но
подумал, что он, новый человек, переставлял их под его, Блейкли,
наблюдением и знал, где именно стоит каждый предмет и как найти проход между ними. Это действительно было немного сложно. Как он мог зайти в свободную комнату в доме капитана
Рен поселился там, как и предлагала миссис Плам? Там не хватило бы места и для половины его добычи, если не сказать больше
ничего о себе. «Чего, чёрт возьми, может хотеть Никсон? — сонно спросил он себя. —
Копается там, среди этих ящиков? Это был треск или щелчок? —
Это было похоже и на то, и на другое: звон разбитого стекла,
скрежет пружины замка или что-то в этом роде. «Будь там осторожен!» —
успел он крикнуть. Ответа не последовало. Возможно, это была одна из больших
собак, беспокойно бродивших по ночам. Они часто так делали, и — да, это могло быть причиной. Все двери и окна здесь были настежь открыты, что могло помешать? И всё же Блейкли пожалел, что погасил лампу. Он
Возможно, тогда он бы что-то предпринял. На мгновение звук полностью прекратился, и,
теперь, когда он окончательно проснулся, он вспомнил, что сиделки
больше нет рядом с ним. Значит, это был либо сторож, либо собаки. У Блейкли не было собственных собак. На самом деле они
были общей собственностью на почте, и большинство из них досталось
им вместе с остальным имуществом от их предшественников из ----го.
В любом случае, он чувствовал себя слишком вялым, инертным, слабым, безразличным или
ещё каким-то. Если бы он был нападающим, то, несомненно, спустился бы за прохладной водой. Если бы
Гончие, они искали, чем бы поживиться, и в любом случае, зачем об этом беспокоиться? Этот случай настолько отвлек его мысли от ночных тревог, что теперь, наконец, он по-настоящему погрузился в сон.

 Но не прошло и двадцати минут, как он снова резко проснулся, задыхаясь, хватая ртом воздух и с изумлением прислушиваясь к приглушённому треску и щелчкам в соседней комнате. Он
вскочил с кровати с криком тревоги и бросился сквозь густую, горячую завесу клубящегося, но невидимого дыма прямо к
Он поднялся на ноги, ударившись головой о звучную сосновую дверь, которая была плотно закрыта, а не открыта, как он оставил её, и не поддавалась яростным ударам. Она была заперта, заколочена или забаррикадирована с другой стороны. Он вслепую развернулся и бросился к боковому крыльцу и на свежий воздух, споткнувшись о молоток, который с грохотом упал с высоты. Затем они вместе бросились к окну гостиной, которое теперь трескалось и раскалывалось от нестерпимого жара внутри. Из него вырвался поток чёрного дыма,
охваченные и терзаемые красными языками пламени внутри, и их крики о помощи
поднялись на крыльях рассвета, и пехотный часовой на восточном посту
побежал посмотреть; мельком увидел отблеск в окне, выходящем на юг;
выстрелил из винтовки, и эхо разнеслось по противоположным скалам,
когда весь лагерь Сэнди вскочил со своих коек в ответ на громогласный
крик: «Огонь! № 5!»




ГЛАВА XIII

Чьи письма?


 В ночной пожарной тревоге на военном посту есть что-то захватывающее. В те дни, о которых мы пишем, здания
Это были не те величественные сооружения из кирпича и камня, которые можно увидеть сегодня, а разбросанные «лагеря» и станции в этой засушливой, выжженной солнцем земле Аризоны были хлипкими и легковоспламеняющимися коробками.

Не прошло и минуты после предупредительного выстрела и крика № 5,
повторенного справа и слева другими часовыми и подхваченного № 1
в караульном помещении, как горн и труба затрубили тревогу, а хриплый
рев барабана поднял на ноги обитателей пехотных казарм. Они выбежали,
толкаясь и мешая друг другу, на улицу.
привычные ряды, встретившие Блейкли широким пламенем. С невероятной скоростью пламя вырвалось из гостиной на нижнем этаже, перепрыгнуло с окна на окно, с выступа на выступ, мгновенно охватило нависающую крышу и обшитую досками веранду, взметнулось вверх по сухой деревянной лестнице, пожирая перила, поручни и треща по сосновому полу, а затем, вырываясь из каждой щели, трещины и окна верхнего этажа, с шипением и треском устремилось в темноту, предшествующую
рассвет, великолепный отблеск, который затмил слабые сигнальные огни, недавно мерцавшие в горах. К счастью, ветра не было — в Сэнди никогда не было ветра, — и пламя взметнулось прямо к зениту, превратившись в огромный чёрный столб дыма, устремившийся к звёздам.

Под предводительством своих сержантов, в строгом порядке, одна рота
бросилась к повозке с водой и теперь медленно тащила это громоздкое
транспортное средство, толкая, тяня, напрягаясь, от места стоянки
рядом с загонами. Бешено мчась, совершенно не соблюдая порядок,
Солдаты из другой роты неслись по плацу, и сам Блейкли, босой и одетый только в пижаму, но полный сил и энергии, остановил их далеко впереди офицерского ряда.

"Назад, ребята! Назад за одеялами!" — крикнул он. "Несите лестницы и вёдра! Живо назад!" Казалось, они сразу поняли его. Его солдатский дом со всем, что в нём было, был обречён.
Ничто не могло его спасти. Но там стояли следующие дома — Трумэнов
и Вестервелтов, — и в невыносимую жару, которая должна была
Если бы пожар быстро разгорелся, то сухая, смолистая древесина, из которой была сделана
рама саманного дома, могла бы вспыхнуть сама по себе и распространить
огонь дальше. Миссис Трумэн с Норой и детьми уже спешили к доктору, а сам Трумэн с помощью двух или трёх соседей-«забастовщиков»
снял с кроватей по одному одеялу и, поливая их водой, начал рубить крышу веранды и карниз с северной стороны.

Кто-то принёс короткую лестницу, и через мгновение трое или четверо
Отважные духом люди во главе с Блейкли и Трумэном карабкались по крыше веранды, их руки и лица раскраснелись от нарастающего жара, они расстилали одеяла на черепице и карнизе. Через пять минут от маленькой усадьбы Блейкли не осталось и следа, всё было окутано дымом, жаром и пламенем, но отважные и хорошо организованные усилия гарнизона спасли остальную часть линии. Через десять минут от «магазина жуков» не осталось ничего, кроме груды тлеющих балок и углей, заключённых в четыре осыпающиеся глинобитные стены.
Книги, сундуки, письменный стол, чемоданы, мебель, бумаги и всё, что могло понадобиться младшему офицеру в этой пустынной местности, превратилось в пепел на глазах у своего владельца. Он не спас даже ботинок. Его часы, лежавшие на столике у кровати, шёлковый носовой платок и клочок бумаги, исписанный девичьей рукой и временно хранившийся в нагрудном кармане, были единственными вещами, которые ему удалось взять с собой на улицу. Он всё ещё задыхался,
кашлял, хрипел, когда капитан Катлер спросил его, не
он не мог дать ни малейшего объяснения тому, как начался этот странный и опасный пожар, и Блейкли, вспомнив крадущиеся шаги и запертую или заколоченную дверь, не мог не сказать, что считает это поджогом, но не мог придумать никакого возможного мотива.

На рассвете небольшая группа зрителей, женщин и детей из гарнизона, начала расходиться по домам. Все возбуждённо переговаривались, не обращая внимания на то, что происходит с другими, и сосредоточившись исключительно на собственном рассказе. Десяток мужчин с вёдрами, которые они с лёгкостью наполняли из акведука, превращавшего старую
Водяное колесо прямо напротив поста № 4, и, отправив большую повозку с водой к ручью за новой порцией жидкости, пехотинцы вернулись в казармы и к утреннему кофе. Промокшие одеяла, одно за другим, были сняты с фронтона
квартиры Трумэна, и каждый квадратный дюйм краски на них
теперь был покрыт крошечными волдырями. Когда рассвело и бледный
свет снова стал розовым, офицеры собрались вокруг Блейкли в его
прожжённой и промокшей пижаме, выражая соболезнования и
поздравляя его.

— Вопрос в том, Блейкли, — сухо заметил капитан Вестервельт, — поедете ли вы во Фриско на переоборудование сейчас или подождёте, пока Конгресс возместит расходы?
На что учёный, как было замечено, слегка печально улыбнулся. — Вопрос в том, Багз, — неудержимо вмешался юный Доти, — наденешь ли ты это снаряжение или костюм апача, когда поедешь за Реном? Бегуны
стартуют в шесть, — при этих словах даже печальная улыбка исчезла,
и Блейкли, не ответив, отвернулся, осторожно ступая босыми белыми ногами на
раскалённый песок.

 — Не беспокойтесь о том, чтобы потушить что-то ещё, сержант, — сказал он
— обратился он к солдату, наблюдавшему за работой отряда с вёдрами.
"Железный ящик должен быть под тем, что осталось от моего стола, — примерно там,"
и он указал на обугленную и дымящуюся кучу, видневшуюся в проёме в двойной глинобитной стене, где когда-то было боковое окно.  "Вытащите его, как только остынет. Я, наверное, вернусь к тому времени.
Затем, снова повернувшись к группе офицеров и не обращая внимания на
Доти, Блейкли обратился к старшему по званию.

"Капитан Катлер, — сказал он, — я могу взять в казарме всё, что мне нужно для
полевой работы, по крайней мере, и отправить телеграмму в Сан-
— Франциско, мне нужно то, что я возьму с собой, когда мы вернёмся. Я буду готов отправиться с Ахорой в шесть.

На мгновение воцарилась тишина. Почти на всех лицах читалось смущение. Катлер заговорил с явным усилием. Все понимали, что Блейкли, несмотря на тяжёлые личные потери, был главным в борьбе с пожаром. Трумэн сыграл замечательную роль, но Блейкли был одновременно лидером и актёром. Он
заслужил похвалу своего командира. Он всё ещё был далеко не силён. Он был
слаб и изнурён. Его руки и лицо были обожжены и местами
Он покрылся волдырями, но, повернувшись спиной к руинам своих сокровищ,
захотел немедленно отправиться к своим товарищам, чтобы сразиться с
врагом. Он упустил все предыдущие возможности разделить с ними
опасности и битвы. Теперь, зная то, что он знал, он не мог позволить
себе такую потерю. Все они считали, что он имеет полное право
отправиться в путь, но Катлер колебался. Когда он наконец заговорил,
то сказал, что подождёт.

— Вы не в том состоянии, чтобы работать в поле, мистер Блейкли, — сказал он. —
Доктор заверил меня в этом, а сейчас ситуация складывается так, что
вы нужны мне здесь.

- Вы позволите мне подать апелляцию по телеграфу, сэр? запрос Блейкли, стоя
внимание в своем задрипанном ночном одеянии, и сам себя загоняя в
подобие уважения, что он был далек от чувства.

"Я ... я посоветуюсь с доктором Грэмом, и пусть вы знаете," был капитан
неловкий ответ.

Два часа спустя Нил Блейкли в пёстром наряде, составленном из вещей,
найденных в магазинах для солдат и торговцев, — в комбинации из
синей фланелевой рубашки, шейного платка, кавалерийских брюк с
накладками, мокасин и гетр, перчаток с бахромой и
В белой фетровой шляпе с широкими полями он вошёл в столовую в поисках
яиц и кофе. Доти была там и исчезла. Раздался сигнал к отбою, и Грэм
шёл по плацу в сторону госпиталя, слишком далеко, чтобы его можно было
услышать, если только не кричать во всё горло, чтобы привлечь внимание
всего гарнизона. Телеграфист только что отправил последнее из полудюжины сообщений, нацарапанных лейтенантом, — приказы о доставке мебели из Сан-Франциско для нового обмундирования, необходимого в связи с этим событием, и т. д., но капитан Катлер
Он по-прежнему пребывал в своих покоях, отказываясь видеться с мистером Блейкли, пока не будет готов прийти в офис. Ахора и его смуглый напарник уже ушли, «начав ещё до шести», как сказал исполняющий обязанности старшего сержанта, и Блейкли кипел от нетерпения и чувствовал, что что-то не так. Доти явно увиливал от ответа, в этом не было никаких сомнений,
потому что юноша оказался между двух огней: с одной стороны,
четкие приказы командира поста, а с другой — настойчивые просьбы Блейкли.

 В казармах «С» лежало готовое к отправке седло лейтенанта.
с одеялом, шинелью и раздувшимися седельными сумками. В конюшнях 1-го взвода «С»
стоял Делтей — боевой конь лейтенанта, накормленный и вычищенный,
недоумевающий, почему его держат в конюшне, когда другие лошади пасутся. В седельной сумке лежали карабин и револьвер 1-го взвода,
личное оружие Блейкли, которое теперь представляло собой лишь обожженные и
покрытые волдырями трубки без стволов. Позади казарм «С» отряда «К» лениво брёл метис
мексиканский погонщик мулов с парой мулов, один из которых был оседлан, а другой
покрыт попоной, оба запряжены цугом, оба позаимствованы у поста
торговец, у которого вексель Блейкли был так же хорош, как правительственный, под четыре процента, — все были готовы последовать за лейтенантом на поле боя, куда его призывали долг и честь. Там же был и Никсон, новый «наёмник», одетый так же, как и его хозяин, и полностью экипированный для боя, но оплакивающий потерю солдатских сокровищ, ценность которых никогда не осознавалась в полной мере, пока они безвозвратно не исчезали. Шесть часов, шесть тридцать,
шесть сорок пять и даже семь пролетели незаметно, а вызова к командиру
так и не последовало. Вместо этого, когда Никсон призвал
что ему будет позволено вывести на плац и его собственного коня, и
Делтей, краткий, но многозначительный ответ: «Заткнись, Никсон.
Ни одна лошадь не сдвинется с места, пока капитан не прикажет!»

Наконец, в семь часов, командир поста вышел из своей
двери и увидел на ярко освещённом плацу фигуру мистера
Блейкли нетерпеливо расхаживал по веранде в кабинете адъютанта, и вместо того, чтобы пойти туда, как обычно, капитан Катлер повернул в другую сторону и быстро зашагал в госпиталь, где Грэм встретил его у постели солдата Патрика Маллинса. «Как он?» — спросил
 Катлер.

«Спит — слава богу — и не просыпается», — ответил шотландец. «Ему пришлось нелегко во время пожара».

 «Что мне сказать Блейкли?» — спросил Катлер, пытаясь взять себя в руки. «Теперь ты должен мне помочь, Грэм».

— Отпусти его, и ты, _возможно_, сделаешь только хуже, — сказал доктор, стиснув седые зубы. — Держи его здесь, и ты точно это сделаешь.

 — Разве ты, как полковой хирург, не можешь сказать ему, что он не в состоянии ехать верхом?

 — Не могу, когда он скачет первую половину ночи, а во второй тушит пожар. Разве ты, как командир поста, не можешь сказать ему, что запрещаешь ему
поедешь, пока не получишь известий от Бирна и не разберешься в пожаре? Если Грэхему
не хватило терпения к хрупкой женщине, он не испытывал ничего, кроме презрения к
слабому мужчине. "Однако, если он должен быть на ногах и что-то делать", - добавил он
, - "отправь его с отрядом людей и прикажи поохотиться на
Даунса".

Катлеру это даже в голову не приходило. Даунс по-прежнему отсутствовал. Никто
его не видел. Его логово обыскали, но безрезультатно. Его лошадь
по-прежнему была в табуне. Один человек, сержант охраны,
предыдущим вечером видел, как они попрощались.
и горничная, провожавшая их, видела, как женщина в перчатке украдкой протянула руку и маленький сложенный пакетик лёг на ладонь солдата.
Никто не осмелился предположить, что было в этом пакетике. Катлер и
Грэм, которых сержант Кенна поставил в известность о том, что он видел, тщетно ломали над этим голову. Нора Шонесси, возможно, смогла бы это разгадать, подумал доктор, но ничего не сказал.

Катлер вышел из затенённой глубины широкого коридора навстречу
ослепительному сиянию утреннего солнца и бледному, суровому,
укоризненному лицу бездомного лейтенанта, который просто поднял
Он поднял руку в знак приветствия и сказал: «Я был готов уже два часа назад, сэр, а беглецы давно ушли».

 «Слишком долго и слишком далеко, чтобы вы могли их догнать сейчас», — сказал Катлер, хватаясь за другую соломинку.  «И здесь есть гораздо более важное дело. Мистер Блейкли, я хочу, чтобы вы проследили за этим человеком, Даунсом, нашли его и привели сюда, и вы единственный, кто может это сделать». Возьмите дюжину солдат, если понадобится, и приступайте, сэр, немедленно.

Мимо главного входа в госпиталь торопливо прошёл солдат с грязным
пакетом в руке. Услышав голос капитана Катлера,
он обернулся, увидел лейтенанта Блейкли, стоявшего по стойке "смирно", увидел
что, когда капитан закончил, Блейкли еще мгновение оставался в
хотя собиралась заговорить - увидела, что он выглядит немного ошеломленным.
Катлер тоже пометил это. - Это необходимо и немедленно, мистер
Блейкли, - сказал он без обиды. «Возьми себя в руки, если ты вообще способен идти, и не теряй больше времени». С этими словами он направился прочь.
Грэм подошёл к двери, но Блейкли, казалось, не замечал его.
Вместо этого он внезапно очнулся и, резко повернувшись, сбежал по деревянной лестнице.
Он сделал шаг, словно собираясь догнать капитана, когда солдат, отдав честь,
протянул ему грязную посылку.

"Она была вся перекошена, сэр," — сказал он. "Кузнец поддел крышку ломом. Книги обгорели и промокли, а
пакеты обуглились — все, кроме этого."

Он рассыпался, когда его передавали из рук в руки, и множество писем,
закопченных, обожжённых по краям, а некоторые из них насквозь мокрые,
а также две или три визитные карточки, были разбросаны по песку. Оба мужчины поспешно наклонились, чтобы собрать их, и Грэм подошёл
поспешил вниз, чтобы помочь. Когда Блейкли снова выпрямился, он покачнулся и слегка пошатнулся, и доктор схватил его за руку, резко сжав её, что, возможно, заставило выпасть несколько найденных бумаг из длинных тонких пальцев. Во всяком случае, некоторые внезапно вернулись на землю,
и, когда Катлер обернулся, гадая, что случилось, он увидел, как Блейкли с
почти пепельно-серым лицом, опираясь на крепкую руку доктора,
присел на край площади; увидел, как он быстро вернулся на
прежнее место, и из-под ног выглянуло милое улыбающееся женское
лицо.
и, даже когда он наклонился, чтобы поднять красивую фотографию, хотя она
выглядела намного моложе, прекраснее и милее, чем когда-либо, Катлер сразу узнал это лицо. Это была Клэрис, жена майора
Плюма. Чьи же тогда были эти разбросанные письма?




Глава XIV

Тетя Дженет храбрилась


Наступил вечер утомительного дня. Лагерь Сэнди, пробудившийся ото сна в
тёмный предрассветный час, нашёл тему для оживлённых разговоров
и начал уставать, когда сумерки рассеялись. От отряда, отправленного на поиски Даунса,
которого теперь считали дезертиром, не было никаких вестей. Никаких следов
было найдено в почтовом ящике. Ни Катлеру, ни Грэму не пришло в голову, что
Элиза рассталась с покойным «наездником». Она никогда раньше не обращала на него внимания и не благоволила ему. Она
улыбалась и кокетничала с сержантами. В Даунсе не было ничего, что могло бы её привлечь. Маловероятно, что она дала ему денег, сказал Катлер, потому что он весь день после отъезда Плюмов был на почте и не выказывал никаких признаков опьянения. Он сам не мог купить виски, но среди владельцев ранчо, упаковщиков и
старателей, постоянно ошивавшихся на посту, было предостаточно, и они были готовы
послужить посредниками для любого, кто мог заплатить, и таким образом
приказы командира поста иногда не выполнялись. Даунс
ушёл, это было очевидно, но вопрос был в том, в какую сторону?

 Сержант и двое солдат отправились по Прескотской дороге, дошли до
 ранчо Дика в долине Черри-Крик и убедились, что пропавший
человек никогда не ходил в ту сторону. Дик сам был ветераном 1-го пехотного полка. Он вложил свои сбережения в это небольшое поместье и
поселился там, чтобы расти вместе со страной, — очаровательная
Милли Стэннард взяла на себя заботу о нём и его скромном имуществе.
Они знали каждого, кто проезжал по этой дороге, от почтальона, доставлявшего почту каждый день,
до курьера, приезжавшего время от времени.  Их собственный полк ушёл, но они
с интересом следили за его преемниками.  Они знали Даунса, знали его
ещё с тех времён, когда он был молодым ирландцем-англичанином.
Выписанный из Лондона камердинер, он записался в кавалерию, как он
выразился, чтобы исправиться. Пример воздержания, трезвости и
Целомудрие было отличительной чертой Даунса, а его способности камердинера и конюха делали его бесценным для офицеров-холостяков, которым требовался компетентный слуга-солдат. Сразу после Великой войны он прославился и заработал деньги как лёгкий кавалерист. Именно тогда лейтенант Блейк прозвал его «Эпсомом» Даунсом и чуть не поссорился со своим приятелем, лейтенантом Рэем, из-за вопроса о собственности, когда их отправили на разные станции, а Даунс «работал» на обеих. Даунс уладил этот вопрос
напившись вдрызг на семь дней, растратив и славу, и деньги,
и, хотя его прощали библейские семьдесят раз по семь (в течение
этого срока его имя было изменено на «Взлёты и падения»), в конце концов
он лишился благосклонности обоих этих снисходительных господ и
стал после этого просто «Падением», без взлётов, достаточно
продолжительных, чтобы восстановить средний уровень, не говоря уже о
том, чтобы искупить его. И всё же, когда в конце концов он «сбежал» из 1-го полка, он появился в старом арсенале, на вербовочном пункте в Сент-Луисе, чисто выбритый, опрятный, ловкий, услужливый, и в итоге оптимистично настроенный командир отряда «взял его к себе».
снова», — в убеждении, что реформа действительно началась. Но,
как и большинство хороших солдат, упомянутый командир мало что знал о
политике или напитках, иначе он бы меньше доверял силе реформаторского
движения и больше — напиткам.
 . На этот раз Даунс зашёл так далеко на пути к небесам, что не пил
до первой получки. Тем временем, будучи «слугой» своего капитана,
посыльным и разнорабочим, он часто появлялся в светском обществе в
арсенале и в городе
Штаб-квартира армии, созданная генералом Шерманом как можно дальше от Вашингтона и ближе к центру Сент-Луиса. Он
узнал кое-что о тонкостях светской жизни в этом весёлом городе,
услышал много теории и мало правды о том времени, когда лейтенант
Блейкли, внезапно вернувшись после двухмесячного отсутствия,
в течение которого он часто переписывался с Клэрис,
Латроб обнаружил, что майор Плюм неделями был её тенью,
сопровождал её на танцах, катал верхом, водил в рестораны, обедал с ней каждый день
день за днём. Что-то об этом Блейкли слышал в письмах от
друзей. От неё он почти ничего не слышал. Публика так и не узнала, что
происходило между ними (Элиза, её служанка, была лучше
информирована). Но Блейкли на следующий день снова уехал из города, а
через неделю появилось объявление о её предстоящей свадьбе,
 и Плюм, предположительно, был счастлив. Даунс получил полную зарплату в первый же день после
того, как его снова призвали, и напился, как и положено, на
свадьбе майора. Именно после этого случая он впал в депрессию
окончательно впал в немилость и безвозвратно отправился на границу
«Даунс». В течение семи дней в «Сэнди» только и говорили о том, что лейтенант
Блейкли, будучи индейским агентом в резервации, должен был
принять услуги этого бесперспективного экземпляра в качестве «наёмника».
Удивительно, что Даунс сдержал слово, данное судье, и был трезв, как судья, с того момента, как присоединился к «Жукологу», до той ночи, когда сдержанный молодой офицер был отправлен в нокаут яростным ударом кулака Рена. Затем последовал последний удар, который
Это сломило Даунса, и теперь он решился на… что?
 Сержант и его отряд вернулись от Дика, чтобы сообщить капитану Катлеру, что дезертир не поехал по дороге Черри-Крик. Другой отряд, только что прибывший, сообщил то же самое: он не поехал по старой заброшенной тропе Гриф-Хилл. Еще один отряд вернулся с ранчо ниже по течению и сказал, что не смог найти его.я прошел бы этим маршрутом незамеченным - и он не был замечен.
его видели. Владелец ранчо Стром готов был поклясться в этом, потому что Даунс был у него в долгу
за полученную ценность в виде виски, и Стром был в бешенстве от
идеи его побега. В порядке, так как ничего, кроме падения отсутствует,
это стало предметом спекуляций по направлению тату, так ли
Дауны могли бы взять все что угодно-за исключением, возможно, своей жизнью.

Катлер теперь хотел подробно расспросить Блейкли и
выяснить его взгляды и теории относительно Даунса, поскольку Катлер считал, что
У Блейкли были определённые чёткие взгляды, которые он держал при себе. Однако между ними двумя выросла непреодолимая пропасть.
В восемь часов утра доктор Грэм заявил, что мистер Блейкли всё ещё так слаб, что ему не следует идти с поисковой группой, и, получив это заключение, капитан Катлер заявил, что Блейкли не следует идти ни на поиски Даунса, ни в погоню за капитаном Реном. Это задело Блейкли и разозлило его даже по отношению к Грэму,
заставив его ополчиться против командира поста. Каждый из этих джентльменов
умолял его временно поселиться под его крышей, но Блейкли
отказался. - Значит, квартира майора Плюма теперь свободна, - сказал Катлер
Грэхему. "Если он не придет к тебе или ко мне, пусть он возьмет номер
есть." Это тоже Блейкли отказался. Он покраснел, более того, в
предложение. Он послал Никсона к мистеру Харту, торговцу, спросить, не может ли он занять у него свободную комнату, и когда Харт ответил утвердительно, Катлер покраснел, когда ему об этом доложили, и послал
лейтенанта Доти, адъютанта, сказать, что командир поста может
не «соглашался на то, чтобы офицер занимал помещения за пределами гарнизона,
когда внутри было достаточно места». Затем пришли Трумэн и Вестервельт,
чтобы попросить Блейкли приехать к ним. Затем пришла записка от миссис Сандерс,
напоминающая ему, что, будучи офицером кавалерии, он бросает тень на свой
род войск, если будет жить с чужаками. «Капитан
Сандерс никогда бы меня не простил, — сказала она, — если бы вы не заняли нашу
свободную комнату. На самом деле, я буду чувствовать себя гораздо спокойнее, если в доме будет мужчина,
ведь у нас то пожары, то набеги индейцев, то побеги заключённых
и всё в таком духе. «Придите, мистер Блейкли». И в этой синей фланелевой рубашке, в солдатских брюках и с шейным платком-банданой Блейкли пошёл и поблагодарил её, послал за Никсоном и его седельными сумками и с таким терпением, какое только было возможно, сразу же устроился. По правде говоря, ему давно пора было где-нибудь обосноваться, потому что волнение, лишения, физическое недомогание и душевные терзания сильно сказались на нём. На закате, когда он, казалось, был слишком несчастен, чтобы выйти из своей комнаты и сесть за обеденный стол, миссис Сандерс послала за доктором, и Блейкли неохотно
впустил его.

В тот вечер, сразу после того, как прозвучала барабанная дробь, Кейт Сандерс и Анджела
шёпотом переговаривались на веранде Ренсов. Тётя Джанет
отправилась в больницу, чтобы принести безупречное желе нескольким
пациентам и сомнительные слова утешения. Желе они поглощали с
жадностью, а её слова — с покорной покорностью. Маллинз, подумала она,
после своего ужасного опыта и близкого знакомства со смертью, должно
быть, находится в восприимчивом настроении и раскаивается в своих
грехах. В чём именно должен был покаяться бедный Пэт,
возможно, всё ещё не приходило ему в голову. Достаточно было того, что он
«Они, как и все солдаты, должны были это делать», — сказала мисс Рен, и теперь, когда его разум, казалось, прояснился, лихорадка прошла, а он был слишком слаб и беспомощен, чтобы сопротивляться, казалось, что пришло время посеять доброе семя, и Джанет отправилась сеять.

Но там, у кровати Маллинса, нисколько не смущаясь явного неодобрения Джанет, сидела Нора Шонесси. Там, в фланелевой рубашке,
брюках и шейном платке, бледный, но собранный, стоял
неприятный мистер Блейкли. Он наклонился и что-то сказал Маллинс,
которая остановилась в дверях, и Блейкли, глядя
Он быстро встал, с большой учтивостью поздоровался с ней и проводил в дом. На его учтивое «Добрый вечер, мисс Рен, могу я взять у вас корзинку?» она ответила решительным отказом и, не удостоив его больше ни словом, встала и вместе с мисс Шонесси уставилась на фокусника. Мисс Шонесси, бросив на него беглый взгляд, повернулась к незваному гостю широкой ирландской спиной и продолжила что-то бормотать себе под нос.
Маллинс.

"Здесь есть доктор или стюард Гриффин?" — спросила дама, обращаясь ко всем в комнате,
глядя мимо лейтенанта на единственного присутствовавшего солдата.

— Доктор и управляющий сейчас дома, мисс Рен, —
сказал Блейкли. — Могу я предложить вам стул?

Мисс Рен предпочла остаться стоять.

"Я хочу поговорить с управляющим Гриффином, — снова сказала она. «Ты можешь сходить за ним?» — на этот раз она явно обращалась к самому слуге и старательно исключала мистера Блейкли из поля своего зрения. Слуга молча покачал головой. Тогда тётя Джанет попыталась снова.

"Нора, ты ведь знаешь, где живёт управляющий, не так ли?.." Но Блейкли увидел, что в Ирландии снова назревает бунт, и вмешался.

«Управляющий сейчас же придёт, мисс Рен», — сказал он и на цыпочках вышел. Леди с сомнением посмотрела ему вслед, затем медленно вошла. Гриффин, направлявшийся в тот момент в амбулаторию и узнавший о её визите, поспешил войти.
 Блейкли, размышляя над несколькими словами, которые едва слышно произнёс Маллинс, медленно подошёл к линии. Разговор с Грэмом в какой-то мере успокоил его, избавив от злобы, которая овладела им ранее в тот же день. Грэм, по крайней мере, был стойким и непоколебимым, а не мятежником
как Катлер. Грэм дал ему успокоительное и посоветовал немного прогуляться на свежем воздухе — он проспал большую часть душной ночи — и теперь, услышав женские голоса на ближайшей к нему тёмной веранде, он свернул налево, обошёл почерневшие руины своих комнат и пошёл вдоль задней линии, как раз когда музыкант из караула заиграл «Отбой».

И тут ему в голову пришла неожиданная мысль. Часовые начали перекликаться. Он был близко к посту № 5. Он даже видел
Призрачная фигура часового медленно приближалась к нему, и он стоял
в форме рядового, а не в парадной форме. Это заставило его быстро развернуться,
повернуть направо, на запад, и выйти на открытое пространство между
пустующими теперь покоями командующего и покоями капитана Рена,
примыкающими к ним с севера. Еще мгновение, и он остановился. До него донеслись
тихие девичьи голоса. Через мгновение он узнал их. «Это
займёт у меня не больше двух минут, Анджела. Я сейчас схожу и принесу», — были его слова.
отчетливо послышались первые слова, и, зашуршав юбками, Кейт
Сандерс легко спрыгнул с площади на песок и исчез
за углом апартаментов майора, направляясь в направлении
ее дома. Впервые за многие насыщенные событиями дни Блейкли стоял рядом.
почти на расстоянии вытянутой руки от девушки, чья маленькая записка уже тогда лежала в его внутреннем кармане.
Они были одни.

- Мисс Анджела!

Он тихо произнёс её имя, но эффект был поразительным. Она
лежала в гамаке и при звуке его голоса резко выпрямилась
Она села, и тихий вскрик сорвался с её губ. Каким-то странным образом, в темноте, в испуге, в замешательстве — что бы это ни было, — она потеряла равновесие и села не так, как нужно. Гамак выскользнул из-под неё, и с раздражающим стуком, невредимая, но разгневанная, девушка упала на гулкий пол. Блейкли бросился ей на помощь, но она вскочила в
долю секунды, пренебрегая или не замечая его протянутой руки.

"Моя… мисс Анджела!" — начал он, весь в тревоге и волнении. "Надеюсь, вы не
пострадали," — и его протянутая рука дрожала.

"Я знаю, что нет, - последовал бескомпромиссный ответ, - ни в малейшей степени";
поражен - вот и все! Джентльмены обычно не натыкаются на кого-то таким образом.
в темноте. - Она немного запыхалась, но храбро, сердито старалась быть спокойной и хладнокровной.
ледяное хладнокровие.

— «И я бы не пошёл этим путём, — глупо добавил он, — если бы знал, что ты здесь. Прости меня».

Как она могла после этого? Она не хотела его видеть, поэтому взяла себя в руки. Она бы отказалась с ним встречаться, если бы он попросил её об этом у двери, но ни на секунду не хотела услышать, что он этого не сделал.
Он не хотел её видеть, но, к несчастью, резко сказал, что не пришёл бы, если бы знал, что она там. Она должна была немедленно уйти от него. Ей хотелось сначала наказать его.

"Моей тёти нет дома," — начала она ледяным тоном.

"Я только что оставил ее в больнице, минуту назад", - сказал он, упрямо
игнорируя ее отталкивающий тон. На самом деле, если уж на то пошло, тон обрадовал
его, потому что он рассказывал историю, которую она не рассказала бы о королевствах и
империях. Он был на десять лет старше и жил. - Но ... простите меня, - продолжал он.
- Вы дрожите, мисс Анджела. Она дрожала и ненавидела
Она сама себя ущипнула и тут же отдернула руку. Он серьёзно поставил стул. «Вы сильно упали, и это, должно быть, причинило вам боль. Пожалуйста, присядьте», — и, подойдя к _олле_, « позвольте мне принести вам воды».

Она была слаба. Её колени и руки дрожали так, как никогда раньше. Он видел её тётю в больнице. Он оставил её тётю
там, не медля ни минуты, чтобы поспешить к ней,
Анжеле. Он был здесь и склонялся над ней с кувшином, полным
прохладной родниковой воды. Более того, одной рукой он прижимал его к её губам,
а другой придерживал свой платок, чтобы капли не падали
на её платье. Он склонился над ней так близко, что она, как ей показалось, услышала, как быстро бьётся его сердце. Она знала, что если то, что рассказала тётя Джанет и что видел её отец, было правдой, то она скорее умрёт, чем позволит ему прикоснуться к ней. И всё же одна его рука коснулась её, нежно, но твёрдо, когда он помог ей сесть в кресло, и это ненавистное ей прикосновение было приятным вопреки всему. С момента их первой встречи этот мужчина делал то, чего не делал ни один другой мужчина, — разговаривал с ней и относился к ней как к взрослой женщине, как к мужчине.
восхищение в его прекрасных голубых глазах, почтительность в словах и рыцарское благородство в манерах. И, несмотря на то, что о нём шептались гадости — о нём и о ком угодно, — она чувствовала, как её юное сердце тянется к нему, а её жизнерадостная, весёлая, здоровая натура раскрывается и расцветает в лучах его присутствия. И вот теперь он пришёл к ней после всех опасностей, волнений и тревог, которые ему пришлось пережить, и теперь, полный любовной нежности и заботы, склонился над ней и что-то шептал, и его низкий голос дрожал почти так же, как её рука. О,
не может быть, чтобы он — заботился — интересовался — этой женщиной,
женой майора! Не то чтобы ей было дело до этого,
но это было так отвратительно — так на него не похоже. И всё же она пообещала себе — фактически пообещала своему отцу, — что будет держаться подальше от этого мужчины, а он стоял так близко, что их сердца почти бились в унисон, и говорил ей, что хотел бы, чтобы она оставила себе и никогда не возвращала маленькую сетку для бабочек, потому что теперь, когда она обрела невиданную ценность, он должен был
потеряй это. "А теперь, - сказал он, - я надеюсь, что завтра меня отправят присоединиться к твоему отцу в поле"
и я хочу сказать тебе, что, куда бы я ни отправился, я
сначала зайду посмотреть, что у вас может быть для него. Вы будете... здесь?
Мисс Анджела?

