Шёпот северных ветров Глава двадцать третья

Глава двадцать третья


     Время тянулось невыносимо медленно. Из консульства Ремизова не выпускали, делать было особо нечего, и он лениво листал потертые томики из личной библиотеки Евстафьева, мысленно просчитывая, где могла бы уже находиться «Чайка». Пти пропадал в городе и французском консульстве. Он забегал к Ремизову буквально на несколько минут, бросал пару рассеянных фраз, подчеркнуто галантно раскланивался с Матрёной, испуганно съеживался под взглядом Евстафьева и снова исчезал. За окном иногда маячила массивная фигура стюарда Бобби. Было не совсем понятно, оставался ли Ремизов под арестом, или это была такая забота о его безопасности, но, в любом случае, его больше не беспокоили.
     На следующий день вечером, зайдя в гостиную, Ремизов застал там Евстафьева. Тот сидел около камина в глубоком старомодном кресле и жестко, но безукоризненно вежливо отчитывал секретаря за какую-то оплошность. Молодой человек был приблизительно одного возраста с Ремизовым, но стоял пунцовый и пристыженный, словно проштрафившийся школьник.
     - Вы должны проявлять больше рассудительности, господин Мастакин, - говорил Евстафьев. – Господин Демидов - серьезный купец. Едва ли он станет выдумывать нечто подобное.
     - Понимаю, Алексей Григорьевич, - несмело возразил тот. - Едва ли он сознательно пошел на клевету, но то, что он рассказывает, абсолютно невозможно! Потеря почти всех кораблей, кого угодно выведет из душевного равновесия! Вероятно, он просто забыл, как сам продал англичанам часть своего груза, а теперь хватается за малейшую возможность, чтобы вернуть его!
     - Демидов? – вздрогнул Ремизов: оказавшись рядом, он услышал часть разговора. – Степан Акимович?
     - Да, он знаком вам? – живо отозвался Евстафьев. – Что вы о нем скажете?
     - Выгоды своей он не упустит, но и от обязательств не отказывается, - за последний год Ремизов неоднократно сталкивался с Демидовым и имел возможность убедиться, как тот ведет дела. – Во всех сделках безукоризненно честен.
     Последние полгода того, действительно, будто преследовали несчастья: он терял один корабль за другим.
     - Вот и я говорю, не мог он такого выдумать, - удовлетворенно заметил Евстафьев.
     - Но «Грэнсон и сын» - уважаемая английская фирма, - возразил секретарь еще больше краснея. – Обвинения, которые выдвигает Демидов, слишком нелепы.
     - А в чем, собственно, дело? - Ремизова заинтересовал их спор.
     - Степан Акимович утверждает, что «Грэнсон и сын» продали ему его собственный товар, который был им потерян полгода назад после очередного нападения пиратов, - объяснил Евстафьев. – Якобы он узнал знак своей фирмы на товаре, и говорит, что человек из команды погибшего корабля, который перевозил тот груз, тоже узнал и знак, и товар.
     - Но, если есть свидетель, почему же вы считаете, что такое невозможно? – медленно проговорил Ремизов.
     - Мало ли, что могло почудиться разорившемуся купцу и спившемуся матросу! – фыркнул секретарь. – «Грэнсон и сын» слишком серьезная фирма, чтобы заниматься мошенничеством!
     - Но и Демидов заниматься подобным не будет, - возразил Ремизов.
     - Кто же прав? – Евстафьев с удовольствием слушал разговор, остро поглядывая на них обоих.
     - Думаю, прав Демидов, Алексей Григорьевич, - сказал Ремизов. – Он, действительно, потерял несколько грузов после нападений Джастинса. Последний груз табака затонул вместе с кораблем. Но предыдущие нападения не были столь жестоки, часть команды выживала и могла бы подтвердить, что товары оказались в руках пиратов. Джастинс вполне может продавать награбленное через английские фирмы. Я своими глазами видел английский шлюп, грузивший что-то в его убежище. И склад в пещерах, с огромным количеством пропавших товаров.
     - Это… это слишком серьезное обвинение, Алексей Филиппович, - тихо сказал Евстафьев, пристально его рассматривая.
     - Но можно легко это выяснить, не правда ли? – Ремизова нисколько не смутил его взгляд. – Если на товаре действительно остался фирменный знак Демидова, и есть выжившие с того корабля, можно легко доказать связь англичан с пиратами. Вместе с нашими наблюдениями на острове Джастинса, они, действительно, будут иметь вес. Однако, едва ли удастся доказать причастность именно «Грэнсон и сын».
     - Почему же? – Евстафьев не ослаблял внимания.
     Секретарь же просто стоял рядом, изумленно взирая на обоих. В консульстве он был всего третий месяц, и понятия не имел, кто же этот светловолосый молодой человек, так просто рассказывающий настолько невероятные вещи. Но теперь он, кажется, начал понимать, почему того так тщательно оберегали. Знания, которыми тот обладал, могли легко привести к серьезному международному скандалу.
     - Они всегда могут сказать, что не знали, откуда поступил этот товар, - сказал Ремизов. – И доказать обратное практически невозможно.
