Мгновения конкисты. глава четвёртая

                4

        Гуакан сидел просто на голой утоптанной земле. Среди хмурых, придавленных горем, ошеломлённых такими неожиданно кровавыми событиями соплеменников, охраняемых вооружёнными до зубов конкистадорами. Испанцы, по несколько человек со всех четырёх сторон, не спеша, вразвалочку проходили в зад – вперед, по доверенному каждому в отдельности отрезку территории, сторожа пленных. Покрикивали на тех, кто хотел встать на ноги или просто, что-то копошился на месте, стараясь умоститься поудобнее. Охранники, дойдя до края назначенного им участка, сходились и вполголоса переговаривались между собой, и время от времени посматривали на тех своих товарищей, что добросовестно обыскивали хижины туземцев. Поговорив немного – расходились и шли в обратном направлении. Они, хоть и перебрасывались десятком другим слов между собой, но, тем не менее, очень внимательно следили за пленными, чтобы никто из них не убежал. Настроение у всех испанцев было хорошее, все надеялись, что золото скоро отыщется. И конкистадоры с шутками, громким смехом и грязным матом, выбрасывали из хижин наружу нехитрые, бедные вещи индейцев, тщательно и настойчиво искали золото, серебро, жемчуг, и вообще всё то, что представляло хоть какую-то ценность для них. Затем, когда все хижины были тщательнейшим образом обысканы, но, увы… безрезультатно, настроение у конкистадоров слегка испортилось, и они явно заскучали.

        Гуакан хорошо видел, что происходило в посёлке. Видел непостижимую, бесчеловечную жестокость конкистадоров: ужасную смерть своего мужественного, справедливого касика и его верной жены. Которые решили, лучше умереть, чем получить позорную жизнь, среди палачей своего народа. Он видел, как заскучавшие было конкистадоры решили немножко развлечься и из того небольшого отряда пленённых, что имели мужество бесстрашно, почти голыми руками, оказывать сопротивление испанцам возле хижины касика, вывели шестерых мужчин и крепко привязали к столбам. А с десяток конкистадоров с гонором выхвалялись, один перед другим, своей чрезвычайной меткостью и умением прицельно стрелять из луков. Они отмеряли шагами какое-то определённое расстояние, прочертили острым кончиком меча на земле черту. Шесть лучников стали в одну линию и, прицеливаясь, стреляли в привязанных индейцев. Но перед каждым выстрелом, громко выкрикивали, куда именно должна попасть их стрела. При этом конкистадоры старались попадать в такие места тела, чтобы обречённый, который служил мишенью, оставался как можно дольше живым. А если стреляли в грудь, то растягивали тетиву с такой силой, чтобы стрела, преодолев расстояние, вошла неглубоко в тело и, пройдя между рёбер - застревала, не причинив вреда жизненно важным внутренним органам. Иначе они не получали абсолютно никакого удовольствия стрелять по трупам. Победителем становился тот, кто чётко попадал в объявленное место и у кого «мишень» дольше всех оставалась живой. Гуакан видел, как облепленные стрелами словно дикобразы иголками, соплеменники уже не могли больше кричать и только по едва заметному движению оперенных концов стрел, было видно, что кое-кто из них ещё дышит, что он ещё жив. Закончив это состязание на меткость, и поздравив победителя, конкистадорам захотелось нового зрелища, они принялись устраивать «театр».

        Гуакан смотрел, как с десятка два испанцев, быстро вкопали два толстых столба в метрах десяти двенадцати друг от друга. Сверху на них поставили длинную перекладину из нетолстого, но крепкого свежесрубленного ствола какого-то дерева, тщательно закрепили, крепко привязав концы перекладины к столбам. Так по-быстрому смастерили длинную виселицу, да и повесили на ней вряд сразу тринадцать индейцев. Это у конкистадоров называлось: „Во славу Христа и его двенадцати апостолов”. И подвешивали не просто так, как обычно это делалось, чтобы человек быстро удавился и всё. Нет, это уже было для них неинтересно. Сейчас они делали это хитро, тщательно вымеривали длину верёвки под рост каждого, оставляли ровно столько, чтобы обречённые, вытянувшись в струну только пальцами ног доставали до земли и слегка приподнявшись на цыпочках, могли бы вдохнуть в лёгкие хоть немножко воздуха. А так как на пальчиках долго устоять невозможно, то индейцы, сделав вдох снова повисали. Но веревки очень больно врезались в шею и они снова, судорожно вытягивались в струну, становились на цыпочки и, широко раскрывая рот, жадно хватали воздух. Конкистадоры став полукругом немного позубоскалили, над нелепыми движениями и страшными выражениями лиц подвешенных, но такое однообразие вскоре им наскучило.