На мгновение - тишина. Она думала о своём долге перед отцом, о
данном ею обещании, обо всём, что рассказала ей Джанет, и, размышляя об этом,
не могла в тот момент ответить — не могла встретиться с его серьёзным взглядом.
Несмотря на темноту, она скорее почувствовала, чем увидела, сияние его тёмно-голубых глаз.
  Она не могла не заметить нежность в его голосе. Она так в это верила
в нем. Он казался намного выше неопытных, безвкусных, пустоголовых.
юнцы, о которых другие девочки щебетали с утра до ночи.
Она чувствовала, что она ему верила теперь, что бы ни было сказано или
кто сказал это. Она чувствовала, что если бы он только сказал, что все это было
ошибкой, что ни одна женщина не переступала его порога, весь лагерь Сэнди мог бы
поклясться, что история правдива, и она бы посмеялась над этим. Но как
она могла просить его о таком? От этой мысли её щёки вспыхнули.
Он первым нарушил молчание.

"Что-то случилось, что подорвало вашу веру в меня, мисс Анджела," — сказал он.
он, с мгновенной серьезностью. "Я, конечно, был он-я все знаю, что я ... не
неделю назад"; а теперь он снизился до сиденья покачиваясь в гамаке,
и со спокойной силы и воли наклонился к ней и заставила ее
внимание. "Я имею право знать, как обстоят дела. Ты скажешь
мне, или я должен подождать, пока не увижу твоего отца?" С этими словами Нил Блейкли
фактически попытался взять ее за руку. Она тут же отбросила его назад. — Ты расскажешь мне? — повторил он, наклоняясь ближе.

 Снизу, с деревянной веранды, доносились звуки музыки.
Быстрые шаги — Кейт Сандерс спешит обратно. Еще мгновение, и будет слишком поздно. Отрицание, которое она так хотела услышать из его уст, может никогда не прозвучать. Если оно вообще прозвучит, то здесь и сейчас, но как она могла — как она могла _спросить_ его?

"Я скажу вам, мистер Блейкли." Слова донеслись из окна темной гостиной, совсем рядом. Голос принадлежал Джанет Рен, строгой и бескомпромиссной. «Я пришла как раз вовремя, чтобы услышать ваш вопрос. Я отвечу за свою племянницу».

 «Тетя Джанет, нет!»

 «Успокойся, Анджела. Мистер Блейкли, это потому, что отец этого ребёнка видел,
и я слышал о том, что делает тебя недостойной веры молодой,
девушки с чистым сердцем. Кто было то... то существо, которому ты открыла свою
дверь в прошлую среду в полночь?"

Кейт Сандерс, тихонько и беспечно напевая, прошла, спотыкаясь, по опустевшей веранде мейджора.
ее свежий молодой голос, радостный, но приглушенный,
напевая слова старой доброй песни, которую Парепа сделал любимой и
знаменитой целых десять лет назад:

 «И пока он медлил рядом с ней,
 несмотря на предупреждение товарища,
 старая-престарая история повторилась
 в пять часов утра».

Затем наступила внезапная тишина, когда, спрыгнув на песчаную землю, певец
добрался до веранды Ренсов и увидел смутную фигуру мистера Блейкли,
стоявшего молча и смотревшего на ещё более смутную фигуру, едва различимую в
боковом окне при мягком свете висячей лампы в холле.

"Кем было это существо?" — повторяю, это были странные слова, сказанные мисс
Самый красноречивый тон Рена заставил Кейт Сандерс остановиться,
вздрогнуть и замолчать.

Затем Блейкли ответил: «Когда-нибудь я расскажу мисс Анджеле, мадам, но
не вам. Спокойной ночи».




ГЛАВА XV

ЗОВ О ПОМОЩИ


В ту ночь телеграфная линия, протянувшаяся через горы в Прескотт,
была переполнена новостями, и оператору, адъютанту или командиру в Сэнди
некогда было отдыхать. Полковник Бирн, похоже, потерял связь
по телеграфу со своим начальником, который, покинув лагерь Макдауэлл,
лично отправился на передовую где-то в бассейне реки Тонто за хребтом
Матицаль, и на Бирне лежала ответственность за целый континент. Три из пяти команд, находившихся в поле, вступили в ожесточённые
сражения с противником. Сами по себе официальные дела были достаточно
увлекательными, но были и другие вопросы, приобретавшие серьёзный характер.
Миссис Плам охватило лихорадочное желание отправиться на Тихий океан
и уехать из Аризоны как раз в то время, когда, как ей пришлось
выяснить, для него это было невозможно, а для неё — невежливо.
Дела в Сэнди, объяснил он, были в плачевном состоянии. Маллинз, частично
придя в себя, но все еще, как заверил ее Плам, находясь в полном
отчаянии, заявил, что нападавшие были женщинами; и другие свидетели,
имена которых Плам не стал называть, утверждали, что Элизу видели
на посту как раз в то время, когда произошло нападение
Произошло то, что произошло. Теперь всё, сказал он, должно зависеть от капитана Рена, который, как известно, видел Элизу и разговаривал с ней и, вероятно, мог бы засвидетельствовать, что она вернулась на их крышу до трагических событий той ночи. Но Рен сейчас был далеко в горах за Снежным озером и, возможно, направлялся через Сансет-Пасс в Колорадо. Чикито. Тем временем он, Плюм, нёс ответственность за Элизу и был обязан держать её там, чтобы она предстала перед любым обвинителем. В её нервном, полуистеричном
состоянии жене было трудно объяснить, насколько она тоже была вовлечена в это.
В этом не было необходимости. Она знала — весь Форт-Уиппл, как назывался военный пост Прескотта, знал о пожаре, уничтожившем «магазин жуков» и вещи Блейкли. Элиза в диком волнении бросилась к своей хозяйке с этой новостью и дополнительной информацией о том, что Даунса нигде не могут найти. Этот последний факт, действительно,
они узнали еще до того, как Плюм услышал об этом - и не упоминали об этом
в его присутствии.

"Мне придется снова сбегать к Сэнди", - сказал Бирн Плюму. "Не теряй самообладания и ... следи за этой француженкой.
Нефрит!" И с этими словами: "Эй, Джейд!" - сказал Бирн Плюму. "Не падай духом и... следи за этой француженкой".
На следующий день он скакал и трясся по каменистой дороге, которая вела от продуваемых ветрами сосновых холмов, окружавших штаб, к песчаным равнинам, скалам и оврагам в пятидесяти милях к востоку и на высоте двух с половиной тысяч футов ниже. «Буду у тебя после наступления темноты», — телеграфировал он Катлеру, который сам был не в духе и желал Сэнди всего наилучшего. Оказалось, что
Сопернику Строма, владельцу ранчо чуть ниже по долине, не хватало
всего одной лошади и упряжи. Он не жаловался.
Он никого не обвинял. В прошлом он никогда не упускал возможности явиться к
Сэнди с обвинением в краже и требованием возместить ущерб за счёт
солдат, когда бы он ни упустил что-то, большое или маленькое, — а иногда
и когда он ничего не упускал. Но теперь он вообще не пришёл, и Катлер
сразу понял, в чём дело: он продал того коня, и Даунс, дезертир,
был покупателем. Должно быть, у Даунса были деньги, чтобы помочь ему сбежать. Даунс, должно быть, получил их от кого-то, кто хотел убрать его с дороги. Это вполне могла быть Элиза, ведь кто ещё стал бы ему доверять? и
Даунс, должно быть, направляется на юг, сделав большой крюк. Теперь нет смысла его преследовать. Проволока — единственное, с помощью чего его можно поймать,
поэтому все почтовые станции на маршруте в Гилу и разбросанные армейские посты
были оповещены о дезертирстве, а описание Даунса со всеми его недостатками
разослали по всей территории. Он мог надеяться сбежать не больше, чем взлететь на крыльях ночи. Его бы
перестреляли или загнали в угол задолго до того, как он добрался бы до Мексики; то есть его бы
перестреляли, если бы за ним погнались солдаты. Гражданский список Аризоны
в 1875 году была своеобразная конституция. Он был готов в любое время
превратиться в модификацию старого метро
железных дорог и помочь одухотворить солдат-преступников, сначала обдуманно
освободив их от заботы и ответственности за любые излишки средств в
их собственность.

И с синдромом Дауна пошел в одну сторону, предоставляющих Рен ушел еще один, и Блейкли
вот требовали, чтобы следовать, Катлер был психически, вырванная из формы. Он
считал своим долгом удерживать Блейкли хотя бы до прихода полковника,
и ему не хватало «мужества» сказать ему об этом.

От Рена не было никаких вестей, но Бриджер в
агентство сообщило, что индейцы постоянно находятся там.
от противников поступали новости, которые приводили их в волнение.
Рен, по последним сведениям, ушел в горы к югу от Сансета
Проезжал к развилке Шевлона, и за ним, несомненно, следили, чтобы
перехватывать курьеров или вырубать отставших. Призыв Блейкли к тому, чтобы ему
разрешили последовать за ним и присоединиться к его отряду, был объявлен капитаном Катлером глупым, а
попытку - безрассудной. Это, а не истинная причина,
была озвучена, конечно, в сочетании с мнением врача. Но даже
Грэм уже начал думать Блейкли бы ничего
что бы забрать его с вокзала, где жизнь была одним быстрым
череда бед и неудач.

И даже Грэхему не снилось, как жестоко пострадал Блейкли. Также
он не мог объяснить приступ нервной раздражительности, который овладел
его пациентом весь долгий день, пока он, как и все они, ждал
прихода полковника Бирна. Миссис Сандерс поделилась с миссис Грэм своим
личным мнением, что он был на грани нервного срыва, хотя,
сделав над собой усилие, Блейкли появился за завтраком после раннего
Во время утренней прогулки он был очень вежлив, нежен и внимателен к ней и к её здоровой, хоть и не очень привлекательной, Кейт. Как же сердце матери тосковало по этому добродушному, бледному ребёнку! Но после завтрака Блейкли снова ушёл и стоял на возвышенности, вглядываясь в унылый восточный пейзаж и в глубокую долину. «Как странно мы устроены!»— сказала миссис Сандерс. — Если бы у меня были его деньги, я бы никогда
не изнуряла себя в этой пустынной местности. Она была не единственной
жена и мать, которая должна была выйти замуж за биржевого маклера, а не за солдата.

К полудню весь пост знал, что приезжает Бирн, и ждал с лихорадочным нетерпением. Бирн был тем человеком, который положил бы конец сомнениям и отвлекающим факторам, решил бы, кто зарезал Пэта Маллинса, кто поджёг «магазин жуков», куда делся Эпсом-Даунс, и, возможно, даже разрешил бы давний спорный вопрос: «Кто ударил Билли  Паттерсона?» Сэнди верил в Бирна, как ни в кого другого со времён генерала Крука. За двумя исключениями, всё общество Сэнди было на его стороне.
Парад, портики или северный утёс, когда солнце садилось. Эти две были мисс Рен. «Анджела, — сказала мисс Джанет, — сегодня не выходит из своей комнаты и притворяется, что не выходит из себя», — сказала она
Кейт Сандерс, которая дважды пыталась попасть в дом, несмотря на девичье благоговение, если не отвращение, к этой самой тёте Джанет.

— Но вам не кажется, что она хотела бы увидеться со мной хоть ненадолго, мисс
Рен? — спросила девочка, поглаживая рукой лоснящуюся голову одной из больших гончих. Гончие тоже не нравились мисс Рен. «Ленивые, вороватые твари», — называла она их, когда возвращалась домой после работы.
После почти невероятных усилий и изобретательности им удалось
снять и разорвать на куски оленину, которую она подвесила на стропила
заднего крыльца. «Ты можешь войти, Кейт, если не пустишь собак, — был её
нелюбезный ответ, — и я пойду посмотрю. Думаю, она сейчас спит, и её не стоит беспокоить».

«Тогда я её не побеспокою», — быстро ответила мисс Сандерс, отвернулась и хотела уйти, но старшая остановила её. Джанет совсем не хотела, чтобы девочка уходила. Она знала, что Анджела звала её и, несомненно, хотела её видеть, и теперь, сделав своё дело,
кошачья царапина и заставила Кейт почувствовать тяжесть своего неодобрения, она
была вполне готова продвигать то самое интервью, которое она устно
осудила. Возможно, Мисс Сандерс видел и знал этого и предпочитали
беспокоиться, Мисс Рен, насколько это возможно. Во всяком случае, только с
нежелание ей подчиняться приказаниям подождать минуту, и стоял с
надутые губы на ее губах, как Дева исчезла в сумраке коридора.
Анджела не могла спать, потому что её голос был слышен в ту же секунду. «Поднимайся, Кейт», — слабо позвала она, как и тётя Джанет.
начала свою маленькую проповедь, но ей пришлось прерваться, потому что пришла Кейт Сандерс
и ни одна из девушек не была в настроении выслушивать благочестивые наставления.
Более того, они проявляют к тете Джанет, что не будет никаких
обмен тайну, пока она не вышла. "Вы не должны говорить
сами в поле волнения", - сказала она. «Анджела должна сегодня ночью выспаться, чтобы наверстать упущенное из-за отвратительных замечаний этого грубого молодого человека». С этими словами она задернула занавеску, пару раз успокаивающе шлёпнула по подушке Анджелы и пробормотала:
Пожелав, чтобы прибывший полковник имел полномочия арестовывать непокорных
племянниц, а также непослушных подчинённых, она оставила их на
произвол судьбы. Они всё ещё оживлённо, почти задыхаясь, болтали,
когда треск кнута и цокот копыт и колёс по гравийному песку
подсказали, что приехала скорая помощь инспектора. Сможет ли
Анджела уснуть, пока не услышит вероятный результат визита
инспектора?

Сначала его заперли в комнате с Катлером. Затем позвали доктора Грэма, и
все трое отправились в больницу как раз в тот момент, когда музыканты
готовились к "тату". Они были у постели Маллинса вместе со стюардом.
и обслуживающим персоналом снаружи, когда тэпс огласил ночь воплями.
Последовал пятиминутный разговор со все еще сбитым с толку пациентом.
Затем Бирн пожелал немедленно увидеться с мистером Блейкли наедине. Катлер
передал свой кабинет инспектору департамента, и туда же был вызван
лейтенант. Миссис Сандерс и миссис Трумэн в тот момент составляли компанию маленькой миссис Бриджер, и Блейкли вежливо поклонился им, проходя мимо.

 «Даже в этом грубом платье», — задумчиво сказала миссис Сандерс, когда её
Взгляд следовал за высокой прямой фигурой по залитому лунным светом проспекту. «Он
выглядит очень представительно».

«Да», — сказала миссис Бриджер, всё ещё недовольная. «Если бы он был сиу, я бы сказал, что они назвали бы его «Человек, влюблённый в свои ноги». Блейкли услышал, как за ним по пятам следует смех, и пожалел, что у него нет такого же весёлого настроения. Исполняющий обязанности старшего сержанта, писарь
и молодой Кэссиди, телеграфист-солдат, сидевшие в западном конце грубо сколоченного крыльца адъютантского кабинета, встали и отдали честь вошедшему. Бирн выпроводил из здания всех, кто мог его услышать.

Совещание длилось пять минут, изнутри не доносилось ни звука.
 Катлер и Грэм с капитаном Вестервельтом сидели в ожидании на крыльце
кабинета доктора, а миссис Грэм возилась со своими детьми.  Другие офицеры и их семьи тоже были на площади
или медленно прогуливались по дорожке, но все время поглядывали
на тусклый свет в кабинете.  В казармах было темно. Всё было тихо и спокойно на посту. До сигнала
часовому в половине одиннадцатого оставалось ещё несколько минут, когда один из
Было видно, как три сидящие фигуры в конце крыльца конторы поднялись.
Затем двое других тоже встали. Первый поспешил к двери и начал стучать. Ночь была такой тихой, что на верандах отчётливо слышался стук, и все замолчали и прислушались. Затем в ответ на какой-то вопрос изнутри раздался голос молодого Кэссиди.

— Прошу прощения, сэр, но это из агентства, и они просят меня поторопиться.

Они увидели, как дверь открылась изнутри, как вошёл солдат и
дверь за ним закрылась; увидел, что двое мужчин стоят в ожидании,
больше не желая возобновлять свою беседу. В течение трех минут напряженного ожидания
больше не раздавалось ни звука. Затем дверь снова распахнулась, и
Бирн и Блейкли поспешно вышли. На памяти самого первого жителя города
Сэнди никогда не видел, чтобы полковник ходил так быстро.
Вместе они направились прямо к Катлеру, и капитан
встал и пошёл им навстречу, предчувствуя недоброе. Грэм и
Вестервельт, сдерживаемые дисциплиной, остались на месте. Женщины и молодые
Офицеры, охваченные тревогой, в ужасе и восхищении смотрели на приближающуюся пару. На мгновение они перешёптывались с командиром, торопливо обменивались словами, затем Блейкли отпрянул, но Катлер окликнул его, и он отпрянул во второй раз, но Катлер снова его окликнул. Затем Катлер крикнул: «Мистер Доти, вы мне нужны!»
Он поспешил в контору, а Блейкли, почти бегом, устремился
прямо в казармы отряда Рена. Только Бирн остался отвечать на
шквал вопросов, обрушившихся на него со всех сторон, когда женщины
окружили его со всех сторон.

«У нас есть новости из агентства, — сказал он. — Они от индейских гонцов,
и, возможно, не заслуживают доверия — какие-то слухи о жестокой схватке возле Сансет-Пасс».

«Есть подробности, полковник? Кто-нибудь убит или ранен?» —
спросила миссис Сандерс, её лицо было очень бледным.

"Мы пока не можем знать. «Это всего лишь индейская история. Мистер Блейкли
сейчас же отправляется на разведку», — был осторожный ответ. Но миссис
Сандерс, как и дюжина других людей, знала, что
были подробности — что кто-то был убит или ранен, потому что индейские
истории такого рода считались исключительно достоверными.
Отряд Рена, отправившийся в Сансет-Пасс, и сестра Рена
с вопросом в глазах, и при виде её полковник повернулся и
поспешил обратно в штаб, следуя за командиром поста.

Ещё мгновение, и Блейкли, в ярком свете, внезапно хлынувшем из
офисного помещения отряда Рена, снова помчался прямо через
плац в сторону казарм Сандерса, расположенных в конце ряда с
южной стороны. Они, конечно, попытались перехватить его и
увидели, что он бледен, хотя держится по-прежнему спокойно.
как и всегда. На каждый вопрос у него был один ответ: «Полковник Бирн
и капитан знают всё, что знаю я, и даже больше. Спросите их». Но это он
сказал с явным желанием, чтобы его больше не расспрашивали, — сказал мягко,
но решительно, — а затем, почти не извинившись, ушёл. Ещё пять минут, и Никсон уже вытаскивал полевую сумку лейтенанта на крыльцо дома Сандерсов, а Блейкли, появившись снова, пошёл прямо по улице к дому Рена. Было уже больше десяти тридцати, но он ни секунды не колебался. Мисс
Джанет, наблюдавшая за ним из-за спин своих подруг, увидела, как он идёт,
не колеблясь, направился прямо к двери и постучал. Она последовала за ним.
мгновенно, но, прежде чем она успела подняться по ступенькам, Кейт Сандерс с
удивлением в глазах остановилась перед ним, пошатываясь.

"Не могли бы вы сказать мисс Анджеле, что я пришел, как и обещал? Я
немедленно отправляюсь... присоединиться к отряду. Могу я увидеть ее?" спросил он.

- Она нездорова, мистер Блейкли. Она сегодня не выходила из своей комнаты. И
мисс Сандерс сама начала дрожать, потому что по лестнице поднималась
решительная хозяйка дома, которую мистер Блейкли почтительно
поприветствовал, но не сказал ни слова.

— Я выслушаю ваше сообщение, мистер Блейкли, — сказала мисс Рен, тоже бледная и охваченная безмолвным беспокойством, но, тем не менее, полная решимости.

 — Мисс Сандерс уже выслушала его, мадам, — последовал бескомпромиссный ответ.
 — Не могли бы вы, пожалуйста, увидеться с мисс Анжелой? — снова обратилась она к Кейт и, не сказав больше ни слова, ушла.

"Мистер Блейкли, - внушительно начала леди, - почти последнее, что сказал мне мой
брат перед уходом с должности, было то, что он не желает никаких
встреч между вами и Анджелой. Почему вы преследуете ее? Вы хотите
заставить меня увезти ее?

На мгновение он замолчал. Затем: "Это я должен уйти, мисс Рен".
был ответ, и она, ожидавшая негодования, посмотрела на него с удивлением.
таким нежным, таким печальным был его тон. "Я надеялся передать
ее послание, но не буду больше мешать. Если новости, которые пришли сегодня ночью,
подтвердятся - и только в этом случае - скажите ей, если вы не возражаете,
что я сделаю все возможное, чтобы найти ее отца ".




ГЛАВА XVI

ВОЗВРАЩЕНИЕ К КОМАНДОВАНИЮ


С одним лишь ординарцем за спиной мистер Блейкли покинул Кэмп-Сэнди
поздно ночью; добрался до агентства, расположенного в двадцати милях вверх по течению, за два часа до рассвета и застал там молодого Бриджера. Они
Теперь у него не было даже надёжного переводчика. Арахаву, «Вашингтонского
Чарли», отправили к генералу в лагерь Макдауэлл. Отец Лолы вместе с другими её родственниками взял отпуск у апачей и отправился на поиски пропавшей девушки. Но между языком жестов и
горным диалектом, представляющим собой странную смесь испанского, английского и
языка апачей Тонто, офицерам с помощью своих людей удалось
выяснить причину сильного волнения, царившего весь предыдущий день
среди индейцев в агентстве. Произошло ещё одно
Сражение, погоня, рассеивание как преследователей, так и преследуемых. Большая часть
войск в конце концов расположилась лагерем в скалах возле Сансет-Пасс.
 Двое были убиты, несколько ранены, трое пропали без вести, потерялись для
всех. Даже апачи клялись, что не знают, где они, —
сержант, трубач и сам «Гран-капитан» — капитан Рен.

В тусклом свете звёзд наступающего дня Блейкли и Бриджер засыпали
индейцев вопросами, насколько позволяло их ограниченное знание языка жестов. Блейкли, проведший столько времени
за многие годы службы в штабе он слишком мало знал о практической работе в полевых условиях. Бриджер был в лучшем случае новичком. Вместе они решили, что делать. Сэнди отправили телеграмму, в которой говорилось, что, судя по всему, слухи, вероятно, правдивы, но они настаивали на том, чтобы за Диком, поселенцем из Черри-Крик, и Уэйлсом
Арнольдом, ещё одним первопроходцем, который долго жил на землях апачей и владел ранчо на реке Бивер, отправили курьеров. Они могли бы получить от индейцев больше,
чем эти солдаты. Пройдёт ещё несколько часов после рассвета, прежде чем
Дик или его товарищ по службе могли прибыть в любой момент. Тем временем Сэнди должна была
терпеть неизвестность, насколько это было возможно. Следующее сообщение пришло от Бриджера
в девять часов:

 Арнольд прибыл час назад. Осмотрел шестерых. Говорит, что истории, вероятно, правдивы. Уверен, что Рен не убит.

В ответ Бирн телеграфировал, что отряд из дюжины человек с тремя
вьючными лошадьми выступил в пять часов, чтобы явиться к Блейкли для выполнения
любых необходимых ему обязанностей, и ответ пришёл в течение минуты:

 Блейкли уехал. Выступил в 4:30 в сторону Снежного озера. Отдал приказ отряду следовать за ним. Взял с собой ординарца и двух разведчиков-апачей.

Бирн, Катлер и Грэм читали с серьёзными и встревоженными лицами, но почти ничего не говорили.
Это было в духе Блейкли.

 И больше о Бугологе никто не слышал целую неделю.

Тем временем в Форт-Уиппле, высоко в «горах», сложилась неприятная ситуация. Майор Плюм, желая ради своей жены отправить её на побережье — «в Монтерей или Санта-Барбару», как сказал мудрый начальник медицинской службы, — и постоянно выслушивая её просьбы и злобные нападки Элизы, обнаружил, что не может сдвинуться с места. Пока Маллинс придерживался своей версии, Плюм знал, что ему никогда не удастся уехать. - День или два
«Ещё немного, и он может смягчить или изменить свои показания», — написал Грэм. Действительно,
если бы Норы Шонесси не было рядом, чтобы подсказывать — подправлять — его память,
Грэм считал, что даже сейчас солдат мог бы засомневаться. Но Маллинз ни на йоту не отступил от своих первоначальных показаний.

"Там были две женщины, — сказал он, — с покрывалами на головах,"
и эти двое, отказавшись остановиться по его требованию, были настигнуты, и
одного из них схватили, к его горькой участи, потому что другой вонзил
острый нож ему в рёбра, когда он пытался осмотреть его.
пленница. "Они не разговаривали, - сказал он, - так что мне оставалось только сдернуть
шаль с ее лица, чтобы посмотреть, можно ли ее узнать?" Затем
последовал яростный, кошачий прыжок более высокой из двоих. Затем
почти смертельный выпад. Что потом стало с женщинами, он мог сказать
не больше, чем о мертвых. Нора могла бы поспорить, что это сделала француженка, чтобы защитить даму майора, — он говорил об этом доверительным шепотом и только в ответ на прямой вопрос, — но не таким, как он, было бы позволено делать предположения. Маллинз, похоже, был солдатом старой закалки.

Затем в Сэнди пришло новое и страшное известие. Через четыре дня после того, как Блейкли
отправился в путь, появились два смуглых гонца из Бивер-Крик.
 Они принесли послание, нацарапанное на бумажной обёртке от коробки с крекерами, и
в нём говорилось следующее:

 Лагерь в Сансет-Пасс, 3 ноября.

 КОМАНДУЮЩИЙ ЛАГЕРЕМ СЭНДИ:


 Возвращающиеся разведчики не нашли никаких следов капитана Рена и
сержанта Кармоди, но мы будем упорствовать. Индейцы, прячущиеся повсюду, усложняют задачу. Нам понадобятся припасы
 четыре дня. Все раненые, кроме Флинна, чувствуют себя неплохо. Надеюсь, что курьеры, отправленные вами 30-го и 31-го, благополучно добрались до вас.

 Донесение было написано почерком Бенсона, хорошо образованного солдата, которого часто привлекали к канцелярской работе. Оно было подписано «Брюстер, сержант».

Кем же были эти курьеры и что с ними стало? Какая судьба постигла Блейкли во время его одинокой и опасной поездки? Кто из людей или пар людей мог прорваться сквозь кольцо индейцев, окружавших их, и добраться до осаждённого отряда? Зачем гадать о судьбе
А что насчёт предыдущих курьеров? Только индейцы могли надеяться перехитрить индейцев в таком случае. Было безумием ожидать, что белые люди справятся. Было безумием со стороны Блейкли пытаться это сделать. И всё же Блейкли ушёл безвозвратно, возможно, навсегда. От него и от отряда, который Бриджер послал по его следу, не было никаких вестей. Когда их спросили, видели ли они или слышали ли что-нибудь о таких отрядах,
индейские курьеры невозмутимо покачали головами. Они шли по старой Уингейтской дороге, пока не увидели долину. Затем
пробираясь по каменистому лабиринту, непроходимому ни для копыт, ни для колёс,
он срезал путь к верховьям Бобра. Теперь Блейкли,
медленно ехавший из агентства на восток, должен был найти тропу Уингейта
до захода солнца в первый день, и его последователи не могли сильно отставать. Казалось, что
буговед так и не добрался до дороги. Стали поговаривать, что Рен и его незадачливые спутники могут вообще никогда не быть найдены. Кейт Сандерс перестала петь. Теперь она целыми днями и ночами была с Анджелой.

Одна надежда, смутная, оставалась — получить весточку от дюжины пекарей, которые ехали по следу Блейкли. Как только Бирн получил от индейцев рассказ об исчезновении Рена, он отправил гонцов на восток по следам отряда Сандерса с письменным советом этому офицеру бросить всё, что он, возможно, делал на Чёрной реке
Меса и, повернув на север, пробирался по земле,
доселе нехоженой белыми людьми, между холмом Бейкера на юге и
Сансет-Маунтинс на севере. Ему было приказано разведать каньон
Из Чевлонской развилки, и искать знаки с каждой стороны, пока где-нибудь среди «бассейнов» в скале у горных ворот, известных как Сансет-Пасс, он не соединится с выжившими из отряда Уэбба, которые ухаживают за ранеными и охраняют свежие могилы своих погибших. Считалось, что под таким энергичным руководством, как у капитана Сандерса,
даже апачские разведчики из Юмы могли бы чего-то добиться, и это придало бы
новый импульс отчаявшимся людям Рена.
 К тому же, если бы Блейкли не попал в руки
К апачам должен был присоединиться предполагаемый эскорт, и, таким образом, укрепившись, они могли бы либо продвинуться к перевалу, либо, если бы их окружили, занять какую-нибудь выгодную позицию среди скал и сдерживать нападавших, пока их не нашли бы товарищи-солдаты под командованием Сандерса. Более того, Бирн приказал отправить донесение о ситуации генералу через
лагерь Макдауэлла и был уверен, что тот не станет терять времени и направит разведывательные отряды в сторону Сансет-Кантри. Несмотря на то, что враждебно настроенные апачи были рассеяны, было очевидно, что их было больше.
севернее, напротив старой резервации, чем вдоль хребта Моголлон
к юго-востоку от него. Была надежда, активность, анимация, среди маленьких
лагерям и гарнизонам к широкой долине реки хила в начале
дни ноября подтачиваем. Только здесь, на песчаном там была неизвестность, как
также полное уныние.

Он был звездным в воскресенье утром, что Блейкли ускакал на восток от
агентство. В среду вечером прибыли посыльные от сержанта Брюстера, и ни он, ни его инквизиторы не сомкнули глаз до
наступления четверга. Это была снова суббота, неделя спустя.
Ночью Нил Блейкли пытался увидеться с Анджелой Рен и попрощаться с ней.
Настало время, когда из Брюстера должны были прибыть другие бегуны, если только их тоже не отрезали от мира, как, должно быть, случилось с их предшественниками.
Все тренировки в Сэнди были приостановлены, все обязанности были возложены на охрану.
Катлер практически отменил ежедневные дозоры, удвоил количество часовых, выставил дополнительные пикеты и даже намеревался
выкопать траншеи или хотя бы стрелковые окопы, чтобы
апачи не чувствовали себя настолько «самодовольными» из-за своих временных успехов, что
предприняли бы нападение на пост. Бирн улыбнулся и сказал, что они вряд ли на это пойдут, но одобрил пикеты. Было отмечено, что в течение почти недели — с тех пор, как Блейкли начал работать в агентстве, — в районе Ред-Рок и вокруг резервации не было видно сигнальных костров. Мистер
Трумэн, исполнявший обязанности квартирмейстера, попросил прислать дополнительных людей для
охраны его маленького стада, так как старший сержант заявил, что
дважды с возвышенностей на западе доносились выстрелы с большого
расстояния. Ежедневная доставка почты была прекращена, поэтому
Перевозчик занервничал, и теперь дважды в неделю капрал
и двое солдат проезжали по труднопроходимой тропе, но до сих пор не видели никаких признаков
апачей. Проволока тоже была цела, но атмосфера тревоги и страха
царила на разбросанных ранчо даже на берегах Агуа
Фриа на западе, и те немногие чиновники, которые остались в Прескотте,
не могли успокоить поселенцев, которые, покинув свои новые дома,
либо собирались вокруг какого-нибудь приглянувшегося ранчо для общей защиты,
либо «собирались» в Форт-Уиппл. Они взывали о защите, чтобы вернуться и занять свои брошенные дома.

 И всё это, — процедил Бирн сквозь стиснутые зубы, — из-за того, что наглый агент попытался силой забрать дочь вождя.  Бедняга
Дейли!  Он дорого заплатил за это.  Что касается Нэтси и её тени
Лолы, то их больше никто не видел. Возможно, они действительно отступили от колодца Монтесумы после первой безумной паники, но солдаты лишь тщетно искали их. Даже их собственные люди, по словам Бриджера из агентства, были либо самыми большими лжецами
что когда-либо жило, или самые бедные трейлеры. Апачи клялись, что девушек
невозможно найти. «Держу пари, сержант Шеннон смог бы их прижать», — сказал
Харт, торговец, когда ему рассказали о всеобщем отрицании среди индейцев.
Но Шеннон был далеко от полевой колонны, ведя своих товарищей в мокасинах
пешком и гуськом по длинным, утомительным подъёмам на зубчатые
скалы или по глубоким каньонам, где, несомненно, ещё вчера
враг был в большом количестве, но теперь его не было. Шеннон
мог понадобиться на дальнем фронте, теперь, когда большинство
разведчиков апачей
оказался трусливым или никчёмным, но Бирн хотел бы, чтобы он был ближе к дому.

Это был субботний вечер, когда вернулись гонцы с подтверждением
страшных историй об индейцах.  Полковник Бирн с
Грэмом, Катлером и Вестервельтом уже полчаса совещались в
офисе, когда, к удивлению всех в Сэнди, на почту быстро въехала
четверка мулов с повозкой из Конкорда, и майор
Плюм, покрытый пылью и серьёзный, вошёл в зал заседаний и коротко сказал:
«Джентльмены, я возвращаюсь, чтобы снова возглавить команду».

Никто не успел ни слова сказать, за что приветствия. Он был явно в
правильно для него, чтобы сделать. Неспособный, несмотря на распространяющиеся слухи,
увезти свою жену, его надлежащее место в чрезвычайной ситуации было на
его командном посту.

Полковнику Бирну, который осторожно и с некоторым сомнением спросил: "А как же
насчет миссис Плюм и этой ... французской штучки?" ответ майора был
быстрым:

«И в Форт-Уиппле, и в надёжных руках», — сказал он. «Моя жена понимает, что мой долг здесь, и, хотя её выздоровление может затянуться, она заявляет, что останется там или даже присоединится ко мне. На самом деле она так и сделала».
она так настаивала на том, чтобы я взял её с собой, что это меня немного смутило. Однако я наложил вето на это предложение.

Бирн посмотрел на него из-под своих косматых бровей. — Хм, — сказал он, — я
думал, что она навсегда стряхнула пыль Сэнди со своих башмаков и
что она надеется никогда не вернуться.

— Я тоже, — простодушно ответил Плам. «Она ненавидела само упоминание об этом — это между нами — до этой недели. Теперь она говорит, что её место здесь, со мной, как бы ей ни было тяжело», — и майор, казалось, с гордостью размышлял об этом новом доказательстве любви его жены.
преданность. Это действительно был необычный симптом, и Бирн изо всех сил старался выглядеть доверчивым, что Плюм оценил и поспешил продолжить:

"Элиза, конечно, пыталась отговорить ее, но, поскольку
Рена и Блейкли не было, я не мог колебаться. Я должен был прийти.
О, капитан, Трумэн все еще исполняет обязанности квартирмейстера? — обратился он к Катлеру.
«Полагаю, у него есть ключи от моего дома».

И вот майор снова под своей старой крышей и полон сил. От Бирна и его сообщников он быстро
получил все имеющиеся у них сведения. Он согласился с ними
что в другой день должны были прийти новости с востока или подтверждение того, что
апачи окружили и, возможно, перебили всех людей из отряда.
Он с интересом выслушал подробности, которые смогли сообщить ему Бирн и другие. Он считал, что к тому времени, когда придут «отбойные», он уже разработает план для другого отряда помощи и пошлёт за Трумэном, интендантом.

— Трумэн, — сказал он, — сколько у вас осталось вьючных мулов?

— Едва ли один, сэр. Две экспедиции отсюда поглотили почти всё.

— Верно, но мне, возможно, придётся найти дюжину вьючных мулов, прежде чем мы доберёмся до половины
через этот бизнес. Боекомплект находится в ваших руках, тоже, не так ли?
Где вы ее держите?" и майор обернулся и уставился в
Старлайт.