     - Напротив, это очень легко доказать, - раздался прохладный, слегка презрительный голос у входной двери. – «Санрайз» - корабль, который заходил на остров, принадлежал именно «Грэнсон и сын». Вы разве не заметили?
     - А! Сашенька! Вы как раз вовремя! – разулыбался Евстафьев, поднимаясь навстречу гостю.
     - Здравствуйте, Алексей Григорьевич. Простите за беспокойство, я думал застать здесь Дартли. Он говорил, что будет у вас вечером.
     - Ах, какое беспокойство, Сашенька! – отмахнулся Евстафьев. – Вы же знаете, здесь вам всегда рады! О! Да вы еще выросли! На целый дюйм, не меньше!
     - Алексей Григорьевич, вам совсем не идет подобная фамильярность, - отозвался гость с легкой паникой в голосе. – Все-таки вы официальное лицо…
     - Да, бросьте, Сашенька! – радушно продолжал Евстафьев, с удовольствием наблюдая за его замешательством. – Какая фамильярность! У меня дочка вашего возраста!
     - САШЕНЬКА? – Ремизов удивленно развернулся к входу.
     Там стоял Ровальи. Тонкий, подтянутый, в элегантном, песочного цвета сюртуке, жилете того же цвета с изящной светлой вышивкой и безукоризненно подобранном галстуке. Волосы уложены в меру небрежно, цепочка часов идеальной длины, перчатки безупречного оттенка. Ну, просто картинка из модного журнала! Его вид нельзя было назвать щегольским – все было к месту, в тон, без преувеличений и чрезмерности. Но было что-то такое в его облике, что можно было бы принять за вызов или, пожалуй, за капельку самолюбования. Но даже это ничуть не портило весь облик, придавая ему немного светского кокетства.
      Неожиданным оказалось другое. Ровальи, этот маленький раздражающий француз, которого вот уже целый месяц Ремизов был вынужден терпеть, оберегать и вытаскивать из всякого рода неприятностей, говорил по-русски. Чисто, правильно и практически без акцента. Лишь иногда проскальзывало мягкое грассирующее «р», словно ему было лень уделять внимание такой мелочи.
     Ремизов нервно кашлянул.
     - Здравствуйте, господин Ремизов, - равнодушно поздоровался тот, проходя мимо него дальше в комнату.
     Ремизов снова кашлянул, следя за ним удивленным взглядом.
     Тот уселся в предложенное Евстафьевым кресло и невозмутимо развернул газету, оказавшуюся рядом на столике.
     Ремизов снова кашлянул, теперь уже нарочно. Ровальи вынырнул из-за газеты и раздраженно посмотрел на него.
     - Господин Ремизов, вы, кажется, снова простыли? – холодно спросил он. – Это весьма несвоевременно. Господин Корнев ушел на «Чайке», лечить вас некому. Дартли, конечно, может сделать вскрытие, но это едва ли вам поможет.
     И снова сердито развернул газету.
     Ремизов опять непроизвольно кашлянул, слегка поперхнувшись. И еще раз.
     Ровальи не выдержал, раздраженно смял газетный лист и снова посмотрел на него.
     - Что? – спросил он.
     - И давно вы так свободно говорите по-русски? – спросил Ремизов.
     Он еще не решил, обижаться ему на это или просто принять как еще одну странность своего пассажира.
     - С трех лет, - спокойно отозвался тот.
     - А почему же не говорили раньше? – Ремизов почувствовал, что все-таки начинает злиться. В конце концов! Ему столько пришлось пережить из-за этого несносного мальчишки! А тот скрыл от него такой важный факт!
     - Просто не было повода, - равнодушно пожал плечами тот, пытаясь вернуться к газете.
     - Не было повода? – ответ оказался немного неожиданным.
     - Ну, да, - тот говорил спокойным тоном, словно сообщал нечто само собой разумеющееся. – Вы прекрасно говорите по-французски, похоже, вас это нисколько не стесняет. А мой разговорный русский немного хуже.
     - И все?
     - Да.
     - Всего лишь?
     - Да.
     Ровальи вновь закрылся газетой.
     Ненадолго повисла неловкая тишина, но тут в гостиную вплыла роскошная Матрёна: богатые плечи, царственная осанка, толстые светло-русые косы, уложенные в два узла на затылке, гладкая кожа с нежным, словно едва созревшие яблочки, румянцем. Пти, просочившийся в гостиную вслед за Ровальи и незаметно пристроившийся на стуле около камина, не сдержал восторженного вздоха и демонстративно закатил глаза, прижав руки к груди. Сияя загадочной улыбкой, Матрёна медленно прошествовала мимо него и, подойдя к креслу, в котором расположился Ровальи, аккуратно поставила на столик маленький поднос с чашкой чёрного кофе.
     - Ах, Матрёна Степановна, вы, как всегда, бесподобны! – щеки юноши слегка порозовели, бросив благодарный взгляд на Матрёну, он нетерпеливо потянулся к чашке, едва та оказалась около него.
