Пермь - Красные казармы

  В моём свидетельстве о рождении написано, что я родился в 1951 году в Сталинском районе (ныне Свердловский) города Молотова (министр иностранных дел в период правления И.В.Сталина).
  В настоящее время это вновь город Пермь.
  Я горжусь прозвищем, исторически  закрепившимся за всеми, кто родился в этом замечательном уральском городе – «пермяк – солёные уши».
Многие пермяки, в стародавние времена, работали на соляных промыслах, в том числе носили на плечах тяжёлые мешки с солью, из которых она сыпалась на шею и уши. От соли кожу разъедало, она краснела, появлялись волдыри. Таким образом, пермяка, работающего на соледобыче, действительно можно было узнать по красным, разъеденным солью ушам.
 Всё это уже в прошлом, благодаря чему с ушами у меня всё в порядке, но это прозвище до сих пор действует как пароль для земляков.
  Как и Владимир Семёнович Высоцкий, «час зачатья я помню не точно». Зато хорошо помню себя с четырёхлетнего возраста, когда наша семья проживала в военном городке, в “Красных казармах”, на улице Чернышевского.
Жили мы в коммунальной комнате двухэтажного бревенчатого дома, на первом этаже. Таких домов  на нашей улице, расположенной  радом с воинской частью, в которой служил отец, было четыре. В этих домах жили семьи офицеров. Построены они были  пленными немцами. Такие дома ещё можно встретить во многих городах Урала.
    Кухня была общая. На две семьи. Со своими кухонными столами и керосинками. 
     Уборная была, в конце коридора, с выгребной ямой. Чистили её ассенизаторы, приезжавшие на лошади с большой бочкой, в которую  переливали её содержимое длинным черпаком. Аромат стоял в этот день невообразимый. Позже стала приезжать специальная машина, засасывающая   в себя содержимое ямы. Дышать стало легче.
     Обстановка нашей комнаты была довольно скромной, если не сказать бедной. Имелись две кровати. Одна с панцирной сеткой, на ней спали родители. Вторая - большая, никелированная, с декоративными шишечками, но без панцирной сетки. Она застилалась досками, на которые стелился матрац. На ней спали мы с сестрой. Спать на ней было неудобно, так как доски постоянно расползались в сторону и на утро мы просыпались в гамаках, образованных матрасом и простынями, застрявшими между разъехавшимися досками.
   У окна стоял круглый стол. Вместо стульев были несколько армейских табуреток. Рядом с дверью стоял новенький, шикарный, по тем временам, фанерный, одностворчатый, шифоньер. Часть имущества хранилась в большом ящике от снарядов.
    В углу располагалась круглая, наполовину замурованная в стену, печь голландка. Наружу выглядывала лишь  её часть, обшитая жестью, покрашенной в чёрный цвет. Она хорошо отапливала нашу небольшую комнату. Часть её перекрывалась занавеской из куска камуфлированной армейской ткани. Здесь  стоял умывальник “Мой до дыр”. Воду брали из колонки на улице.
  Некоторые семьи, проживавшие в наших домах, были богаче. Они приехали из Германии и имели красивую мебель, фарфоровую посуду и статуэтки.
     Большим событием для меня было приобретение отцом маленького лампового радиоприёмника марки “Рекорд 53”. Для его покупки ему потребовалось получить письменное разрешение от НКВД (Народный Комиссариат Внутренних Дел).
   Когда родители уходили в гости и подолгу задерживались, я, лёжа в родительской кровати,  с удовольствием слушал радио. Особенно мне запомнилась радиопостановка “Гранатовый браслет”.
   В комнате было темно. В голландке потрескивали дрова, а блики от угольков плясали на потолке. Светился небольшой экран радиоприёмника, подсвеченный лампочкой, и таинственный голос актера повествовал о покойнике, лежащем посреди комнаты в гробу.… Было очень страшно и хотелось, чтобы родители поскорее пришли.