"Единственное место, которое я получил, склад сэр, - квартирмейстер", а Трумэн глазами
его командир с сомнением.

— Что ж, я брезглив в таких делах, — сказал майор, выглядя ещё более серьёзным, — особенно после этого пожара. Кстати, большая часть имущества Блейкли была спасена или восстановлена?

— Очень мало, сэр. Блейкли потерял почти всё, кроме нескольких бумаг в железном ящике — ящике, который сильно деформировался.

— Где он сейчас? — спросил Плюм, потянув за ремешок дорожного
чемодана и положив его на широкое сиденье у окна.

"В моей каюте, под кроватью, сэр."

— Разве это не опасно? — спросил Плюм. — Подумайте, как быстро он
сгорел.

— Что я могу сделать, сэр? Но он сказал, что там было мало ценного, в основном
письма и заметки. На самом деле, ничего ценного. Замок не
работал, поэтому кузнец сковал его для него. Это не позволяет
открыть его никому, у кого нет подходящих инструментов.

— Понятно, — задумчиво сказал Плюм. — Кажется довольно странным брать
такая предосторожность с вещами, не имеющими ценности. Однако я полагаю, что Блейкли знает, что делает. Большое вам спасибо, Трумэн. Спокойной ночи.

 «Полагаю, что знал, по крайней мере, когда велел кузнецу выковать этот ящик, — подумал Трумэн, уходя. — Во всяком случае, он знал, когда заставил меня пообещать, что я буду хранить его с величайшей осторожностью». Даже вы не можете этого сделать, майор Плюм, хотя вы и командир поста.




Глава XVII

СТРАННОЕ ПРИШЕСТВИЕ


С одним ординарцем и парой разведчиков-апачей из племени юма Нил Блейкли отправился в путь в надежде добраться до Снежного озера, расположенного высоко в горах.
на востоке. Санитар был очень хорош — как и большинство его товарищей,
храбр, честен и старателен, — но мало кто из командиров верил в
апачей Юма. Из тех индейцев, которых генерал Крук последовательно
завоевывал, а затем использовал с пользой, хуапаи хорошо себя проявили и
оказались надёжными; апачи-мохаве служили с 1873 года и в разведке за разведкой,
во многих стычках доказали свою преданность и стали достойными союзниками
против свирепых, непокорных тонто, многие из которых так и не
пришли в агентство и не приняли щедрое предложение правительства.
Некоторые из этих Тонто присягнули на верность и стали полезны в качестве проводников и помощников против непокорных из своего племени.
 Но апачи Юмы, чья горная кровь смешалась с кровью ленивых племён засушливых равнин нижнего Колорадо, с самого начала заслужили дурную славу и заслужили её. Они боялись
Тонто, которые снова и снова побеждали их, отбирали у них добычу, уводили их
молодых женщин, оскорбляли и насмехались над их молодыми мужчинами.
За исключением тех случаев, когда их поддерживали воины других племен,
Поэтому апачи-юмасы были напуганы и робки на тропе.
 Однажды они дрогнули и побежали от горстки Тонто, бросив раненого офицера на произвол судьбы. Однажды, когда они взбирались на Чёрную Месу,
чтобы добраться до этого самого Снежного озера, они хныкали и умоляли отправить их домой, заявляя, что там нет спрятавшихся врагов, когда на вершинах были обнаружены живые Тонто. Страна Ред-Рок и северные отроги Моголлонских гор, казалось, таили в себе какой-то странный, суеверный ужас, и если бы «нервы» дюжины людей покинули их,
заказать востоке-Верде, чем можно было бы ожидать от двух Блэкли? Нет
зря, значит, старейшины на песчаном были сильно беспокоит!

Но Bugologist нечего было из чего выбрать. Все надежные,
опытные разведчики уже ушли с различными полевыми колоннами. Только
Apache Yumas остались, и только наименее многообещающие из Apache
При этом Yumas. Бриджер вспомнил, как неохотно эти двое подчинились приказу
уйти. «Если они не сбегут и не вернутся, ругаясь, что потеряли лейтенанта, я буду сукиным сыном», — сказал он и отдал приказ
соответственно, чтобы их привели к нему, если они снова появятся.
 Он был уверен, что увидит или услышит, как они снова прячутся в кладовой, как это принято у их народа, нищие до мозга костей. Но прошла неделя, а от них не было ни слуху ни духу. «Это можно объяснить только одним», — сказал он. «Они либо дезертировали и перешли на сторону
врага, либо были отрезаны от своих и убиты». Что же тогда стало с
Блейкли? Какая судьба постигла Рена?

 К этому времени, поздно вечером в субботу, исполняя обязанности командира
отряда, который теперь затерялся где-то в горах, Бирн усилил охрану
в агентстве и в гарнизоне в Сэнди с пехотой, переброшенной из форта
Уиппл в Прескотте, куда апачи никогда бы не сунулись. У
свободного и суверенного гражданина был свой способ обращения с
неприятными коренными жителями.

 К этому времени также должны были поступить новости из
полевых колонн, особенно от Сандерса. Но хотя гонцы добрались до поста с краткими донесениями от генерала, из которых следовало, что он и войска с более южных постов приближаются к диким местам обитания Тонтоса у Чевлонской развилки, никаких признаков того, что
от этого энергичного командира отряда не было ни строчки ни от сержанта
Брюстера, ни от его людей, и женщины в Кэмп-Сэнди теперь сходили с ума от бессонного страха и ожидания. «Это значит, — сказал Бирн, — что враги находятся между нами и этими отрядами. Это значит, что курьеры не могут пройти, вот и всё. Я готов поспорить, что отряды в достаточной безопасности. Они слишком сильны, чтобы их можно было атаковать».«Но Бирн молчал, обращаясь к Блейкли, и был нем, обращаясь к Рен. Он становился всё более измождённым от
беспокойства, забот и неспособности успокоить или утешить. Запоздалое
Провизия, необходимая отряду Брюстера, была погружена на мулов и спешно доставлена из
Прескотта. На рассвете они должны были отправиться в Сансет-Пасс под надёжной охраной пехоты, и их тоже, вероятно, поглотили бы горы. Жители ранчо в долине, опасаясь набегов
апачей, покинули свои дома и, перегоняя скот, укрылись в опустевших загонах кавалерии. Даже
Харт, опытный торговец, казалось, терял самообладание под давлением обстоятельств,
потому что, когда такие бесстрашные первопроходцы, как Уэйлс Арнольд, заявляли:
было безрассудно переправляться через Сэнди, и небольшие разведывательные отряды
встречали выстрелы из засады, что сулило беду всем, кто жил за пределами форта. Впервые в истории Кэмп-Сэнди Харт обложил мешками с песком свой нижний этаж, и он и его люди практически спали на оружии.

 Была полночь. В караульном помещении, в кабинете адъютанта и в покоях командующего
офицера, где Бирн и Плюм совещались, всё ещё тускло горел свет. В каждом доме вдоль линии фронта горели
бессонные огни. Трумэн не ложился.
вообще. Обдумывая свой краткий разговор с вернувшимся командиром, он понял, что
пошел на склад, чтобы ускорить упаковку пайков Брюстера
, а затем ему пришло в голову заскочить на минутку в
госпиталь. Во всех страх и волнение за последние два дня, Пат
Маллинс были почти забыты. Дежурный поздоровался с ним за
вход. Трумэн, подойдя ближе, увидел, что тот стоит в
широком открытом дверном проёме и, по-видимому, смотрит сквозь звёздный свет
на чёрные и далёкие очертания гор на востоке.
Маллинс, по крайней мере, спал и, казалось, быстро поправлялся, сказал он,
в ответ на невнятный вопрос Трумэна. "Майор Плюм, - добавил он, - был здесь
некоторое время назад, чтобы повидаться с ним, но я сказал майору, что Пэт спит".
Трумэн выслушал без комментариев, но, тем не менее, заметил и задержался.
"Ты смотрела на восток", - сказал он. — «Видели какие-нибудь огни или
пожар?»

«Не я, сэр. Но часовой на посту № 4 только что
вызвал капрала. Он что-то увидел или услышал, и они двинулись к посту №
5».

Трумэн последовал за ним. Как же так вышло, что, когда у Бирна и Плюма было так много
чтобы поговорить о последнем, не могли бы вы найти время, чтобы съездить в больницу?
чтобы справиться о пациенте? И вот! звонок на половину первого
прозвучал в караульном помещении и доносился из конюшен
и загонов. Теперь была очередь Четвертого отвечать. Вскоре он это сделал,
но не быстро и не уверенно. На смену им пришли новые люди, незнакомые с Сэнди и его окрестностями. Но, конечно, сказал Трумэн, их не следовало назначать на четвёртый и пятый посты, на открытые или опасные участки, пока
В Сэнди были и другие мужчины, старожилы, которые могли занять эти должности.
4-е «Всё хорошо» звучало скорее как вопль протеста против его
одиночества и изоляции. Это был новый голос, потому что в те дни офицеры знали не только в лицо, но и по голосу каждого человека в маленьком отряде, и — не мог ли Трумэн ошибиться? — ему показалось, что он услышал приглушённый смешок из тёмных углов его собственной палатки, и он повернул туда, чтобы проверить. В тот же миг раздался громкий, уверенный, почти хвастливый крик Пятого, словно в ответ на его вопрос.
Робость Четвертого, и, как Трумэн почти ожидал, там был капрал
охранник, опиравшийся на винтовку, недалеко от ступенек веранды, и поэтому
поглощенный, он не слышал приближения офицера, пока лейтенант
резко окликнутый:

- Кто это там, на четвертом этаже?

"Один из парней из роты "С", сэр", - ответил наблюдатель, мгновенно приходя в себя.
он был внимателен. "Просто из Прескотт, и
думает, что он видит призраков или индейцев каждую минуту. Чуть не застрелил один из
гончие минуту назад".

"Вы не должны поставить его на эту должность--"

"Я этого не делал, сэр", - последовал немедленный ответ. "Это был сержант. Он сказал
«Это пошло бы ему на пользу, но он действительно напуган, лейтенант. Я подумал, что
мне лучше немного побыть рядом с ним».

Сквозь чёрные и пустынные руины дома Блейкли, далеко на северной стороне
плато, они смутно различали фигуру несчастного часового, который
нервно расхаживал по своему одинокому посту, останавливаясь и
каждую секунду оглядываясь, словно опасаясь подкрадывающегося врага. Даже
среди этих пехотинцев-ветеранов, оставшихся в Сэнди, северо-восточный угол
получил зловещее название с той самой ночи, когда Пэт Маллинс
был таинственным образом заколот. Многие с радостью отказались бы от караульной службы
в тот момент, но никто не осмеливался признаться в этом. Отчасти в качестве меры предосторожности,
отчасти для защиты своих часовых временный командир в начале недели
отправил большой отряд с ножами и топорами, чтобы вырубить все кусты
шалфея и можжевельника, которые могли бы укрыть крадущегося апача в сотне ярдов от линии обороны. Но, несмотря на это, человек, стоявший сейчас в номере 4, заметно нервничал и был расстроен. Трумэн с сочувствием и удивлением посмотрел на него и уже собирался войти в открытую дверь, когда капрал предостерегающе поднял руку.

Через заглушая песком проезжей части в задней части помещения,
высокая, темная фигура двигалась прямо и Свифт в сторону поста нет.
4, и пока в пределах номера 5, чтобы избежать проблемы последнего
. Капрал вскинул винтовку на сгиб руки и
в следующее мгновение бросился в погоню, бесшумно пробежал несколько ярдов,
затем резко остановился. — Это майор, сэр, — смущённо сказал он, когда
Трумэн снова присоединился к нему. — Чёрт, надеюсь, № 4 не выстрелит!

Он не выстрелил, но его вызов прозвучал как крик.
"К-кто здесь?" — три слова слились в одно, и он произнёс их, стуча зубами.

«Командир», — услышали они чёткий ответ Плюма, а затем более тихий, но отчётливо осуждающий. «Что, чёрт возьми, случилось, № 4?
 Вы очень плохо отозвались. Что-то вас здесь беспокоит?»

 В ответ часовой пробормотал что-то, выражающее замешательство и тревогу.
Как он мог признаться командиру своего поста, что ему страшно? Теперь можно было видеть, как № 5 быстро продвигается по восточному фронту, чтобы оказаться на расстоянии
поддержки или слышимости — любопытство, а не сочувствие, побуждало к этому;
и поэтому там было не меньше пяти человек, четверо из которых были старыми и опытными
солдаты, находившиеся в пределах пятидесяти ярдов от угла, образованного двумя часовыми,
все бодрствовали, но ни один из них не смог потом сказать, с чего всё началось. Внезапно в Садсвилле, в южной части города, собаки помчались вперёд,
возбуждённо лая и скуля, все как одна направляясь к восточному склону
холма, но останавливаясь, словно боясь подойти ближе, а затем
метаясь взад-вперёд, лая, принюхиваясь, сердито рыча, они продолжали
неистово лаять. Кто-то или что-то приближалось.
там, в темноте, возможно, на самом краю утёса, и
собаки не осмеливались идти дальше. Даже когда капрал, за которым следовал №
5, побежал вниз по склону, псы держались поодаль, ощетинившись и
свирепые, но напуганные. Капрал Фут взвёл затвор винтовки и
на корточках двинулся вперёд сквозь мрак, но раздался голос майора:

«Не ходи туда, капрал». — Позовите охрану, — сказал он, поспешив в свою комнату за револьвером. К этому времени Трумэн тоже побежал за оружием, и они вместе вернулись на пост № 5.
сержант с полудюжиной солдат, запыхавшись, пересёк плац и быстро подбежал к месту происшествия.

"Номер четвёртый утверждает, что, когда я осматривал его минуту назад, вокруг него прятались индейцы или кто-то ещё," — поспешно сказал Плюм.  "Заткнитесь, скоты!" — сердито крикнул он ближайшим собакам. — Расставьте своих людей там, сержант, и посмотрим, сможем ли мы что-нибудь найти. К этому времени подошли и другие люди, и из комнаты Доти выплыл фонарь. Бирн, в пижаме и тапочках, вышел, чтобы присоединиться к группе, и стражник,
С винтовками наготове они пробрались вперёд, а собаки всё ещё
подозрительно принюхивались и рычали. Мгновение или два никто ничего не
объяснял. Шум постепенно стихал. Затем откуда-то справа раздался
крик: «Иди сюда с фонарём!» — и все обернулись на звук.

 Старый Шонесси, сержант-сапожник, первым оказался на месте с
фонарём. Казалось, что весь Садсвилл проснулся и зашевелился. Некоторые женщины даже
начали показываться в узких дверных проёмах. Капрал Фут и двое
охранников склонились над каким-то предметом, лежащим на песке. Вместе они
Он перевернул её и попытался придать ей подобие человеческого тела, потому что
тварь была закутана в то, что оказалось рваным кавалерийским одеялом.
 Без сознания, но слабо дышащая и стонущая, полуобнажённая, в рваной
юбке и грубой _камисе_, которую носили женщины-пеоны из низших слоёв
общества, с окровавленными бинтами, скрывающими большую часть лица и головы, молодая индианка была поднята на свет. Один
солдат побежал к доктору Грэхему; другой - к прачкам
домой за водой. Другие, все еще с фонарями, теперь приближающимися, порхают
Спустившись с невысокого утёса, они начали искать в песках другие следы и через минуту нашли их — следы подкованной лошади и обутых в мокасины ног. Мокасины были не Тонто, а Юмы, сказал Бирн, осмотревшись.

 Грубые, но нежные руки отнесли бедное создание в ближайшее укрытие — в хижину Шонесси. Зоркие, внимательные глаза и склонившиеся фигуры
следовали по следам копыт и ног к броду. Двое индейцев, очевидно,
только что вышли, мокрые от дождя, из ручья; один вел за собой
резвую лошадь, которая пританцовывала, когда они приблизились к столбу,
а другой,
вероятно, неся на спине беспомощное бремя. Затем двое индейцев снова вошли в стремительные воды, почти у самого берега,
один из них вёл упирающееся, сопротивляющееся животное, которое боролось,
ныряло и упиралось передними ногами. Другой индеец, вероятно,
взобрался на него, когда они приблизились к берегу. Они уже, должно быть,
отошли на значительное расстояние по другую сторону, и преследование,
вероятно, было бесполезным.
 Уже было очевидно, зачем они пришли. Женщина была
ранена или пострадала вдали от своего племени, и индейцы, которые были с ней,
Это были те, кто перенял обычаи белых людей, знал, что они не воюют с женщинами, и позаботился бы об этом несчастном создании, дал бы ему кров и еду, одежду и избавил бы их от всех этих хлопот. Было легко объяснить, почему они привезли её к Сэнди и оставили у дверей белого человека, но как они оказались на подкованой лошади, которая знала это место и пыталась вырваться от них в конюшне, отчаянно сопротивляясь, чтобы её снова не увели? Миссис Шонесси, громко разглагольствуя на все лады, пока
поисковики возвращались с переправы, рассказывала, как она
Она лежала без сна, беспокоясь о Норе, Пэт Маллинс и мальчиках, которые
ушли в поле (задолжав ей за стирку на шесть недель), когда услышала глухой топот и
что-то похожее на приглушённый лошадиный визг (несомненно, ведущий индеец
схватил лошадь за ноздри, чтобы та не ржала), а потом, по её словам, все собаки
проснулись и выбежали с воем.

А потом из скромной двери, за которой милосердные руки оказывали помощь страдающему дикарю, донесся крик. Плюм вздрогнул и посмотрел на Бирна, а люди замолчали, испугавшись, и
Я был поражён, потому что голос принадлежал Норе, а слова были странными:

«Ради всего святого, посмотрите, что у неё в поясе! Это точно
шарф Лиз, говорю вам, француженки у майора!»

И Бирн решил, что пора войти и завладеть им.




Глава XVIII

НЕЗНАКОМЕЦ, ОТПРАВЛЯЮЩИЙСЯ В ПУТЬ


С первыми проблесками рассвета маленький обоз из вьючных мулов,
груженных провизией для осаждённого отряда на Сансет-Пасс, отправился в путь
по каменистой дороге. Выйдя из долины Бивера, он должен был карабкаться
через хребет за хребтом и пробираться по глубоким извилистым каньонам. A
дорога там была — старая тропа у Снежного озера, оттуда через знаменитый
перевал и Сансет-Кроссинг на реке Колорадо-Чикито к старому форту
Уингейт. Она извивалась, выходя из долины более широкого ручья
в нескольких милях дальше к северу и пересекая страну Ред-Рок на
северо-востоке, но по ней уже год никто не ездил. Оба
Бирн и Плам считали, что он в опасности, что за ним из засады наблюдают
невидимые враги, которые могут затаиться и ждать, пока поезд не окажется в пределах
досягаемости, а затем внезапно открыть огонь и перестрелять
офицеры и знатные сержанты, воспользовавшись неизбежной суматохой и своей козлиной ловкостью, благополучно скрылись. Тридцать
крепких пехотинцев под командованием капитана-ветерана выступили в качестве
эскорта с приказом Плюма прорваться на помощь сержанту
Брюстеру и отправить назад индейских гонцов с подробным отчётом
о ситуации. Облегчение, которое испытала рота Рена, было недолгим. Следующим
делом был поиск самого Рена, затем решительные попытки найти Блейкли, и всё это время нужно было следить за отрядом Сандерса
это должно быть где-то к северу от Чевлон-Форк, а также для двух или трёх небольших отрядов, которые должны пробираться через непроходимую глушь под личным руководством самого генерала. Капитан Стаут и его отряд скрылись из виду на Бивере
ещё до того, как красное утреннее солнце выглянуло из-за зубчатых вершин
на востоке и осветило гарнизон, чьи глаза были такими же красными и воспалёнными
от недосыпания — гарнизон, изнурённый и измождённый тревогой и страданиями,
усугубившимися из-за событий прошлой ночи
ночь. Все Сэнди вскочили и зашевелились в течение пяти минут после того, как Нора
Шонесси издала пронзительный крик, и все Сэнди с замиранием сердца задавались одним и тем же вопросом: как, чёрт возьми, случилось, что эта раненая беспризорница
Апачи, эта неизвестная индейская девушка, без чувств упавшая у их порога
в глухую ночь, должна была иметь при себе тот самый шарф, который был на
француженке Элиз, компаньонке миссис Плам, когда та вышла со своей
хозяйкой, чтобы навсегда уехать из Сэнди.

 Среди тех, кто поспешил в Садсвилл после
новость об этом открытии разнеслась по офицерскому корпусу.
Это была Джанет Рен. Кейт Сандерс остановилась у Анджелы, потому что
девушки, казалось, находили утешение в присутствии и обществе друг друга.
Оба проснулись от шума, были на ногах и наполовину одеты
когда проходивший мимо санитар поспешно крикнул мисс Рен
новость. Девочки тоже хотели уйти, но тетя Джанет строго приказала
им оставаться дома. Она сказала, что проведёт расследование и принесёт им всю информацию.

Десятки мужчин всё ещё толпились в комнате старого Шонесси
Высокая, худая фигура сестры капитана пробиралась сквозь толпу, направляясь прямо к двери. Двое старших офицеров, Бирн и Плюм, вполголоса допрашивали Нору. Плюму показали шарф, и он сразу же поддержал Нору. Он сразу понял, что, когда Элиза вышла в то мрачное утро и прошла под светом в холле, на её шее был именно этот шарф — тот самый, который нашли на теле раненой и потерявшей сознание девушки. Теперь он вспомнил, что, когда солнце поднялось выше и
В день их стремительного полёта в Прескотт стало теплее. Элиза
распахнула свой дорожный мешок, и он заметил, что шарф был выброшен. Он нигде не видел его в «Конкорде», но это ничего не доказывало. Она могла легко спрятать его в сумку или под подушки сиденья. Поэтому и он, и Бирн с немалым интересом наблюдали, как мисс Рен, бросив короткий взгляд на лихорадочно-бледную и раненую индианку, стонавшую на койке в комнате миссис Шонесси, вернулась на улицу с шарфом в руках.
Мгновение она изучала его при тусклом свете фонаря сержанта-охранника, а затем медленно произнесла:

«Джентльмены, я видела, как Элиза носила это, и, кажется, знаю, как оно попало сюда, — и это не улучшает ситуацию. С нашей веранды в то утро, когда майор Плюм отправился в Прескотт, я ясно видела, как Даунс болтался вокруг повозки». Это
началось внезапно, как вы, возможно, помните, и когда он покатился прочь,
что-то упало на землю позади него. В тот момент все смотрели
на «Конкорд» — все, кроме Даунса, который быстро
Он наклонился, поднял эту вещь и поспешно отвернулся. Я думаю, что этот шарф был у него, когда он дезертировал, и что он попал в руки апачей.

Бирн молча посмотрел на командира поста. На мгновение лицо майора вспыхнуло, а затем снова побледнело. Измученный, измождённый, усталый взгляд его глаз стал ещё более напряжённым.
 Вот и всё. Чем дольше он жил, чем дольше служил в этом убогом местечке в центре Аризоны, тем больше осознавал, какое злое влияние, казалось, оказывала на него эта служанка Шайтана.
но всё же прекрасная и любимая жена. Он тщетно боролся с этим и умолял. Элиза была с ними с самого детства, почти возмущённо ответила его жена. Элиза была верна ей — предана ей всю свою жизнь. Элиза была незаменима; только она не давала ей сойти с ума от тоски по дому и страданий в этом богом забытом краю. Рыдания и слёзы сопровождали каждое интервью, и, как и многие более сильные духом люди, Плюм сдался. Было бы жестоко лишать её Элиз, последнего живого существа, которое связывало её с благословенным прошлым.
воспоминания о её детстве, и он лишь слегка намекнул ей на то, как странно, но упорно её доброе имя страдало из-за слов и поступков этой взбалмошной, мелодраматичной француженки.
 Он видел и подозревал о её пагубном влиянии ещё до того, как они оказались в изгнании, но здесь, в Сэнди, он в полной мере осознал масштабы её махинаций. Клэрис была не из тех, кто
бродит по дому в глухую ночь, как бы она ни нервничала и ни не спала дома. Клэрис была не из тех, кто
тайные встречи со слугами из других домов,
не говоря уже о «любовнике» офицера, чьё имя когда-то связывало её, как
девушку, с его именем. Он с содроганием вспомнил события той
ночи, когда солдат Маллинз попал в госпиталь, лишившись рассудка, если не жизни. Он с ужасом вспомнил неохотные признания
доктора и капитана Рена. Хождение во сне, как же!
Клэрис никогда и нигде не проявляла признаков сомнамбулизма.
Несомненно, именно Элиза выманила её с какой-то целью, которую он
не мог ни разоблачить, ни понять. Именно Элиза поддерживала эту постыдную и таинственную связь с Даунсом, которая
закончилась сожжением дома Блейкли, с бог знает какими уликами, и
завершилась лишь безумным дезертирством Даунса и его вероятной смертью. Всё это и многое другое пронеслось у него в голове, пока мисс Рен заканчивала свой короткий, но важный рассказ, и до него дошло, что, как бы то ни было для других, смерть Даунса — для него и для той, кого он любил и чьё достоинство он оберегал, — была чем угодно, но только не бедствием, о котором стоит скорбеть.
великодушный произнести эти слова, он все же повернулся с облегченным сердцем и встретил
Пытливый взгляд Бирна, затем мисс Рен теперь устремились на него.
с суровым вызовом, как будто она хотела сказать, что бегство и судьба
этого солдата, лишившегося друзей, были преступлениями, ответственность за которые следует возлагать только на него.

Бирн заметил мгновенное огорчение на лице своего товарища и, переведя взгляд
с него на нее, почти в то же мгновение понял причину.
У Бирна была одна статья веры, если ему не хватало необходимых тридцати девяти.
 Женщинам не место в официальных делах, они не имеют права вмешиваться в официальные дела
И то, что он сказал в порыве нарастающего негодования, было
направлено на неё, хотя и адресовано ему. «Так что Даунс ускакал на восток,
и его схватили апачи! Что ж, Плюм, это избавляет нас от
повески». И мисс Рен отвернулась в невыразимом гневе.

То, что Даунс «проскочил на восток», получило дальнейшее подтверждение на следующий день, когда Уэйлс Арнольд вернулся в форт после личной разведки вверх по Биверу. Выехав с отрядом капитана Стаута, он ненадолго заехал на своё, на тот момент заброшенное ранчо и
Он с удивлением обнаружил там, нетронутыми, двух человек и всё
имущество, которое он оставил в тот день, когда спешил с женой и
домочадцами в укрытие гарнизона. Этими двумя людьми были полукровка Хосе и его
жена-хуаля. Они прожили с Арнольдами пять долгих лет, были
известны всем апачам и всегда пользовались их благосклонностью из-за
щедрости, с которой они раздавали _щедрые дары_ своего хозяина. Индеец никогда не уходил от них с пустым желудком.
Весь скот, который Уэльс успел собрать, он пригнал к Сэнди. Весь
то, что осталось, Хосе нашёл и загнал в загон. Не хватало только одного четвероногого — старого мустанга Арнольда Доббина. Хосе сказал, что он пропал с самого начала, а вместе с ним старая уздечка и седло. Его забрал не индеец, сказал он. Это был солдат. Он нашёл на песке «следы армейских ботинок». Потом Даунс и Доббин ушли вместе, но только
Доббин, возможно, когда-нибудь они снова встретятся.

Бирн и капитан Стаут договорились, что небольшая колонна с припасами
остановится в глубоком каньоне за источниками, из которых берёт начало река Бивер, а ближе к вечеру продолжит путь
снова на долгом каменистом подъёме к плато Верхнего
Моголлона. Примерно в двадцати пяти милях от поста, если идти строго на северо-восток, виднелся острый скалистый пик, возвышавшийся над соснами и кедрами и хорошо заметный днём с гребня ближайших предгорий к западу от флагштока. На склоне этого сверкающего пикахо, обращённом к закату, была полка или выступ, которые
апачи часто использовали для подачи сигналов. Отступники
сообщали своим сородичам о поселении в долине.
Эти костры, невидимые с уровня Кэмп-Сэнди, или дым и вспышки днём, были видны только тем, для кого они предназначались, — апачам в резервации. Но Стаут, который знал эти места с 1865 года, предложил разместить наблюдателей с биноклями на возвышенности позади поста. В отличие от дикарей, у нас не было сигнального дыма, огня или, в то время, даже солнечных вспышек, но было решено, что один костёр будет означать «Пока всё спокойно». Два костра, расположенные на расстоянии нескольких ярдов друг от друга, будут означать
"Важные новости от раннера". В последнем случае Плюму предстояло вытолкнуть
сорок или пятьдесят человек рассредоточенными, чтобы встретить бегущего и защитить его
на случай, если за ним последуют или, возможно, преградят ему путь враждебные соплеменники
. Было только шесть индийские союзники ушли с добротным и он глазами
им отмечен подозрительностью и враждебностью. Они тоже были Апачи Юмас.
День медленно тянулся медленно, мрачно. В Кэмп-Сэнди не было слышно ни звука, ни мелодии, ни
веселого смеха. Даже собаки, казалось, чувствовали, что над гарнизоном
нависла угроза. Лишь изредка
Время от времени вдоль опустевших веранд промелькивала женская фигура — какая-нибудь женщина, выполнявшая миссию милосердия по отношению к какой-нибудь скорбящей, измученной сестре из разрозненных семей. За несколько часов до полудня телеграфные линии из Прескотта были перегружены запросами новостей и сообщениями от Бирна или Плюма в штаб-квартиру
департамента. Однако в полдень наступило затишье, а в 14:00 — перерыв. Где-то на западе оборвалась и упала линия электропередачи. В 2:15
 двое монтёров поскакали вперёд, чтобы найти и устранить повреждения, с полдюжины
«Пехотинцы» на повозке, идущей в качестве охраны. В остальном, в течение всего дня ни один
солдат не покидал пост, и когда опустилась темнота, встревоженный
оператор, сидевший за своей клавиатурой, всё ещё не мог пробудить дух
блестящей медной нити, протянувшейся через дикую местность на запад.

 Сэнди бодрствовал на широкой площади или в офицерской
веранды и вглядывались, как один человек или одна женщина, в дерзкую чёрную возвышенность в
миле позади поста, на вершине которой мерцала крошечная звёздочка, одинокий
фонарь, свидетельствующий о бдении наблюдателей Плюма. Если Стаут
По-хорошему, он должен был добраться до пикачо в сумерках, а сейчас было почти девять, и на назначенном месте встречи не было видно ни огонька. Пробило девять, потом 9:15, а в 9:30 заиграли флейты и барабаны Восьмого полка, и началась долгая, странная барабанная дробь. Никто не хотел ложиться спать. Почему бы не подать сигнал к подъёму и не позволить им сидеть всю ночь, если они захотят? Это было гораздо лучше, чем ворочаться без сна
в долгие часы до рассвета. Почти пришло время «тушить свет», когда с парада донёсся крик, и все Сэнди
Он вскочил на ноги. Внезапно искра на смотровой площадке
начала яростно плясать, и дюжина солдат выбежала из гарнизона,
желая услышать новости. На полпути их встретил бегущий
капрал, которого они остановили, нетерпеливо требуя новостей.
— Два пожара! — задыхаясь, сказал он. — Два! Я должен немедленно доложить майору!«Ещё пять минут, и
Ассамблея, а не Тапс, зазвучала бы. Плюм отправлял своих пятьдесят
спасателей, и вместе с ними, нетерпеливо ожидая вестей с дальнего фронта,
пошёл Бирн, а сам майор последовал за ним, как только смог переодеться
платье для верховой езды. В последний раз, когда я видел эту маленькую группу, на стволах их ружей отражались
звезды, когда они переправлялись через бурлящий поток и поднимались по узкой извилистой долине Бивера.

 Было чуть больше десяти часов. На телеграмму, отправленную в Прескотт, по-прежнему не было ответа. От проводников и их сопровождения не было никаких вестей, что указывало на то, что прорыв, вероятно, произошёл далеко за Агуа-Фриа. Ни один знак, кроме сигнальных огней Стаута на пикачо, не был
собран с фронта. Лагерь Сэнди был отрезан от мира,
и к одиннадцати часам гарнизон, оставленный охранять пост и защищать женщин,
детей и больных, насчитывал ровно сорок человек. Считалось, что курьеры Стаута
возвращались домой почти по тому же маршруту, что и обоз в течение дня, и если им удавалось ускользнуть от вражеских разведчиков или отрядов, то вскоре они появлялись в верховьях
Бивера. Поэтому Плюм со всей возможной скоростью направил туда своих людей, пообещав миссис Сандерс, когда уезжал, что как только
если бы он встретил гонца, то послал бы лёгкого всадника галопом на
своём добром коне, чтобы ни минуты не терять на передачу
известий.

Но полночь наступила, а знака не было. Задолго до этого часа, словно повинуясь общему порыву, почти все женщины гарнизона собрались у дома Трумэна, который теперь был самым северным в ряду и находился на виду у слияния рек Сэнди и Бивер. Доктор Грэм, который ходил взад-вперёд между домом Шонесси и больницей, остановился, чтобы поговорить с ними, и мягко отвёл их в сторону.
Анджела, в сторону. Его серьёзное и суровое лицо было
нежно-милым, когда он смотрел в её наполненные слезами глаза. «Разве ты не можешь быть
довольна тем, что находишься дома, дитя моё?» — пробормотал он. «Ты похожа на одного из моих собственных
ребят, Анджела, теперь, когда твой храбрый отец в отъезде, и я хочу, чтобы его
прекрасная дочь выглядела наилучшим образом к его возвращению.
 Конечно, тётя Джанет сообщит тебе новости, как только они появятся, и
Я попрошу Кейт Сандерс остаться с тобой!

Нет, она не хотела — не могла вернуться домой. Как и все остальные в
лагере «Сэнди», она, казалось, мечтала остаться там. Некоторые даже ушли
дальше, за часовыми, к подножию невысокого утёса, и там, перешёптываясь, сбившись в кучку, прислушиваясь в невыразимом беспокойстве к приглушённому стуку копыт по мягкому песчаному берегу. Нет, она не осмеливалась, потому что в четырёх стенах этой маленькой белой комнаты девушка видела столько снов и видений! и,
просыпаясь в содрогании, цеплялась за верную Кейт и рыдала в её
крепких, нежных, преданных объятиях. Кейт, конечно, не была
красавицей, как с сожалением признавала даже её любящая мать, но в ней
было что-то такое.
её большое, доброе, бескорыстное сердце, за которое её любили все. И всё же Кейт напрасно умоляла Анжелу. Какое-то странное, сильное чувство охватило девушку, закалило и укрепило её даже перед лицом авторитета Джанет Рен. Она не покидала маленькую группу наблюдателей. Она была там, когда в половине первого наконец пришло сообщение. Собственный конь Плюма пронёсся сквозь поток,
задыхаясь, фыркая, дрожа, и въехал в самую гущу, а его всадник, маленький
Фифер Ланиган из роты «С», спрыгнул с седла и сунул
донесение в протянутую руку Трумэна.

Женщины и дети толпились вокруг него, мужчины бежали к нему со всех сторон. При свете фонаря, который трясущейся рукой держал солдат, он зачитал вслух содержание письма:

 «Бивуак в Пикашо, 21:00

 «Командир лагеря Сэнди:

 «Достигли этой точки после тяжёлого марша, но без активного сопротивления, в 8 часов вечера. Первый отряд, отправленный разжигать костёр на выступе, был загнан туда противником. Капрал Уэлч был ранен в левую сторону — серьёзно. Выслали стрелков и прогнали их после нескольких выстрелов, а около 9:20 внезапно наткнулись на индейцев
 мальчик, сидящий на корточках среди камней, поднял сложенную бумагу, которую я
прочитал и пересылаю вам. Мы, конечно, повернём
к Снежному озеру, взяв мальчика в проводники. Выступаем в 3 часа утра.
Сделаем всё возможное, чтобы добраться до Рена вовремя.

 (Подпись) «Стаут, командир».