     - Матрёна Степановна, ни в коем случае! Ни в коем случае не давайте ему кофе! - запротестовал Евстафьев, но было поздно: тот уже держал чашку в руках и с совершенно детским восторгом на лице вдыхал аромат божественного напитка.
     - Всего одна чашечка, Алексей Григорьевич, – мягко отозвалась Матрёна глубоким грудным голосом. – Ну, как его не побаловать?
     - Знаю я это ваше «побаловать», – проворчал тот, с беспокойством наблюдая, как Ровальи наслаждается первыми глотками кофе. – Сначала чашечка, затем кофейничек. А потом целое консульство сидит два месяца вовсе без кофе!
     Матрёна, все с той же загадочной улыбкой плавно продефилировала к выходу. Пти, не сводя с нее восхищенного взгляда, пару раз нетерпеливо подпрыгнул на стуле и, не выдержав, сорвался следом, рассыпаясь в самых витиеватых комплиментах, обильно приправленных всевозможного вида вздохами, ахами, охами и прочими восклицаниями.
     Ровальи тем временем нехотя оторвался от блаженного напитка и, прикрыв глаза, приподнял уголки губ в тонкой полуулыбке.
     - Вчера в порт пришла французская шхуна «Кокилье» с грузом превосходного кофе из Бразилии, – медленно проговорил он. – И осадка у неё на три фута ниже, чем могла быть при заявленном весе груза... - он бросил на Евстафьева многозначительный взгляд.
     - И? – тот заинтересованно следил за ним.
     - Если вы поделитесь этим наблюдением с господином Шабри, который как раз сейчас занимается этой шхуной, – Ровальи снова приподнял уголки губ, – думаю, недостатка кофе в русском консульстве не будет года два, – он закрыл глаза и с наслаждением сделал ещё один глоток.
     Ремизов снова нервно кашлянул. Ровальи говорит по-русски. Ровальи знает Евстафьева и невинно делится с ним информацией о французской контрабанде. А старый опытный дипломат журит его за пристрастие к кофе и называет «Сашенька». Кажется, самый неосведомленный человек в этой комнате – это он сам. Хотя… секретарю Евстафьева, видимо, приходится еще хуже. Господин Мастакин уже давно перестал понимать происходящее и с совершенно ошеломленным видом стоял посреди гостиной. Он краснел, бледнел, неуверенно переступал с ноги на ногу и все чаще бросал тревожные взгляды в сторону двери.
     - Так, что насчёт купца Демидова? – спросил Евстафьев, пресекая очередную попытку секретаря к бегству.
     Ровальи с сожалением поставил недопитую чашку кофе на столик и холодно посмотрел на несчастного господина Мастакина.
     - Думаю, вам стоит максимально внимательно отнестись к словам господина Демидова и тщательно осмотреть спорный груз, – сказал он. – Крайне вежливо, тактично и не привлекая внимания. Если все, действительно, обстоит именно так, как он рассказывает, - он перевел взгляд на Евстафьева, - в ваших руках, Алексей Григорьевич, окажется информация чрезвычайно деликатного свойства.
     - Вы слышали, господин Мастакин? – Евстафьев бросил на секретаря острый, пронзительный взгляд, от которого тот мгновенно покрылся испариной, хотя в комнате было довольно прохладно. - Крайне вежливо, тактично и не привлекая внимания.
     - Особенно, не привлекая внимания, - повторил Ровальи, возвращаясь к кофе. - Обидно, если снова умрут все свидетели, - он говорил спокойно, словно речь шла о погоде. - Виновных мы, скорее всего, найдем, но, вот, доказать причастность пиратства без живых свидетелей будет крайне сложно. Как бы не повторилось то дело годовалой давности...
     - Вы полагаете, Сашенька, что это может быть связано? - настороженно спросил Евстафьев.
     - Не исключено, Алексей Григорьевич, - Ровальи слегка нахмурился. - Когда произошло то убийство... Супруг Матрены Степановны и тот мелкий торговец... Мы решили, что все дело в контрабанде... Сейчас уже ничего нельзя доказать. Но торговец тогда тоже что-то говорил о потерянном из-за пиратов товаре... Помните? Именно из-за этого покойный господин Добринский и оказался тогда на складах.
     - Да, пожалуй, - Евстафьев глубоко задумался и заметно помрачнел. - Господин Мастакин!
     - Д-да, Алексей Григорьевич, - секретарь нервно сглотнул и мысленно перекрестился.
     - Не ходите туда один, - сказал тот. - Возьмите Михаила Ануфриевича и кого-нибудь из бостонцев... Инспектора Бокстона, например. Он не из болтливых и, кажется, неравнодушен к Матрёне Степановне, так что будет стараться...
     - Д-да... - несчастный господин Мастакин снова покрылся испариной.
     Кажется, с такой работой он столкнулся впервые. Покрываясь то красными пятнами, то капельками пота, он неловко раскланялся и быстро удалился, перебирая в уме все возможные варианты дальнейшего развития событий, наихудший из которых, по его мнению, заканчивался провалом и бесславной отставкой, а наилучший – болью в спине, ломотой в пальцах и бесконечным ночным бдением над скучными документами.