     Как и все дети той поры, я носил короткие штанишки на лямочках, под которые надевался специальный пояс. К нему при помощи резинок и пряжек крепились чулки.
Конструкция полностью дублировала женскую систему крепления чулок той поры.
   Носить чулки было неудобно. Если во время игры в песке, в чулок попадал камушек, требовалось много времени, чтобы его вынуть, снять сандаль, отцепить чулок от пояса, стянуть с ноги и вытрясти. Затем проделать всё в обратной последовательности.
  В  конце концов, я придумал очень революционное решение по удалению камушков. Я выстригал их ножницами. Меня не смущало, что чулки к концу дня напоминали мишень, пробитую шрапнелью. Родители долго не могли понять, почему чулки так быстро изнашиваются?               
     Причёска у всех мальчишек той поры тоже не отличалась оригинальностью. Лысый с чубчиком или просто лысый. Стрижка «на лысо» ещё называлась  “под Котовского” (Герой Гражданской войны).
     Большим лакомством для детворы в то время был кусок чёрного хлеба, натертый чесноком, политый растительным маслом и посыпанный солью. Иногда просто посыпанный сахарным песком. Существовало неписаное правило. Выйдя с куском на улицу, нужно было быстро и громко сказать:
 – Сорок один ем один.
  В этом случае можно было не делиться с приятелями. Если ты не успевал это сказать или забывал, то кто-нибудь говорил:
 – Сорок восемь половину просим.
  Ты был обязан без возражений поделиться со всеми. Это была детская шутка - формальность. Куснуть вкусняшку удавалось всем.
     Любимыми играми были, теперь уже забытые, лапта, городки, вышибалы (позднее названыe пионерболом), цепи – кованные.
    Неподалёку от домов находились сараи для дров. Их называли стайками. В них девочки играли в куклы, а мальчишки устраивали штабы для военных игр. И мальчишки и девчонки, во время игр, лазили на крыши, что часто приводило к травмам. Не избежал этого и я: прыгая с крыши, сломал руку.
    Дома никто не сидел. Вся жизнь протекала на улице допоздна. Дети были предоставлены сами себе. Игры прерывались только по настойчивому требованию родителей пойти кушать, или спать.
    Но самым большим удовольствием у детворы был просмотр диафильмов. Чуть ли не каждый день, кто - ни будь из отцов, в одном из подъездов, под лестницей, устраивал их демонстрацию.  Детвора приносила с собой стулья или табуретки и усевшись, как заворожённые, смотрела на простыню, на которую, с помощью фильмоскопа, проектировались картинки со сказками или рассказами. Взрослые читали текст, который располагался под картинками. Мы могли смотреть диафильмы часами, благо их было много, но за дверью стояли и скулили те, кто не поместился. Поэтому сеансов было обычно два.
    Большим событием для детворы стало появление у,  проживавшего в нашем доме, старшины, телевизора КВН. Это был первый отечественный  чёрно-белый телевизор, с маленьким экраном десять на десять сантиметров. Для увеличения изображения перед экраном устанавливалась стеклянная призма, заполненная водой.
   Боже мой, как же мы надоедали несчастным хозяевам, каждый вечер, напрашиваясь на просмотр передач. Думаю, что личная жизнь в то время, для них прекратилась, и они горько жалели, что приобрели телевизор.
   Начиналась трансляция пермского телевидения с музыки Гленна Миллера «Лунная серенада».
   Фильмы тогда по телевизору  не транслировались. Показывали в основном певцов и танцоров. Но и этого было достаточно для того, чтобы мы заворожённо глядели на экран телевизора как на чудо и уходили от несчастных хозяев только после того, как диктор прощался со зрителями и гас волшебный экран.