 Внутри был ещё один листок, грязный и с тёмными пятнами. И голос Трумэна
почти дрогнул, когда он прочитал:

 "11 ноября.

 "К. О. КЭМП СЭНДИ:

 "Через дружелюбного апача, который был со мной в
 Я узнал, что капитан Рен лежит раненый, отрезанный от своего отряда и с четырьмя солдатами в каньоне к юго-западу от Снежного озера. С индейцем-проводником нам удалось добраться до него на вторую ночь, но теперь мы окружены, у нас почти закончились боеприпасы и провизия. Ещё трое из нашей группы ранены, а один, рядовой Кент, убит. Если не спешить, мы сможем продержаться ещё три дня, но Рену очень нужна хирургическая помощь.

 (Подпись) «БЛЕЙКИ».

Вот и всё. Буговед со своим единственным ординарцем и, по-видимому,
без апачских разведчиков Юмы, которые сразу же отправились на помощь
Рену. Теперь все они были отрезаны от мира и окружены коварным врагом, который рассчитывал рано или поздно одолеть и уничтожить их, и даже к тому времени, когда индейский гонец ускользнул (какой-то верный дух, покоренный
добротой и человечностью Блейкли, когда он был его агентом), оборона была ослаблена наполовину. Слава Богу, что Стаут со своими припасами и
верными последователями был не более чем в двух днях пути и
направлялся прямо на помощь!

 Было почти два часа дня, когда Плюм и его полусотня вернулись.
в гарнизоне, и даже тогда несколько часовых стояли вдоль обрыва. Джанет Рен, проводив бледную, молчаливую Анджелу в её комнату и уложив её в постель под присмотром Кейт Сандерс, снова отправилась добывать информацию для майора Плюма. Даже в тот час люди работали в загонах, подгоняя сёдла к полудюжине запасных лошадей — примерно столько осталось на посту, — и мисс
Рен узнал, что полковник Бирн с одним или двумя ординарцами остался
на ранчо Арнольда, а сам Арнольд с шестью всадниками из
пост, должен был выступить в четыре, присоединиться к полковнику на рассвете и вместе
все должны были продвигаться по следам отряда Стаута, надеясь
догнать их к ночи. Она прошептала это бессонной Кейт, когда
вернулась в дом, потому что Анджела, измученная горем и долгим
ожиданием, по-видимому, погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Но конец этой насыщенной событиями ночи еще не наступил. Арнольд и его
квартет ушли вскоре после четырёх часов, и примерно в 4:50 в дверь майора
постучали. Это был телеграфист.
Провода наконец-то починили, и первое сообщение гласило, что
по каравану в каньоне Черри-Крик был открыт огонь, что рядовой
Форрест тяжело ранен и лежит на заброшенном ранчо Дика, а двое из них
заботятся о нём. Могут ли они немедленно прислать хирурга?


Поехать мог только Грэм. Его пациенты на посту чувствовали себя
довольно хорошо, но у него не было лошади. "Неважно",
сказал он, "Я одолжу Панча. В эти дни ему нужно размяться". Итак,
Было приказано оседлать Панча и немедленно доставить. Пришел санитар.
вернусь через десять минут. "Панча там нет, сэр", - сказал он. "Его нет"
больше получаса.

"Ушел? Куда ушел? Как уехал? - изумленно спросил Грэхем.

- Уехал с мисс Анджелой, сэр. Она сама оседлала его и уехала.
Не прошло и двадцати минут после отъезда группы Арнольда. Часовые говорят, что она пошла по следам Бобра.




Глава XIX

В осаде


Глубоко в изрезанной расщелине пустыни, окружённой скалами и
гигантскими валунами, без единого листочка, травинки или стебелька
крошечного ползучего растения, расположилась небольшая группа
изнурённых,
Охотящиеся за ними люди прятались в тишине, изнемогая от усталости и отчаяния,
ожидая неизбежного. Выпуклая над их головами, словно надстройка какого-то огромного линкора, массивная гранитная глыба возвышалась над ними, образуя углубление или пещеру, в которой они были в безопасности от стрел, пуль или камней, летевших с вершины высоких, почти отвесных стен огромного мрачного каньона. Далеко позади, под этим
естественным укрытием, в углублении скалы, лежал благословенный
пруд с чистой водой, не колыхавшейся даже от лёгкого ветерка.
Весна и тающие снега, он был пойман и заточен здесь после того, как постепенно иссякающий ручей иссяк. В осаждённом лагере не было недостатка в одном необходимом и приятном для осаждённых, но это было почти единственное, что у них было. Воды для питья, для лечения воспалённых ран и жжения в горле у них было в изобилии, но последний «хардтак» был съеден, последний кусочек бекона давно исчез. Из некогда изобильных пайков остались только кофейные зёрна.
 Из набитых патронами «напальчников», с которыми они вошли в
В каньоне и в ловушке апачей только в трёх из них был хоть какой-то
медный цилиндр, остановленный мощным свинцовым наконечником. Эти три
принадлежали солдатам, двое из которых, по крайней мере, больше никогда
не воспользуются ими. Один из них, бедный Джерри Кент, лежал, погребённый под
маленькой грудой камней в ещё одной похожей на пещеру нише в дюжине
ярдов от него, спрятанный там ночью, когда рыскающие вокруг
апачи не могли увидеть скорбящих над телом и раздавить их
валунами, сброшенными с обрыва, или застрелить из свистящего
снаряда или стрелы со стальным наконечником из безопасного укрытия в
скальных стенах.

Отрезанные от своих товарищей во время разведки в боковом ущелье, капитан Рен
и его четверо солдат отважно сражались с теми индейцами, которые осмеливались
появляться из-за скал. Они были уверены, что сержант Брюстер и основные силы быстро их догонят или услышат выстрелы и вернутся на помощь, но звуки странным образом разносятся в таком лабиринте глубоких и извилистых расщелин, пересекающих поверхность во всех мыслимых направлениях по всему дикому бассейну Колорадо. Самый последний из отряда Брюстера
Много позже до них донеслись слухи, что ни единого звука, ни единого шороха не было слышно в той схватке, которая уже наполовину утомила их и оглушила непрекращающимся грохотом подкованных железом копыт по каменистой земле. Что касается самого Брюстера, то он смог установить, что Рен приказал «двигаться вперёд» и попытаться добраться до Сансет-Пасс к ночи, в то время как капитан с самыми свежими лошадьми, насколько это было возможно, осматривался по сторонам. В последний раз Джерри Кента видели, когда он
прискакал за ними, чтобы сообщить, что капитан отправился в устье реки
из ущелья, открывающегося на запад, и последнее сообщение, переданное от командира отряду через Джерри Кента сержанту Дасолду, который замыкал колонну. За час они миновали устья полудюжины ущелий, некоторые с одной стороны, некоторые с другой, и
Дасолд «передал сообщение», отправив капрала Слейтера, который с грохотом скакал по
каньону, объезжая длинную растянувшуюся колонну, пока не догнал старшего сержанта и не передал
ему сообщение.
 Позже, когда Брюстер вернулся со всеми, кроме небольшой охраны, оставшейся
Дюзольд, со своими немногочисленными измученными людьми и лошадьми на Сансет-Пасс, мог с уверенностью представить себе то место, где его настиг Кент; но Дюзольд был строевым драгуном прусской выучки, прекрасно чувствовавшим себя на смотрах и парадах, но не в горах, так сказать, на море. Они так и не нашли никаких следов своего любимого командира. Все расщелины, которые они осматривали, были не с той стороны.

И случилось так, что помощи не было, что одна за другой пали
пять лошадей, пронзённые стрелами или раздавленные и оглушённые
падающими сверху камнями, что сам Кент был пронзён
Мозг, а Рен пронзён стрелой Тонто в руку и пулей в плечо. Сержант Кармоди перевязал рану своего капитана, как мог, и, к счастью, держась смело и отвечая на каждый выстрел, они пробились к этому маленькому убежищу в скалах и там, за импровизированными баррикадами или валунами, «отбивались» от своего жестокого врага, надеясь, что скоро их спасут.

Но Рен чуть не обезумел от ран и лихорадки, когда наступил третий день, а от отряда не было никаких вестей. Ещё один человек был ранен и укушен, и
Хотя он и не был серьёзно ранен, как обожжённый ребёнок, он теперь сторонился огня и волей-неволей стал бесполезен. Их скудные запасы провизии полностью иссякли. Сержант Кармоди и его сменявшие друг друга часовые были измотаны недосыпанием, когда в полуночной тьме сквозь мёртвую тишину до них донёсся тихий оклик на их родном языке — голос лейтенанта Блейкли, предупреждавший: «Не стреляйте, Рен. Это «Буголог», — и в следующее мгновение он и его ординарец
спускались по трапу в поношенных мокасинах апачей, но с набитыми под завязку вещмешками
и подсумки с патронами приветствовали осаждённых. В этом не было ничего
эмоционального и мелодраматичного. Это было скорее обыденно. Рен был
взвинчен и готов был отдать приказ о немедленном наступлении на
позиции противника, на что сержант, слегка дрожа губами, ответил
отчётливым салютом: «Очень хорошо, сэр, как только люди закончат
ужин». С наилучшими пожеланиями от Блейкли, сэр, и он будет готов через
десять минут, — Блейкли и его человек, мгновенно оценив ситуацию
В общем, я развёл небольшой костёр и начал разгружать припасы.
Солалей, их проводник-индеец, проведя их через лес к юго-западу от Снежного озера, указал на каньон, велел им идти по нему и, отчасти на языке жестов, отчасти на испанском, отчасти на нескольких апачских словах, которые Блейкли выучил во время работы в агентстве, сумел объяснить им, что Рен находится примерно в пяти милях дальше и что большинство осаждающих Тонто находятся на возвышенностях или в каньоне внизу. Их было бы немного, если бы они вообще были,
на той стороне, выше по течению. Затем, пообещав отвести лошадей и мулов в лагерь Сэнди, он оставил их. Он не осмелился идти дальше, к воюющим с ними апачам. Они бы заподозрили неладное и безжалостно расправились бы с ним.

 . Но Солалей ушёл не без обещания дальнейшей помощи. Младший брат Натси, Алчисей, недавно приходил к нему с посланием от неё и должен был прийти с другим. Солалей подумал, что мог бы
найти мальчика и отправить его к ним в качестве курьера. Своевременное появление Блейкли
немного подбодрило слабеющую оборону, но
только через сорок восемь часов после этого, когда их положение
стало почти отчаянным, а враг - почти отважным, гибкий,
большеглазый, смуглый маленький апач добрался до них. Блейкли узнал его
мгновенно написал депешу и приказал мальчику отправляться как можно быстрее, с
результатом, который мы знаем. "Еще трое из нашего отряда ранены", - написал он.
написал, но не стал сообщать, что одним из них был он сам.

Это было мрачное зрелище, представшее глазам Буголога, когда
Кармоди разбудил его, бормоча что-то во сне.
— Уже светает, сэр. Они нападут на нас, как только рассветет. Глубоко под навесом, рядом с прудом, лежал один бедняга, чье прерывистое дыхание говорило о том, что индейская пуля нашла смертельную цель в его исхудавшем теле. Это был Чалмерс, молодой южанин, которого бедность на родине и перспектива приключений за границей заставили искать службу в кавалерии. Это была практически его первая кампания,
и, по всей вероятности, последняя. Сознание покинуло его несколько часов назад,
и его блуждающий дух быстро освобождался от всех земных уз.
и уже в яростных снах сражался с невидимым и свирепым врагом
за их счастливые охотничьи угодья в великом потустороннем мире. Рядом с ним,
в таком же укрытии, но ближе к тусклому и бледному свету, лежал
 Рен, его сильные шотландские черты заострились и вытянулись от боли, потери крови и недостатка пищи. Лихорадка почти прошла, осталось так мало, на что она могла бы жить. Слабый и беспомощный, как ребёнок на руках,
он лежал неподвижно и молча. Он ничего не мог поделать. С тех пор, как он был вынужден лежать там, не прошло и четверти часа.
Кто-то из его преданных слуг не омыл его лоб и не охладил его
разгоряченные раны обильным потоком благословенной воды. Дважды с тех пор, как он
постепенно пришел в себя, он звал Блейкли и просил его сесть и
рассказать ему о Сэнди, спрашивая о новостях Анджелы и мучительно
вспоминая о последних своих распоряжениях. Откуда Блейкли мог знать
что-либо о ней или о домочадцах, которым было велено обращаться с ним
практически как с незнакомцем? Теперь он думал, что это великолепно, что Баголог выбросил все
он не стал дожидаться, пока ветер переменится, и поспешил им на помощь, чтобы разделить их отчаянное положение. Но Рен не знал, как об этом рассказать.
 Он набрался смелости и надежды, когда Блейкли заговорил о преданности Солалея, о
дерзком визите молодого Алчисая и его нынешней миссии. Известно, что апачи из его отряда проходили по шестьдесят миль в день по благоприятной местности, и Алчисей, даже в таком лабиринте скал, ущелий и обрывов, должен был пройти не меньше тридцати миль. В течение сорока восьми часов после начала пути мальчик должен был добраться до долины Сэнди, и наверняка
Тогда не было бы потеряно ни минуты на то, чтобы отправить войска на их поиски и спасение. Но четыре дня и ночи, сказал себе Блейкли, были наименьшим сроком, в течение которого они могли рассчитывать на помощь, а теперь прошла только третья ночь — прошла со всеми их припасами. Ещё несколько часов, и солнце будет светить даже в промозглых глубинах каньона. Ещё несколько минут, и апачи тоже проснутся и начнут действовать. «Держитесь под
укрытием», — тихо приказал Блейкли нескольким мужчинам, даже когда
Первые слабые отблески рассвета донеслись из более широких проходов
в глубине скалистого ущелья.

 Перед их убежищем, похожим на пещеру, прямо под нависающей скалой,
расположенной полукругом, грубый каменный парапет служил укрытием для
солдат, охранявших подступы.  В нём были оставлены небольшие бойницы: три
смотрели вниз, а две — на север, вверх по тёмному извилистому ущелью.  В каждой из них лежал заряженный карабин. Место было выбрано настолько удачно, что на протяжении ста ярдов к юго-востоку — вниз по течению — узкое ущелье было под прицелом обороняющихся, а выше,
Почти восемьдесят человек, от стены до стены, прочёсывали подходы.
Таким образом, со стороны апачей не могло быть никакой спешки, иначе они
потеряли бы двух или трёх передовых. Апачам не хватает
великолепной отваги сиу или шайеннов. Они сражаются из засады,
не рискуя ради славы; они искусны в хитрости и коварстве, но не
герои в открытом бою. Вот уже почти неделю, день за днём, положение защитников становилось всё более ужасным из-за
мощных обстрелов, которым они подвергались, из огромных камней или
глыбы с грохотом скатывались по почти отвесным стенам, затем
перепрыгивали с уступа на уступ или отскакивали от твёрдого наклонного
стена, наконец, с ужасающим грохотом падали на каменистое дно,
разбрасывая во все стороны град обломков, часто
срывая часть парапета, но никогда не достигая глубины пещеры. Добавьте к этой изнурительной осаде мгновенную злобную вспышку
колючей стрелы или свист и треск пули, когда на секунду обнажается голова или рука одного из
защитников, и нетрудно представить
износ даже самого стойкого сердца в этом маленьком истощенном оркестре
.

И все же они установили дозор и собрали свои нервы, и в упрямом
молчании заняли свой пост, когда бледный свет разлился розовым на
скалах над ними. И тусклыми и усталыми, но все же настороженными глазами каждый солдат
осматривал каждый выступающий камень или точку, которые могли дать укрытие
затаившемуся врагу, и все время коричневые дула карабинов
были натренированы низко вдоль русла ручья. Теперь нельзя было просто так взять и выстрелить
в косматый тюрбан или развевающуюся тряпку у скал. Спешка была
единственное, чего они должны были бояться и отступать. Это была Божья милость.
Апачи не осмелились атаковать в темноте.

[Иллюстрация: БИТВА В КАНЬОНЕ]

Глубокое ущелье становилось всё светлее и светлее, и вскоре утреннее солнце засияло
ярким светом на высоких укреплениях высоко над головой, и с каждой
секундой чёрная тень на западной стене, видимая защитникам с
расстояния выстрела из винтовки на юго-восток, постепенно отступала
перед восходящим богом дня, и с более широких открытых участков
за огромным гранитным выступом, вокруг которого извивался каньон, и
Освещённые солнцем высоты, благословенное тепло мягко окутывало их, невыразимо благодарные их озябшим и окоченевшим телам. И всё же, несмотря на то, что часы шли, из привычных мест обитания окружавших их врагов не доносилось ни звука. На часах Блейкли было шесть часов. Шесть часов и семь, и тихий стон сорвался с губ бедного молодого человека
Чалмерс, или шорох камешка, откатившегося под ногой пригнувшегося стража, или какое-то невнятное слово, сказанное человеком человеку, — какое-то слово, выражавшее удивление по поводу неожиданного затишья в осаде апачей, — было
Только один звук нарушал почти мертвую тишину утра.
Там, высоко среди чахлых, сморщенных сосен и кедров, которые
торчали на противоположных высотах, время от времени раздавалась
странная, печальная нота, одинокий свист в минорной тональности, но
это не имело никакого значения. Каждый день их нежелательного и вынужденного пребывания здесь,
каждый час этого бесконечного дня, похожая на ворона птица-отшельник
Сьерра-Невады подавала свой немелодичный сигнал какому-нибудь
далёкому пернатому собрату, и не одно закалённое в боях сердце
охладевало от этого.
солдат. В дикой Аризоне не было человека, который не ненавидел бы этот
звук. И всё же, когда пробило восемь часов, а нападавшие так и не появились ни в поле зрения, ни в слышимости, сержант Кармоди оторвал усталый, ноющий глаз от бойницы и пробормотал офицеру, сидевшему рядом с ним на корточках: «Я бы с удовольствием свернул шею этим чёртовым воронам, сэр, но я буду благодарен Богу, если в этот день мы не услышим ничего хуже».

Блейкли поднялся на ноги и устало прислонился к брустверу,
осторожно выглядывая наружу. Вчера вид разведывательной фуражки
в него тут же полетели стрелы, но ни одна из них не задела его.
 Одна рука, левая, была грубо перевязана и висела на перевязи. Пуля, выпущенная с вершины утёса, отскочила от внутренней стороны парапета,
жестоко разорвав мышцы и сухожилия, но, к счастью, не задев ни артерию, ни кость. Стрела, пролетевшая вслепую через
бойницу, обращённую на юг, задела его щёку, оставив прямой красный шрам
до мочки уха, которая была сильно разорвана. Блэйкли,
имея такой вид, мало походил на оруженосца дам, будучи
искалеченным и покрытым шрамами
Завёрнутый в окровавленную ткань, он вглядывался в глубокую и тёмную расщелину и
острожными, хотя и неопытными, глазами осматривал каждый видимый участок
противоположной стены. Что могло означать их молчание?
 Нашли ли они другую дичь, такую же жалкую и малочисленную, как эти
осаждённые, и отправились ли убивать её, прекрасно зная, что из-за
раненых эти, их предыдущие жертвы, не смогут сбежать?
Получили ли они предупреждение о приближении крупного отряда
солдат — Брюстера, который искал их, или, может быть, самого Сандерса? Значит, они ускользнули, и осаждённые могли
выползти наружу и закричать, подать сигнал или даже выстрелить два-три раза из
этих последних драгоценных патронов в надежде привлечь внимание
ищущих товарищей?

 Рен, обессиленный, по-видимому, погрузился в тревожный сон. Его
глаза были закрыты, губы приоткрыты, длинные худые пальцы время от
времени подрагивали, словно дрожь пробегала по всему его телу. Ещё один такой день, как прошлый, или, в худшем случае, такой, как этот, без еды и питья, и даже его недюжинная сила будет на пределе. Возможно, завтрашнего дня для крепкого солдата, который так
доблестно служил принятой им стране, выбранному им флагу. Что касается
Чалмерса, повестка уже пришла. Вдали от дома и тех, кто
больше всего любил его и сильно горевал о нем, храбрый парень умирал.
Кармоди, стоявший на коленях рядом с ним, но за мгновение до этого молча смотревший вверх
в лицо своего молодого командира, в его заплывшие печалью глаза
рассказал эту историю.

Девять часов вечера прошли без каких-либо признаков тревоги или нападения извне,
но смерть вторглась в одинокое убежище в скалах,
забрав одну жертву в качестве дани за этот день и поставив свою печать
на ещё одного, предполагаемую жертву на завтрашний мрачный день,
и Блейкли больше не мог выносить это ужасное напряжение.

"Сержант, — сказал он, — я должен знать, что это значит. Нам нужно помочь капитану до захода солнца, иначе он может уйти раньше, чем мы это осознаем."

И Кармоди посмотрел ему в лицо и ответил: "Я ещё силён и невредим. Позвольте мне попробовать, сэр. Кто-то из наших ребят, должно быть, патрулирует окрестности, иначе эти нищие не ушли бы. Я могу найти ребят, если кто-нибудь сможет.

Блейкли повернулся и на мгновение заглянул в глубокую тёмную нишу.
где лежали его раненые и умирающие. Утренний ветер немного посвежел, и
тихая, журчащая песня, эолова арфа природы, доносилась из-за
колышущихся сосен, низкорослых дубов и можжевельника высоко в
горах. Запах, доносившийся из глубин каньона, рассказывал
свою мрачную историю. Там, разбросанные по руслу ручья, лежали разлагающиеся останки их четвероногих товарищей, первых жертв засады. Смерть подстерегала их убежище со всех сторон и даже вторглась в их маленькую крепость. Неужели это и есть конец?
все? Неужели не было ни помощи, ни надежды ни из какого источника?

Снова обернувшись, Блейкли прошептал молитву на губах и вздрогнул
при виде Кармоди. Подняв одну руку, как бы призывая к тишине.
прижав другую к уху, сержант нетерпеливо наклонился вперед.
его глаза расширились, тело буквально дрожало. Затем,
внезапно, он вскочил и нахлобучил шляпу на голову. — Стреляю, сэр! Стреляю, конечно! — закричал он. Ещё секунда, и он с хрипом и стоном рухнул на землю, пронзённый насквозь; зазубренная стрела, выпущенная из невидимого пространства, пронзила его насквозь.




 Глава XX

ГДЕ АНДЖЕЛА?


 На мгновение, когда они укрыли раненого солдата,
защитники ничего не могли сделать, кроме как уклоняться от пуль. Затем,
оставив его на краю бассейна и пиная перед собой трусливого и
съежившегося от страха дезертира из их маленькой группы, Блейкли и
единственный солдат, оставшийся невредимым, поползли обратно к
каменистому парапету, взяли по карабину и опустились на колени,
вглядываясь в противоположную стену в поисках врага. Но они не
увидели ни следа апачей.

 И всё же, когда стрела пронзила молодого
солдата, она была направлена под углом.
Новый угол, под которым пули отскакивали от каменного гребня,
более низкий и плоский полёт колючих снарядов, которые летели
вниз с кремневого вала, — всё это говорило об одном и том же. Индейцы в
часы темноты, даже опасаясь атаковать, сумели, извиваясь, как змеи,
сползти вниз по склону и подобраться ближе к руслу реки, а также
скрытно и бесшумно соорудить небольшие каменные укрытия, за
которыми они теперь прятались, невидимые и в безопасности.
С безграничным терпением , полученным в результате их жестокого обучения, они тогда
Они ждали, минута за минутой, час за часом, пока, наконец, убаюканные ложной надеждой, что их смертельный враг ускользнул, некоторые из защитников не осмелятся показаться на виду, и тогда один меткий залп по сигналу из винтовки командира, и мстительные стрелы тех, у кого пока было только местное оружие, обрушатся на неосторожных, как удар молнии, и на этом всё закончится.
Они, словно кошки, притаились и наблюдали с самого рассвета. Как кошки, они
играли в старую игру, притворяясь, что устали от спорта, от
забыв о своей добыче, они обманом заставили своих доверчивых жертв
поверить в надежду и раскрыться, а затем снова набросились на них, и
храбрый юноша, чьё последнее предложение и попытка были предприняты в
отчаянной надежде облегчить страдания, поплатился за свою доблесть
жизнью. По крайней мере, одна стрела была выпущена метко и быстро,
одна стрела, выпущенная, возможно, на две секунды раньше, чем нужно было
для полного успеха, едва опередила сигнал вожака и сорвала план по
захвату всей добычи. Блейкли нырнул, чтобы спасти своего упавшего товарища, и только что спасся сам
Он сам едва не лишился головы, потому что со всех сторон летели осколки камня и свинец,
царапая, но не раня его серьёзно.

А потом, когда они «подумали о мести» и три коричневых дула
направились на противоположную стену, наступила полная тишина,
прерываемая лишь слабым дыханием умирающего человека. «Ползи обратно к
Кармоди, ты», — пробормотал Блейкли дрожащему юноше рядом с ним. «От тебя здесь нет никакой пользы, пока они не попытаются атаковать. Быстро дай ему воды». Затем он обратился к Стерну, единственному невредимому солдату: «Ты слышал, что он сказал о стрельбе на расстоянии. Ты слышал это?»

— Не я, сэр, но я думаю, что это сделали они — будь они прокляты! — И
 взгляд Штерна не отрывался от противоположного утёса, хотя его уши
напряжённо ловили малейший звук из нижнего каньона. Именно там они в последний раз видели отряд. Именно оттуда должна была прийти помощь. — Присматривай за ними, но не трать зря патроны, приятель. Я должен поговорить с
— Кармоди, — пробормотал Блейкли себе под нос, отползая на четвереньках, что было болезненно, если ты ранен. Дрожащий,
скулящий, как побитый ребёнок, бедный, безвольный парень, посланный на помощь страждущим, и онРоик, скорчившись, сидел рядом с сержантом, тщетно пытаясь влить воду из неуклюжей фляги в бледные губы страдальца. Кармоди жадно пил остывающую воду и даже в этот час отчаяния казался гораздо более сильным и стойким из них двоих — казалось, он испытывал бесконечную жалость к своему потрясённому товарищу. Судя по всему, он истекал кровью изнутри, пронзённый
жестоким колом, который они не осмеливались вытащить, даже если бы
позволила зазубренная сталь, и с каждой минутой слабел, но всё ещё
был в сознании, всё ещё храбр и не жаловался.
Потускневшие и печальные глаза смотрели вверх в безмолвной мольбе к его молодому командиру. Он знал, что умирает быстро и что, какая бы помощь ни пришла к этим, оставшимся в живых, его товарищам-солдатам, для него её не будет; и всё же в этот решающий момент он, казалось, прочитал вопрос на губах Блейкли, и его слова, слабые и прерывистые, были ответом.

— Вы разве не слышали их, лейтенант? — выдохнул он. — Я не могу
ошибиться. Я знаю, что это старый Спрингфилд! Я слышал их
далеко на юге — дюжину выстрелов, — а затем его душила агония, и
он отвернулся, корчась от боли, чтобы скрыть страдание на лице. Блейкли схватил
умирающего солдата за руку, уже холодную, вялую и безжизненную, и
тогда его собственный голос, казалось, тоже дрогнул и зазвенел.

"Не пытайся говорить, Кармоди, не пытайся! Конечно, ты прав. Это
должны быть наши люди. Они скоро доберутся до нас. Тогда у нас будет врач, и мы сможем тебе помочь. Эти седельные сумки! — сказал он, резко повернувшись к хнычущему существу, стоящему на коленях рядом с ними, и мальчик вытер рукой слезящиеся глаза и передал ему поношенные кожаные сумки.
Один из них, Блейкли, достал фляжку, налил немного бренди в кружку и поднёс её к губам солдата. Кармоди почти жадно выпил. Казалось, он хотел прожить ещё немного. Что-то терзало его душу, и вскоре он снова медленно и мучительно повернулся. — Лейтенант, — выдохнул он, — я не боюсь умереть — по крайней мере, так. Никто не позаботится о нём, кроме мальчиков, но есть одна вещь, — и теперь, казалось, этот стимул достиг его слабеющего сердца и придал ему немного сил, — есть одна вещь, которую я должен…
Я должен рассказать. Вы были надёжны с мальчиками — вы честный, а я нет — я не всегда был таким. Лейтенант, я был на страже — в ту ночь, когда случился пожар, — и Элиза, ну, знаете, француженка, — она... она забрала почти всё, что я скопил, — почти всё, что я выиграл, но она всё время обманывала меня, лейтенант, — меня и Даунса, который ушёл, — и других. Ей было всё равно.
Ты... ты не единственный, кого я... я...

«Лейтенант!» — раздался взволнованный шёпот Штерна, и он опустился на колени перед пещерой, подавая срочный сигнал.
"Лейтенант, быстрее!"

- Одну минуту, Кармоди! Мне нужно идти. Расскажешь мне чуть позже. Но
из последних сил Кармоди вцепилась в его руку.

- Я должен сказать вам, лейтенант, сейчас. Даунс ни в чем не виноват. Она... она
заставила...

- Лейтенант, быстрее! ради Бога! «Они идут!» — раздался голос немецкого солдата у стены, и, вырвав руку из хватки умирающего, Блейкли опрометью вскочил на ноги и бросился к выходу из пещеры как раз в тот момент, когда карабин Штерна разорвал тишину оглушительным грохотом. С полдюжины винтовок тут же отозвались эхом.
со скал. С вершины холма донесся вопль дикой ненависти и ещё один —
предупреждения. Затем из-за прикрывающих их скал внезапно выскочили
с полдюжины смуглых фигур, за которыми развевались грязные белые
набедренные повязки, и с козлиной ловкостью и проворством
зигзагами побежали вверх по восточной стене. Это было глупо, но
Блейкли выстрелил наугад, целясь одной рукой с плеча, прежде чем смог взять себя в руки. Через тридцать секунд на утёсе не осталось ни одного апача.
были расставлены точки. В тот момент, когда их дикие планы и
триумф казались безопасными, произошло нечто, встревожившее всю группу. С
предупреждающими криками и сигналами они выбегали из глубокого ущелья,
рассеиваясь, по-видимому, на север. Но даже когда они бежали на возвышенность
в их отступлении был порядок и методичность. В то время как несколько человек из их отряда карабкались вверх по крутому склону, столько же прятались в укрытии, и на одиночный выстрел Блейкли тут же ответили полдюжины выстрелов, пули ударялись о камни и разбрызгивались, стрелы
яростно прыгая или оглядываясь по сторонам. Стерн нырнул внутрь, подальше от бури.
 Блейкли, распластавшись, как загнанная белка, у парапета, отбросил свой пустой карабин и попытался дотянуться до другого, лежавшего заряженным у южной бойницы, и в вытянутую руку ему со свистом вонзилась стрела, направляющее оперение которой едва не обожгло кожу, так близко она пролетела. Затем с высоты раздался пронзительный
крик, какое-то слово-команда, произнесённое знакомым голосом,
и ему почти сразу же подчинились, потому что под прикрытием
Хорошо прицелившись с высоты, из-за выступающей скалы или
валуна, торчащего из земли, они снова увидели несколько разрозненных
мускулистых фигур, которые зигзагами неслись вверх по склону, пока не
оказались в безопасности за своими укрытиями, после чего тоже исчезли, и
обрыв снова опустел, как во время парада гарнизона. Это была наука
дикой войны, которой не было в кавалерийских уставах. Ещё минута, и даже
выстрелы прекратились. Ещё один взгляд на грязную,
Накидки, развевающиеся на ветру, который теперь колыхал кроны сосен и кедров, и всё, что осталось от недавних осаждавших, с грохотом скатилось по камням в форме индейского щита. Штерн
хотел было выскочить, чтобы схватить его, но ему приказали оставаться на месте. «Назад, идиот, или они пристрелят тебя следующим!» И тут они услышали слабый голос Рена, который просил воды и требовал, чтобы его подняли на свет. Грохот последнего залпа вывел его из почти смертельного оцепенения, и он лежал, непонимающе глядя на Кармоди.
стеклопакеты, чьи глаза были закрыты, которого выбиты слова прекратились. В
бедняга отходит в тень его история до сих пор
невыразимое.

- Наблюдайте здесь, Стерн, но оставайтесь в укрытии, - крикнул Блейкли. - Я поговорю с
капитаном. Прислушивайтесь к любому выстрелу или звуку, но не открывайте огня ", - и
затем он повернулся к своему едва пришедшему в сознание старшему по званию и заговорил с ним так, как
обращался бы к беспомощному ребенку. Он снова налил немного бренди в свою чашку.
Снова поднёс её к пепельным губам и вскоре увидел, как в них заиграла жизнь. «Побудь ещё немного, Рен», — пробормотал он.
— Успокойся. Кто-то идёт. Отряд уже недалеко.
 Скоро тебе помогут, и ты вернёшься домой, и… Анджела… — даже тогда его язык заплетался при её имени. Рен услышал и с надеждой посмотрел на него. Дрожащие губы хрипло повторили имя ребёнка, которого он любил. — Анджела… где?

«Дома — в безопасности — там, где ты скоро будешь, старина, только — держись.
Мне нужно поговорить с Кармоди», — и он нетерпеливо повернулся к Кармоди. «Ты говорил об Элиз и пожаре — о Даунсе, сержант
—» Его слова были медленными, чёткими и ясными, потому что солдат
«Скажи мне ещё раз. Что это было?»

Но в ответ он услышал лишь слабое, прерывистое дыхание. Кармоди либо не слышал,
либо, если и слышал, уже не мог ответить. «Поговори со мной,
Кармоди. Скажи, что я могу для тебя сделать?» — повторил он. «Что передать
Элайзе?» Он подумал, что это имя может его разбудить, и так и случилось. Слабая рука
поднялась всего на дюйм или два. Веки медленно затрепетали, и
тусклые, почти безжизненные глаза с мольбой посмотрели на молодого командира. На мгновение воцарилась почти безмолвная тишина.
Тишину нарушал лишь слабый стон, вырвавшийся из истерзанных губ Рена, и детский плач другого — полубезумного, охваченного ужасом солдата.

 «Элиза», — едва слышно прошептал Кармоди, пытаясь поднять голову, — «она… обещала», — но голова снова опустилась на колено Блейкли. Стерн
кричал у каменных ворот - кричал, вскакивая на ноги и
размахивая своей старой скаутской шляпой и дико озираясь вдоль каньона. "Ибо
Бога ради, тише, парень! - крикнул лейтенант. - Я должен услышать Кармоди. Но
Стерн уже не кричал дальше. Опустившись на колени, он был
громко рыдая. Вылезая на свет божий открытия, но
по-прежнему сжимая в рамках своего укрытия, половину-себе, половину-сломленного солдата
стоял, простирая руки и называть диких слов Эхо
ущелье, где звуки кричали, бес в ребро-удар, и звон заказа или
сказала два, а потом шум выстрелов из карабина, грядущего спасения
и новую жизнь и надежду, и еда, и друзья, и еще Блейкли на колени и
кружил, что умирает головы с одной рукой, оставил его, и умолял, и
просили-даже командовал. Но никогда больше ни слово, ни приказ не всколыхнут
Воля солдата. Сержант и его история остались за завесой, и Блейкли, медленно поднимаясь, обнаружил, что освещённый вход кружится вокруг него, сначала на одном уровне, а затем на другом.
Он почувствовал, что погружается во что-то, чего не знал и не хотел знать; почувствовал, что
каньон наполняется множеством голосов, топотом бегущих ног, а затем
шумом бегущей воды, а затем — как так вышло, что снаружи было темно, а внутри — светло, освещено фонарём? У них не было ни фонаря, ни свечи. Здесь были и то, и другое, и знакомое лицо — старое
Изжога... успокаивающе склонился над Реном, и кто-то был... Почему,
где Кармоди? Исчез! И всего лишь мгновение назад эта умирающая голова была здесь,
на его коленях, и тогда тоже был день, а сейчас - почему, должно быть, уже
с наступлением темноты, иначе зачем эти фонари? И тут пришла старая Изжога.
все по очереди склонились над ним, а потом раздались радостные слова.:

"Привет, Багз! Что ж, тебе действительно пора проснуться! На, глотни-ка!
Блейкли выпил и вскоре сел, ошеломлённый, а Хартберн продолжил свою весёлую болтовню. «Один из вас, ребята, зовите капитана Стаута. Скажите
«Мистер Блейкли проснулся и спрашивает о нём», — и, почувствовав, как по венам разливается тепло, Буголог сел и начал бормотать что-то невнятное. Затем у входа появилась дородная тень, чёрная на фоне красноватого отблеска костра в каньоне, где начали появляться другие фигуры. Стаут опустился на колено, чтобы пожать ему руку и даже похлопать по спине, что вызвало неприятную боль в его распухшей от жара руке. «Хороший мальчик, Багз! Ты быстро приходишь в себя. Мы отправим тебя обратно в Сэнди
утром вы с Реном будете ухаживать за ними, гладить и всё такое. Сейчас они привязывают саженцы для ваших возов, и мы послали за Грэмом, он встретит вас по дороге, а мы пойдём за людьми Шилда.