     - Кто это? – бесцеремонно спросил Ровальи, с легким любопытством наблюдая за терзаниями господина Мастакина. – Ваш новый секретарь? – он задумчиво наклонил голову. – А куда делся господин Бессонов? Он, кажется, был значительно сообразительнее…
     - Он уже на пути в Россию с вашими заметками для господина Нессельроде [1], - отозвался Евстафьев. – Едва не забыл вас поблагодарить, Сашенька. Очень ценные наблюдения. Правда, конвенция с американцами уже подписана [2]. Но сейчас идут переговоры с британцами [3].
     - Как?! – Ровальи обеспокоенно вскинул голову, на его лице промелькнула растерянность – но только на пару мгновений. – Как они к вам попали? Я думал, все документы потеряны… Гашевский передал мои вещи в консульство Франции, но там ничего уже не было.
     - Не Гашевский, - медленно проговорил Евстафьев. – Доктор Корнев. Гашевский хотел просто избавиться от ваших вещей, чтобы не оставалось никаких следов вашего пребывания на «Чайке». Так ему было бы спокойнее, и не пришлось бы объясняться с командованием, - Евстафьев помрачнел. – Но вмешался Михаил Борисович. Собирая ваши вещи, чтобы передать их в консульство, он наткнулся на письма Матвея Ивановича Муравьева  ко мне. Поэтому он, ничего не сказав Гашевскому, принес их, как только «Чайка» оказалась в Бостоне. Внутри я нашел ваши заметки для Нессельроде.
     Ремизов снова поперхнулся. Когда же закончатся сюрпризы? Фамилия Нессельроде была знакома ему не понаслышке: перед экспедицией в Грецию ему пришлось выдержать несколько неприятных часов в приемной министра иностранных дел. И еще более неприятные несколько часов уже после возвращения.
     - Кажется, мне сильно повезло, что господин Корнев оказался столь щепетилен, - рассеянно проговорил Ровальи. – Было бы очень неловко, если бы на эти письма наткнулся господин Шабри или кто-то из американцев.
     - НЕЛОВКО? – отозвался Евстафьев. – Да, Бог с вами, Сашенька, – он невесело усмехнулся. – Это был бы форменный SCANDALE.
     - Что за SCANDALE? Где SCANDALE? Я что-то пропустил? – в гостиную ворвался высокий худощавый молодой человек с пронзительным взглядом зеленых глаз и крупным профилем.
     Ремизов узнал инспектора, который осматривал его на корабле. Тот энергично заметался по комнате, пожимая руки всем, кто там находился, и одновременно быстро осматриваясь, словно искал путь к бегству.
     - А!.. Вот и Соломон Яковлевич пожаловал, - благодушно отозвался Евстафьев, отвечая на его рукопожатие.
     У того нервно дернулся угол рта.
     - Просто Дартли, прошу вас, - тихо сказал он, потупившись, словно стеснительная барышня.
     - Ну, что же вы, голубчик! – Евстафьев продолжал, словно и не замечая ни его тона, ни его смущения. – Соломон был великим древним царем, вершителем правосудия, так сказать. Ревнителем истины и защитником неправедно обвиненных. Кем, собственно, и вы, голубчик, тоже являетесь в силу своего положения. А вот ваш дедушка, Соломон Яковлевич Можевский, был замечательным скрипачом. Ах! Как вдохновенно он играл «Времена года»! Как жаль, что ни ваш батюшка, Яков Соломонович, ни вы сами не унаследовали его талант. Но имя! Как можно стесняться столь славного имени?
     - Просто Дартли, прошу вас, - снова сказал тот.
     - Что, правда? Соломон Яковлевич? – Ремизову даже стало весело: кто там еще на очереди со своими секретами? – И тоже говорите по-русски? – он решил сразу уточнить, так как от Дартли пока слышал лишь английскую речь.
     У того снова дернулся угол рта.
     - У меня не было цели овладеть столь непонятным языком, - веско отозвался он.
     - Да, - со вздохом сказал Евстафьев. – Уже батюшка Соломона Яковлевича предпочитал лишь английский язык, и даже принял фамилию супруги. – Как же это печально... – он снова вздохнул, то ли нарочито, то ли вполне искренне. – Так что, поговорить по-русски здесь почти что и не с кем…
     - А как же я, Алексей Григорьевич? – неожиданно вмешался в разговор Ровальи – он уже отложил замученную газету и сидел, закинув ногу на ногу, с явным интересом слушая разговор.
     - А вы, Сашенька, чудо Господне, - отмахнулся Евстафьев. – И, как всякое чудо, случаетесь вы здесь крайне редко и весьма непредсказуемо. Да и с Алексеем Филипповичем та же оказия... – он снова вздохнул, задумавшись о чем-то своем.
     - Так вот, о вашем брате, - Дартли пристроился в кресле напротив Ровальи и раскрыл папку, которую держал в руках.
     - О ком? – Ровальи вздрогнул и испуганно посмотрел на Дартли.