  На новогоднюю ёлку детвора ходила в гарнизонный дом офицеров, который находился неподалёку, на улице Сибирской. Ничего примечательного. Обычный хоровод вокруг наряженной ёлки. Самое яркое воспоминание сохранилось от посещения ёлки в городском дворце культуры на Комсомольском проспекте. Мы ходили туда, несмотря на возраст, самостоятельно, без сопровождения взрослых. Сейчас это трудно себе представить. Путь пролегал по улице Белинского, вдоль которой, с право по ходу, располагалась длинная, деревянная и мрачная на вид, милицейская конюшня. В конце улицы, слева, высилось недавно построенное здание с башней. В нём размещалась милиция. Его взрослые называли по привычке – НКВД. Напротив дворца строились огромные снежные фигуры в виде сказочных персонажей. Горка была в виде головы витязя, изо рта которого начинался ледяной спуск. Праздник внутри был фантастический. На всех этажах проводились многочисленные конкурсы и выступления артистов, а в концертном зале шли спектакли.
  А вот гарнизонный дом офицеров запомнился как место, где часто прощались с военнослужащими погибшими на учениях. Эти трагедии подолгу обсуждались в семьях.

   Рядом с нашим домом находился армейский склад вооружения. Территория его была огорожена колючей проволокой, а в центре  стояло два высоких сооружения в виде крыш, расположенных под острым углом друг к другу и спускавшихся до самой земли. Высотой они были не менее десяти метров. Склад был любимым объектом для детских игр.
    После войны происходило расформирование многих воинских частей, и часть военного имущества поступала на этот склад. Охранялся он плохо. Одним часовым. Часто мы договаривались с солдатом, что сообщим ему,  когда пойдёт смена, и он шёл в какой-нибудь закуток спать, а мы хозяйничали на территории.
   Разумеется, всё ценное и опасное находилось внутри сооружений, но и то, что было снаружи, вполне нас устраивало.
  Горы разнообразной амуниции. Каски, в том числе и немецкие. Разряженные гранаты всех систем и стран. Учебные, а часто и боевые патроны к разнообразному оружию, противогазы, пулемётные ленты, диски и рожки к автоматам всех систем мира, масса поломанных автоматов и винтовок и т.д.
      Разумеется, играли мы только в войну. Этому способствовала атмосфера, в которой мы воспитывались. Многие родители были фронтовиками. При встречах они делились своими воспоминаниями. Наши головы хорошо впитывали полученную информацию. Жили мы на территории воинской части. Рядом был военный склад. Фильмы смотрели исключительно про войну. Поэтому альтернативы играть во что-то другое у нас не было. Экипированы для этих игр мы были идеально. У старших ребят были собраны из поломанного оружия настоящие автоматы ППШ, трёхлинейные винтовки с трёхгранными штыками. Оружие, конечно, было не боевое, так как в нём не хватало каких либо частей, да и отцы иногда устраивали на наших складах ревизию.
    Часто возникали забавные случаи. Однажды мальчишки нашли в куче хлама ящик с хозяйственным  мылом и поменяли его на сладости у  проживавшей в нашем доме  скуповатой старушки. Потом бабушка долго возмущалась, что её обманули, так как мыло не мылилось. Впоследствии выяснилось, что это были толовые шашки.
    В другой раз, для мальчишеского штаба потребовался телефон. Командир нашего мальчишеского штаба  объявил поиск. Телефоны были найдены и причём - в большом количестве.
   Оказалось, что пацаны стащили их из штаба дивизии. В это время там шёл ремонт, и телефоны были выставлены на подоконники, этим и воспользовались мальчишки. Разумеется, телефоны пришлось вернуть на прежнее место. Вечером отцы провели воспитательную работу. В те времена, за такие проступки, была одна форма воспитания – порка офицерским ремнём.