 — Шилда — Рейвен Шилда? — переспросил Блейкли, всё ещё пребывая в полубессознательном состоянии. «Шилд был
убит — в Сэнди», — и всё же он помнил голос, который знал и слышал в этом самом каньоне.

"Шилд, да; а теперь их возглавляет его брат. Разве он не отправил тебе свою визитку после того, как ты
проклял его? Ты предугадал
с ними обоими в агентстве. О, они все одинаковы, Багз, когда
вступают на тропу войны. Теперь мы должны ненадолго вывести тебя на
открытое пространство. Там воздух чище.

И вот, час спустя, его рука была тщательно перевязана, он
почувствовал себя лучше, поел, выпил ароматного чая и узнал, что Рен
приходит в себя под присмотром доктора и обязательно поправится.
Блейкли лежал, подперев голову, у огня и слушал рассказ о том, как
Стаут спешил через дикую местность, чтобы прийти им на помощь. Не
дожидаясь рассвета, после нескольких часов отдыха в Бивер-Спринг, крепкий
Солдатики с готовностью следовали за своим опытным и надёжным командиром все
одиннадцать часов, спотыкаясь, но не останавливаясь даже для того, чтобы
передохнуть или перекусить, и наконец нашли тропу в четырёх милях
ниже, в глубине каньона. Там их встретили выстрелы из лука и
винтовки с высоты, и была предпринята попытка задержать их. Несмотря на усталость и боль в ногах, его люди гнали
врага от скалы к скале, а затем, когда наступило затишье, услышали
далёкие выстрелы, которые подсказали им, куда
Следовать дальше. Только один человек, Стерн, смог произнести связное слово
или поприветствовать их, когда они наконец пришли, потому что Чалмерс и Кармоди лежали мёртвыми,
 Рен был в ступоре, Блейкли — в смертельном обмороке, а «тот бедняга»
был невменяем и истеричен, как сумасшедший. Слава богу, они не стали,
как собирались сначала, ждать рассвета.

Наступил новый рассвет, и Стаут с большей частью своих людей двинулся вслед за
апачами на поиски отряда у Сансет-Пасс. Короткими переходами
оставшиеся солдаты должны были доставить раненых домой. К полудню
Последние остановились под ивами у небольшого ручья.
Караульные были заняты тем, что наполняли фляги и поили вьючных мулов, когда одинокий часовой вскинул винтовку в положение «наготове», и затвор громко щёлкнул.
Из-за каменистого хребта на западе, в тысяче ярдов от них, показалась небольшая группа всадников, всего четверо.
Рен спал сном измученного человека. Блейкли, взволнованный и
лихорадочный, не спал. К счастью, он не услышал первого
вопроса, заданного ведущим всадником — Арнольдом, управляющим ранчо, — когда тот подъехал.
Он трусцой бежал к биваку, разбитому на полдень. Стоуну, старшему сержанту, пришлось
выбежать вперёд, чтобы встретить его и сообщить о состоянии спасённых
людей. «Слава богу, успел вовремя!» — воскликнул он, устало
выпрыгнув из седла и быстро оглядевшись. Там лежал
Рен, без сознания и неподвижно, между ремнями носилок. Там
Блейкли лежал, слабо улыбаясь и пытаясь поднять исхудавшую руку,
но Арнольд этого не видел. Его взгляд быстро перебегал от одного лица к другому,
от человека к человеку, затем он оглядел небольшую группу мулов, стоявших в стороне.
щиплет за травкой в ущелье. "Я не вижу удар," он
запнулся. "Где Мисс Анжела?"




ГЛАВА XXI

НАШ ИСЧЕЗЛА ПРИНЦЕССА


Затем последовала история, рассказанная яростным и взволнованным шепотом Арнольдом
говорящим, иногда подсказываемым его товарищами; Стоуном и несколькими
солдатами, сгруппировавшимися вокруг него, охваченными благоговением и тревогой. Блейкли
вскочил со своих носилок, его лицо было белым от ужаса,
он слушал в безмолвной агонии.

В шесть часов утра предыдущего дня, легко сбежав от Сэнди, люди Арнольда
добрались до ранчо и обнаружили полковника-ветерана с его
санитары нетерпеливо ждали их. У этих последних было вдоволь еды и кофе, и полковник с нетерпением рвался в путь,
но люди Арнольда отправились в путь на голодный желудок, рассчитывая на сытный завтрак на ранчо. Хосе мог быстро его приготовить. Поэтому Бирн со своими людьми сел в седло и поскакал по следам пехоты, сказав, что остальные смогут догнать его, прежде чем он доберётся до каменистой и опасной тропы через первый хребет. На протяжении нескольких миль долина Бивер была довольно широкой и открытой. Не прошло и двадцати минут, как
Товарищи Арнольда сидели на крыльце с северной стороны дома.
Они услышали быстрый топот копыт и гадали, кто бы это мог быть.
Но, не останавливаясь ни на секунду, всадник проскакал мимо, и один из
мужчин, поспешив к углу ранчо, с удивлением увидел гибкую, стройную фигуру Анджелы Рен, которая на своём пони мчалась по песчаной тропе. Сначала Арнольд отказывался верить, но его глаза
быстро рассказали ему ту же историю. Он едва успел мельком увидеть её,
прежде чем она скрылась из виду за ивовой рощей у ручья.
"Скачет догонять полковника", - сказал он, и таково было его убеждение.
Анджела, рассуждал он, поспешила за ними, чтобы передать какое-нибудь послание о любви
своему раненому отцу, и, возможно, заметила троицу
далеко впереди. Арнольд был уверен, что они встретят ее на обратном пути
, уверен, что для нее не было никакой опасности, поскольку Бирн и его товарищи
были далеко впереди. Они закончили завтракать,
поэтому поправили седла, сели в них и в течение часа ехали в сторону
Моголлон, и следы пони вели их дальше, пересекая следы
отряд полковника. Затем они забрались среди скал и лишь изредка
находили отпечатки копыт, но далеко на хребте заметили
троих всадников и продолжили путь. Было уже за десять, когда они наконец
догнали лидеров, и тогда, к их ужасу, они поняли, что Анджелы
Рен с ними нет. Они не видели и не слышали о ней, и
Бирн был потрясён, когда ему сказали, что она одна, без проводника,
ехала по предгорьям этих пустынных, безлюдных гор.
"Девушка сошла с ума, — сказал он, — и всё же она в своём
поведении похожа на отца."

Они тут же разделились, чтобы найти её. Бесчисленные ущелья и каньоны
прорезали западный склон этого дикого отрога Сьерры, и, по чистой случайности, один из людей Арнольда, скакавший по каменистому хребту, заметил вдалеке, на другом берегу глубокого ущелья, девичью фигуру и быстро выстрелил два раза, чтобы подать сигнал о том, что он «заметил»
 преследование. Это привело Арнольда и двух его людей к этому месту, и они
пробирались вперёд, иногда пешком, ведя за собой коней,
иногда верхом, направляя их через лабиринт валунов,
они последовали за ней. В полдень они потеряли из виду не только её, но и своих товарищей, и с тех пор их не видели. Бирн и его ординарцы, а также трое из тех, кто утром «отделился» от Сэнди с
Арнольдом, исчезли. Снова и снова они стреляли из своих «Генри», надеясь на ответный сигнал или, возможно, чтобы привлечь внимание
Анжелы. Все сомнения относительно её намерений рассеялись. Может, она и была сумасшедшей, но решительной — и намеренно проскользнула мимо них в «Бобре», опасаясь, что они будут против её проекта. В два часа,
Более того, они обнаружили, что она может «выслеживать» так же хорошо, как и они, потому что среди низкорослых кедров на гребне крутого перевала они нашли следы крепких ботинок, которые носили их товарищи-пехотинцы, а среди скал в следующем ущелье — раздавленные кусочки галета, оставленные «танком» на склоне холма. Она остановилась там, по крайней мере, на время, чтобы напоить Панча, а затем снова двинулась вперёд.

И снова они увидели её в четырёх милях впереди, в четырёх часах ходьбы, когда она
только вошла в небольшую рощицу на вершине крутого холма. Они
выстрелили из ружей и громко закричали в надежде остановить её, но всё
без всякой цели. Спустилась ночь и вынудила их разбить лагерь. Они
разожгли большой костер, чтобы проводить путников, но утро наступило, а их все не было.
и они пошли дальше, пока что подальше от скал, по тропе.
часто они были отчетливы, и снова они находили отпечатки копыт пони и
благодарили Бога. В семь часов по часам Арнольда среди бугров на крутом склоне они нашли ещё один бак, ещё больше крошек, мешок с зерном, в котором был рассыпан ячмень, ещё немного галет и последние следы Анжелы.
 Рука Арнольда дрожала, как и его голос, когда он достал немного
развевающиеся ленты--на "снуд" бедная Рена так любил, чтобы увидеть его привязки
пышные волосы ребенка.

Они рассуждали она остановилась здесь, чтобы кормить и поить ее пони, и
вероятно, купала ее лицо и швырнул распущенные волосы и забыты позже
привязка ленты. Они считали, что она последовала за ротой Стаута.
Тяжело марширующая рота. Выследить ее было легко. Они рассчитывали найти её, когда найдут её отца, и теперь Рен лежала без сознания, не осознавая своей потери, а Блейкли, понимая всё это — жестоко, лихорадочно понимая это, — был настолько слаб из-за ран, что едва мог идти.
или садиться на коней и отправляться на ее поиски.

Теперь нет сомнений в том, что перед ними стоит непосредственная обязанность. Через двадцать
минут вьючные мулы были снова привязаны между молодыми деревьями,
маленький отряд медленно поднимался к западным высотам, с
Арнольд и двое его друзей осматривают неровную тропу и склоны холмов,
стреляя с большими интервалами и прислушиваясь в почти невыносимом напряжении,
ожидая какого-нибудь ответного сигнала. Другой из них вызвался
проследить за Стаутом по плато до перевала и сообщить ему
последние новости.

Когда солнце ещё стояло высоко в небе, далеко на севере
они услышали или им показалось, что они услышали два ружейных выстрела. В четыре часа, когда они с трудом пробирались сквозь заросли скал и низкорослых сосен,
Арнольд, ехавший впереди, внезапно выехал на голый выступ, с которого
открывался вид на дикую, широкую горную гряду, простиравшуюся на многие
лиги к северу и югу, и там его острый и наметанный глаз
увидел зрелище, которое наполнило его невыразимым ужасом. Ужасом
не за себя и не за свой обоз с ранеными, а за Анжелу. Выступающий из темной бахромы сосен вдоль
На возвышенности, примерно в четырёх милях от нас, в безветренном воздухе поднимались вверх маленькие облачка дыма, каждое отдельное и заметное. Это были индейские сигналы, в которых нельзя было усомниться. Значит, некоторые из
апачей всё ещё кружили над хребтом, возвышающимся над широкой долиной Сэнди, а некоторые отряды бродили по горам между разведывательными отрядами и гарнизоном. Кто-то, должно быть, следил за этим самым следом в надежде перехватить
курьеров или отставших, кто-то _должно быть_ увидел и схватил бедную Анжелу.

Он спрыгнул с седла и направил свой старый полевой бинокль на
далекий мыс, настолько поглощённый поисками, что не заметил
приближения маленькой колонны. Носилки с Блейкли, ехавшие впереди
остальных, остановились рядом с ним, и голос Блейкли, слабый и
напряжённый, но властный, внезапно заставил его вздрогнуть, когда
тот потребовал рассказать, что он видит, и Арнольд просто протянул ему
бинокль и указал направление. Последний слабый дымок только что улетел в космос, а остальные
четырёх ещё были видны. Блейкли даже не взял бинокль. Он
увидел достаточно невооружённым глазом.

[Иллюстрация: «Индейские сигналы, исключающие возможность сомнений»]

 Подняв руку, сержант остановил следующие носилки, на которых лежал Рен, и те, что следовали за ними. Один из раненых,
бедняга, обезумевший от опасностей осады, был в сознании и просил воды, но Рен, к счастью, пребывал в обмороке или дремоте. Солдату, склонившемуся над ним, показалось, что он едва дышит.
 Вскоре к ним присоединились двое из отряда Арнольда, которые
проводили разведку на левом фланге.  Они тоже всё видели, и все трое
Теперь они тихо переговаривались. Блейкли на какое-то время остался незамеченным,
забытым.

"Тот танк, где мы нашли ленту, был примерно в двух милях
вон там, — сказал Арнольд, указывая вниз по крутому склону на юго-запад, где другие скалистые, поросшие соснами возвышенности закрывали вид на далёкий Сэнди. — Наверняка полковник или кто-то из его людей должен быть где-то здесь. «Проскачи вперёд ярдов на сто и сделай пару выстрелов», — сказал он одному из своих людей, который молча направил своего усталого бронко по неровной тропе среди сосновых шишек и исчез. Остальные
Подождали. Вскоре послышался приглушённый звук выстрела и
полузадушенный крик из последнего носилок. Каждый такой удар
вызывал у бедного парня новый приступ ужаса, но Рен не пошевелился.
Прошла полминуты, не было слышно ничего, кроме слабого и далёкого
эха; затем послышался слабый и не такой далёкий звук, протяжный
крик, а потом ещё один, и среди деревьев показался всадник,
пересекавший лощину шириной почти в милю. Арнольд и его друзья поскакали навстречу ему,
оставив носилки на вершине. Через пять минут один из всадников
Он снова появился и крикнул: «Это Хорн, из санитаров. Он докладывает, что
полковник Бирн прямо впереди. Пошли!» — и, развернувшись, бросился обратно вниз по извилистой тропе.

Полковник, должно быть, был где-то впереди, когда его видели в последний раз, но когда они добрались до танка, он снова был высоко в небе, высматривая что-то с другой высоты на севере, и пока ординарец отправился искать его и докладывать, Арнольд и его товарищ с серьёзным лицом спешились, чтобы дождаться носилок. Лица их были ещё серьёзнее, чем прежде. Новости, которые они получили, были весьма зловещими. Двое из тех, кто искал
Полковник Бирн нашёл следы пони, ведущие на север — в том самом направлении, откуда они видели дым. Других следов пони в Сэнди-Вэлли не было. Это мог быть не кто иной, как
маленький друг и товарищ Анджелы — Панч.

 И эту новость они сообщили Блейкли, когда подъехала первая повозка. Он
выслушал их, почти не комментируя, а затем попросил свой блокнот для
заметок. Теперь он сидел прямо. Они помогли ему спуститься с пружинящего
ложа на скалу и дали ему чашку холодной воды.
 Одно за другим другие выводки заводили в маленький амфитеатр и
развязали. Казалось, все понимали, что здесь они устроят ночлег, возможно, на следующий день, если только не найдут дочь капитана. Они говорили приглушёнными голосами, эти грубые, закалённые войной люди из пустыни и гор. Они склонялись над ранеными с печальными лицами и удивлялись, почему им не встретился ни один хирург. Хартберн, конечно, сделал всё, что мог, перевязав раны на рассвете, но потом ему пришлось идти дальше со Стаутом и отрядом, пока один
из племени апачей Юмасу было приказано пробраться в Сэнди с помощью
письма, в котором Грэхема настоятельно просили отправиться по следу и встретить
возвращающийся отряд.

Тем временем солнце скрылось за западными высотами; скоро должна была спуститься ночь
, холодная и пасмурная. Бирн был еще далеко,
но он не мог пропустить танк, - сказал один из десантников, кто ездил
с ним. Дважды за утро они все собирались там, а потом снова отправлялись на поиски. Следы копыт Панча,
прорезавшие песчаную насыпь в северном овраге, привели их туда
весь этот путь был пройден, но больше ничего найдено не было. Его лошадь тоже, сказал
денщик, хромала и сдавала, поэтому ему было приказано ждать у
воды и следить за курьерами либо спереди, либо снаружи
поста. Бирн был одним из тех, кто никогда не сдается, и все они знали его.

Животным раздали ячмень, разожгли небольшой костёр, выставили дозорных, и вскоре их солдатский ужин был готов, но Блейкли по-прежнему ничего не говорил. Он написал три записки или письма, одно из которых, похоже, доставляло ему немало хлопот, потому что он писал их одно за другим
он бросил в огонь два листа и разожег заново. Наконец они
были готовы, и он подал знак Арнольду. "Я думаю, вы можете рассчитывать на то, что
Грэм прибудет сюда в течение нескольких часов", - сказал он. "А пока вы
настолько хороший хирург, насколько мне нужно. Помогите мне надеть перевязь". И все же
они не поняли его цели. Он был смертельно бледен, и его глаза
говорили о невыразимом ужасе, но он, казалось, забыл о боли, лихорадке и
обессиленности. Арнольд, молча восхищаясь
пограничником, отвязал его, размотал бинты, и они вместе
устранить уродливые раны. То в настоящее время Bugologist стоял слабо
на ноги и огляделся. Становилось все темнее, и не
еще один звук, который приехал из Берна.

"Начнется один из ваших людей в песчаных сразу", - сказал Блейкли, к
сержант и передал ему письмо на имя генерал шлейфа. "Он будет
вероятно, встретимся с доктором, не доходя до бобра. Эти двое других
Я скажу вам, что с этим делать позже. Теперь, у кого лучшая лошадь?

Арнольд вытаращил глаза. Сержант Стоун быстро повернулся и отдал честь. "
Лейтенант, я надеюсь, не думает садиться на лошадь", - сказал он.

Блейкли даже не ответил. Он изучал отделение санитара. Он мог быть жестким
и немного хромать, но, освеженный и окрепший от
обильного ячменя, он переносил вес лучше, чем другой, и
У Блейкли был вес. - Седлай свою лошадь, Хорн, - сказал он, - и пристегни ее.
вот мои седельные сумки.

— Но, лейтенант, — осмелился возразить Арнольд, — вы не в том состоянии, чтобы ехать на чём-либо, кроме этих носилок. Что бы вы ни задумали, позвольте мне это сделать.

 — То, что я задумал, не может сделать никто другой, — сказал Блейкли. — А вы можете сохранить эти два письма до тех пор, пока я за ними не приду. Если в
Если в конце недели я не позвоню, доставьте их по адресу и никому больше. Теперь, пока не стемнело, я должен добраться вон до того места, — и он указал на точку, где в лучах заходящего солнца скала возвышалась над соснами и мрачными тенями у её подножия, блестящая достопримечательность на фоне общей мрачности в этот час дня. — А теперь, — тихо добавил он, — вы можете помочь мне сесть в седло.

— Но, ради всего святого, лейтенант, позвольте кому-нибудь из нас поехать с вами, —
взмолился Арнольд. — Если бы здесь был полковник Бирн, он бы вас не отпустил.

«Полковника Бирна здесь нет, и я, кажется, командую», — был краткий, бескомпромиссный ответ. «И со мной никто не едет, потому что с другим человеком я никогда не найду то, что ищу». На мгновение он склонился над  Реном, и на его бледном лице отразились тревога, страх и решимость. Арнольд увидел, как его усталые глаза на мгновение закрылись, а губы зашевелились, словно в мольбе, затем он внезапно повернулся. «Дай мне эту ленту», — прямо сказал он, и Арнольд без слов отдал её.
Стоун придерживал упирающуюся лошадь, а Арнольд помог раненому солдату сесть в седло.
седло. - Не беспокойтесь обо мне - ни о ком из вас, - коротко сказал Блейкли.
прощайте. - Спокойной ночи. - и с этими словами он уехал.

Арнольд и остальные мужчины стояли, глядя ему вслед. "Выдержка насквозь", - сказал
владелец ранчо сквозь стиснутые зубы, потому что его озарило,
пока он размышлял над словами Блейкли. «Даст Бог, мне не придётся их доставлять!» Затем он посмотрел на адреса. Одно письмо было адресовано капитану, или мисс Джанет, Рен, а другое — миссис
 Плам.




 Глава XXII

 Ожидание


 Снова Сэнди. Прошло четыре дня, отведённых лейтенантом Блейкли
их курс. Пятого проводили, и с того момента, как он отъехал
от бивуака у резервуаров не было ни слова от
Баголога, никаких дальнейших следов Анджелы. За всю свою историю
гарнизон не знал подобного уныния. Госпиталь был полон
раненых. Из Прескотта прибыли дополнительный хирург и санитары,
но Грэм твердо стоял на своем. Из всех его пациентов Рен,
вероятно, доставлял ему больше всего беспокойства, потому что капитан
был тяжело ранен и ужасно слаб. Теперь, когда Рен временами
очнулся от усталости и уныния, в которых пребывал, он
Он продолжал расспрашивать об Анджеле, и, не осмеливаясь сказать ему правду,
Джанет, кальвинист до мозга костей, была вынуждена подавить свои чувства и солгать. По совету старого пройдохи Бирна и при активном попустительстве начальника почты они, эти суровые шотландские пресвитериане, решили, что Анджела так сильно страдала от беспокойства и страха, что заболела, и доктор Грэм заявил, что её нужно отправить в Прескотт или на какой-нибудь другой высокогорный курорт.
там, чтобы отдохнуть и набраться сил. Она была в надёжных руках, говорили эти заговорщики. Она могла вернуться домой в любой день. Что касается войска и кампании, он не должен говорить, беспокоиться или думать о них. Генерал со своими большими колоннами не вступал в личный контакт с индейцами. Они разбрелись перед ним по дикой местности
в сторону великого Колорадо, где Стаут со своими крепкими, как орешник,
пехотинцами и Брюстер с большей частью отряда Рена
подстрекали апачей день и ночь, в то время как Сандерс и другие неуклонно гнали
по направлению к олд-Уингейт-роуд. Стаут нашел Брюстера осажденным,
но целым и невредимым, убитых больше не было и несколько серьезно раненых.
Они связались со вспомогательными разведчиками Сандерса и с каждым днем находили новые следы и
шли по ним, когда Стаут был удивлен, узнав, что
получил приказ прекратить преследование и начать с товарищами Брюстера и
разведать западный склон гор от Бивера до Хайтс
напротив старой индейской резервации. На бивуаке произошла волнующая сцена, когда пришёл этот приказ, а вместе с ним и объяснение, что Анджела
Рен исчез и, вероятно, был схвачен; Блейкли последовал за ним и, вероятно, был убит. «Они могли бы застрелить Блейкли в честном бою, —
сказал Стаут, который знал его и знал, с каким почтением к нему относились индейские вожди, — но они, по крайней мере, никогда бы не убили его хладнокровно. Это могли бы сделать их необузданные молодые люди».
Страх Стаута, как и страх каждого мужчины и каждой женщины в Сэнди и
каждого солдата на поле боя, был связан с Анжелой. Новости также были
доставлены генералу, и он отдал приказ немедленно. «Найдите вождей
— В поле, — сказал он своему переводчику и проводнику. — Найди людей Шилд и скажи, что если с её головы упадёт хоть волосок, я выслежу их, храбрецов, женщин и детей, — я буду выслеживать их до тех пор, пока они не отдадут её целой и невредимой.

Но апачи привыкли к тому, что на них охотятся, и некоторым из них эта игра действительно нравилась. Она была полна азарта и волнения, и у них было немало возможностей поохотиться и нанести ответный удар. Эта угроза не навела страху на
отступников. Индейцы в резервации были встревожены, но даже там, по словам молодого Бриджера, вожди и
последователи поклялись, что они понятия не имели, где белая Дева может быть, гораздо
менее молодой начальник. Они, миролюбивые и бедные слуги
великого Отца в Вашингтоне, не имели дел с этими другими, его
врагами.

Около столба, где мрак и ужас несказанный преобладали, было
уже не опасаясь возможного нападения. Заключенные-индейцы в караульном помещении
отбросили свои грубые, вызывающие манеры и снова стали
угрюмыми и апатичными. Поселенцы, жившие ниже по течению, вернулись на
свои ранчо и сообщили, что всё в порядке. Даже лошадь, которая
пропавший и приписанный к Даунсу, был найден. Они обнаружили его мирно пасущимся на старом пастбище, с верёвкой, привязанной к шее индейским узлом, и с пятнами крови на гриве и холке. Они гадали, не на этом ли старом муле апачи привезли раненую девушку в гарнизон — ту, что до сих пор лежала под крышей у матери Шонесси, и к ней робко приходили с визитами большеглазые, застенчивые маленькие индианки из резервации, которые не говорили ни слова на языке Садсвилля.
и мало что из того, что даже Уэльс Арнольд мог бы перевести. Всё, что они хотели или могли рассказать, — это то, что она была дочерью старого Эскиминзина, который жил в горах, и что она была ранена «вон там», и они указывали на восток. Кем и при каких обстоятельствах, они поклялись, что не знают, не говоря уже о том, что они ничего не знали о Даунсе и о том, как у неё оказался шарф, который когда-то носила француженка Элиза.

Затем жена Арнольда и их дети вернулись в свой дом на
Бивере, а он сам вернулся к поискам Анджелы и
Блейкли. Но эти четыре дня прошли без единой надежды.
Десятки отрядов прочёсывали изрезанные каньонами и скалами
земли в поисках следов и ничего не находили. Каждый день Плам
по нескольку часов ходил к наблюдателям на утёсе, чтобы спросить, не видели ли они курьера.
  Каждую ночь часовые напряжённо вглядывались в небо в поисках сигнальных костров.
Грэм, ухаживавший за больными и ранеными, видел, как измождён и истощён
командир, и предостерег его. Что-то подсказывало ему, что дело не только в ужасных условиях на фронте.
Из нескольких источников стало известно, что миссис Плюм была в состоянии, граничащем с истерикой, в штаб-квартире департамента, где сочувствующие женщины тщетно пытались утешить и успокоить её. Именно тогда Элиза стала центром внимания, потому что Элиза была полна сил и энергии. «Они убьют мадам — эти чудовища», — заявила она. «Необходимо, это крайне важно, чтобы мадам отвезли к морю, а эти бесчувственные негодяи не дают ей уехать». Кажется, это сказала сама мадам.
которая разговаривала с ней, заявила, что хочет снова быть со своим
мужем в Сэнди. Затем Элиз потребовала, чтобы они
переехали. Элиза была вне себя от ярости — Элиза, у которой случился припадок, когда пришло известие о спасении маленького отряда Рена, о смерти их храброго сержанта, о странной истории, которую Кармоди перед смертью поведал лейтенанту Блейкли и которую Блейкли записал, прежде чем отправиться на свою злополучную миссию. Теперь настала очередь миссис Плам играть роль сиделки
и утешительница, и старалась успокоить, даже пообещала, что Элизе разрешат отправиться на следующем дилижансе к далёкому морю, но когда дело дошло до того, чтобы обеспечить ей проезд, и француженка в лихорадочной, нервной спешке собрала свои вещи в единственный маленький чемодан, который дилижанс согласился взять с собой, о! к ней пришёл посыльный из штаба, где снова командовал мрачный, молчаливый, угрюмый  полковник Бирн. Любая попытка с её стороны сбежать приведёт к тому, что её сразу же передадут гражданским властям, и Элиза это понимала и возмущалась, но
рисковал не попасть в тюрьму. Маллинз, за которым ухаживала его преданная Нора,
теперь сидел каждый день, и полковник Бирн видел, как тот проходил мимо.
ветеран был на десять фунтов легче ростом и тяжелее телом.
сердце, чем когда он отправился в путь, а Маллинс настаивал на рассказе
что на него напали две женщины и нанесли ему ножевые ранения, сидевшие напротив лейтенанта.
Квартира Блейкли. Каких двоих видели там той ночью, кроме
Кларисса Плюм и её галльская тень Элиза?

Тем временем тётя Джанет «выглядела ужасно», как говорили дамы в этой мрачной очереди.
И действительно, нужно было что-то делать.
Никто не мог решить, что именно нужно сделать, но майор Плюм или доктор Грэм должны были понимать, что, если ничего не предпринять, она сломается под этим ужасным напряжением. Они заявляли, что за пять дней она постарела на десять лет, поседела и была уверена, что не спит ни минуты. Когда с ней заговорили об этом, бедная мисс Рен ответила, что не только не может спать, но и не хочет. Если бы она не спала и не смотрела
на Анжелу, как того требовал её долг, ребёнок никогда бы не смог
совершить свой безумный поступок. Кстати, «ребёнок» проявил редкую
Генерал, как вскоре стало известно, должно быть,
приготовилась без единого звука, потому что даже Кейт Сандерс,
находившаяся в той же комнате, не проснулась — Кейт, чьё сердце
было разбито. Они обнаружили, что Анджела спустилась по
лестнице в чулках и надела мокасины и гетры на кухне. Там, на
песке, остались следы её длинных стройных ног. Они обнаружили, что она взяла с собой большой охотничий
мешок, который обычно висел в кабинете её отца. Она, по-видимому, наполнила
его едой — чаем, сахаром и даже лимонами, чтобы хватило на полдюжины
Этот драгоценный и бережно хранимый фрукт исчез. Пунш тоже был приготовлен. Она «упаковала» полбушеля ячменя из конюшни. Никто не посмел бы отказать мисс Анджеле. Она могла бы ускакать с флагом, и ни один часовой не посмел бы её остановить. Никто не осмеливался предположить, какая судьба её постигла. Единственное, что вызывало хоть каплю надежды, — это то, что
лейтенант Блейкли отправился _один_ по предполагаемому следу.

И вот что любопытно. Если бы кого-нибудь спросили
Если бы нужно было назвать самого популярного офицера в Сэнди,
то дискуссиям не было бы конца. Возможно, выбор пал бы на Сандерса, Катлера и старого Вестервельта — хороших и добродушных людей. Если бы нужно было назвать самого непопулярного офицера,
то, хотя мужчины и женщины, возможно, и не стали бы этого говорить, почти всем на ум пришёл бы Блейкли. И почему? Просто потому, что он был одинок,
самоуверен, полагался на себя, говорили его немногочисленные друзья, «эгоцентричен и
самовлюблён», — сказала миссис Бриджер, в то время как более щедрый человек
никогда не служил в Сэнди. Однако об этом им ещё предстояло узнать. Но
когда человек идет своим путем в мире, не вмешиваясь ни в чьи чужие дела
и никогда не упоминает о своих собственных, вежлив и обходителен, но никогда
близкий, много изучающий, но мало говорящий, не просящий одолжений и
мало предоставляющий, возможно, потому, что его редко просят, шансы у него есть
заслужить репутацию холодного, безразличного, даже отталкивающего, "слишком высокого,
могущественный и превосходящий. Очень его добродетели становятся вина, для мужчин и
женщины любят тех, кто человека как сами по себе, однако они могут
уважение. Среди солдат Блейкли до сих пор оставался чем-то вроде загадки.
 Его манера разговаривать с ними отличалась от манеры большинства его
товарищей — она была серьёзной, вежливой, достойной, но никогда не
раздражительной или ворчливой. В те старые кавалерийские времена большинству мужчин больше
нравилось что-то более демонстративное. «Мне нравится, когда офицер вспыхивает и
говорит что-то», — сказал сержант-ветеран. «Этот охотник на жуков слишком хладнокровен». Да, они уважали его, но мало понимали и ещё меньше любили. Они знали его слишком недолго.

 Но среди индейцев Блейкли был полубогом. Серьезный, невозмутимый,
Будучи скрупулёзно точным в словах и поступках, он заставил их доверять ему. Храбрый,
спокойный, быстрый в минуты опасности, он заставил их восхищаться им. Как
бесстрашно он шагнул в самую гущу этой полубезумной
шестёрки, пьяной в стельку, и обезоружил Квонагиету и двух его
товарищей по веселью! Каким мгновенным было его наказание этого неистового,
разнузданного, мятежного старого знахаря Скиминзина, который осмелился
угрожать ему и агентству! (Этот эпизод лишь много лет спустя дошел до
Ассоциации содействия развитию индейцев на Восточном побережье.)
 Как мягко и умело он обращался с младшим братом Шилда
брат, и детям старого вождя Тойи! Именно это, по сути,
вызвало ненависть и зависть Скиминзина. Как щедр был Блейкли
по отношению к старикам и детям, а индейцы бесконечно любят своих
детей! Ненависть или недоверие к индейцу или индианке,
возникшие однажды, ядовиты и долговечны. Доверие, а прежде всего благодарность,
вызванные справедливой победой над диким племенем, столь же
незыблемы. Ничто не поколеблет их. Есть те, кто говорит, что любовь
индианки, однажды подаренная, превосходит любовь её сестры-черкешенки, и
Теперь Бриджер каждый день узнавал что-то новое о Бугологе,
по мере того как продвигался в изучении истории апачей. Он даже осмелился
посоветовать своей импульсивной маленькой жене «не торопиться», если
она когда-нибудь снова соблазнится сказать что-нибудь злое о Блейкли. «Если то, что говорит мне старый Тоя, правда, — сказал он, —
и я верю ему, Хуалай или апач-мохаве, то нет ни одного порядочного
В этой части Аризоны нет ни одного индейца, который не отдал бы свой скальп, чтобы
спасти Блейкли. Миссис Бриджер не сказала этого тогда, потому что слишком много
говорила в другую сторону; но на пятый день нашего героя
когда она отсутствовала, пришли новости, которые развязали ей язык.

Как раз на закате прискакал гонец-индеец на одной из лошадей Арнольда и
привез депешу для майора Плюма. Именно с того крепкая
служака, капитан стаут, который знал каждую милю след старый
через перевал закат долгие годы, прежде чем даже - - - - - й Кавалерийской,--в
предшественники шлейфа, и Рен, и Сандерс, - и то, что толстый сказал Нет
человек вдоль песчаного когда-нибудь попросил его поклясться.

 «Сегодня на рассвете я застал врасплох небольшую банду Тонтоса. У них было
седло с попоной, на которой было написано «У. А.» [Уэйлс Арнольд], а также шляпа и
 Нижнее бельё с пометкой «Даунс». Индеец-заключённый говорит, что Даунса поймали сразу после «большого пожара» в лагере Сэнди
 [в доме лейтенанта Блейкли]. Он говорит, что Альчисей,
 мальчик-курьер Блейкли, был с ними за два дня до этого и
сказал ему, что у апачей-мохаве есть ещё вещи Даунса и что
дочь белого вождя была там, в Ред-Рокс.
 Сандерс с тремя отрядами находится к востоку от нас и сейчас обыскивает
там. Этот мальчик говорит, что Олчисей знал, что Нэтси и Лола
прятались недалеко от Уиллоу-Танк на Бивер
 трейл - наш маршрут - но сбежал оттуда в то же время, когда исчезла Анджела
 . От своих же людей Нэйзи защитила бы
 Блейкли, даже если бы они, в свою очередь, потребовали его жизни за нее
 Индийского любовника Шилда. Если этих девушек удастся выследить и
 найти, я верю, что вы нашли Блейкли и найдете
 Анджелу."