     - Ну… - тот с недоумением перевел взгляд на Ремизова. – Вы же братья, я прав?
     - С… с чего вы взяли? – запинаясь, пролепетал Ровальи, медленно бледнея.
     - Ну… Это же очевидно, - кажется, он все-таки засомневался. – Разве нет?
     - Нет, - глухо отозвался Ремизов, разговор становился все более странным. – У меня не было родных братьев.
     - Может, сводные? – не унимался Дартли.
     - Нет.
     - Двоюродные??
     - Нет.
     - Троюродные???
     - Нет, же! – Ремизов разозлился.
     - Странно, - задумался въедливый сыщик. – Ах, как же это странно!
     В этот момент с шумом распахнулись створчатые двери и в комнату вплыли пышущий жаром самовар, восторженный Пти, большая корзина с бубликами и спокойная, царственная Матрёна. Пти держал самовар на вытянутых руках, галантно пропуская вперед Матрёну с большой корзиной и продолжая захлебываться комплиментами. Замолчав на мгновенье, чтобы перевести дух, он поднял восторженный взгляд на тех, кто был в комнате, и замер, столкнувшись с непонятным для себя выражением на лицах Ровальи и Ремизова.
     - О! – он поспешил поставить самовар на стол, чтобы освободить руки.
     Матрёна тут же захлопотала над чашками и блюдцами.
     - Что это с ними? – Пти обратился за разъяснением к Дартли, так как Евстафьева побаивался.
     - Ну… Не может же быть, чтобы я так грубо ошибся, - задумчиво сказал тот, переходя на вполне приемлемый французский, так как Пти не говорил по-английски.
     - В чем? – Пти явно не хватало общения.
     - Что они братья…
     - Братья? – Пти на пару мгновений замер, явно обдумывая услышанное. – Так вот, в чем дело! – он восторженно всплеснул руками и развернулся к Ремизову. – А я все понять не мог, почему ты его постоянно за шкирку таскаешь!
     Теперь уже закашлялся Ровальи. Последние две минуты он медленно бледнел и к последнему комментарию Дартли уже приобрел бледно-синюшный оттенок, но теперь густо покраснел.
     - Его? За шкирку? – заинтересовался Дартли - он подумал, что его французского словарного запаса недостаточно, и он неправильно понял сказанное. - Это как?
     - А вот так! – Пти ринулся показывать и уже протянул было руку, но, столкнувшись с ледяным взглядом Ровальи, осекся и быстро ретировался обратно к Дартли. – Ну, в общем, как кошка… детенышей… Ну, или там собака…
     Он замолчал и внимательно посмотрел на предполагаемых «братьев». Те сидели, синхронно закинув ногу на ногу, скрестив руки на груди и с одинаково потемневшим, как грозовое небо, взглядом.
     - Ух ты! Они даже злятся одинаково! - восхищенно прошептал Пти, хватая Дартли за локоть.
     - Угу, - кивнул тот. – Посмотри, какой взгляд!
     - Ага! – отозвался Пти . – Но тот, что справа, явно злее.
     - Ммм, - согласился Дартли. – А тот, что слева – поглупее…
     - Кх-кхм! – Евстафьев решил, что пора вмешаться и попытался влезть между комментаторами.
     Те вздрогнули и обернулись к нему с одинаково восторженными взглядами мальчишек, оказавшихся в конфетной лавке. Евстафьев и опомниться не успел, как они, взяв его под руки, отвели на пару шагов назад - для лучшего обзора – и зашептали на оба уха:
     - Ну, посмотрите же! Ну, похожи, ведь. Правда?
     Евстафьев понял, что еще немного и незадачливым наблюдателям достанется от объектов наблюдения. Еще раз выразительно кашлянув, он звучным, хорошо поставленным голосом, как на самых ответственных переговорах, сказал:
     - Господа, самовар стынет, пожалуйте на чай! – и, не дожидаясь, пока Дартли и Пти снова вовлекут его в этот непонятный разговор, продолжил:
     - Матрёна Степановна, нам срочно нужен кофе! Очень много кофе!
     Потребовалось не меньше четырех чашек, чтобы Ровальи пришёл в более спокойное расположение духа. Его взгляд снова обрёл привычную холодность, но на лице все ещё проскальзывала растерянность, злость и заметная тревога.
     Ремизов ещё не вынырнул из потока обрушившихся на него неожиданных фактов и пребывал в несколько оглушенном состоянии. Собственно, непонятным оставалось только то, каким образом французский гений оказался связан с русским консулом. Кажется, в этом был замешан Дартли. И, возможно, французский консул. Решив отложить вопросы на более подходящее время, он сидел с остывающей чашкой чая в руках и рассеянно наблюдал, как Пти в очередном восторженном порыве вертелся вокруг Матрёны, спокойно принимавшей все его похвалы и восхищение. Задохнувшись очередным потоком вздохов и восклицаний, он шумно отхлебнул из чашки, которую ему только что вручила Матрёна, и... Стало ясно, что чай из самовара Пти пьёт впервые. Он не знал, что там крутой кипяток!