        - Та скучно всё это! – прокричал Торес и громко предложил: - Давайте танцы устроим! Пусть танцуют краснокожие!
        Прошёл гул одобрения на эти слова. Молодые конкистадоры быстро принесли раскалённые угли и подсыпали под ноги каждого подвешенного. Теперь индейцы, чтобы вдохнуть воздуха, должны были становиться босыми ногами прямо в красный, жгучий жар раскалённых углей и они становились, жадно хватали широко открытым ртом воздух, но обжёгшись, резко дёргались, высоко поджимая ноги. От этих резких движений, они стали раскачиваться на верёвках, врезаться между собой, нехотя пинали друг друга коленями. А петли немилосердно врезались в шеи, головы склонялись на один бок, в противоположный от узла верёвки, лица налившись кровью потемнели, глаза невероятно выпучивались, вываливался язык и от страшной боли появлялись невообразимые гримасы. А конкистадоры с видимым удовольствием, стали полукругом перед виселицей и с громким хохотом, наблюдали за этими беспорядочными, судорожными движениями обречённых, за сменой выражения их лиц, что перекашивались от невыразимых страданий. А некоторым испанцам настолько было от этого смешно, что прямо заходились смехом, катались по земле, так как происходящее воспринималось ими просто, как очень весёлое представление. Это были, как они называли „танцы висельников”. Когда все индейцы, „во славу Христа и его двенадцати апостолов”, окончательно удавились, и неподвижно повисли на верёвках, опустив попеченные ноги в тлеющий жар, испанцы, чтобы не скучать по-быстрому организовали новое, но уже «спортивное» зрелище. ***
______________
***Удивительно, что нашлись и такие историки, которые оправдывали преступления конкистадоров тем, что они попали в непривычные и очень тяжёлые условия жизни. Серые будни донимали их. Ведь там не было ни театров, ни ярмарок, ни концертов, ни карнавалов, как на их родине. Отдушин не было, царила скука несказанная, вот «бедные» конкистадоры, как умели, так себя и развлекали.
_____________________

        Конкистадоры устроили состязание в беге. Взяли десять индейцев, обвязали толстым слоем соломы, затем выстроили в одну шеренгу, и одновременно факелами подожгли её сзади несчастных. Дав таким образом, „старт”. А перед этим уверили, что тот, кто успеет добежать до речки и нырнёт в её воды - останется жить. Бедные туземцы бросились бежать со всех сил, к тому же жгучий огонь не на шутку подгонял их. Сухая солома быстро разгоралась на ветру и обреченные с отчаянными, рвущими сердце воплями, падали на половине дороги от спасительной воды. Окутанные неумолимо обжигающим пламенем, живьём поджаривались в судорогах и невыносимых муках. Довольные конкистадоры хохотали от души, наслаждаясь таким „спортивным” зрелищем. Очень тяжело даже вообразить, настолько это всё было для них забавным и весёлым.
        А один индеец, быстро пробежав метров пятнадцать, вдруг сообразил, что скоростью нельзя спастись и сразу же упал на землю, начал неистово кататься. И когда совсем погасил огонь, в мгновение ока вскочил, на ноги и во весь дух помчал к спасительной речке. Сильно дымила солома у него за плечами и вдруг вспыхнула большим пламенем, опаливши ему длинные волосы, очень припекло шею и спину, но ещё миг, и он уже вскочил в воду. Индеец вынырнул, срывая с себя веревки и мокрую солому, рыдал от радости, что ему все-таки, в отличие от других, посчастливилось спастись. С улыбающимся сияющим счастьем лицом, выходил он из воды на берег, но насмешливо хохочущие конкистадоры забросали его камнями, говоря, что он нарушил правила соревнований. Индеец так ничего и не поняв, упал с проломленной головой и подхваченный течением быстротечной речки, пошёл на дно.