В ту ночь, после того как его накормили и утешили, пока даже индеец не смог
больше есть, посыльный, молодой апач из племени мохаве, захотел _papel_
отправиться в агентство, но у Плюма были другие планы. «Отведи его вниз
«Пойдём к Шонесси, — сказал он Трумэну, — и посмотрим, знает ли он эту девушку».
Они пошли к Шонесси, и при виде его смуглого лица девушка издала тихий возглас внезапной радостной надежды, а затем, словно прочитав предостережение в его взгляде, отвернулась и замолчала. Почти все апачи не понимали по-английски, но Трумэн мог поклясться, что она поняла, когда он спросил её, не догадывается ли она, где прячется Анджела. Парень-индеец покачал головой и заявил, что ничего не знает. Девочка была немой. Миссис Бриджер оказалась рядом.
мгновение спустя они спустились вниз с миссис Сандерс, чтобы посмотреть, как продвигается странный пациент
. С минуту они стояли молча, прислушиваясь к
Бормотанию Трумэна. Затем миссис Бриджер внезапно заговорила. "Спросите ее, если
она знает, что пещера Natzie", - сказала она. «Пещера Натси», — с нажимом повторила она, и индейская девочка простодушно покачала головой, а затем отвернулась и закрыла лицо руками.




Глава XXIII

Королева апачей


В косых лучах вечернего солнца молодая индейская девушка сидела на корточках среди голых скал на краю крутого и неровного склона.
спуск. Одна серая рука маленькая, стройная, несмотря на царапины, был
подняв ее брови, оттеняющие ее живой и беспокойный глаз против
блики. В другой руке, правой она держала немного, дисковые
карманные зеркала, закованный в медь, и держали его в тени.
С западной стороны были видны только копна ее густых черных волос и макушка головы
. Её стройное юное тело было облачено в
тёмно-синее, хорошо сшитое платье, наполовину мешок, наполовину юбку, с длинными свободными
брюками из того же материала. На нём была причудливая вышивка бисером
и нитка на шее. В покрое и фасоне одежды было что-то неиндийское, что говорило о цивилизованном и женском
контроле. То, как она носила волосы, зачёсывая их назад, а не
запуская в глаза, как это делали дикари, говорило о том, что она
получила не только дикарское воспитание. Изящные мокасины, мягкие,
податливые складки штанов, которые, как у апачей, спускались до лодыжек,
украшенные бисером и отделкой, — всё это говорило о том, что она
не была простой девушкой из племени. Даже то, как она внезапно
Не оглядываясь, она предупредила кого-то из своих последователей, чтобы тот пригнулся, и многозначительно заговорила о рангах и полномочиях. Это была дочь вождя, которая стояла на коленях, пристально вглядываясь через выступ скалы в чёрные тени на противоположном склоне. Это была Натзи, дочь вождя-воина, которого почитали в его народе, хотя он больше не мог вести их за собой, — Натзи, которая с нетерпением и тревогой высматривала в тёмном ущелье знак или сигнал и предупреждала свою спутницу, чтобы та не шла дальше.

Над мрачными глубинами, в миле от выступающего мыса, виднелись три или
Четыре канюка медленно кружили в небе, встревоженные, но решительные. Над широкой долиной, простиравшейся на многие мили к западу, медленно сгущались сумерки, словно индеец, выразительно жестикулируя, разводит руки ладонями вниз, натягивая и разглаживая воображаемое одеяло, покров ночи, на лицо природы. Далеко на севере, с какой-то точки на склоне холма,
в мягком бризе, дующем вниз по долине с дальних Сьерр,
плыла полоска дыма. Дикая, нетронутая,
Нежеланная для человека, простиралась дикая местность — мили и мили мрака и запустения, за исключением тех мест, где высокие отвесные скалы, выступающие из-под разрозненных зарослей тёмной сосны и кедра, ловили яркие лучи заходящего солнца.

 За тем местом, где стояла на коленях Нэтси, общий склон прерывался узким выступом или площадкой, усеянной валунами, от которых почти вертикально поднимался скалистый отвес. Среди крепких, низкорослых елей, обрамляющих суровое лицо, хмуро зияла глубокая расщелина, тёмная, как волчья нора, а прямо перед ней, широко раскрыв глаза и рот, присел
Лола — тень Натси. В дни резервации, до тех пор, пока Блейкли не стал агентом, их редко видели порознь, и теперь, в эти дни изгнания и тревоги, они не расставались. Под раскидистым кедром, недалеко от входа, в расщелине скалы горел крошечный огонёк, не пуская предательского дыма. Рядом с ним стояли грубые предметы утвари: пара горшков, сковорода, глиняная _олла_, достаточно большая, чтобы вместить, пожалуй, три галлона, две чаши из плетёной травы, почти такие же, как знаменитое панамское волокно. В одной из них был запас
_пиньоны_, в другой — горсть-другая диких слив. Никаких признаков цивилизации, кроме помятого жестяного чайника, не было, но вскоре послышался звук, говоривший о присутствии англосаксов, — тихий голос девушки, напевавшей нежную песенку, — такую тихую, что её можно было бы и не услышать, если бы не напряжённая тишина того почти бездыханного вечера, — такую тихую, что индианка, сосредоточенно наблюдавшая за краем утёса, казалось, совсем её не слышала. Лола услышала это и нетерпеливо обернулась,
нахмурив свои пронзительные глаза, и стройный молодой индеец,
доселе невидимый, бесшумно спрыгнул с насеста где-то над ними
и, наполнив тыквенную флягу на _olla_, наклонился и исчез в узкой
расщелине за еловой завесой. Тихая песня постепенно смолкала,
мягко, как мать прекращает напевать колыбельную, чтобы само отсутствие
любовных нот не разбудило дремлющий детский мозг и он внезапно не проснулся.

С последними словами, произнесенными едва слышным шепотом, низкий голос затих. Мальчик-индеец снова вышел на свет с пустыми руками, потянул за
платье Лолы, указал на Натзи, о которой на мгновение забыли, а теперь срочно
подзывая. Низко пригнувшись, они побежали к ней. Она указывала на другой конец
глубокого ущелья, которое открывало путь на юг. Что-то далеко внизу,
ближе к зияющей пасти, привлекло ее жадный взгляд, и, схватив
руку парня дрожащими и обожженными пальцами, она прошептала на
языке апачей:

"Они приближаются".

Мальчик бросил долгий взгляд в указанном направлении, затем, пятясь от края, быстро откинул одеяло навахо, свисавшее с выступающих ветвей низкого кедра, и впустил яркий свет в похожее на пещеру пространство за ним. Там, на жёстком ложе из камня, кожи,
и одеяло, на котором лежала измождённая фигура в грубой военной форме. Там, с ввалившимися щеками и с трудом открывающимися глазами, тусклыми и затуманенными, лежал офицер, который отправился на помощь и спасение, а теперь сам стал калекой и беспомощным пленником. Рядом с ним, выжимая мокрый носовой платок и прикладывая его к горячему лбу, на коленях стояла
Анжела. Девушки, впервые встретившиеся друг с другом у
бассейна, — дочь шотландско-американского капитана и дочь вождя
апачей-мохаве — снова оказались в странном соседстве
из-за лежащего без сознания солдата Блейкли.

[Иллюстрация: «Затем они увидели, как она медленно подняла правую руку, всё ещё
осторожно держа маленькое зеркальце».]

 Возмущённая внезапным светом, из-за которого её пациентка съёжилась и жалобно заёрзала, Анджела почти с упрёком взглянула на неё, но была остановлена взглядом и позой молодого дикаря. Он стоял, прижав указательный палец к закрытым губам и взволнованно наклонившись к ней. Он
просил её не издавать ни звука, хотя сам его приход уже
нарушил её первую мысль — о больном в лихорадке. Затем,
увидев в её больших тревожных глазах и упрёк, и вопрос, молодой индеец
Он убрал палец и произнёс два слова: «Пэтти, иди сюда», и она, поднявшись, последовала за ним на площадку перед домом.

В тот момент Натси всё ещё сидела на корточках у края, пристально глядя вдаль. Одной маленькой коричневой рукой она нервно сжимала ветку низкорослого кедра, а другой так же нервно сжимала зеркало. Она была настолько поглощена своим занятием, что шипение, предупреждающее или, возможно, полное ненависти, с которым Лола встретила внезапное появление Анджелы, казалось, прошло мимо её ушей. Лола, сверкнув чёрными глазами и сжав губы, почти в ярости взглянула на белую девушку. Нэтзи,
Не обращая ни малейшего внимания на то, что происходило вокруг, она, затаив дыхание, стояла на коленях у своего поста и смотрела, жадно смотрела. Затем они увидели, как она медленно подняла правую руку, всё ещё осторожно держа маленькое зеркальце, и при виде этого мальчик-апаш едва смог сдержать дрожь, а Лола, обернувшись, произнесла несколько гневных слов тихим, напряжённым голосом, от которых он отпрянул к ширме. Затем дикарка снова уставилась на Анжелу, как будто
вид её был ей невыносим, и таким же яростным жестом попыталась
чтобы снова загнать ее в убежище темной расщелины, но Анджела
даже не пошевелилась. Не обращая внимания на Лолу, дочь солдата
смотрел только на дочь вождя, на Натзи, чья рука была
теперь на уровне поверхности камня. В следующее мгновение далеко на
северо-западе сверкнул тонкий луч ослепительного света, еще один... еще.
Интервал в секунду или две, и еще одна вспышка. Анджела могла
разглядеть крошечную туманную точку, похожую на блуждающий огонёк, танцующий далеко
среди скал в мрачном ущелье. Она никогда раньше её не видела.
но она поняла это с первого взгляда. Индианка подавала сигналы кому-то из людей своего отца,
находившихся далеко в большой резервации, и она сообщала, что им грозит опасность. Анджела не могла знать, что это означало нечто большее, — что опасность грозила не только Нэтзи, дочери вождя-воина и избраннице другого вождя, ныне героически погибшего, — она угрожала тем, кого она поклялась защищать, даже от собственного народа.

Где-то в глубине этого мрачного ущелья на юго-западе индейские проводники вели своих соплеменников по следу этих беженцев
среди скал наверху. Где-то далеко, на возвышенностях на
северо-западе, прятались другие члены племени, её родственники, и
индианка со всей возможной скоростью звала их на помощь.

И под тем же палящим солнцем, не более чем в четырёх милях от них,
с трудом поднимаясь по каменистому склону, следуя за едва заметными следами
мокасин апачей, небольшая группа выносливых, закалённых в боях людей
почти достигла вершины, когда их командир подал сигнал длинной колонне,
и, повинуясь взволнованным жестам командира,
Молодой проводник-уальпай поднялся к нему и пристально посмотрел вдаль.
То, что он увидел на возвышенности среди скал, вдали от извилистых «проломов», по которым они проделали большую часть своего утомительного пути от верховьев Бивера, зажгло в его мрачных глазах огонёк надежды и боевой задор. — Позови сюда Арнольда, — крикнул он людям внизу, и Арнольд, пробираясь между камнями и валунами,
добрался до капитана, бросил взгляд в указанном направлении и с силой ударил
коричневой рукой по прикладу.
его винтовка. "Загнал их на деревья!" - ликующе сказал он; затем с сомнением
оглянулся на скорчившихся усталых людей, некоторые сидели
обмахиваясь широкополыми шляпами, он снова повернулся к
капитану и с тревогой спросил: "Сможем ли мы добраться до темноты?"

"Мы должны сделать это!" - просто ответил Стаут.

А затем, далеко-далеко, среди возвышенностей между ними и резервацией,
внезапно появились — один, два, три — маленькие облачка голубоватого дыма. Кто-то отвечал на сигналы, подаваемые со скалистого мыса, — кто-то, кто, хотя и был далеко, обещал помощь.

"Давайте доберемся до них первыми, ребята", - сказал Стаут, который сам был
усталым человеком. С этими словами они медленно поднялись и, спотыкаясь, пошли вверх.
Приз стоил всех их усилий, и надежда не оставляла их.

Через час, когда они преодолели лишь половину пути, такого крутого и каменистого, такого дикого и извилистого, когда солнце уже коснулось далёкого хребта, виднеющегося вдалеке за долиной, они услышали слабый звук, который подстегнул их — два выстрела, последовавших один за другим из невидимых глубин под возвышенностью. И теперь они перешли на индейскую рысь.
 Впереди их ждало дело.

Между ними и этим сверкающим мысом теперь лежала сравнительно открытая долина
, менее загроможденная валунами, чем хребты и овраги
через который они пришли, к тому же менее загороженный низкорослыми деревьями.
У всадников появилась возможность, которой до сих пор не было, и Стаут призвал на помощь
Брюстера и его пару десятков солдат, которые в течение нескольких часов тащили за собой
своих усталых коней в хвосте колонны. - Садись на коня и двигайся вперед!— сказал он. — Вы — люди Рена. Будет правильно, если вы доберётесь туда первыми.

 — Капитан не поедет с нами — сейчас? — спросил ближайший сержант.

«Нет, если это лишит человека его коня», — был ответ. И всё же в его глазах читалось
желание, и все это видели. Он вёл их день за днём,
тяжело ступая по земле, потому что его собственные парни не умели ездить верхом. И действительно, было мало часов, когда какая-либо лошадь могла бы безопасно нести всадника. Теперь поступило с полдюжины предложений. "Я пойду пешком, если капитан только разрешит"
"возьми мою лошадь", - сказали несколько человек.

И поэтому капитан был с ними, как с тьмой успокаивается они
подошли к большой скале, возвышающейся на юго-восток небо. Тогда
вдруг они поняли, что экскурсии туда как раз вовремя, чтобы
почти смертельная осада. С грохотом вниз по склону горы покатился большой валун,
сброшенный с того самого места, которое было ориентиром для их стремительного
наступления, и вместе с грохотом падающего камня раздался яростный
крик.

 На полпути вверх по крутому склону, среди редких деревьев, из
небольшого оврага выскочили два гибких молодых индейца, едва успев
сбежать. Двое или трое других, находившихся выше, метнулись за выступ скалы, словно
собираясь скрыться из виду. С края обрыва раздался выстрел из револьвера, за ним последовал второй, и
затем раздался крик. «Спешиться!» — закричал Брюстер, увидев, как капитан
спрыгнул с лошади; затем, оставив лишь двоих или троих, чтобы
привести в чувство их взмыленных коней, с взведёнными до отказа
карабинами, с горящими глазами и плотно сжатыми губами, избранная группа
начала свой последний подъём. «Не толпитесь. «Рассредоточиться направо и налево» — вот и все
предосторожности, а затем длинной неровной цепочкой они
карабкались вверх по склону горы, ведомые надеждой и долгом, и
последний слабый свет ноябрьского вечера освещал их путь по
каменистой дороге. Теперь, ренегаты, вам предстоит
сражаться или бежать, спасая свои жизни!

Примерно в сотне ярдов выше по изрезанному склону лидеры отряда
натолкнулись на такой крутой склон, что, как и Тонто выше, они были
вынуждены обойти его с юга, куда последовали их товарищи. Вскоре, выйдя из-под прикрытия сосен, они
увидели голую, усеянную валунами площадку, которую нужно было
пересечь, чтобы оказаться на виду у высот над ними, и почти сразу же
попасть под обстрел. Выстрел за выстрелом, на которые они не могли ответить,
рассыпались вокруг них, но, инстинктивно уклоняясь и пригибаясь,
они быстро продвигались вперёд. Снова оказавшись в относительной безопасности,
Укрывшись за соснами на открытом пространстве, они снова начали взбираться на холм и внезапно увидели то, что их буквально подстегнуло. Там, среди валунов, застывшее и раздувшееся после смерти, лежало всё, что осталось от кавалерийской лошади. Рядом валялось потрёпанное солдатское седло. В кустах, в нескольких ярдах выше, лежало сложенное одеяло, а в расщелине, ещё выше, — фляга, покрытая войлоком, с номером и буквой отряда Рена. Это была лошадь ординарца Хорна — лошадь, на которой ехал Буговед
ускакал прочь в поисках Анджелы Рен. Это было всё, что нужно было спасателям, чтобы понять, что теперь они идут по следу обоих, и теперь карабины
серьёзно рявкали при каждом мелькании врага, заставляя настороженных Тонто
прыгать и убегать на юг. И, наконец, запыхавшиеся, задыхающиеся, почти обессилевшие, охотники
остановились на узкой извилистой звериной тропе,
петляющей по склону, с серым гранитным уступом,
выступающим из горы всего в сотне ярдов от них.
С вершины холма, раскачиваясь в невидимых руках, свисал какой-то белый трепещущий предмет, едва различимый в сгущающихся сумерках. Последние выстрелы, сделанные в сторону индейцев, которых видели в последний раз, сверкали красным в осенних сумерках. Они, спасатели, добрались до места встречи как раз в тот момент, когда ночь и тьма окутали долину на западе. Последнему, кто поднимался, пришлось пробираться на ощупь, и задолго до того, как он добрался до выступа, от первого альпиниста пришло ободряющее сообщение: «Оба здесь, ребята, и в безопасности!»

Час спустя на место происшествия прибыл старый Хартберн, карабкавшийся по склону вместе с другими лакеями он быстро опустился на колени рядом с офицером,
у которого был жар. Солдат отправили обратно к лошадям. Только
Стаут, доктор, Уэйлс Арнольд и один или два сержанта остались на выступе
с спасённой Анжелой, едва пришедшей в себя пациенткой и их защитницами,
индианками. Мальчика уже увели с посланием для Сэнди, и теперь Лола, унылая, апатичная и угрюмая, сидела, закутавшись в одеяло, пока Арнольд на том немногом апачском диалекте, который он знал, пытался добиться от Нэтзи объяснений её смелости и преданности.

Смеясь и плача, Анджела рассказала свою историю. Все было так, как они и предполагали. Сходя с ума от беспокойства за отца, она решила добраться до него и ухаживать за ним. Она была уверена, что, когда между постом и местом сражения было так много солдат, опасность быть пойманной индейцами была меньше, чем опасность быть возвращенной своим народом. Она намеренно проскочила мимо ранчо,
опасаясь сопротивления, намеренно держалась позади отряда полковника Бирна,
пока не нашла способ проскользнуть мимо них и оказаться там, где она могла
Она была уверена, что быстро вернётся на тропу. Она не встретила ни друзей, ни врагов, пока, уже собираясь отъехать от Уиллоу-Танкс, не столкнулась с Нэтси, Лолой и двумя юными апачами. Нэтси энергично жестикулировала, восклицая: «Апачи, апачи!» — и указывая вперёд, на тропу, и, хотя она не говорила по-английски, убедила Анжелу, что ей грозит смертельная опасность.
Остальные хмурились и злились, но полностью подчинялись Натси.
Они вместе отвели её пони в овраг, ведущий
на север и вели его туда в течение нескольких часов, а Анджела, не в силах ничего сделать, беспомощно ехала за ними. Наконец они заставили её спешиться, и затем начался долгий, страшный подъём по самой крутой тропе, которую она когда-либо видела, пока они не привели её сюда. И здесь, она не могла сказать, сколько ночей спустя — казалось, что прошли недели, так тянулись дни и часы, — здесь, пока она наконец не уснула от усталости, они привели мистера Блейкли. Он лежал там в горячке, когда она проснулась тем самым утром от того, что Натси кричала ей в ухо какие-то слова, которые звучали так: «Hermano viene_! _Hermano viene_!»

[Иллюстрация: «Они загнали её пони в ущелье»]

Стаут слушал с захватывающим интересом и до самого последнего слова.
Затем, как человек, который наконец-то услышал полное объяснение того, что он считал невероятным, он протянул руку и схватил Арнольда за руку,
а его глубокие глаза, полные бесконечной жалости, обратились туда, где стоял бедный пони.
Нэтси присела на корточки, молча и совершенно забыв о себе наблюдая за
действиями доктора.

 «Уэльс, — пробормотал он, — вот и всё. Что бы ты ни делала, не дай этой бедной девочке узнать, что они…» — и теперь он осторожно
— Они не брат и сестра, — взглянула она на Анжелу.




Глава XXIV

Встреча в Сэнди


Стоял декабрь, и полуденное солнце в Сэнди по-прежнему нещадно палило на
пустынную равнину. Жестокая и внезапная кампания, казалось, закончилась, по крайней
мере, на время, поскольку отколовшихся индейцев можно было найти лишь
разрозненными группами. На востоке, от Агуа-Фриа до Чикито, и на севере, от Саладо до самых скал Большого каньона,
трудолюбивые солдаты прочёсывали дикую и гористую местность, нанося сокрушительные удары всякий раз, когда обнаруживали враждебные отряды, стремясь
через переводчиков и гонцов, чтобы убедить нервные и подозрительные
племена прислушаться к доводам и вернуться в свои резервации. Однако
долгое время это казалось невозможным. Трагическая смерть Рейвена
Щит, самый популярный из молодых вождей, убитый, как они утверждали, когда он пытался защитить Натси, дочь почитаемого вождя, побудил дикарей к яростным расправам, и только немедленные действия войск, прикрывших долину, спасли разрозненных поселенцев от всеобщей резни. С них было довольно
Это было сделано одной бандой, чтобы нагнать страху на Запад, но они
бежали на юг, в Мексику, и были в безопасности за границей. Поселенцы
медленно возвращались в свои брошенные дома, и один за другим
маленькие полевые отряды маршировали на свои привычные позиции. Сэнди
снова наполнялся людьми, помимо раненых и больных.

Первыми прибыли триумфальные полсотни Стаута, самая счастливая
семья из всех, что когда-либо видели на Тихоокеанском побережье,
потому что их гордой задачей было добраться до Анджелы и спасти её.
Любимая дочь полка и Блейкли, который едва не пожертвовал собой, пытаясь найти и спасти её. Стаут и его тридцать «солдатиков», сержант Брюстер и его двадцать солдат были встречены всем сообществом как герои короткой кампании, но Стаут не нуждался в их лести.

— Вот тот, кого вы должны благодарить и благословлять, — сказал он,
посмотрев туда, где стояла Натси, грустная и молчаливая, наблюдая за санитарами,
которые поднимали Нила Блейкли с носилок на крыльцо дома командира.

Они привели её с собой, а также Лолу и Алчисей — последние
две хмурились и дулись, но подчинялись дочери вождя. Они
осыпали её похвалами и благодарностями, но она не обращала внимания. Через два часа
после того, как Стаут и его солдаты достигли утеса и прогнали прочь
кровожадную банду ренегатов - Тонтос и апачи Юмас - вознамерившихся украсть
ее пленники, небольшая группа ее сородичей прибыла в ответ на ее сигналы.
но было бы слишком поздно.
Блейкли был бы убит. Анджела и ее благодетели тоже,
Вероятно, они стали бы жертвами своих похитителей. Теперь Нэтзи не могла
рассчитывать на их милосердие. Через Уэльса Арнольда капитан и его люди постепенно
узнали историю преданности Нэтзи.
 В глазах её отца, брата, народа Блейкли была
даже выше знаменитого вождя Крука, Серой Лисицы, который покинул их,
отправившись выполнять другие поручения, но год назад. Блейкли быстро исправил зло, причиненное им вороватым агентом. Блейкли
судил Мариано по справедливости и спас ему жизнь, этому вспыльчивому брату,
который, повинуясь приказу бывшего агента, скованными руками
сбил с ног своего преследователя, а затем сбежал. Блейкли заслужил их
вечную благодарность, и Стаут с Арнольдом теперь понимали, почему один
молодой храбрец, по крайней мере, не мог разделить любовь своего народа к
_Гран Капитану Бланко_ — это был Куонотей, вождь Вороний Щит.
 Теперь они понимали, почему у бедной Нэтзи не хватило духу бросить своего индейского возлюбленного.
Теперь они поняли, почему Натзи ушла из агентства и
несколько дней до начала эпидемии бродила вокруг почты.
Она должна была быть рядом с молодым белым вождём, которому она почти поклонялась,
которого привыкла видеть каждый день своей жизни, пока он исполнял свои обязанности в агентстве. Теперь они поняли, почему дикарка осмелилась спасти Анджелу от мести апачей. Она считала её сестрой Блейкли, но не могла объяснить почему. Они очень мало знали о Ниле Блейкли, но то, что они знали, заставляло их сомневаться в том, что он мог быть виновен.
 Из-за этой проблемы и владелец ранчо, и солдат, Арнольд и Стаут, выглядели
действительно, серьезный. Это было не похоже на Блейкли - сделать из себя жертву
эту молодую индианку. Ей едва исполнилось шестнадцать, сказал Арнольд, который хорошо знал
ее народ. Она никогда не оставалась наедине с Блейкли, сказала она.
родственники, которые пришли той ночью в ответ на ее сигналы. Она спасла
Анджела, полагая, что она — родная кровь Блейкли, привела её в своё горное убежище, а затем, уверенная, что Блейкли отправится на поиски убежища и своей сестры, отправилась на поиски и нашла его, уже полубессознательного от лихорадки и истощения, и попыталась увести его
Его шатающаяся лошадь взбиралась по той обрывистой тропе. Это был последний подъём для бедного животного. Блейкли удалось благополучно доставить её в свой высокий дом. Лошадь упала, измученная подъёмом, и умерла на камнях внизу. Она разбудила Анжелу, думая, что это радостная весть, хотя и видела, что её герой был смертельно болен.
Она, конечно, подумала, что белая девочка знает несколько слов по-испански,
на которых она могла говорить. Всё это стало очевидно Арнольду и Стауту,
отчасти благодаря младшему брату Нэтси, который помог найти и
поддержать белого вождя, отчасти из-за самой девушки. Арнольду тоже было очевидно, что до их приезда ничего не произошло, что могло бы разубедить Нэтси в этих отношениях. Они пытались уговорить её вернуться в агентство, хотя её отец и брат всё ещё были где-то с враждебными племенами, но она не соглашалась, она хотела пойти с ними к Сэнди, и они не могли ей отказать. Не раз за эти три дня тяжёлого перехода они ловили себя на мысли о том, что будет, когда они проснутся. Анджела, дочь цивилизации, под надежной защитой
Сопровождающие были отправлены вперёд, вслед за курьером, который
спешил домой с новостями. Нэтзи, дочь дикой природы,
не могла отвести взгляд от носилок Блейкли. Немая,
терпеливая, жалкая мольба в её больших мягких глазах, когда она
наблюдала за каждым движением доктора, была чудесна. Но теперь, наконец, измученный лихорадкой больной был дома, всё ещё в полубессознательном состоянии, его несли в покои майора, а она, которая спасла его, трудилась ради него, рисковала ради него, могла лишь молча смотреть ему вслед.
распростёртое и обессилевшее тело исчезло в тёмном коридоре в объятиях его людей. Затем послышались лёгкие шаги по веранде — это была Анджела, уже не в костюме для верховой езды, в котором Натзи видела её раньше, а в прохладном мерцающем белом платье, с радостью и благодарностью в прекрасных глазах, с приветствием и защитой в протянутой руке. Индианка странно посмотрела на неё, потом на тёмный коридор, в котором исчез её белый герой, и отпрянула от протянутой руки. Если это была
Разве сестра солдата не должна быть сейчас рядом с солдатом? Есть ли у неё
другое пристанище, кроме того, что дало ему кров, когда его собственный дом
сгорел? Анджела впервые увидела отвращение, вопрос, подозрение в
больших чёрных глазах, из которых внезапно исчезли мягкость и мольба. Затем, оскорблённая, встревоженная и обеспокоенная, она повернулась к
Арнольду, который с радостью ускользнул бы.

— Вы не могли бы объяснить ей, мистер Арнольд? — взмолилась она. — Я не знаю ни слова на её языке, а я так хочу быть её подругой — так хочу
взять её к себе домой!

И тогда житель границы совершил поступок, за который, когда она услышала об этом
однажды на закате его лучшая половина сказала о нем и ему самому такие слова, что
перешагнул все границы парламентского обихода, и что только жена
осмелился бы нанять на работу. С поразительной глупостью, свойственной его полу, бедняга
Арнольд "улаживал дела" в течение многих дней и едва не разрушил
самый сладкий роман, зарождение которого Сэнди когда-либо видел.

- Ах, мисс Анджела! Теперь для Натзи домом будет только одно место.
Ее глаза скажут вам об этом.

И уже сейчас, несмотря ни на что, эти женщины из племени белых вождей
Она могла бы подумать или сказать, что не боится больше его видеть, не стыдится того, что находится там, где не может следить за каждым его взглядом, словом или жестом. Дочь гор и пустыни стояла, снова глядя вслед исчезнувшей фигуре, которой её глаза поклонялись долгие месяцы, а дочь школ и цивилизации стояла, краснея, а затем медленно бледнея, и, не взглянув ещё раз и не сделав ни единого движения, молча отвернулась. Кейт Сандерс быстро бросилась за ней
и обняла за тонкую талию своей любящей и крепкой рукой.

В ту ночь все силы лагеря Сэнди были брошены на то, чтобы обеспечить Натси и двух её спутниц всем необходимым. Миссис Сандерс, миссис
 Бриджер, даже мать Шонесси и Нора по очереди умоляли эту принцессу из дикой природы, но тщетно. Они предлагали еду и кров в изобилии. Натси упрямо сидела на ступеньках дома майора и сначала печально, а потом сердито качала головой в ответ на каждое предложение. Потом они принесли еду, и Лола с
Алчисей жадно ели. Натзи почти ничего не ела. Каждый раз
Шлейф, или Грэхем, или солдат, пришла медсестра, вперед ее скорбные глаза
изучите свое лицо, как бы умоляя новости страдальца, который лежал
бессознательное ее дежурство, если бы не ее проявления. Лечение Грэма
начинало сказываться, и Блейкли спал сном праведника.
Они не дали ему знать о присутствии бедняжки у двери.
Они не впустили её, опасаясь, что он проснётся, увидит её и спросит, зачем она пришла. Они не послали за ней и не увели её, потому что
все в Сэнди были знакомы со странной историей её преданности.
с губ почти каждого срывался вопрос: "Чем это закончится?"

В "тату" пришла мексиканка с одного из ранчо ниже по течению.
ее прислал почтовый торговец, который сказал, что она может говорить на
Язык апачи-мохаве достаточно хорошо изучен, чтобы Натзи понял ситуацию
и этот лингвист-пограничник искренне старался. Наци
понимала каждое сказанное ею слово, это был ее отчет, но не могла заставить
понять, что ей следует уйти. В отсутствие миссис
 Плам майор и хирург попросили миссис
 Грэм зайти на минутку и «посмотреть, что она может сделать
«Что ж, — и, оставив своих крепких малышей, добрая, заботливая душа
пришла и возглавила это дипломатическое совещание, предлагая
различные варианты размещения Нэтси на ночь. И другие дамы,
находившиеся поблизости, сочувственно предлагали свои варианты,
но индианка оставалась глуха ко всему, что могло хотя бы на время
отвлечь её от самопровозглашённого поста. В десять часов мама
Шонесси, немного помявшись на крыльце,
пробормотала то, о чем другие женщины не решались даже заикнуться:

— Ей сказали, что мисс Анджела и он — вовсе не родственники?

— Я не хочу, чтобы ей говорили, — коротко ответила миссис Грэм.

И вот Нэтзи всё ещё сидела там, не смыкая глаз, в мягком и
сияющем лунном свете, когда около двенадцати часов Грэм вернулся
после своего последнего ночного визита, и она подняла голову и
молча посмотрела ему в лицо — молча, но умоляюще, в надежде
услышать хоть слово утешения, — и это было больше, чем мог вынести
мягкосердечный шотландец.
— «Майор, — сказал он, нежно положив большую руку на чёрные спутанные волосы, —
тот парень вон там был бы вне досягаемости».
Если бы не этот маленький дикарь, он бы уже давно познал цивилизацию.
 Я думаю, он будет спать спокойно, пока она присматривает за ним.
Тодд останется с ним на ночь, как и раньше, и она не будет вести себя странно по отношению к нему — или я ошибаюсь. "

"Почему?" — озадаченно спросил Плюм.

— Я ничего не скажу, пока Блейкли сам не заговорит. По одной причине я не _знаю_. По другой, _он_ должен рассказать, если кто-то и должен, — и кивок в сторону тёмного дверного проёма подсказал, кого он имел в виду.

 — Ты хочешь сказать, что эта девушка должна сидеть на корточках у постели Блейкли?
— Что помешает ей спеть их проклятую песню смерти, или призвать языческих духов, или зарезать нас всех, если уж на то пошло? — спросил командир, расстроенный до глубины души.
"Что помешает ей зарезать Буголога и Анжелу, когда они будут у неё в руках?" — последовал твёрдый ответ. "Девушка — теоретическая язычница, но практичная христианка. — Пойдём с нами, Нэтзи, — закончил он, протянув ей руку, чтобы помочь подняться, а другой указывая на открытую дверь. Она мгновенно вскочила на ноги и, молча жестом попросив своих спутников остаться, последовала за доктором в дом.

И так случилось, что, когда Блейкли проснулся несколько часов спустя, он увидел, смутно осознавая происходящее, солдата в синей форме, дремавшего в кресле, и индианку в синем одеянии, сидевшую на полу у изножья его кровати и смотревшую на него со всей душой. Когда он тихо прошептал: «Наци»,
она вскочила на ноги, не произнеся ни слова, схватила дрожащую тонкую белую руку, протянутую к ней, и, прижавшись к ней щекой, смиренно опустилась на колени у кровати, её чёрные волосы рассыпались по
этаж. Жалкую картину он представлял в тусклом свете новорожденного дня,
пробивающегося сквозь зашторенные окна, и майор Плюм, беспокойный
и, поднявшись за час до подъема, постоял минуту незамеченным в дверном проеме
, затем прошел обратно через холл и позвал с
примыкающей веранды другого бессонного наблюдателя, с благодарностью вдыхающего аромат
аромат прохладного утреннего воздуха; и вскоре две неясные фигуры
тихо, на цыпочках подошли к этому открытому порталу и теперь стояли, вглядываясь внутрь, пока
их глаза не восторжествовали над неясным светом - командир поста
в своей ладно сидящей на нём форме, высокий и угловатый, как пожилая сестра Рена — сама «строгая весталка». Возможно, именно лёгкое движение тонких пальцев под её смуглой щекой заставило
Натти поднять глаза в поисках своего героя и защитника. Мгновенно её собственный испуганный взгляд устремился прямо на дверь. Затем, в следующую секунду, она вскочила на ноги и с яростью на лице и в позе бросилась на незваных гостей. Когда она это сделала, внезапное движение оторвало какой-то предмет, висевший у неё на груди
из её просторного мешка выпало что-то яркое и блестящее,
с грохотом упав на пол, почти к ногам дремавшего
привратника, а другое — тонкий круглый футляр из мягкой кожи,
полуразвернувшись, наполовину отскочив, полетел к незваным гостям у двери.

Тодд, мгновенно среагировав на появление начальника почты, быстро наклонился
и схватил первое. Девушка сама бросилась за второй, и тогда слуга, неверно истолковав её намерения, опасаясь за своих господ или за себя, набросился на неё, когда она наклонилась.
и, бросив свой первый приз, осмелился схватить девушку-апачи обеими руками за горло. Раздался предупредительный крик кровать, вспышка
стали через один косой луч солнца, вопль из уст
Джанет Рен, и с сдавленный стон невезучего солдата сжалось в его
треки, а Natzie, в дочь вождя, капающий лезвие в
ее, подняв руку, настоящую картину ярости, стоял в Savage
восторжествовать над ним, ее сияющие глаза были устремлены на то поражен командир,
как будто решаясь на него, тоже лежали враждебные руки на нее.




ГЛАВА XXV

СПАСЕНИЕ ЗАСЛУЖЕНО


В атмосфере Кэмп-Сэнди произошла перемена. Гарнизон, который прошлой ночью лёг спать, оставив Нэтси молчаливой,
бдительной, задумчивой у двери командира поста, едва ли думал о чём-то,
кроме сочувствия и восхищения ею. Даже женщины, которые не могли говорить о её вероятных отношениях с
Нилом Блейкли, много размышляли и говорили о её превосходной преданности
и щедрости. В том, что он поощрял её страстную и почти дикую любовь к себе, мало кто сомневался, что бы они ни говорили
считаю возможным сказать. Что и мужчины, и женщины считали ее,
ни с чем не сравнимой, героической фигурой кампании.
Никто не мог возразить. Даже те, кто не мог или вообще не говорил о ней, чувствовали
что таков был приговор гаррисона. Не было мужчин и совсем немного
женщин, которые осудили бы поступок доктора, приведший ее к смерти.
У постели Блейкли. Сэнди говорила о ней весь тот чудесный вечер.
только для того, чтобы похвалить. Она проснулась, чтобы услышать первые вести о новом дне, и
спросила только: «В чём причина?» — Что привело к её дикой, стремительной
месть? потому что Тодда, в свою очередь, отнесли в госпиталь,
измученного болью. Накануне вечером Нэтзи была королевой, а теперь
она была пленницей.