     Вытаращив слезящиеся глаза и, надув щеки от невыносимого жара, он начал медленно краснеть, покрываясь крупными каплями пота. Матрена, заметив его мучения, ободряюще улыбнулась и подлила в чашку еще кипятку. Пти с трудом проглотил обжигающий чай и, улыбнувшись сквозь слезы, не в силах вымолвить ни слова – так сильно обожжено было горло – продолжил лишь томно вздыхать и охать.
     Дартли, наконец, оставил свою идею о родственных связях и, поставив чашку, вновь подошёл к Ровальи со своей папкой.
     - В общем, неожиданностей нет, - сказал он, доставая несколько исписанных листов. - Все настолько откровенно и просто, что не возникает ни капли сомнения: к убийству господин Ремизов не имеет никакого отношения. Но, – он вздохнул и достал ещё несколько страниц. – Вся проблема в личности убитого. Он оказался дальним родственником тех самых Перкинсов...
     - Опиумных королей? – оживился Ровальи.
     - Официально они импортируют китайский чай, – медленно сказал Дартли. – Но вы, в общем-то, правы. Свое состояние Томас Перкинс [5] сделал именно на торговле опиумом. Сейчас это самая сильная американская сеть. Они пытаются конкурировать даже с британцами. – он снова вздохнул и коротко взглянул на Ремизова. – Семья есть семья. Хотя этот несчастный был из побочной ветви, но он носил фамилию Перкинсов. Поэтому те не желают идти ни на какой компромисс. Им непременно нужно видеть кого-нибудь на виселице. Все равно, кого. А тут так удачно подвернулся русский капитан.
     - Удачно? – вмешался Ремизов: черт с ними, с Ровальи и Евстафьевым, но сейчас, похоже, решалась его судьба. – Это ещё почему?
     - Потому что присутствие русской эскадры на всех направлениях стало мешать транспортировке опиума, – отозвался Ровальи.
     - Как вы думаете, почему год назад так и не удалось добиться компромисса с бостонцами? – вмешался в разговор Евстафьев. – Постоянное присутствие кораблей русской эскадры в Бостоне могло нарушить весь их налаженный business, как они это называют, – он тоже вздохнул. – Мы это поняли только пару месяцев спустя, когда случилось то грязное дело... – он замолчал, бросив обеспокоенный взгляд на Матрену.
     - Поэтому, если русский капитан будет виновен в убийстве американского офицера, это станет поводом для запрета на присутствие русской эскадры в Атлантике, – договорил Ровальи, рассеянно глядя перед собой.
     - Завтра вот это появится во всех утренних газетах, – сказал Дартли, передавая несколько новых листов Ровальи.
     Тот, быстро, словно и не читая вовсе, просмотрел текст и, с досадливым возгласом передал его Евстафьеву.
     - Похоже, придётся опять вас побеспокоить, Алексей Григорьевич, – сказал он, слегка нахмурив брови. – Здесь не обойтись без вашего непревзойденного литературного таланта.
     Тот взял листки из его рук и с интересом прочитал будущую газетную заметку.
     - Надо же! «Русский медведь в своей берлоге»! Как колоритно! – ухмыльнулся Евстафьев. – Бакнигхэм [6] превзошел самого себя!
     - Имён они пока не называют, - задумчиво продолжал Ровальи, - но чётко сводят все линии на русском консульстве... – он помолчал и снова взял листки с заметкой. - Ах, как же все это хлопОтно!
     - Вы хотите сказать хлОпотно? – поправил Евстафьев.
     - ХлОпотно, это когда Матрёна Степановна самовар ставит, – сердито отозвался Ровальи. – А все, что касается господина Ремизова... Все очень хлопОтно!

     Следующие три дня пролетели в полном неведении: Ровальи больше не показывался, Пти ничего не знал, а Евстафьев был слишком занят работой над опровержением статьи Бакнигхэма и делом купца Демидова.
     Лишь вечером третьего дня он смог наконец застать Евстафьева одного. Тот зашел в гостиную и с чрезвычайно довольным выражением лица вручил ему только что отпечатанный номер вечерней газеты. На первом же развороте была его статья.
     - Кажется, все проходит достаточно удачно, - сказал он. – Бакнигхэм теперь будет внимательнее следить за словами. Сашенька оказался прав, достаточно пары статей и одного судебного иска… - он тонко улыбнулся и снова углубился в чтение статьи.
     - А давно вы знаете Ровальи? – не удержался Ремизов: этот вопрос не давал ему покоя с того самого вечера, когда выяснилось, что надоедливый француз великолепно владеет русским языком.