      Предметом нашего особого внимания был солдатский клуб.    Каждую субботу и воскресение солдат водили строем в кино. Это было пределом наших мечтаний. Детей в клуб не пускали дежурные офицеры, но мы проявляли чудеса изобретательности.  Самый простой способ - затеряться в солдатском строю. А в зале  прятались за шторами или под ногами у солдат. Как только гас свет и начинались “Новости дня”, под специфическую музыку, мы выползали из наших укрытий на самые лучшие, с нашей точки зрения места, к сцене. Лежа  и сидя на полу, как завороженные, с открытыми ртами,  смотрели любимые нами фильмы: “Чапаев”, “По ту сторону”,  “Золотой эшелон”,  “Кочубей”. « Брестская крепость», «Орлёнок».
     Когда в зал заходил дежурный офицер, солдаты прятали нас под ногами или укутывали шинелями. Так как нас было много, то кто-нибудь попадался, и его выводили на улицу. В таком случае пострадавший подходил к окну и царапал стекло. Солдаты приоткрывали раму, и он вновь проникал в зал.
     Ещё клуб нам нравился тем, что с его крыши хорошо было прыгать вниз, в глубокие сугробы.
  Иногда фильмы показывали в солдатской столовой, после ужина. Самым распространённым способом, попасть в столовую, было проникнуть через дверь на кухню, а затем через раздаточное окно. Фильмы здесь было смотреть выгоднее, так как солдаты угощали нас ужином (жареной рыбой).
  Служили они тогда четыре года.  Разумеется,  тосковали по дому и воспринимали нас, как своих детей.
 
   Большим событием для нас с сестрой была воскресная поездка с мамой купаться на реку Каму.
На набережной мы покупали газированную воду. Продавали её женщины в белых халатах с тележек на колёсиках, на которых были укреплены два стеклянных сосуда с сиропом и кран с водой и газом. Здесь же прогуливались продавщицы мороженова, с деревянными коробами, которые они носили на ремнях. Они продавали эскимо на палочке с шоколадной глазурью. 
     Пляж находился на противоположном берегу Камы. Моста тогда ещё не было. Попасть туда можно было на специальном судне, которое называлось - глиссер. Оно напоминало баржу с сидениями. В центре стоял рулевой. Река Кама, в районе речного вокзала, очень широкая и плыть приходилось минут пятнадцать. Народу набивалось очень много. Мест на всех желающих не хватало, многие стояли, плотно прижавшись друг к другу. Борта у глиссера были низкие, и я всё время боялся, что вода перельётся через них, и мы утонем.
     По реке сплошным потоком плыли красивые многопалубные теплоходы с празднично одетой публикой. Буксиры тянули бесконечные связки  брёвен в виде плотов. На них стояли шалаши, в которых жили рабочие. Маленькие буксиры тянули огромные баржи, груженные песком. Много судов было старинных с  расположенными по бортам огромными колёсами с лопастями. Уже тогда они смотрелись экзотично на фоне пролетавших мимо “Ракет” на подводных крыльях.  Жизнь на реке кипела.
   Несмотря на то, что рядом с домом, на дне глубокого оврага протекала речка Егошиха, мы в ней не купались. Она была мелкая и неширокая. А ещё в ней плавало много противных улиток и пиявок. Хотя вода была прозрачной. Детвора предпочитала купаться в фонтане, который находился в центре сквера. Он начинался неподалёку от дома и тянулся в сторону Камы, почти до центра города. Если мы замерзали от долгого пребывания в воде, то грелись лёжа на асфальте, мешая прохожим. Чтобы прогнать, дворники обливали нас водой из  шлангов.

     Ещё с сестрой мы любили ездить в гости к тёте. Жила она далеко от нас в районе, который назывался Балатово. 
Это был посёлок с частными домами.  На участке росло несколько яблонь, кусты крыжовника и смородины.
      Нужно заметить, что в то время каждое фруктовое дерево облагалось налогом. Каждый месяц приходил специальный инспектор и проверял, нет ли лишних деревьев, не обложенных налогом и не срубили ли старые. 