 Всё произошло так внезапно, что даже Плюм,
ставший свидетелем всего инцидента, не мог связно объяснить его. Только что закончился
подъём, и солдаты шли завтракать, когда раздался голос майора,
кричавшего караульному. Грэм, первым добравшийся до места происшествия,
столкнулся с Джанет Рен, которая, всхлипывая и дрожа, выбежала в
коридор. Его первой мыслью было, что пророчество Плюма о
поножовщина свершилась, и Блейкли стал жертвой. Его первое
зрелище, когда его глаза смогли сделать свое дело в этой затемненной комнате, было
Блейкли, вырывающего что-то из рук индианки, чьи
теперь взгляд был прикован к этому извивающемуся предмету на полу.

- Присмотрите за ним, доктор, - услышал он голос Блейкли, сказанный слабым, но повелительным тоном
. «Я присмотрю за ней». Но вскоре Блейкли уже был не в состоянии присматривать ни за ней, ни за кем-либо ещё. Вспышка сил, которая на секунду-другую охватила его при виде трагедии, так же внезапно покинула его — покинула его
Он был ещё слабее, чем прежде. У него не было сил, чтобы возразить, когда за носильщиками, уносившими бедного Тодда, сразу же последовали крепкие гвардейцы, уносившие Нэтзи. Достоинство дочери вождя исчезло. У неё не было ножа, чтобы убить этих новых и крайне неохотных нападавших, — Грэм нашёл его под подушкой Блейкли много часов спустя. Но со всей своей дикой, гибкой силой она царапалась, билась и сопротивлялась. Потребовалось трое самых сильных из них, чтобы унести её, и они сделали это со стыдом, который
в то время как грубые товарищи подшучивали, насмехались и даже выкрикивали
смеющиеся подбадривания в адрес девушки, чьи яростные крики привлекли
внимание всего лагеря Сэнди. Один врач, двое солдат и капеллан
понесли свою стонущую ношу в госпиталь. Один офицер, один
сержант и полдюжины солдат с трудом довели свою разъярённую
подчинённую до караульного помещения. Ах, Плюм, вы могли бы
пощадить эту храбрую девушку! Но там, где одно лицо
с сочувствием смотрело на раненого, было двадцать таких
никогда не отвернулся от индийской девушкой, пока ее крики были умерщвленную
двери темницы.

"Она ударила ножом солдата, который не хотел причинить ей вреда", - таков был угрюмый и упрямый ответ Плюма.
на все обращения к нему шел упрямый ответ, потому что хорошие и нежные женщины шли к нему,
умоляя разрешения пойти к ней. Это разгневало его в настоящее время к
степень повторяя свои слова излишне внимания и дополнений
когда мать Шонесси пришла, чтобы сделать ее особую привлекательность. Уверена, что она
научилась заботиться об этих бедных созданиях, — утверждала она, — ведь
маленькая Пакита столько дней была у неё на руках, — а теперь эта бедняжка
Девушка, которая будет ждать, будет кричать до потери сознания!

 — Пусть кричит, — сказал Плюм, расстроенный и потрясённый, — но придержите язык, или я найду для вас отдельную камеру. Ни одна женщина не будет резать моих людей и останется безнаказанной, если я смогу этому помешать, — и с этими словами он гневно отвернулся от неё.

— «Слышали, что он сказал?» — возмутилась матушка Шонесси, когда он уходил.
"Кто, как не он, помог своим женщинам остаться безнаказанными..." — и слова
были произнесены и услышаны прежде, чем сержант-майор успел подскочить и заставить её замолчать. Не прошло и дня, как они разнеслись по всему посту — были на
Они даже добрались до Прескотта и встретились почти у северных ворот с теми самыми женщинами, о которых говорила разъярённая прачка. По собственной воле Кларисса Плюм снова оказалась в Сэнди, приведя с собой, вопреки желанию обеих, но потому, что так захотела более сильная воля, — и послала своих стражников проследить за этим, — запуганную, напуганную и почти безмолвную спутницу, о которой в гарнизоне теперь много плохого говорили, — Элизу Лебрен.

Эта новость чуть не довела Нору Шонесси до истерики. «Это она
ударила ножом Пэта Маллинса!» — закричала она. «Это она довела бедного Даунса до пьянства»
и дезертирство. «Именно она заставила Кармоди и Шеннона вцепиться друг
другу в глотки» — это стало новостью для гарнизона, который видел, как
они едва знакомы. И девушка продолжала говорить всё более и более
резкие слова о семье командира, пока сам Маллинз не вмешался. Но
всё это рассказывали в гарнизоне, откуда Лола и
Альчисей в ужасе бежал, чтобы сообщить, что их принцесса
находится в заточении за решёткой. Вот что происходило
Он рассказал об этом и солдатам из возвращавшегося отряда Сандерса, прежде чем их расседлали в конюшнях; и в ту ночь, прежде чем Шеннон добрался до своей солдатской койки, он отправился в казармы отряда «С» в поисках рядового Стерна и выжал из него всё, что тот мог рассказать о последнем бое Кармоди на земле — о его последних словах, обращённых к лейтенанту Блейкли.

Тем временем майор Плюм был крайне обеспокоен. О том, что его жене придётся вернуться к Сэнди, он узнал из уст самого полковника Бирна. На карту было поставлено её доброе имя, и его можно было спасти, только
Дело было полностью раскрыто, когда Рен и Блейкли достаточно оправились, чтобы давать показания, а Маллинс настолько восстановился, что мог подвергнуться тщательному перекрестному допросу. Плам никак не мог связать свою любимую жену ни с убийственным нападением на Маллинса, ни с таинственным пожаром в комнате Блейкли, но он знал, что Сэнди не сможет так просто оправдать ее, даже если это может быть связано с орудием убийства — Элизой. Он приказал, чтобы Блейкли доставили в его покои, потому что там его нельзя было найти
все, кто был неприемлем для него, командира поста. Было много вещей, о которых он хотел бы узнать только из уст Блейкли. Он
не мог опуститься до того, чтобы говорить с другими мужчинами о слабостях своей жены.
  Он знал, что в железном ящике, который хранил Трумэн, были бумаги, письма или
_что-то_ очень интересное для нее. Теперь он прекрасно понимал, что в какой-то момент в недалёком прошлом сам Блейкли был ей небезразличен, а она — Блейкли. У него было последнее письмо Блейкли к самому себе, написанное незадолго до того, как он отправился на поиски Анджелы.
но в этом письме не было ни слова о содержимом шкатулки или о чём-либо, связанном с их прошлым. Он слышал, что Уолсу Арнольду было поручено передать письма Блейкли Клариссе, его жене, и капитану, или мисс Джанет Рен. Арнольд не совсем умолчал об этом. Он не слишком любил майора и скорее радовался возможности показать свою независимость от него. Плюм зашёл так далеко, что спросил Арнольда, не ему ли были доверены эти письма, и Уэйлс ответил, что да; но теперь, когда Блейкли благополучно вернулся и
Вероятно, он поправится, и ему следует вернуть письма автору, как только тот почувствует себя достаточно хорошо, чтобы оценить то, что было сделано. И последнее, но не менее важное: Плам подобрал у двери в комнате Блейкли круглый, почти плоский кожаный футляр, который, по-видимому, выпал из платья Нэтзи, и, поскольку на нём не было ни замка, ни защёлки, Плам открыл его, чтобы осмотреть содержимое.

К его удивлению, там оказалась прекрасно выполненная миниатюра, изображавшая
юную девушку с мягкими голубыми глазами и тяжёлыми изогнутыми бровями
брови, изящно очерченное лицо, рот и подбородок, все в обрамлении
ниспадающей массы рыжевато-каштановых волос. Это было лицо ребенка двенадцати или
тринадцати лет, которого он никогда не видел и о котором ничего не знал.
Ни крышка, минусовки, ни при миниатюрный дал ни малейшего
клубок в его оригинальной или как его собственности. Что делать Natzie
с этим?--а кому он принадлежит? Небольшое исследование удовлетворило его.
В этом лице было что-то знакомое, но он не мог понять, что именно.

Поэтому в ту же ночь, когда она пришла, он рассказал жене эту историю
и протянула ей портрет. Одного взгляда было достаточно. «Да, я знаю его, —
сказала миссис Плам, — хотя я тоже никогда её не видела. Она умерла зимой,
после того как его сняли. Это сестра мистера Блейкли, Этель, —
и миссис Плам сидела, глядя на милое девичье личико со странным выражением на стареющем лице. За всем этим крылось что-то — какая-то история, — чего Плюм не мог понять, и это его раздражало. Возможно, он тоже поддался нервам. Элизу, горничную, отправили в её комнату, и было слышно, как она ходит туда-сюда с тяжёлыми, но неуверенными шагами.
протектор. - Она прямо над Блейкли, - нетерпеливо перебил майор. - Почему
девушка не может вести себя тихо?

"Тогда зачем ты привел его сюда"? последовал усталый ответ. "Я не могу
контролировать Элизу. Они обошлись с ней очень жестоко".

"Есть вещи, которые ты не можешь объяснить и которые она должна объяснить", - сказал он, и
затем, чтобы сменить тему, протянул руку, чтобы снова взять
снимок. На мгновение она отдернула руку, затем, вспомнив,
отдала ее.

- Вы видели это в ... Сент-Луисе, я полагаю, - неловко сказал он. Он никогда
не мог вынести воспоминаний о тех днях - днях до того, как он появился в
ее жизни.

- Возможно, не это, а фотография, с которой это, вероятно, было сделано.
Написана. Она была его единственной сестрой. Он обучал ее на Востоке.
И снова ее мысли вернулись к тем дням в Сент-Луисе,
когда, если бы не девушка-сестра, которую он так любил, они с Нилом Блейкли
были почти неразлучны. Она вспомнила, как кто-то сказал тогда,
что она ревновала даже к этой любви.

И вот теперь её муж снова пристально смотрел на портрет, и на его морщинистом и встревоженном лице
появился свет. Блейкли всегда носил с собой эту миниатюру, потому что теперь он вспомнил, что агент Дейли
Он говорил об этом. Нэтси и другие вполне могли видеть его в резервации. Жена агента часто видела его и рассказывала о его горе из-за потерянной сестры. Картина, по её словам, часто стояла на его маленьком походном столике. Каждый индеец, заходивший в его палатку, знал её и видел. Конечно, Нэтси тоже, — размышлял майор, а затем произнёс вслух:

— Теперь я понимаю, над чем мы все ломали голову. Анджела Рен вполне могла выглядеть так — четыре года назад.

 — Нет ни малейшего сходства, — сказала Клэрис, быстро вставая и выходя из комнаты.

На следующий день выяснилось, что миссис Плам не хотела видеть
мисс Рен, младшую. Она не выразила никакого желания, даже когда этого требовали политика и манеры приличного общества. Мисс Джанет пришла с миссис Грэм и миссис Сандерс, чтобы навестить жену командира и сказать, какие слова приветствия можно подобрать к её возвращению. — А Анджела, — сказала Джанет по своим собственным причинам, — придёт позже.
Ответа не последовало, как и на следующий вопрос. Дамы решили, что миссис Плам должна присоединиться к ним.
объединиться с ними и забрать Нэтси из одиночной камеры, которую она занимала.
"Разве её нельзя запереть в больнице, под присмотром старшей медсестры,
с двумя часовыми? Трудно представить, что она заперта в этом ужасном месте
с пленными апачами и грубыми мужчинами вокруг неё." Но миссис Плам снова не ответила. Она не сказала ни слова ни об Анджеле, ни о Нэтси. В тот момент, когда её муж был в
расстроенных чувствах и когда намёк с её стороны мог бы обеспечить
частичное освобождение индийской девушки, намёк был упущен. Это было бы
Для неё, для её мужа, для многих храбрых парней, стоявших на страже, было бы лучше, если бы жена майора сочла нужным заговорить, но она этого не сделала.

Так что тот вечер принёс освобождение, которое само по себе принесло большое облегчение
командиру и его друзьям, которые всё ещё были рядом с ним.

Тридцать шесть часов Натзи провела за решёткой, и никто из тех, кого мы знаем, не видел её лица. Барабаны и флейты заиграли
свои милые старомодные солдатские мелодии. Выстроилась
караульная служба; дежурный офицер со вздохом застегнул
пояс и начал
вперёд, чтобы осмотреть, как раз в тот момент, когда первые солдаты появились на крыльце,
застёгивая мундиры и поправляя ремни и перевязи.
 Половина из них начала строиться в ряды, другая половина «стояла»
 в главном зале, чтобы вывести заключённых, многие из которых были
прикованы цепью. Внезапно поднялся дикий шум - крики,
возня, грохот железа о звонкие деревянные конструкции, хриплый
приказы, проклятия, вопли, крик о помощи, выстрел, бешеный топот множества ног
яростные крики: "Остановите их!" - "Стреляйте!" - Нет, нет, не стреляйте!
«Вы убьёте своих!» Туманное облако призрачных, размытых фигур
стремительно устремилось вниз по склону на юг. Последовал стремительный натиск отряда за отрядом, роты за ротой —
все силы Кэмп-Сэнди в шумной погоне, — пока в тусклом свете звёзд
пустынные равнины под постом, ивовые заросли вдоль ручья, плещущиеся
воды брода, неподвижная и зеркальная поверхность тёмного пруда
не ожили от тёмных и мечущихся фигур, смешавшихся в странном беспорядке. С восточной стороны,
из офицерского ряда, поспешили Плюм и его подчинённые в белых мундирах
повернувшись лицом на юг, он мгновенно понял, что, должно быть,
произошло — давно предсказанное бегство пленных апачей на свободу.
 Но насколько безнадёжным, безумным, совершенно абсурдным было это
попытка! Какие у них были шансы — у бедных, закованных в кандалы,
обременённых шарами, несчастных — сбежать от двухсот проворных,
свободных, крепких молодых солдат, которые на самом деле радовались
веселью и азарту? Одного за другим закованных в кандалы беглецов ловили и
допрашивали, некоторых — на полпути через площадь, некоторых — в тени
офисов и складов, некоторых — среди кустарников у
освещённый магазин, кто-то среди лачуг Садсвилля, кто-то, самый лёгкий из всех, далеко внизу, у бассейна, и так, один за другим, грязные, угрюмые, смуглые люди медленно возвращались в неприглядные места, где в течение долгих недель и месяцев они спали или тайно общались в ночные часы. Троих или четверых порезали или изрезали. Трое или четверо солдат получили серьёзные ранения,
царапины или ушибы в результате стычки. Но, в конце концов,
злоумышленники, негодяи и неисправимые преступники из племени апачей
Их дикое и дерзкое начинание принесло мало пользы — мало пользы, если они стремились к личной свободе.

Но так ли это было? — говорили мудрые командиры гарнизона, оценивая ситуацию. Шеннон и некоторые ему подобные вели разведку с помощью своих фонарей. В десять часов должен был прозвучать сигнал к отбою, но этого не произошло, потому что «отбой» был последним, о чём они думали. Мало-помалу до Плюма и его сторонников дошло, что вместо того, чтобы рассредоточиться, как того требовала индейская тактика во всех предыдущих подобных случаях, они предприняли одну грандиозную согласованную
Поспешить на юг — несомненно, с целью привлечь туда весь гарнизон для преследования, в то время как три пары обутых в мокасины ног быстро проскользнули за караульное помещение, за тускло освещённые загоны и к конюшням отряда «С», где другие маленькие копытца нетерпеливо топтали песок, пока их внезапно не отпустили и не погнали прочь туда, где Полярная звезда низко висела над блестящей белой мантией горы Сан-Франциско.
Натси, девочка-королева, ушла из караульного помещения: Панч, Леди
Любимица Анджелы, пони, исчезла из загона, и кто бы мог подумать, что здесь
был сговор?

"Одно можно сказать наверняка, — сказал командир поста с серьёзным лицом, когда вместе со своими офицерами покидал сборище солдат и их жён,
толпившихся у караульного помещения, — одно можно сказать наверняка:
Собственные солдаты Рена, наступающие на пятки пони Анджелы, мы вернём нашу
принцессу-апашку, будь она неладна.

— Черта с два! — сказала мамаша Шонесси.




Глава XXVI

«Больше ни шагу без меня»


На поле боя взошло больше утренних солнц, чем можно было сосчитать.
Натзи не было и в помине. Собственные солдаты Рена, преследовавшие
Панча по пятам, как могли, прохлаждались в последующие засушливые дни. Сам Рен уже достаточно оправился, чтобы ему рассказали о многом из того, что происходило, — не обо всём, — и именно Анджела постоянно находилась рядом с ним, потому что Джанет нуждалась в отдыхе. Блейкли тоже поправлялся, проводя часы за чтением каждый
день и «будучи очень милым» со всеми домочадцами Сандерсов,
потому что он потребовал, чтобы его перевезли туда даже раньше, чем
было бы благоразумно вообще его не трогать. Он бы ушёл, и Грэму пришлось бы приказать ему уйти.
 Пэт Маллинз снова был «на службе». Даже Тодд, сбитый с толку
жертвой ножа Нэтси, разминал ноги на крыльце госпиталя. Во всех военных действиях на посту наступило затишье,
и только две вещи вызывали интерес. Одним из последних было официальное расследование, проведённое генеральным инспектором в связи с убийством рядовых Маллинса и Тодда из ----го кавалерийского полка США в Кэмп-Сэнди. Другим было открытие, яркое, блестящее,
Зимним утром друг и спаситель Нэтси, Панч Анджелы, вернулся в свою стойло, выглядя таким же дерзким и «в форме», как и всегда. Многих в гарнизоне удивило то, что Анджелу это совсем не удивило. «Я думала, что Панч вернётся», — сказала она с притворным безразличием, и девочки, по крайней мере, начали понимать и задавать вопросы. Однако только Кейт Сандерс, знал, как
добро пожаловать шел питомец пони. Но то, что пришел, что был далек от
добро пожаловать была холодность между Анжелой и Кейт Сандерс.

Прибыл сам Бирн, и "инквизиция" началась. НЕТ
ни допросов под присягой, ни утомительных записей вопросов и ответов, ни толпы любопытных слушателей. Инспектор-ветеран по очереди беседовал с каждым из них, выслушивал их истории, делал пометки и, когда считал нужным, снова и снова задавал уточняющие вопросы. Один за другим Трумэн и Тодд, Рен и Маллинз рассказывали свои истории,
не привнося ничего нового, кроме того, что Тодд был уверен, что это Элиза
болтала с Даунсом на крыльце дома Блейкли той ночью. Тодд был уверен, что именно она принесла ему виски, и
Бирн позволил ему болтать дальше. Это не было доказательством, но могло привести к разгадке. Точно так же Маллинс был уверен, что «это были две дамы»,
которые ударили его ножом, когда он попытался остановить первую. Бирн
спросил, подумал ли он, что это были дамы, когда впервые увидел их,
и Пэт признался, что подумал, что это были какие-то девушки из
Садсвилл; возможно, это была Нора, которая поздно вернулась домой
из прачечной и пыталась его разыграть. Он
признался, что схватил первую попавшуюся, не видя в тот момент никого другого.
другой и думал выиграть приз в виде поцелуя, и Бирн серьезно
заверил его, что в этом нет ничего постыдного, при условии, что Нора никогда об этом не узнает.

Но Бирн задал Плюму два вопроса, которые сильно озадачили и обеспокоили его
. Сколько виски он пропустил? и сколько опиума могло быть
ему дали в ночь бессознательной выходки миссис Плюм? Майор хорошо помнил, что его полупустой стакан внезапно опустел, а сам он почувствовал себя на удивление тяжёлым, вялым и сонным. Воспоминания усугубили его уныние и подавленность. Бирн не вернулся на своё место.
Теперь, когда мадам и Элиза снова жили под крышей у майора, Плюм был уверен, что Бирн не сможет и не должен принять его приглашение. То, как он вёл себя по отношению к Элиз, компаньонке и доверенному лицу её светлости, само по себе делало его в глазах этой леди неприемлемым гостем, но ей и в голову не приходило, хотя Плюму это было известно, что могут быть и более глубокие причины. Кроме того, отношения между командиром и инспектором, хотя каждый из них был безупречно вежлив, теперь были натянутыми.
неизбежно напряжённая обстановка. Плюм не мог не чувствовать, что его поведение на
посту в какой-то мере находится под пристальным наблюдением. Он знал, что его
отношение к Нэтси не одобряют девять из десяти его подчинённых.
 Он скорее чувствовал, чем знал, что некоторые из его людей потворствовали её
побегу, и хотя этот побег стал облегчением для всех на
Сэнди, способ её исчезновения был для него загадкой и занозой в
душе.

Последним осматривали Блейкли, и теперь действительно стало светлее.
Он каждый день сидел по нескольку часов; его раны были
Он хорошо поправлялся; последовавшие за этим лихорадка и истощение сделали его слабым, очень худым и бледным, но у него было лучшее лекарство для солдата — осознание того, что он добросовестно и хорошо выполняет свои обязанности. Он знал, что,
хотя Рен мог довести свою личную неприязнь до уровня
официальной несправедливости, как это, как известно, делали офицеры
более высокого ранга, чем Рен, правда о недавней кампании должна
была выйти наружу, и его причастность к ней должна была стать
общеизвестным фактом, как это уже было на самом деле. Рен ещё не подал своё письменное
рапорт. Рен и командир поста по-прежнему были в строго официальных отношениях, но тем немногим офицерам, с которыми капитан вообще говорил о волнующих событиях, через которые он и его отряд недавно прошли, он почти не упоминал Блейкли. Однако не так обстояли дела с солдатами, не так обстояли дела с Уэллсом Арнольдом, владельцем ранчо. Судя по разговорам этих достойных людей, Буголог, наряду с «принцессой Нэтси», был центральной фигурой кампании в Ред-Роке — единственным офицером, «у которого всё шло так хорошо» и чьи подвиги заслуживали особого упоминания. Бирн знал
это лучше, чем Рен. Плюм, возможно, знал это не так хорошо, как Бирн.
Сандерс, Линн, и Дуэйн слышал рассказы солдат в десятке
стороны, и это скверно, что их полковой товарищ так
упрямо отказываются открыть ему губы и дать Блейкли заслугам. Это не
тишина, которая обычно вредит человеку, его речи; но вот был случай в
наоборот.

Теперь, когда Ренсам нечего было сказать в
похвалу Блейкли, в доме Сандерсов не осталось ничего, кроме
похвал. Честное сердце Кейт горело от гнева на Анджелу,
потому что девочка уклонялась от этой темы, как уклонялась бы от злых
слов, лжи и клеветы, и здесь, перефразируя ирландца, слишком много жара
привело к уже упомянутому холоду.
Сандерс насмехался над мыслью о том, что увлечение Нэтси может быть
достаточным основанием для семейного остракизма. «Если на свете есть человек, который должен Блейкли больше, чем Рен, то я краб, — сказал он, — и как только он поправится настолько, чтобы слушать правду, он её услышит». «Если в Америке есть девушка, такая же бессердечная, как Анджела Рен, — сказала миссис
Сандерс: «Надеюсь, мне никогда не придётся с ней встретиться». Но миссис
Сандерс, как мы знаем, всегда ревновала к Анджеле из-за своей
добросердечной Кейт, которая отказывалась говорить об этом ни слова, кроме того, что сказала самой Анджеле. И вот они усадили своего пациента в кресло с откидной спинкой и накрыли маленький столик для «генерального инквизитора», как предпочитала называть его миссис Бриджер, и оставили их наедине за закрытыми дверями, а сами вышли и обнаружили, что весь лагерь Сэнди, казалось, с замиранием сердца ждал исхода этой беседы.

Это произошло быстрее, чем можно было ожидать. Вероятно, не прошло и часа, как полковник собрал всё, что хотел узнать, и вышел на парадную площадь, послав ординарца в кабинет адъютанта. Затем быстрым и нервным шагом подошёл майор Плюм.
На площади произошла двухминутная дискуссия; затем оба офицера
исчезли внутри, отсутствовали пять минут, а затем Плюм
появился один, прошёл прямо к себе домой и захлопнул за собой дверь,
что было редкостью в Сэнди, и вскоре на раскалённой и безжизненной
В воздухе раздался пронзительный возглас протеста на странном
языке. Даже Рен услышал этот голос и уловил что-то знакомое в последовавших за ним
всхлипываниях и причитаниях. Исполнительницей, несомненно, была Элиза — та,
кто получила громоздкое, но выразительное индейское имя «Женщина,
идущая в ночи».

И пока этот эпизод ещё не закончился, санитар отправился за
Лейтенант Трумэн и Трумэн с двумя санитарами, с коробкой, громоздким
маленьким сундуком, крепко скованным железом, затащили его в
зал Сандерса и вышли оттуда разгорячённые и озадаченные. Три часа спустя
«Мадемуазель Лебрен» в траурной вуали и в подавленном состоянии была
усажена в ожидавшую её машину скорой помощи и отправлена в Прескотт под
присмотром старшей медсестры, в то время как доктора Грэма вызвали к миссис Плам, и он мрачно отправился туда. «Самое
обидное во всём этом деле, — сказала миссис Бриджер, — это то, что никто
не знает, что это значит». Никто из тех, кто был на линии, кроме бедной
миссис Плам, не сожалел о том внезапном и вынужденном отъезде, но
когда об этом стало известно, все на почте сожалели об этом.
позже, днем, этот один из лучших солдат и сержантов
во всем гарнизоне взял лошадь одного из охранников табуна
и ускакал по следам изгнанного. Сержант Шеннон,
на сансет-параде, был заявлен как отсутствующий без разрешения.

Майор Плюм вышел из своей квартиры при звуке отбоя
, как всегда, аккуратно одетый, в белых перчатках и при своей
сабле. Казалось, он понимал, что все взгляды будут прикованы к нему. У него действительно было искушение снова передать командование старшему
капитану, но он благоразумно отказался от этой мысли и решил встретиться лицом к лицу
Музыка. Однако он выглядел очень грустным и серым. Он скрупулезно ответил на приветствие
четыре командира рот, когда, по очереди, каждый из них вышел вперед
доложить о результатах вечерней переклички; Катлер и
Сначала Вестервельт, их роты были ближайшими, затем лейтенант
Линн, временно исполнявший обязанности командира отряда Рена, так как его капитан и первый
лейтенант всё ещё «болели». При виде этого молодого офицера майор
вспомнил тот вечер, не так давно, когда появился сам капитан Рен и
громким, хорошо слышным голосом произнёс:
«Лейтенант Блейкли, сэр, отсутствует», — доложил он.
Он много думал о Блейкли в тот мрачный день, нервно расхаживая по своим тёмным покоям, иногда на цыпочках подходя к постели своей слабо стонущей, раздражённой жены, иногда расхаживая по библиотеке и холлу. Он снова на полчаса закрылся с
Бирном и Бугологом, просматривая некоторые письма. Он
едва расслышал молодого офицера, Линна, когда тот сказал: «Взвод «С», все
в сборе, сэр». Он смотрел мимо него на капитана Сандерса, который
Он важно вышагивал по пустынному плацу. Плюм почувствовал, что впереди его ждут неприятности, ещё до того, как Сандерс сделал положенные шесть шагов, остановился, поднял руку в знак приветствия и, как и Рен в тот раз, объявил так, чтобы его было слышно и за пределами поста: «Сержант Шеннон, сэр, с одной государственной лошадью, отсутствует без разрешения».

 Плюм побледнел и прикусил губу, прежде чем смог взять себя в руки и задать вопрос. Он знал, что эта новая напасть каким-то образом связана с тем духом зла, который так долго таила в себе его жена, и
Он страдал в одиночестве. Все слухи о беспорядках, которые она устроила в гарнизоне, дошли до него за несколько дней до этого. Пьянство и дезертирство Даунса, без сомнения, были на её совести, как и другое, более тяжкое преступление, если только она не была ни в чём не повинна. Затем произошла размолвка между Кармоди и Шенноном, которые раньше были закадычными друзьями и товарищами, и теперь Кармоди лежал, погребённый под скалами в Медвежьем каньоне, а Шеннон, такой же храбрый и полезный сержант, каким он был всегда, выбросил на ветер свои воспоминания о прошлом и надежды на будущее.
будущее, и отправилась в безумную погоню за никчемной девчонкой. И все потому, что
Кларисса хотела, чтобы эта женщина была с ней, куда бы она ни пошла.

- Когда это случилось? - спросил он наконец.

"Только после стабильного вызова, сэр. Лошади были все возвращается
кроме загон стадо стражей. Мужики шли, как обычно, с
их поводья. Шеннон выпала, когда они въезжали в ворота, забрав янга
Беннетт, который стоял, готовый войти вслед за ними, вскочил в седло и
объехал стену сзади, оставив Беннетта настолько удивленным, что тот
не знал, что сказать. Он никогда не подозревал ничего плохого, пока
Шеннон не появился. Тогда он обошёл загон сзади,
нашёл сержанта, лежащего на полпути к утёсу,
и увидел пыльную полосу в направлении Боулдер-Пойнт. Тогда он вернулся и
доложил.

Плам, помолчав мгновение, резко повернулся. В тот день он много страдал, и мысль о том, что его жена лежит, придя в себя, и хнычет,
называя себя несчастной женщиной, вынужденной в конце концов расстаться со своей горничной, выводила его из себя.
 Бросив саблю китайскому мальчику, он сразу же поднялся наверх, не сумев
при тусклом свете заметил, что двое мягкосердечных сочувствующих
ворковали рядом с несчастной.

"Что ж, Клэрис," — резко вмешался он, — "мы никогда не услышим конца
рассказам об этой кошке! Мой лучший сержант украл лошадь и уехал.
поскакал за ней галопом. Мы всегда теряем лучшее, что у нас есть, когда в этом виновата наша лучшая половина
и не в манере жестокого мужчины преуменьшать ущерб в таких случаях.
бедствие. Это не лучше, важно, что ее
сильно-обиженным светлость должен быстро ответить: "Это чудо, что вы не
стоимость Индийского вспышки в бедной Элис. Я не верю, что она была
Это как-то связано с кражей вашего сержанта.

 «Вы не поверите, она украла моё виски и отдала его Даунсу, хотя вы признались, что она сказала вам, что ей нужно было вернуться той ночью за чем-то, что она уронила. Вы не поверите, она вышла замуж за того мошенника-игрока в Сент-Луисе ещё до того, как её первый муж умер!» Вы защищали её и клялись ей в верности, и привезли её сюда, и всё это время доказательства были у Блейкли в руках. Полагаю, это она прервала...

Но здесь действительно было самое время прерваться. Гости уже ушли.
заметно привстав в подобающем смущении, потому что миссис Плюм вздрогнула.
вскочила, вытаращив глаза. - Гранки! - воскликнула она. - в руках Блейкли! Еще бы,
она сказала мне... Мои собственные письма!--мой..." И тогда брутального мужчину привели в чувство.
он пришел в себя и увидел, насколько бессердечным и жестоким было его поведение.
с миссис Плюм случился припадок, а миссис Линн - за доктором.

Это была безумная ночь в Сэнди. Две молодые матроны решили, что будет стыдно оставить бедную миссис Плам без
кого-нибудь, кто мог бы её выслушать, когда ей так нужны были сочувствующие слушатели, и
им было что рассказать. Они вошли, как только майор вышел, и, тихо постучав в дверь к больной, пробыли с ней всего пять минут, когда он ворвался обратно, и вся эта ужасная сцена произошла прежде, чем они успели сказать хоть слово, чтобы предотвратить её, что, конечно, они очень хотели сделать. Но чего они только не наслушались за это короткое мгновение! Они вдвоём — миссис Бриджер была второй — были так взволнованы, что им пришлось всё рассказать. Затем, как при кори, одно откровение сменяло другое, но прошло несколько дней, прежде чем
прежде чем гарнизон обосновался на месте, в его распоряжении оказалось достаточно фактов,
чтобы сплетничали о них не один месяц. Тем временем многое
изменилось.

 В Прескотте, тогдашней столице территории, Элиза Лейтон, урождённая Лебрен,
была задержана без права освобождения под залог, потому что его нельзя было получить, по обвинению в
получении денег под ложным предлогом, двоежёнстве и возможном поджоге. Теория о лунатизме, выдвинутая в пользу миссис Плам, была неохотно отвергнута, поскольку выяснилось, что, какой бы ошеломлённой и «опьяненной» она ни была,
После того, как она обошлась с этой проворной и беспринципной служанкой, она была достаточно трезва, чтобы понимать, куда отправилась по настоянию этой женщины, чтобы в последний раз попытаться вернуть некоторые жизненно важные письма. У дверей Блейкли Клэрис «потеряла самообладание» и настояла на возвращении, но не Элиза. Она снова пошла туда и почти довела Даунса до такого состояния, что он сделал то, что она требовала. Честно говоря,
к сожалению, Плам отправился к Блейкли, рассказал ему о признаниях своей жены и
спросил, какие её бумаги у него остались. На мгновение Блейкли растерялся.
Он пылал от негодования, но печаль Плюма и его полная невиновность в
недобрых намерениях успокоили его гнев и привели к ответу: «Каждое письмо
миссис Плюм я сжигал до того, как она вышла замуж, и я заверил её в этом.
Она сама написала мне, прося сжечь, а не возвращать их, но там были письма и бумаги, которые я не мог сжечь. Их принёс мне бедняга, за которого вышла замуж эта женщина, Элиза. Его обманом посадили в тюрьму, а потом бросили. После этого он исчез, и даже люди Пинкертона не смогли его найти. Эти бумаги принадлежат ему. Вы и
Полковник Бирн — единственный, кто их видел, хотя они были
некоторое время на виду сразу после пожара. Она трижды пыталась
заставить меня отдать их ей. Затем, я полагаю, она пыталась
заставить Даунса украсть их и дала ему денег, чтобы он дезертировал
и привёз их ей. Он не мог залезть в железный ящик, не мог вытащить его
и, вероятно, каким-то образом поджёг это место, чиркая там спичками.
Возможно, она даже убедила его сделать это в крайнем случае. Он знал, что я
смогу благополучно выбраться. В любом случае, он был напуган до смерти и
бросил всё, что у него было. Именно когда он пытался пробраться на восток
по Уингейтской дороге, с ним случилось последнее из бедствий.

 Так история о пагубном влиянии на слабую, одурманенную наркотиками
девушку, её хозяйку, стала известна Плюму и постепенно распространилась среди других. Элизе было легко заставить её поверить, что, несмотря на слово джентльмена, Блэйкли всё ещё хранит её импульсивные любовные письма, потому что он так и не простил её. Именно Элиза вызвала у неё ревность и сделала всё возможное, чтобы разорвать помолвку
с Блейкли и привести к браку с красивым и преданным майором. Интриги и ложь были в её крови.
 Она жила в них. Но Сэнди больше никогда её не увидит.
"Женщина, идущая в ночи" стала "Женщиной, идущей в никуда".

И теперь это существо, у которого не было друзей, обвинялось в большем количестве преступлений, чем могло бы поместиться в тесной тюремной камере, и всё же то преступление, которое изначально было возложено на неё, хотя и не было публично озвучено, теперь полностью исключалось — нападение с применением смертоносного оружия, возможно, с намерением убить. Даже мать Шонесси и Нора молчали, и
Пэт Маллинз был сбит с толку. Даже последний пациент с простреленной ногой в госпитале, рядовой Тодд, должен был выступить в качестве свидетеля в пользу Элиз,
поскольку Грэм, хирург, спокойно заявил, что то же оружие, которое едва не убило Пэта Маллинза, едва не убило и Тодда — острый нож принцессы Натзи.

— Язычница нанесла свой обычный ночной визит своему белому любовнику, — мрачно сказал Рен, имея в виду женские очертания, которые он видел в то звёздное утро у задней двери Блейкли.