        Утомлённые столь стремительно развивающимися, азартными развлечениями и находясь в замечательном расположении духа, от только что устроенного и увиденного незабываемого шоу, конкистадоры безразлично смотрели на двух юношей, последних из отряда сопротивления. Юноши были очень напуганы, горько плакали, и трогательно, на коленях молили о пощаде. Уговаривали оставить им их молодую, только что начавшуюся, жизнь. Испанцы, благодаря тому, что находились в добром расположении духа, смилостивились над этими беднягами и великодушно подарили им жизнь, но отрубили юношам обе руки. Привязали, какими-то рваными, узловатыми бечевками, их назад к туловищу несчастных. И грозно приказали, чтобы шли они с этими «письменами» к тем, убежавшим индейцам, которые прячутся в лесных чащах, и на неприступных горах. И рассказали, что такое же ожидает их, если они не возвратятся назад на работу в рудники и на промывку золота, откуда имели наглость удрать, самовольно оставив возложенные на них почётные обязанности.
        Уже давно стемнело, но Гуакан видел, как на лужайке, ясно освещённой большими кострами. Толпа грязно пьяных конкистадоров, грубо матерясь и противно хохоча с циничным бесстыдством насиловали хорошеньких молодиц и молоденьких девочек подростков. Абсолютно не обращая никакого внимания ни на их горькие рыдания, ни на отчаянные, рвущие сердце мольбы о пощаде. А сопротивляющихся девушек нещадно избивали, силой заставляя покориться.

        Ошеломлённый, растерянный, придавленный такими страшными, бессмысленно-жестокими событиями, которые произошли сегодня, Гуакан никак не мог понять: почему испанцы напали на них? Ведь они не причинили ничего плохого этим людям, а даже наоборот: всегда помогали им. Что случилось? Почему всё так вдруг, без всякой видимой причины, изменилось? До бесконечности разные вопросы роем носились в голове подавленного, избитого, шокированного наивного индейца. Это событие никак не улаживалось в его сознании, он никак не мог понять, как можно было так запросто, без всякого повода, без наименьшей провокации со стороны его соплеменников, напасть на селение и зверски, по-садистски убивать мирных жителей, женщин, детей, даже младенцев. Как можно? так легко, вроде, между прочим, походя творить такие зверства и забрать с полсотни жизней, пролив столько невинной крови? И вдобавок всё это проделывалось так просто и деловито. Одно злодеяние быстро сменялось другим и одно жесточе и кровавее другого. Да и конкистадоры проделывали всё это настолько умело, быстро и совершенно обыденно, с улыбками и даже весёлым хохотом, что никак не верилось Гуакану, что это может быть действительность, что это всё на самом деле происходит. Всё это не укладывалось у него в голове, и казалось настолько невероятным и невозможным, что всё происходящее невольно стало восприниматься одним из тех ночных, ужасных кошмаров, которые могут насылать жестокие боги, или коварные лесные духи, наказывая за что-то человека. Он желал поскорее вырваться из этих цепких, крепких лап страшного кошмара и сильно щипал себя, кривился и горбился от боли, но никак не удавалось ему проснуться. Он бегло, как-то виновато, посматривал на всех, вокруг сидящих родственников и тихонько, с трепетной надеждой спрашивал:
        - „Это сон?.. Сон?.. Правда сон?”.