   Отсюда  часто ходили купаться на речку Мулянку. Протекает она на окраине города. Вначале ехали на трамвае, который проезжал в конце посёлка по большому пустырю. Выходили на конечной остановке. Дальше шли пешком. Чтобы попасть на речку и не делать крюк, нужно было пересечь поле аэродрома, Оно не было огорожено.
    Однажды, когда его переходили,  стал садиться самолёт. Мы бросились бежать через покрытое травой поле изо всех сил, пересекая путь, идущему на посадку самолёту. Чем быстрее я бежал, тем ближе  казался приближающийся самолёт. Когда  обессиленный и перепуганный остановился, самолёт коснулся колёсами земли в метрах пятидесяти, впереди меня. Я даже видел, как из кабины на меня смотрел лётчик. Представляю, что творилось в это время на аэродромной вышке.
     Речка была не неширокая, но с чистой водой.  Видно было, как плавает мелкая рыба. У мостика речка разливалась, образуя небольшой пруд и здесь было удобно купаться. Желающих всегда было много. Здесь я впервые научился, не боясь, ловить руками раков, которых доставал из-под берега. Их было много. Хватало всем.
      Однажды по Перми прокатилась волна пожаров в частном секторе, и каждую ночь по улице ходили  дежурные из числа жильцов с деревянными колотушками. Их стук должен был отпугивать преступников. Вместе с ними ходили и  дети. 

  В 1958 году я пошел в первый класс, в среднюю школу номер 22. Здание было старинной постройки, видимо, до революции здесь находилась гимназия,  неподалёку от любимого фонтана. Учиться мне довелось вместе с девочками. До этого обучение мальчиков и девочек было раздельное. Первый раз в школу меня отвела мама, а в дальнейшем я ходил самостоятельно. Как и все мальчики, носил школьную форму.  Она ничем не отличалась от формы дореволюционных гимназистов. Состояла  из  фуражки с кокардой в виде раскрытой книги, гимнастерки серого цвета со стоячим воротничком (к воротничку  каждый день полагалось пришивать белый подворотничок, а к рукавам манжеты) брюк, кожаного ремня с медной бляхой, на которой изображалась раскрытая книга.
 Каждый день при входе в класс состояние подворотничков и манжет проверяли санитары. Если замечали, что они грязные, то тут же отрывали.
 Бегать во время перемены по коридору категорически запрещалось. Все должны были прогуливаться  спокойным шагом,  приветствуя проходивших мимо учителей поклоном головы.
     Первую учительницу звали Лидия Максимовна Черемных. Однажды, она водила нас на экскурсию в прекрасный сосновый бор, который располагался на холме за «Красными казармами», на правом берегу речки Егошиха. В настоящее время от этого замечательного леса ничего не осталось. На его месте сейчас находится кладбище. 
  После окончания первого класса нас с сестрой родители отправили в пионерский лагерь ‘Ленинец”, располагавшийся в низовьях реки Камы, в Новоименском районе.
    Туда мы добирались на небольшом, однопалубном теплоходе под названием “Кефаль”. Двигался он при помощи водяных колёс, расположенных по его бокам.  Попал он+ к нам из Германии после войны, в виде контрибуции.
   Лагерь находился прямо на берегу реки, в сосновом лесу. Дисциплина в нём царила строгая. За малейшее нарушение воспитатели наказывали детей тем, что в сон час,  провинившихся мальчишек ставили в угол в палате у девочек, а девочек в палате у мальчиков. Мне пришлось однажды пройти эту экзекуцию. Было очень стыдно. А наказали меня за то, что я кувыркался на крутом песчаном берегу реки. 
      В 1959 году, когда я учился во втором классе, наша семья покинула город Пермь, так как отца направили на  другое место службы.
     С удовольствием вспоминаю этот прекрасный город, «Красные казармы» (которых уже нет) и горжусь темь, что являюсь «Пермяком солёные уши».