 — Вы правы в одном предположении, Р-роберт Рен, — последовал незамедлительный ответ.
его друг и соотечественник-шотландец, который, говоря, смотрел скорее на Джанет, чем на своего выздоравливающего пациента. «И ты ошибаешься. Она _пыталась_ и не знала дороги. Она _пыталась_, потому что у неё были его часы и бумажник. Ты ошибаешься, если думаешь, что она была там до или после». Шлюхой, которую ты видел плачущей у его задней двери, была та самая
куин Элиза, и ты прекрасно знаешь, что между ними не было любви. Иди!
помолись за все дурные мысли, которые у тебя были о нем ... или о
том бедном ребенке. Вдвоем они спасли твою Анджелу!"




ГЛАВА XXVII

РАССТАВАНИЕ У ВОД.


«Когда-нибудь я, может быть, расскажу мисс Анджеле, но не вам», — сказал мистер Блейкли, прежде чем отправиться в опасное путешествие на поиски отца Анджелы, и мисс Рен-старшая с присущим ей упорством запомнила эти слова и лелеяла свой гнев. Было странно, что Плюм, офицер и джентльмен, подумал о «строгой весталке» как о свидетельнице предполагаемого злодеяния Блейкли, но между этими двумя натурами — сильной и слабой — возникло странное сочувствие, порождённое общей, глубоко укоренившейся, но
плохо выраженная антипатия, которой ни она, ни он пока не могли объяснить
веская причина, и которой каждый втайне стыдился. Каждая, по причинам
своим собственным, искренне не любила Баголога, и каждая могла
не приветствовать доказательства, оправдывающие такую неприязнь. Такова природа человека.
Джанет Рен была твердо убеждена, что этот человек аморален, хотя бы по одной простой причине
кроме того, что он явно искал Анджелу и столь же очевидно
избегал ее. Джанет считала, что он способен на связь
с женщиной, которая его бросила, и ей пришлось убедиться в этом
раздавлена. Тогда она решила, что если не с хозяйкой, то с горничной, и когда стало ясно, что жгучая ненависть была единственной страстью, которую испытывала к нему эта сбивающая с толку и отвратительная дочь Белиала, в душе шотландки зародилась настоящая радость от того, что, в конце концов, её интуиция не подвела. Он был безнравственным, каким она его и представляла, даже в большей степени, потому что он подло воспользовался юной и, предположительно, невинной девушкой. Ей нужны были доказательства,
и Плюм знал об этом. Увидев её в одиночестве, он
предложил ей подойти и посмотреть — с описанным выше результатом.

Его собственные чувства по отношению к Блейкли трудно объяснить. Добрые друзья
рассказали ему в Сент-Луисе, что Клэрис и этот превосходный молодой офицер были неразлучны. Она призналась ему в «флирте», но отрицала, что питает какие-либо чувства к Блейкли, однако Плюм вскоре заметил, что она стала угрюмой, раздражительной и несчастной, и решил, что Блейкли был тому причиной. Её желание уехать в далёкую Аризону не могло иметь другого объяснения. И хотя Блейкли ни взглядом, ни словом, ни поступком
ни в коей мере не нарушил строжайшее правило в отношении
Жена майора, и сам майор, и его жена, пришли в ярость из-за него — Плюм
из-за того, что, по его мнению, Буголог всё ещё питал нежные чувства к его жене — или она к нему; Клэрис, надо признать, потому что она прекрасно знала, что это не так. Плюм пытался найти изъян в моральных устоях своего подчинённого, чтобы оправдать отвращение, которое он испытывал, но на каждом шагу сталкивался с препятствиями. С почти неистовой радостью он обнаружил то, что, по его мнению, было доказательством того, что подчинённый не был святым, и, не останавливаясь, чтобы дать своей лучшей стороне возможность восстать и осудить его, он
Он вызвал Джанет. Чтобы досадить Блейкли, а не наказать девушку,
он приказал Нэтзи отправиться в караульное помещение. Затем, когда
прошли часы и он осознал, насколько презренным было его поведение,
чувство стыда едва не раздавило его, и, хотя ему было больно
думать, что кто-то из его собратьев, вероятно, потворствовал побегу Нэтзи,
он возблагодарил Бога за то, что девушка ушла. И теперь, убедившись, что
наконец-то у неё есть неопровержимое доказательство порочности мистера Блейкли, тётя
Джанет не постеснялась сообщить об этом Анджеле с резкой и неожиданной
результат. Как мы уже видели, Анджела была хорошей, послушной девочкой, но
в ней тоже текла боевая шотландская кровь, и она была склонна к бунту,
для которого нужен был лишь повод. В течение нескольких дней тётя Джанет
приказывала ей избегать молодого человека, сначала обвиняя в этом миссис
Плюм, а затем Элси. Грэм одну за другой отвергал эти версии,
пока даже Рен не устыдился своих недостойных подозрений. Тогда именно Нэтзи стала жертвой безнравственности Блейкли, и за это, заявила Джанет, она поплатилась так же, как и за
Ударив солдата ножом, девушка была отправлена в камеру. Было уже поздно, когда ей удалось найти Анжелу вдали от отца, который, осознав, что сделала и пережила Нэтзи, чтобы спасти его овцу, теперь пребывал в сильном душевном расстройстве, потому что был бессилен помочь ей. Он удивлялся, что Анжела казалась такой безучастной, что она не возмущалась таким унизительным наказанием для девушки, которая спасла ей жизнь. Он и не подозревал, как сильно горело сердце его дочери. Он и не думал, что она тоже
страдание--раздирали противоречивые чувства. Это была больная вещь, чтобы найти
что в ее благодетельница жила неожиданная соперница.

Незадолго до захода солнца она оставила его и пошла в свою комнату, чтобы переодеться
вечернее платье, и Джанет первым делом набросилась на своего брата.
Однажды в тот волнующий день у нее была минутка наедине с собой
и с ним. Она так постоянно раздувала пламя его веры в
Блейкли был так галантен, что даже подавил чувство благодарности, которое он
испытывал, и, несмотря на себя, она испытывала благодарность за смелые и успешные действия этого офицера во время кампании. Она чувствовала, и он чувствовал
она чувствовала, что они должны осуждать Блейкли, должны искоренить зарождающееся чувство, которое Анджела могла испытывать к нему, и с этой целью никогда не признались бы в её присутствии, что он сыграл важную роль в спасении своего капитана, не говоря уже о его дочери. Джанет поспешно рассказала ему о том, что они с Плюмом видели, и оставила его размышлять над этим.
Теперь она пришла, чтобы убедить его рассказать всё Анджеле. «Теперь, когда
это, то другое дело, кажется, раскрыто, — сказала она, — она будет
думать, что нет причин, по которым она не должна думать о нём», и
Удручённый шотландец велел ей поступать так, как она считает нужным. Женщины, рассудил он, лучше понимают друг друга.

 И вот Джанет отправилась в путь, решив шокировать, и самым впечатляющим образом описала то, чему стала свидетельницей. Боюсь, Джанет не постеснялась приукрасить, ведь «невежественным» можно многое, когда на карту поставлено так много. И Анджела продолжала расчёсывать свои
прекрасные волосы, не выказывая никаких эмоций. На скандал,
устроенный шотландской девственницей, она, казалось, не обратила внимания. К
удивлению тёти Джанет, она выслушала её без перерыва.
до последнего слова, а потом — хотела узнать, не думает ли тётя Джанет, что майор позволит ей прислать Нэтзи что-нибудь на ужин.

 Что бы девушка ни думала об этом новом и возможном осложнении, она решила, что ни одна душа не должна знать, что это стоило ей душевных мук.  Она отказалась это обсуждать.  Она сделала то, чего не делала до этого дня, — отправилась на поиски Кейт Сандерс. Тётя Джанет была
удивлена, что её племянница захотела отправить еду этому... этому
троллю. Что бы она подумала, если бы услышала, что произошло
несколько мгновений спустя? В сумерках и сгущающейся тьме Кейт Сандерс
разговор на боковой веранде с высоким сержантом из отряда её отца. «Спроси её?» — говорила Кейт. «Конечно, я спрошу её. А вот и она!» Можно ли поверить, что сержант Шеннон желал мисс
Анджела разрешила ему «вывести Панча на прогулку», о чём он никогда раньше не осмеливался просить, и Анджела Рен с готовностью ответила: «Да». Бедняга Шеннон! В тот вечер он не знал, что вскоре сам возьмёт лошадь напрокат, и что две храбрые девушки чуть не выплакали из-за этого глаза, хотя едва разговаривали друг с другом.

О нём пришли печальные новости на следующий день после его безумного,
донкихотского эссе. Влюблённый в Элизу и поверивший в её обещание выйти за него
замуж, он вложил свои сбережения в её руки, как и Даунс
и Кармоди. Он слышал историю о том, как она ночью приходила к Блейкли,
и разузнал о ней. Он с удивлением услышал, что её отправляют в Прескотт под охраной для передачи гражданским властям, и, взяв первую попавшуюся лошадь, поскакал за ними. Он догнал карету скорой помощи на Черри-Крик и
Со слезами на глазах она умоляла его спасти её. Верный своему долгу, охранник был вынужден вмешаться, но поздно ночью они добрались до ранчо
Стеммера. Там их встретила смена охранников, посланная капитаном
Стаутом, и старший сержант, прибывший с особыми указаниями от самого Стаута, был новым командиром, который не знал
Джозефа и строго велел Шеннону держаться подальше. Последовали жаркие споры, потому что сержант не потерпел бы
упрёков от равного по званию. Сердце Шеннона уже было потеряно, а теперь он потерял и
голова. Он ударил своего товарища-сержанта, которому было поручено важное задание, и даже его собственные товарищи не смогли вмешаться, когда пехотинцы набросились на разъярённого ирландского солдата и сильно избили его, прежде чем смогли усмирить и связать, но связать они его всё же смогли. К сожалению, солдат-охранник вернулся к Сэнди, приведя «одолжённую» лошадь и плохие новости о том, что Шеннон был арестован за нападение на сержанта Булла, и все знали, что за этим последует военный трибунал и позор. Это был последний раз, когда Шеннон ехал по дороге, которую он так хорошо знал
Хорошо. Старшие по званию солдаты выступили в его защиту и засвидетельствовали его достоинства и заслуги, и командующий генерал смягчил большую часть приговора, вернув ему всё, что суд постановил конфисковать, кроме шевронов. Их пришлось снять, но вскоре их можно было вернуть. Но никто не мог вернуть ему гордость и самоуважение, которые он потерял, когда понял, что был лишь одной из нескольких обманутых жертв женщины-шулера. Пока француженка глазела и томилась за решёткой, Шеннон снова вышла в мир,
дезертир из отряда, которому он стыдился смотреть в лицо, неузнанный,
незамеченный беглец в шахтёрских посёлках Сьерры. «Три храбрых
солдата вычеркнуты из списков — двое из них отдали свои жизни, —
размышлял бедный Плюм, когда наконец увёл свою несчастную жену к
морю, — и всё из-за одной женщины!»

Да, миссис Плам уехала навсегда, и её преданный, но страдающий майор уехал вместе с ней, а Рен достаточно оправился, чтобы вставать и выходить на веранду, где Сандерс иногда останавливался, чтобы повидаться с ним и «скоротать время», но сокращал свои визиты и
говорил обо всём, кроме того, что было у него на уме, потому что его
вторая половинка убедила его, что проповеди ни к чему хорошему не приведут.
Затем, в один прекрасный день, интересный больной, мистер Нил
Блейкли, сам появился на «параде».«Д» на террасе в специальном кресле-качалке Сандерсов, и Кейт с миссис Сандерс сияли от радости, в то время как почти все общество на почте подходило, мурлыкало, поздравляло и бросало косые взгляды на ту часть ряда, где Анджела незадолго до этого читала своему мрачному старому отцу, но где теперь отец читал один, потому что Анджела, как обычно в это время, ушла в свою маленькую комнату, и Джанет сочла своим долгом последовать за ней и всё выяснить.

«Пройдёт совсем немного времени, и этот молодой человек будет ковылять по улицам
— Полагаю, на почте. Как ты собираешься его избегать? — сказала старшая
девушка, с бескомпромиссной строгостью глядя на свою племянницу. Анджела, как и
прежде, только что распустила свои пышные локоны и тщательно их
расчёсывала. Она не отрывала взгляда от своего отражения в зеркале; она
не колебалась с ответом. Он был кратким, спокойным и по существу.

— «Я не буду его избегать».

«Анжела! И после всего, что я — и твой отец — тебе говорили!» — и тётя
Джанет начала злиться.

"Две трети того, что ты мне говорила, тётя Джанет, оказалось бесполезным.
фундамент. Теперь я сомневаюсь... в остальном." И тетя Джанет увидела, как большие
глаза начали наполняться; увидела, как подергиваются уголки мягких,
чувствительные губы; видел дрожь тонкой белой руки и
зловещее постукивание тонкой, стройной ноги, но не было ни малейшего
признака страха или содрогания. Кровь Крапивники был на
битва. Ребенок был взрослая женщина. Наконец-то настал день восстания.


"Анджела Уоррен!" — воскликнула тётя Джанет. "Ты хочешь сказать, что собираешься
_увидеть_ его? — поговорить с ним?"

"Я собираюсь увидеть его и... поблагодарить, тётя Джанет." И теперь девочка
Он повернулся и посмотрел на изумлённую женщину в дверях. «Можете не утруждать себя словами на эту тему».

 Капитан сидел в одиночестве и смятении на том же месте, где его оставила Анджела, но больше не притворялся, что читает. Он сидел спиной к южному концу ряда. Он даже не видел причину импровизированного приёма у Сандерсов. Он понял, что происходит, когда Анджела начала терять голос, запинаться в словах;
и, глядя на неё из-под своих густых бровей, он увидел, что её любимое лицо покраснело, а юная грудь быстро вздымалась и
Падая, прекрасные карие глаза оторвались от страницы. Ещё до того, как радостные голоса снизу долетели до его слуха, он прочитал на лице дочери смятение в её простодушном сердце, а затем она внезапно опомнилась и поспешила вернуться к словам, которые, казалось, парили перед ней в пространстве. Но усилия были тщетны. Быстро поднявшись и с трудом сдерживая дрожь в голосе, она сказала: «Я пойду оденусь, папа, дорогой», — и ушла, оставив его наедине с навалившейся на него проблемой. Если бы он знал, что Джанет тоже получила известие от
из-за занавески и затенённого окна маленькой гостиной, а потом, когда она последовала за ним, он бы позвал своего немецкого «наёмника» и отправил бы сестре послание, которое она не могла бы не понять. Он не знал, что она была с Анджелой, пока не услышал её шаги и не увидел её лицо в дверях холла. Она даже не успела снять шляпу, как всё было рассказано.

Вот уже два дня он пребывал в сильном душевном волнении. Перед тем как покинуть пост,
майор Плюм тщательно обошёл всех, попрощавшись с каждым офицером и дамой. Двух офицеров он попросил зайти к нему
только капитан и первый лейтенант отряда «С». Джанет знала об этом и должна была понимать, что это означало примирение и восстановление отношений, возможно, откровение, но поскольку её брат счёл нужным сидеть и размышлять, она сочла нужным непоколебимо придерживаться своих предвзятых идей и действовать в соответствии с ними. Она была в ярости из-за того, что Грэм осмелился защищать таких людей, как лейтенант Блейкли и «эту индейскую скво».
Это было всё равно что противопоставлять слабые теории позитивному знанию о
фактах. Она своими глазами видела невежество, но не меньшее
брошенное существо, стоящее на коленях у постели Блейкли, прижав свою чёрную голову к его груди. Она видела, как та вскочила в ярости, когда её поймали, — что ещё могло так разозлить её, что она попыталась зарезать незваных гостей? — рассуждала Джанет. Она верила или притворялась, что верит, что, если бы не бдительность бедного Тодда, который теперь вполне счастлив, поправляясь после болезни, юная дикарка убила бы и майора, и её саму. Ей было всё равно, что скажет доктор Грэм. Она видела, а
видеть вместе с Джанет — значит верить.

 Но она хорошо знала своего брата и понимала, что с тех пор, как Грэм
После этого случая он был в унынии и с тех пор, как Плюм на прощание навестил его,
погрузился в пучину сомнений и страданий. Однажды
его упрямой шотландской натуре пришлось сложить оружие и сдаться
своему подчинённому, и теперь та же борьба разгорелась снова, потому что
то, что сказал Плюм в присутствии мрачного старого Грэма, довольно сильно
его поразило:

«Вы не единственный, перед кем я должен извиниться, капитан
Рен. Я причинил вам вред, когда вы защищали мою жену,
немало рискуя собой. Я причинил вред Блейкли несколькими способами, и мне пришлось
Пойди и скажи ему об этом и попроси у него прощения. Самое подлое, что я когда-либо делал, — это привёл туда мисс Рен, чтобы она шпионила за ним, если только не для того, чтобы отправить эту девушку в караульное помещение. Я бы и у неё попросил прощения, если бы её можно было найти. Да, я вижу, что ты выглядишь угрюмой, Рен, но, думаю, мы все ошибались. Теперь в этом нет никакой тайны.

И тогда Плюм рассказал свою историю, а Рен покорно выслушал. Вполне возможно, сказал он.
что Нэтзи любила Блейкли. Все ее люди любили. Она
наблюдала за ним из-за ив, когда он спал в тот день у пруда.
Он запретил ей следовать за ним, запретил подходить к посту,
и она боялась разбудить его, но когда она увидела, как двое старателей, которые были у Харта, подъехали к спящему офицеру, она испугалась. Она видела, как они наблюдали за ним и перешёптывались. Затем они спустились и привязали своих лошадей среди деревьев в сотне ярдов ниже и крадучись пошли вдоль берега. Она мгновенно вскочила и переплыла ручей по мелководью, и это отпугнуло их на время, достаточное, чтобы она добралась до него. Даже тогда она не осмелилась разбудить его, боясь его гнева
из-за своего непослушания, но его пиджак был распахнут, а часы и бумажник лежали на виду
для того чтобы принять. Она быстро схватила их-маленький рисунок-дело в
кошелек в этот момент-и умчался обратно в ее скрытой. Затем Анджела
проскакала галопом по песчаной дороге; поехала вниз по течению, обогнав
даже бродячих старателей, и через несколько минут вернулась
и спешился среди ив над тем местом, где лежал Блейкли - Анджела, которую
бедняжка Натзи считала сестрой Блейкли. Нэтзи предположила, что она
ищет своего брата, и удивилась, почему та ждёт. Нэтзи наконец
показала жестом и указала, когда увидела, что Анджела идёт в
Разочарование от того, что она его не нашла. Нэтзи стала свидетельницей того, как Анджела украла сеть и со смехом ускакала прочь. К этому времени старатели сдались и занялись своими делами, а затем, пока она размышляла о том, как лучше восстановить имущество, Лола и Алчисей пришли с неприятной новостью о том, что агент разозлился и послал за ней погоню. Они были совсем рядом, чуть выше по течению.
Затем все трое побежали к скалам на востоке и там
спрятались. В ту ночь Нэтзи изо всех сил старалась найти её
путь в Блейкли с имуществом, а остальное они знали. Часы
были уронены во время борьбы на mesa_, когда Маллинсу нанесли удар ножом,
футляр для фотографий тем утром в квартире майора.

"Это Блейкли рассказал вам все это, сэр?" Спросила Рен, все еще пребывая в заблуждении и подозрении.
"Нет, Рен.

Это я рассказала Блейкли. " Это я сказала Блейкли." Это я сказала Блейкли." "Нет, Рен." Это я рассказала Блейкли. Всё это мне дал отец Лолы, переводчик, вернувшийся из Чевлон-Форк только вчера. Я
послал его, чтобы он попытался убедить Нэтси и её родственников вернуться. Я
пообещал им неприкосновенность.

Затем Плам и Грэм ушли, оставив Рен размышлять и обдумывать, и
Он занимался этим два смертных дня и ночи без определённого результата, и теперь пришла очередь Джанет довести дело до конца. В мрачном и зловещем молчании он выслушал её рассказ, не произнеся ни слова, пока она не закончила свою речь:

"Р-р-р-роберт, как ты думаешь, наша девочка не сошла с ума? Она торжественно сказала мне — мне — но минутой раньше: «Я сама собираюсь пойти к нему и поблагодарить его!»

И солдат торжественно поднял взгляд со своего кресла и
посмотрел на изумлённое и встревоженное лицо сестры. Затем он взял её тонкую белую руку в свои тонкие коричневые ладони и нежно погладил. Она
Она медленно отпрянула, увидев в его моргающих глазах раскаяние, а не осуждение.

"Боже, прости нас всех, Джанет! Я должен был сделать это ещё несколько дней назад."

 * * * * *

 Наступил ещё один безоблачный день, и под ивами на берегу пруда сидела девушка и мечтала, хотя день уже почти закончился. Всё в долине было окутано тенью, хотя скалы и башни на другом берегу ручья
сияли в лучах косых солнечных лучей. Ни дуновения ветерка не колыхало поникшую
листву вдоль песчаных берегов и не рябило зеркальную гладь.
Ни один звук, кроме сонного жужжания жука или мягкого журчания ряби
воды среди галечных теней внизу, не нарушал необъятную тишину этой сцены
. Только, когда Ангела сидела в тот октябрьский день, когда наши
история открытия, она сейчас сидит, с борзыми растягивается
развалившись на теплом песке у ее ног, с ажурными мигает лениво
и переключение его длинный хвост в самую гущу деревьев.

И кто-то еще был там, совсем рядом. Тени,
надвигавшиеся с запада, постепенно поднялись к гребню скалистых утёсов
по ту сторону ручья. Мягкий протяжный звук далёкой трубы привлёк
Наступала ночь, и разрозненные стада и пастухи возвращались домой.
Внезапно поднявшись, прижав руку к быстро бьющемуся сердцу, приоткрыв красные губы в неконтролируемом волнении, Анджела напряжённо прислушалась. Из зарослей на другой стороне пруда доносился голос индейской девушки, распевавшей какую-то странную, жутковатую песню. Голос был пронзительным, но не лишённым музыкальности. Песня была дикой, но в ней не было недостатка в грубой гармонии. Она не могла видеть певца, но она
знала. Люди Натзи вернулись в агентство, приняв оливковое масло.
Ветка, которую Плум протянул им, — сама Натси была здесь.

 При первых звуках возвышенного голоса мальчик-апач, сидевший на корточках в кустах у края пруда, быстро вскочил на ноги и бесшумно скрылся в зарослях.  Если он и думал спрятаться, то в этом не было необходимости.  Анджела не видела и не слышала его.  Теперь её внимание привлекли не песня и не певец. Воздух был таким неподвижным, тишина природы такой глубокой, что даже на таких песчаных дорогах и тропинках, как
пересекая извилистую долину, едва слышный стук копыт разносился далеко.
Быстро приближался другой конь, другой всадник. Тонто, большая гончая
ближайший к ней, поднял свою красивую голову и мгновение прислушивался, затем пошел.
прыгая прочь сквозь ивы, за ним быстро последовала его пара. Они
узнали стук копыт и радостно побежали навстречу всаднику.
Анджела тоже хорошо их знала, но не могла ни бежать навстречу, ни
лететь.

 Лишь дважды ей удалось увидеть или поблагодарить Нила
Блейкли, и прошла неделя с тех пор, как она прямо бросила ему вызов.
Тётя Джанет. Как только Рен смог ходить без посторонней помощи, только опираясь на трость, он
с трудом дошёл до комнаты Сандерса и попросил позвать
мистера Блейкли, с которым у него был продолжительный разговор, длившийся полчаса.
 Через два дня после этого мистер Блейкли лично ответил на его звонок,
и мисс Рен приняла его с ужасной торжественностью.
Анджела, услышав голос отца, через мгновение спустилась вниз, и в маленькой гостиной, где она сначала пыталась «развлечь» его до прихода капитана, наша Анджела
снова оказалась лицом к лицу с ним, который тем временем рисковал своей
жизнью в попытке спасти ее отца, и снова в попытке
найти и спасти ее. Штраф румяна пристроила ее привлекательное лицо, когда она
вошел, и, не взглянув на Дженет, тотчас их
посетитель, с протянутой рукой.

- Я так рада снова видеть вас, мистер Блейкли, - храбро начала она. «Я
должна... так много... вам сказать...», но её карие глаза потупились под
взглядом его голубых глаз, и всё её существо затрепетало от
силы его рукопожатия. Она отдёрнула руку, залившись краской, а затем
Она прижалась к отцу, намереваясь взять его за руку, но, внезапно осознав, что её собственная рука дрожит, схватилась вместо этого за спинку стула. Блейкли что-то говорил, она не знала, что именно, и не могла вспомнить, что кто-либо говорил в течение тех десяти минут, что он провёл с ними, потому что там сидела тётя Джанет, выпрямившись, как в былые времена, и это была поистине грозная картина, и Анджела удивлялась, что кто-то вообще может что-то говорить.

В следующий раз, когда они встретились, она ехала домой, а он сидел на южной веранде
с миссис Сандерс и Кейт. Она бы проехала мимо, лишь кивнув
и улыбнулся; но, увидев её, он «прихрамывая» спустился по ступенькам и поспешно вышел, чтобы поговорить с ней, после чего миссис Сандерс, которая знала его гораздо лучше, последовала за ним, чтобы, как она сказала, «помочь ему». «Помочь, как же!» — воскликнула рассерженная Кейт, обычно самая послушная из дочерей. "Ты будешь только мешать!" Но даже это
наличие не остановили его, говоря: "доктор обещает мне может и прокатит
Один-нижнее Харта в день или два, Мисс Анжела, а потом..."

И теперь это был "один-футер" уже иду, только на Сэнди. От
конечно, это может быть Харт, не блекли, и еще Блейкли видел ее в
она ускакала прочь. Это был голос Блейкли — как редко она его слышала, но как хорошо знала! Он отвечал на радостный лай собак. Это был Блейкли, который въехал прямо в заросли ивы, сияя своим худым и бледным лицом, — Блейкли, который быстро, но неуклюже спешился, потому что это всё ещё причиняло ему боль, а затем, забыв о своей лошади, сразу же подошёл к ней, стоявшей там с улыбкой, но дрожащей. Рука, которая потянулась к ней, заметно дрожала, но это, как сказала Анджела, хотя она и знала, что это не так, могло быть от
слабость или от верховой езды. Какое-то мгновение он ничего не говорил. Это она первая
начала. Она подумала, что он должен знать сразу.

- Ты ... тоже слышал, как она поет? - рискнула спросить она.

"Слышишь? - Кто?" - ответил он, неохотно отпуская руку, потому что она
тянула с такой решимостью.

"Почему ... Натзи, я полагаю. По крайней мере... я ее не видела, - пробормотала она, запинаясь.
ее щеки стали пунцовыми.

- Натзи, в самом деле! он ответил с удивлением, медленно поворачиваясь и
изучая напротив ивы. "Это только на день или два, так как они
пришел. Я думала, она скоро спустится". Очевидно, ее появление вызвало
ему ни смущения, ни беспокойства. "Она по-прежнему имеет notecase из
шахты. Я полагаю, вы слышали?" И его ясные голубые глаза были устремлены на
ее прекрасные, опустив лицо.

"Что-то. Немного, - ответила она, немного отстраняясь, потому что он
стоял так близко к ней, что она могла бы услышать биение его
сердца - если бы не ее собственное. Там, в ивах напротив, было тихо, но в тот день, когда Нэтзи так внезапно появилась из ниоткуда, он увидел, как она торопливо оглянулась через пруд.

 «Она тебя напугала? — начал он, — она была… — шпионила, — хотел он сказать.
сказать, и она знала это, и от досады покраснела ещё сильнее. Нэтзи
могла бы по крайней мере утверждать, что у неё был достойный пример для подражания, если бы она пришла сюда шпионить, но Блейкли нужно было сказать ей то, что заслуживало безраздельного внимания, а бывают моменты, когда даже спаситель и величайший благодетель может оказаться _излишне навязчивым_.

"Вы не подождёте минутку?" — внезапно спросил он. «Я пойду к тем скалам и позову её», — и почти так же внезапно голос снова зазвучал в той же странной варварской песне, а певец вышел из глубины противоположной чащи и оказался где-то дальше
выше по течению, всё ещё скрытый от их взора — всё ещё, возможно, не подозревающий о присутствии
Анжелы. В тот момент карие глаза следили за высокой белой фигурой, медленно двигавшейся по извилистой, едва заметной тропинке к верхним отмелям, где, словно ступеньки, от берега к берегу тянулись большие камни, и она с удивлением заметила, что, как только зазвучала песня, он остановился на секунду-другую, внимательно прислушался, а затем почти бросился вперёд, торопясь добраться до переправы. Еще минута, и он скрылся из виду среди кустарника.
Ещё один, и она услышала одиночный выстрел из револьвера, и вот он
стоит на скалистом выступе с дымящимся пистолетом в руке. Песня тут же
прекратилась, и он закричал: «Натси!
 Натси!» Анджела с
затаённым дыханием смотрела, как индейская девочка раздвигает
кусты своими маленькими смуглыми ручками, выходит на свет и
молча стоит, печально глядя на него большими чёрными глазами. Неужели это их горная принцесса —
смелая, решительная, властная? Неужели это свирепая,
гибкий, пантера, как существо которых перед ударом двух своих толстых
мужчины упали? Было невыразимое уныние в ее очень
отношение. Там был уже не храбрость или украшения на ее платье. Есть
нет больше королевы, что-дочь вождя-в этом опустив ребенка
пустыни.

Он снова позвал: "Натзи", - и протянул руку. Её голова опустилась на грудь, но она снова посмотрела на него, а затем, бросив на него один медленный, нерешительный взгляд, шагнула вперёд, переступая с камня на камень своими маленькими босыми ногами.
журчащих отмелей, пока она не встала перед ним. Тогда он заговорил, но
она лишь покачала головой и снова опустила её, безвольно сложив руки. Он слишком плохо знал её язык, чтобы умолять её. Возможно, он слишком плохо знал женщин, чтобы оценить то, что делал.
 Поняв, что слова бесполезны, он нежно взял её за руку и потянул за собой,
и она безвольно подчинилась, и на мгновение они исчезли из виду.
Взгляд Анджелы. Затем в поле зрения снова появилась высокая белая фигура, медленно ведущая
не сопротивляющегося ребёнка, пока через мгновение
они вышли на небольшую поляну среди ив. В тот же миг Анджела поднялась, и дочь солдата и дочь дикаря, одна с робкой, но полной надежды улыбкой на милом лице, другая с внезапным изумлением, презрением, страстью и ревнивой яростью в горящих глазах, на мгновение застыли, не в силах пошевелиться. Затем, в одно мгновение, издав полузадушенный,
нечленораздельный крик, Нэтзи вырвала руку из руки Блейкли и,
словно тигрица, бросилась прочь. Прямо на краю
Она остановилась, развернулась, сорвала с груди плоский продолговатый
свёрток и швырнула его ему под ноги, а затем, словно испуганный олень,
бросилась бежать через ивы на север. Анджела видела, как она
слепо бежала вверх по берегу, перепрыгивая с одного камня на другой
с дикой грацией антилопы. Ещё мгновение — и она достигла противоположного берега, где, дико размахивая руками над головой, с развевающимися чёрными волосами, с криком, почти переходящим в визг, она бросилась в самую гущу
Чаща сомкнулась за ней, и наша королева апачей исчезла. Как они встретились, так и расстались у вод пруда.

[Иллюстрация: «Нэтзи вырвала руку из руки Блейкли и
со скоростью тигрицы бросилась прочь»]

 Когда Блейкли снова повернулся к Анджеле, она тоже исчезла. Чуть позже он нашёл её: она обнимала шею своего пони, уткнувшись лицом в его гриву, и рыдала так, словно её сердце вот-вот разорвётся.

 В один из тихих звёздных вечеров на следующей неделе Анджела, уже не плача, а опираясь на руку Блейкли, стояла на краю утёса.
Смотрел вдаль, на северо-восток, на Ред-Рок. Часовой
доложил о далёком сигнальном огне, и несколько молодых людей
вышли посмотреть. Что бы ни вызвало этот сигнал, к тому времени,
как они добрались до поста, оно исчезло, так что вскоре Кейт
Сандерс отправилась домой, и теперь даже часовой
исчез в темноте. Когда Анджела тоже хотела вернуться,
его рука удержала её. Она знала, что так и будет. Она знала, что он не заговорил в тот вечер у ивы из-за её слёз. Она знала, что он был
терпеливая, снисходительная, мягкая, но она хорошо знала, что теперь он собирается заговорить
и больше не будет ждать.

 «Помнишь ли ты, — начал он, — когда я сказал, что когда-нибудь расскажу тебе — но не твоей тёте — кто приходил ко мне в ту ночь и зачем?» И хотя она попыталась убрать руку с его плеча, он не отпустил её.

— Ты _действительно_ сказал мне, — ответила она, опустив веки.

"Я _действительно_ сказал! — когда?"

Хотя лицо было опущено, чувствительные губы начали дрожать от
веселости и озорства.

"В тот же день, когда ты принял меня за свою мать и попросил спеть для
тебя."

— Анджела! — воскликнул он в изумлении и быстро повернулся к ней. — Что ты имеешь в виду?

 — Только то, что говорю. Ты начал так, будто я твоя сестра, потом твоя
мать. Думаю, если бы мы провели вместе ещё час, я была бы твоей
бабушкой. — Она дрожала от сдерживаемого смеха, или это была сильная
дрожь, потому что его сердце, как и её, бешено колотилось.

— Должно быть, я действительно был в бреду, — ответил он теперь, не смеясь и даже не улыбаясь. Он овладел другой рукой, несмотря на её дрожь. Его голос был глубоким, серьёзным и дрожащим. — Я
называл тебя как угодно, но не так, как мне больше всего хотелось называть тебя - как я молюсь!
Боже, я могу называть тебя, Анджела - моя жена!"




L'ENVOI


В ту зиму в Сэнди была свадьба, когда Пэт Маллинз получил свое
увольнение, ордер на землю и право собственности на Бивер, а Нора
Шонесси стала его женой. В миле от Сэнди, в цветущем майском саду на далёком Востоке, стояла ещё одна усадьба, и Нил Блейкли привёз свою невесту посмотреть «землю обетованную» после того, как они ненадолго заглянули на земли, которые теперь она делила с ним. В красивом старом колониальном доме есть одна комната
особняк, который они вскоре научились называть «отцовским», в ожидании того времени, когда он уйдёт на покой и приедет, чтобы повесить старую саблю на старую каминную полку и провести свои последние годы с ними. Есть ещё один дом, священный для тёти Джанет, где её часто принимали, — женщина, давно смирившаяся с тем, что Анджела когда-то была «несносной», но всегда преданной поклонницей. В некоторых вопросах тётя Джанет сильно страдала. У неё были свои взгляды на воспитание и управление детьми, и поначалу она не соглашалась с Анжелой, но не из-за
долго. В этом, как и в выборе мужа, Анджеле пришлось прочитать старшей женщине свою
декларацию о независимости.

 Есть ещё одна комната, заполненная реликвиями их жизни на границе: индейским оружием, одеялами, вышивкой, — и среди них, в своего рода святилище, висит портрет, написанный известным художником с маленького дагеротипа, сделанного каким-то бродячим фотографом в старой резервации апачей. Рен написал им перед тем, как полк покинул Аризону, что она, которая была их спасительницей, а затем так надолго исчезла, наконец вышла замуж за молодого воина из племени чирикауа и
отправилась с ним в Мексику. Этот портрет — единственная реликвия, которая у них осталась от
незабываемой благодетельницы — Натси, их принцессы-апачи.


КОНЕЦ.

 * * * * *ДОЧЬ _из племени_ сиу, Генерал Чарльз Кинг, Рассказ об индейской границе. Более сильная история, чем любая из тех, что он писал на протяжении многих лет.Рассказ полон жизни и движения, и все детали
армейской жизни описаны с таким совершенным знанием, которое
убеждает читателя.
«Филадельфия Итем» По-настоящему восхитительная история, чистая, здоровая, очень приятна.