     - Сашеньку? –Евстафьев оторвался от статьи и задумался. – Лет пять. Кажется, ему тогда и двенадцати не было… Моя Лизанька выступала на собрании Бостонского музыкального общества. Посреди концерта вдруг заходит златовласый отрок с прелестным ангельским личиком и совершенно жутким, холодным, недетским взглядом. Он проходит по залу и, нисколько не смущаясь, садится в первом ряду. А после концерта вдруг подходит к Лизаньке и говорит по-русски: «Вы играете вполне сносно. Моя кузина играет лучше, но сейчас она в отъезде. Пожалуй, придется слушать ваше исполнение». И все. Развернулся и ушел. Потом он, действительно, стал приходить на все ее концерты. Иногда его сопровождал господин Шабри или кто-то из французского консульства. Иногда – высокий человек со странными пепельного цвета волосами и очень неприятными, словно вырезанными изо льда, глазами. В такие дни Сашенька просто сидел в углу зала, даже не подходил поздороваться. Но ему явно не хватало общения, и, поскольку Лизанька не возражала, он стал появляться и у нас дома. Оказалось, он жил и учился в закрытом колледже при Гарвардском университете. Тот человек с пепельными волосами, который иногда сопровождал его, был то ли директором, то ли куратором этого колледжа. Училось там всего несколько одаренных детей. Сашенька был самым необычным из них. Уже тогда он с легкостью решал невероятные по сложности логические задачи. Особенно ему удавались финансовые прогнозы. Потом он пропал на пару лет. И объявился около года назад. В то время погиб супруг Матрены Степановны, а секретаря французского консульства заподозрили в убийстве. Соломон Яковлевич как раз разбирался в этом, но все было так запутано… Дело шло к большому скандалу, да и Бакнигхэм разразился серией неприятных обличительных статей.... И здесь очень кстати объявился Сашенька с его невероятными способностями. Так что, скандал не состоялся, виновные были найдены, а Сашенька вновь исчез. Похоже, сейчас будет так же?
     На следующее утро, едва рассвело, Ремизова посадили в экипаж и отвезли в порт. Там ждал небольшой военный бриг под американским флагом, готовый сию же минуту выйти в море. Пти уже был на борту и активно общался с матросами на верхней палубе, нисколько не смущаясь тем, что те ни слова не понимали по-французски. Капитан брига явно нервничал, опасаясь пропустить отлив, тем не менее ожидание затягивалось.
     Наконец, на причал буквально вылетел закрытый экипаж, из которого едва ли не на ходу выскочила знакомая фигура. Еще несколько минут - и Ровальи уже стоял на палубе: новенький темно-зеленый дорожный костюм прекрасного кроя, роскошный легкий плащ, тщательно уложенные, но заметно поблекшие волосы, бледное, осунувшееся лицо с холодным, слегка презрительным выражением. Взгляд тусклый, ничего не выражающий.
     Он скинул на руки Пти дорожный плащ и тонкую тросточку и протянул ему маленький конверт, подписанный изящным почерком по-французски.
     - Это от Матрёны, - сказал он в ответ на изумленный взгляд Пти. – И да, она прекрасно говорит по-французски.
     Тот ахнул, прошептал что-то вроде «Divine Matriona» [7] жадно схватил конверт, едва не уронив вверенные ему тросточку и плащ.
     Ровальи тем временем подошел к капитану брига и протянул ему два одинаковых конверта с официальными печатями и гербами.
     - Это нужно доставить командующему французской эскадрой контр-адмиралу де Гош и командующему русской эскадрой контр-адмиралу Гордееву, - небрежно сказал он. - Вы лично отвечаете за сохранность этих документов.
     Затем, не дожидаясь его ответа, он повернулся к Ремизову и помахал еще одним конвертом.
     - А это ваш оправдательный приговор, - кажется, он попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло: уголки губ слегка дрогнули и вернулись в привычное презрительное положение. - Дартли такой умница! Он просто гений в том, что касается мертвых тел! Он все-таки нашел настоящего убийцу. Им оказался один из матросов «Неустрашимого Джека». Ему когда-то сильно досталось от Перкинса, и он решил воспользоваться ситуацией, чтобы отвести от себя подозрение. Банальная месть, так скучно! – он с трудом подавил зевоту. - Капитан Дайк, как оказалось, не имел к этому никакого отношения. А Перкинсам пришлось удовлетвориться признаниями убийцы, и вам они досаждать больше не будут. Господин Евстафьев так виртуозно обратил против них статьи Бакнигхэма, что они… теперь… долго…
     Он сделал еще пару шагов по шкафуту, где они находились, в сторону парусиновых кресел, выставленных на палубе для удобства пассажиров. И вдруг, порывисто вздохнув, закрыл глаза и медленно опустился в одно из них, запрокинув голову и выронив конверт из бессильно повисших рук. Ремизов обеспокоенно дернулся в его сторону, но, прислушавшись к ровному дыханию понял, что тот просто спит. Да, заснул мгновенно, буквально на ходу, даже не договорив последнее слово… Как переутомившийся маленький ребенок… Совсем как Эли… Его сестра, увлеченно занимаясь чем-нибудь сутками напролет, могла также внезапно заснуть едва ли не в середине движения. Поначалу это пугало. Но один маститый профессор объяснил это особенностью ее разума: гигантский объем информации, которую она получала, временами оказывался для нее чрезмерным и, чтобы не перегрузиться, ее мозг требовал немедленной передышки.
     - Эй, с ним все в порядке? – Пти даже оторвался от драгоценного письма несравненной Матрёны и с беспокойством посмотрел на бледное лицо Ровальи.