        Но все только тяжело вздыхали и отводили, пряча, часто полные слез и отчаяния, глаза. Гуакан неистово, безжалостно снова и снова щипал своё и так очень измученное, опухшее от жестоких побоев тело. Закусывал разбитые, кровоточащие губы. Кусал их больно, вплоть до потемнения в глазах, но так и не мог вырваться из цепких, сильных лап этого ужасного кошмара. Никак не мог проснуться и встретиться с любимой женой и со своими весёлыми, дорогими сердцу детками.
        - Неужели это всё на самом деле?.. Неужели всё это действительно происходит? - отказываясь верить, шептал он, а в мозге уже чёрная, страшная мысль, как тяжелым молотом стучала: - „Действительность! Действительность! Действительность!” - наполняя всю его душу безнадёжным мраком отчаяния.
        А раз так, то он знал, что завтра их погонят, кого на шахту, а кого к речкам где промывали золото рабы индейцы других племён. Но не имело большого значения, куда именно погонят. Потому что, хоть в одном месте, хоть в другом, условия жизни и работы были настолько невыносимо-тяжёлые и страшные, что каждый день десятками гибли бедные пленённые туземцы. Кто от перенапряжения и недоедания, а кого надсмотрщики просто забивали насмерть, из-за наименьшего проступка, а то и просто ради развлечения. Потому что туземцы для конкистадоров, были всего-навсего дармовым рабочим скотом, на который, вдобавок не надо было тратиться, чтобы специально выращивать.
        В голове Гуакана гудело от побоев и он тупо уставился незрячим взглядом себе под ноги, и так сидя застыл в тяжёлом мрачно-молчаливом отчаянии. А в сознании его мимовольно ежеминутно высвечивались до невыносимости страшные картины смерти его женщины и крошечек деточек, и нестерпимой болью резали ему душу.

        - «Это, правда... Да, это правда», - неслышно лишь одними губами шептал он и ему самому позарез не хотелось жить, ни секунды больше. Ему даже начало казаться, что жизнь потихоньку-потихоньку, медленно покидает, оставляя это измученное тело и очень скоро, оно останется холодное и неподвижно-распластанное на земле. А его уже не будет, он, а верней его душа полетит вдогонку за душой любимой женщины, и за дорогими сердцу детками, за мужественным касиком и его верной женой. За всеми теми родственниками и соплеменниками, которые сегодня были так зверски убиты. Они, безусловно, направляются сейчас в Светлый Край Умерших, к своим родителям, дедам и далёким-далёким предкам. В тот Край где властвует справедливость, согласие и любовь и где никогда не появятся эти кровожадные, бездушные, проклятые конкистадоры. И от этой мысли, что утром испанцы найдут его мёртвое холодное тело. И что он не будет работать на жестоких, ненавистных пришельцев. И что этим самым он поступит вопреки их желанию и их воли, у него возникло какое-то теплое чувство тихой, печальной радости, которая немножко согрела его застывающее сердце. Он был целиком и полностью сосредоточенный в себе, глухой и равнодушный ко всему окружающему и не слышал, что совсем недалеко, от ближайших деревьев, трижды громко прокричала ночная птица. А вслед за этим тихий, быстрый шёпот, как дуновение ветерка в ветвях деревьев, несколько раз пробежал среди пленных соплеменников. Не слышал, как выскочили из тёмного леса, который подступал почти к самому поселку, с десятка три голых, разрисованных индейцев. Очевидно, это были те воины, что рано утром ушли на охоту и те, кому посчастливилось убежать днём, все они где-то в лесу встретились и собрались в этот отряд. Воины с боевыми выкриками бросили в охранников копьями и с одними дубинами набросились на вооруженных конкистадоров. Гуакан услышал лишь гром выстрела и сразу же увидел, как пленные соплеменники вмиг сорвались с места, сбив охранников с ног, помчали, что было сил к спасительному тёмному лесу. Поднялся страшный шум. Охранники стреляли, падали раненные или убитые, о них спотыкались другие, тоже падали кувырком. Но напуганная, пронизанная животным страхом, ничего не понимающая, плотная толпа, мчалась всё вперед. Топтала упавших и неистово вопящих женщин и детей, которые гибли просто под ногами ошалевших от несказанного страха и неодолимого желания спастись. Горящих, только одним безудержным стремлениям: Спастись! Спастись! Спастись, во что бы то ни стало! Убежать как можно скорее и подальше от этих нелюдей и спрятаться в самой гуще леса.

        Гуакан машинально тоже вскочил на ноги и побежал в толпе, собственно никуда не глядя, ни к чему не присматриваясь, но всё при этом как-то мимовольно видел и запоминал. Толпа с громким криком вбежала в лес. Долго ещё, в страхе быть настигнутыми, бежали люди, но потихоньку успокоились и собрались вместе.