     - Да… Думаю, да, - медленно проговорил Ремизов: эти вздрагивающие во сне ресницы и растрепавшиеся пряди светлых волос вызывали какое-то щемящее, как невнятное воспоминание, чувство. – Сколько же он не спал?
     - Кажется, все эти дни… - отозвался Пти, доставая из дорожной корзины плед и укрывая хрупкую фигуру в кресле. – Такой странный! Но думаю, он, действительно, переживал за тебя. Носился, как сумасшедший, то в консульство, то в порт, то в участок. Взбаламутил весь Бостон!
     Бриг уверенно лавировал в узком фарватере, постепенно набирая скорость. Солнце поднималось все выше, бросая яркие блики на замутненные зеленоватые волны залива. Беспокойные чайки с резкими криками подлетали к воде и тут же взмывали ввысь.
     Ремизов стоял около фальшборта, опираясь на поручни. Глядя на удаляющиеся рваные очертания города, слушая настойчивый плеск волн, бьющихся о борт, и докучливые крики чаек, вдыхая прохладный, с солеными брызгами воздух, он почувствовал невероятную свежесть в душе, словно кто-то распахнул давно заколоченное окно в заброшенном доме. Это забытое ощущение радости, предвкушение новизны и очарование жизнью застало его врасплох. Глубоко вздохнув, он повернулся в сторону морского горизонта и впервые за десять лет улыбнулся.


КОММЕНТАРИИ:

[1] Граф Карл Васи;льевич Нессельро;де или Карл Роберт фон Нессельроде-Эресховен (1780 - 1862) - русский государственный деятель немецкого происхождения, предпоследний канцлер Российской империи. Занимал пост министра иностранных дел дольше, чем кто-либо другой в истории как России, так и СССР (почти 40 лет, считая годы совместного с Каподистрией управления иностранными делами). Сторонник сближения с Австрией и Пруссией, противник революционных движений и либеральных преобразований, один из организаторов Священного союза.

[2] "Конвенция с американцами уже подписана" - Русско-американская конвенция о дружественных связях, торговле, мореплавании и рыбной ловле 1824 года — конвенция, подписанная 5 (17) апреля 1824 года в Санкт-Петербурге Россией и США с целью упорядочения отношений между двумя государствами в северо-западной части Северной Америки. Она зафиксировала южную границу владений Российской империи в Аляске на широте 54°40’ с. ш. Согласно конвенции, севернее этой границы обязались не селиться американцы, а южнее — русские. Рыбная ловля и плавание вдоль побережья Тихого океана были объявлены на 10 лет открытыми для судов обеих держав. Конвенция также подтверждала (до 1846 года) владения Соединённых Штатов и Великобритании в Орегоне.

[3] "Но сейчас идут переговоры с британцами" - Англо-русская конвенция 1825 года — конвенция между Россией и Великобританией о разграничении их владений в Северной Америке (в Британской Колумбии). Подписана 16 (28) февраля 1825 г. Согласно этой конвенции, устанавливалась пограничная черта, отделяющая владения Британии от русских владений на западном побережье Северной Америки, примыкающем к Аляске так, что граница проходила на всем протяжении береговой полосы, принадлежащей России, от 54° с. ш. до 60° с. ш. по вершинам гор Берегового хребта, но не далее 10 морских миль от кромки океана, учитывая все изгибы побережья. Также определялись правила русско-английской торговли в Северной Америке; правила судоходства у русско-американского побережья, в русских территориальных водах для английских судов, получавших такие же льготы, как и русские судовладельцы; определялись правила рыбных промыслов для русских и британских подданных в русских прибрежных районах Аляски и североамериканского Западного побережья, в водах русских колоний и на Алеутах.

[4] Матвей Иванович Муравьев (1784 - 1836) был российским исследователем и офицером Российского императорского военно-морского флота. С 1820 по 1825 гг был назначен губернатором Русской Америки.

[5] Томас Хэндасид Перкинс, (англ. Thomas Handasyd Perkins, 1764 - 1854), был американским купцом, работорговцем, контрабандистом и филантропом из богатой семьи бостонских браминов. Начав с завещаний своего деда и тестя, он сколотил огромное состояние. В молодости он торговал рабами в Сан-Доминго, работал морским мехоторговцем, переправляя меха с северо-запада Америки в Китай, а затем занялся контрабандой турецкого опиума в Китай.

[6] Дж.Т. Бакнигхэм – редактор американского журнала «New England Galaxy», в одной из статей назвал «представителя императора России» «грубым русским медведем», за что в 1824 г А.Г. Евстафьев подал на него в суд, признавший его правоту. («Дипломатия и дипломаты. Из истории международных отношений стран Запада и России», Институт всеобщей истории РАН, под ред. Т.Л.Лабутиной. – СбП, 2022 г.)

[7] Divine Matriona – божественная Матрёна (фр.).


предыдущая глава:  http://proza.ru/2025/01/29/1316

продолжение:    http://proza.ru/2025/01/31/985